Талисман для героя

Глава 23 ДВОРЕЦ ВСЕХ ВРЕМЕН И НАРОДОВ

— Итак, товарищи, мы сейчас едем с вами в Большой зал Дворца Советов на заключительный большой концерт, посвященный Седьмому всесоюзному патриотическому слету молодых строителей коммунизма, — торжественно объявила нам товарищ Котикова, когда мы уселись в машину. На этот раз нам подогнали черную «Чайку» с мигалкой.

Жанна со своими ассистентками пристроилась на своем красном авто неизвестной мне модели следом за нами.

Поехали.

— Товарищи, — незамедлительно приступила к вещанию зычным голосом товарищ Котикова. — В самом сердце нашей великой Родины на берегу Москвы-реки ударным трудом многих тысяч людей возведен величайший памятник архитектуры всех времен и народов, лучший образец мирового зодчества и полета конструкторской мысли, средоточие волеизъявления всех наций нашей многонациональной страны. Это здание Дворца Советов. Как говорил корифей советской архитектуры академик Иофан, Дворец Советов представляет собой памятник великому гению социалистической революции Владимиру Ильичу Ленину. Этот памятник отображает в веках величие и героику нашей социалистической эпохи. Как по своей идее, так и по архитектурному замыслу, данное здание не имеет аналогов ни в прошлом, ни в настоящем, да и в будущем вряд ли мир создаст что-либо подобное. Сочетание грандиозного сооружения высотою в 420 метров с монументальной 100-метровой статуей Ленина дает совершенно новый тип архитектурного памятника, в котором архитектура и скульптура представляют собой неразрывное целое, единый, идейно насыщенный художественный образ.

На столицу опускались сумерки. Мы ехали по улицам, а товарищ Котикова продолжала без запинки с чувством, толком и расстановкой свою речь:

— Товарищ Иофан предвидел, — продолжала она вдохновенно, — что в истории мирового зодчества Дворец Советов займет совершенно особое место. И свершилось! Дворец широко распахнул двери для народных масс в дни всенародных торжеств, революционных празднеств, общественных событий, в дни работы высшего органа социалистической демократии — Верховного Совета. Во всем своем архитектурном облике, во всей своей внутренней структуре — убранстве, художественной обработке — Дворец Советов говорит о народе, о его культуре, о его власти в стране, сбросившей с себя цепи капиталистического рабства и утвердившей новый, единственно достойный человека строй — строй социализма. Дворец Советов отражает своей идеей, всем своим содержанием и обликом сущность первого в мире социалистического государства рабочих и крестьян.

Товарищ Котикова похоже обладала феноменальной памятью. У нее в голове будто засел жесткий компьютерный диск с терабайтами информации и выходом на всемирную сеть интернет. Она шпарила текст без остановки.

Благодаря ей, я освежил информацию из лекций по истории советской архитектуры. Котикова поведала, что в Большом зале может разместиться аж 22 тысячи человек. Диаметр зала аж 140 метров, а высота 100 метров.

Она успела с восторгом доложить, что в объеме этого зала мог бы уместиться объем одного из самых высоких небоскребов Америки.

Больше она ничего не успела рассказать. Мы приехали. Все остальное я уже увидел своими глазами.

Дворец Советов предстал вблизи во всем своем величии. На широких ступенях перед его монументальным входом толпились сотни молодых людей. Вход был похож на портал египетского храма со скульптурными группами революционных матросов, солдат, рабочих и крестьян. Во главе всего этого ослепительно сиял золотом герб СССР. Я посмотрел наверх. Статуя Ленина на фоне темнеющего неба, будучи освещенная прожекторами, показалась мне чудовищным призраком. Все происходящее со мной вдруг потеряло реальность и поплыло куда-то. Звуки пробивались, будто через ватное одеяло. Мне показалось, что вот сейчас это все окружение схлынет в небытие, как сон, и я вернусь в свой мир. Ощущение иллюзорности происходящего не покидало меня, и вместе с тем к нему примешивалось чувство, что я теряю себя, как личность. На какой-то миг я забыл, кто я и как сюда попал, после чего ощутил, что меня поглощает это гигантское сооружение своим нутром.

Нутро его предстало предо мною монументальными колоннами, арками и высокими сводами в стиле и красках русской храмовой архитектуры. Но вместо фресок, изображавших в храмах жития святых и прочей церковной атрибутики, здесь повсеместно присутствовали картины в стиле социалистического реализма, изображающие счастливых советских людей, созидающих светлое будущее. Везде и повсеместно имели место быть красные звезды с серпами и молотами.

Все это жуткое великолепие обрушилось на мою голову, подобно чудовищным декорациям какого-то гротескного спектакля, где мне была предоставлена роль маленькой куклы-марионетки. Я брел как в тумане.

Кто-то дернул меня за рукав.

Я встрепенулся, озираясь по сторонам. Передо мною открылся амфитеатр, заполненный тысячами и тысячами людей. Откуда-то сверху из-под высокого купола снисходил золотистый свет. Рядом со мной озирались широко раскрытыми глазами Кожура и Роман. Товарищ Котикова трясла меня за руку.

— Товарищ Назаров, — прошипела она мне в ухо. — Вам предоставлена особая честь. Вы будете говорить речь.

— Какую еще речь? — насторожился я. — Мы так не договаривались. Что я должен говорить?

— Вот здесь все написано, — Котикова сунула мне в ладонь несколько листов бумаги. — Прочитаете с чувством и выражением, когда вас всех втроем вызовут на сцену. Прочитаете строго по тексту и ни одного слова больше. Вам понятно?

Я нехотя кивнул.

К нам подбежал какой-то мелкий бодрый индивид в черном костюме.

— Пожалуйста, будьте любезны, сюда. Сюда, пожалуйста, товарищи, — он показал рукой на свободные кресла в ряду. — Вот здесь. Вот здесь у нас места для почетных гостей.

Кресла были рассчитаны на широкие задницы, любящие мягкое.

Мы сели близко к высокой сцене. Прямо перед нами раскинулся тяжелыми складками широкий пурпурный занавес, с цветастым гербом СССР по центру. Свет вскоре померк, и вслед за этим занавес медленно раздвинулся, открыв жерло сцены. Там в десятки рядов один за другим выстроились сотни людей в черных костюмах, белых рубашках и красных бабочках на шее. За ними на постаменте высилась скульптурная группа из гордо стоящих человеческих статуй со знаменем.

Раздались аплодисменты.

На сцену к микрофону уверенной поступью вышли двое ведущих концерта мужского и женского полу. Мужчина был в строгом костюме цвета мокрый асфальт. Эдакий рослый джентльмен. Дама, будучи роста тоже не малого, несла на себе бежевое платье до полу. Оно стянуло её талию так, что живот и грудь выползли к подбородку.

— Товарищи! — зычно произнесла дама. — Концерт, посвященный седьмому всесоюзному патриотическому слету молодых строителей коммунизма, разрешите считать открытым.

— Композитор Матвей Глейзер, стихи Севастьяна Долгого. Слава Партии родной! — объявил джентльмен четко поставленным густым баритоном.

Хор грянул.

Песня была, что-то там про Партию, Ленина, светлый путь и высокие рубежи.

После песни, кого-то торжественно награждали на сцене.

Потом снова пел хор.

Потом снова награждали.

Потом была песня про Родину.

Хор пел долго, после чего степенно удалился. Грянула буйная музыка, и на сцену выскочили танцоры в красных сапогах и косоворотках, к ним прибавились плясуны в разноцветных шароварах и вышиванках. Они скакали и прыгали. Потом к ним добавились еще танцоры в папахах и черкесках. Потом еще какие-то плясуны в чалмах и халатах. Потом еще и еще. От многоцветных красок и мельтешения на сцене, от громкой музыки давящей на уши я впал в ступор, погружаясь в какой-то туман. Он заискрился вокруг меня разноцветьем, и я будто поплыл куда-то. Впереди меня проявился длинный световой тоннель. Я медленно иду по нему, не ощущая под собой опоры и чувствуя себя невесомым.

Из света справа и слева от меня проступают какие-то темные формы. Я стараюсь понять, что это такое, но тщетно. Они изменчивы и мутны.

— Чужой, чужой, чужой, — отчетливо слышится чей-то хриплый возглас, похожий на карканье вороны.

— Он наш, наш, наш, — шипит кто-то змеей.

Продолжаю двигаться вперед и вижу перед собой старую дверь из красного дерева. Открываю. За дверью кабинет. В нем стол, стулья, пара кресел. На окнах тяжелые занавеси. Все какое-то старомодное столетней давности.

За столом сидит человек и что-то пишет перьевой ручкой на листе бумаги. Обмакнул ручку в чернильницу и снова пишет, не обращая на меня внимания.

Я кашлянул, чтобы показать свое присутствие.

— Пгисашивайтесь товагищ Назаров, пгисашивайтесь, — произнес человек картаво и тут я обратил внимание, что он очень похож на вождя мирового пролетариата. Ну вылитый Ленин, будто только, что из мавзолея.

— Пгисаживайтесь, — уже более настойчиво произнес человек. — Да, не удивляйтесь. Я Ленин. Очень гад видеть вас здесь.

— Да, но как это возможно, — осторожно произношу я, присаживаясь на краешек стула. — Вы же умерли. Давно умерли.

— Непгавда, — возразил он, закончил свою писанину, положил ручку на массивный письменный прибор и глянул на меня хитро так. — Непгавда, я вечно живой и буду жить, пока живут идеи коммунизма. Очень гад, очень гад. Чайку не желаете?

— Спасибо нет.

— А водочки? За встгечу.

— Я при делах. Не пью.

— Похвально, похвально. А я выпью.

Он достал из ящика стола рюмку и початую бутылку водки. Наполнил рюмку и опрокинул ее в рот, даже не поморщившись.

— Вы правда Ленин? — недоверчиво спросил я. — Или это розыгрыш?

— Вся наша жизнь это гозыггыш, — ответил он уклончиво. — И смегть это гозыггыш вдвойне. А если сегьезно, то жизнь это школа, а смегть — выпускной бал. Так, что, как хотите, так и понимайте. А я настоящий Ленин и вечно живой. Итак, должен сообщить вам товагищ Назагов, что вы на пгавильном пути. Вы воин коммунизма. Вы пегвопгоходец, несущий коммунистическую истину. Да это так всенепгеменно! Вы наш человек, и я вам буду помогать на этом нелегком пути. Нет! Этот Иосиф все же погядочной сволочью оказался. Еще тот мегзавец. А меня еще Наденька пгедупгеждала, что он полная скотина. Но все же он пгавильный скотина. Понимаете в чем дело, товагищ Назагов, вся истогия учит нас, что интеллигенция это говно нации. Они же такие сволочи. Они пгиспособленцы. Но вы Назагов не говно. Это точно.

— Благодарю за высокую оценку, товарищ Ленин.

— Не надо благодагностей. Идите.

Он снова схватил ручку, окунул ее в чернильницу и начал что-то лихорадочно записывать.

— Идти? Куда? — я покрутил головой по сторонам.

— Туда, — Ленин, не глядя на меня, ткнул ручкой в сторону двери. — Идите, мне надо габотать. Газве вы не видите, что я занят. Мне надо закончить габоту под названием «Два шага впегёд, один взад».

— Удачи в работе, — пожелал я ему, поднимаясь и направляясь к двери.

— И вам удачи на вашем гегоическом попгище. Я лично буду напгавлять вас на истинный путь. Ступайте.

— Назаров! Назаров! — донеслось до меня откуда-то далеким эхом.

Голос был знакомый, но я не мог вспомнить, кому он принадлежал.

— Назаров!

Черт! Это же товарищ Котикова! Но откуда она здесь?

— Назаров!

Что-то ощутимо встряхнуло меня, а затем все вокруг поплыло и медленно сгинуло, будто зыбкий занавес, а за ним проявилась иная, но уже знакомая мне картина.

— Назаров! — уже четко пробился ко мне возглас Котиковой. Он протаранил грохот музыки и радостных возгласов, плещущих со сцены от танцоров.

Я недоуменно крутанул головой. Оказывается, я просто заснул, отключился, отрубился от всего этого шоу-действа, и мне привиделся весь этот бред.

— Назаров, — шипит мне змеёй Котикова. — Прекратите спать. Сейчас ваш выход. Где бумага, которую я вам давала?

Я наклоняюсь и поднимаю из-под ног листки, выпавшие из моих рук.

Бешеные танцы народов мира закончились, смолкли аплодисменты, и наступила тишина.

На сцену вышли ведущие концерта.

— Товарищи! — громогласно исторгла из себя дама с грудью под подбородок. — История нашей могучей родины славится великими героями от Александра Невского до Александра Матросова. Позвольте вам представить героев сегодняшнего дня, которые в минуту испытаний достойно встретили вероломного врага и одержали победу над ним. Они это сделали там, где были бессильны все солдаты сильнейшей империалистической державы мира. Вы все уже знаете из наших советских новостей о трех наших богатырях. Подобно своим легендарным былинным предкам Илье Муромцу, Добрыне Никитичу и Алеше Поповичу они грудью встретили врага. Это лучшие воины нашей страны. Я прошу их выйти сюда на сцену. Встретим же наших героев аплодисментами.

— Вперед! Вперед! — скомандовала нам Котикова.

Под бурные и продолжительные аплодисменты мы вышли на сцену.

Я почувствовал на себе многие тысячи взглядов.

— Товарищи! Герои перед вами! — завопила дама.

Огромный зал неистовствовал, аплодировал, скандировал.

— Слава! Слава! Слава!

Мне показалось, что рушится купол.

— Товарищи! — истошно вопила дама. — Слово предоставляется лучшему из этих богатырей, гвардии пехотинцу, орденоносцу и герою Валерию Назарову! Тише товарищи!

— Ваше слово, товарищ маузер, — произнес Кожура мне под ухо стихами Маяковского.

Публика постепенно затихла.

Я раскрыл бумажку с речью и бегло окинул взглядом. Там не было ничего нового. Все те же слова о Родине, Партии, победе коммунизма во всем мире.

Читать начал без всякого энтузиазма. Несколько раз запнулся, поперхнулся. Продолжил и почувствовал, как меня пробирает пот. Я не мог это читать. Это было не мое. Неужели я, творческий человек из другого мира, которому дан шанс обратиться с высокой сцены к народам великой страны, буду говорить не свои слова? Во мне все протестовало, и одновременно с этим взыграло желание выдать на этой сцене нечто, что может запомниться этой публике на всю жизнь. Я хотел им сказать очень многое. Я желал им сказать простыми словами, в какой великой стране они живут и хоть как-то передать привет от людей моего мира, тех людей, которые жили в СССР и помнят свою страну, или родились позже, но все равно знают о ней, как о величайшей державе планеты Земля.

Я замолчал и посмотрел в зал. Границы его терялись где-то там далеко в сумраке вместе с этим морем людей, и я почувствовал, что на меня смотрит весь этот мир. Он смотрит на меня многими тысячами глаз и ждет. Что я могу ему сказать? Лучше песни ничто не скажет.

Оборачиваюсь к ведущим.

— Мне нужна гитара.

— Гитара? — переспрашивает меня растерянно дама. — Зачем?

— Мне нужна гитара, — настойчиво повторяю я.

— Хорошо, — кивает джентльмен, удаляется за сцену и вскоре выносит гитару.

Все это время народ в зале сидит тихо, затаив дыхание.

Я беру гитару в руки, наклоняюсь к микрофону и обращаюсь к публике по-простому:

— Друзья! Слова в прозе, это хорошо. Но мне хочется спеть вам песню, которую, я уверен, никто из вас здесь не слышал. Певец я не ахти, но все же надеюсь, что вам понравится.

Касаюсь пальцами струн, пробуя настройку. Все нормально. Инструмент хороший. И что же мне им спеть? Поначалу я хотел им выдать, что-нибудь эдакое веселое из нашего современного репертуара. Но решил, что люди тут идейные и могут не понять. Немного перебрал в памяти и решил остановиться на военном репертуаре. Беру аккорды и выдаю первый куплет песни Баснера и Матусовского.

Эту песню чаще всего любил петь мой дед под рюмку водки, подыгрывая себе на гитаре.

Весь зал затаил дыхание.

Я пел впервые перед многотысячной публикой и почувствовал, что мне это нравится. Это было круто. Я пропел еще куплет и еще.

Да, это было потрясающе. Мой мир проникал сюда через энергию песни. Я почувствовал, как через меня соединяются миры

Вот и все. Песня закончилась.

Некоторое время зал звенел тишиной, а потом взорвался шквалом аплодисментов.

— Браво! Браво! — прорывались сквозь них восторженные возгласы.

Я снял ремень гитары с плеча.

Зал не унимался.

— Еще! Еще! — требовала публика.

Я оглянулся.

Кожура и Роман показывали большие пальцы. Круто, дескать. Джентльмен и дама оторопело смотрели на меня. Не знали, что сказать, ведь я по сути дела сорвал строго установленную свыше программу концерта.

Да, я понимал, что программа здесь строго согласована с вышестоящим начальством, а я вот так нагло и просто взорвал весь этот процесс. Но я не видел возражений, а публика требовала продолжения. И я решил продолжить военную тематику песней Высоцкого.

На последних куплетах весь зал встал и хлопал в такт, а потом требовал еще.

Мне пришлось немного напрячь свою память, и я выдал «За того парня». Пока исполнял эту вещь, вспомнил еще песни советского времени, которые пел вместе с моим дедом.

Кто же мог знать, что его уроки мне пригодится здесь.

Зал аплодировал и не отпускал меня, а я вошел в раж и спел «С чего начинается Родина», поднял на уши зрителей песней «Яростный стройотряд», разбавил лирической «Любовь, комсомол и весна», и полным апофеозом попытался завершить свой концерт крутой вещью под названием «И вновь продолжается бой».

Зал безумствовал и требовал продолжения. Тогда я решил рискнуть и сменить репертуар на более современный и лирический, чтобы немного успокоить публику. Я запел «Там на самом на краю земли» из репертуара группы Пикник.

Зал стих.

Я допел первый куплет, и подумал, что вдруг пою не то. Вдруг они не поймут.

Зал затаился.

Они молчали. Неужели не примут?

Последний аккорд растворился в тишине. Я снял гитару с плеча.

Они молчали, и это молчание показалось мне вечностью, а потом… Потом я был оглушен овациями. Все в зале, как один повскакали с мест. В меня полетели букеты цветов. На сцену ринулись люди, но были остановлены бдительной охраной. Нам пришлось уходить в сопровождении двух серьезных молодых людей какими-то длинными коридорами через служебный выход, где нас встретила товарищ Котикова. Глаза у нее были по столовой ложке и метали молнии.

— Товарищ Назаров! Что за выходки! — накинулась она на меня. — Как вы посмели! Вы ослушались! Вы понимаете, что вы натворили! Вы нарушили программу концерта, утверждённую самим Центральным комитетом Партии! Это конец! Во всем обвинят меня. Обвинят в том, что это я все подстроила. Или не уследила. Меня исключат из Партии и уволят с позором. И вам тоже конец товарищ Назаров! Вас отправят в дисциплинарный батальон. Все рухнуло. Зачем вы это сделали? И что это за песни?

— Вам они не понравились? — осторожно спросил Кожура.

— При чем здесь понравились или не понравились! — возопила Котикова. — Эти песни не утверждены на исполнение! Откуда эти песни?!

— А всем очень понравились, — спокойно сказал Кожура. — Крутые песни. Молодец, Валерка! Так держать!

— И мне понравились, — добавил Роман.

— Может быть, песни и не плохие, — уже спокойнее произнесла Котикова и прикурила трясущимися руками сигарету. — Но все равно, мне конец.

— Извините, хотел как лучше, а получилось как всегда, — подал голос я.

— Что за дурацкая фраза! — возмутилась Котикова. — И всё тут как-то по-дурацки.

Послышался звук мобильника.

— Ну, вот и всё, — обреченно заявила Котикова, глядя на экран. — Уже звонит сам товарищ Зберовский. Да. Слушаю вас товарищ Зберовский. Да. Так точно. Я уже сделала им выговор. Что? Не поняла? Сам товарищ Первый?

Глаза Котиковой округляются.

— Да, да. Рада стараться. Что? На повышение? Спасибо, товарищ Зберовский.

Она долго молчит. Потом прячет телефон в карман.

Мы выжидающе смотрим на нее.

— Вот, что бойцы, — говорит Котикова дрожащим голосом. — Поздравляю вас, товарищ Назаров. Прямую трансляцию концерта смотрел сам товарищ Первый. Он в восторге. Он сказал, что такие таланты как вы надо всемерно поддерживать. Вся трансляция концерта записана. Завтра ваши песни будет петь вся страна. Вот так, товарищ Назаров. И еще. С завтрашнего дня я не начальник отдела. Меня назначают заместителем министра культуры СССР.

— Поздравляем вас, товарищ Котикова! — дружно, как один восклицаем мы.

— Назаров, вы талант. У вас прекрасные песни. Вы гениальный автор и музыкант.

Мне ничего не оставалось, как только скромно пожать плечами. Да простят меня авторы песен. Не мог же я сказать правду.

— У вас есть еще песни?

— Есть.

— Очень хорошо! Мы завтра же вечером организуем ваш концерт в концертном зале «Родина».

— Завтра не получиться, — возразил я. — Завтра по приказу товарища Первого мы должны отбыть к месту дальнейшего прохождения службы.

— Ах, да, — помрачнела Котикова. — Жаль. Но ничего. Все впереди. Сейчас мы захватим гитару, поедем в гостиницу, и вы споете мне все песни, которые знаете. Я хочу услышать их первой.

— Что-то горло заболело, — скривился я. — Как бы голос не сорвать. Давайте, как-нибудь в другой раз.

— Хорошо, — неохотно согласилась Котикова. — Только никому кроме меня не пойте своих новых песен. А я буду продвигать ваш талант поэта, композитора и певца. Договорились? По окончании вашей службы в армии я организую вам концертный тур. А ваши друзья умеют петь? Бойцы, вы умеете петь и играть?

— Я на барабане шпарю неплохо, — тут же отозвался Кожура.

— Я на губной гармошке умею, — отозвался Роман. — И подплясывать могу.

— Очень хорошо! У вас у всех блестящее будущее! Я из вас сделаю ансамбль. Сейчас вас отвезут в гостиницу, а завтра у нас будет экскурсия по Москве. В машину!

Мы ехали по ночной Москве. Мой взгляд отрешенно скользил по огням неоновых ламп.

Послание из параллельного мира удалось на славу.

Время было далеко за полночь, но нам не спалось. Как только мы вернулись в гостиницу, и за нами закрылась дверь, Кожура и Роман накинулись на меня с вопросами.

— Теперь-то ты Валера не отвертишься! — заявил, глядя на меня в упор Кожура. — Теперь-то мы точно знаем, что ты пришелец из другого мира. Или ты будешь нам тут лапшу на уши вешать, что сам все сочинил? Ты это Котиковой можешь заливать, но не нам.

— Рассказывай, — потребовал Роман.

Я устало опустился на диван.

— Может, завтра?

Они подсели с боков.

— Рассказывай, рассказывай.

Я понял, что мне не отвертеться.

— Что вы хотите знать?

— Все. И еще песен хотим.

— Тогда мне нужна гитара.

Кожура поднял трубку телефона.

— Организуйте гитару в номер. Срочно. Через пять минут? Устроит. Ждем.

Гитару доставили в номер в обещанное время.

Я начал свой рассказ с песни «Перемен» Виктора Цоя.

— Вот так у нас захотели перемен, — пояснил я после песни и продолжил рассказ.

Нажрались мы изрядно. Я рассказывал и пел разные песни. Они слушали, затаив дыхание. Иногда переспрашивали, а потом опять слушали.

Потом я устал.

— Я хочу в твой мир, — решительно заявил Кожура, когда я закончил рассказ.

— И я тоже, — тряхнул как конь головой Роман.

— А давай прямо все вместе сейчас рванем, — предложил Кожура. — Доберемся до Красноярска и через ту дверь на заводе выйдем в параллельный мир. Слушай, Валерка! Поехали! Рискнем! Чего время-то терять? Ты чего тут забыл-то? Или ты не собираешься возвращаться? Ты тут припух?

— Не знаю, — ответил я. — Поначалу я хотел вернуться, а потом решил, что пусть будет, как будет. А вышло хорошо. Герои мы. Мировая слава. Деньги в Америке. В особую команду нас направляют. А возможно, что нас отзовут и концертные туры организуют. Чем не жизнь? Красота! Разве не так?

— Валера, ты меня извини, но я не согласен с тобой, — возразил Роман. — Ты несешь какую-то пургу. Попал в наш мир и выходит, что приспособился. Да? Ты что не понимаешь, что ты особенный? Тебе дано какими-то, может быть, неведомыми силами пройти, как ты сам говорил, темные пространства и проникнуть сюда. Ты думаешь для того, чтобы устраивать здесь свое благополучие? Ха! Ха! Как бы, не так! В этих мирах ничто не происходит случайно. Тонкие невидимые нити событий и явлений проникают друг в друга, создавая причудливую ткань, зачастую непонятную. Результаты отдельных, казалось бы, на первый взгляд незначительных событий, могут в дальнейшем дать толчок к очень серьёзным последствиям, словно незаметное движение маленьких снежинок перерастает в горную лавину.

— Во, завернул круто, воистину! — восхитился Кожура. — Да тебя понесло спьяну свыше, прагматик и логик. Не ожидал от тебя такого проявления высшего разума. Но не о тебе речь. Скажу о Валере. Я полагаю, что он проводник. Кто такой проводник? Это такой человек, который может проникать в параллельные миры через порталы. Другие люди не могут, а он может. Таких людей очень мало. Валера проводник, воистину. Ты проводник и проведешь нас в другие миры.

— Вы пьяны, ребята, — невесело усмехнулся я. — Я никуда отсюда не пойду. Мне здесь нравится. Все. Спать пора. Давайте я напоследок исполню вам песню Сергея Шнурова. Очень хорошая жизненная песня. Называется эта песня «Я сделан из мяса».

Роман и Кожура согласно кивнули.

Я ударил по струнам.

Они мне подпевали.

Потом я отрубился.