Тайна девятки усачей

Выговор

— Смирно, гренадеры! — шутливо скомандовал дед Евсей, когда ребята пришли с досками на пасеку. — Кончилась ваша вольница! Я теперь генерал над вами!

Мальчишки подхватили шутку и закричали:

— Маршал!

— Генералиссимус!

Старик довольно погладил усы.

— Ладно, — сказал он. — Не генерал и не маршал… Я — унтер! Это поважней любого генерала!

Одёрнув гимнастёрку, дед Евсей спросил:

— С Иваном Прокофьичем говорили?

— Говорили! — ответил Мишук.

— Всё узнали?

— Всё!.. Только кто ещё с нами пойдёт — он не сказал. Говорит — не решено окончательно… Ты не слышал, дедушка?

— Кого назначат — тот и пойдёт, — уклончиво сказал старик. — Вот меня назначили — и иду! Потому — приказ!.. А пока будем делать лыжи.

Лыжная «фабрика» открылась под навесом, где старик мастерил новые и чинил старые ульи.

Первую доску пасечник обстругал сам, а ребята стояли вокруг и смотрели.

Старик не пользовался никакими измерительными инструментами. Левый глаз и толстый, как маленькое копытце, ноготь на большом пальце заменяли ему и линейку, и циркуль, и карандаш. Ногтем он делал пометки, проводил прямые и закруглённые линии. Объяснял отрывисто, но понятно:

— Болотная лыжа пошире снежной должна быть… И короче — лишняя длина ни к чему… По мху шибко не разбежишься… Шагать надо, а не ехать… Носок загнуть покруче… С малым носом зацепишь. А как зацепишь — своим носом в болото уткнёшься.

— Чем же его загнёшь, нос-то? — спросил Вовка.

— Это свой нос задирать не следует! А у лыжи загнём! — ответил старик. — На что у меня спина неразгибчива, а и то, как попаришься, — полегчает… Парить лыжи будем… Носок к тому же потоньше делать надо — послушней станет.

— Способ… дедовский! — вырвалось у Саньки.

Он не хотел обидеть старика. Язык сам выболтнул это слово.

Но пасечник не обиделся.

— Дедовский! — согласился он. — Надёжный!..

Иван Прокофьевич приказал сделать тринадцать пар лыж. Усачей было девять. С Катей и дедом Евсеем — одиннадцать. Кто же ещё пойдёт в поход? Мальчишки никак не могли догадаться. Но они не спросили и готовили лыжи на тринадцать человек.

Ребята спешили, берегли каждую минуту. Гриша получил выговор за то, что два раза после обеденного перерыва пришёл на лыжную «фабрику» с опозданием.

— Я в Обречье в библиотеку бегал, — объяснил Гриша.

Усачи признали причину неуважительной.

— Нашёл время книжки почитывать! — сказал Вовка.

Гриша больше не опаздывал, но зато ему пришлось обедать на ходу, всухомятку — по дороге в Обречье, куда он продолжал ежедневно бегать в перерыв. Ребята посмеивались над ним, пока не убедились, что Гриша жертвовал обедом не напрасно.

Однажды он вернулся из Обречья с томом сочинений Пришвина и, подойдя к Вовке, победоносно произнёс:

— Почитываю книжечки! И тебе рекомендую!

Отвернувшись от озадаченного Вовки, Гриша крикнул:

— Ребята! Сюда!..

Звено собралось вокруг него. Гриша открыл книгу.

— Слушайте во все уши!.. «Он заметил, — начал читать Гриша, — что нога его, опускаясь в грязь, сейчас же собирает туда, в ямку, воду. Так и каждый человек, проходя по тропе, спускал воду из мха пониже, и оттого на осушенной бровке, рядом с ручейком тропы, по ту и другую сторону, аллейкой вырастала высокая сладкая трава».

— Ты надолго? — насмешливо спросил Санька.

— Сейчас кончаю! — ответил Гриша и повторил последнюю фразу: — «…аллейкой вырастала высокая сладкая трава бе-ло-ус».

— Что? — воскликнул Санька.

Гриша даже не посмотрел на него и продолжал читать:

— «По этой… траве можно было далеко впереди себя понять, где проходит тропа человеческая…»

Выговор с Гриши сняли немедленно и тут же единогласно вынесли благодарность.

— Как ты догадался? — восхищённо спросил Санька.

— Читал когда-то. Потом забыл, — сказал Гриша. — А всё-таки в голове что-то осталось… Я белоусом бредить даже начал — всё вспоминал, где слышал это слово. Ну и… нашёл!