Тайна жизни

Глава VI

Алтуфьев лежал с открытыми глазами, хотя ему очень хотелось спать. Долго засиделись он и барон во Власьеве и приехали домой совсем усталые. Казалось, только вот добраться до постели и лечь, а там заснешь, как убитый.

Но, как ни хорошо и ни приятно было спокойствие сна, наяву было тоже очень хорошо. Хотелось продолжить состояние неясного бодрствования, как будто полного тоже грез и видений. Никогда не чувствовал Алтуфьев себя так, как вот теперь, в деревне.

И люди здесь были совсем другие, чем в городе. Таких, например, девушек, как Надя, Алтуфьев никогда не встречал. Она была очень мила и проста, в особенности проста.

Он лежал на диване, в гостиной. В его распоряжение барон уступил эту комнату из четырех, составлявших чистую половину домика, в котором пришлось поместиться им. Тетка барона жила неприхотливо и довольствовалась скромным домиком.

Прямо против дивана висел на стене портрет масляными красками — единственное художественное произведение, украшавшее стены гостиной. С полотна смотрело задумчиво-грустное лицо молодой, красивой женщины. Шелковые широкие рукава буфами, открытые до локтя руки с браслетами, мысик на лифе у талии и складки пышной юбки были тщательно выписаны, но само лицо оставалось будто в тумане. Только большие темные глаза, как живые, смотрели, кроткие и печальные, взглядом, полным тоскливого, наболевшего, душевного горя.

Надя никогда не смотрела так, но было что-то общее (Алтуфьеву, по крайней мере, казалось это) в ее выражении и во взгляде красивой женщины на портрете.

Портрет и Надя сливались иногда, в особенности когда Алтуфьев, засыпая, долго глядел на него. Он заметил это после первого же посещения Власьева.

И теперь — едва Алтуфьев сделал над собой небольшое усилие — Надя явилась перед ним, он же стал совершенно не таким, каким лежал на диване, а таким, каков был, когда летал когда-то по саду, не дав себе труда сойти со ступенек. Возле него была она, и они летели теперь вместе.

— Вы узнаете, — сказала она, — вы должны узнать!

Но Алтуфьеву ничего не надо было. Все для него являлось ясным. Ясно было, что он счастлив, а все остальное казалось лишним.

«И подумаешь, много ли человеку нужно? — рассудительно соображал он. — Говорят, например, что летать невозможно, а ведь вот летаю же я, и как хорошо!»

И словно продолжалось так всю жизнь!

«Непременно, когда проснусь, докажу всем, что летать нетрудно», — решил Алтуфьев.

Проснулся он поздно.

Барон давно уехал. Ему надо было осмотреть спорный клин неудобной земли. Вернулся он к завтраку.

Они пили под липой кофе, когда подъехали в коляске Владимир Гаврилович и Тарусский. Первый явился с официальным визитом от лица Софьи Семеновны.

Барон оказался очень милым и радушным хозяином. Он сейчас же затеял «варить», как называл он это, крюшон. Под липой явились стаканы, суповая миска, бутылки с белым вином, персики, лед и сахар. Нагельберг снял пиджак, Владимир Гаврилович — тоже. Он уверял, что крюшон — хорошая вещь, но жженка еще лучше, однако летом, в жару, крюшон приятнее жженки. Барон с засученными рукавами, отмахиваясь от мух, хлопотал над миской.

— Я думаю, такого кутежа этот домик никогда не видывал, — сказал Тарусский.

— Покойная Евлалия Андреевна терпеть не могла спиртных напитков! — заметил Владимир Гаврилович.

— Да, — подтвердил барон, — покойная тетушка не оставила ни одного флакона в погребе. Это — мой запас, — кивнул он на бутылки.

— А остались после нее какие-нибудь интересные старинные вещи? — спросил Тарусский. — Я любитель старинных вещей.

— Ничего особенного. Вот разве портрет недурен, что висит у него, — показал барон на Алтуфьева. — Портрет стоит посмотреть.

— Покажите, пожалуйста! — и Тарусский встал.

«Ничего ты не поймешь в этом портрете!» — подумал Алтуфьев и, нехотя поднявшись, все-таки повел гостя к себе.

— Странно, — проговорил Тарусский, взглянув на портрет, — мне эти часы знакомы, — и он показал на часы, которые были изображены на портрете висевшими у самой талии на небольшой цепочке.

— Знакомы эти часы? — удивился Алтуфьев.

— Да. Софья Семеновна недавно просила меня отвезти их в Москву для починки. Мне сказали, что это редкий экземпляр. Он принадлежал графу Горскому.

— Господа! — крикнул барон из сада. — Пожалуйте, готово, идите, а то лед растает и не будет вкусно.