Тайна улицы Дезир

10

Пассаж-Бради был погружен в полумрак. Однако его нарушал слабый свет, лившийся из «Красавиц». Лола была склонна усмотреть в этом какой-то знак, однако впечатление нарушали крики, доносившиеся из освещенных окон. Парочка выясняла отношения. Или, вернее, женщина изливала свой гнев на голову мужчины, пытавшегося сохранить самообладание. Голос принадлежал Хадидже. Ингрид и Лола быстро переглянулись и подобрались поближе к ресторану.

— Тебя волнует только то, что из-за задержания ты провалила кастинг. Все дело в этом.

— ЧТО ТЫ ГОВОРИШЬ!

— Только то, что есть.

— ТЫ ХОЧЕШЬ, ЧТОБЫ Я РАССКАЗАЛА ТЕБЕ, ЧЕРТ ПОБЕРИ, В ЧЕМ ДЕЛО, ДА?

— Да, только не кричи. И не ругайся.

— Все очень просто. Ты сказал мне, что твоя жена умерла, да, конечно! Однако ты заботливо скрывал от меня, ОТЧЕГО ОНА УМЕРЛА!

— На полтона пониже, пожалуйста! Если бы ты спросила, я бы сказал тебе, отчего.

— Тебе плевать, что я выглядела как дура в глазах этого злобного маленького полицейского.

— И мы снова возвращаемся к тебе. Печально.

— Я говорю не о себе. Я говорю о нас, Максим. Из-за тебя я поругалась с родителями. И с братом тоже.

— Так у тебя есть брат? Вот это новость!

— Дело не в этом. Мой брат — грязный тип, однако он прав, когда говорит, что я живу со стариком, который никогда на мне не женится.

— А что изменит женитьба?

— Мне плевать на женитьбу, вопрос не в этом. Я прекрасно обхожусь и без твоих обещаний. Но меня бесит, что ты постоянно скрытничаешь. И благодаря этому полицейскому я еще узнала, что ты ходишь на массаж к американке, похожей на трансвестита.

— Но это вовсе не секрет.

— Ах вот как?

— Ингрид Дизель — просто моя подруга, и она прекрасно делает массаж. Это снимает стресс. Тебе тоже надо попробовать.

— А еще, тебе наплевать на меня.

— Я, я, я! Ты ни о чем другом не говоришь, Хадиджа.

— Ты ничего не понимаешь, Максим, и я сыта тобой по горло. Я ухожу.

— Ты свободна.

— Все так просто. И тебя это вполне устраивает.

— Что ты хочешь сказать?

— Мне больше нечего тебе сказать. Прощай.

Ингрид и Лола спрятались за росшими на террасе деревьями. Хадиджа вылетела из ресторана, как бомба, громко стуча по тротуару острыми каблучками своих ботинок.

— Твердый характер, — заметила Лола.

— Я бы назвала это bad temper. Дурной нрав.

— Предвзятость.

— Что?

— Ты неравнодушна к Максиму. Я же не вчера родилась.

— А вот капли дождя, затуманившие твои очки, родились только что. Протри стекла, Лола.

— Не уводи разговор в сторону, Ингрид. Дай ему идти своим чередом, это очень хороший разговор, и, по сути дела, он тебе только приятен.

— Говорю тебе, твои очки залиты дождем. Вытрешь ты их или нет?

— Вытру, вытру.

— Ну что будем делать? Зайдем или нет?

— Зайдем.

— Хорошо. Пошли.

И они толкнули дверь. Максим стоял за стойкой бара. Он только что достал бутылку, которая появлялась на свет лишь по поводу какого-то особого события. Или особой неприятности, признаки которой ясно читались на его лице. Сквозняк, впущенный в помещение женщинами, слегка развеял атмосферу печали. Лола подошла поближе к бару, к бутылке. На этикетке с голубым ободком кто-то от руки написал: «Англескевиль, 1946». Она вспомнила. Об огненной воде, которая обжигала пищевод и пропитывала плоть запахом похожих на стеклянные яблок.

— Вы подоспели к кальвадосу. Уверен, Ингрид никогда не пробовала такой штуки.

Максим поставил на обитую кожей стойку еще две рюмки. И наполнил их.

В «Красавицах» было и вправду хорошо. Лола оставила свой плащ на спинке стула. Максим поднял свою рюмку.

— За женщин! И забудем прошлое!

Она чокнулась с ним и воспользовалась этим, чтобы бросить взгляд на Ингрид. Та не отрывала глаз от лица Максима. Прямо-таки поедала его глазами. «Говорят, что американцы — большие дети, но это не так, — подумала Лола. — Эта взрослеет на глазах».

Лола пригубила красновато-коричневую жидкость. Ингрид отважно сделала большой глоток и чуть не задохнулась. Максим улыбнулся. Видеть это было приятно.

— О, my god![12]

— Да, серьезный напиток, — заметила Лола. — Не набрасывайся на него, как ковбой на мустанга. Пей потихоньку, деточка.

Маленькими глотками они спокойно допили свой кальвадос и, увидев, что Максим, как мальчишка, собравшийся пить всю ночь, приготовился налить еще, Лола прикрыла рюмку Ингрид рукой.

— Ей больше не наливать. Она сегодня за рулем.

— Что вы собираетесь делать в такую мерзкую погоду?

— Спасать твою шкуру, Максим.

— Что ты такое говоришь, Лола?

— Мы с Ингрид основали временную ассоциацию обороны. И защищаем мы только одного человека. Тебя. Нельзя, чтобы Груссе повесил на тебя убийство Ванессы.

— Очень мило с вашей стороны, однако я уже достаточно взрослый, чтобы защитить себя. А кроме того, мне не в чем себя упрекнуть.

— Этот аргумент не остановит жернова полицейской мельницы. Груссе — клинический идиот. Он вцепляется намертво. Особенно если есть явные улики. Ключ от квартиры девушек в ящике барной стойки, например. Или твой сеанс массажа у американки как раз в момент преступления. Извини, Ингрид.

— You're welcome, dear.[13]

— А еще есть отрезанные ноги.

— Отрезанные сечкой на разделочной доске. Убийственная деталь, — добавила Ингрид.

— И не забывай о смерти Ринко, — продолжила Лола.

Максим наполнил себе рюмку и выпил содержимое залпом. Последовала долгая пауза, а затем, обращаясь к обеим женщинам одновременно, он спросил:

— Вы правда хотите, чтобы я рассказал вам о Ринко?

Лола спокойно кивнула, а Ингрид, окаменев, смотрела на владельца ресторана так, будто вдруг перестала понимать по-французски. Максим взял в одну руку рюмку, в другую бутылку и направился к лестнице, ведущей в квартиру. На полпути он остановился и жестом пригласил их следовать за ним. У Лолы вдруг возникло ощущение, что Максим — это книга, первую страницу которой она только что перевернула.