Тайна улицы Дезир

7

«ОПАСНОСТЬ! СОБАКИ СПУЩЕНЫ! КУСАЙТЕ ИХ!»

Кто-то высказал свою точку зрения, написав это красной краской из баллончика на витрине антикварной лавочки, располагавшейся рядом с домом, где жили Дизель и девушки. Лола провела пальцем по восклицательному знаку и обнаружила, что краска еще довольно свежая. А потом сквозь буквы надписи она разглядела бутылку с крохотной балеринкой, одетой в пачку и пуанты. Ножки у нее были подвижные, а ключ, запускающий механизм игрушки, торчал справа. Лола оглядела улицу. Она была пуста, если не считать этого волшебного тумана и типа, спавшего под грудой картона. Она позвонила в квартиру Ингрид Дизель.

— Я сняла свой халат и принесла тебе твою матроску или полувер — я уж не знаю.

— Прежде всего я хочу узнать, передумала ли ты.

— Вот ты какая — сразу к делу! Да, вижу, манеры у тебя не изменились. Ну ты позволишь мне войти или оставишь меня лелеять свой ревматизм?

Девчонка Дизель посторонилась, и Лола вошла в комнату, напоминавшую приемную. Психоделическая версия. Оранжевое канапе соседствовало с розовым, и по обоим были разбросаны подушки цвета летнего неба. А желто-сиреневый ковер напоминал тигра-мутанта. Ароматическая лампа была наполнена фиолетовой жидкостью, в которой, исполняя странный абстрактный танец, кружилась маленькая свеча. Так сказать, пейзаж под действием ЛСД. Слышалась музыка — постоянно повторяющееся сочетание звуков, без сомнения, сочиненное каким-то роботом-неврастеником.

— Хочешь, чтобы я выключила музыку?

— Вовсе нет, — ответила Лола, усаживаясь посредине оранжевого диванчика. — Но я хочу, чтобы ты перестала ломать комедию.

— Какую комедию? О чем ты говоришь?

— Ты разыскала меня вовсе не для того, чтобы помочь кварталу, Хадидже или Хлое. Ты все это затеяла из-за Максима.

— Ладно. Признаю.

— И это не Максим посоветовал тебе найти меня. Если бы он хотел, чтобы я сунула нос в эту историю, он попросил бы меня об этом сам.

— И это признаю. Просто однажды Максим сказал мне, что ты работала в полиции. И сегодня вечером, увидев, как он успокоился, побеседовав с тобой, я решила пойти к тебе.

— Уф, постараемся выиграть время. А сейчас расскажи остальное, я вся внимание.

Ингрид Дизель сплела свои длинные пальцы. Потом она встала, открыла розовый холодильник, который Лола сначала не заметила, достала из него две бутылки пива и ловко их открыла. Одну она протянула Лоле, не предложив, впрочем, стакана, а из второй сделала большой глоток. Лола внимательно изучила маленькую бутылочку с длинным горлышком и в свою очередь глотнула пива. «В чужой монастырь со своим уставом не ходят», — подумала она, нащупывая в кармане сигареты.

— У тебя нет пепельницы?

— Я не курю.

— Неудивительно. Дай мне стакан, и я буду стряхивать пепел в бутылку.

Вместо того чтобы встать, Ингрид вырвала из журнала страницу, смастерила из нее аккуратную лодочку и поставила ее перед Лолой, объяснив, что она и будет служить ей пепельницей.

— В утро смерти Ванессы Максим был здесь. Это был его первый сеанс массажа. Он оставался здесь примерно час.

— У него была сумка?

— Да, спортивная. Максим шел из гимнастического клуба. А что?

— Ничего. Продолжай.

— Бородач, который меня допрашивал, думает, что Максим мог убить Ванессу до или после массажа.

— Бородача зовут Груссе. Он, конечно, туповат, но не до такой степени, чтобы делиться своими предположениями со свидетелями.

— Он ничего мне не говорил. Я сама обо всем догадалась. А еще эта история с ключами.

— Дубликаты ключей от квартиры девушек. Которые лежат в ящике за стойкой вместе со всеми остальными ключами от ресторана. Это плохо, если речь идет об убийстве без взлома.

— А, так ты в курсе?

— Конечно. Не забывай, что я тоже завсегдатай «Красавиц» и Максима.

— И еще одна вещь.

— Рассказывай.

— Максим был женат на японке. Она умерла двенадцать лет назад. В их квартире-студии на улице Де-Гар. Ее убили. Убийцу так и не нашли.

— Вот мазурик!

— Что?

— Не обращай внимания. Мой дед был из Гарданны, и провансальские словечки вылезают у меня, когда я волнуюсь. Но как тебе удалось это узнать? Я знакома с Максимом дольше, чем ты, но…

— Я просто задавала вопросы.

— А ты не из стеснительных!

— Это вопрос менталитета. Вы, французы, слишком любите секреты. Но должна признать, что я и в самом деле довольно напориста. Знаешь, когда делаешь людям массаж, то сами собой потихоньку устанавливаются доверительные отношения. Так вот, я задавала вопросы, а он мне просто отвечал. Я извинилась, сказав, что в США, когда незнакомые люди встречаются в автобусе, они нередко изливают друг другу душу, и…

И тут женщины услышали голоса и звон разбитого стекла.

— Это твоя музыка? — спросила Лола, ставя бутылку с пивом на стопку журналов.

— Нет.

Они выскочили на улицу. Два человека бежали к Фобур-Сен-Мартен. Бродяга, спавший под грудой картона, проснулся и, осыпая проклятиями двух наглецов, пытался их догнать. Но его руки явно опережали ноги. Витрина антикварной лавочки была разбита. От дыры в центре расходились мелкие трещинки, напоминавшие паутину, в которой запуталась балеринка. Лола увидела, что Ингрид Дизель стремглав бросилась вдогонку. Не выпуская из рук своей бутылки с мексиканским пивом, она орала: «СТОЙТЕ, СУКИНЫ ДЕТИ! Я ВАС УБЬЮ!» Лола побежала вслед за ней, правда, не так быстро. Ее легкие сопротивлялись. Колени тоже. Она увидела, как более проворный из хулиганов вскочил на скутер и отчалил. Дизель ухватила его дружка за шею и начала методично охаживать его бутылкой по плечам. Правое, левое, правое, левое. Негодник на скутере приготовился напасть на Дизель, которая не отпускала свою добычу. Лола завопила: «ПОЛИЦИЯ! НЕ ДВИГАТЬСЯ!», и он стремительно описал полукруг и скрылся в конце улицы. Она не смогла различить номера.

Его приятель лежал, свернувшись калачиком, и голосил:

— Не бей больше! Хватит! Не бей больше!

— Ладно, заканчивай смертоубийство и свяжи его вот этим, — приказала Лола, протягивая Ингрид пояс от своего плаща.

— Я знаю, куда бить, — сказала запыхавшаяся Ингрид. — Такие удары болезненны, но до переломов не доходит.

— Странно, но у меня сложилось совсем другое впечатление, — ответила Лола и позвонила Бартельми с мобильного телефона.

Она будила его уже второй раз за час, однако молодой лейтенант, похоже, все равно был рад ее слышать.

— Быстро приезжай, тут для тебя готов клиент. А потом я допрошу его с пристрастием, чтобы найти соучастника, который сбежал на скутере.

— Да, мадам, для полицейского в отставке вы необычайно активны!

— Это так, Бартельми. Каждую ночь я нацепляю на нос черные очки, натягиваю разноцветное трико и обегаю улицы в поисках несправедливости, требующей исправления. Это укрепляет сердце.

— Есть новости, мадам.

— Давай, выкладывай.

— Ванесса Ринже хранила свои детские игрушки и книжки на этажерке. Я обратил внимание Груссе на то, что одна из кукол слишком новая, чтобы сохраниться с детства жертвы. Производство фирмы «Брац». Они производят еще и табачные изделия.

— Ты интересуешься куклами, Бартельми?

— Моя дочь заказала мне такую куклу на Рождество. И я ее уже купил, чтобы потом не толкаться в очередях. Имейте в виду, мадам, что куклы сейчас уже не те, что были. Их делают эротичными модницами. Теперь они похожи на певиц «Фабрики звезд» или на девушек из «Лофт». Макияж, украшения, оголенный пупок, блестящие откровенные наряды и сменные ножки.

— Ты сказал «сменные»?

— Я сказал «сменные». Продавщица объяснила мне, что сейчас меняется не туфелька, а вся ножка, обутая в туфельку. И у девчонок это вовсе не ассоциируется с протезами. Мы живем в странное время, мадам.

— А как она выглядит, эта Брац? Она случайно не блондинка?

— Она не только яркая блондинка, но и одета в белое платье, на котором красным фломастером нарисованы сердце и крест. И мне это напоминает социального работника, а вам?

Бартельми лично приехал, чтобы забрать хулигана. Он надел на него наручники, а пояс вернул начальнице. Он помедлил, стоя в центре группы, состоявшей из Лолы Жост, Ингрид Дизель и жертвы — лохматого клошара с бородой, растущей даже из носа и забинтованным лицом, делом рук массажистки, взгляд которой потеплел. Бартельми уже видел ее в участке, когда она сражалась с Садовым Гномом. Отрадное воспоминание!

Клошар ел бутерброд с ветчиной и сыром, который сделала для него Дизель. Он ворчал, потому что из питья ему предложили только американскую содовую. У хулигана был вид человека, избитого бутылкой мексиканского пива и недоумевающего, почему его не ведут в участок, а заставляют сидеть на земле в компании двух бандитов и бродяги; но ему и не дано было этого понять. Он и представить себе не мог, что значит встретиться с великой Лолой. Она обратилась к клошару:

— Как тебя зовут?

— Антуан, но все мои друзья зовут меня Тонио. С сегодняшней ночи и навсегда ты получаешь право звать меня Тонио, моя добрая самаритянка.

Бартельми подумал, что некоторые теории все же имеют изъяны. Он считал, что у всех Антуанов в лицах есть что-то ангельское, а тут — на тебе.

— Когда ты подоспела, милая, эти подонки как раз разбудили меня. Они разбили витрину. А еще они хотели разукрасить меня и забрать мои картонки, но я им показал. Я не боюсь этих ничтожеств.

— Мы задержали одного из них.

— Я вижу. Этот так себе, мелкая сошка, а есть еще и другой. Тот, которого вы поймали, — просто трус. До этого он приходил сюда один — расписывать стены. Я его выбранил, потому что краска в баллончике воняет. И он вернулся со своим другом на этой пыхтелке, чтобы отомстить мне.

— Бартельми — полицейский, и он этим займется. А, Бартельми? А потом он попросит этого справедливого графитчика объяснить свою теорию опасности. Может быть, у него есть информация из первых рук о деле Ванессы Ринже.

— Разумеется, мадам.

Все, надо было уходить. Лола Жост последовала за Ингрид Дизель в ее квартиру, оставив многие вопросы без ответа. Намерена ли она вести расследование под носом у Гнома? Рассматривает ли она возможность возвращения в комиссариат десятого округа? Быть может, мысли не давали ей заснуть, и она решила скоротать время в компании массажистки, сторонницы уличных драк? Не находя в себе сил отыскать ключ к тайнам мира, таким же загадочным, как туман, не смущавший, впрочем, клошара (который уже восстановил свое ложе из картона), Бартельми подумал, что хотя бы на один вопрос получить ответ можно уже сегодня ночью.

— Скажите, Тонио, а в детстве у вас случайно не было светлых кудрей и ангельского личика?

— Как это не было, друг мой? К первому причастию мне сделали пробор, но он не держался. Из-за кудрей.

— Господин инспектор, если вас это не затруднит, я хотел бы отправиться в комиссариат, — сказал хулиган.

Максим Дюшан пешком возвращался из комиссариата на улице Луи-Блан по набережной Вальми, почти пустынной в этот час. Он относил Хадидже теплый свитер. Идя вдоль канала Сен-Мартен, вдыхая аромат измороси, смешанный с запахом стоячей воды, поддавая ногами опавшие листья каштанов, которые шелестели в такт его шагам, он временами отвлекался от забот, обрушившихся на девушек, и погружался в мысли о Ринко. Она сделала десятки набросков этого квартала, ища вдохновения для манга, который мирно начинался в Париже и плохо кончался в Токио. Ринко любила жестокие истории, не оставляющие надежды, приключения, после которых герой не спасался, даже если бился, как лев, злые сказки о несчастьях. Смерть Ванессы очень бы ее заинтересовала. По многим причинам.

И тем не менее Ринко была слабой женщиной. Супругой, которой все меньше нравилось, что ее муж мечется по всей планете, рискуя своей шкурой из-за какой-то фотографии. Поэтому она не спешила с ребенком. Они поженились совсем молодыми. Некоторое время их связывала настоящая страсть.

Придя в «Красавиц», Максим сразу поднялся к себе и решительно вошел в кабинет. Он не смотрел свои фотографии уже почти два года, с тех пор как встретился с Хадиджей. Они были разложены в хронологическом порядке. Он быстро нашел свой репортаж о румынских детях, воспитанниках приютов и беспризорниках. Черно-белые снимки. Первые фотографии были датированы 22 декабря 1989 года, днем падения режима Николае Чаушеску. Он, не торопясь, переворачивал их. Каждый снимок воскрешал ощущения, звуки, запахи. Лица маленьких каторжников, коротко стриженных, чтобы не было вшей, худоба их тел, которым никогда ничего не доставалось, тем более любви. Эти грязные мальчишки в лохмотьях, спящие на тротуарах, на вокзалах, где попало, питающиеся на помойках, нюхающие клей. Тут был и парнишка, бившийся головой о стену, и еще один, практически одичавший, до крови укусивший медсестру.

Рождество 1989 года: Максим не забудет его до конца жизни. Предполагалось, что он поработает недельку и вернется домой к Новому году. Он задержался на месяц, задетый за живое судьбой этих мальчишек. Теперь он уже не знал, двигало ли им сострадание или лихорадочное возбуждение. Или и то, и другое. Он уже и не пытался понять. Его захватило то, что он делал. Прежде он не испытывал эти ощущения с такой силой. На сей раз ему захотелось остановиться, сосредоточиться на своей теме и стать ее летописцем. Ринко звонила каждый день. Он все ей объяснял, она не понимала. Она хотела, чтобы он вернулся. Она говорила, что без него ей страшно по ночам. Ей хотелось чувствовать рядом с собой его тело, это помогло бы ей успокоиться. Он сказал ей тогда: «Я тебе не плюшевый мишка». Он и вправду так думал. Ее доводы казались ему смехотворными.

А потом он стал медленно приходить в себя, возвращаться в свое время, в свое агентство. Лионель Садуайан, его начальник, настаивал на том, чтобы он «завязывал». Он неохотно, но вернулся. Париж в январе девяностого. Он прилетел последним ночным самолетом, никого не предупредив. Он даже не думал о Ринко в такси, которое везло его из аэропорта. Ему все казалось невероятно правильным, устроенным, неуловимым. Великолепным.

Максим Дюшан закрыл и убрал альбом. Он растянулся на кровати, не раздеваясь, не выключая свет. Он слушал дождь. Его музыка ему обычно нравилась. Но этой ночью все было не так. Он все еще чувствовал цепкую хватку Ингрид Дизель. Она размяла его тело и его память. Он так и слышал, как она спрашивает: «А ты никогда не был женат?»

Максим часто говорил себе, что если бы он вернулся из Бухареста вовремя, то Ринко была бы жива. После кремации он надолго впал в состояние душевной комы. Энергичный Садуайан взял все на себя. Фотографии румынских детей обошли редакции всего мира. Энергичный Садуайан вел себя сдержанно. По истечении разумного срока он позвонил. Тогда Максим снова взял свой фотоаппарат и отправился на войну.

Ему потребовалось несколько месяцев, чтобы понять, что с каждым днем его сердце понемногу остывает. Ему потребовалось дождаться 28 февраля 1991 года.