Тайна улицы Дезир

11

— Что с тобой, Хлоя? Ты не спишь? Да ты дрожишь!

— Два раза звонил какой-то человек. Он хотел поговорить с тобой.

— Какой человек?

— Не знаю.

— Он говорил о деньгах?

— Нет. Может быть, нам стоит оставить квартиру и воспользоваться гостеприимством Максима? Я боюсь, Хадиджа!

— Бояться бесполезно. К тому же я поссорилась с Максимом. Нам придется выкручиваться самим.

— Но нам некуда идти!

Хадиджа подумала о матери Хлои. Люсетт жила в этой квартире, пока не попала в автокатастрофу. Матери-одиночке, всю жизнь изнемогавшей под бременем забот, никогда не хватало уверенности в себе, и она перебивалась случайными заработками в жалких конторах. Тем не менее она была лучше родителей Ванессы. Парочки непримиримых католиков, которые только и делали, что лили слезы. Когда они узнали, что Ванесса встречается с Фаридом, то сделали ее жизнь невыносимой и в конце концов выгнали из дома. «Хотя мои родители ничем не лучше, — раздраженно подумала Хадиджа. — Религия — ловушка для дураков».

— Скажи, Хадиджа, кто, по-твоему, этот урод?

Мгновение Хадиджа внимательно смотрела на Хлою, а потом подошла к ней и крепко обняла. Она убаюкивала ее, гладя по волосам. А потом увлекла за собой на кухню; готовя горячий шоколад, она объяснила Хлое теорию, которую придумала, пока та прогоняла свой страх с помощью «Сюиты для виолончели» Баха.

— Я уверена, что в это замешан мой брат. Если случилась неприятность, значит, без Фарида не обошлось.

— Но звонил не Фарид.

— Это был один из тех типов, что постоянно вертятся вокруг него. Может быть, Фарид и волк, но не волк-одиночка, поверь мне. В нем уживаются два человека. Дьявол и соблазнитель. Они чередуются. Так продолжалось все мое детство. Мой брат сумасшедший. Но выглядит как нормальный человек.

— Перестань, это меня совсем не успокаивает.

— Я хочу, чтобы ты знала одно, Хлоя.

— Что?

— Я не боюсь Фарида. Мы с ним одной крови, и во мне та же сила. К тому же я родилась раньше, чем он. Мы боролись в чреве матери, но он проиграл. И так будет всегда.

— Я думала, что близнецам ничего не остается, кроме как любить друг друга.

— Хуже всего то, что я его люблю. Но это не мешает мне видеть, каков он на самом деле, и презирать себя за эту любовь.

— А если это он?

— Ты о Ванессе?

— Да. Ты бы пошла в полицию?

— Я никогда не сдам своего брата полиции. Что бы ни случилось.

Они вошли в святая святых Максима; Ингрид заметно волновалась. Ей нравилось все, что она видела вокруг. Ее удивляло только одно: на стенах не было ни единой фотографии. Вовсе не таким представлялось ей жилище бывшего фоторепортера. Что до Лолы, казалось, интерьер квартиры ее совсем не интересовал. Она видела лишь цель: получить ответы на свои вопросы. И в то же время ее волнение было почти осязаемым.

Максим достал из шкафа большую папку для рисования, открыл ее на столе и показал оригинальные рисунки к комиксам. Работа, выполненная черной тушью. Тонкие и мощные штрихи. Подростки в мегаполисе, где смешалась традиция и современность. Ингрид узнала Токио, его скоростные трассы, поезда, столбы, протянувшие над переулками сети проводов, его завораживающе уродливые многоэтажки, растущие как грибы, его деревенские кварталы, его обитателей: велосипедистов на тротуарах, уличных продавцов сладкого картофеля. И толпу повсюду. На вокзалах, в магазинах, на перекрестках. И одиночество. Ринко Ямада-Дюшан, видимо, была очень сильной женщиной, раз могла говорить об одиночестве.

— «Отаку» — шедевр Ринко, — нарушил молчание Максим. — Она не боялась работать над скользкими сюжетами.

— Что значит «отаку»? — спросила Лола.

— «Тот, кто прячется в доме». Отаку — это молодой человек, который отказывается становиться взрослым. Он запирается у себя дома, забывает реальность и живет лишь ради своей страсти.

— Какой?

— Моделирование, коллекция часов, трусики лицеисток, видеопорнография и все в таком духе.

— По-моему, здесь налицо некоторая склонность к фетишизму, нет?

— Несомненно. Кроме того, там существует целый рынок, связанный с кумирами. Фотографии, диски, куклы, изображающие молодых певиц и актрис.

— У нас такое тоже встречается.

— В Японии все сложнее. Если «отаку» отказывается от ограничений, налагаемых жизнью в обществе, то японское общество его не забывает и продает ему все, что он любит. Этот циничный меркантилизм и высмеивается в комиксе Ринко.

— О чем он?

— Трудно пересказать в двух словах — это длинная история. Она начинается с лицеистки в бикини, которая собирается фотографироваться в студии; фигурки, точно повторяющие ее внешность, будут продаваться во всех магазинах. Эта девушка станет основным экспонатом коллекции. Коллекции окончательно спятившего «отаку».

Максим закрыл папку с рисунками. Потом наполнил свою рюмку. Ингрид поняла, что он собирается напиться, и ей захотелось напиться вместе с ним. Но Лола была настроена совсем на другое. Она ждала, пока Максим прогонит от себя воспоминания. Мгновение бывший комиссар и бывший репортер смотрели друг на друга, не говоря ни слова. В огромных круглых глазах Лолы была не только нежность, но и твердость. Максим не выдержал первым:

— Вы хотели знать, кем была Ринко. Теперь вы знаете.

— Но ты открыл всего лишь одну папку…

Максим снова улыбнулся, но на этот раз его улыбка причиняла боль. Если бы не Лола, Ингрид обняла бы его. Она вся затрепетала.

— Ринко принесла жертву, приехав сюда. Она черпала вдохновение в жизни своих соотечественников. В Париже она продолжала рисовать, но ее рисунки стали совсем другими. Она не чувствовала его пульса. В конце концов именно в Париже ее нашла смерть. Мне остались ее работы и, как я уже говорил Ингрид, ее прах на камине. А еще ее коллекция кукол, изображения лицеисток, которых она использовала для «отаку». Если комиссару Груссе хочется найти связь между моими воспоминаниями и Ванессой Ринже, ну что ж, пусть ищет.

— Как умерла Ринко?

— Ее задушили.

Лола села, Ингрид сделала то же самое. У нее подкосились ноги.

— Еще одно удушение, пусть даже через двенадцать лет. Сразу тебе говорю, Максим, не слишком все это здорово.

— Да, наверное, но что поделаешь? Чего ты хочешь от меня?

— Чтобы ты рассказал мне как можно больше. Я должна обойти Груссе. Ну, например, какими были твои отношения с Ванессой?

— Послушай, Лола, это отдает полицейским допросом.

— Максим, ну сделай усилие.

— Она часто приходила пообедать с нами.

— С нами?

— С Хадиджей и Хлоей. Мы всегда обедали в кухне до прихода посетителей. Ванесса составляла нам компанию. Мне нравилась их дружба, к тому же я знал, что в золоте Ванесса не купается. Я считал ее слишком тощей, а у нас она по крайней мере правильно питалась.

— Вывод: вы часто виделись.

— Очень часто.

— Да, все это не очень хорошо.

— Ты находишь?

— Да, нахожу.

— Не вижу, что плохого в гостеприимстве.

— Нам надо вылезти из кожи вон, но найти свидетеля, маленького румына. Он исчез после смерти Ванессы.

— Константин?

— Так ты его знаешь?

— Его приводила Ванесса. А потом он стал сам время от времени навещать меня. Он любил смотреть, как я работаю, и таскал кусочки то тут, то там.

— Ты не знаешь, где он может быть?

— Понятия не имею, потому что никогда не задавал ему вопросов. Константин прибегал издалека, из мест, которые я очень хорошо себе представляю, и у меня не было никакого желания совать нос в его глупости. Я его кормил, перекидывался парой слов. Но вообще-то общались мы больше с помощью жестов.

Улица Фобур-Сен-Дени была закрыта занавесом из дождя. Продолжать следствие сейчас было невозможно, и это раздражало Ингрид и Лолу. Ингрид подняла голову и посмотрела на стеклянную крышу Пассаж-Бради, дрожавшую под напором ливня.

— Льет как из ведра, конечно же мальчишка где-нибудь прячется.

— Надеюсь. Но почему людям приходится так жить, особенно детям, ты не знаешь, Лола?

— После падения Чаушеску мир внезапно осознал, что десятки тысяч детей гниют в сиротских приютах, до ужаса похожих на концентрационные лагеря. Все они стали жертвами политики прироста населения, провозглашенной диктатором, который хотел отпраздновать наступление третьего тысячелетия удвоением населения. Запрет на контрацепцию. В обязательном порядке — не менее пяти детей в каждой семье. Государство обязалось позаботиться о тех, кто оставался без родителей из-за отсутствия денег, любви и всего прочего. Целое поколение было принесено в жертву мании величия одного безумца.

— И ничего не делается?

— Делается. Этой проблемой занимаются различные ассоциации, но работы еще много. Непочатый край. Видишь ли, Европа существует в двух вариантах.

Обе они надолго замолчали, глядя, как струи воды, завладев улицей, омывают машину Лолы. В этот момент грохот дождя по стеклянной крыше показался им легким постукиванием. «А сейчас что будем делать?» — подумала про себя Ингрид. Она собралась было задать этот вопрос Лоле, но та ее опередила:

— Максим, чего-то не договаривает. Ты заметила?

— Что ты имеешь в виду?

— Он не хочет рассказывать нам всего. Это очевидно. И очень досадно!

— Максим не хочет вспоминать о своем прошлом.

— Проблема лишь в том, что его прошлое очень хочет, чтобы Максим о нем вспомнил.