Тайны Франции. Заговоры, интриги, мистификации

БЫЛА ЛИ СОЖЖЕНА ЖАННА д’АРК

Пятнадцатый век знает немало известных процессов. Среди них суд над Яном Гусом — идеологом ранней, бюргерской Реформации в Чехии, сожженным в 1415 году по приговору церковного трибунала, членами которого были участники церковного собора в Констанце. А в самом конце столетия, в 1498 году, по приговору инквизиционного суда во Флоренции был отправлен на костер другой проповедник, призывавший к реформе церкви, — Джироламо Савонарола.

Однако самый знаменитый судебный процесс века происходил во французском городе Руане в начале 1431 года. Судили народную героиню Жанну д’Арк. Всего за два года до этого началась героическая история простой крестьянской девушки из селения Домреми, дочери деревенского старосты. которая сделала ее имя немеркнущим символом беззаветного патриотизма и самопожертвования во имя спасения Родины.

Подвиг Орлеанской девы за пять с половиной веков, прошедших с того времени, был сюжетом для многих десятков эпических и лирических поэм, пьес и романов. Шекспир и Шиллер, Марк Твен и Бернард Шоу, Б. Брехт и Ж. Ануй — это лишь немногие наиболее известные из длинного списка писателей и драматургов, обращавшихся к истории жизни и гибели Жанны д’Арк. Центр Жанны д’Арк в Орлеане насчитывает 7000 книг, посвященных народной героине.

Свидание Жанны Д’Арк с Карлом VIII

Кто из нас с юношеских лет не зачитывался рассказами о Жанне, прибывшей ко двору французского короля Карла VII в Шиноне, чтобы побудить его к борьбе против захватчиков-англичан?

Шли самые трагические для Франции годы Столетней войны (1337–1453). Большая часть французской земли, в том числе и Париж, была в руках врага — Англии и ее союзника герцога Бургундского. При свидании с Карлом VII Жанна сумела убедить этого трусливого, нерешительного монарха, что она призвана спасти Францию. Во главе французских войск Жанна пришла на помощь городу Орлеану, изнемогавшему в кольце вражеской осады. Вслед за освобождением города Орлеанская дева, как называли в народе Жанну, не раз побеждала надменных английских полководцев. Город Реймс, традиционное место коронации французских королей, открыл свои ворота солдатам Карла VII. После коронования Карла Жанна повела войска на Париж. Стояла осень 1429 года. Столицу взять не удалось. Советники Карла VII сознательно вредили Орлеанской деве. Но Жанна не пала духом от неудачи. Воодушевленные ее непоколебимой верой в торжество правого дела французы одержали несколько важных побед на севере Франции, прорвались в город Компьен, осажденный врагами. Во время одной из отважных вылазок из города 23 мая 1430 года небольшой отряд Жанны был со всех сторон окружен. После отчаянного сопротивления Жанна попала в плен к бургундцам, которые передали ее в руки герцога Люксембургского, а тот за 10 тыс. золотых монет в ноябре 1430 года продал ее англичанам. В народе были твердо убеждены, что Орлеанская дева пала жертвой черного предательства придворных короля: их поведение давало полное основание для такого подозрения. Молва утверждала, что комендант Компьена Гийом Флави слишком рано опустил решетку крепостных ворот, закрыв путь для отступления отряда Жанны.

Англичане решили полностью использовать политические выгоды, которые им сулило взятие в плен Орлеанской девы. В ноябре 1429 года регент Англии, расчетливый и умный герцог Бедфордский провозгласил в Париже своего восьмилетнего племянника королем Английским и Французским Генрихом VI. А процесс и осуждение Жанны должны были доказать, что Карл VII был возведен на престол еретичкой, ведьмой, действовавшей по наушению Сатаны.

Организацию процесса герцог Бедфордский поручил своему бессовестному клеврету — епископу Бове Пьеру Кошону, которому в награду была обещана богатая Руанская епархия, и вполне преданному в это время англичанам Парижскому университету. Кошон потребовал выдать ему Жанну д’Арк для суда как еретичку, захваченную на территории его епископства. В декабре 1430 года ее бросили в мрачное подземелье одного из руанских замков. Хитрый Кошон стремился придать тщательно подготовленному им трагическому фарсу видимость честного и юридически безупречного судебного разбирательства. Незадолго до начала суда Жанну в присутствии герцогини Бедфордской подвергли медицинскому освидетельствованию с целью определения, сохранила ли она невинность — от этого зависела формулировка обвинения в «связи с дьяволом» и ведении распутной жизни. В результате заключения комиссии от последнего обвинения пришлось отказаться. Кроме того, само заточение Жанны в крепости, находившейся в ведении английских властей, уже было нарушением правил: поскольку обвиняемая должна была предстать перед инквизиционным трибуналом, ее надлежало содержать в женском отделении церковной тюрьмы.

Суд открыл заседание 9 января 1431 года. В инквизиционных процессах подсудимому запрещалось иметь адвоката. Кошон рассчитывал, что не представит труда выудить нужные ему признания у простой крестьянской девушки, которой к тому же не разъяснили, что ей инкриминировал суд. Она не могла понять это и из казуистически сложного обвинительного заключения, вдобавок составленного на латинском языке. Кошон стремился осудить Жанну как еретичку и колдунью. Обвинения против нее были сведены — уже в ходе процесса — в 12 статей, одобренных Парижским университетом; среди них фигурировали притязания на беседы со святыми и ангелами, фальшивые пророчества, еретические утверждения, согласно которым она считала себя обязанной подчиняться только Богу, а не церкви, ношение мужской одежды и так далее — вплоть до неповиновения воле родителей. Однако у Кошона не было никаких доказательств впадения подсудимой в «ересь» и занятия ведовством, кроме факта, что она храбро сражалась в одеянии воина и продемонстрировала недюжинный талант полководца. Оставалось обратиться к хорошо разработанной инквизиционной технике, рассчитанной на то, чтобы с помощью пыток или без них запугать, сломить волю обвиняемой и добиться нужного признания.

Процесс длился несколько месяцев. С 21 февраля по 27 марта происходил предварительный допрос подсудимой, потом главные судебные заседания. Так продолжалось до 24 мая 1431 года. Все эти месяцы в зале суда и в тюремной камере Жанну засыпали непрерывным градом вопросов, относящихся и не относящихся к делу. Каждый из них мог содержать коварные ловушки, невидимые подводные камни. Один неловкий ответ — и готово признание в ереси, неосторожно сорвавшееся слово — и капкан захлопнется, суд сочтет этот, пусть мнимый, самооговор за доказательство ведовства.

Однако, к изумлению Кошона и других судей, их ухищрения не дали нужного результата. Твердость духа, прирожденный ум и здравый смысл помогли Жанне не попасть в расставленные сети. Более того, она нередко ставила в затруднительное положение Кошона. Один раз подсудимая объявила, что готова выполнить его требование прочесть католическую молитву, если епископ согласится принять ее исповедь. Как духовное лино Кошон не имел права отказать в такой просьбе, а выслушав исповедь, по тогдашним понятиям, не мог, не рискуя спасением собственной души, признать подсудимую виновной. Поле сражения на этот раз осталось за Жанной.

Во время процесса подсудимая заболела. Это вызвало крайнее беспокойство англичан. Умри Дева от болезни, исчезли бы все выгоды, которые Бедфорд рассчитывал получить от ее казни. Жанну лечили личный врач герцогини Бедфордской и другие лекари. Узница поправилась.

2 мая Жанне формально предъявили выдвинутые против нее обвинения и потребовали отказа от ее «видений», подчинения церкви, т. е. Кошону и его коллегам. Она ответила отказом. Через неделю ее привели в камеру пыток, показали для устрашения зловещие инструменты палача. Но и это не сломило дух Девы, а Кошон почему-то не решился или посчитал излишним прибегать к пыткам. Тем не менее подсудимую не переставали запугивать: беседовавшие с ней монахи рисовали ей муки костра и ужасы ада. 23 мая Жанне официально было объявлено, что, если она не признает своих заблуждений, ее ожидает сожжение на костре. Воля Девы была на время поколеблена. Подавленная рассуждениями ученых-богословов, Жанна признала свою вину и была осуждена на вечное заточение. Некоторые английские военачальники не поняли этого тактического хода Кошона и громко называли епископа изменником. Но один из судей успокоил графа Уорика, коменданта Руана:

— Не беспокойтесь, мы поймаем ее.

В тюрьме с помощью обмана узницу побудили снова надеть мужское платье, которое она обязалась не носить. Вдобавок она взяла назад свое отречение от посещавших ее «видений». Доказательство, что осужденная — нераскаявшаяся еретичка, было теперь налицо. Недаром после допроса Жанны в темнице Кошон радостно сообщил англичанам, ожидавшим его у тюремных ворот:

— В добрый путь! С ней покончено.

29 мая происходит новое заседание суда, по существу новый процесс, на этот раз очень короткий, и Жанну как впавшую в прежний грех присуждают к передаче в руки светских властей, иначе говоря, к сожжению на костре. 30 мая 1431 года приговор был приведен в исполнение в присутствии большого отряда английских воинов и толпы жителей Руана. Впоследствии очевидцы утверждали, что при осуждении и при казни не были соблюдены законные формальности.

Твердость и самообладание осужденной поразили даже многих ее врагов. Через четверть века процесс Жанны был пересмотрен; формально — по просьбе ее матери, фактически — по требованию французского короля, который долгое время, не желая ссориться с церковью, Бургундией и Парижским университетом, не спешил с этим делом. Однако, выбрав удобный момент, Карл решил опровергнуть еще тяготевшее над ним обвинение, что он получил корону из рук колдуньи. По распоряжению папы Каликста III в 1455–1456 годах в Париже и Руане состоялся новый суд, отменивший приговор Кошона. Честь Жанны была восстановлена. Прежний вердикт был объявлен следствием коррупции, подлогов, клеветы, коварства и нелояльности. Отречение Девы аннулировалось как исторгнутое запугиванием, присутствием палача и угрозой сожжения. Через столетия, в 1920 году, католическая церковь сочла выгодным причислить Жанну к лику святых.

Процесс 1431 года и контрпроцесс 1455–1456 годов известны нам во всех подробностях (правда, протоколы судилища в Руане были в немалой степени фальсифицированы Кошоном). Только во время правления Карла VII и его преемника, т. е. за полстолетия, историю Жанны д’Арк излагают 22 французских, 8 бургундских и 14 иностранных хронистов. К этим 44 летописцам надо еще прибавить 9 поэтов, которые в XV в. воспевали подвиг Орлеанской девы. Поэтому наука знает о жизни Жанны д’Арк, вероятно, больше, чем о ком-либо другом, жившем в XV в., за исключением разве что некоторых монархов, деяния которых подробно заносились в хроники. И тем не менее существует поверье, что и процесс, и казнь Орлеанской девы являлись лишь хорошо разыгранным спектаклем, за кулисами которого развернулось одно из наиболее интересных приключений в истории тайной дипломатии. Предание восходит к легендам, возникшим вскоре после гибели Жанны, во что никак не хотел поверить французский народ. Версия была выдвинута еще в XVII в., однако наукообразное оформление получила лишь в наши дни, когда во Франции появился не один десяток работ о «спасении» Орлеанской девы в 1431 году.

Авторы новейшей биографии Жанны д’Арк, опубликованной в Париже в 1986 году, пишут: «Каждый год появляются в библиотеках одна-две книги, в которых с большим шумом возвещается, что «наконец» открыты новые документы, позволяющие утверждать, что либо Жанна д’Арк не была сожжена, либо она была незаконной дочерью Изабеллы Баварской и Людовика Орлеанского, а следовательно, сестрой Карла VII. Нелепости не знают границ; утверждается, что ей удалось бежать, что Кошон, герцог Бедфордский и Уорик сделали все, чтобы она не была сожжена, что на костер вместо нее отправили кого-то другого и т. д. и т. п.». По мнению авторов цитируемого труда, «все эти книги не содержат ничего нового и лишь повторяют друг друга». Сторонники обличаемых взглядов не оставались в долгу. Один из них, М. Лами, в 1987 году писал, что дебаты приобрели резкий характер, «нужно признать, что представители разных точек зрения часто осыпали друг друга оскорблениями». Каждая из сторон обвиняла другую в распространении уже «опровергнутого» мифа (соответственно о казни Девы — «пастушки» из Домреми или о ее спасении).

Легенда о спасении покоится на одном, правда, труднообъяснимом происшествии, которое произошло в Орлеане в 1436 году, примерно через пять лет и три месяца после того, как в Руане была сожжена Жанна д’Арк. В счетной книге Орлеана, куда заносились расходы, производившиеся городскими властями, можно прочесть о выдаче 9 августа двух золотых Жану дю Ли в качестве платы за доставку писем от его сестры девы Жанны. Он ездил к ней в город Арлон в Люксембурге. Брат Жанны, носивший новую, дворянскую фамилию, пожалованную ему королем, отправился ко двору Карла VII, а затем к «сестре», получив деньги на путевые расходы. Имеются и другие аналогичные записи, относящиеся к поездкам Жана дю Ли к «сестре» и королю. Все они датируются июлем, августом и сентябрем 1436 года. Подлинность их не вызывает сомнений. Однако этим не ограничиваются записи в счетной книге, связанные с «Девой Франции», как она именуется в этих документах. Всюду в них без всяких колебаний предполагается, что сожженная Жанн д’Арк жива.

28 июля 1439 года, т. е. через три года после первых записей и более чем через восемь лет после официальной смерти Орлеанской девы, она сама, если верить записям, пожаловала в Орлеан. Жанну — она называлась теперь Жанной д’Армуаз — встретила восторженная толпа. Итак, Деву хорошо приняли в городе, в котором ее не только чтили, но и где было немало людей, отлично знавших Жанну со времен знаменитой осады. Записи не оставляют сомнения, что Жанну д’Армуаз горожане сочли за Орлеанскую деву. В счетной книге прямо указывается, что Жанне была подарена крупная сумма денег (210 ливров) «за добрую службу, оказанную ею указанному городу во время осады».

Быть может, вера в то, что Жанна д’Армуаз — Орлеанская дева, рассеялась у горожан, когда они ближе пригляделись к приезжей женщине, продолжительное время бывшей их гостьей? Наоборот, в счетной книге отмечен торжественный обед, на который она была приглашена двумя богатыми патрициями — Жаном Люилье и Теваноном де Буржем — и где ей были оказаны всяческие почести, знаки внимания и уважения. Жанну д’Армуаз признали горожане и дворяне, хорошо знавшие Деву по времени осады, — Николя Дув, Николя Груанье, Обер Буле. Они даже принимали совместно с Жанной участие в коронации Карла VII в Реймсе. С тех пор прошло совсем немного лет. Имеем ли мы основание теперь, спустя более пяти веков, поставить под сомнение вывод, что прибывшая «дама д’Армуаз» была Орлеанской девой? Вдобавок оспаривать его, не приводя веских доказательств, объясняющих, что побудило всех людей участвовать в мистификации или почему они были введены в заблуждение.

Историк Ж. Пем утверждает, что он нашел очень важные свидетельства. До сих пор считалось, что мать Орлеанской девы Изабелла Роме приезжала в Орлеан лишь в июле 1440 года, через год после появления там женщины, выдававшей себя за ее дочь. Однако в списке городских расходов с 6 марта 1440 года имеется отметка об уплате двум лицам за содержание и лечение Изабеллы с 7 июля по 31 августа. Здесь речь явно может идти только о 1439 годе. Там же имеется запись об уплате пенсии, установленной городом Изабелле, за сентябрь, октябрь и ноябрь 1439 года. Если подлинность этих записей не ставить под сомнение, то они свидетельствуют о том, что мать Жанны д’Арк находилась в Орлеане, когда в городе торжественно принимали Жанну д’Армуаз как Орлеанскую деву. Трудно представить, зачем матери Жанны д’Арк, подобно ее братьям, надо было участвовать в обмане. Ж. Пем приводит также ряд косвенных доказательств того, что во время пребывания Жанны д’Армуаз в Орлеане город посетил сам король Карл VII. В счетных книгах Орлеана и позднее регулярно отмечаются денежные выдачи «Изабелле, матери Девы Жанны». В записи, сделанной в июле 1446 года, Изабелла Роме уже именуется «Изабелла — мать покойной Девы Жанны», как и в записях за все месяцы до Пасхи 1447 года. Не означает ли это, что к началу 1447 года в Орлеане стало известно о смерти Жанны? Быть может, эта новость была сообщена ее братьями? (Правда, сторонник традиционной версии П. Гийом, просмотрев счетные книги Орлеана, показал, что выражение «Дева Жанна» без добавления «покойная» встречается не раз и после 1447 года. Это — с большой натяжкой — можно отнести и на счет небрежности писцов.)

Таковы главные факты, на которых построена легенда о спасении Жанны. Все остальные сведения и показания имеют по сравнению с этими неопровержимыми фактами второстепенное значение. Гостеприимство, оказанное Жанне д’Армуаз, допускает лишь три объяснения: это могла быть невольная ошибка, результат коллективной галлюцинации (отнюдь не редкость в средние века!); могло быть и сознательное соучастие в обмане и, наконец, последнее возможное объяснение — Жанна д’Армуаз действительно была чудом спасшейся Жанной д’Арк.

Ошибка братьев Жанны маловероятна. Но и вывод, что братья дю Ли из корыстных мотивов признали в Жанне д’Армуаз свою сестру, лишь простое предположение. В его пользу можно привести лишь ссылку на стесненное материальное положение младшего из братьев, Пьера дю Ли, и то, что оба они получили — небольшие, впрочем, — награды за перевозку писем Жанны д’Армуаз. Интересно, что сразу после своего появления в Лотарингии Жанна поспешила связаться с братьями — смелый шаг со стороны самозванки, если он не был сделан в результате предшествовавшей договоренности, о которой мы не имеем никаких известий. Что касается горожан Орлеана, то трудно обнаружить мотивы их соучастия, скорее, можно отнести их к числу обманутых. Если и это покажется не заслуживающим доверия, то остается только признать правдивость утверждений Жанны д’Армуаз.

Такая же теплая встреча, как в Орлеане, ожидала Жанну д’Армуаз и в городе Тур. Следует заметить, что наши сведения о ней отнюдь не исчерпываются записями в счетной книге города Орлеана. Имеются известия, позволяющие проследить ее жизнь в течение ряда лет.

В Хронике декана Сен-Тибо де Меца указывается, что 20 мая 1436 года, в деревне Гранд-оз-Орм, неподалеку от города с таким же названием, появилась «Дева Жанна», которую признали местное дворянство и «ее» братья. Деву хорошо приняли в Арлоне у герцогини Елизаветы Люксембургской (которую, кстати сказать, часто путали впоследствии с другой герцогиней Люксембургской, хорошо знавшей Жанну во время ее плена, но умершей в 1430 году). Надо отметить, что она вовсе не афишировала свое имя, напротив, называла себя Клод. Говорят, что Дева появилась в обстановке общего воодушевления, связанного с изгнанием англичан из Парижа в апреле 1436 года. Но можно представить себе дело и иначе: в это время шли разговоры о мире. Английскому гарнизону разрешили свободно уйти из Парижа. Может быть, в обмен на какую-то уступку англичане и согласились выпустить Жанну из заключения. Между прочим, почему-то никто не спрашивал Жанну, где она провела предшествовавшие пять лет после своего «спасения». И сама она не касалась этого вопроса. По крайней мере наши источники вовсе обходят его. Очевидно, были причины для такого умолчания, причем оно нисколько не поколебало веру в правдивость утверждений Жанны. Новоявленная Дева вела светскую жизнь в Арлоне при герцогском дворе, а потом у графа Ульриха Вюртембергского в Кельне, вмешивалась в дипломатические интриги местных духовных и светских феодалов. В Кельне она попыталась ссылками на волю Божью помочь графу Ульриху провести его кандидатуру на пост архиепископа Трирского. Это привело к вмешательству инквизитора Генриха Калтайзена, вызвавшего ее для допроса по подозрению в ереси и колдовстве. «Дева Жанна» спешно бежала обратно в Арлон (об этом сообщает хроника современника — доминиканского монаха Жана Нидера).

Осенью Жанна вышла замуж за некоего Робера д’Армуаза сеньора де Тиммон. Была отпразднована пышная свадьба. Жанна родила двух сыновей. К этому же времени относится и ее переписка через посредство братьев дю Ди с Карлом VII.

Хроника декана монастыря Сен-Тибо де Мена была обнаружена в 1645 году священником Жеромом Винье. Он списал отдельные места рукописи и заверил копию у нотариуса. Потом, через сорок лет, в ноябре 1683 года, эта копия была опубликована его братом в журнале «Меркюр талант». В XVII в. сама хроника была издана Кальметом в его «Документах по церковной и гражданской истории Лотарингии». Подлинность рукописи в целом, в том числе и тех ее страниц, которые повествуют о «воскресшей» Жанне, не вызывает сомнений. Вдобавок позиция монастыря Сен-Тибо, находившегося близко от Меца (но в то же время не подчиненного городу) и невдалеке от места нахождения Жанны д’Армуаз, делает этого хроникера независимым свидетелем, заслуживающим доверия.

Несомненно, что декан Сен-Тибо искренне считал появившуюся «Деву Жанну» подлинной Жанной д’Арк. Надо лишь добавить, что разыскана другая рукопись его хроники, в которой декан признает свою ошибку: «В этот год прибыла молодая девица, именовавшая себя Девой Франции и так игравшая ее роль, что многие были обмануты, и особенно среди них наиболее знатные». Очевидно, это безоговорочное опровержение первого свидетельства, но где гарантия того, что именно оно было результатом ошибки, а не последующее разъяснение «самозванства» являлось тенденциозной вставкой? Отметим, что в хронике Филиппа Виньела, составленной в начале XVI в., сообщалось: «В воскресенье 20 дня мая 1436 года девица по имени Клод, носившая женскую одежду, была объявлена Девой Жанной и была обнаружена в месте близ Меца, называемом Гранд-оз-Орм, и там были два брата упомянутой Жанны, удостоверившие, что это была она». Нет оснований считать это свидетельство воспроизведением сведений из Хроники декана Сен-Тибо.

Одновременно с Хроникой декана Сен-Тибо был опубликован брачный контракт Жанны д’Армуаз (оригинал его так и не был найден). Полагают, что контракт является фальшивкой, сфабрикованной Ж. Винье. Почему, однако, надо считать брачный договор подделкой? У отца Винье вряд ли могли быть на это причины. Да и поведал он о находке только своему брату, который много позднее рассказал о ней на страницах «Меркюр галанг». Правда, эта бумага с тех пор так и не разыскана, но в XVII в. еще не интересовались подлинными историческими документами. Это в равной степени относится и к дарственному акту, согласно которому Робер д’Армуаз передавал какие-то владения своей жене «Жанне, Деве Франции», приведенный в старинной «Истории Лотарингии» документ о дарении сопровождается разъяснением: «Это Орлеанская дева или, скорее, авантюристка, принявшая ее имя и вышедшая замуж за сеньора Робера д’Армуаза». И опять вопрос: чему доверять — документу или последующему дополнению к нему? Следует отметить, что друзья Робера д’Армуаза — Жан де Тонельтиль и Собле де Дэн, поставившие свои печати на документе о передаче Жанне части владений ее мужа, знали подлинную Орлеанскую деву. Зачем им надо было участвовать в обмане? Между прочим, Робер д’Армуаз приходился кузеном Роберу де Бодрикуру — тому самому, к которому в городке Вокулере прежде всего обратилась пастушка из расположенного неподалеку Домреми и который по ее просьбе дал ей для сопровождения шестерых слуг, доставивших Жанну в Шинон к королю Карлу.

Вообще действия самой дамы д’Армуаз малопонятны, если считать ее самозванкой. Помимо одной явной неосторожности — вступления в переписку, а потом и свидания с братьями дю Ли, — она совершила и вторую — согласилась выйти замуж за небогатого сеньора д’Армуаза, отлично зная, что при заключении брака потребуются документы, касающиеся ее происхождения. Одним из приятелей Робера д’Армуаза был Николя Дув, сохранились их письма, свидетельствующие о тесных дружеских связях между ними. А Николя Дув был знаком с Жанной еще со времени освобождения Орлеана и возведения королем в рыцарский сан благодаря ее ходатайству. Почему он не открыл глаза своему другу, если убедился, что новоявленная Клод не была Орлеанской девой? Существует легенда, что Робер д’Армуаз в наказание за обман посадил свою жену в сумасшедший дом, расположенный неподалеку от Брие. Однако в роду д’Армуаз до сих пор сохранилась традиция чтить Жанну как самую славную из предков. Семья потомков Жанны д’Армуаз, опрошенная историком К. Пастером, выразила твердую уверенность, что их предок сеньор Робер не мог жениться на женщине без роду и племени. Он должен был предварительно убедиться, что его невеста действительно та, за кого она себя выдает.

Нам известна жизнь Жанны д’Армуаз в последующие три года, т. е. с 1436 по 1439 год. Следует лишь добавить, что все эти три года горожане были в нерешительности, верить ли слухам о спасении Жанны. Они платили не только братьям дю Ли за письма от «спасшейся» Жанны в 1436 году, но и за мессу, отслуженную за упокой ее души в мае 1439 года, как раз накануне прибытия дамы д’Армуаз в Орлеан.

В политике Карла VII вскоре произошел перелом. В 1436 году, когда только что был отвоеван Париж, король еще колебался, стоит ли объявлять Жанну д’Армуаз чудом спасшейся Орлеанской девой (бездействие Карла, ничего не сделавшего для ее спасения, сурово осуждалось в стране). Теперь же, полагают сторонники традиционной версии, король предпочел не зависеть от авантюристки и использовать в своих целях память о подлинной Жанне.

Между тем Жанна д’Армуаз отправилась из Орлеана в области, где продолжались боевые действия против англичан. Она встречалась с воевавшим там маршалом Жилем де Ре, хорошо знавшим Жанну д’Арк. Это свидание — опять крайне опрометчивый шаг, если речь идет о самозванке. Жиль де Ре поручил ей возглавлять войска на севере от Пуату, но мы не знаем, как протекала военная карьера Жанны д’Армуаз.

Авторы, пропагандирующие версию о спасении Жанны д’Арк, конечно, всячески обыгрывают те поступки Жанны д’Армуаз, которые свидетельствовали, что она либо имела все основания не бояться разоблачения, либо по непонятным причинам пренебрегала очевидной опасностью изобличения в самозванстве. Эти авторы ссылаются и на то, что даже противник Жанны д’Армуаз — королевский камергер Гильом Гуфье признавал ее удивительное сходство с Жанной д’Арк. Правда, его мнение нам известно на основе очень позднего (1516 год) свидетельства П. Саля и, быть может, относится к еще одной лже-Жанне. Однако барельеф Жанны д’Арк, восходящий к первой трети XV столетия и находящийся в музее в Лудюне, и медальон Жанны д’Армуаз, относящийся к более поздним десятилетиям того же века и хранящийся в замке Жолни, подтверждают, что изображенные на них женщины явно похожи друг на друга. Но может быть, это было сделано сознательно, чтобы подкрепить притязания Жанны д’Армуаз. Возникает вопрос: если дама д’Армуаз была простой авантюристкой, могла ли она быть уверена, что действительно как две капли воды похожа на Орлеанскую деву? Ведь портретов той вообще не существовало, за исключением, быть может, одного-единственного. Вдобавок надо учитывать, что живопись того времени вряд ли позволяла уверенно судить о внешнем сходстве человека с тем, кто был изображен на картине. В этих условиях, если Жанна д’Армуаз не была Орлеанской девой, для нее было более чем необдуманным и неразумным отправиться в места, где знали подлинную Жанну, утверждает один из главных сторонников «новой» версии — Э. Вейль-Рейналь. На этот довод, однако, напрашивается возражение: почему Жанну д’Армуаз, если она действительно была очень похожа на Жанну д’Арк, не могли убедить в существовании такого сходства видевшие Орлеанскую деву? И почему бы после этого лже-Жанне не рискнуть отправиться в Орлеан и другие места, где знали Жанну д’Арк, особенно обеспечив себе небескорыстное содействие со стороны ее братьев? Допустим, однако, необычайное сходство между Жанной д’Арк и Жанной д’Армуаз, которое ввело в заблуждение ее родных братьев и близко знавших ее людей. Но у Жанны были приметы, по которым ее было легко отличить: красное родимое пятнышко за ухом, она была несколько раз ранена в шею и плечо, позднее — в бедро, должны были остаться шрамы, которые вряд ли возможно подделать.

В 1440 году Жанна д’Армуаз прибыла в Париж, где ее давно с нетерпением ждал народ. Однако парижский парламент (тогда судебное учреждение), действуя, очевидно, с согласия короля, принял меры, чтобы не допустить восторженного приема Жанны д’Армуаз в столице. Еще по дороге в Париж она была арестована и под конвоем доставлена в парламент, который объявил ее самозванкой и выставил у позорного столба. Она сообщила отдельные сведения о своей прошлой жизни — путешествие в Италию (с целью получить у римского папы прошение за побои, которые она нанесла родителям), участие в войне, для чего ей пришлось переодеться в костюм солдата. Отсюда у нее и возникла мысль выдать себя за Орлеанскую деву. Жанна д’Армуаз признала свое самозванство, и ее освободили из-под ареста.

После смерти Робера д’Армуаза она, очевидно, была еще раз замужем за неким Жанном Луийе (некоторые исследователи, впрочем, считают, что речь здесь идет о другой женщине). В одном документе, который относится к 1457 году (и подлинность которого далеко не безусловна), ей жаловалось прошение за то, что она именовала себя Орлеанской девой.

Правда, и после 1440 года появлялись лже-Жанны: одна в 1452 году, в Анжу, признанная двумя кузенами Орлеанской девы, другая — несколькими годами позже. Это была некая девица Фрерон из местечка около Мана. Обеих быстро изобличили в обмане. Об этих лже-Жаннах можно говорить только ради курьеза и еще для того, чтобы подчеркнуть, сколь долго народная фантазия не желала примириться с гибелью национальной героини.

Много споров вызвал вопрос, были ли Жанна д’Армуаз и другие лже-Жанны одним и тем же лицом. Часть исследователей считают, что Жанна д’Армуаз умерла между 1443 годом, когда муж передал ей часть своих владений, и 1449 годом, когда в счетных книгах города Орлеана Изабеллу Роме окончательно стали именовать не «матерью Девы», а матерью «покойной Девы Жанны». В этом случае документ 1457 года относится не к Жанне д’Армуаз, а к другой женщине — Жанне де Сермез. Последняя, используя близкое звучание обеих фамилий, выдавала себя за супругу сеньора Робера. В любом случае тот факт, что время от времени объявлялись лже-Жанны, не решает вопроса о том, была ли дама д’Армуаз подлинной Орлеанской девой.

Орлеанский эпизод в истории Жанны д’Армуаз, как мы видели, нелегко объяснить, если считать ее обманщицей. Все остальные «узнавания», правда, мало что доказывают, поскольку всегда можно найти причины, побудившие так действовать и лотарингских феодалов, и Карла VII, и самих братьев дю Ли. Однако можно в равной степени считать подозрительными и «разоблачения» Жанны как самозванки, в том числе раскаяние, вырванное у нее парижским парламентом.

Наконец еще один документ — нотариальный акт от 29 июля 1443 года, в котором зафиксировано пожалование герцогом Карлом Орлеанским Пьеру дю Ли имения за верную службу королю и самому герцогу. Эту службу, указывалось в нотариальном акте, Пьер дю Ли осуществлял «совместно» с левой Жанной, его сестрой, вплоть до его (или ее) отсутствия «и с тех пор до настоящего времени». Если речь шла о его отсутствии, то текст расшифровывается просто: Пьер дю Ли несколько лет находился в плену (непонятно, впрочем, почему в тексте прямо не сказано о плене). Однако вполне допустимо прочесть и «до ее отсутствия»; тогда это признание того, что Жанна не погибла в 1431 году. Слова же «и с тех пор до настоящего времени» вполне могли быть отнесены «совместно» к брату и сестре, а не к одному Пьеру дю Ли. Не сознательно ли вставлена в документ эта неясная фраза: в 1443 году уже нельзя было одновременно открыто выражать сомнение в гибели Жанны д’Арк и признавать самозванку, разоблаченную парламентом. Из уже цитированной выше грамоты Карла Орлеанского в 1443 году можно заключить, что Жанна была еще жива. В другой дарственной грамоте Карла Орлеанского, датированной 31 июля 1450 года, о Пьере дю Ли говорится уже как о «брате покойной Девы». Карл VII с сентября 1444 до января 1445 года находился в Мене. В этом городе в доме супругов д’Армуаз по указанию Жанны висел ее портрет в костюме Орлеанской девы (он сохранялся там до 1792 года). Главой делегации, встречавшей короля Карла VII, был Николя Лув, один из сподвижников Девы, признавший в Жанне д’Армуаз хорошо знакомую ему Жанну д’Арк. Все это вряд ли могло не стать известно королю, но, по-видимому, не вызвало никаких возражений с его стороны. Возникает вопрос: почему только в феврале 1450 года Карл VII приказал начать подготовку к процессу реабилитации? Не связано ли это с тем, что Жанна д’Армуаз умерла летом 1446 года, а ее муж — в 1449 или 1450 году?

Нам известны, как уже отмечалось, все детали руанского процесса: сохранились подробные протоколы. Нет лишь одного важного документа — официального акта, удостоверяющего казнь Жанны или даже просто упоминающего об исполнении приговора. Академик М. Гарсон, известный французский юрист, изучавший историю Жанны д’Арк, считает, что составление подобного акта не требовалось судебными правилами того времени. Однако генеральный адвокат Шарль дю Ли, живший в XVI в. и заинтересованный в этом деле, связанном с историей его семьи, считал отсутствие протокола «обращающим внимание и таинственным». В тексте материалов процесса, обнаруженных в Англии, говорится, что Жанна была приговорена «в конце концов к пожизненному заключению в тюрьме и содержалась там на хлебе скорби и воде томления». Во французских хрониках первой половины XVI в. о казни Жанны говорится в неопределенных и часто двусмысленных выражениях. Так, в «Бретонской хронике» (1540 год) сказано, что в 1431 году «Дева была сожжена в Руане или была осуждена на это». Симфориен Шампье в «Корабле для дам», изданном в Лионе в 1503 году, пишет, что Дева, по мнению англичан, была сожжена в Руане, но французы это отрицают. В поэме Жоржа Шатлена «Воспоминания о чудесных приключениях нашего времени» говорится, что «хотя, к великому горю французов, Дева была сожжена в Руане, она, как стало известно, потом воскресла».

Обращаясь к свидетельствам современников, помимо уже упомянутого декана Сен-Тибо, отметим дневник одного парижского буржуа, где прямо указывается, что в Руане под видом Жанны была сожжена другая женщина. Пьер Кюскель, буржуа из Руана, который мог быть очевидцем казни, разделял это мнение: «Жанна бежала, и кто-то другой был сожжен вместо нее». В рукописи, хранящейся в Британском музее (Английской национальной библиотеке) под № 11542, также указывается: «Наконец публично сожгли ее [Жанну] или же другую женщину, похожую на нее, в отношении чего многие люди держались и до сих пор придерживаются разного мнения».

Слух о спасении Жанны так быстро распространился после ее казни, что это встревожило парижские власти (столица тогда еще находилась в руках англичан, отцы города раболепно выполняли все приказы чужеземных захватчиков). Был даже затеян опрос свидетелей, не манкировал ли Кошон возложенными на него обязанностями. Кого же можно было расспросить, кроме помощников Кошона, его асессоров? Однако они один за другим скончались вскоре после руанского процесса.

Но вот прошла четверть века, и, готовясь к процессу реабилитации Жанны, французские суды занялись поисками свидетелей. Это было не простое дело. Кошон умер в 1444 году. Доминиканцы объявили, что не знают, где находится монах их ордена инквизитор Жан Деметр.

Известная неясность имеется даже в дате казни Жанны. Обычно называют 30 мая, но многие осведомленные современники упоминали другие числа — 14 июня, 6 июля, а английские хронисты в конце XV и начале XVI в. писали, что Жанна была сожжена в феврале 1432 года. Существует разноголосица и в отношении способа казни. Например, хронист Жан ла Шапель утверждает, что Жанна сначала была обезглавлена, а уже потом ее тело предано сожжению на костре. Надо учитывать, что многие детали, касающиеся расправы над Жанной, нам известны из показаний на процессе реабилитации, данных лицами, так или иначе причастными к руанскому судилищу и стремившимися обелить себя, приписать своим действиям иной смысл, чем тот, который был в действительности. Другие просто хотели облагородить и возвеличить свою роль. Третьи передавали слухи, которые за четверть века со времени гибели Жанны трансформировались в их сознании в неоспоримые факты. Интересно отметить, что не сразу, а только через неделю после сожжения Жанны, лишь 7 июня, Кошон составил текст официального извещения о казни, и уже после этого соответствующие ноты от имени английского короля Генриха VI были направлены различным европейским дворам.

В процедуре исполнения приговора были также бросавшиеся в глаза нарушения установленных норм. Прежде всего, строго говоря, смертного приговора не было вынесено вообще. Ведь осужденную передавали в руки светских властей, которые юридически и присуждали к смерти на костре (наказание «без пролития крови» — как о том лицемерно ходатайствовали церковные судьи). Между тем помощник бальи (главы судебной власти) Руана Доран Жерсон свидетельствовал: «Никакого приговора не выносил ни бальи, ни я сам, на которых лежала эта обязанность». Явное нарушение законности, но это еще далеко не равнозначно тому, что оно являлось прикрытием для тайного бегства Жанны, как это считают сторонники «новой» версии. Им, чтобы связать факт указанного нарушения юридических норм со своей теорией, следовало бы по крайней мере исследовать вопрос, насколько строго соблюдались эти нормы на территории, занятой английскими войсками в первую треть XV в. Иными словами, насколько частыми были подобные нарушения в судебной практике того времени. Но даже, если несоблюдение нормы было редчайшим исключением, оно все же могло быть вызвано самыми различными мотивами и помимо того, который имеют в виду поборники «неортодоксальной» версии, так же как отсутствие герцога Бедфордского и губернатора Руана графа Уорика (герцог вообще покинул Руан еще 13 января и, видимо, не вернулся до конца процесса). А какие имеются другие документальные доказательства казни Жанны? Уже упоминавшиеся участники руанского судилища, которых допрашивали в связи с подготовкой и проведением процесса реабилитации, твердили, что, по слухам, Жанна умерла, как подобает святой. Из других участников руанского процесса пятеро заявили, что не видели казни собственными глазами, трое других — что покинули площадь еще до ее совершения, двое вообще сослались на плохую память. Коротко говоря, ни один из допрашиваемых, если верить их показаниям, не видел сцены казни или по крайней мере якобы не помнил, присутствовал ли он на площади, когда сжигали Орлеанскую деву.

Считается, что англичане, желая убедить народ в смерти «колдуньи», устроили казнь в присутствии многолюдной толпы. Это так, но, вопреки обыкновению, горожан не подпускали близко — от костра их отделяла стена из 800 солдат. Власти предписали даже, чтобы окна домов, выходящие на площадь, были наглухо закрыты деревянными ставнями. Было ли это только мерой предосторожности, связанной с опасениями, что в последний момент будет сделана попытка освободить Жанну? Это маловероятно, ведь население Руана держало сторону англичан, и на протяжении семи месяцев, в течение которых Жанна находилась в городе, не наблюдалось никаких симпатий к Деве или тем более стремления вступиться за нее. Следовательно, власти могли опасаться лишь разоблачения того, что на костер возвели не Жанну, а какую-то другую женщину, но вовсе не возможности, что осужденную силой вырвут из рук палача. Поэтому, вероятно, никто, кроме английских солдат и официальных лиц, не смог вблизи видеть сцену сожжения. Кстати, как утверждалось, сам руанский палач Жофруа Тераж, ранее видевший Жанну, не узнал ее. Кроме того, в платежных книгах города Руана за 1430–1431 годы не отмечены расходы, связанные с казнью Жанны. Между тем в эти книги тщательно заносились суммы, уплаченные палачу и его помощникам, истраченные на приобретение дров для костра, а также имена и фамилии каждой из жертв, на казнь которой пошли эти казенные деньги, в частности «ведьм», сожженных в это время. Между прочим, среди них две Жанны, может, одна из них и заменила Жанну д’Арк на костре? Итак, нет никаких сведений о расходах на казнь Жанны. Может быть, это связано с тем, что Жанну судил не городской суд, а церковный трибунал? Но это же ведь относится и к некоторым из остальных казненных. Кроме того, нет никаких упоминаний о казни Жанны и в счетных регистрах Руанского архиепископства.

Вместе с тем современник — руанской священник Жан Рикье — писал, что, поскольку англичане опасались, «как бы не стали говорить, что она (Жанна. — Е. Ч.) спаслась», палачу был дан приказ сразу после смерти осужденной на время потушить огонь с целью показать присутствующим, что казнена именно Жанна. Об этом же мы читаем и в дневнике парижского буржуа. Палач именно так и поступил. Впрочем, остается вопрос: смогли ли свидетели казни, разглядывая уже обуглившееся тело жертвы, определить, кто именно погиб на костре? Все действия властей — и удаление толпы на значительное расстояние, и демонстрация обуглившегося тела, и выбрасывание обгорелых останков в реку — не является ли все это стремлением убедить всех в смерти Жанны, не приводя ни одного реального доказательства?

В сохранившихся описаниях казни остается неясным: то ли осужденной косо надвинули чепчик или дурацкий колпак, то ли она взошла на костер с закрытым лицом. Сведения об этом сообщает хроникер Персеваль де Каньи, который сам не был свидетелем казни и передавал лишь услышанное из чужих уст. К тому же он рассказывал это много лет спустя после гибели Жанны. Вдобавок в его хронике, как это установили исследователи, много фактических ошибок, в частности, он нередко путает время и место, где происходило то или иное описываемое событие, приписывает участие в нем лицам, для которых это было просто невозможно.

Если предположить, что была сожжена не Жанна, то какова была судьба самой Орлеанской девы? Известно, что первоначальные суровые условия заключения Жанны потом были значительно смягчены. Сторожившие ее тюремщики и английские солдаты не раз уходили пьянствовать в ближние таверны, оставляя ее одну. К Жанне допускали посетителей, а она отказалась дать честное слово, что не сделает попытки к бегству.

Организация побега могла быть осуществлена с согласия герцога Бедфордского. Джон, герцог Бедфордский, младший брат короля Генриха V и дядя его наследника, малолетнего Генриха VI, был правителем той части Франции, которая находилась под властью англичан. Он был женат на сестре герцога Бургундского Анне, по-видимому, настроенной благожелательно в отношении Жанны. Герцогиня не только запретила тюремщикам жестоко обращаться с пленницей, но и приказала доставить ей женское платье, а ведь то, что Жанна вновь надела мужской костюм, послужило предлогом для вынесения ей смертного приговора. К Жанне хорошо относилась и герцогиня Люксембургская, примыкавшая к бургундской партии. Герцог Бедфордский проявлял особую благосклонность к Кошону. Ясно, что Кошон стремился угодить своему покровителю. Но ведь роль самого епископа в процессе Жанны, как мы убедимся, можно оценивать по-разному. Не исключено, что Кошон, если он действительно пытался спасти Жанну, просто выполнял секретный приказ герцога. Что же касается губернатора Руана Ричарда Бочемпа графа Уорика, то его зять Талбот попал в плен, а Карл VII угрожал отмщением, если Жанну приговорят к смерти. Так что Уорик был лично заинтересован, чтобы Дева не была казнена. Сторонник версии о спасении из тюрьмы Жанны Пьер Сермуаз предполагает, что она бежала из тюрьмы после последнего посещения Кошона через подземный ход, выходивший на одну из улиц города. Там ее ожидали бургундские рыцари, которые отправились вместе с Жанной к послу и советнику герцога Савойского Амедея VIII Пьеру де Ментону, доставившему Жанну под вооруженным эскортом в свой замок Монтротье в Савойе. Амедей VIII пытался в это время восстановить согласие между Карлом VII, герцогом Карлом Орлеанским и бургундским герцогом Филиппом Добрым. Другие сторонники «новой» версии предполагают, что подземный ход вел из Руанского замка прямо в дом герцога Бедфордского. Некоторые исследователи (Жан де Сен-Жан, А. Герен) утверждали, что в 1955 году удалось открыть следы этого тайного хода.

Наконец, возможен и третий вариант бегства Жанны. В этой связи напомним странное свидетельство, содержащееся в «Английской хронике» Уильяма Кэкстона, закончившего свой труд около 1480 года. В «Хронике» Кэкстона указывается, что Жанна оставалась узницей девять месяцев, т. е. до конца февраля 1432 года. Кэкстон был связан с Бургундским двором, который, возможно, и был источником его сведений. В этой связи напомним уже приводившееся выше заявление Жоржа Шатлена в поэме «Воспоминания о чудесных приключениях нашего времени», в котором говорится, что, «хотя…Дева была сожжена в Руане, она, как стало известно, потом воскресла». Надо добавить, что Шатлен был не только поэтом, но и придворным историографом бургундских герцогов.

Итак, «бургундский след» ведет нас к февралю 1432 года. Резиденцией герцога Бедфордского в Руане был замок Буврейль. В тюрьме этого замка содержался францисканский монах, которому в начале 1432 года удалось бежать. Он сообщил подробности, касавшиеся расположения замка и его оборонительных сооружений, главе небольшого французского отряда под командой Гийома де Рикарвиля. Воспользовавшись сведениями, этот отряд, всего около 80 человек, неожиданно в ночь на 3 февраля проник в замок и перебил почти всех защитников. Поддержки у жителей Руана отряд Рикарвиля не встретил и через несколько дней должен был отступить. Не была ли целью этой вылазки попытка способствовать бегству Жанны? Если организация побега Жанны была результатом тайного сговора герцогов Бедфордского и Бургундского и их ставленника Кошона с Карлом VII, то одним из условий такого сговора должно было быть обязательство, что Жанна не начнет воевать против англичан и вообще исчезнет из поля зрения.

Где же находилась Жанна после своего спасения? Может быть, в английской тюрьме? Не исключено, что в Риме при дворе папы Мартина V (там Жанне должны были очень помочь связи покровительствовавших ей принцесс королевского дома). Гипотеза о пребывании Девы в Италии основывается на записи в дневнике парижского буржуа, что Жанна, «одетая как мужчина», отправилась в Рим с целью помочь римскому папе. Кстати, папа Мартин V умер в начале 1431 года, еще до окончания процесса Жанны, и 20 февраля конклав избрал нового папу — Евгения IV. Предполагаемый приезд Жанны связывают с бегством Евгения IV из Рима в июне 1434 года (он был заключен под стражу его противниками, поднявшими против первосвященника толпу горожан).

В 1970 году в Париже была опубликована книга Пьера де Сермуаза (дальнего потомка Жанны д’Армуаз) «Тайные миссии Жанны д’Арк», утверждающего, что Орлеанская дева в эти годы была секретным агентом ордена францисканцев. Об этом ниже. Почему Дева появилась лишь через пять лет? Да потому, утверждает Пьер де Сермуаз, что именно к этому времени серьезно изменилась политическая и военная обстановка. В сентябре 1435 года умер герцог Бедфордский, что лишало англичан единого руководства, а весной следующего года был освобожден Париж. Напоминал также, что историк А. Байе уверял, будто он в 1907 году обнаружил брачный контракт Жанны д’Армуаз в архиве одного нотариуса городка Френан-Вевр и установил, что подпись невесты тождественна подписи под посланием Жанны д’Арк жителям Реймса. Он рассказал о своем открытии нескольким журналистам. Однако город Френ был полностью разрушен во время мировой войны 1914–1918 годов, и архив погиб. А. Байе незадолго до своей смерти (1961 год) не раз говорил об этом открытии.

В таком случае не был ли сам процесс Жанны лишь комедией, где все участники играли заранее согласованные роли? Протоколы руанского процесса были фальсифицированы Кошоном. Он приказал не заносить в них многие заявления подсудимой. Сохранилась неискаженная копия протоколов, представленная в качестве доказательства на контрпроиессе. В XX в. она была обнаружена одним историком и свидетельствует, что официальный текст тенденциозно «исправлен» Кошоном и в таком виде доведен до сведения европейских дворов. Основной политической целью руанского процесса было доказать незаконность коронации Карла VII, осуществленной с помощью колдуньи.

Роль главного злодея в истории Жанны д’Арк отведена Кошону. Легенда не терпит нюансов. Она знает лишь белый и черный цвета. «Черную» репутацию Кошона во многом создали свидетели, стремившиеся обелить самих себя, — это проявилось во время расследования, проводившегося в годы, предшествовавшие процессу реабилитации, и во время самого этого процесса. Ведь в глазах современников Пьер Кошон отнюдь не был бесчестным интриганом, нечистым на руку проходимцем. Он пользовался уважением и авторитетом в кругах светской и духовной знати, включая даже приверженцев Карла VII. Несомненно, что Кошон прилагал всяческие усилия к тому, чтобы ему было поручено решать судьбу Жанны. Быть может, он пытался, удовлетворяя требования англичан, вместе с тем тайно содействовать и планам Карла VII, который после своего коронования в Реймсе в глазах большинства современников стал законным королем Франции? Кошон ведь явно затягивал процесс, прибегая к многочисленным уловкам, хитростям, пропуская мимо ушей многие заявления Жанны, являвшиеся вызовом. Парижский парламент неоднократно напоминал ему о необходимости поторопиться с окончанием дела. И еще одна особенность — Кошон собрал для участия в процессе десятки авторитетных теологов, принадлежащих к различным орденам, — францисканцев, доминиканцев, августинцев, бенедиктинцев, включая епископов, настоятелей монастырей и других представителей церковной иерархии. Вместе с тем все нити, управляющие ходом процесса, Кошон сосредоточил в своих руках. Именно он назначал прокурора, следователей, протоколистов, и одновременно Кошон, очень опытный юрист, допустил столь большое число нарушений норм подготовки процесса и правил судопроизводства, что возникает вопрос: не подготовлял ли он заранее основания для кассации приговора?

Прежде всего бросается в глаза, что от участия в процессе уклонился генеральный инквизитор Франции Жан Граверен (сохранилось письмо Кошона к Граверену от 22 февраля 1431 года с настоятельной просьбой участвовать в процессе, поскольку речь идет об обвинении в ереси, относящейся к юрисдикции генерального инквизитора). Один из сторонников «новой» версии, М. Давид-Дарнак, в книге «Досье Жанны» считает это следствием тайного сговора Кошона и Граверена. Однако поведение генерального инквизитора можно объяснить просто нежеланием лично вмешиваться в дело, являющееся яблоком раздора между враждующими сторонами во Франции, исход борьбы которых нельзя было предусмотреть заранее. Вместо себя Граверен направил на процесс местного руанского инквизитора Жана Деметра, да и тот стал присутствовать на процессе только с 13 марта (судебное следствие, напомним, началось еще 21 февраля, иначе говоря, большая часть процесса уже осталась позади). Жанне не было разрешено иметь адвоката. Это не шло вразрез с установленной законом нормой, но все же было нарушением соблюдавшегося обычая. Ей предложили адвоката лишь в самом конце процесса, но она отказалась от этого предложения. Жанне запретили апеллировать к римскому папе. Словом, поводов для последующей кассации было более чем достаточно, что и было использовано во время процесса реабилитации.

Не хотел ли Кошон выиграть время и попытаться спасти Жанну? Не надел ли он личину врага Орлеанской девы с целью добиться назначения судьей и осуществить таким образом свой план спасения Жанны? Знала ли она об этом плане, если он вообще существовал в действительности? Кошон и другие судьи явно сознательно не расспрашивали подсудимую о многих важных вещах, позволяли умалчивать о них. Судьи останавливались на полдороге, выясняя, имели ли телесный облик голоса, вешавшие Деве. Сторонники «новой» версии склонны объяснять это тем, что судьи опасались, как бы неосторожными и слишком настойчивыми расспросами о «голосах» не раскрыть тайную политическую игру, которая велась вокруг Жанны. Однако, прежде чем прибегать к такой гипотезе, надо задать вопрос: можно ли объяснить отсутствие любопытства у судей, следуя традиционной версии? Один из возможных мотивов обнаруживается сразу. Судьи интересовались «голосами» главным образом, если не исключительно, с точки зрения основной цели обвинения — доказать, что Жанна — колдунья, действовавшая по наущению дьявола. Судьи поэтому не менее, чем «голосами», интересовались, не участвовала ли Жанна в языческих обрядах и в праздниках, которые в деревнях сохранялись, несмотря на долгие столетия христианства, насчет магических свойств, которыми будто бы обладали ее меч, ее боевое знамя, кольца на руке и тому подобное.

Вспомним слова Кошона после допроса Жанны, адресованные Уорику, собравшемуся обедать:

— В добрый путь. С ней покончено!

Обычно эти слова трактуют таким образом: не беспокойтесь, ей не избежать смертного приговора. Однако при предположении, что Кошон — возможно, с согласия Уорика — вел двойную игру, слова епископа могли означать: не беспокойтесь, дело сделано («делом» могла быть подмена Жанны другой жертвой).

После того как Жанна в качестве вторично впавшей в ересь была обречена на казнь и обвинила Кошона, что он повинен в ее участи, епископ ответил:

— Ха! Жанна, вооружитесь терпением. Вы умрете потому, что не сдержали своего обещания.

Что означает эта фраза: «Вооружитесь терпением» — напоминание, что все идет по плану? «Новое» истолкование слов Кошона кажется очень натянутым. Например, слова «вооружитесь терпением», скорее, похожи на циничную издевку, напоминание, что Жанне вскоре придется ответить за свои деяния. Не надо забывать, что первоисточники, из которых историк черпает сведения о Жане, — это прежде всего хроники, составленные нередко через много лет после описываемых событий, нередко полностью или частично основанные на информации, почерпнутой из вторых и третьих рук. Стоит ли в этих условиях считать слова, вложенные в уста того или иного исторического лица, текстуальным повторением того, что им было заявлено, а не — и то в лучшем случае — приблизительным воспроизведением того, что вспоминали очевидцы, или просто того, что, по ходившим слухам, было сказано, или якобы было сказано, этим лицом. Поэтому казуистические толкования каждого слова, дошедшего до нас в такой неточной передаче, вряд ли могут стать серьезным доводом в пользу «новой» версии. Тем не менее признаем, что поведение Кошона допускает различные толкования. Почему же он делал попытки вызволить Жанну, не затрагивая интересов англичан? Он учитывал, что важнее сжечь колдунью, а кто был действительно казнен — это уже не столь существенно. Но зачем Кошону было вести эту сложную игру? Да хотя бы из простого благоразумия, предусмотрительности, из стремления обеспечить свои интересы, если счастье повернется в сторону французов. Кошон, возможно, стремился к компромиссу. Карлу VII, предлагавшему выкуп и угрожавшему репрессиями в отношении знатных английских военнопленных, была бы предоставлена возможность спасти Жанну, но официально бы ее казнили, как того требовали цели английской политики. Кошон ведь явно пытался сохранить жизнь Жанны, иначе он сразу бы вынес ей смертный приговор, а не присудил вначале к тюремному заключению (он не мог заранее наверняка знать, что она попадется в ловушку и даст основания объявить себя вторично впавшей в ересь).

Стоит отметить, что в отличие от других призывавших к борьбе проповедников, с которыми у англичан расправа была короткой, над Жанной учинен суд, растянувшийся на несколько месяцев. Очень многозначительным является тот факт, что Жанну не подвергли пытке. Ведь пытка была тогда не какой-то исключительной мерой, а нормальной процедурой получения показаний у подсудимого, отрицающего свою вину. За столетие до этого пытку применяли к гроссмейстеру ордена тамплиеров Жаку Моле. Несмотря на то, что Жанна была отлучена от церкви, ей, вопреки и правилам, и обычной практике, дали возможность принять причастие — милость, которую не оказывали тогда никому из обвиненных в колдовстве и отправленных за это на костер. Кстати сказать, обвинение Жанны в том, что она ведьма, не фигурировало в окончательном тексте приговора. Это было связано с заключением специальной комиссии, что Жанна оставалась девственницей и, следовательно, не находилась в порочной связи с дьяволом. Новое обследование производилось под наблюдением герцогини Бедфордской, сестры герцога Бургундского и тетки Карла VII. Зачем этой принцессе было брать на себя такие обязанности, если за этим не стояла какая-то тайна?

Как известно, Жанна была взята в плен вассалом Жана Люксембургского, который передал ее своему сюзерену — герцогу Филиппу Бургундскому, а тот — англичанам. После захвата в плен Жанна имела беседу с герцогом Бургундским, содержание которой осталось тайной, хотя при встрече присутствовал придворный историограф Ангерран де Монтреле. Позднее он писал в своей хронике, что не может припомнить, о чем говорили герцог и Орлеанская дева. Такой провал памяти объясним только тем, что во время встречи речь шла о каком-то важном государственном секрете. Интересно, что не Жанну доставили к герцогу, а Филипп Бургундский сам прибыл к месту, где она содержалась в заключении, — неожиданная дань уважения простой пастушке.

Посетивший тюрьму в Руане Жан Люксембургский также встретился со своей бывшей пленницей. Его приближенный шевалье Эмон де Маск сообщил в 1456 году на процессе реабилитации, что он участвовал в этой встрече; присутствовали также английские военачальники графы Уорик и Стаффорд, канцлер Англии. Жан Люксембургский сказал Жанне, что прибыл освободить ее за выкуп, если она не будет больше воевать против англичан. Дева ответила, что Жан смеется над нею, не имея ни желания, ни власти, чтобы ее освободить. Англичане же собираются убить ее с целью захвата Французского королевства. Стаффорд был взбешен словами Жанны, он уже наполовину вынул меч из ножен, чтобы умертвить пленницу, но его остановил Уорик. Историки по-разному пытались объяснить смысл этого эпизода. Часть из них готова была признать, что в это время еще не исключалась возможность освобождения Жанны за выкуп и на определенных, выгодных для англичан и их союзников условиях. Другие видели здесь отзвук заключенного тайного компромисса — официально объявят, что Жанну сожгли как еретичку и ведьму, а на деле дадут ей возможность спастись.

На процессе 22 февраля 1431 года Жанна заявила своим судьям, что если бы они были лучше осведомлены о ней, то не пожелали бы, чтобы она находилась в их руках. 24 февраля Дева сказала, что судьи ставят себя под большую угрозу, а 14 марта объявила, что если Бог покарает судей, пусть знают, что она выполнила свой долг, предупредив их об этом. Не сохраняла ли Жанна во время своего процесса какие-то контакты с королевским двором? Гонцами могли быть священники, которые свободно передвигались между воюющими сторонами. Можно предположить также, что такие контакты поддерживались с ведома самого Кошона. В пользу данного предположения можно привести некоторые эпизоды допроса Жанны. Так, в одном случае Жанна просила отсрочки для ответа на один из вопросов, а когда судьи выказали неудовольствие этим, посоветовала задать их вопрос самому Карлу VII. Через три дня Жанна извинилась за задержку, поскольку ранее не получила позволения ответить на этот вопрос.

Сторонники неортодоксальной версии находят в этом намеки на то, что Жанна сохраняла связи с какими-то внешними силами, которые давали ей советы и указания. Однако здесь тоже не обходится без натяжек. Ссылки Жанны, что эти силы — «голоса» святых, не принимаются в расчет или считаются попыткой замаскировать вполне земные контакты — с посланцами Карла VII. У Кошона и его английских хозяев, по мнению некоторых из этих историков, могли быть, кроме уже упомянутых, и другие причины не препятствовать этим контактам и мотивы для спасения Жанны. Здесь действовали, так сказать, «права благородной крови», столь важные для дворянства той эпохи. Короче говоря, Жанна, как полагают эти исследователи, не была дочерью своих родителей, а являлась… незаконнорожденной сестрой Карла VII.

Как пастушка из Домреми при свидании с нерешительным королем могла убедить его в своем предназначении и вопреки советам придворных побудить Карла VII предоставить войско для осуществления ее миссии? Источники глухо упоминают о какой-то тайне, которую Жанна сообщила королю. Над Карлом тяготело подозрение в незаконном рождении, и оно, учитывая нравы его матери королевы Изабеллы, выглядело очень правдоподобным. Может быть, Жанна представила доказательство, что именно она — тот незаконный ребенок Изабеллы, о существовании которого шла молва. Таким доказательством могло быть одно из двух колеи — их Жанна постоянно держала при себе. Кольиа были отняты у нее бургундцами после взятия в плен и переданы Кошону. Он даже расспрашивал о них Жанну. Та отвечала очень уклончиво. Англичане, если и знали обо всем этом, должны были молчать. Они, как и Карл VII, вовсе не были заинтересованы в том, чтобы окончательно погубить репутацию королевы Изабеллы. Это подорвало бы веру в законность рождения ее дочери Екатерины, которая вышла замуж за английского короля Генриха V, а их сын Генрих VI был как раз незадолго до руанского процесса коронован в Париже. Жанна на процессе объявила, что не будет отвечать на многие вопросы. Судья не принуждал ее отказываться от своего решения, потому что обеим сторонам было выгодно о многом умалчивать. Быть может, спасение Жанны — результат тайных переговоров и соглашения между Карлом и герцогом Бедфордским. Пока шли переговоры, Кошон затягивал процесс. Англичанам было важно сохранить Жанну как ценный залог в переговорах с французами. Ее могли перевести из Руана в другую тюрьму.

Прямых доказательств того, что Жанна — дочь королевы Изабеллы, конечно, не существует. Однако известно, что та 10 ноября 1407 года родила ребенка; его отцом не мог быть король Карл VI, с которым она была давно разлучена. Считали, что отцом являлся герцог Людовик Орлеанский, убитый вскоре же (23 ноября) его врагами. Однако связь королевы Изабеллы Баварской с герцогом Орлеанским не подтверждается никакими современными свидетельствами, о ней говорит лишь писатель XVI в. Брантом да одна острота, приписываемая — кажется, без основания — наследнику Карла VII королю Людовику XI. Мальчик, которого собирались назвать Филиппом, умер, по одним сведениям, при рождении, по другим — летом следующего года. По мнению поборников «новой» версии, королева родила не сына, а дочь. В хронике священника из Сен-Лени отмечено, что герцог Орлеанский вскоре после обеда у королевы пал от руки убийц. В хронике указано: после «веселого обеда», а это произошло всего через 13 дней после смерти их сына (если это был действительно сын и действительно умер 10 ноября 1407 года).

Это сообщение, возможно, опровергает ложное известие о кончине ребенка, которое было сделано, чтобы ввести в заблуждение врагов герцога. Исследователи внимательно изучили все свидетельства хроник, касающиеся ребенка, рожденного королевой. И Ангерран де Монтреле и Гийом Кузино, приближенный одного из союзников герцога Орлеанского, сообщают о факте рождения ребенка, не уточняя его пол. А в хронике священника из Сен-Дени страницы, посвященные этому эпизоду, вообще исчезли. Позднее (через целых полвека!) в хронику было вписано несколько строк о рождении у королевы сына Филиппа, вскоре скончавшегося, и его похоронах. Вдобавок это запись, в которой отсутствовали обязательные в таких случаях подробности о церковных службах, похоронах, надписи на могиле. В 1793 году, во время Великой революции, при участии представителя французского правительства были вскрыты королевские могилы и составлен тщательный протокол произведенных раскопок. Останки Филиппа не обнаружены. Противники ортодоксальной версии считают все это доказательством того, что сознательно было напущено тумана, соткан плотный покров тайны вокруг рождения ребенка Изабеллы Баварской в 1407 году.

Впрочем, этот «покров» настолько широк, что не может не вызывать недоумения. Зачем было подыгрывать заговорщикам хронисту Монтреле, состоявшему на службе у герцога' Бургундского, от которого и хотели уберечь новорожденного? Конечно, Монтреле мог быть введен в заблуждение, но в таком случае он просто упомянул бы о рождении королевой сына Филиппа, умершего в тот же день. И все же, надо признать, что-то от «покрова неясности» остается. Ко времени рождения Изабеллой Баварской ребенка она и герцог Орлеанский могли серьезно опасаться враждебных действий герцога Бургундского Иоанна Бесстрашного. В этой обстановке подмена ребенка королевы каким-либо другим младенцем, который сразу же скончался (ему, возможно, помогли умереть), не являлась чем-то беспрецедентным в истории французского двора. Если Жанна была дочерью Изабеллы, то она являлась сводной сестрой Карла VII, золовкой герцога Бургундского Филиппа Доброго и английского короля Генриха V, теткой его сына Генриха VI, находившегося на престоле в 1431 году, сводной сестрой герцога Орлеанского и графа Дюнуа, кузиной герцога Алансонского, племянницей герцогини Люксембургской. Все эти лица (кроме малолетнего Генриха VI) принимали (или могли принимать за кулисами) то или иное участие в судьбе Жанны.

Давно обратили внимание на одну странность. В XVIII в. четырежды публиковалась многотомная история Франции. Во втором издании, в 1764 году, двенадцатый ребенок Карла VI назван Филиппом, а в остальных трех — Жанной. Однако авторы труда не связывали эту Жанну — даже если ее появление не являлось просто типографской опечаткой — с Жанной д’Арк. В издании 1770 года изложена вполне традиционная версия о рождении в 1412 году Жанны д’Арк в бедной семье. Стоит все же задуматься, действительно ли дело в ошибке автора или в типографской опечатке. Возможно, что имя Филипп было взято автором Клодом де Вилларе из «Генеалогической и хронологической истории королевского дома Франции» Ансельма де Сент-Мари, вышедшей в свет в 1726–1732 годах. А имя Жанна могло появиться в результате наведения де Вилларе дополнительных справок, что ему было нетрудно сделать, поскольку он являлся «секретарем и генеалогом пэров французской короны».

В драме «Генрих VI», основная часть которой, по мнению большинства критиков, принадлежит перу Шекспира, Жанна д’Арк заявляет: «Я рождена от благородных предков». Отца-пастуха она упрекает в том, что он подкуплен англичанами, и бросает своим врагам обвинение: «Хотите скрыть моих венчанных предков». Сторонники версии, будто Жанна была сестрой Карла VII, разумеется, ухватились за эти слова и даже считают их серьезными доводами. «Известно, — заявляют они, — что Шекспир был хорошо знаком с традициями, которые передавались английской аристократией из поколения в поколение». Это слабый довод. Драма «Генрих VI» была написана более чем через полтора столетия после смерти Жанны. Материалы, которые использовал ее автор — исторические хроники XVI в., — тоже отдалены целым столетием от времени Жанны д’Арк. Более чем сомнительно, чтобы процитированное утверждение Жанны в драме восходило к каким-то «традиционным» поверьям среди английской знати. Надо добавить, что сцены с Жанной, к слову сказать, изображенной в угоду шовинистическим настроениям зрителей ведьмой и наглой распутницей, вообще, по всей вероятности, не были написаны Шекспиром. Наконец — и это не могут игнорировать и некоторые сторонники нетрадиционной версии — в начале драмы (во второй сцене) Жанна при первом свидании с дофином Карлом называет себя «дочерью пастуха».

Быть, пусть незаконным, сыном или дочерью лица, принадлежащего к королевскому дому, было большой честью в представлении французской знати XV в. Сын того же Людовика Орлеанского, предполагаемого отца Жанны, будущий известный военачальник граф Дюнуа с гордостью подписывал свои письма: «Рожденный вне брака сын герцога Орлеанского». Зачем же было Жанне скрывать свое знатное происхождение? А затем, отвечают сторонники «новой» версии, чтобы не ставить под сомнение супружескую верность «ее» матери и, следовательно, законность прав Карла VII на престол. Обвинения в незаконнорожденности и без того выдвигались против Карла англичанами и их союзниками — бургундцами, и их никак нельзя было подкреплять признанием подлинного происхождения Жанны. Видный сторонник «новой» версии Ж. Пем утверждал, что его единомышленник историк Эдуард Шнейдер, поддерживавший дружеские связи с папами Пием XI и Пием XII, раскопал в 1935 году в Ватиканском архиве протокол допроса Жанны специальной комиссией, образованной по приказу Карла VII и установившей королевское происхождение Девы. Выводы комиссии, сделанные в письменном виде, были сданы на хранение генеральному королевскому адвокату Жану Рабато, у которого временно проживала Жанна. Почему же Шнейдер не опубликовал своего открытия? Потому, что этого не пожелал Ватикан. Тем не менее устно он сообщил об этом многим лицам, а Пему даже изложил все это в особом письме. Версия о королевском происхождении Жанны объясняет, по мнению Пема, почему ей так легко подчинялись строптивые командиры феодальных отрядов, почему она носила цвета Орлеанского дома, почему она была грамотной, почему такие вельможи, как граф Арманьяк, в письмах величали ее «благородной дамой». Добавим, что современник — итальянец Лоренцо Буонинконтро — именовал Жанну «принцессой». Не было ли это понятие использовано в прямом, а не в переносном смысле для оценки величия Девы?

Как повествует «Лотарингская хроника», Жанна, еще находясь в Лотарингии при поездке в Бурж, приняла предложение участвовать в воинских состязаниях и поразила всех своим умением управлять боевым копьем. Копье в то время обычно было длиной примерно в четыре метра, и владение им было искусством, требовавшим специального обучения. Вдобавок это было исключительно дворянское оружие, им могли владеть только лица, возведенные в сан рыцаря. Такого права были лишены даже оруженосцы. За нарушение этого правила оруженосцем полагалось лишать его права в будущем стать рыцарем. Может быть, этот рассказ о демонстрации Жанной своего воинского умения относится к числу легенд, приукрасивших подлинную истории Девы? Однако о том, что Жанна свободно владела копьем, сообщают несколько независимых друг от друга источников. Крайне маловероятно, чтобы подобный курс обучения прошла простая крестьянская девушка из Домреми, если, конечно, она была той, за которую ее принимают. Кто же мог обучить Жанну военному делу? Сама собой напрашивается кандидатура Бертрана де Пуланги. Этому выходцу из дворянской семьи в интересующее нас время было 36 или 37 лет, он был уже опытным воином. Считают, что де Пуланги познакомился с Жанной, когда она прибыла в Вокулер. Но на процессе реабилитации он сделал неожиданное признание: «Я не знаю имени ее матери, но я часто посещал ее дом». Стоит добавить, что де Пуланги поддерживал дружеские связи с Рене Анжуйским и с королевским конюшим Гобером Тибо, доверенным лицом королевского исповедника Жерара Маше, который в свою очередь был приверженцем королевы Иоланты Арагонской, теши Карла VII. Именно де Пуланги и Жан де Новлонпон (его роль была, видимо, менее значительной) снабдили Жанну одеждой воина, Новлонпон взял на себя расходы, связанные с поездкой Жанны, которые 21 апреля 1429 года в сумме 100 парижских ливров были ему возмещены королевской казной.

Интересно отметить, что, по мнению некоторых историков, при возведении Жанны в дворянство ей был присвоен королевский герб, но с добавочным геральдическим знаком, свидетельствующим о незаконном происхождении (имеются и другие попытки объяснения этого герба). Орлеанская дева — так могли называть Жанну не только за ее роль в снятии осады с Орлеана, но и за родственную связь с Орлеанским домом.

Когда же родилась Жанна? По традиционной версии, в 1412 году. Утверждение, что она старше на несколько лет, разумеется, нисколько не подрывает в принципе эту версию. Напротив, подтверждение этой даты опровергает гипотезу о том, что Жанна была дочерью Изабеллы Баварской. Но откуда взялась дата «1412 год»? Сама Жанна, прибыв в 1429 году ко двору Карла VII, говорила, что ей «три раза семь лет», следовательно, родилась она в 1407–1408 годах. На первом допросе, 21 февраля 1431 года, проведенном в присутствии большого числа лиц, Жанна объявила, что ей «примерно 19 лет». На следующий день, 22 февраля, вопрос повторили, правда, в другой форме. «Спрошенная далее о возрасте, когда покинула дом своего отца, — гласит протокол, — она заявила, что не может ответить, каков ее возраст».

Что же вероятнее — что Жанна назавтра забыла год своего рождения или что она не хотела сообщить настоящую дату? Обычно для объяснения подобных двусмысленных ответов ссылаются на то, что в средние века не велись записи рождения и никто среди простого народа не знал точно свой возраст. Этому доводу не следует придавать преувеличенного значения. Да, метрик не существовало, но приходские священники отмечали даты крещения новорожденных. Кроме того, окружающие знали, во время какого памятного чем-то — для семьи или села — события родился каждый житель, и это позволяло определять возраст с точностью до года. В этой связи можно отметить, что все земляки и друзья детства Жанны, которых допрашивали в качестве свидетелей на процессе реабилитации в 1456 году, были в состоянии точно указать, сколько им лет. Изабелла Жирарден сказала, что ей 51 год, Овьет — 45, Манжет — 43 года и т. д. Как же объяснить, что за четверть века до этого Жанна, несравненно более развитая и способная, чем ее землячки, могла определить свой возраст только приблизительно, а назавтра сообщить, что она его вообще не знает? Если же отбросить столь сомнительное заявление Жанны 21 февраля 1431 года, то целый ряд других данных позволяет определить, что она, вероятно, родилась в конце 1407 года.

Во-первых, на допросе 22 февраля 1431 года Жанна сообщила, что, когда впервые услышала «голос» святых, ей было «тринадцать лет или около того». А на допросе 27 февраля она утверждала, что впервые побывала в Вокулере через семь лет после того, как святые взяли ее под свое покровительство. В Вокулер Жанна прибыла в мае 1428 года. Ей тогда, по ее собственному подсчету, было 20 лет (тринадцать и семь). Один из авторов, придерживавшихся традиционной версии, аббат Поль Гийом в недоумении даже высказал предположение, будто здесь речь идет об ошибке переписчика. Но ведь так можно отвергнуть любое свидетельство источников, не укладывавшееся в заранее созданную схему. Между тем, если предполагать, что Жанна не хотела точно указывать свой возраст, а этими показаниями 22 и 27 февраля она невольно выдала себя, все находит приемлемое объяснение.

Во-вторых, обратимся к обвинительному акту, составленному» 27 марта 1431 года, после первой серии допросов Жанны. В пункте 8 этого акта говорится, что Жанна отправилась в Нефшато, когда ей было около 20 лет. Между тем дату этой поездки можно датировать точно июлем 1428 года, иначе говоря, она родилась примерно в 1408 году. Кошон посылал своих людей в Домреми, чтобы собрать сведения о детских годах Жанны, отсюда и проистекала его осведомленность о ее возрасте. И снова это свидетельство обвинительного акта ставит в тупик сторонников традиционной версии. Один из них, С. Люс, считает, что речь опять-таки идет об ошибке писца — тот поставил латинскую цифру «X» вместо нужной цифры «V» (в результате получилось XX лет вместо XV). Однако в данном случае предположение о такой ошибке приводит к явному абсурду — получается, что Жанна родилась примерно в августе 1413 года и что ей было всего 15 с половиной лет, когда она освободила Орлеан! Добавим, что Ангерран де Монтреле, видевший Жанну сразу после ее взятия в плен, сообщил, что ей «двадцать лет или около того». Здесь не может уже идти речь об ошибке писца, поскольку возраст обозначен не цифрой, а прописью.

Другие хронисты дают различные даты рождения Жанны. Персеваль де Каньи, историограф герцога Алансонского, в хронике, написанной между 1434 и 1437 годом и передающей много весьма достоверных сведений о Жанне, отмечает, что она начала свою миссию, когда ей было «от восемнадцати до двадцати лет», однако через страницу можно прочесть, что Жанна была захвачена, когда ей было примерно двадцать восемь лет, а это полностью противоречит предшествующему свидетельству.

Другой пример такого же противоречия: современник Жанны Филипп де Бергам пишет, что она прибыла ко двору, когда ей было шестнадцать лет, и двадцать четыре года, когда ее сожгли в Руане. На деле же между этими событиями прошло не восемь лет, а лишь два года с лишним. Если верить тому, что Жанне было 24 года, когда она была сожжена в Руане, это снова подводит нас к 1407 году как дате ее рождения. Между прочим, Бергам сообщает, что заимствует свои сведения у Гийома Гюаша. Фамилию Гюаша, или Гокаша, некоторые историки считают искажением фамилии Рауля де Гокура, приближенного герцога Орлеанского и правителя Орлеана, сражавшегося вместе с Жанной при освобождении этого города. В дневнике парижского буржуа отмечается, что Жанна погибла примерно двадцати семи лет от роду. Все эти данные по крайней мере доказывают, что нельзя безапелляционно считать датой рождения Жанны 1412 год. Есть к тому же другие основания усомниться в этой дате. В 1428 году, когда Жанна жила в Нефшато, ей пришлось предстать перед трибуналом в Туле по обвинению в нарушении обещания выйти замуж за какого-то деревенского парня.

Она поехала за 150 километров, как сама рассказывала, одна по очень небезопасным дорогам. Если считать, что ей было около 21 года, то это можно понять, но подобную поездку шестнадиатилетней девушки трудно представить. Кроме того, если ей было 16 лет, то она считалась бы по тогдашним законам Лотарингии несовершеннолетней и не могла бы сама защитить свои интересы в суде.

Обратимся теперь к показаниям подруг Жанны во время процесса 1456 года. Овьет, которой было тогда 45 лет (иначе говоря, она родилась в 1411 году), заявила, что Жанна была старше ее на три или четыре года. Вряд ли Овьет могла ошибиться в возрасте подруги своего детства, ставшей народной героиней, и считать ее старше себя на несколько лет, если бы она была на год ее моложе. Это означало бы сделать ошибку в пять лет — очень большой разрыв в юные годы. Вряд ли здесь могла быть и ошибка писца, ведшего протокол. Изабелла Жирарден, хорошо знавшая Деву Жанну, которая была крестной матерью одного из ее детей, явно считала Орлеанскую деву однолеткой. Между тем Изабелла родилась в 1405 или 1406 году и вряд ли могла принимать Жанну за свою ровесницу, если та была на шесть или семь лет ее моложе. Жители Домреми, подруги и соседи Жанны, дававшие показания, не могли не понимать, что, относя рождение Девы к 1407 или 1408 году, они тем самым свидетельствовали, что Изабелла Роме не являлась ее матерью. Ведь в эти годы Изабелла Роме родила сына Пьера и дочь Катерину. Может быть, поэтому и возникла неопределенность в их ответах.

В ряде современных и более поздних свидетельств второй половины XV и первой половины XVI в. по-разному определяется возраст Жанны во время процесса в Руане — 22, 24 года и даже 28 лет, что в любом случае относит дату ее рождения ранее 1412 года. Сподвижники Девы Жан де Новлонпон и Бертран де Пуланги неопределенно говорили, что, по слухам, Жанна происходила из Домреми. Кузен Жанны Дюран Лаксар, проживавший неподалеку от Домреми, ограничился заявлением, что, «по его мнению», Жанна родилась в этом селении. Подобные осторожные выражения — «как мне кажется», «как люди говорили», «как мне приходилось слышать» — то и дело встречаются в ответах многих свидетелей. Другие и вообще уверяли, что им ничего не известно о семье Жанны, хотя это вряд ли было правдой.

Процесс реабилитации, к подготовке которого приступили по приказу короля в начале 1450 года, продолжался долгие шесть лет. Был составлен список вопросов, прежде всего о детских и юношеских годах Жанны. Показания жителей Домреми было поручено собрать Жану дю Ли, брату Орлеанской девы. Не по его ли подсказке давались показания, причем свидетели нередко сопровождали их оговорками: «как мне кажется», «как мне говорили», «как я считаю», и т. п. Противники традиционной версии акцентируют внимание на осторожности, с которой велся контрпроцесс. Свидетелям задавали заранее подготовленные вопросы. Ответы на них должны были доказать, что Жайна родилась в Домреми.

Во время процесса реабилитации для Рима было неудобно признавать посмертную — после церковного приговора — жизнь Жанны. То же самое следует сказать и об интересах короны: королю была нужна только реабилитация Жанны, но не разоблачение ее подлинного происхождения и спасения.

Прошение о реабилитации Орлеанской девы, подписанное Изабеллой Роме (отец Жанны Жак д’Арк к этому времени уже умер), составил легист Гильом Превото. Ему же принадлежат следующие многозначительные строки: «Если запрещено обманывать, то, однако, дозволено скрывать правду, соответственно месту и времени прикрывшись хорошей выдумкой или выражением, имеющим иносказательный смысл». В прошении Орлеанская дева была впервые названа Жанной д’Арк. Однако саму Изабеллу Роме не сочли нужным заслушать на процессе реабилитации, где давали показания три десятка орлеанцев и около сорока жителей Домреми. Будучи истицей, Изабелла Роме единственная не должна была давать присягу. Очевидно, боялись, что с уст старухи могут сорваться какие-то неосторожные слова. Изабелла Роме присутствовала на торжественной церемонии 7 ноября 1455 года, в самом начале процесса реабилитации, но позднее его организаторов как бы совершенно не интересовали ее показания, хотя она могла бы сообщить наиболее точные сведения по многим интересующим их вопросам. От Изабеллы Роме получили лишь упомянутое прошение, в котором она жаловалась на казнь Жанны в 1431 году. И этого было уже много, говорят сторонники нетрадиционной версии, ведь Изабелла Роме знала о появлении Девы в 1439 году в Орлеане и, возможно, даже виделась тогда там с нею. Требовать от нее ложных сведений о месте и времени рождения Жанны показалось судьям небезопасным и излишним. Свидетели говорили о том, что Жанна — дочь Изабеллы Роме, а ее саму не удосужились прямо спросить об этом. В протоколах процесса реабилитации нет и показаний братьев дю Ли. А Жану дю Ли поручили собирать показания других свидетелей по вопросам, в которых он, естественно, должен был быть осведомлен гораздо лучше, чем они. По каким-то причинам игнорировалось существование «Книги Пуатье».

До сих пор речь шла преимущественно о двух процессах Жанны — руанском и процессе реабилитации. Но им предшествовал еще один процесс, точнее, расследование, произведенное в Пуатье по приказу Карла VII почти сразу после появления Жанны при дворе видными сановниками церкви и советниками парламента. В Домреми были посланы монахи, чтобы выяснить обстоятельства, связанные с детством Жанны. Результаты следствия составили знаменитую «Книгу Пуатье», содержание которой не было обнародовано и которая не использовалась ни во время процесса в Руане, ни во время процесса реабилитации. На основании каких-то неизвестных нам мотивов первоначально скептически настроенная комиссия, проводившая следствие, пришла к выводу, что Жанна заслуживает доверия. По средневековым представлениям, лишь девственницу Господь мог избрать для осуществления своей воли и только ее не может сделать своим орудием дьявол. Поэтому Жанну подвергли обследованию уполномоченными на это матронами. Это были две королевы — Мария Анжуйская, королева Франции, и ее мать королева Иоланта Арагонская, которая оказывала большое влияние на слабовольного Карла VII и которую считают главным организатором плана превращения Жанны в избавительницу страны от англичан. Надо только представить сословные различия в средневековом обществе, чтобы понять — честь, которой удостоилась Жанна, не могла быть оказана простой пастушке. (Напомним, что в Руане аналогичное обследование Жанны тоже проводила знатная особа — герцогиня Бедфордская, тетка Карла VII.)

Иоланта была дочерью короля Арагонского и французской принцессы и женой Людовика II, герцога Анжуйского, брата короля Карла V, деда Карла VII. (Людовик II умер в 1417 году. Герцогов Анжуйских из почтения иногда называли королями, а Иоланту поэтому величали королевой.) Вдовствующая герцогиня Анжуйская была матерью герцога Рене Анжуйского и матерью королевы Марии — жены Карла VII. Первоначально Иоланта пыталась диктовать королю через свою дочь. Однако, убедившись позднее, что некрасивая и недалекая королева Мария была не в состоянии влиять на своего мужа, именно герцогиня Анжуйская сблизила Карла VII с красавицей Агнессой Сорель, которая стала одним из орудий умной и властной королевы Иоланты. Именно Иоланта финансировала экспедицию по освобождению Орлеана, организовывала пресловутую «комиссию Пуатье», именно у приверженцев Иоланты находила Жанна убежище и поддержку. С самого начала Иоланта была вдохновительницей того, что — по мнению автора одной из новейших работ об Орлеанской деве — в наше время «секретные службы могли бы назвать операцией «Пастушка». Почему новорожденную Жанну укрыли в Домреми? Потому, заявляют сторонники версии о королевском происхождении Девы, что селение было расположено в герцогстве Бар, находившемся под влиянием королевы Иоланты Арагонской. Оно входило также в сенешальство Вокулер, которое числилось владением французской короны, а его глава капитан Робер де Бодрикур был преданным сторонником Орлеанского дома и шурином сенешаля Прованса Дуй де Бово, числившегося на службе у Иоланты Арагонской. Через Домреми проходила дорога в Баварию, родину королевы Елизаветы, неподалеку находился Люксембург, являвшийся тогда владением герцога Орлеанского.

Почему в качестве воспитателей Жанны была избрана семья д’Арк? Об этом можно только догадываться. Целый ряд лиц, близких к королевскому дому, носили фамилию д’Арк. Гийом д’Арк был гувернером дофина Людовика. Он жил в 1358 году недалеко от Аркан-Барруа, откуда был родом Жак д’Арк из Домреми, что позволяет считать вероятным наличие между ними родственных связей. Ивон д’Арк был советником Карла VII, Руаль д’Арк — королевским камергером, Жан д’Арк, брат Жака д’Арка из Домреми, — королевским землемером, Симон д’Арк, родственник Жака, — капелланом в королевском замке. Список лиц по фамилии д’Арк, так или иначе связанных с королевским двором, этим не ограничивается. Анри-Мари Жерар, автор книги «Жанна д’Арк, несправедливо осужденная», даже обнаружил некую Жанну д’Арк — фрейлину королевы Изабеллы Баварской. Однако следов существования каких-либо прямых контактов их с четой д’Арк в Домреми отыскать не удалось (впрочем, подобная находка могла быть только результатом маловероятной счастливой случайности). Откуда возникла фамилия д’Арк? Как считают некоторые историки, от названия деревни Д’Аркан-Барруа, неподалеку от Шомона. На протяжении второй половины XIV в. в долине реки Об и ее притоков жило несколько лип, носивших фамилию д’Арк. Отец Девы — Жак д’Арк, судя по некоторым свидетельствам, родился в деревне Сетон, близ Монтиранделя, в Шампании. Остается спорным — происходил ли он из дворянской или зажиточной крестьянской семьи. Брат Жанны Пьер д’Арк в 1436 году был возведен герцогом Карлом Орлеанским в рыцари ордена Дикобраза, а в него, по уставу, могли приниматься лишь выходцы из семьи, члены которой не менее чем в четырех поколениях были дворянами. Но кто знает, не было ли сделано исключение для брата Девы? Такая же неясность существует и в отношении матери Девы — Изабеллы Роме, происходившей из деревни Бутон, неподалеку от Домреми.

Семья Девы была в числе наиболее зажиточных в Домреми. Все это мы узнаем из различных юридических документов, разысканных исследователями. Свидетели на процессе в Руане и на процессе реабилитации единодушно именовали родителей Жанны крестьянами. Однако именно это единодушие кажется подозрительным противникам традиционной версии: «Подобное единодушие слишком хорошо, чтобы быть честным». Ведь свидетели повторяли почти дословно одни и те же слова — не были ли они вложены в их уста. Любопытная деталь — мать Левы Изабеллу свидетели неизменно именовали Забийетой. Некоторые, конечно, могли использовать это уменьшительное имя, но когда это делали все, возникает подозрение в определенном умысле (имя Изабелла было почему-то неудобно употреблять в отношении матери Девы).

Жанна неизменно называла себя не Жанной д’Арк, а Девой Жанной. При допросе 21 февраля 1431 года она заявила, что там, где она родилась, ее звали Жаннетой, во Франции — Жанной, а своего прозвища или своей фамилии она не знает. Если речь шла действительно о фамилии, то это могло означать, что Орлеанская дева явно не желала называть себя Жанной д’Арк. Лишь через месяц с лишним, 24 марта, Жанна один раз заявила, что ее отцом являлся Жак д’Арк, а матерью — Изабелла Роме. Однако это был единственный день, когда допрос велся неофициально и Жанна не присягала давать правдивые показания. К тому же Жанна могла называть отцом и матерью своих приемных родителей. Фамилию Жанны не называли и на процессе реабилитации. Нет ли здесь «хорошо организованного заговора молчания»? Действительно, ни один из свидетелей на обоих процессах ни в одном из современных документов не именует Орлеанскую деву Жанной д’Арк (или Дарк, Дарт, Дай, как в разных источниках называется семья д’Арк). Мартен, генеральный викарий инквизиции, сторонник англичан, писал о Жанне: «Некая женщина по имени Жанна, которую враги этого королевства именуют Девой». Даже сторонники традиционной версии признают, что называть Орлеанскую деву Жанной д’Арк стали только со второй половины XVI в.

Интересно отметить, что отец и мать Жанны д’Арк, видимо, не были приглашены на коронацию в Реймсе, которая стала возможной благодаря подвигам их дочери, хотя Жак д’Арк и Изабелла Роме предпринимали туда поездки по куда меньшим поводам. Оба они не установили связей с Жанной, когда она была ранена. Сохранились письма Жанны различным лицам — англичанам, герцогу Филиппу Бургундскому, графу Арманьяку, жителям Тура, Реймса, Турне и других городов, даже чешским гуситам — и ни одного к тем, кого считают ее родителями (неправдоподобно, чтобы они не сохранили писем своей знаменитой дочери, если бы их получили). После своего отъезда из Домреми Жанна как будто полностью порвала всякие связи с четой д’Арк, правда, братья д’Арк ее сопровождали, но очевидно, что она не делилась с ними своими планами; не сохранилось ни одного слова, адресованного им. Братья д’Арк следовали за нею только как слуги.

Одной из слабостей традиционной версии является вопрос о «голосах святых», которые наставляли Жанну относительно ее Божественной миссии. Клерикальные историки прямо исходили из того, что это были голоса, вешавшие волю неба. Правда, при этом оставалось затруднительным объяснить, почему Господь стал на сторону Орлеанской партии, поддерживавшей дофина, а не на сторону английского короля, имевшего не меньшие династические права на престол; почему Бог был особо заинтересован в освобождении герцога Карла Орлеанского, который с 1415 года, со времени битвы при Азенкуре, в течение 25 лет находился в плену в Англии, посвятив себя сочинению поэтических мадригалов; почему «Божественная миссия» Жанны удалась только наполовину (англичан при ее жизни так и не удалось прогнать с французской земли). Другие же ученые — сторонники традиционной версии — либо вообще не касались природы «голосов», либо переходили от прежней гипотезы «Божественного провидения» к новой, считая явления «святых» результатом галлюцинаций. Но это плохо согласуется с теми четко определенными целями, которые поставили «святые» перед Жанной. Третья возможная гипотеза, что «голоса» были рупором заговорщиков. Но принимая эту гипотезу, мы тем самым соглашаемся, что действительно осуществлялась операция «Пастушка». На главную роль в такой операции вряд ли могла быть избрана Жанна, если она была просто неграмотной крестьянской девушкой. И наконец, четвертое возможное допущение — что Жанна была сознательной участницей операции «Пастушка», а это уже означает полный разрыв с традиционной версией.

В своих показаниях Жанна заявляла, что не только слышала их голоса, но и видела их в телесном облике, даже «обнимала» святую Екатерину и святую Маргариту, хотя отказывалась более подробно описывать их внешность и поведение. Любопытно отметить, что обе эти святые — Маргарита Антиохская и Екатерина Александрийская, — как показали исследования, произведенные уже в наши дни по указанию папы Иоанна XXIII, — являлись чисто легендарными фигурами и поэтому как никогда не существовавшие были вычеркнуты из ватиканского списка святых. Однако в начале XIV в. они были весьма популярны в придворных кругах. В Житиях этих святых можно найти немало общих черт с биографией Жанны д’Арк. Что касается третьего из «голосов» — архангела Михаила, то Карл VII называл его своим святым покровителем и патроном Франции. Считалось, что архангел Михаил «руководил» крещением предводителя франков Хлодвига — основателя французской королевской династии. Чтобы помочь Хлодвигу, он обратил в бегство его противников — готов. Именно святой Михаил поручил Жанне осуществить ее миссию — короновать Карла VII в Реймсе.

Собственно, «голоса» поручили Жанне выполнение четырех заданий: во-первых, освободить от осады Орлеан; во-вторых, короновать Карла VII; в-третьих, изгнать англичан из пределов Франции; в-четвертых, вызволить из английского плена герцога Орлеанского. Как известно, Жанне удалось осуществить лишь первые два задания. Во время Столетней войны представителям Орлеанского дома не раз случалось заключать сделки с англичанами за счет Франции. Людовик Орлеанский известен разве что оргиями и разграблением порученной ему королевской казны. Почему же освобождение его сына, бесславно попавшего в плен почти полтора десятка лет назад, вполне утешавшегося сочинением стихов, могло считаться важной национальной задачей? Почему так должна была думать пастушка из Домреми — сама ли или по внушению «голосов»? Положение меняется, если предположить, что Жанна была дочерью Людовика Орлеанского, любовника королевы Изабеллы Баварской, и заботилась об освобождении своего сводного брата.

«Ликвидированные» ныне Ватиканом святые действительно обладали необычной' осведомленностью. По показаниям Жанны, данным на руанском процессе, «голоса» предписали ей, когда она будет в Туре или Шиноне, отправиться в церковь Св. Екатерины в Фьербуа и не то за, не то перед алтарем откопать меч. Он и был там обнаружен, покрытый ржавчиной, от которой его удалось, впрочем, быстро очистить. О том, чей этот меч, высказывались различные предположения, в том числе и самые фантастические, вплоть до того, что он принадлежал знаменитому полководцу и правителю франков, деду Карла Великого Карлу Мартеллу. Он достался ему после победы над арабами в битве при Пуатье (732 год). Дело не только в том, что Карл Мартелл не мог преподнести меч церкви Св. Екатерины, поскольку культ этой святой распространился только в XI в., через три века после сражения при Пуатье. Очевидно, что подобные догадки не подтверждены ни одним доказательством и относятся к области чистых вымыслов. Один из сторонников неортодоксальной версии, М. Лами, пишет, будто «значительно более правдоподобным» нужно считать, что меч принадлежал известному полководцу второй половины XIV в. Бертрану дю Геклену, который завешал его герцогу Людовику Орлеанскому. После убийства герцога меч достался одному из его приближенных, который и приказал захоронить этот меч рядом с собственной могилой в церкви в Фьербуа. Может быть, эта гипотеза и «более правдоподобна», но столь же бездоказательна, как и остальные.

Однако факт, что о мече было известно «голосам» — а здесь нельзя сомневаться, поскольку это было засвидетельствовано самой Жанной, — говорит в пользу утверждения, что миссию Жанны кто-то готовил заранее и в соответствии с тогдашними представлениями решил снабдить Леву оружием, будто бы предназначенным для нее Божественным Провидением. Из показаний Жанны, правда, полных сознательных недомолвок, и отказа от четких ответов на задававшиеся ей вопросы все же как будто следует, что «святые» были существами из плоти и крови. Конечно, это еще не доказательство их реального, физического существования. Ведь сознание людей средневековья нередко наделяло таким реальным бытием порождения своего воображения, фантастического видения мира. И все же не проще ли предположить, что речь идет не о «святых», являвшихся Жанне, а о человеческих существах. И стоит вспомнить, что в обычае членов третьего францисканского ордена, которому неортодоксы приписывают большую роль в операции «Пастушка», было именовать друга вместо традиционного «брат», «сестра» «святым» или «святой». Не правдоподобнее ли предположение, что «святые» были просто посредниками между Жанной, с одной стороны, и королем или Иолантой Арагонской — с другой?

Обращает на себя внимание и такой момент. Ко двору Карла не раз являлись лица, утверждавшие, что они будто бы посланы Провидением. Но только Жанна отправилась ко двору за счет королевской казны, ее сопровождал специальный вооруженный эскорт. Возникает вопрос: что побудило капитана Робера де Бодрикура принять всерьез утверждение Жанны, что она послана Богом спасти королевство (даже учитывая людей той эпохи, точнее, суеверия, которые владели ими)? Ведь первоначально, если верить рассказу очевидца Бертрана де Пуланги, Бодрикур встретил с издевкой рассказ Жанны, а саму ее пытался отдать на потеху своим солдатам. Остается неясным, что побудило его резко изменить позицию и начать помогать организации путешествия Жанны ко двору. Бодрикур был человеком жестким, к тому же, что немаловажно, совсем неглупым администратором и военачальником. Зачем ему было идти на риск стать общим посмешищем, фактически представляя ко двору простую крестьянскую девушку, претендовавшую на то, что она, никогда не обучавшаяся военному делу, сможет осуществить то, что оказалось не под силу опытным полководцам? Наиболее правдоподобным кажется объяснение, что, помогая Жанне, Бодрикур поступил так, как ему было приказано действовать. Отец Робера де Бодрикура был камергером герцога Бара. По матери он был близким родственником сенешаля Прованса Луи де Бово. А графиней Прованса была королева Иоланта Арагонская. Робер Бодрикур стал союзником Рене Анжуйского — сына королевы Иоланты — для борьбы против сторонников англичан и бургундцев, которые захватили у них часть владений. Можно не сомневаться, что Бодрикур советовался с Рене, прежде чем отослать Жанну ко двору.

Во время второй поездки в Вокулер Жанна заявила Жаку де Новлонпону: «Никто в мире — ни король, ни герцог, ни дочь короля Шотландии, ни кто-либо другой — не сможет возвратить французское королевство». Как раз в это время начались переговоры Карла VII и шотландского короля Якова I о браке между дофином (будущим королем Людовиком XI) и дочерью Якова. К этим переговорам едва приступили в июле 1428 года, и они приняли конкретную форму лишь осенью, в октябре того же года. А разговор Жанны с де Новлонпоном состоялся в начале следующего, 1429 года. Таким образом, пастушка из Ломреми оказалась вполне информированной о секретных дипломатических переговорах. Конечно, быть может, слухи о них просочились, так как не столь далеко от Ломреми временно была расквартирована рота шотландских лучников. Если не считать этого довольно натянутого объяснения осведомленности Жанны, остается прийти к заключению, что крестьянскую девушку из далекого селения кто-то снабжал самыми последними государственными секретами.

Еще до поездки Жанны к королевскому двору в Бурже она в январе и начале февраля 1429 года отправилась в Нанси, Лотарингию. Ле Бодрикур проявил особую заботу, добыв для Левы охранную грамоту герцога Карла II Лотарингского. Стоит отметить, что Карл II был решительным сторонником бургундцев и англичан, врагов Орлеанского дома. Однако его дочь и наследница Изабелла вышла замуж за герцога Рене Анжуйского, сына королевы Иоланты. Между прочим, и Рене Анжуйский как раз в это время, 29 апреля, явно в угоду Карлу II Лотарингскому присягнул на верность английскому королю. Впрочем, после первых успехов Жанны он снова перешел на сторону Карла VII. Иначе говоря, и герцог Лотарингский, и королева Иоланта предпочитали не сжигать за собой мосты на случай неожиданного поворота событий. Выдачу герцогом Карлом II охранной грамоты Жанне трудно объяснить без учета этой двойной игры. Но если это так, то Карл II мог быть уверен, что приезд Жанны, о которой формально еще ничего не знали в Бурже, соответствовал видам королевы Иоланты. Но это не все.

Герцог Карл II лично принял еще не ведомую никому пастушку, а его гостья, не выказав даже внешнего почтения герцогу, напротив, стала его сурово порицать за связь с придворной дамой Алисой дю Май, которая была агентом Иоланты, но ко времени приезда Жанны стала выказывать неповиновение приказам королевы. Жанна угрожала герцогу, что если он не отошлет от себя свою любовницу, то не излечится от тяжелой болезни. Впоследствии легенда разукрасила эту встречу утверждениями, будто герцог ждал, что Жанна совершит чудеса и вылечит его от болезни. Однако Жанна тогда была вовсе не известна за пределами родной деревни и Вокулера, где она еще недавно с трудом уговорила де Бодрикура помочь ей добраться до королевского двора в Бурже. Слухи о предстоящем появлении Жанны для осуществления ее миссии стали муссироваться еще до того, как ею было что-либо совершено.

Существует рассказ, будто после прибытия ко двору Жанну пытались обмануть, выдав за короля другое лицо (графа де Клермона). Однако Жанна сразу же опознала стоявшего в толпе придворных Карла VII и обратилась прямо к нему. Как она могла узнать его, если ей заранее не описали внешность короля? Что могла сообщить королю Жанна при первом их свидании? Ответ на этот вопрос не дали ни современники, ни историки — сторонники традиционной версии вплоть до авторов новейших работ. Жанна объявила королю, что именно она является незаконным ребенком их матери. Это и было государственным секретом, которого приказал не касаться Великий инквизитор Франции Жан Бреал на процессе реабилитации. Однако как могла Жанна убедить короля в законности своего происхождения, даже если она действительно была дочерью Изабеллы Баварской и Людовика Орлеанского? Ведь она в таком случае была на пять лет моложе короля, и ее незаконное происхождение могло лишь усилить подозрение в отношении того, кто был отцом Карла VII. Сторонники «новой» версии проходят мимо этих самоочевидных соображений. Впрочем, некоторые выдвигают еще одну, по их собственному мнению, малоправдоподобную гипотезу, что Жанна была незаконной дочерью не Изабеллы Баварской, а короля Карла VI и его любовницы Одет де Шампдивер. Но это уже из области чистой фантазии.

Все поступки Жанны указывают на длительную подготовку к ее будущей миссии, на знание политической ситуации, обстановки при дворе Карла VII. «Голоса» святых — это указания тех лии, которые вели эту подготовку. Граф Дюнуа, незаконный сын герцога Людовика Орлеанского, осажденный англичанами в Орлеане, заявил своим воинам 12 февраля: ему предсказали, что город будет спасен «Девой, явившейся с лотарингской границы». Между тем лишь 23 февраля Жанна отправилась к королевскому двору. Дюнуа мог сделать это предсказание только в том случае, если появление Орлеанской девы было заранее предусмотрено окружением Карла VII.

Обращает на себя внимание образованность Жанны. Она была знакома с обычаями двора, с политикой, обучена географии, военному делу, верховой езде.

Слухи о том, что Жанна была родом из Лотарингии, возникли довольно скоро после ее смерти. Поэт Франсуа Вийон именовал ее «Жанной, доброй лотарингкой», один из сподвижников Девы, Жан д’Олон, говорил, что она прибыла «из лотарингских областей»; Гийом де Маншон, участник процесса в Руане, говорил, что Дева была из «Лотарингской земли». Более столетия назад французский историк А. Валлон в своей книге о Жанне д’Арк задался вопросом, не являлась ли Дева по происхождению лотарингкой. Селение Домреми было расположено в провинции Шампань, на территории графства Спотом герцогства Бар, которое именовали «зависимой Бар». Оно являлось частью Франции. Домреми находилось в месте, где сходились границы трех государств: Франции, Бургундии и Лотарингии. Домреми было расположено на левом берегу Меза, а граница Лотарингии проходила по правому берегу реки. Кроме того, Домреми разделялось небольшим притоком реки Мез, северная часть деревни находилась в области, управляемой королевским чиновником — прево — Вокулера. Лишь более века спустя, в 1571 году, Домреми оказалось в пределах Лотарингии (а еще много позднее сама Лотарингия вошла в состав Франции).

На каком языке говорила Жанна? Вопрос кажется нелепым только на первый взгляд. Дело в том, что крестьяне Домреми наверняка говорили на лотарингском диалекте, весьма отличном от языка жителей Парижа или Тура. Между тем ни в протоколах процесса в Руане, ни в каких-либо других источниках ничего не говорится об акценте, о каких-либо погрешностях в речи Жанны, которые наверняка были бы весьма многочисленными, если бы она говорила только на диалекте ее родных мест и не училась бы французскому наречию. Ведь французский язык начал распространяться в Лотарингии только в XVII в., т. е. через двести лет после смерти Жанны. А кто бы стал учить ему, если бы она была дочерью простого, пусть даже зажиточного, крестьянина? Она говорила по-французски настолько чисто, что, когда один из членов судившего ее трибунала, доминиканский монах из Лиможа, спросил, на каком языке вешали ей «голоса» (голоса святых Екатерины и Маргариты), Орлеанская дева ответила:

— На лучшем французском языке, чем ваш! (Жанна имела в виду вычурную манеру разговора, свойственную этому доминиканцу.)

Неясным остается вопрос, знала ли Жанна грамоту, умела ли читать или тем более писать. В протоколах руанского процесса утверждается, что она была неграмотной. Но некоторые историки склонны понимать эти слова не буквально, а в том смысле, что Дева была лишена придворного воспитания. У нее спрашивали, как сообщали «голоса» свою волю — устно или письменно, т. е. задавали вопрос, предполагающий, что Дева умела читать. Она не ответила, попросив отсрочки на восемь дней. В другом ее ответе встречается выражение: «Не написала и не приказала написать». Сохранились оригиналы пяти писем, причем три из них (к жителям Реймса и Риома) подписаны ею. Исправления, внесенные в текст двух из этих последних писем, могут навести на мысль, что они были сделаны Жанной. Можно привести и другие подобные свидетельства источников, как будто подтверждающие, что Жанна могла читать и писать. Впрочем, это мало что решает: тогда не знали грамоты и видные представители дворянской знати.

Орлеанская дева — имя, под которым Жанна вошла в историю, — считается народным прозвищем. Но вряд ли это так. Современнику Жанны и придворному Карла VII архиепископу Эмбрюнскому Жаку Желю принадлежит сочинение под названием «Орлеанская дева». Это сочинение было написано до того, как Жанна отправилась на освобождение Орлеана (или по крайней мере до 17 мая 1429 года, а Орлеан был освобожден только 8 мая, известие об этом не могло еще дойти до монсеньора Желю). Следовательно, было бы более понятным, если бы опус архиепископа был озаглавлен примерно так: «Дева из Домреми», а действительное название «Орлеанская дева» точнее было бы перевести как «Мадемуазель д’Орлеан», т. е. принадлежащая к Орлеанскому дому. Поскольку творение прелата было предназначено только для короля, в нем можно было не скрывать государственной тайны. Между прочим, прежнее отрицательное отношение Желю к Жанне сменилось положительным. Это явилось результатом свидания в конце марта или начале апреля архиепископа с кардиналом Фуа, возвращавшимся из Рима, который говорил с ним о Жанне. Фуа в Риме виделся с папой Мартином V. Становится вероятным, что папа уже знал что-то о Жанне, хотя пастушка из Домреми еще ничем не проявила себя.

Примечательны высокомерная фамильярность, покровительственный тон, который был усвоен Жанной в отношении самых знатных вельмож — Дюнуа, герцога Алансонского, графа Арманьяка.

Жанна с большим вниманием относилась к судьбам Орлеанского дома, к Карлу Орлеанскому (сыну герцога Людовика). В случае смерти сына Карла VII (а дофины нередко умирали раньше своих отцов) Карл Орлеанский стал бы наследником французского престола и, следовательно, соперником английского короля Генриха VI, которого англичане считали также и королем Франции. Казалось, заявление Жанны на процессе в Руане о том, что она является хранительницей тайны, касающейся герцога Карла, должно было бы самым живейшим образом заинтересовать и Кошона, и его английских хозяев. Однако они почему-то не проявили ни малейшего любопытства. На том же процессе Жанна сообщила, что намеревалась после освобождения Орлеана захватить в плен нескольких английских военачальников с целью обменять их на герцога Карла. Стоит добавить, что после возвращения во Францию Карл Орлеанский щедро наградил Пьера д’Арка, ставшего Пьером дю Ли, за верную службу. Оружие, цвета одежды Жанны, ее герб, как уже отмечалось, также должны были свидетельствовать о близости к Орлеанскому дому. В королевском ордонансе от 2 июня 1429 года, определявшем герб Жанны, не упоминается фамилия д’Арк.

Как уже отмечалось, по мнению некоторых противников традиционной версии, большая роль в истории Жанны принадлежит так называемому третьему францисканскому ордену, членами которого могли стать миряне — терцарии, и женскому ордену святой Клары, которых стали именовать клариссами. Судя по всему, Иоланта Арагонская установила тесные связи с третьим францисканским орденом и орденом святой Клары, пользовавшимися большим влиянием в начале XV в. Их члены принадлежали к обоим враждующим лагерям. Некоторые исследователи пытаются обнаружить агентов Иоланты и ордена францисканцев среди тех лиц, которые были знакомы (или якобы знакомы) с Жанной в дни ее юности, в частности в «дамах де Бурлемон» — Жанне де Бофревиль и Агнессе Жуанвиль, которые, возможно, взяли на себя роль святой Екатерины и святой Маргариты. По мнению этих исследователей, францисканцы во Франции во времена Жанны стремились представить себя покровителями «простых людей» в деревнях и городах (что, разумеется, не исключало того, что с ними сотрудничал ряд крупных феодалов). Напротив, орден доминиканцев становился выразителем интересов знати, городских верхов, тогдашней интеллектуальной элиты. Все это делало именно францисканцев пригодным орудием для осуществления операции «Пастушка».

Закулисному влиянию третьего францисканского ордена, по крайней мере гипотетически, приписывались различные (действительные или мнимые) зигзаги английской политики и даже поведение отдельных английских военачальников. Жена герцога Бедфордского Анна состояла членом третьего францисканского ордена; английский полководец Талбот не пришел на помощь другому военачальнику во время битвы при Турнель — быть может, это тоже воздействие ордена? Это отнюдь не единственный пример. Стоит вспомнить также, что бургундские отряды, участвовавшие в осаде Орлеана, покинули своих английских союзников еще до прибытия французского войска под командой Жанны д’Арк. Не было ли это тоже следствием противоречий между правившей тогда в Англии Ланкастерской династией и ее противниками, связанными с францисканским орденом?

Конечно, полное равнодушие Карла VII и двора к судьбе Жанны, попавшей в руки англичан, не говорит в пользу гипотезы, что Орлеанская дева была сестрой короля. Тем не менее можно предположить, что государственные интересы взяли верх. После коронования Карла VII Орлеанская дева, продолжавшая войну, стала препятствием для планов заключения перемирия с герцогом Бургундским, союзником англичан. Кроме того, мог ли вообще Карл VII вырвать Жанну из рук англичан, занимавших большую часть Франции? Интересно, что «голоса», как признавала Жанна, предупреждали ее о скором плене и гибели.

На каждый из приведенных доводов можно выдвинуть веские возражения. Приводят несколько фраз Жанны, которые можно истолковать как признание в своем высоком происхождении. Например, когда к ней и Карлу VII приблизился герцог Алансонский, Жанна сказала: «Тем лучше, собирается вместе королевская кровь». Но ведь это может просто означать, что к королю подошел принц крови. Вдобавок забывают, что Жанна под присягой не раз заверяла, что родилась в Домреми. Вообще многие из аргументов сторонников «новой» версии кажутся неубедительными, даже — как отмечалось в литературе — основываются на фактических неточностях и ошибках. Так, например, ссылаются на то, что в Арлон Жанна д’Армуаз прибыла с герцогиней Люксембургской, которая хорошо знала Орлеанскую деву во время ее содержания в тюрьме в Боревуаре. Однако в этой тюрьме Жанну д’Арк видела герцогиня Жанна Люксембургская, умершая еще в 1430 году, до гибели Левы, а Жанна д’Армуаз прибыла в Арлон в свите совсем другой особы — Елизаветы Люксембургской.

Подлоги и недомолвки в протоколах руанского процесса или процесса реабилитации могли иметь разные политические причины. Упоминание о Жанне как об Орлеанской деве ранее освобождения Орлеана могло быть следствием неточной датировки документа или тем, что это наименование было добавлено позднее, и т. д. Сторонники ортодоксальной версии напоминают: сохранился официальный акт за подписями Кошона и вицеинквизитора Деметра, осуждавших доминиканца Пьера Боскье за его заявление, что судьи дурно поступили, осудив Жанну как еретичку и передав ее в руки светских властей. Парижский университет направил римскому папе официальный документ, являющийся подтверждением осуждения и казни Жанны. От имени английского короля Генриха VI через восемь дней после казни были направлены письма главе Священной Римской империи и другим христианским монархам, уведомлявшие их об осуждении и казни Жанны. Несколько позднее, 28 июня 1431 года, такие извещения были посланы крупным светским и духовным феодалам Французского королевства. С целью оградить себя Кошон потребовал от английской государственной канцелярии специальных документов, обеспечивающих «королевскую защиту и покровительство для всех принимавших участие в процессе, на котором осудили Жанну и передали ее светской юстиции». На процессе реабилитации показали под присягой, что присутствовали при казни, Пьер Кюскель, /I. Гюдон, Ж. Рикье, епископ Нойона Гийом де ля Шамбр, Жан де Майи, нотариусы Гийом Мангон, Гийом Коль, Николя Гакель. Имеются также свидетельства священника Изабара де ля Пьера и Жана Масье. На руанском процессе Жанна поклялась на Евангелии, что она родилась в Домреми и что ее отец и мать — Жак д’Арк и Изабелла Роме. На процессе 1456 года Изабелла Роме ходатайствовала об аннулировании вынесенного в Руане приговора «дочери, рожденной в законном браке», сожженной англичанами. Церковь, устами папы Каликста III оправдавшая Жанну, пошла бы на клятвопреступление, объявляя, что Дева не была сожжена. Эта совокупность свидетельств в пользу «ортодоксальной» версии о гибели Жанны представляется убедительной, однако весомость каждого из них в свою очередь может быть поставлена под сомнение, а следовательно, и все они в целом не могут считаться абсолютным доказательством.

Самой слабой стороной нетрадиционной версии является полное отсутствие каких-либо указаний в документах на королевское происхождение Орлеанской девы. Эта версия предполагает существование заговора, в тайну которого было посвящено множество лии — друзья и враги Жанны, французы, бургундцы и англичане, королевские придворные и писцы руанского судилища, даже римский папа и иностранные дипломаты. Недаром поборникам нетрадиционной версии все время приходится повторять, что свидетельства документов в пользу версии «классической» — умелый обман. Авторов этих документов, якобы отчаянно стремившихся сохранить государственную тайну, сторонники «новой» версии подозревают вместе с тем в том, что они различными способами намекали на нее. Остается предполагать, что сама Жанна сохранила секрет, пожертвовав ради этого жизнью, так как дала кому-то клятву никогда не выдавать свою тайну.

Вот характерный пример. Персеваль де Буленвилье 21 июня 1429 года, после первых военных успехов Девы в письме герцогу Миланскому Филиппе Висконти (кстати, шурину герцога Людовика Орлеанского, предполагаемого «отца» Девы) сообщал свои сведения о Жанне. В них (хотя они явно основывались на данных расследования, произведенного по приказу короля в Домреми в марте 1429 года, и комиссии духовенства, которая допрашивала саму Жанну в Пуатье) уже нашла отражение официальная легенда, создававшаяся двором после того, как было решено возложить на Жанну важную государственную миссию. Де Буленвилье рассказывает о чудесных обстоятельствах, сопровождавших появление на свет Жанны 6 января, — все жители Домреми были охвачены необыкновенным радостным чувством и расспрашивали друг друга, что же случилось, поскольку им «не было известно о рождении ребенка». Но как могли жители небольшого селения в тридцать домов не знать, что в одной из семей скоро появится ребенок?

Адвокаты «новой» версии, ухватившись за приведенные выше слова де Буленвилье и считая их отражением подлинного факта, делают вывод: речь идет, вероятно, о том, что 6 января 1408 года Жанну неожиданно доставили в Домреми в семью д’Арк. Однако сам де Буленвилье в этом же письме пишет, что Жанна родилась в Домреми в семье д’Арк. Поэтому включение такого «намека» — если это был «намек» — в письмо предполагает сознательное стремление королевского камергера, излагая официальную версию, одновременно раскрыть государственную тайну чужому правительству. Но вряд ли у него могло быть основание для подобной бессмысленной измены. Анализ текста позволяет понять подлинный смысл слов де Булейвилье. Жители Домреми были поражены не рождением Жанны, а охватившей их радостью в связи с тем, что 6 января — как это отмечено в письме — день Богоявления (Крещения). Как в Евангелии короли в день Крещения следовали за звездой, движимые какой-то неведомой силой, так и жители Домреми праздновали, сами того не зная, пришествие вестника Божьего. Таким образом, рассказ де Буленвилье — один из элементов легенды, не раз возникавшей вокруг имени Жанны и ее деятельности.

Ссылаются на то, что Жанна не называла своей фамилии. Между тем это не было в обычае у простых людей в XV в. В нотариальном документе 1442 года жена Пьера д’Арка именуется просто «Жанна из Бара». Когда Жанну специально спросили 24 марта 1431 года о ее фамилии, она ответила вначале «д’Арк», а потом добавила «Роме», поскольку на ее родине девушки носят фамилию матери.

Подробное сопоставление довольно многочисленных свидетельств о возрасте Жанны убеждает, что наиболее вероятным временем ее рождения нужно все же считать 1411 или 1412 год, и кажется очень неправдоподобным отнесение его к ноябрю 1407 года. Между прочим, Домреми было самым неподходящим местом, чтобы туда послать на воспитание дочь королевы и герцога Орлеанского. Деревня находилась на границе владений смертельного врага Орлеанского дома — герцога Бургундского, и ребенка легко могли похитить. Герцог Орлеанский мог отослать свою дочь к кому-либо из своих приближенных, у которого она была бы в безопасности, получила бы надлежащее образование и вместе с тем не была бы открыта тайна ее происхождения.

Жанна, быть может, выучила начатки грамоты, но это очень маловероятно. В ее время умение читать и писать не считалось нужным даже для знатных придворных дам. Когда Жанна говорила, что «не знает ни «а», ни «б», она хотела сказать буквально то, что сказала. Ее современники — и друзья, и враги вроде Кошона, — не сговариваясь, подчеркивали, что она была простая, «невежественная» девушка. При ближайшем рассмотрении точно так же обстоит дело и с ее «военными познаниями». То, что она якобы говорила без лотарингского акцента в отличие от своих земляков, по-видимому, тоже прямо опровергается источниками. Да и как могла она, проведя детские и юношеские годы среди крестьян Домреми, не усвоить их произношение?

При дворе действительно служила некая Жанна д’Арк. Она была родом из Бургундии и должна была находиться в лагере противников герцога Орлеанского. Она не состояла ни в каком родстве с семьей Орлеанской девы в Домреми. Другого «придворного родственника» — Гийома д’Арка — Орлеанской деве приписали в результате… типографской ошибки. В источнике «Христианская Галлия», опубликованном в XVIII в., сказано «de Area», но, сверившись с указателем имен и названий в книге, можно убедиться, что следует читать «de Area», что является другим названием селения Дэр (Laire); Гийом де Дэр — лицо, известное историкам и не имеющее никаких родственных связей с Жанной д’Арк. (Эту ошибку признали и некоторые сторонники «новой» версии, в частности Э. Вейль-Рейналь.)

Что бы ни сообщила Жанна Карлу VII при их свидании, это не могло быть известием, что она его сестра. Трудно поверить, что король один оставался в неизвестности насчет планов родных превратить Жанну в спасительницу трона. Он менее всего мог обрадоваться сведениям о том, что его мать была неверна отцу: ведь это прежде всего усиливало бы сомнение Карла VII в отношении законности своего происхождения. В своих показаниях 21 февраля 1431 года, данных под присягой, Жанна заявила, что тайна, которую она открыла Карлу, «касалась короля», т. е. не относилась к самой Деве.

Как уже упоминалось, 22 февраля 1431 года, отвечая судьям, Жанна заявила: «Если бы вы были лучше осведомлены обо мне, вы не пожелали бы, чтобы я находилась в ваших руках». Сторонники «новой» версии считают, что эти слова трудно объяснить, считая Жанну пастушкой из Домреми. Однако эта фраза может звучать и как угроза, означавшая, что ей придут на помощь сторонники или даже небесные силы.

Глашатаи неортодоксальной версии прикидывают, когда и у кого могла возникнуть мысль отправить незаконную дочь королевы в Домреми, кто мог стать исполнителем поручения, кому могли отдать на воспитание девочку, кто мог открыть ей тайну ее происхождения и т. д.

В своих построениях «бастардисты» (так стали называть сторонников версии о королевском происхождении Жанны) запутываются в целой цепи неразрешимых противоречий. Например, чтобы объяснить, почему д’Аркам было поручено воспитание Жанны, их объявляют зажиточными людьми, имевшими родственные связи с дворянскими семьями. А когда утверждают, что свои знания она никак не могла приобрести в этой семье, тех же родителей Девы рисуют невежественными пастухами. Или другое: Жанне якобы с самого начала была уготована ее миссия. Но ведь родные Карла VII никак не могли заранее знать, окажется ли ребенок, «отосланный в Домреми», пригодным для такой миссии и сумеет ли он выиграть сражение там, где потерпели неудачу опытные военачальники.

Мы уже не говорим о том, что с 1407 или 1412 года политическая ситуация не раз претерпевала изменения, менялась и позиция возможных участников «заговора», причем некоторые из них даже вступали в соглашение с бургундцами — союзниками англичан. Так, предполагаемая главная заговорщица Иоланта Арагонская в 1412 году находилась в дружеских отношениях с герцогом Бургундским, в 1419–1422 годах жила вдалеке — в Провансе, а в 1423 году заключила сепаратное перемирие с англичанами, чтобы сохранить свои владения в Анжу. Если появление Жанны при дворе было заранее подготовленной инсценировкой, почему же Деве в ее поездке чинили препятствия местные власти? Почему Карл VII, если Жанна представила ему доказательства, что она его сестра, не признал ее достойной доверия до тех пор, пока Деву не подвергла всесторонним расспросам специально созданная комиссия, которая, кстати, могла раскрыть тайну происхождения пастушки из Домреми? Почему король, вместо того чтобы поспешить выдать Жанну замуж и отослать ее подальше как свидетельницу неверности своей матери, поставил Деву во главе армии? Почему незаконная дочь герцога Орлеанского должна была преуспеть там, где потерпел неудачу его незаконный сын граф Дюнуа? Если уж на роль освободительницы необходима была принцесса королевской крови, почему было не выбрать, допустим, Маргариту Валуа? Вся теория операции «Пастушка» кажется искусственной. Никто не мог знать заранее, что девочка, которая выросла в Домреми, окажется человеком большого природного ума, огромного мужества, выдержки и таланта. Никто не мог заранее определить, что нужда в ней будет как раз в те молодые ее годы, когда она только и могла выполнить миссию Орлеанской девы. Даже если принять гипотезу о «королевском происхождении», весьма малоправдоподобным кажется, что ее могли с детства готовить к предназначавшейся роли спасительницы Франции.

Во время следствия, проводившегося в марте 1450 года по предписанию Карла VII для выяснения «ошибок и несправедливостей» руанского процесса, в числе свидетелей были Мартин Дадвеню и Изембар де ла Пьер, присутствовавшие при смерти Девы. Изембар де ла Пьер держал крест прямо перед глазами осужденной, пока она не скончалась. Неужели и он был участником заговора?

«Новая» версия совсем не нова. Сведения о Жанне д’Армуаз известны давно (их упоминает и Анатоль Франс в своей биографии Жанны д’Арк). Время от времени, еще с начала XIX в., появлялись отдельные работы, авторы которых пытались поставить под сомнение традиционное жизнеописание Жанны д’Арк. Многое в работах поборников «новой» версии идет от желания создать сенсацию вокруг старой исторической загадки. Большинство ученых подчеркивали полнейшую недоказанность «новой» версии, основанной нередко просто на домыслах. Однако возражения против нее диктовались не только научными соображениями, но и нежеланием пересматривать историю Жанны д’Арк, превращенную в житие католической святой, которое так характерно для клерикальных биографов Девы. За последние десятилетия возникла целая литература по вопросу о происхождении и о спасении Жанны д’Арк.

По существу фигурируют уже четыре варианта истолкования «загадки» рождения и смерти Жанны. Согласно первому, «официальному», Жанна родилась в 1412 году в Домреми и погибла на костре в Руане в 1431 году. По второму — Жанна родилась в 1412 году, но спаслась от костра в 1431 году и вернулась во Францию под именем Жанны д’Армуаз Третий вариант — Жанна — дочь Изабеллы Баварской, родилась в 1407 году и была сожжена в 1431 году. И наконец, четвертая версия — Жанна родилась в 1407 году и как принцесса крови спаслась от костра и жила после 1431 года под именем Жанны д’Армуаа Имеются авторы, отстаивающие каждую из указанных версий. Более того, среди сторонников тезиса о спасении Жанны (будь то поборники второй или четвертой версии) наметился раскол: считать ли Жанну д’Армуаз Орлеанской девой или полагать, что Жанна д’Арк прожила остаток жизни под каким-то другим именем, а «дама д’Армуаз» была ловкой самозванкой (либо даже сестрой Орлеанской девы — есть и такие досужие вымыслы)?

По мнению сторонников традиционной версии, гипотеза о том, что Жанна — дочь Изабеллы Баварской, не подтверждается каким-либо документом, в котором бы говорилось об этом и который имел бы доказательную силу. Ж. Банкаль в нашумевшей книге «Жанна д’Арк — принцесса королевской крови» считает чрезмерным требование представить такой документ. Ведь, мол, и сторонники классической версии не располагают документальным подтверждением, что матерью Жанны была Изабелла Роме, да его и быть не может, поскольку в XV в. не велось метрических записей.

Страсти вокруг Жанны не стихают уже пять с половиной веков. Во время гитлеровской оккупации предатели французского народа — коллаборационисты пытались представить Орлеанскую деву не как символ борьбы за национальную независимость, а лишь как «врага англичан». Сторонники «наднациональной» Европы объявляют, что подвиг Жанны роковым образом помешал начавшейся в XV в. «европейской интеграции» путем объединения в одно королевство Англии и Франции. Впрочем, другие, более ловкие «европеисты», не смущаясь, рисуют Деву чуть ли не предтечей «европейского строительства».

Многие доводы сторонников нетрадиционной версии о спасении Жанны д’Арк, несомненно, относятся к области фантазии. Многие, но не все. Это заставляет внимательно прислушиваться к защитникам этой захватывающей воображение гипотезе, когда они рассказывают сказку, которая, будь она правдой, стала бы одним из самых ярких эпизодов в закулисной истории политических процессов.

С легендарной эпопеей Орлеанской девы оказалась связанной и жизнь ее соратника маршала Жиля де Ре. Он пытался освободить Жанну во время суда над нею, подступил к Руану, но опоздал. Позднее он признал за Орлеанскую деву Жанну д’Армуаз, но вскоре усомнился в своей убежденности. Однако Жилю де Ре оказалось уготованным местом не в героических летописях Франции, а в народной мифологии, в которой он предстает самой мрачной фигурой в истории своей страны.