Тайны Франции. Заговоры, интриги, мистификации

НАПРАСНОЕ СХОДСТВО

Вопрос о законности монарха или наследника престола всегда имел важное значение в феодально-абсолютистских государствах. Даже когда борьба в связи с вопросом законности определенного претендента чисто династическим спором и нз принимала, как это случалось сплошь и рядом, форму, в которую облекались те или иные общественные противоречия.

Разумеется, споры о законности рождения или «подмены» лиц, имевших права на престол, приобретают исторический интерес только в случае, если они явно или тайно принимали политический характер, влияли на поведение государственных деятелей, служили мотивом их тех или иных важных поступков.

Говоря о «тайне Тампля» и связанных с нею загадках, было бы неисторичным не учитывать, насколько субъективно многие роялисты считали превыше всех других соображений безоговорочное соблюдение принципов легитимизма (иными словами, соблюдение династических прав, законов престолонаследия, даже если это могло нанести политический ущерб). Поэтому вопрос о судьбе дофина сохранял значение на протяжении десятилетий, в периоды Реставрации и июльской монархии.

Слухи о похищении дофина, как отмечалось выше, не могли не вызвать появления претендентов, уверявших, что каждый из них является этим чудесно спасшимся наследником французского престола. Все они оказались более или менее искусными мошенниками и были разоблачены без особого труда. Претендент обнаружился даже за океаном. Им оказался уроженец штата Нью-Йорк метис Элизар Вильямс, который имел немалое число последователей. В разное время объявилось не менее 40 претендентов! (Окончательно деградировавшего представителя этой малопочтенной компании «Людовик XVII» Марк Твен весьма красочно изобразил, повествуя о приключениях Гекльберри Финна.)

Внимание к ним не ослабевало ввиду столкновения личных и политических интересов влиятельных кругов в период, когда речь шла о реставрации монархии Бурбонов, которая вновь стала правящей династией в 1814–1830 годах. Ла и позднее, после их падения, возможность новой реставрации Бурбонов отнюдь не исключалась, причем многие современники считали ее значительно более реальной, чем это было в действительности. В эпоху Реставрации и июльской монархии притязания будто бы «спасшегося» дофина вызывали смущение среди приверженцев Бурбонов и нескрываемую иронию среди республиканцев, остривших по поводу появления каждого нового «самого законного», «легитимного» из всех претендентов на французский престол.

Как уже отмечалось, в претендентах не было недостатка. Они появились еще в годы правления Наполеона. Один из них, авантюрист Жан Мари Эрваго, по всей видимости, даже пользовался в 1802 году тайным покровительством наполеоновского министра полиции. Остается неясным, что при этом имел в виду многоопытный предатель Фуше: объявить от имени фальшивого дофина о его отказе от своих прав в пользу первого консула Бонапарта или, напротив, держать под рукой человека, которого при благоприятном стечении обстоятельств удобно было бы противопоставить Наполеону? Зная характер Фуше, можно смело предположить, что он учитывал и ту и другую возможность.

Министр полиции Директории Фуше

С пропавшими дофинами иногда происходили курьезы. После смерти одного из претендентов, Эрваго, в 1812 году появился «претендент в претенденты», утверждавший, что он — Эрваго. Это был некий Жан Демазо, доживший до 1846 года. В числе претендентов было немало и просто психически больных людей.

В 1967 году была опубликована в Париже книга Л. Бланкали (промелькнуло сообщение, что это псевдоним какого-то весьма важного лица) «Король неизвестный и король исчезнувший», в которой сообщалось родословное древо потомков Людовика XVII и… «железной маски», среди которых фигурирует много известных исторических персонажей, включая даже Гарибальди! И поныне во Франции и других странах насчитывается около 60 семейств, объявляющих своим предком дофина, бежавшего из Тампля. И все же надо сказать, число их сократилось по сравнению с прошлым веком.

После смерти Эрваго в 1812 году новые «дофины» оказывались явными мошенниками. К тому же очень быстро и без особого труда удавалось выяснить их действительные фамилии и место рождения. Самое интересное, что в отношении их полиция во времена Реставрации, а потом, после 1830 года, — июльской монархии по существу не предпринимала никаких действий, не мешала выходу в свет книг, которые они выпускали под именем Людовика XVII. Один из претендентов, Ришмон, в 1834 году был за различные «художества» приговорен к 12 годам каторжных работ и… вскоре отпущен на все четыре стороны. Уже тогда задавали вопрос, не состояли ли все эти (или большинство) заведомо фальшивые «Людовики» платными полицейскими агентами, единственным смыслом появления которых было сделать смешным в глазах общественного мнения «подлинного» претендента.

Таким претендентом, притязания которого нельзя было отвергнуть с легкостью, был некий Карл Вильгельм Наундорф, появившийся неизвестно откуда в Берлине и ставший часовщиком. По его словам, в 1810 году он явился к полицей-президенту прусской столицы Лекоку и передал имевшиеся у него документы, которые свидетельствовали о его истинном имени и происхождении. Лекок взял бумаги для передачи прусскому королю, а взамен претендент получил паспорт на имя Наундорфа, уроженца Веймара, и поселился в Шпандау. Бесспорным фактом является то, что не удалось найти следов происхождения Наундорфа, и прусские власти пошли на выдачу ему заведомо фальшивого паспорта. Это было установлено, когда Наундорф связался с какими-то темными личностями при покупке дома и в результате попал на скамью подсудимых. Выяснилось, что в Веймаре не родился и не проживал никакой Карл Вильгельм Наундорф. Рассказы Наундорфа о своем происхождении вызвали, естественно, недоверие судей, и претендент, ставший к этому времени главой умножавшегося семейства, попал на три года в тюрьму (1825–1828 годы). После выхода на свободу, получив известие о том, что прусский король якобы отдал распоряжение о его новом аресте, претендент бежал из Пруссии и после скитаний по другим германским государствам в 1833 году прибыл во Францию. (Изучение вопроса о Наундорфе сильно облегчено публикацией корпуса всех относящихся к этому претенденту первоисточников в двухтомном труде архивиста Мантейера «Подложные Людовики XVII», Париж, 1926).

Когда Наундорф появился в Париже, его сразу признали Жоли, последний министр юстиции при Людовике XVI, и мадам Рамбо, гувернантка дофина. Насколько имеет цену это узнавание — отождествление 50-летнего человека с 5-летним ребенком, которого они видели много десятилетий назад? Другие «доказательства» уже совсем малоубедительны. Пытаются связать «тайну» бегства из Тампля с расстрелом герцога Энгиенского Наполеоном и самоубийством после июльской революции его отца принца Конде, огромное наследство которого досталось сыну Луи Филиппа герцогу Омальскому. Сторонники претендента уверяют, что герцог Беррийский был склонен «признать» Наундорфа и что убийство герцога в 1820 году ремесленником Лувелем было спровоцировано полицией. Наундорф утверждал, что получил письмо герцога Беррийского, в котором говорилось: «Или я обеспечу успешное восстановление Ваших прав, или погибну». Между прочим, в донесении прусского посла в Париж графа Гольца указывалось, что герцог Беррийский за несколько дней до покушения Лувеля предсказывал свою смерть. Ходили слухи, что отношения герцога с Людовиком XVIII стали крайне обостренными. Однако, если даже это было правдой, отсюда вовсе не следует, что причиной был вопрос о претенденте. Между прочим, защитники Наундорфа указывают, что окончательный отказ графа Шамбора, по мнению легитимистов, законного короля Франции, от возникшей в 1873 году перспективы новой реставрации Бурбонов будто бы был связан со стремлением не нарушать права наследников претендента. На деле этот отказ был вызван нежеланием признать трехцветный национальный флаг Франции — наследие революции XVIII в., а главное, конечно, осознание, что попытка восстановления монархии не имеет шансов на успех.

Сестра Шарля Луи Мария-Тереза, герцогиня Ангулемская, демонстративно отказывалась вступать в какие-либо переговоры с Наундорфом и обсуждать детские воспоминания, о которых он рассказывал и источником которых, если бы они соответствовали действительности, мог быть только Шарль Луи. Однако герцогиня была замужем за сыном графа д’Артуа, позднее короля Карла X, и ее шансы стать королевой Франции зависели от признания брата умершим. По утверждению Наундорфа, на него не раз совершались покушения в Париже и в Лондоне, куда он перебрался после высылки из Франции.

В 1845 году претендент умер. Его наследникам, натурализовавшимся в Голландии, нидерландский король предоставил право носить фамилию Бурбонов. Французские суды столь же неизменно отказывали им в этом праве. Вопрос постепенно терял политическое значение, превращаясь в одну из неразгаданных загадок истории. Интерес к ней подогрел известный французский историк А. Кастело, опубликовавший в 1947 году книгу «Людовик XVII. Раскрытая тайна». Главное внимание в этой книге привлекал рассказ о произведенной судебно-медицинской экспертизе — сравнении прядей волос Наундорфа и дофина (сохранившихся в его деле). Экспертиза подтвердила, что они принадлежат одному и тому же лину! К этому надо добавить процесс в Высшем апелляционном суде, который был затеян потомками Наундорфа, настаивавшими на аннулировании акта о смерти дофина и признании его умершим в 1845 году. В ходе судебного разбирательства, отвергшего притязания истцов, была внесена ясность в ряд вопросов.

Например, было установлено, что переговоры с Мадридом могли побудить некоторых членов термидорианского правительства участвовать в похищении мальчика или способствовать усилиям роялистов в этом деле. Испанские Бурбоны ставили условием заключения мира (весьма выгодного для Франции, которая, как отмечалось, была вынуждена воевать с вражеской коалицией держав) выдачу дофина. Открыто согласиться с этим требованием термидорианцы не могли, не роняя своего престижа; тем более желательным становилось для них «исчезновение» Шарля Луи.

Многие считали утверждение Наундорфа о том, что он передал свои бумаги полицей-президенту Лекоку, выдумкой, притом не очень ловкой. Трудно представить себе, чтобы бумаги могли сохраниться после всех тех бесчисленных приключений и злоключений, которые, по уверению Наундорфа, ему пришлось пережить. Однако один немецкий аристократ клятвенно засвидетельствовал в 1949 году, что принц Август Вильгельм Прусский сообщил ему в 1920 году, будто видел в немецком архиве эти бумаги, безусловно подтверждавшие притязания Наундорфа.

Таковы новые аргументы «за». Но число доводов «против» или по крайней мере недоуменных вопросов возросло еще более. Мог ли Наундорф не знать французского языка, если он был дофином и до 10 лет говорил только по-французски? Между тем в своей декларации Наундорф прямо заявил, что «забыл» родной язык. Сторонники его пытаются ослабить силу этого аргумента «против» ссылками на то, что после приезда во Францию Наундорф уже умел говорить по-французски, объясняясь со многими «признавшими» его лицами. Очень серьезным доводом «против» является отсутствие сведений о том, кем именно было осуществлено похищение.

Сторонники Наундорфа в течение целого века упорно утверждали, что герцогиня Ангулемская сообщила всю правду в своем завещании, которое по ее желанию должно было быть вскрыто через 100 лет после ее смерти, то есть 19 октября 1951 года. Однако и после этой даты не было найдено никаких следов завещания. На запросы ученых заведующий архивом Ватикана, где, по слухам, хранилось завещание, ответил, что не обнаружено никакого подобного документа. (Это не мешает сторонникам претендента утверждать, что позднее папа Иоанн XXIII, ознакомившись с досье Наундорфа, признал притязания его потомков.) На запросы, посланные в Вену, были получены менее категоричные ответы. Вместе с тем опубликованные сравнительно недавно письма герцогини Ангулемской доказывают, что она, вопреки своим публичным заявлениям, не верила в смерть брата в Тампле.

Была проведена новая экспертиза волос. А. Кастело приложил много усилий, чтобы раздобыть пряди волос дофина, сохранившиеся еще со времени до августа 1792 года, и сравнить с локоном, срезанным дежурным комиссаром Дамоном у ребенка, скончавшегося в Тампле 8 июня 1795 года. Судебно-медицинская экспертиза доказала, что они принадлежат разным людям. Если не оспаривать безусловную аутентичность этих прядей, то следует, видимо, признать, что мальчик, умерший в июне 1795 года в Тампле, не являлся дофином. Кастело пришлось выпустить новое издание своей книги, доказывая, что Наундорф — самозванец.

Уже знакомый нам А. Луиго попытался в своих книгах доказать, что вопреки всем сомнениям Наундорф был действительно увезенным из Тампля дофином, для обоснования этого Луиго свел воедино ряд «частных» гипотез, которые были почерпнуты в статьях, опубликованных в различных журналах конца прошлого и начала нашего века. В этих гипотезах фигурировала в качестве достоверной информация, требовавшая, однако, тщательной проверки, которая так и не была проведена.

Лондон, пишет Луиго, вскоре после победы французов при Флерюсе и особенно после 9 термидора узнал, что Берлин фактически разорвал секретный англо-прусско-нидерландский союз и повел сепаратные мирные переговоры с Парижем. Сохранение в тайне контактов между Пруссией и Францией приобрело для прусского правительства первостепенную важность. Пруссия держала «Капета» заложником на случай, если понадобится использовать его в своих интересах. Возможно, в 1815 году Гарденберг, Фуше и бывший французский маршал Бернадотт, ставший шведским наследным принцем, строил планы обнародования факта, что Людовик XVII жив. Быть может, им удалось бы склонить к этому и царя Александра I. Но вмешательство Талейрана, опиравшегося на поддержку Англии и Австрии, положило конец этим планам.

Как и некоторые другие эвазионисты, Луиго считает, что отдельные претенденты были теми лицами, которыми подменили подлинного дофина. Именно одного из них в 1803 году Баррас угрожал бросить к ногам первого консула Бонапарта. После бегства из Тампля дофин будто бы нашел убежище в Швейцарии. Луиго опирается здесь на показания Марии Лешот (1834–1919). Она была племянницей Фридриха Лешота, которого отождествляют с «Фридрихом» из рассказа Наундорфа о своих скитаниях, и внучкой Сюзанны Екатерины Лешот, урожденной Химели (1755–1845), о которой уже говорилось. Мария Лешот составила записку (своего рода мемуары), насчитывавшую 60 страниц, в которой излагала тайну, которую в 11 лет узнала от бабки. Эта записка была опубликована в журнале «Лежитиме» в марте 1900 года, но оригинал потом оказался утерянным. Эту записку использовали в своих книгах два швейцарских историка — сторонники кандидатуры Наундорфа. Речь идет о работах Э. Навиля (1908) и Ф. Макюа (1922). Μ. Лешот писала о прибытии в Женеву в 1798 году ребенка, увезенного из Тампля. (Оба упомянутых историка относят этот приезд к 1803–1804 годам.) Луиго считает, что речь идет о двух его приездах (в 1794–1795 и 1804 годах). Интерпретация Луиго базируется на том, что «молодой Капет», как мы знаем из ряда свидетельств, страдал от нервного заболевания. Больного лечил доктор Бартелеми Химели — широко известный специалист по заболеваниям нервной системы. К 1804 году доктора уже не было в живых, и речь шла о предоставлении временного убежиша потерявшему память больному. Доктор Химели был врачом прусского короля Фридриха II и после его смерти вернулся в Женеву, сохранив тесную связь с придворными кругами Берлина. Семейство Химели, видимо, было знакомо с прусским дипломатом Гарденбергом (впоследствии министром и главой правительства). В 1794 году он был губернатором Невшателя — владения прусского короля — и послом в Берне. Вскоре после вступления на престол нового прусского короля Фридриха Вильгельма III сын доктора пастор Жан Жак Химели и его 10-летний племянник Фридрих Лешот посетили Берлин и были приняты королем и королевой Луизой, известной в истории Пруссии.

Отцом Фридриха был Жан Фредерик Лешот (1746–1824), до революции живший во Франции. Он участвовал в создании кукол-автоматов, рисовавших или игравших на музыкальных инструментах. Эти куклы были модной забавой в Версале накануне 1789 года. Жан Фредерик в 1786 году женился на Сюзанне Екатерине Химели, дочери доктора Бартелеми Химели. Его кузен Тите ди Генри Лешот (1752–1792) служил в швейцарской гвардии короля и был женат на Елизавете, кузине Сюзанны Екатерины. Оба Лешота были лично знакомы с членами королевской семьи. После падения монархии Жан Фредерик под псевдонимом Леба помогал роялистам бежать в Швейцарию. А его жена Сюзанна Екатерина рассказала своей внучке Марии Лешот (тогда маленькой девочке), что поддерживала переписку с Шарлоттой Робеспьер и сожгла эту корреспонденцию в присутствии Марии. Елизавета, овдовевшая в 1792 году, оставалась в Париже. Наряду с Жаном Фредериком Лешотом (по-немецки — Фридрихом), о котором уже шла речь, в семье были младший сын Георг, ставший отцом Марии Лешот (автора «Мемуаров»), и две сестры. Старшая была с 1805 года замужем за неким Луи Шеневьером. Он некоторое время жил в Англии и лишь в 1798 году отправился в Швейцарию, где выявились его тесные связи с известным роялистским шпионом Фош-Борелем, который под маской книгоиздателя являлся руководителем разведывательного центра, работавшего на графа Прованского (и, добавим, в какой-то мере также на английскую разведку). По мнению Луиго, «Шеневьер и его единомышленники пытались раскрыть тайну дофина с чувствами Ирода к Иисусу». Однако он не проник в тайну, которой владели другие члены семьи, хотя тщетные поиски следов дофина от Вандеи до Рима и были причиной ссоры между ним и его шурином Фридрихом Лешотом.

После 9 термидора «тайну Тампля» знали лишь Гарденберг, Бартелеми Химели и его племянница Елизавета Лешот, остававшаяся в Париже. Самый факт похищения, не более того, был известен Сюзанне Екатерине Лешот и Шарлотте Робеспьер. Все это и тогда, и в последующие годы совершенно ускользнуло и от находившегося поблизости в Солере центра группы конституционных монархистов, и от Фош-Бореля, который к тому же перебрался из Невшателя на север Германии, в Гамбург, продолжая свою активность в качестве роялистского разведчика. Местная легенда утверждает, что на ферме семьи Химели жил ребенок, которого считали французским принцем. Он исчез из поля зрения, когда в 1803 году к нему было привлечено внимание наполеоновской полиции (Швейцария была тогда оккупирована французскими войсками).

В 1806 году Фридрих неожиданно уехал, не сообщив родным о том, куда направляется. Позднее стало известно, что он принял участие в боевых действиях вольных стрелков против французских войск в Германии и был одно время заключен в тюрьму в Страсбурге (о том же рассказывал и Наундорф). После освобождения Фридрих совершил еще несколько таинственных путешествий и, как узнали родители, вновь был арестован французами в Вестфалии. На выручку Фридриха был послан Шеневьер, хотя трудно было сделать худший выбор. Шеневьер недолюбливал или даже ненавидел брата жены и в своих последующих рассказах родственникам пытался представить его в крайне невыгодном свете. Вместе с тем Шеневьер не догадался, кем является какой-то бродяга, которому покровительствовал Фридрих. В бродяге было легко узнать Наундорфа. Все это как будто подтверждают рассказы Наундорфа о его «бегстве» из Тампля и последующей жизни, вплоть до появления в Берлине. Первые мемуары Наундорфа появились в 1834 году, но потом были дезавуированы и заменены в ноябре 1836 года новыми, озаглавленными «Очерк истории несчастий дофина, сына Людовика XVI». Они были напечатаны в Лондоне адвокатом Грюо де ла Баром и другими советниками Наундорфа, без сомнения, с его полного согласия.

Наундорф не перенапрягал свою фантазию. Другой кандидат в дофины — Ришмон — ловко включил в свой рассказ для придания ему правдоподобия Фротте, Шаррета и еще нескольких известных персонажей. Новый же претендент не упоминал ни одной фамилии. «Он рассказывал совершенно фантастическую историю, которая ни с чем не совмещалась и не допускала никакой проверки, — отмечал М. Гарсон. — Неизвестно, ни кто вмешался в его судьбу, ни каким образом этот неизвестный смог проникнуть в Тампль… Дальше следовала цепь загадочных приключений, ни одно из которых не могло быть увязано с каким-либо известным фактом…»

Во втором, более подробном варианте своих воспоминаний Наундорф демонстрирует лучшее знание бытовых деталей жизни в Тампле, сообшает о ряде эпизодов, которые либо были уже известны из опубликованных сочинений, либо не поддаются проверке. Он вдобавок намекает, дабы избегнуть неприятных вопросов, что ему приходится многое скрывать, хотя неясно, какие мотивы требовали в Лондоне в 1836 году сохранения в секрете происшествий, происходивших в Тампле более чем за 40 лет до этого, в 1794 году. В рассказе содержится настоящая басня о том, что у него в Тампле была даже какая-то неизвестная гувернантка. Далее следовало повествование, как его, подменив манекеном, перевели из комнаты на втором этаже в тайник на четвертом этаже, где он провел сравнительно долгое время. Потом манекен заменили немым ребенком, а того, в свою очередь, — рахитичным мальчиком, который вскоре умер.

После посмертного вскрытия труп перенесли в тайник, а дофина, которому дали большую дозу опиума, спустили на второй этаж. Дальше его положили в гроб, который поставили в фургон. По дороге дофина спрятали в ящике на дне повозки, а гроб набили старыми бумагами, чтобы он сохранял прежний вес. После того как гроб был зарыт в братской могиле, дофин и его друзья вернулись в Париж. (Заметим, что, как явствует из официальных документов, гроб ребенка, умершего 8 июня 1795 года, был отнесен на руках, а не доставлен в карете на кладбище Сен-Маргерит в сопровождении муниципальной стражи.) Как повествуется дальше, в каком-то неизвестном месте в Швейцарии дофина поручили заботам гувернантки, он стал говорить по-немецки, забыл свой родной язык. Однажды ночью дом, где он жил, подвергся нападению, его увезли силой, провели через подземный ход в одиночную камеру, через некоторое время заставили принять снотворное и доставили связанным по рукам и ногам в какое-то огромное здание и поместили в сводчатом зале. Дофин ожидал, что его убьют, но в этом помещении появился закутанный в плащ человек с потайным фонарем в руках. Он вывел дофина в коридор, где тот увидел труп сторожившей его жестокой старухи тюремщицы. Спаситель проводил мальчика в какой-то гостеприимный дом, где поручил заботам молодой девушки по имени Мария.

Вскоре, однако, было решено, что этот дом является недостаточно надежным убежищем, и дофин вместе со своим покровителем отправился в дорогу. Их путь лежал через Милан в Венецию. В Триесте путники сели на корабль и после долгого путешествия и страданий, причиненных морской болезнью, высадились в незнакомом месте, про которое рассказчику сообщили, что оно находится в Северной Америке. Там дофин вновь встретился со своей гувернанткой, у которой брал уроки немецкого языка. Эта женщина вышла замуж за часовщика, который обучил его своему ремеслу. Часовщик и его жена умерли. Оставшись один на свете, дофин в свои 15 лет обручился с Марией. Вскоре на сиене появился его прежний спаситель, сопровождаемый человеком, которого называли «охотником». Тем временем неизвестные преследователи снова напали на след дофина. Пришлось спешно бежать. Его дом оказался заминированным и взлетел на воздух после их отъезда. Беглецы скрывались в пешере, потом сели на корабль, не подозревая, что его капитан был в числе преследователей. Мария и спаситель были отравлены, а дофин и «охотник» доставлены во Францию и брошены в тюрьму. Вскоре после этого дофина с завязанными глазами в закрытой карете доставили в какую-то небольшую комнату, где от него тщетно требовали подписать отречение от престола. Однажды в комнату, где содержали дофина, вторглись трое незнакомцев в черных масках. Они привязали его к стулу, двое при этом держали его силой, тогда как третий вынул из кармана какой-то портрет и, кидая взгляд то на последний, то на связанную жертву, подал знак своим сообщникам, которые вооружились небольшими инструментами с множеством острых шипов, напоминающими связки иголок. Этими инструментами они искололи лицо юноше, нанеся бесчисленные ранения. Дофин истекал кровью. Люди в масках губкой, пропитанной какой-то жидкостью, обмыли лицо, что только еще больше изуродовало его, и удалились с сатанинской усмешкой, не произнеся ни единого слова. (Это происшествие, как отметил М. Гарсон, легко объясняет недоумение, которое могло бы возникнуть из-за несхожести некоторых черт лица Наундорфа с сохранившимися портретами Шарля Луи, что, впрочем, не помешало сторонникам претендента «узнать» в нем дофина.)

Через несколько дней незнакомцы в масках вернулись и усадили дофина в карету. У одного из незнакомцев случайно сдвинулась маска, и дофин с изумлением узнал в нем «охотника». Тот сразу же подал ему знак молчать. «Охотник» втерся в ряды преследователей, чтобы спасти его. Карета опрокинулась, воспользовавшись этим, дофин и «охотник» бежали, сумели встретиться в Эттенгейме с герцогом Энгиенским, близким родственником королевской семьи. Потом беглецов снова поймали и препроводили в тюрьму Страсбурга, а оттуда дофина увезли и бросили в подземную темницу какого-то замка. Дофин с помощью «охотника» опять бежал, его поймали, ему снова удалось спастись и после многих приключений добраться до герцога Брауншвейгского. Тот дал ему эскорт, который подвергся нападению. Дофина еще два или три раза заключали в тюрьму, откуда он снова и снова спасался бегством. Ему приходили на помощь какие-то старики и старухи. Однажды в дороге он встретил неизвестного, который дал ему паспорт на имя Наундорфа, что позволило ему обосноваться в Берлине в качестве часовщика. Там он передал бумаги, которые сумел сохранить и которые устанавливали его подлинное имя и происхождение, полицей-президенту Берлина Лекоку. Бумаги бесследно исчезли, и он был лишен возможности доказать, кем является.

Впрочем, один эпизод, хотя он тоже не поддается полной проверке, все же сам по себе не выглядит неправдоподобным. Первоначально в своем заявлении властям Брандербургской тюрьмы 23 сентября 1825 года и впоследствии в своих рассказах Наундорф утверждал, что в 1810 году на границе Чехии вступил в отряд вольных стрелков под руководством герцога Брауншвейгского — Эльса, который вел партизанскую войну против наполеоновских войск, расквартированных в Германии. В стычке под Дрезденом дофин был тяжело ранен, попал в плен и после излечения был направлен этапом во Францию. Там в одной церкви, где колонна пленных остановилась на отдых, ему вместе с неким Фридрихом удалось бежать. Они отправились в Берлин и пытались поступить в гусары. Наундорфу как иностранцу это не было разрешено. Тогда-то он и явился к полицей-президенту Берлина Лекоку. Пленных стрелков, которых французские власти рассматривали как преступников, действительно направили на каторгу в Тулон, откуда они были освобождены по амнистии в следующем году. Нет ничего невероятного в том, что в данном случае Наундорф передает подлинный эпизод из своей жизни, который, разумеется, не подтверждает ни одну из остальных частей его повествования.

Рассказ Наундорфа о последовавших событиях в отличие от всего предшествующего легко поддается проверке. Из Берлина он перебрался в Шпандау, потом в Кроссен, был (разумеется, ложно, по его уверениям) обвинен в фальшивомонетничестве и тогда открыто объявил о своем подлинном имени. Рассказ Наундорфа заполнен ссылками на анонимных «покровителей» и «преследователей», мотивы действий которых не поддаются разумному истолкованию, а все повествование составлено так, что не допускает возможности никакой проверки. Нередко явно для достижения такого результата Наундорф заявлял, что в том или ином случае опускал ряд подробностей и эпизодов, поскольку, мол, это необходимо из каких-то только ему известных соображений предосторожности. Рассказ этот вдобавок, как справедливо напоминал М. Гарсон, повествует о времени, когда во Франции, Австрии и Пруссии, где происходили эти таинственные и не оставившие ни малейших следов в документах аресты, преследования, бегства, существовали четко действовавшая полиция и судебная система. М. Гарсон назвал рассказ Наундорфа «попросту смешным романом». Краткий пересказ этих мемуаров не способен передать их характер, по словам А. Кастело, «колеблющийся между абсурдным и невозможным».

Напротив, А. Луиго, отвергая некоторые несуразицы мемуаров, готов видеть доказательства правдивости рассказа Наундорфа в его… явной неправдоподобности, поскольку выдумать можно было бы нечто не столь невероятное. Однако, сколь ни кажутся вымышленными отдельные эпизоды, они свидетельствуют, что Наундорф продолжал все это время находиться под наблюдением каких-то закулисных политических сил. Сторонники Наундорфа ссылаются на важные показания, приписываемые целому ряду лиц, причем показания, будто бы зафиксированные письменно, но все соответствующие бумаги неизменно оказываются исчезнувшими. Читателю предлагают основываться на пересказах из третьих рук, причем отделенных полувековым, а то и вековым промежутком от самих свидетельств. А. Луиго, опять возведя нужду в добродетель, предлагает видеть в этом существование таинственной руки, из «государственных интересов» систематически уничтожавшей «опасные» документы. Как уже отмечалось, Луиго хотел бы видеть доказательство правдивости Наундорфа из материалов, которые обнаруживаются при изучении «швейцарского следа».

Можно было бы согласиться с Луиго, если не вспомнить, что все поездки Фридриха Лешота и Шеневьера нам известны лишь из рассказа племянницы Фридриха Марии, которая, по ее собственным словам, узнала о них маленькой девочкой из уст своей бабушки через почти 40 лет после описываемых событий, и что сама Мария Лешот впервые поведала об этом миру еще через полстолетия с лишним, уже в конце XIX в. Стоит ли добавлять, что в 1845 году — год смерти Наундорфа — его претензии и рассказанные им приключения были широко известны и вполне могли повлиять на «признание» бабушки, которой, кстати, было в то время уже 90 лет, своей внучке, которой было всего 11? Неясно также, что побуждало Марию Лешот молчать более чем полстолетия. Именно этих соображений, думается, достаточно, чтобы не следовать за рассказом Марии Лешот о дальнейшей судьбе Фридриха Лешота, который, видимо, с умыслом или без такового был написан для того, чтобы подкрепить утверждения Наундорфа.

Как мы упоминали, в рассказах Наундорфа о его приключениях немалое место занимает некий «охотник», «егерь Жан», который, как позднее выяснилось, носил фамилию Монморен. Это наводило на мысль, что речь, возможно, идет о каком-то родственнике королевского министра иностранных дел Монморена. Однако в 1929 году была сделана попытка другой идентификации личности «егеря Жана». Майор Казенав де ла Рош, наундорфист, в книге «Людовик XVII, или Заложник революции» на основе изучения архивов наполеоновской полиции утверждает, что «Монморен» — псевдоним Казимира Лесейньера, морского офицера. Вымышленную фамилию он использовал, подвизаясь в качестве агента «Корреспондас», крупной разведывательной организации, созданной английской разведкой в сотрудничестве с роялистами и действовавшей с 1792 года в течение целых полутора десятков лет.

Из официальной переписки о Лесейньере, в которой участвовали сам наполеоновский министр полиции Фуше, министр внутренних дел Шампаньи, генералы, префекты, видно, что он предпринимал неоднократные попытки как-то легализовать свое положение во Франции в годы Директории, Консульства и Империи, даже стремился занять место мэра города Сен-Валери, чрезвычайно важного пункта для переправки шпионских донесений и занятия контрабандой. Французские власти, в целом отлично осведомленные о роли Лесейньера в «Корреспонданс» и других подобных организациях, решительно пресекли его планы заделаться мэром и другие подобные прожекты, но от соблазна использовать опытного разведчика в качестве шпиона-двойника, видимо, не удержались, хотя и не строили на его счет никаких иллюзий. В качестве капитана корабля Лесейньер совершил в 1801 году путешествие на острова Карибского бассейна, в Вест-Индию, а не в Ост-Индию, как первоначально давал понять. На обратном пути его корабль был перехвачен англичанами, но потом отпущен. Вернувшись в Гавр, он на короткий срок посетил Швейцарию. Лесейньер стал, видимо, шпионом в пользу Англии, наблюдая за передвижением французских кораблей. В 1808 году Лесейньер исчез из Гавра, имея при себе необходимые документы на право поездки, но больше уже не возвращался. Майор Казенав, обследовавший место рождения разведчика, не обнаружил среди документов, отражающих акты гражданского состояния родственников Лесейньера, никакого свидетельства о его смерти.

А. Луиго считает, что ничто не противоречит отождествлению Лесейньера-Монморена с «егерем Монмореном» в рассказах Наундорфа. Мы не будем следовать за А. Луиго в его стремлении подыскать приемлемые «кандидатуры» для Марии и ее отца, найти свидетельства, подтверждающие их путешествие в Европу и гибель, роль во всем этом «егеря Монморена» из «Мемуаров», отождествить других лиц, там упоминаемых, с реальными персонажами во Франции и Ирландии, объяснить все неувязки тем, что Наундорф пережил во второй раз нервное потрясение, приведшее к полной потери памяти, и т. п.

В 1908 году появилась книга некоей Лжорджины Уэлдон, бывшей актрисы варьете, заполненная по большей части различными фантазиями по поводу «тайны Тампля». В частности, Дж. Уэлдон утверждала, что в XVIII в. в Пруссии под именем графа Наундорфа проживал Александр Тронсон дю Кудре, которого считали незаконным сыном Людовика XV. Из этой информации можно извлечь, что в Пруссии фамилия Наундорф была псевдонимом для «незаконных» отпрысков династии Бурбонов. Книга Уэлдон, из которой А. Луиго позаимствовал многое для своей концепции, была написана в начале XX в., в годы расцвета антимасонского мифа. Уэлдон, а вслед за ней и Луиго, как и следовало ожидать, включили многие детали этого мифа в свои сочинения. А. Луиго ссылается на вышедшую в 1970 году действительно фундаментальную монографию Л. Ле Форестье об оккультном течении в германском масонстве XVIII в., но ссылки на этот труд служат лишь для утверждения решительно отвергнутых современной наукой слухов, будто ордена иллюминатов и золотых розенкрейцеров существовали и после их роспуска в 80-е годы XVIII в. Это, мол, был лишь отправной пункт «секретного движения», которое глубочайшим образом затронуло французскую революцию, стояло за борьбой партий, в частности политических группировок внутри якобинского блока в 1794 году, и, конечно, за увозом дофина из Тампля. Не будем останавливаться на этих давно опровергнутых вымыслах.

Вызывает вопросы или по крайней мере чувство недоумения содержание договора, заключенного между голландским правительством и Наундорфом 30 июня 1845 года, менее чем за два месяца до смерти претендента. Согласно этому договору, часовщик из Берлина неизвестного происхождения назначался директором Политехнической мастерской с выплатой ему в первые четыре года 72 тыс. флоринов, а после доработки его изобретений — фантастической суммы — 1 млн. флоринов. Хотя «бомба Бурбона», изобретенная Наундорфом, использовалась потом в голландской армии в течение целых 60 лет, тем не менее, как писал в 1953 году голландский архивист Остербан, этот документ напоминает все же не деловую сделку, а галлюцинации, знакомые по романам Гофмана. Мотивы, определившие поведение голландского правительства, остаются неясными. Объяснения эвазионистов, утверждавших, что оно диктовалось желанием раскрыть наконец тщательно охранявшуюся (в течение целого полувека!) тайну, в сохранении которой было заинтересовано несколько европейских держав, весьма невразумительны. Но не очень убедительным кажется и предположение М. Гарсона, что это поведение было продиктовано желанием голландского короля Вильгельма II и его правительства путем такого признания «прав» Наундорфа причинить неприятности французскому королю Луи Филиппу, войска которого в 1830 году активно содействовали отделению Бельгии от Нидерландов.

Один из еще не опровергнутых аргументов защитников претендента — это сохраняющаяся неизвестность места рождения Наундорфа. Но мало ли есть людей, происхождение которых не удается выяснить, особенно если они сами принимали меры, чтобы скрыть свое прошлое! Поиски обнаружили, что Наундорф даже после своей женитьбы выдавал некоторое время себя за лютеранина, а не за католика. Путем сопоставления ряда бумаг из немецких архивов можно с известной долей правдоподобия отождествить Наундорфа с Карлом Вергом — дезертиром из прусской армии.

Тем не менее это отождествление базируется лишь на предположениях. К тому же во время произведенного в сентябре 1950 года медицинского анализа останков Наундорфа эксперт доктор Хулст заявил, что, судя по скелету, исключено, чтобы Наундорф умер в возрасте старше 60 лет. Если бы Наундорф был дофином, ему в момент смерти, в 1845 году, было бы как раз 60 лет, а Карлу Вергу, родившемуся в 1777 году, было бы 68 лет.

В паспорте, полученном Вергом в 1812 году, указывалось, что у него черные глаза и волосы. Если верить этим данным, исключается отождествление Верга с Наундорфом. Добавим, что паспорт был выдан тем же берлинским полицмейстером Лекоком, который еще в 1810 году снабдил документами Наундорфа. Верг служил в полку герцога Брауншвейгского, а в него, если верить точности разысканных архивных данных, принимали рекрутов ростом не ниже 1,76 метра. Наундорф был значительно ниже — 1,68 метра.

Имеется свидетельство, будто бы дочь герцога Беррийского подтверждала признание ее отцом притязаний Наундорфа, о чем претендент неоднократно заявлял. Очевидно также, что часовой подмастерье в 1810 году возбуждал почему-то особый интерес у берлинского полицмейстера Лекока.

Может быть, Наундорф имел какое-то отношение к бегству из Тампля, если оно имело место. Это может объяснить знание им каких-то подробностей жизни дофина, чем он и убедил мадам Рамбо и других бывших придворных Марии-Антуанетты. Один из участников судебного процесса 1954 года, затеянного потомками Наундорфа для юридического признания его «прав», заметил, что вопрос может получить окончательное решение, вероятно, только в двух случаях — если будут найдены какая-то тайная бумага, которая исходила бы от Бурбонов и признавала бы притязания Наундорфа, или документ, который устанавливал бы происхождение «берлинского часовщика».

В 1986 году в Париже вышел в свет роман Жаклин Монсиньи «Король без короны», в которой автор сообщает, что будто бы нашла в небольшом городке в Новой Англии (на северо-востоке США) документы, свидетельствующие о пребывании там дофина, который уже носил фамилию Наундорф.

Полемика продолжается. Вышли в свет новые объемистые книги эвазионистов и их оппонентов. П. Сори издал книгу «Людовик XVII. Маленький прини Тампля» (Париж, 1987), демонстративно даже не упоминая о «загадке» и не касаясь ни одного из документов (подлинных или подложных), введенных в научный оборот эвазионистами.

Одновременно появилась книга Эдмона Люплана «Жизнь и смерть Людовика XVII» (Париж, 1987). В ней были использованы и новые архивные материалы, которые освещают некоторые обстоятельства, сопутствующие пребыванию дофина в тюрьме, но не очень продвигающие решение «загадки Тампля».