Театр. Том 2

Tu regere imperio populos, Romane, memento[1].

Pauca, sed a pleno venientia pectore veri[2].

Civis obit, inquit, multum majoribus impar

Nosse modum juris, sed in hoc tamen utilis aevo,

Cui non ulla fuit justi reverentia: salva

Libertate potens, et solus plebe parata

Privatus service sibi, rectorque senatus,

Sed regnantis, erat. Nil belli jure poposcit:

Quaeque dari voluit, voluit sibi posse negari.

Immodicas possedit opes, sed plura retentis

Intulit: invasit ferrum; sed ponere norat.

Praetulit arma togae, sed pacem armatus amavit;

Juvit sumpta ducem, juvit dimissa potestas.

Casta domus, luxuque carens, corruptaque nunquam

Fortuna domini. Clarum et venerabile nomen

Gentibus, et multum nostrae quod proderat urbi,

Olim vera fides, Sylla Marioque receptis,

Libertatis obit: Pompeio rebus adempto

Nunc et ficta perit. Non jam regnare pudebit

Nec color imperii, nec frons erit ulla senatus

O felix, cui summa dies fuit obvia victo,

Et cui quaerendos Phartium scelus obtulit enses!

Forsitan in soceri potuisset vivere regno.

Scire mort, sors prima viris, sed proxima cogi.

Et mihi, si fatis aliena in jura venimus,

De talem, Fortuna, Jubam: non deprecor hosti

Servari, dum me servet cervice recisa[3].

Решенье принял рок, и дождались мы вести,

Что зятю им в удел назначено и тестю.

Пока бессмертные в совете длили спор,

Произнесен за них Фарсалом приговор^{15}.

Разлив и буйство рек, которым места мало

От крови родственной в привычных руслах стало;

Нагромождение орлов^{16}, оружья, лат

В полях, где над землей плывет тяжелый смрад;

И груды мертвецов, лишенных погребенья,

За что обрушится самой природы мщенье

На тех, кто жив и кто, оставив трупы гнить,

Заразу в воздухе им дал распространить, —

Вот знак, что у судьбы в суде ее верховном

По праву сильного Помпей сочтен виновным.

Злосчастный этот вождь, что так обласкан был

Фортуной ветреной, но больше ей не мил,

Своим падением являет миру снова

Пример превратности величия земного.

Разбитый, он бежит, он, чьих побед число

Лишь с доблестью его сравнимо быть могло,

И направляется, спеша от тестя скрыться,

К нам, нашим гаваням, твердыням и столице —

К пределам, где, ведя с титанами войну,

Нашли прибежище и боги в старину.

Он мнит: Египет наш, его призыву внемля,

Спасти, как небо спас, теперь сумеет землю

И мир, шатнувшийся под тяжестью невзгод,

Сочувственным плечом бесстрашно подопрет.

Став ныне беглецу врагами иль друзьями,

Мы превратим наш край, обильный чудесами,

В гробницу иль оплот свободы мировой:

Судьбу вселенной всей Помпей везет с собой.

Обдумать надо нам, поддержим ли его мы.

Он ветвь масличную^{17} нам принесет иль громы,

Рискуя скипетром и головой того,

Чей стал отец царем по милости его^{18}.

Должны ли мы принять участие в Помпее,

Иль нам его во прах низринуть поскорее?

Бедой грозит одно, сулит другое стыд.

Несчастья я боюсь, позор меня страшит.

Как я ни поступлю, Фортуна так упряма.

Что не избегнуть мне опасности иль срама.

Я перед выбором поставлен роковым.

Так подскажите мне, идти путем каким.

Победу Цезаря в борьбе междоусобной

Лишь мы свести на нет иль довершить способны,

И ни один из тех, кто троном обладал,

С советом дел важней вовек не обсуждал.

Пресветлый государь! Где тяжбу меч решает,

Там право — звук пустой, который жить мешает,

И кто пытается отстаивать закон,

Тот не блюдет его, а лишь колеблет трон.

Чужие и свои оценим трезво силы.

Помпей разбит, ему удача изменила.

Он не от одного лишь Цезаря бежит:

Ему проклятья шлют сенат, чей цвет лежит,

Фарсальским коршунам добычей став позорной,

В полях, дымящихся еще от крови черной;

И Рим, который он обрек навек ярму,

Верх над собою взять дав тестю своему;

И те союзные державы, чьи народы

Он разорил дотла, готовя рать к походу,

Чьих подданных в бою бесцельно погубил,

Чьи троны покачнул и скипетры разбил.

Причина общих бед, внушая всем презренье,

Он ото всех бежит под гнетом пораженья.

Того, кто стольким враг, не защитить тебе.

Мог только он один спасти себя в борьбе,

Но раз не смог, падет теперь неотвратимо.

Поднимешь ли ты груз, согнувший плечи Рима,

Похоронивший мир под тяжестью своей,

Груз, под которым ниц повержен сам Помпей?

Поддерживая тех, кто стал нелюб Фортуне,

Из чувства долга мы собой рискуем втуне:

Ведь верность, коль ее блюсти расчета нет,

Хотя и красит нас, но нам приносит вред,

На нас столь тяжкие удары навлекая,

Что не властна смягчить их слава никакая.

Не жди, пока твой край опустошат они.

К бессмертным и судьбе, мой государь, примкни,

Несправедливость им в упрек не ставь напрасно,

А с трепетом склонись пред волей их всевластной.

Покорность изъяви веленьям их любым

И побежденного добей в угоду им.

Он направляется, страшась небесной мести,

Сюда, чтоб ею ты постигнут был с ним вместе,

Чтоб голова его, что чудом спасена,

В могилу близкую упала не одна.

Его прибытье к нам — преступное деянье,

Не знак доверия, а дружбы осмеянье:

Он не щадит того, кем должен дорожить.

Суди же сам, мой царь, достоин ли он жить.

Не обмани Помпей твоих надежд, властитель,

Плыви он с Лесбоса к тебе, как победитель,

Ты с ликованием его принять бы мог;

Но раз он побежден, пеняет пусть на рок.

Мне враг не сам Помпей, а лишь его несчастье.

Богам покорствуя, удел свой буду клясть я

И с горестью вонжу в изгнанника кинжал,

Который Цезарю уже предназначал.

Дай поступиться, царь, нам головой Помпея,

Чтоб не пришлось тебе пожертвовать своею,

И пусть предателем молва тебя честит.

Тот не удержит власть, кто верность слову чтит.

Где к средствам прибегать не склонны без разбора,

Там заколеблются устои трона скоро.

Коль не дерзает царь стать выше, чем закон,

Вред справедливостью чинит престолу он:

Боясь ее презреть, он всех начнет бояться.

Чтоб все возмочь, ни с чем должны мы не считаться

И добродетели бесплодной предпочесть

Злодейство, если в нем нужда державе есть.

Вот мнение мое. Ахилла и Септимий,

Быть может, выступят с советами иными —

Пусть! Главное — того, кто побежден, добить,

Чтоб победителя ничем не оскорбить.

Потин, конечно, прав, мой повелитель юный.

Да, доблестный Помпей в опале у Фортуны,

Но кровь его для нас священна быть должна:

В Фарсале, царь, — и то не пролилась она.

Злодейство совершить не грех для пользы трона,

Но на него идти покуда нет резона:

Кто побежденному не тщится пособить,

Тот победителя не может оскорбить.

Вне схватки ты стоял, вне схватки стой и дале,

То Цезарю воздав, что все ему воздали.

Но если даже чтить его как божество,

Такая жертва все ж чрезмерна для него,

И будет в том, что гость падет ему в угоду,

Бесчестье и тебе и твоему народу.

Помпею не помочь довольно нам сейчас.

Не станет порицать молва за это нас.

Да, ты его должник: он Рим в былые лета

Склонил вернуть престол покойному Авлету.

Но иногда царям признательность чужда:

Гостеприимцами нельзя им быть всегда.

Чем ни был бы монарх кому-нибудь обязан,

Любовью к подданным он неразрывней связан

И вправе не платить по счету своему,

Коль надо лить их кровь для этого ему.

Столь многим ли, к тому ж, рискнул Помпей всесильный,

Чтоб твоему отцу отдать наш край обильный?

Он из тщеславия пошел на шаг такой,

Всем показать стремясь, как вознесен судьбой

Услугу оказал он нам, но лишь словами:

Без денег Цезаря Помпей с его речами,

Хотя на форуме горазд он говорить,

В Египте б не сумел Авлета водворить.

Витийствовал он там, где Цезарь делал дело.

Себя в расчете с ним считай отныне смело:

Ведь на худой конец и ты замолвишь, царь,

Словечко за него, как за тебя он встарь.

Не дать ему приют есть у тебя причина:

Впустив его сюда, ты впустишь властелина,

Чьей будешь волею, хоть он и побежден,

В своих же собственных владеньях пригнетен.

Не убивай его — лишь отошли отсюда,

Но коль он должен пасть, я первый счастлив буду

Покончить с ним еще до истеченья дня

И никому не дам опередить меня.

Как римлянину, царь, мне тесть и зять знакомы.

В твоих руках Помпей, к тебе нуждой влекомый.

Тобою может быть он прогнан, иль спасен,

Иль выдан Цезарю живым, иль умерщвлен.

Спася его, себя обрек бы ты паденью.

Обдумаем теперь три прочие решенья.

Прогнав его, ты в нем врага приобретешь

И к победителю в доверье не войдешь,

Затем что вновь войну на суше и на море

Противников твой шаг начать заставит вскоре,

И будет от нее им столько маяты,

Что в ней окажешься у них виновным ты.

Помпея выдавать нам тоже, царь, некстати.

Что, если Цезарю простить придется зятя

И ложной добротой прикрыться, как щитом,

Чтоб милосердьем он кичиться мог потом,

Чтоб стал рабом ему Помпей, им пощаженный,

И с рабством свыкся Рим, всем этим обольщенный?

Тогда за то, к чему тобою принужден,

Тебя, как и Помпей, возненавидит он.

Чтоб Цезарю помочь и Цезаря прославить,

От преступления и от стыда избавить,

Вели — и мы его соперника сразим.

Грех будет на тебе, а выигрыш — за ним.

Лишь так мы с Цезарем сдружить тебя сумеем;

Лишь так избудешь ты свой страх перед Помпеем;

А коль, Ахилле вняв, дерзнешь не внять судьбе,

Как в том, так и в другом врага найдешь себе.

В речах о том, кто прав и кто не прав, нет проку.

К сметающему все примкнем и мы потоку.

Я мненья большинства держусь: велит расчет

Придать событиям нам нужный оборот.

Довольно Рим к тому нас приучал от века,

Что выше римлянин любого человека.

Пусть вместе с вольностью свою утратит спесь:

В крови Помпеевой она утонет днесь.

Придется римлянам отвыкнуть от гордыни:

Тиранам мира мы дадим тирана ныне

И року пособим надеть ярмо на них,

Завоевателей всех государств земных.

Рабом ты станешь, Рим, и тем царям исконным,

Которых ты согнул под игом беззаконным,

Льстить будет Цезарю отрадней потому,

Что, как они, ты сам начнешь кадить ему.

Ступайте тотчас в порт, Ахилла и Септимий,

И преступлением мое прославьте имя,

А грех ваш на себя приму я тем скорей,

Что приведен не зря богами к нам Помпей.

Веление царя не может быть не право.

Так укрепите ж мощь египетской державы

И помните, что я вам в руки отдаю

Судьбу и римского народа и свою.

Мою сестру, Потин, разгневает все это.

Душеприказчиком покойного Авлета

Является Помпей, и мнит она, что он

Разделит между мной и ею отчий трон.

Дружила встарь она с Помпеем и считает,

Что скипетр ей вручить желанье он питает,

Что суждено владеть по милости его

Ей половиною престола моего,

И снова, как огонь, сокрытый под золою,

В ней разгорается тщеславие былое.

Царь! Вот еще резон, хоть он не назван мной,

Скорей покончить с тем, кто осужден судьбой.

Не сомневаюсь я: Помпей соблюл бы свято

То завещание, что передал когда-то

Ему родитель твой, чей был он друг и гость,

И полстраны тебе сестре б вернуть пришлось.

Нет, ненависть в тебе я к ней не разжигаю,

На узы родственной любви не посягаю.

Сестру не от себя — от трона отгони.

Мы правим только там, где правим мы одни.

Ни с кем не делит власть политик осторожный;

Встав на подобный путь, ее лишиться можно,

И государству вред… Но вот твоя сестра!

Царь! Входит в порт Помпей.

Его встречать пора.

Туда отправлены Ахилла и Септимий.

Доставлен во дворец ко мне он будет ими.

Что? Ты Септимия с Ахиллой шлешь за ним?

Коль мало их с него, вослед отправься им.

Как! Встретить ты его стыдишься в день прибытья?

Честь своего венца не смею уронить я.

Ты вспомнил о венце? Так не забудь припасть

К руке, которая тебе вручила власть.

Великий человек достоин уваженья.

Тот больше не велик, кто проиграл сраженье.

Нет, хоть и сломлен был наш гость в борьбе с судьбой,

Все тот же он Помпей и благодетель твой.

Он — тень и дал не мне корону, но Авлету,

Чья тень и наградит пускай его за это.

Помпею пособит, быть может, наш отец,

Коль к статуе его с мольбой взовет беглец.

Так вот как за добро Помпею здесь воздали!

Добра я не забыл, но помню о Фарсале.

И помыкаешь тем, чья рать побеждена?

Успех — вот от чего зависит нам цена.

Навстречу пришлецу, коль хочешь, выйди тоже,

Но знай, что и в порту пойти на дно он может.

Как! Может и в порту Помпей на дно пойти?

Ужели ты его замыслил извести?

Я делаю лишь то, что небо мне внушает

И что мою, сестра, державу возвышает.

Я вижу, что тебе вливают в сердце, брат,

Потин и прочие своих советов яд.

Тираны грязные, они тебя…

Не скрою,

Царевна, что совет царю был подан мною…

Потин! Я говорю с царем. Изволь молчать,

Пока не разрешу тебе я отвечать.

Прошу я потерпеть тебя, слуга мой честный.

Мне преданность твоя и спесь ее известны,

Но все ж с царевной ты вступать не вправе в спор.

О царь! Раскаяться не поздно до сих пор.

Отринь внушения советника дурного

И добродетели былой исполнись снова,

Той добродетели, которою с пелен

По милости богов правитель наделен.

Посмела именем Помпея ты прикрыться,

Затем чтоб говорить со мною, как царица,

И добродетели взялась меня учить,

Чтоб было мне трудней расчет твой обличить.

К Помпею лишь затем полна ты состраданья,

Что у него в руках отцово завещанье.

Так иль не так, сестра?

Отвечу, не тая:

Лишь благодарностью руководилась я.

Мне было б выгодней, расчет в виду имея,

Стоять за Цезаря и позабыть Помпея.

Узнай же тайну, царь, что я хотела скрыть,

И больше не дерзай ничем меня корить.

Когда, восстав, прогнал народ Александрии

Покойного отца с престола в дни былые,

Поехал в Рим Авлет^{19} и взял с собой детей,

Чтобы разжалобить сенат бедой своей.

Почти младенцем, брат, ты был еще в то время,

А я — уже в таких годах, что перед всеми

Раскрылась в первый раз та скромная краса,

Которою меня взыскали небеса.

Пленился Цезарь мной, и быть горда могу я

Уж тем, что он питал открыто страсть такую;

Но вызов римлянам сенат в ней увидал,

И Цезарь действовать через Помпея стал.

Помпей ему помог своим влияньем в Риме,

Чем был в последний раз скреплен союз меж ними

И что, как знаешь ты, спасло в ту пору нас.

Но пыл влюбленного на этом не угас.

Не удовлетворясь тем, что по просьбе тестя

Нас поддержал Помпей — и Рим с Помпеем вместе,

Он щедрость проявил, которой меры нет,

И нам свою казну открыл за сердцем вслед.

Его любви ко мне залогом стало первым

То, что считается войны и власти нервом:

Нам Цезарь тысячу талантов^{20} дал взаймы,

И трон с их помощью себе вернули мы.

Пред смертью вспомнил царь, родитель наш, об этом,

И в завещании указано Авлетом,

Чтоб властью я с тобой владела наравне,

Как долею того, чем он обязан мне.

А ты, не ведая событий подоплеки,

В пристрастии ко мне шлешь мертвецу упреки

И думаешь, что им каприз руководил,

Когда он дочери полдолга заплатил.

Искусно басню ты измыслила, нет спора.

Мне Цезарь написал, что здесь он будет скоро,

И не успеет день, быть может, промелькнуть,

Как ты увидишь то, чего не ждал отнюдь.

Недаром говорю я как царица ныне.

Ведь обходился ты со мною как с рабыней

И, у меня отняв наследие отца,

С презреньем надо мной глумился без конца.

Я, чтобы избежать отравы иль кинжала,

Твоих советников бесстыдных ублажала.

Им даже льстила я, наследница царей!

Но мне вернут мое иль Цезарь, иль Помпей.

Тот иль другой на трон меня посадит снова,

Как бы ни строили Потин с Ахиллой ковы.

Вот сам и рассуди теперь, обидчик мой,

В чем состоит расчет, который движет мной.

Друг! Верить нам иль нет гордячке злоязычной?

Услышанному, царь, дивлюсь я безгранично.

О тайне, что твоя сестра открыла здесь,

Я не подозревал, как и никто поднесь,

И мне препятствуют тревога и смятенье

Прийти к какому бы то ни было решенью.

Не сохранить ли жизнь Помпею?

Нет, затем,

Что это гибелью грозило бы нам всем.

Ты Клеопатре враг. Она горда, прекрасна,

И Цезарю, коль впрямь ее он любит страстно,

В дар надо голову Помпея поднести,

Чтобы от происков сестры тебя спасти.

Не забывай: она умна неимоверно.

Что ум в сравнении с услугой столь безмерной!

А вдруг поддастся ей великий Цезарь все ж?

Тогда ты угождать и льстить сестре начнешь.

Но, не довольствуясь советами моими,

Узнай, что думают Ахилла и Септимий.

Пойдем и с башни, друг, на их посмотрим труд

И все решим, когда они назад придут.

Да, я его люблю и пламенно и страстно,

Но ослепить мой дух любовь моя не властна,

И побежденному заплатит он сполна,

Как победителем я ни увлечена.

Та, кем любим такой, как он, герой и гений,

Обязана во всем быть выше подозрений,

И перестала бы себя я уважать,

Пытаясь низостью приязнь его стяжать.

Как! Любишь Цезаря ты всей душой своею

И хочешь, чтобы встал Египет за Помпея,

Направил беглеца опять на путь побед

И тем последствия Фарсала свел на нет?

Не много же любви ты придаешь значенья!

Цари себя смирять умеют от рожденья:

Сознанием того они наделены,

Что долг предпочитать всегда страстям должны.

У них в крови — на все идти во имя славы.

Пока они себе верны, цветет держава,

А там, где начал вдруг народ роптать на них,

Лишь на советниках вина лежит дурных.

Вот почему теперь Помпея ждет кончина.

Ему бы Птолемей помог, не будь Потина.

Он, веря подлецу, на подлость сам пошел;

А верил бы себе — как царь себя бы вел.

Ты любишь Цезаря и все же враг его ты?

Достойное его и чуждое расчета

Питаю чувство я.

Взаимна ль ваша страсть?

Надеюсь.

Но могла ты и в ошибку впасть.

Знай, не откроется в любви неразделенной

Особа, чье чело украшено короной:

Хранить молчание велят ей сан и честь,

Коль во взаимности хоть тень сомненья есть.

Еще когда пришлось нам в Риме находиться,

Я в чувствах Цезаря успела убедиться,

И каждый день с тех пор он, даже на войне,

Посланья пылкие шлет с вестниками мне.

Повсюду, где врагов он к бегству принуждает,

Успех его ведет, любовь сопровождает;

Смиряя Галлию, Испанию и Рим,

Венок лавровый он кладет к ногам моим

И тою же рукой, которая вздымала

Клинок, дымящийся от крови, в день Фарсала,

За стилос^{21} жалобный хватается с тоской

И пишет мне, что он навеки пленник мой.

Да, не забыл и в день победы он о милой,

И коль усердия не меньше в нем, чем пыла,

Или, верней, коль шторм не остановит флот,

В Египет нынче же мой Цезарь приплывет.

Увидеться затем ему со мною надо,

Чтоб обрести во мне за ратный труд награду.

Мне сердце предложить и руку хочет он,

Чье мановение для всех владык закон,

И коль я откажу ему в желанье этом,

Несчастен станет тот, кто правит целым светом.

Не злоупотребишь, как смею думать я,

Ты властью, что дает тебе краса твоя:

Коль счастье Цезаря зависит от тебя лишь,

Отказом ты его вовек не опечалишь.

Но что хорошего сближенье с ним сулит,

Когда в супружестве уже он состоит

И уважать жену в Кальпурнии обязан,

Коль скоро узами святыми с нею связан?

Теперь не то, что встарь: к разводам Рим привык.

От всех препятствий нас избавит это вмиг:

Ведь Цезарь опытен в делах такого рода —

В дом и Кальпурнию он ввел путем развода^{22}.

А вдруг с тобою он расстанется, как с ней?

Быть может, счастье мне отмерено щедрей;

Быть может, красотой и верностью своею

Надежней удержать я Цезаря сумею.

Но пусть судьба сама решает, что и как.

Коль брак возможен с ним, вступлю я в этот брак

И буду прославлять удел свой несравненный,

Хоть день пробыв женой властителя вселенной.

Чем честолюбие ни почитал бы свет,

Достоинство оно иль корень многих бед,

Я с детства не чужда ему, единой страсти,

Приличествующей тем, кто рожден для власти,

Но я хочу, чтоб нас оно вело путем,

На коем мы не стыд, но славу обретем,

И с отвращеньем им пренебрегу, коль скоро

Велит оно за трон платить ценой позора.

Не удивляйся же, что я свой долг блюду

И за Помпея спор в душе с судьбой веду.

Не в силах пособить ему ничем на деле,

Я лишь молюсь, чтоб он успел бежать отселе,

Чтоб ветер флот его отбросил от земли

И жертву палачи настигнуть не могли…

Но вот наш Ахорей идет назад поспешно,

И новость от него услышу я, конечно.

Ужель все кончено и наши берега

Багрянит кровь того, чья жизнь столь дорога?

Владычица! Я был в порту, как ты велела.

Измену видел я, я видел злое дело.

Я видел, как убит великий человек,

Чья гибель памятной останется навек,

И раз ты хочешь знать о доблестной кончине

Того, чья смерть на нас пятном легла отныне,

Внимай, и негодуй, и волю дай слезам.

Велел на якорь стать он трем своим судам

И, увидав в порту триремы^{23} на отчале,

Решил, что царь и двор, которые узнали,

Сколь переменчивой судьбой Помпей гоним,

Уже, как долг велит, спешат на встречу с ним.

Когда ж направился к нему лишь челн со свитой,

Он понял, что его заслуги позабыты,

И Птолемеево коварство разгадал,

И страху над собой власть на мгновенье дал,

Но тут же подавил в себе его сурово,

С усмешкой бросил взор на корабли царевы

И ограничился в опасности такой

Тем, что Корнелию так и не взял с собой,

Сказав ей: «Поглядим, с чем нам спешат навстречу,

Но головой за все лишь я один отвечу,

А ты, коль мне ее сегодня не снести,

Беги и за меня потом с лихвой отмсти.

Царь Юба даст тебе приют: он друг мой давный.

Там сыновья мои, там твой родитель славный,

Но если даже вдруг похитит их Плутон,

Надежды не теряй, покуда жив Катон».

Пока великий муж с женой прощался милой.

Был к судну подведен зловещий челн Ахиллой,

Септимий поднялся на палубу и вот

От имени царя такую речь ведет

На языке родном Помпея — по-латыни:

«Сесть в этот скромный челн тебе придется ныне,

Затем что под водой так много мелей здесь,

Что крупные суда к земле нельзя подвесть».

Не выдал, все поняв, герой ничем тревоги,

Простился с ближними, приказ им отдал строгий

Не провожать его и сел бесстрашно в челн,

Привычной доблести и перед смертью полн.

Все с тем же царственно невозмутимым ликом,

С каким короны встарь давал земным владыкам,

Глядел он на убийц, теснившихся кругом.

Был лишь отпущенник его Филипп при нем.

Рассказ Филиппа здесь и повторил точь-в-точь я,

Все ж остальное сам, увы, узрел воочью,

И даже в Цезаря, клянусь, печаль вселит

Столь горестный конец того, кто им разбит.

Вселить ее в меня не бойся: знать должна я,

Как умер тот, о ком заране я стенаю.

С земли смотрели мы, как он в челне сидел,

Предвидя, что ему назначен за удел,

Коль скоро говорить — и то с ним избегают.

Но вот и суша. Встать Помпею помогают,

И тут к убийству знак, схватив кинжал стальной,

Ахилла подает у гостя за спиной,

И в грудь разят того, чье всюду славно имя,

Септимий негодяй с тремя людьми своими,

Такими ж римскими наймитами, как он,

И яростью их сам Ахилла поражен.

Отмстите за него, но смилуйтесь над нами,

О боги, вздувшие войны гражданской пламя!

Хоть преступление в Египте свершено,

Руками римскими содеяно оно.

Но что сказал, как вел себя Помпей злосчастный?

Полою тоги он лицо закрыл бесстрастно,

Чтоб жребий свой принять с покорностью слепца

И взор не устремлять до самого конца

С мольбой о помощи иль мести к небу, коим

Допущена была расправа над героем.

Пред смертью он сумел ни звука не издать,

Чтоб слабостью своей убийц не оправдать.

Под их ударами застыв, как изваянье,

Он вспоминал свои бессмертные деянья

И не унизился до гнева на того,

Кто в низости своей велел убить его.

Изменою наш царь ему лишь придал славы,

И был последний миг им встречен величаво:

Негромко он вздохнул и, пав на дно ладьи,

Среди толпы убийц окончил дни свои.

Увидев, что на борт Помпей чело откинул,

Из ножен острый меч Септимий гнусный вынул,

И голову отсек, и поднял на копье,

И гордо, как трофей, Ахилле дал ее.

Затем, переходя в кощунстве все пределы,

Злодеи подлые швырнули в волны тело,

И бесприютный прах далеко от земли

По прихоти своей стихии унесли.

Все это с корабля Корнелия видала.

В отчаянье она металась и рыдала,

Но воплем жалостным супруга не спасла,

И руки к небесам бессильно вознесла,

И рухнула, лишась сознания от горя.

А спутники ее, поняв, что только в море

Удастся, может быть, им жизнь свою спасти,

На весла сели вновь и принялись грести.

Но им не даст уйти Септимий от кончины.

Злодейство он свершил, но лишь до половины

И, чтоб не потерять плоды своих трудов,

Вслед беглецам ведет полдюжины судов.

Тем временем спешит Ахилла к Птолемею,

И на его трофей народ глядит, бледнея.

Небесный гром гремит в ушах у одного;

Другому кажется: земля у ног его

Разверзлась, чтоб отмстить за это преступленье;

Все стонут в ужасе и умопомраченье,

Затем что чувствуют: безмерная вина

С безмерной карою всегда сопряжена.

Филипп же с мужеством, особо благородным

В рабе, который стал не так давно свободным,

На берегу морском вперяет в волны взгляд,

Надеясь, что они останки возвратят,

И он обряд свершить сумеет погребальный,

И в урну поместит Помпеев прах печальный,

И скромный памятник соорудит над тем,

Чье счастье и успех внушали зависть всем.

Но, вслед Корнелии летя к владеньям Юбы,

Септимий и его наймиты-душегубы

Вдруг видят Цезаря несчетные суда…

Да, из Фессалии он сам спешит сюда.

Возмездье близится. Дрожите же, злодеи!

С приездом Цезаря отмщу я за Помпея,

И вас втопчу во прах, и вновь займу престол.

Тиранству вашему теперь конец пришел.

Но восскорбим о тех, чьи имена нетленны,

И на примере их поймем: все в мире бренно.

Тот баловень судьбы, кого своим главой

Считал сенат, глава державы мировой,

Кто римский стяг принес во все три части света

И награжден тремя триумфами за это,

С кем оба консула в последнюю из смут

Делили до конца опасный ратный труд, —

Погиб, едва ему Фортуна изменила,

Из-за Септимия, Потина и Ахиллы.

Тот муж, чей путь земной был славой осиян,

Стал жертвой подлости каких-то египтян,

И царь, что им на трон взведен в былые годы,

Его придворному трусливо предал сброду.

Так кончил жизнь Помпей, и Цезарь в свой черед,

Быть может, тою же кончиною умрет.

Мои предчувствия, о боги, обманите

И, вняв моим слезам, его от бед храните!

Умолкни, госпожа: подходит царь к дверям.

Ты слышала, сестра, какое счастье нам

Шлет небо?

Слышала. К нам Цезарь прибывает,

И больше твой Потин мной не повелевает.

Все гневаешься ты на верного слугу?

Нет, просто им теперь пренебрегать могу.

Что сделал он тебе? Чем грешен пред тобою?

Тем, что мне делал вред, мог сделать — больше вдвое.

Политик ловкий он, а значит, от него,

Кому покорен ты, могла я ждать всего.

Потин умен, и я его советам верю.

А я коварство их познала в полной мере.

Царь прав, что б ни свершал для пользы трона он.

Страх этим правилом твоим мне и внушен:

Им руководствуясь, венца лишил меня ты;

Из-за него Помпей пал в этот день проклятый.

Я в самый нужный миг сумел удар нанесть,

Не то б на нас уже обрушил Цезарь месть,

Не дав нам времени подумать об отпоре, —

Ты знаешь, как он скор, своим врагам на горе.

Теперь же я тому, кто всех громит в бою,

В дар предложу свой трон и с ним любовь твою.

Мой дар — за мной; ты свой готовь, да без привеса,

Как требуют того твои же интересы.

И, стало быть, твои: у нас один отец.

Добавить мог бы ты: равно как и венец,

Затем что я на трон права имею тоже.

Но интересы все ж у нас не вовсе схожи.

Да, ибо власть свою я не распространил

За рубежи страны, что орошает Нил;

Тебя же, коль тебе сам Цезарь покорится,

Признают Таг и Ганг^{24} законною царицей.

Я честолюбия, конечно, не чужда,

Но им ослеплена не буду никогда.

Ни к Гангу не влечет оно меня, ни к Тагу.

Я знаю свой предел, и далее — ни шагу.

И все ж ты не должна удачу упускать.

Коль упущу, меня ты станешь попрекать?

Страсть Цезаря к тебе сулит нам благ немало.

Угрозы для тебя побольше в ней, пожалуй.

Но, как к удаче мне сейчас ни легок путь,

Не бойся: не хочу чужого я отнюдь.

Я столь хорошая сестра дурного брата,

Что ни враждой к тебе, ни злобой не объята.

Не слишком ли ко мне презренья ты полна?

Успех — вот от чего зависит нам цена.

В чем, глядя на тебя, никто не усомнится.

Настал и твой черед перед другим склониться.

Пред тем, пред кем весь мир склонен? Какой тут стыд?

Ступай почти его, а он меня почтит.

Ступай же, чтобы в порт поспеть к его прибытью!

Честь твоего венца сумею сохранить я…

Но вот и твой Потин. Подумай вместе с ним,

Как угодить тому, кому покорен Рим.

Ей принялся я льстить по твоему совету,

Но только дерзость в ней подстегивает это,

И я наслушался таких обидных слов,

Что гневу своему дать волю был готов.

Еще мгновение — и меч рука схватила б,

И мысль о Цезаре меня не укротила б,

И оказаться б там пришлось сестре моей,

Где б с нею встретился не Цезарь, а Помпей.

Гордячка на меня уже глядит с презреньем,

И если Цезарь впрямь ее поверит пеням,

И если он любовь питает к ней притом,

Я, брат ее и царь, ей сделаюсь рабом.

Предотвратим удар. Тот, кто силен, не станет

Покорно ожидать, пока беда нагрянет.

Исчезнет пусть сестра, чтоб больше не рвалась

Ни Цезаря пленять, ни притязать на власть.

Нельзя же допустить, чтоб заплатил короной

За первый нежный взгляд ей римлянин влюбленный.

Нет, иль в цепях пройдешь и ты, скорей всего,

За триумфальною квадригою его.

Как месть твоя сестре не будет справедлива,

Он, чья натура столь, увы, честолюбива,

Что в рабство рада бы всю землю обратить,

Не поколеблется сторицей отомстить

Тебе за ту, кого похитишь у него ты,

И от тоски по ней, равно как из расчета,

Египет разгромит, трон у тебя отняв

И праведный твой гнев к злодейству приравняв.

Коль я не устраню сестру, она — царица.

Попробуй устрани, и твой удел — гробница.

Рад, чтоб сгубить ее, я буду умереть.

Чтоб с радостью сгубить ее, живи и впредь.

Жить, видя свой венец у ней на лбу всечасно?

Коль скипетр удержать рука моя не властна,

Пусть Цезарем самим он будет в руки взят.

Нет, легче у сестры забрать его назад.

Какою пламенной ни полон Цезарь страстью,

Уедет он, и вновь ты завладеешь властью.

Таких, как он, любовь бессильна удержать:

Свое величье им милей приумножать.

Ждет Африка его, Испания — за нею.

Там Юба, Сципион, там сыновья Помпея^{25},

И воля Цезаря для мира — не закон,

Покуда не добил всех помпеянцев он.

Не полководцем бы — глупцом его считали,

Когда б, довольствуясь победой при Фарсале,

Он дал противникам, которых разгромил,

Набраться исподволь решимости и сил.

А коль он верх возьмет над ними в тяжбе ратной,

Ему отправиться придется в Рим обратно,

Чтоб граждан отучить от вольности былой

И преобразовать себя изживший строй.

За это время, царь, немало сделать можно.

Встреть Цезаря, пред ним угодничай безбожно,

Но помни, льстя ему, что переменчив рок

И новый поворот событий недалек.

Вручи же Цезарю трон, скипетр и корону,

И он, чтоб проявить почтение к закону,

Исполнит, тронутый смирением таким,

То, что завещано родителем твоим.

К тому ж ты сослужил ему такую службу,

Что он не выказать тебе не может дружбу.

Но что б он ни решил, на все согласен будь —

Пусть только поскорей опять уедет в путь.

Когда наступит миг, удобный для отмщенья,

На это хватит нам и сил и разуменья;

До тех же пор скрывай от своего двора,

Как глубоко тебя обидела сестра.

Угрозы лишь селят в сопернике тревогу.

Тот мало говорит, кто хочет сделать много.

Ты спас меня, мне жизнь и скипетр возвратив.

О, где советник мудр, там государь счастлив!

Плывем же к Цезарю, оплот венца царева,

Чтоб все ему отдать и взять обратно снова.

Устроим пришлецу торжественный прием

И лжепокорностью в обман его введем.

Наш царь — и тот в порту, найдя, что не зазорно

Ему пред Цезарем повергнуться покорно,

А Клеопатра все в своих покоях ждет,

Что победитель сам к ней на поклон придет.

Заносчивостью б я назвала это ныне.

А я — оправданной, законною гордыней

Той, что носить венец монарший рождена

И честь его блюсти поэтому должна.

Войти к ней можно?

Нет, но мне она велела

Во всех подробностях узнать, как было дело;

Как Цезарь вел себя, кровавый дар узрев;

Что выказал царю — признательность иль гнев;

Каков он стал лицом — хмур иль, напротив, светел,

И чем в конце концов на лесть убийц ответил.

Боюсь, что голова Помпея принесла

Им мало выгоды, но очень много зла,

И, даже допустив, что Цезарь притворялся,

Его б на месте их теперь я опасался.

Царю они верны, но верность их — во вред.

С двором отправился я Птолемею вслед.

Навстречу римлянам его суда поплыли,

Но Цезарь был от нас уже в какой-то миле,

И как на суше Марс хранил его везде,

Так ныне и Нептун дружил с ним на воде:

К Александрии вел под всеми парусами

Он флот, пришпоренный попутными ветрами.

На судно Цезаря поднявшись наконец,

С испугу царь забыл, что носит он венец.

Он быть приветливым старался что есть силы,

Но трусость низкая в чертах его сквозила,

И сожалел я, стыд тая в душе своей,

Что предо мной не царь, хотя и Птолемей.

Так боязлив был он, спесивый из спесивых,

Что Цезарь подбодрил его в словах учтивых,

И царь пролепетал, пред тем как дар поднесть:

«Ты от соперника избавлен мною днесь.

Помпей с женой ушли от рук твоих в Фарсале,

Но в сеть, что здесь на них расставлена, попали.

Вот твой заклятый враг; Корнелии ж вослед

Шесть кораблей ведет мой преданный клеврет».

Тут с мертвой головы Ахилла снял покровы.

Казалось, вновь она заговорить готова,

И онемевшие навек уста вот-вот

Обида новая стенаньем разомкнет,

И незакрытые глаза посмотрят дико,

И в них опять блеснет огонь души великой,

И попрекнет богов в последний раз Помпей

Злосчастием своим и гибелью своей.

Взор Цезарь устремил на этот дар ужасный.

Как громом поражен, недвижный и безгласный,

Глазам не веря, он старался что есть сил

Скрыть чувства, коими обуреваем был.

Но сделать все же я дерзну предположенье,

Что первое свое душевное движенье —

За смерть соперника признательность судьбе —

С негодованием он подавил в себе.

Конечно, мысль, что мир ему покорен ныне,

Приятной не могла не быть его гордыне,

Но добродетель ей отпор сумела дать

И не позволила в душе возобладать.

Да, славы алчет он, но не ценой измены!

Взглянул со стороны он на себя мгновенно,

Сам чувствам собственным содеялся судьей,

Их взвесил, оценил и сделал выбор свой.

Он слабости на миг дал волю над собою,

Но, одолев ее, стал духом тверже вдвое.

Затем кровавый дар убрать он повелел,

Взор к небесам возвел и руки к ним воздел,

Сквозь зубы процедил: «О стыд! О злодеянье!» —

И погрузился в столь упорное молчанье,

Что даже римлянам в ответ на их слова

Бросать суровый взгляд благоволил едва.

Приказ о высадке дав тридцати когортам^{26},

Он тотчас завладел и городом и портом,

Охрану выставил у всех ворот уже

И показал, что быть решил настороже,

Что под руку свою берет Египет знойный

И что Помпей ему не враг, а зять покойный.

Вот то, что нынче я видал.

Вот то, о чем

Царица молится Осирису^{27} тайком.

Такая весть ее порадует безмерно,

А ты, мой друг, и впредь служи ей столь же верно.

Не премину… Но вот и Цезарь. К ней спеши

И страх приспешников царевых опиши,

А я, оставшись здесь и проследив за ними,

С вестями к ней приду — благими иль дурными.

Сядь, властелин, на трон и правь моей страной.

Как ты решаешься так говорить со мной?

Знай: нет для Цезаря страшнее приговора,

Чем троном обладать, коль равен трон позору.

Займи я твой престол, гордиться мог бы Рим

Тем, что столь долго был гонителем моим,

Рим, для которого ничто твоя корона,

Который раздает и низвергает троны,

Который искони привил своим сынам

Презренье к титулам и ненависть к царям.

Престол свой предложить ты должен был Помпею

И от него узнать то, что сказал тебе я.

Царь, поддержав того, кем был на трон взведен,

Ты возвеличил бы и сам себя и трон.

Ты пал бы, может быть, но пал, покрытый славой,

Победой свой удел считать имея право,

И если бы тебя обрек паденью рок,

Тебе бы Цезарь встать с охотою помог.

Ты так не поступил и — что намного хуже —

Коварно отнял жизнь у доблестного мужа.

Как мог ты от убийц его не защитить,

Ты, кто последнего из римлян должен чтить?

Ужель ты возомнил, что боги при Фарсале

Мне только для того победу ниспослали,

Чтоб жизнью тех, кого в сраженье я разбил,

Ты волен, Птолемей, распоряжаться был?

Я власть верховную не уступил Помпею.

Так неужель с тобой делиться буду ею

И злоупотребить своим успехом дам,

Чтоб ты дерзнул на то, чего не смел я сам?

Как мне назвать твой двор, где ты непоправимо

Всех римлян оскорбил в лице владыки Рима,

Чью голову важней им было бы сберечь,

Чем тысячи голов, что снял понтиец с плеч?

Не обольщайся, царь, я не предполагаю,

Что Цезаря ждала б у вас судьба другая:

Когда бы одолел Помпей меня в бою,

Ему бы в дар поднес ты голову мою.

Удачей там стяжал себе я уваженье,

Где в грязь втоптали бы меня при пораженье.

Ты воздаешь не мне — моим успехам честь.

Не Цезарь ценится, а победитель здесь.

Опасна дружба тех, кто ею к нам пылает,

Пока Фортуна нас в беде не оставляет!

Но слишком робок ты. Довольно, царь, молчать!

Не знаю в первый раз я, что и отвечать,

И, право, оробеть есть у меня причина:

Я — царь, но мне судьба послала властелина.

Здесь, где законом был приказ мой до сих пор,

Где с трепетом внимал моим веленьям двор,

Я вижу двор другой, равно как власть другую,

И не склонить пред ней колени не могу я.

Твоим присутствием уже смущен был я,

И усугубила испуг мой речь твоя.

Суди ж, могу ли быть не робок я с тобою,

Коль скоро чту тебя, страшусь — сильнее вдвое,

И в силах ли тебе я возражать, узрев

Твое величие и твой державный гнев?

Сколь ни дивлюсь тому я всей душой своею,

Что выступаешь ты как мститель за Помпея,

Напомню, что хоть нам он помощь оказал,

Не меньше нас и ты — нет, больше — обязал.

Ты первый протянул нам руку, ты добился,

Чтобы за нас твой зять в сенате заступился:

Ведь он без просьб твоих не стал бы там сто раз

Твердить, чтоб на престол опять вернули нас.

Но не помог бы нам сенат ваш именитый,

Коль денег не дал бы изгнанникам взаймы ты.

С их помощью смирил мятежников Авлет, —

И, словом, ты, лишь ты избавил нас от бед.

Помпей, твой зять и друг, был нами чтим глубоко,

Пока не воспылал к тебе враждой жестокой;

Но, видя, что во зло употребил он власть,

Дерзнул тираном стать и на тебя напасть…

Не лги и этим грех не отягчай кровавый.

Того, чью отнял жизнь, лишить не пробуй славы.

Соперника не смей порочить моего.

Оправдывай себя, но не черни его.

Пусть то, что думал он, одним богам известно,

Но все ж поверь: в войне, которую бесчестно

Он навязал тебе надменностью своей,

Мы, Цезарь, за тебя душою были всей.

Я счел, что должен смерть принять твой враг смертельный,

Коль скоро, движимый враждою беспредельной,

На что угодно он пойдет в борьбе с тобой.

Необходимостью я мнил поступок свой

Еще и потому, что понимал прекрасно,

Сколь милосерден ты и сколь это опасно:

Ведь если б в плен к тебе соперник угодил,

Его бы на беду себе ты пощадил.

Вот почему тебе без твоего согласья

Услугу оказал я на свое несчастье

И за тебя отдать осмелился приказ,

Который ты в вину вменяешь мне сейчас.

В усердии моем ты видишь злодеянье,

Но служба Цезарю — всем средствам оправданье.

Я обелить тебя сумел, себя черня;

Ты ж этим пользуйся и порицай меня.

Чем ниже уроню я честь свою, тем лучше,

Коль вознести тебя дает мне это случай

И жертвою моей, что долгом внушена,

Навеки будет власть твоя укреплена.

Ты слишком, царь, хитришь. Оставь попытки эти

Изобразить себя в благоприятном свете.

Переусердствовал ты, устрашась того,

К чему стремится мир теперь сильней всего,

И у меня отняв из опасений вздорных

Единственный тот плод гражданских войн упорных,

Из-за которого вести и стоит их, —

Возможность, победив, простить врагов своих.

В борьбе, навязанной мне столь несправедливо,

Я движим лишь одной мечтой честолюбивой —

Честь отстоять свою и братьями опять

В сраженье сломленных противников назвать.

О, как бы счастлив был наш Рим многострадальный,

Когда бы на одной квадриге триумфальной

Помпея с Цезарем бок о бок увидал

И понял, что конец раздору их настал!

Не этого ли ты, усердствуя, страшился?

Не из-за этого ль убийцей стать решился?

Я милосердием тебя пугаю? Ложь!

Ты скоро, может быть, и сам к нему взовешь.

Когда б мой слух внимал лишь голосу закона,

Я, не считаясь с тем, что на тебе корона,

Равно как с напускным раскаяньем твоим,

Тебя казнил бы, царь, чтоб успокоить Рим,

И поменял бы трон на плаху ты мгновенно;

Но Клеопатры кровь столь для меня священна,

Что на твоих льстецов вину я возложу

И, как себя вести ты станешь, погляжу:

Ты оправдаешься, коль строго их осудишь,

А не осудишь — сам за все в ответе будешь.

Пока ж воздвигну в честь Помпея алтари,

Бессмертным за него молитвы сотвори

И жертвы принеси греха во искупленье,

А главное, найди виновных в преступленье.

Ступай, распорядись и дай возможность мне

С моими ближними побыть наедине.

Антоний! Видел ты прекрасную царицу?

Да, видел и скажу: никто с ней не сравнится —

Столь непостижная рассудку красота

С высокою душой богами в ней слита.

Пленяет речь ее, глаза обворожают,

Черты величие такое выражают,

Что устоять пред ней ни в ком не станет сил.

На месте Цезаря я б сам ее любил.

Поведай, как вняла она моим признаньям.

С опаской видимой и тайным ликованьем,

Не веря на словах, что стоит чувств твоих,

И глубоко гордясь, что заслужила их.

Ужели я любим?

Тебе ль, ее надежде,

Тому, кто стать ей даст царицею, как прежде,

Кто с ней поделится господством мировым,

Питать сомнения, что ею ты любим!

В любви египтянке признайся, не робея:

Склонится все пред тем, кто победил Помпея.

Хотя в нее вражда, которой обуян

Рим искони ко всем, кто носит царский сан,

И брак с Кальпурнией вселяют опасенья,

Преодолеешь ты ее сопротивленье,

Коль соблаговолишь войти в покои к ней

И сам откроешься возлюбленной своей.

Идем, докажем ей, как эти страхи ложны.

Излить свой страстный пыл я должен неотложно.

Идем!

Но до того, как примет нас она,

Знай, что Корнелия уже привезена.

В плен захватить ее успел-таки Септимий,

Мня угодить тебе стараньями своими,

И с пленницей, едва причалили суда,

Он был, как ты велел, препровожден сюда.

Скажи, пусть их введут. Как эта весть некстати!

Желанием горю возлюбленной предстать я,

А вы, о небеса, лишаете меня

Возможности побыть с ней хоть остаток дня!

Мой властелин!..

Ступай, Септимий, к Птолемею.

Я дел с предателем презренным не имею.

Мне мерзок римлянин, что стал царю слугой,

Хоть встарь Помпей и я его водили в бой.

Пусть, Цезарь, рок меня в оковы ввергнул ныне,

Но пленницу не мог он превратить в рабыню,

И я за жизнь свою так мало трепещу,

Что слово «властелин» к тебе не обращу.

Красс-младший^{28} и Помпей со мной делили ложе,

Отец мой — Сципион, и забывать негоже

Мне, римлянке, о том, что, как ни стражду я,

Чуждаться слабости должна душа моя.

Средь бедствий, на меня обрушенных судьбою,

Стыжусь я лишь того, что остаюсь живою.

Из мира не ушла я за Помпеем вслед,

И хоть моей вины тут не было и нет,

Затем что не дали из жалости жестокой

Мне утонуть иль нож вонзить в себя глубоко,

Казнюсь я и должна казниться буду впредь

За то, что не смогла от скорби умереть

И славой, умерев, покрыть себя нетленной.

Суровый рок судил мне стать твоею пленной,

И все ж я искренне признательна богам,

Коль скоро нахожусь по промыслу их там,

Где ты — не Птолемей — располагаешь властью.

О небо! Под какой звездою родилась я,

Коль мне благодарить приходится богов,

Что оказалась я в руках своих врагов,

А не царя, что нам всегда считался другом

И даже на престол взведен моим супругом!

Не слишком, Цезарь, верь успеху своему:

Ты им обязан лишь злосчастью моему.

Я горе принесла и Крассу и Помпею,

Два раза ввергла мир в беду бедой своею,

Два раза навлекла замужеством своим

Вражду богов на тех, кто поднял меч за Рим.

О, как хотела б я, чтоб брак нерасторжимо

Связал и Цезаря со мной на благо Рима

И с губ своей жены его в свой час и срок

Отраву неудач испить заставил рок!

Знай, Цезарь: ненависть во мне слабей не стала.

Я — римлянка, о чем тебя предупреждала,

А значит, и в плену пребуду столь горда,

Что не взову к тебе с мольбою никогда.

Как хочешь поступай. Я лишь напоминаю,

Что я — Корнелия и слова «страх» не знаю.

О, мужа славного достойная жена,

Какою твердостью в несчастье ты полна!

При взгляде на тебя встают передо мною

Тот, чья ты дочь, и тот, чьей ты была женою,

И выдают слова, что ты произнесла,

Дом, где ты выросла, и дом, куда вошла.

Красс-младший и Помпей с их доблестью безмерной,

Что были преданы Фортуною неверной,

И Сципионы, Рим спасавшие не раз, —

Вот чья душа горит в твоих глазах сейчас,

И нет у нас семьи, которая б гордилась,

Что в ней жена и дочь славней тебя родилась.

Будь боги римские, которых Ганнибал,

Когда б не пращур твой^{29}, ногами б растоптал,

Добрей к воителю, тебе столь дорогому,

Ему бы не пришлось бежать к царю чужому

И в нем себе искать сомнительный оплот.

Он знал бы, что во мне вновь друга обретет,

В себе бы подавил к моей удаче зависть

И, разом от тревог беспочвенных избавясь,

Дождался бы, пока его я нагоню

И действия свои спокойно объясню.

Тогда, счастливый тем, что мир несу отчизне,

Его б я убедил не уходить из жизни,

Мою случайную победу позабыть

И не соперником, но ровнею мне быть.

Тогда б богам простил от удовлетворенья

Он понесенное в Фарсале пораженье

И, этим доказав, что вновь друзья мы с ним,

Мою победу мне простить заставил Рим.

Но раз, безвременно сведя его в могилу,

Столь светлой радости наш мир судьба лишила,

Все то получишь ты из Цезаревых рук,

Что получил бы твой прославленный супруг.

Свободой полною ты можешь наслаждаться,

Но у меня в плену прошу два дня остаться,

Чтоб я успел почтить прах мужа твоего

И царским прихвостням воздать за смерть его,

А ты, в Италию вернувшись, рассказала

О том, что совершил теперь герой Фарсала.

Пока расстанемся. Ступай, Лепид, вели,

Чтоб здесь ей лучшие покои отвели

И обращались с ней, как с римскою матроной, —

Еще почтительней, чем с той, на ком корона.

Ее приказ — закон.

За что к душе такой

Меня, о небеса, вы полните враждой?

Как! Собственной рукой и сталью, что вонзилась

В Помпея, у судьбы попавшего в немилость,

Септимий на глазах у вас себя убил,

Когда от Цезаря с позором прогнан был?

Да, царь, и смерть его показывает ясно,

Насколько Цезарю не угодить опасно,

Коль он и в бешенстве отнюдь не тороплив.

Не долог ярости неистовый порыв,

Но гнев, который в нас раздумье укрепило,

С теченьем времени лишь набирает силу.

Не мни, что Цезаря задобрить удалось:

Он просто сдерживать привык до срока злость.

Стяжал он власть мечом, но чист быть хочет ныне,

Помпея затравил, но славит по кончине

И склонен притязать, как видно по всему,

На честь отмстить за смерть, что выгодна ему.

Ах, если б утром внял я твоему совету,

Дрожать бы не пришлось мне за корону эту!

Но столько мнений брать цари в расчет должны,

Что выбрать верное не всякий раз вольны.

У края пропасти судьба нас ослепляет

И если все ж на миг нам мысли просветляет,

То лишь затем, чтоб мы, вперясь в их ложный свет,

Скорей себе конец нашли в пучине бед.

Да, царь, я в Цезаре ошибся, без сомненья,

Но если видит он в услуге преступленье,

Пусть кровь его теперь и смоет с нас пятно.

Другого выхода судьбой нам не дано.

Я больше не скажу, что следует дождаться,

Пока уедет он, и лишь потом сквитаться.

Нет, надо нам, коль мы хотим себя сберечь,

За смерть Помпея жизнь его врага пресечь.

Когда ж, за первым вслед, мы устраним второго,

Рим, недруг одного, равно как и другого,

Затем что для него тиран — из них любой,

Признает, что спасен от рабства лишь тобой.

Да, лишь таким путем спасусь я от тирана,

Который для меня столь страшен стал нежданно,

Хотя обязан мне величием своим.

За римлян их судьбу вторично мы решим.

Мы в рабство ввергли их, теперь вернем на волю.

Своим могуществом не чванься, Цезарь, боле,

А лучше, на себя взглянув, уразумей,

Что так же смертен ты, как смертен был Помпей.

Он затмевал тебя, но все ж погиб бесславно,

А ты два раза жить не в силах и подавно;

Так вспомни, коль тебе его взаправду жаль,

Что сердце и твое пронзить способна сталь.

Громи, гневись, грози расправиться со мною

Не ты, а я твой Рим сегодня успокою,

Казнив за доброту жестокую того,

Кто и в царе щадит лишь кровь сестры его.

Не склонен я терпеть твое непостоянство,

Зависеть не хочу от сестрина тиранства,

Не допущу, чтоб стал мой трон в игре у вас

Наградой за любовь иль карой за отказ.

Тебя перехитрю я и в злоумышленье.

Ты мне велел сыскать виновных в преступленье,

И, верный твой слуга, нашел я в свой черед,

Что больше всех тебе такая роль идет:

Чья кровь, как не твоя, угодней манам мрачным^{30}

Того, кто сыном был тебе по узам брачным?

Но мало проку гнев, друзья, копить в себе.

Пора подумать нам, как преуспеть в борьбе.

Пожалуй, сердцу зря даем мы распалиться:

Войска захватчика — хозяева столицы.

Что сделать можем мы? Как их опередить?

Достаточно ли сил у нас, чтоб победить?

Мы сделать можем все, что для успеха надо.

В двух милях от ворот стоят мои отряды:

Я там, чтоб дать отпор любому мятежу,

Шесть тысяч воинов с недавних пор держу.

Подземный тайный ход ведет в их стан отсюда,

И с ними во дворец без шума я прибуду,

Чтоб Цезаря врасплох застать во тьме ночной,

Хоть стражей он себя и окружил тройной.

Над ним, воителем всемирно знаменитым,

Нам не возобладать, мой царь, в бою открытом;

Зато мы на пиру легко его возьмем,

Когда упьется он любовью и вином.

Народ за нас. Уже у самого причала

От возмущения тайком толпа ворчала,

Заметив, как пришлось склонить знамена нам

И раболепно дать пройти чужим орлам.

Я понял по ее озлобленному виду,

Как тяжко ей терпеть столь явную обиду.

Она пока еще молчит, свой гнев смирив,

Но подтолкни ее — и неизбежен взрыв.

А перебежчики, которых нанял в Риме

И под руку свою в Египте взял Септимий, —

Те жаждут с Цезарем расчесться наконец:

Презрев Септимия, их всех презрел гордец.

Но кто ж на пиршестве приблизится к тирану,

Коль выставит и там он вкруг себя охрану?

У римских воинов, наемников твоих,

Не так уж мало есть знакомых и родных

Меж теми, кто сюда с Корнелией доставлен

И жаждет, чтобы Рим от ига был избавлен.

Под слово честное их Цезарь отпустил.

Вот я с их помощью ему б и отомстил.

Он милосердным счел за благо притвориться

И льстить Корнелии, чтоб с Римом помириться,

И, значит, спутникам ее откроет вход

На пир, где кто-нибудь из них его убьет…

Но вот твоя сестра. В лукавстве изощряйся

И выказать испуг и слабость постарайся.

Мы ж оставляем вас — враждебна нам она

И, нас увидев здесь, была б оскорблена.

Ступайте! Я приду.

Я с Цезарем видалась

И гнев его унять посильно попыталась.

Великодушна ты, и я, твой брат родной,

Знал, что в беде сестра останется со мной.

Но что ж простилась ты с возлюбленным так скоро?

Уладить пожелал он самолично ссоры,

Произошедшие на стогнах городских

С легионерами у подданных твоих,

А я отправилась тебя уверить снова,

Что в безопасности и жизнь и власть царевы,

Что Цезарь, о твоих делах душой скорбя,

Полн жалости к тебе — не злобы на тебя.

Жалеет он, что внял ты тем политиканам,

Из-за которых царь становится тираном,

Коль им, чей низок род и чья душа подла,

Его рука бразды правленья отдала.

Тот, кто рожден слугой, повелевать не в силах.

Груз власти чересчур тяжел для плеч столь хилых,

И временщик под ним повергнется во прах,

Как на страну и двор нагнать ни тщится страх.

Не стану отрицать перед сестрой своею,

Что плохо выбирал советников себе я.

Когда б послушался я тех, чей дух высок,

Я б от позора сан и трон свой уберег;

Считала б ты меня достойнее трикраты

Той дружбы, что всегда выказывала брату;

Помпея б Цезарь мог здесь, во дворце, обнять;

Принес бы миру мир Египет наш опять,

А царь его, склонив врагов забыть былое,

Им другом сделался б и, может быть, судьею.

Но так как прошлого уже не воскресить,

Я только вот о чем дерзну тебя просить:

Я притеснял тебя, но столь добра ко мне ты,

Что жизнь мою и трон уберегла за это.

Так превзойди себя: тобою быть должны

Ахилла и Потин от смерти спасены.

За ненависть к тебе они достойны мести,

Но казнь их повредит моей монаршей чести:

Коль Цезарь взыщет с них за мной свершенный грех,

Предателем навек я прослыву у всех.

Он в их лице меня подвергнет наказанью.

Уйми ж законное свое негодованье:

Ту, в чьей груди такой высокий дух сокрыт,

Кровь двух ничтожных слуг не удовлетворит.

Спаси их и мою признательность умножишь:

Ведь ты от Цезаря всего добиться можешь.

Я пощадила б их, будь я решать вольна:

Не мщу я тем, к кому презрения полна.

Но там, где вопиет о мести кровь Помпея,

На Цезаря и я влиянья не имею.

Я речь об этом с ним пыталась завести,

Но мой прямой вопрос сумел он обойти

И мне, переменив предмет беседы сразу,

Так и не молвил «да», хоть не дал и отказа.

Но все же просьбы я пущу вторично в ход.

Быть может, этот раз мне больше повезет.

Надеюсь…

Вот и он. Позволь мне удалиться.

Боюсь, застав нас тут, он пуще разъярится,

А я в немилости уже и без того.

Ты, действуя одна, быстрей смягчишь его.

Царица! В городе подавлены волненья.

Они возникли там по недоразуменью,

И не позволил я им кончиться резней

Меж чернью буйною и дерзкой солдатней.

Не из-за этого, клянусь, я волновался

В тот миг, когда с тобой на время расставался.

Нет, клял я свой удел и власть, чье бремя мне

Препятствует побыть с тобой наедине.

Я на судьбу роптал за то, что ненадолго

Покинуть должен вновь тебя по зову долга,

Но восхвалял ее при мысли, что обресть

Блаженство высшее дано мне ею здесь.

Ведь это же она столь щедро укрепила

Меня надеждами, исполненными пыла,

На то, что я тебя не слишком оскорблю

Признанием в любви, которою киплю,

Равно как и на то, что стал к тебе я ближе

Теперь, когда одних бессмертных Цезарь ниже.

Найди ты средь земных владык себе слугу,

Что выше б мог тебя вознесть, чем я могу,

И будь престол того, чьей госпожой ты стала,

Достоин, чтоб на нем ты тоже восседала,

Я у соперника оспорил бы мечом

Не трон, но право мнить себя твоим рабом

И, только победив противника такого,

Осмелился б тебе открыться в чувствах снова.

Поверь: лишь для того, чтоб эту честь стяжать,

Я верх во всех боях стремился одержать.

В Фарсале я и то желал стократ сильнее

Не потерять тебя, чем победить Помпея,

И вдохновлял на то, чего добился я,

Меня не бог войны, а красота твоя.

Мне придала она отваги, силы, рвенья,

И мой успех — ее последнее творенье:

Его бы не было, когда б в груди моей

Пожара не зажег огонь твоих очей,

Когда б из-за тебя не жаждал неизменно

Я первым в Риме стать и, значит, во вселенной.

Но вот я сделался, как мне хотелось, им

И жажду большего — быть пленником твоим

И, мира властелин, взойду к вершинам счастья,

Коль ты дозволишь мне жить под твоею властью.

Поверь: себе отчет я отдаю вполне

В том, сколько чести ты оказываешь мне,

И пред тобой открыть готова душу смело.

Я сознаю, кто я и с кем имею дело.

Мне, девочке еще, ты сердце подарил;

На отчий трон меня два раза водворил;

Благодаря тебе ношу корону вновь я.

Не диво, что к тебе пылаю я любовью

И ты навек смутил душевный мой покой

Такою доблестью и щедростью такой.

Но ах! И царский сан, наследие отцово,

И знатный род, и власть, что мне вернул ты снова,

И трон, что стал моим с сегодняшнего дня, —

В любви все это лишь помеха для меня.

Лишь ненависть ко мне все это разжигает

И, вознося меня, в пучину низвергает.

Коль Рим таков, как был, презрение одно

У римлян встретить мне, царице, суждено,

И, стало быть, себя всечасным униженьям

Я обреку своим высоким положеньем.

Но тем не менее я, зная мощь твою,

Надежду смелую на лучшее таю.

Великий человек, чья рать неодолима,

Сумеет победить предубежденья Рима,

И твой приказ народ принудит без труда

Забыть вражду, что он к царям питал всегда.

Препятствие тебе не страшно никакое:

В Фарсале чудо ты свершил и не такое.

Я верю, что на все ты для меня готов,

И мне помочь молю тебя, а не богов.

Любовь мне силы даст свершить любое чудо.

Как только приплыву я в Африку отсюда

И мой победный стяг узреть придется там

Моим пока еще не сдавшимся врагам,

Рим противостоять мне более не сможет,

Пред волею моей склонясь, оружье сложит

И в той, кого мечом ему я навяжу,

Почтит владычицу свою и госпожу.

Одна лишь новая победа мне потребна,

И он, взирающий на царский сан враждебно,

В Александрию сам к тебе пришлет посла

Молить, чтоб к алтарю со мною ты пошла.

Вот мне за ратный труд желанная награда,

Затем что Цезарю других желать не надо,

И я восторженно благословлял бы рок,

Когда б ее стяжать, с тобой оставшись, мог.

Но враг моей любви — моя любовь, царица.

Чтоб стать твоим, с тобой я должен разлучиться:

Мне предстоит в поход отправиться опять

И, недругов добив, тебя завоевать.

Так пусть сочувствие и благосклонность милой

Исполнят Цезаря решимостью и силой,

Чтоб потрясенный мир навеки затвердил

Мои слова: пришел, увидел, победил.

Так лестно для меня подобное признанье,

Что новой просьбе в нем найду я оправданье.

Мой трон, а может быть, и жизнь мою ты спас,

Но докучать тебе дерзая лишний раз

Победами, твое прославившими имя,

Твоими чувствами, надеждами моими —

Всем заклинаю я тебя на нашу страсть

Кровавое пятно заранее не класть.

Злодеев сам прости иль, мне простить позволя,

Всем докажи, что вновь сижу я на престоле.

Ахилла и Потин так низки, что боязнь

Узреть на мне венец им и заменит казнь,

А смерть их…

Нет! Хоть власть взяла ты надо мною,

Ей применение прошу найти иное

И благодетельный поток щедрот твоих

Не изливать на тех, кто недостоин их.

Не требуй от меня преступникам прощенья,

Чтоб соучастником не стал я преступленья.

Я пощадил царя. Так удовлетворись

Тем, что тобой твой брат был…

Цезарь, берегись!

Жизнь у тебя хотят отнять, как у Помпея.

Расстанешься, как он, ты с головой своею

И кровью, как мой муж, сегодня истечешь,

Коль скоро замыслы убийц не пресечешь.

Два-три мои раба примкнули к заговору

И выдадут они зачинщика без спору.

Схвати их.

Римлянка! На высоте одной

Стоишь ты духом с тем, кому была женой.

Его следящие за нами с неба маны,

Чтоб за героя мог отмстить я невозбранно,

Продлили дни мои, злодеев обличив

Устами той, в ком он наполовину жив.

Да, да, посмертно он живет в своей любимой,

В ее речах, делах, душе неукротимой

И надо мною верх отныне в свой черед

Великодушием Корнелии берет.

Ошибся, Цезарь, ты, коль вдруг тебе помнилось,

Что благодарностью вражда во мне сменилась.

Я недругом твоим пребуду оттого,

Что между нами кровь супруга моего,

И коль свободу впрямь ты мне вернуть намерен,

Предупреждаю: будь заранее уверен,

Что, тотчас обратив ее тебе во зло,

Умножу я твоих противников число.

Но как ни жажду я тебя обречь кончине,

Предотвратить ее мне следовало ныне:

Я слишком много прав тебе имею мстить,

Чтобы за смерть твою изменою платить.

Кто ей потворствует, тот сам изменник гадкий.

Мне нужно, чтоб ты пал, но только в честной схватке.

У мужа моего остались сыновья.

В сражение с тобой их и направлю я,

Чтоб на глазах у всех в открытом споре бранном

Был ими принесен ты, Цезарь, в жертву манам

Героя, чьих убийц ты покараешь днесь,

Им за него отмстив, как бывший друг и тесть.

Но это для меня желанное отмщенье

Отсрочит смерть твоя и убыстрит — спасенье,

А значит, дав убить тебя, пришлось бы мне

От нетерпения страдать сильней вдвойне,

Затем что лишь тогда для сердца месть — отрада,

Когда нам ждать ее не слишком долго надо.

На африканских я не стану берегах

Искать ту молнию, что у тебя в руках:

Себя в свой срок и сам испепелишь ты ею.

Предав тебя, воздать могла б я за Помпея,

Но меру следует и в ненависти знать:

Грех победителя с убийцами равнять,

И лишь когда казнишь ты их за дело злое,

За пораженье я с тобой сочтусь былое.

Того же хочет Рим, который никогда

Не смыл бы с гордого чела пятно стыда,

Узнай он, что в один и тот же день убиты

Его славнейшие сыны ножом наймита.

Ему, чьих граждан мнишь ты превратить в рабов,

Преступники стократ противнее врагов,

И не потерпит он, чтоб Тибр освободили

Те, кем содеяно предательство на Ниле.

Лишь римлянином мог он быть порабощен;

Даст иго снять с него лишь римлянину он.

Настигни здесь тебя коварные удары,

Была бы смерть твоя злодейством, а не карой,

И тем, кто подражать тебе бы захотел,

Уроком бы не стал твой горестный удел.

Обрушь же месть свою на клику Птолемея,

А за Фарсал с тобой я разочтусь позднее.

Прощай и будь за то признателен судьбе,

Что я хоть раз была союзницей тебе!

Я дерзости убийц не устаю дивиться.

Вот за кого меня просила ты, царица!

Могу я лишь одно сказать в ответ: ступай

И попирателей закона покарай.

Меня, а не тебя злодеи ненавидят.

Они в моих правах себе помеху видят

И устранить хотят тебя, защитник мой,

Чтоб легче было им разделаться со мной.

Но, жаждой страстною возмездия сгорая,

Мне помнить надлежит, что их главе сестра я,

И я молю, чтоб ты об этом не забыл,

Как сильно гнев сейчас тебя ни ослепил.

Нет, не забуду, я, как сказочно добра ты,

Коль и в преступнике щадишь родного брата,

Прощай и не страшись: я цел вернусь назад.

Ахилла и Потин меня не победят.

Чтоб предо мной они исполнились боязни,

Мне нужно показать им лишь орудья казни

И к ним не воинов послать, а палачей

С секирами взамен доспехов и мечей.

Повсюду с Цезарем, мой Ахорей, будь вместе,

С ним грянь на недругов, мне возжелавших мести,

И сделай все, чтоб он, верша над ними суд,

Припомнил вовремя, что обещал мне тут,

И чтобы кровь царя не пролилась в сраженье,

Не то придется лить мне слезы сожаленья.

Не бойся, госпожа: себя не пощажу,

А брата твоего от смерти огражу.

Не лгут ли мне глаза? Вдруг это лишь приснилось,

Чтоб радостью на миг печаль моя сменилась?

Ужели ты, Филипп, и впрямь остался цел?

Ужель предать огню Помпеев труп сумел,

И прах его сокрыт вот этой бедной урной?

О вы, залог любви и ненависти бурной,

Вражды и нежности, что в сердце я таю,

Останки мужние, услышьте речь мою!

Не донесутся к вам ни плач мой, ни стенанья:

Высокая душа, скорбя, блюдет молчанье.

Лишь горю малому слова дают исход.

Кто жалуется вслух, тот утешенья ждет.

Останки милые, пред вечными богами,

Нет, более того, не только ими — вами,

Затем что меньше чту бессмертных я, чем вас, —

Ведь мужа моего их промысел не спас;

Да, вами, ставшими единственной святыней

Для обездоленной Корнелии отныне,

Тем, без чего тоска свела б меня с ума,

Клянусь, что буду мстить, пока жива сама!

Рим! В жертву Цезаря по слову Птолемея

Сегодня принесли великого Помпея.

Так знай, что не вступлю я на родной порог,

Пока не преданы закланью жрец и бог.

Надежда и печаль моя, о прах любимый,

Пусть ненависть во мне горит неугасимо,

Чтоб все сердца она своим огнем зажгла

И твоего врага я погубить могла!

Скажи, Филипп, какой благоприятный гений

В стране убийств, измен и клятвопреступлений

Помог тебе найти супруга моего

И скромным пламенем костра почтить его?

Побрел я, весь в крови, залившей труп Помпеев,

От горя еле жив, с тоской кляня злодеев,

К царю презрением и ненавистью полн,

В ту сторону, куда гнал ветер гребни волн.

Бесплодно обводил я берег долгим взглядом,

Как вдруг с утеса труп увидел с сушей рядом:

То выносил его на землю гневный вал,

То, словно спохватясь, опять с песка смывал.

Извлек я из воды останки господина;

Разбитых кораблей, что пожрала пучина,

Обломки натаскал; сложил костер, как мог,

И пламя второпях не без труда разжег.

Но мне помощника тут ниспослали боги.

Идя из города, приметил по дороге

Корд, римский выходец и местный старожил,

Огонь, близ коего о мертвом я тужил.

Узрев безглавый труп, он сразу догадался,

Над кем свершить обряд украдкой я пытался,

И мне промолвил так: «Коль был самой судьбой

Назначен выполнить ты долг почетный свой,

Тебя порадую я, друг мой неизвестный:

Не кары жди — наград за свой поступок честный

Нагрянул Цезарь к нам, и ждет злодеев месть

За мужа, что огню тобою предан здесь.

Ты рисковал, почтив Помпея по кончине,

Но прах вручить вдове без страха можешь ныне —

К ней победитель полн почтением таким,

С каким относится он лишь к богам благим.

Внимательно следи, чтоб не угасло пламя.

Я — мигом». Побежал он с этими словами

За урною к себе в недальнее жилье

И прах героя мне помог собрать в нее.

Как я признательна ему за состраданье!

Вернувшись, я узнал, что в городе восстанье.

Толпа бежала в порт: как уверял народ,

Там с римлянами царь сражение ведет.

А Цезарь, весь в крови бунтовщиков, теснимых

Оружьем воинов его непобедимых,

На главной площади вершил суровый суд,

Взирая, как на казнь Потина волокут.

Меня увидел он, узнал без промедленья

И, урну в руки взяв, сказал по размышленье:

«О, удостоенный бессмертья полубог,

Которого затмить я, победив, не смог!

Хоть алтарей еще и не воздвиг тебе я,

Но в жертву приношу вот этого злодея

И принесу других. А ты, Филипп, ступай

И прах Помпея в дар его вдове отдай.

Пусть им утешится она в своей потере

И знает: я отмщу убийцам в полной мере».

Тут урну он к устам с почтением большим

Поднес, облобызал, и я расстался с ним.

О, сколь завидная, сколь сладостная доля —

Оплакивать врага, что нам не страшен боле!

Как мы стараемся за смерть его отмстить,

Коль этим можем смерть свою предотвратить;

Как хвалим мертвеца, как чтим, как уважаем,

Коль этим мощь свою и славу умножаем!

Да, широта души есть в Цезаре, Филипп,

Но царь враждует с ним, супруг же мой погиб.

А если б был он жив, едва ли б нас с тобою

Мог Цезарь удивить душевной широтою:

Когда опасностью она порождена,

Не так уж велика на деле ей цена.

Играет и любовь тут роль, как мне сдается:

Он, за Помпея мстя, за Клеопатру бьется.

Здесь чувство и расчет случайность так сплела,

Что я у Цезаря в долгу бы не была,

Когда б не верила, что об одной лишь мести

Сама бы думала на Цезаревом месте,

И что, как каждому, в ком дух высокий скрыт,

О ближнем по себе судить мне надлежит.

Я не намерена из жалости бесцельной

Мешать тебе в твоей печали беспредельной.

Нет, просто мне почтить хотелось прах того,

Чей труп извлек из волн отпущенник его,

И клятву дать тебе, что гибели ужасной

С моей бы помощью избег твой муж злосчастный,

Когда б послала мне судьба не меньше сил,

Чем было у меня желанья, чтоб он жил.

Но коль тебе в твоем безмерном сокрушенье

Доставил этот прах хоть каплю утешенья

И местью скорбь твоя быть может смягчена,

Узнай, Корнелия, что ты отомщена

И что предатель… Как! Тебе уже известно?

Да, знаю я, что был казнен Потин бесчестный.

Как сладостна тебе, должно быть, эта весть!

Нет, только для одной тебя в ней сладость есть.

Свершенье чаяний всех радует обычно.

Но эти чаянья у нас с тобой различны.

Казнить убийц с тебя достаточно вполне,

Но недостаточно покончить с ними мне.

В свой срок и час воздать я Цезарю сумею,

Пока ж молю богов о смерти Птолемею.

Он недостоин жить, хоть Цезарь жизнь ему

Стремится сохранить как брату твоему.

Но небо, что б тебе ни обещал твой милый,

Устроит так, что царь не избежит могилы,

И если мне оно вонмет, то, может быть,

Случится им в бою друг друга истребить.

Вот уж тогда и мне возликовать пришлось бы!

Но коль оно сочло чрезмерной эту просьбу

И может из двоих сгубить лишь одного,

Пусть гнев его падет на брата твоего.

Рок все решает сам: он глух к людским желаньям.

Но согласует все ж последствия с деяньем

И справедливое возмездие с грехом.

Да, правосуден он, но милостив притом.

Согласна я с тобой, но лишь по той причине,

Что он не милостив, а правосуден ныне.

Карает он сейчас, прощает — через миг.

Не сходен у вдовы и у сестры язык.

Мы к участи царя неравнодушны обе,

Но ты — по склонности, тогда как я — по злобе.

Прервем бесцельный спор. Не проще ли узнать,

Кому же небеса благоволили внять?

Вот Ахорей!

Увы! Судьбу уже кляну я:

По виду судя, он принес мне весть дурную.

Кого оплакивать должна я, Ахорей?

Всю правду говори смелей и поскорей.

Чуть Цезарь услыхал про заговор, он сразу…

Да не перечисляй ты мне его приказы!

Я знаю, что велел он перерезать ход,

Который под землей сюда, к дворцу, ведет,

И воинов своих стянуть распорядился

На площадь, где Потин за дерзость поплатился;

Что порт, едва пришлось уйти оттоль войскам,

Ахилла захватил; что царь с ним тоже там;

Что всех, кто на судах у римлян оставался,

Антоний двинул в бой, а Цезарь к ним прорвался,

И, без сомнения, Ахилла обречен:

Разбит в сражении он будет и казнен.

Да, счастье Цезарю опять не изменило…

Скажи одно: мой брат спасен им от могилы?

Он обещание сдержал?

По мере сил.

Довольно! Вот ответ, что мне так нужен был!

Корнелия! Судьба вняла моим моленьям.

Нет! Ей угодно лишь повременить с отмщеньем.

Но все-таки царя бессмертные спасли.

Быть сострадательней к нему они могли.

Сперва ты говоришь одно, потом — другое.

Что думать я должна об этом разнобое?

Царя не удалось и Цезарю спасти.

Сам сделал все твой брат, чтоб смерть в бою найти,

Зато в нем и погиб так славно, как едва ли

Когда-нибудь еще монархи погибали.

Своею доблестью он оправдал свой сан,

И римлянам нанес немало тяжких ран,

И отходить уже Антония заставил,

Но Цезарь подоспел и разом все поправил.

Чуть в сечу он вступил, как, за Потином вслед,

Затмился навсегда и для Ахиллы свет.

Увы, легка была предателю кончина:

Он пал с мечом в руках, спасая властелина.

Тут Цезарь что есть сил вскричал: «Царя щадить!»

Но этим только страх сумел в нем пробудить.

Несчастный усмотрел ловушку в этом кличе,

Решил, что палачу не станет он добычей,

И показал, на что способен в битве тот,

Кому отчаянье отвагу придает.

Врубился царь в ряды легионеров яро,

Но ни один из них смертельного удара

Безумцу не нанес, щадя его, хоть он

Был и почти один, и полуокружен.

Тут лодку Птолемей увидел у причала

И бросился в нее, но следом набежало

Так много египтян, что утлое судно,

Еще не отвалив, уже пошло на дно.

Уйдя из жизни, царь стяжал по смерти славу

И Цезарю помог вернуть тебе державу.

Но хоть никто из нас отнюдь не виноват

В том, что безвременно погиб твой младший брат,

Столь Цезарь удручен, что даже подступиться

К нему боимся мы… Но вот он сам, царица,

И ты из уст его услышишь, почему

Ничем не смог помочь он брату твоему.

Мне, Цезарь, как сулил, верни мои триремы!

Ахилла и Потин теперь навеки немы.

От их царя не смог ты гнев богов отвесть,

И отомщен Помпей — по крайней мере здесь.

Не собираюсь я задерживаться боле

В стране, где все меня преисполняет боли,

Где зверски пролита мне дорогая кровь,

Где добыта в бою тобой победа вновь

И, главное, где мне придется быть всечасно

В долгу пред тем, кого я ненавижу страстно.

Груз благодарности сними с меня скорей,

Чтоб я свободу дать могла вражде своей!

Но есть еще одно о чем просить должна я,

И не унизит честь мою мольба такая.

Вот урна, где лежит прах мужа моего.

Теперь вели вернуть мне голову его.

Не откажу тебе я в просьбе справедливой,

Но прежде выполним наш долг благочестивый

Пред манами того, кто был тобой любим,

И обрести покой им наконец дадим.

С тобой пред свитою и армией моею

Возложим на костер мы голову Помпея

И пламя разожжем такое, чтоб стократ

Торжественнее был, чем в первый раз, обряд,

И урну, более достойную героя,

Наполним вслед за тем нетленною золою.

Помпею алтари воздвигнуть я велю

И кровь несчетных жертв рукой своей пролью

В помин и честь того, кто был по воле рока

Моею же рукой в бою разбит жестоко,

Но погребальный чин, что завтра я свершу,

Своим присутствием почтить тебя прошу.

Всего лишь до утра принудь себя к терпенью,

А после можешь в Рим отбыть без промедленья,

И прах возлюбленный в отчизну отвезти,

И…

Нет, мне в Рим еще заказаны пути.

Не раньше предо мной он распахнет ворота,

Чем с жизнью в свой черед сведет и Цезарь счеты,

И я предам лишь в день победы над тобой

Родной земле тот прах, что уношу с собой.

Я еду в Африку, где славный мой родитель,

Помпеевы сыны, Катон, свобод ревнитель,

И царь, что не спешит обетам изменить^{31},

На сторону свою хотят судьбу склонить,

Там ждет тебя война на суше и на море;

Там за Фарсал тебе с лихвой отплатят вскоре;

Там с воинами я пойду в одном строю,

Чтоб перелил мой плач в них ненависть мою,

Чтоб в битве скорбь моя их умножала силы,

Чтоб эта урна им взамен орлов служила

И помнили они, в нее глаза вперив,

Что не отмщен Помпей, покуда Цезарь жив.

Соперника почтить со мной ты хочешь вместе,

Затем что и тебе прибавит это чести.

Раз победитель так велит, я остаюсь,

Но сердцем все равно с тобой не примирюсь.

Моя утрата столь, увы, невосполнима,

Что ненависть моя вовек неугасима,

Что жить Корнелия до смерти будет с ней

И унесет ее с собой в страну теней.

Но, Цезарь, не одной враждою я пылаю:

Я уважение еще к тебе питаю.

Два эти чувства мной и двигают равно,

Но первое из них мне долгом внушено,

Второе же вселил ты доблестью своею

В меня, как римлянку и как жену Помпея.

За эту доблесть я хвалу тебе, врагу,

Не воздавать, как сам ты видишь, не могу.

Вот и суди теперь, какой враждой безмерной

Повелевает долг кипеть супруге верной.

Знай: подниму, отплыв от здешних берегов,

Я против Цезаря и смертных и богов,

Которых пристыжу, за то, что даровали

Они неправому победу при Фарсале

И правого убить не помешали тут.

Пусть за него теперь, раскаясь, воздадут!

Коль и тогда они презрят мои моленья,

Без них я обреку тебя на пораженье,

А там, где окажусь бессильна даже я,

На помощь мне придет любимая твоя.

О, я уверена, что, ослепленный страстью,

Располагаешь ты достаточною властью,

Чтобы, наперекор обычьям вековым,

На Клеопатре дал тебе жениться Рим!

Но помни, что тогда и римской молодежи

Дозволено закон нарушить будет тоже

И что своих друзей принудишь ты убить

Того, кто в брак дерзнул с царицею вступить.

Тебе мешая, тщусь тебя спасти я снова.

Прощай! Надеюсь я, ты сдержишь завтра слово.

Знай, Цезарь: легче мне пожертвовать собой,

Чем подвергать тебя опасности такой.

Коль недостойна я твоею быть женою,

Бессмертные пошлют мне счастие иное,

И жизнь за Цезаря я для того отдам,

Чтоб жить в душе его наперекор годам.

Владычица моя! Даруют всеблагие,

Как утешение, намеренья такие

Тому, чей слишком дух возвышен и силен,

Чтоб в силах был себе простить бессилье он.

Но небо сжалится, и твой обет отринет,

И довершить мое блаженство не преминет,

Коль над печалью верх возьмет в тебе любовь,

И радостью глаза твои зажгутся вновь,

И, вняв моим мольбам, держать не будешь зла ты

На друга милого за смерть дурного брата.

Соратники мои свидетели тому,

Как тщился сохранить я в битве жизнь ему,

Как страх, которому так слепо царь поддался,

Рассеять знаками и голосом пытался.

Но недоверья он преодолеть не смог

И, смерти убоясь, на смерть себя обрек.

О стыд! При всем своем могуществе безмерном,

При всем желанье быть тебе слугою верным,

Исполнить все-таки я не сумел приказ,

Что ты изволила отдать мне в первый раз.

Но в этом не меня — богов вини, царица,

Затем что никому от мести их не скрыться,

И утешайся тем, что гибелью своей

Тебе твой трон вернул покойный Птолемей.

Я знаю: лишь он сам и суд богов — причина

Его доставившей мне столько благ кончины,

Но так как счастье тем похоже на вино,

Что вечно горечью быть сдобрено должно,

Не сетуй, коль твою победу над врагами,

А значит, свой успех, встречаю я слезами

И столь же слышен зов природы мне сейчас,

Как и холодного рассудка трезвый глас.

Едва в грядущее вперюсь я гордым взором,

Как кровь моя в виски стучит с глухим укором

И сокрушенно я раскаиваюсь в том,

Что жаждала опять украситься венцом.

Пресветлый властелин! К дворцу толпа сбежалась

И требует, чтоб ей царица показалась,

И ропщет на богов за то, что ими трон

Моей владычице так поздно возвращен.

Царица! Подданным предстань без промедленья

И с этой милости начни свое правленье.

Пусть криком заглушит ликующий народ

Твой плач, который мне на части сердце рвет,

И пусть одна лишь мысль тебя преисполняет —

О том, как страсть к тебе меня воспламеняет!

А спутникам своим и твоему двору

Велю я торжество устроить поутру,

И облекут на нем они тебя короной,

И над Помпеем чин отправят похоронный,

И алтари ему воздвигнут в знак того,

Что свято, как тебя, клянутся чтить его.

Incestae sceptris cessure sororis[7] —

Quem non е nobis credit Cleopatra nocentem

O que casta fuit?[9]