Театр. Том 2

Ормена, замолчи! Ты славишь Гименея,

А я, я слезы лью, от горя цепенея,

И сдавливает грудь невыносимый гнет.

Здесь, в этом городе, здесь, среди всех красот,

Меж селевкийских стен, а не в Гекатомпиле^{181}

Свершился жребий мой — владыки так решили.

Сюда царицу ждут, царевна едет с ней,

Чтоб стал блестящий двор при них еще пышней.

Царь вытребовал их; царевич в нетерпенье…

Повсюду к торжеству идут приготовленья,

Но что несчастной мне до этой суеты?

Я в сердце не вольна, в плену мои мечты,

И радость, что меня, как тень, сопровождает,

В пучину горести лишь глубже погружает.

Другого я люблю.

Другого?

До сих пор

Таилась от тебя, и ни единый взор

Меня не выдавал. Страдала одиноко,

Пока любимый мой был от меня далеко.

Нам небо, мнилось мне, свиданья не пошлет,

И в безнадежности мой дух обрел оплот,

Не так язвила скорбь, не стало прежней боли,

И я, покорная отца державной воле,

Свой жребий приняла. Но милый лик узреть,

Вступая в брак с другим… Нет, легче умереть!

Узреть любимый лик?

Увы, уже не властна

Я долее скрывать, кого люблю так страстно:

Стенанья громкие боль облегчают нам,

Поэтому хочу свободу дать словам.

Когда задумал Красс, гордец неумолимый,

Равнины Парфии отдать под иго Рима,

Он мнил — союзника в моем отце найдет.

Об этом же мечтал парфянский царь Ород,

И к нам тогда послом он отрядил героя,

Что выиграл потом войну на поле боя.

Да, приходил к тебе Сурена, и не раз,

Как приходил в те дни и сам надменный Красс:

Гордыню позабыв и не щадя усилий,

Державы мощные о помощи просили,

И, в чаянье к себе привлечь цареву дочь,

Послы всё медлили, не уезжая прочь.

Спешили от царя они ко мне в покои.

Как были меж собой несхожи эти двое!

Надутый римлянин, заклятый враг царей,

Навязывал и нам закон страны своей,

Другой, почтенья полн, державных прав хранитель,

Горой стоял за трон, был наш слуга и мститель.

И тут пришла любовь. Он сердце мне отдал

И моего в ответ, храня молчанье, ждал.

Как он, замкнув уста, хранила я молчанье,

Но можно ль победить любви очарованье?

Ее таимый пыл в мои глаза проник —

Понятен и без слов сих толмачей язык…

Неугасимое зажглось в обоих пламя,

И все сокрытое, несказанное нами —

Рой страстных помыслов, желаний и надежд —

Сказалось вздохами, движениями вежд,

И что нечаянно порой звучало в слове,

В заветном, в сладостном, то было нам не внове.

Он царь?

Нет, он не царь, но властью наделен

Поддерживать царей и укреплять их трон.

Он лучший меж парфян: красив лицом и статен,

И доблестью богат, и среди знатных знатен.

Добавь, что я ему дыхания милей…

Не царь, но много ли найдешь таких царей?

Мне возносить его, считаешь, не пристало?

Я повесть мук своих еще не досказала.

Переговоры шли медлительной чредой.

Почтительнейших чувств завесою густой

Сокрыв любовь ко мне, он был неуязвимым.

Царь долго выбирал меж Парфией и Римом,

И долго взвешивал, и все же выбрал Рим.

Я выбрала парфян и в спор вступила с ним,

Стараясь убедить, но тщетные старанья:

Царь доводы мои оставил без вниманья.

Итак, Сурене дан решительный отказ.

Столь незаслуженный удар приняв от нас,

Сумел не потерять он самообладанья.

И к нам исполнен был, казалось, состраданья.

Не умерла любовь в годину этих бед,

И мы простились с ним не как враги, о нет!

Но я не тешила себя надеждой зыбкой…

Меж тем все поняли: наш выбор был ошибкой.

Обоим Крассам жизнь Сурена оборвал^{182},

И всю Армению Ород завоевал,

Страну испепелив грозой своей победы.

Я поражения предчувствовала беды,

Но не предвидела, что мир мне принесет

Под видом счастия невзгоду из невзгод.

Моими муками мир должен быть оплачен:

По воле двух царей, в супруги мне назначен

Пакор, Орода сын. Он доблестью высок

И чувства нежные во мне бы вызвать мог,

Но сердце отдано другому безвозвратно

И то, что было бы в возлюбленном приятно,

Увы! противно в нем. Я отвращаю взор —

Так ненавистен мне пленительный Пакор.

Его послушливо супругом назову я,

И все же…

Что еще?

Ормена, я ревную!

Ревнуешь? Кубок мук излился через край!

Узнав, что я терплю, чего страшусь, узнай.

Мандана, дочь царя, сюда приедет ныне.

Желанье родилось, быть может, в властелине

Ей мой бесценный клад торжественно вручить,

В один и тот же день два брака заключить.

Пойми моей любви язвительную муку:

Любимый будет зреть, как я безмолвно руку

Другому отдаю. Ужели предстоит

Мне зреть, как руку он с другой соединит?

Ты призраком беды язвишь себя напрасно!

Кто чувствует себя несчастным ежечасно,

Грядущих горестей тот ожидать привык

И мнит, что каждый день, и каждый час, и миг

Весь пропитается отравою страданий,

И в ожидании стенает он заране.

Отравы этой вкус, должно быть, любишь ты,

Коли терзаешься из-за пустой мечты.

Прекрасна дочь царя, но Рим разбивший воин,

Спаситель Парфии, ее любви достоин.

Она пленит его, согласье даст Ород…

Молчу… Как вынести невыносимый гнет!

Зачем вверяешься ты подозреньям ложным

И невозможное готова счесть возможным?

О, помоги себе, гони виденья прочь!

Ужель не помогла б, когда б могла помочь?

Не смею встретиться, поговорить с Суреной,

А он, быть может, мнит, что я душой презренной

Корысти предалась… Меж тем с его сестрой

Я дружбу тесную свела, и в ней порой

Утеху черпаю. В сестре я вижу брата,

Но утешение раскаяньем чревато:

Признанья моего Пальмира молча ждет,

А я безмолвствую — мне долг смыкает рот.

Сурена обо всем, наверно, ей поведал,

Мою любовь к нему он этим как бы предал.

Не подражай ему, до гроба верной будь.

Открывшись пред тобой, я облегчила грудь,

Но ты, к несчастию, не можешь знать, Ормена,

Все помнит ли меня, все любит ли Сурена.

Известно только ей, сестре его родной,

Он делит ли мой пыл, смеется ль надо мной,

Считает ли меня изменницей бесчестной

Иль верит, как себе. Пальмире все известно.

Она идет сюда! Наш разговор направь,

Все выспроси умно, потом меня заставь

Поведать… Небеса! Посмею ли, смогу ли?

Нет в мире сил таких, чтобы любовь согнули:

Когда молчание уже несносно ей,

На волю вырвется поток ее речей.

Обрадую тебя я вестью долгожданной:

Прибудет вечером царица.

С ней Мандана?

Да, мы надеемся.

Я думаю, твой брат,

Сурена доблестный, безмерно встрече рад?

Как верноподданный, конечно, рад Сурена.

И все?

А что ж еще? Он чтит ее смиренно.

Вопросы праздные! Я знаю с давних дней,

Как должно подданным чтить царских дочерей.

Но подданный, что стал опорою державе,

Тот прочим не чета, и я, пожалуй, вправе

Сказать, что может он не столь смиренно чтить

И этим все-таки лишь больше угодить.

Смысл этих тонкостей мне, госпожа, невнятен,

И брату моему он был бы непонятен.

Пусть так… А что Пакор?

Пакор в тебя влюблен

И предвкушением блаженства опьянен.

Он к цели близится, она доступна взору,

Возможно ль в этот час не ликовать Пакору?

Боюсь, что эта цель в грядущем принесет

Ему лишь горести, докучный рой невзгод.

Смеешься надо мной? Какая же невзгода

Отраву сможет влить в столь полный кубок меда?

Нет, от счастливого забота далека.

Ты руку дашь ему…

Но сердце не рука.

Он властен над твоим.

Над сердцем он не властен,

Ни над душой моей. Суди же, как несчастен

Удел царевича. Довольно нам хитрить:

Мы правду до конца должны договорить.

Все ль знаешь обо мне?

Я знаю тайну брата.

А значит, и мою. Пред ним я виновата,

И, несомненно, гнев в его душе живет,

И ненавистью мне сполна он воздает.

Достойным пламенем, таимым в сердце верном,

Он воздает твоим достоинствам безмерным.

Он любит?

Любит ли? Мне не хватает слов.

Страдает не ропща и защищать готов,

Едва я на тебя обрушиваюсь гневно:

«Не просто девушка, она к тому ж царевна;

Пойми, решил отец и, значит, царь велел;

Пойми, высокий долг ее судьбе довлел;

Пойми, пойми, сестра, что с самого рожденья

На ней златая цепь ее происхожденья.

Возненавидит ли, полюбит ли она,

Должна молчать о том, покорствовать должна.

Мне подарить могла лишь тайный жар сердечный,

И я за этот дар царевны данник вечный».

Твой сладостен рассказ, но разжигает пыл

К тому, кто мной любим, к тому, кто мне постыл.

Не надо, замолчи, исхода я не вижу

И чем сильней люблю, тем больше ненавижу…

Не буду бередить твою живую боль,

Но о моей беде поведать мне дозволь.

Блестящий этот брак по произволу рока

Не только для тебя исток тоски жестокой:

Царевич…

Ты вонзишь мне прямо в сердце нож,

Коль ненавистного еще раз назовешь!

Он так тебе немил?

Тот может ли быть милым,

Чей вид, как приговор к терзаньям не по силам?

Так вот узнай, что он, к кому ты холодна,

К кому душа твоя недобрых чувств полна,

Он, любящий тебя, любил меня.

Изменник!

Любили оба мы. Царевич был мой пленник,

Я пленница его.

И он любовь предал!

Но, увидав тебя, кто б сердце обуздал,

Кто не нарушил бы все прежние обеты?

Его предательство поставь в вину себе ты:

Пред взором этих глаз склоняюсь даже я…

Но, потеряв его и реки слез лия,

Ты над собой вольна и в вольной этой доле

Опору обретешь, успокоенье боли,

А я осуждена навеки жить рабой:

Любить немилого — мой жребий роковой.

О, как ты не права! Он, твой избранник милый,

Пусть разлучен с тобой, но верен до могилы,

А я разлучена с возлюбленным моим

И более того — я не любима им.

Мной завоеванный к тебе перебегает,

Тебя боготворит, а мной пренебрегает,

Твои владения растут день ото дня,

Меж тем как ничего нет боле у меня.

Всех данников своих верни себе, Пальмира,

Самодержавно правь властителями мира,

Я не завистлива; мне нужен лишь один,

Он свет моих очей, он сердца властелин.

Что пред Суреною венчанные владыки?

Но правду мне скажи: он верен Эвридике?

И, если верен он, зачем меня бежит?

Мой брат идет сюда и сам все объяснит.

О небеса! Гляжу — и обмереть готова…

Молчи, молчи, любовь, пусть гордость скажет слово!

Ты знаешь хорошо: я не желаю встреч.

Так мне велит мой долг. Могу ль им пренебречь?

Ты предо мной предстал — и счастие былое

Впивается в меня заостренной стрелою.

Ужели мой приказ лишь безотзывный звук?

Или не делишь ты моих сердечных мук?

Или страдать вдвоем отрадней, легче, слаще?

Ну что же, радуйся! Ты зрел меня скорбящей,

Но, недостойное изведав торжество,

Дай слабость мне укрыть от взора твоего.

Пусть встреча с госпожой измучает, изранит,

Но смерти жаждущий сам к смерти руку тянет.

Заутра в этот час — как близок, близок он! —

Забвенье прошлого ты возведешь в закон.

Мне дан лишь этот день, лишь несколько мгновений,

Так не пеняй любви и снизойди к Сурене,

Позволь в последний раз блаженство испытать,

Припасть к твоим стопам и жизнь тебе отдать.

Ты хочешь умереть? А я? Как жить мне дале?

Подумал ты о том, что гнет такой печали

Я не смогу снести? Что вздох последний твой —

И мой последний вздох в обители земной?

Ты жив — жива и я, томясь, грустя, страдая,

Но в пламени твоем вновь силы обретая.

Нет, слишком сладостна мне смерть была б сейчас —

Нет, я пока еще не выплакала глаз

И недостаточно из-за тебя страдала;

Хочу, чтоб медленно меня тоска снедала,

Чтобы любовь к тебе терзала день и ночь,

Чтоб рядом смерть была, не смея мне помочь…

Но ты, простишь ли ты, коль нежность роковая

Тебе все слабости откроет, изнывая?

Дабы несчастию хоть луч светил сквозь тьму,

Ты счастье малое подаришь ли ему?

Увы! Над счастием тот, горестный, не волен,

Кто после всех щедрот любовью обездолен.

Что может от меня зависеть? Объясни!

Отраву не вливать в отравленные дни.

Мандану ждут сюда, Сурене в жены прочат —

Так сердце мне твердит, все чувства так пророчат,

Мой тягостный удел еще отяжелишь,

Коль с кровью вражеской свою соединишь

И сердце, этот клад, мой клад, зеницу ока,

Отдашь другой!.. Нет, нет, не уязвляй жестоко,

И пусть у нас с тобой вовек разделен путь,

Ты, вопреки царю, моим как прежде будь!

Возвышенной любви душа полна до края;

Что значат все они, Мандана иль другая,

Когда ни для кого ни глаз, ни сердца нет,

И в целом мире мне один сияет свет?

Тебя, любимую, теряю без возврата,

Безмерною тоской моя душа объята.

Тому, кто избран был, кто был любим тобой,

Возможно ль в брак вступить с красавицей любой?

Ты счастием таким Сурену одарила,

Что ныне без тебя ему ничто не мило.

Нет, нет, я не хочу, чтоб ты исчез во мгле,

Не сохранив себя в потомках на земле:

О пращурах твоих до нас дошли преданья,

Так пусть же повторят их славные деянья

Сыны твоих сынов. В веках да процветет —

О том молю богов — твой знаменитый род.

Пусть все умрет со мной! В могиле не равно ли,

Чьи ноги топчут прах покинутой юдоли?

Деяньям правнуков дано ли превозмочь

Великих пращуров вовек немую ночь,

Дано ли возвратить им благодать дыханья?

А все их подвиги, все дивные деянья

Потомки, может быть, сочтут за лишний труд

И, слабосильные, бесславно проживут.

Пустые вымыслы, бесплодные надежды!

Все кончится для нас, едва сомкнутся вежды.

Стократно предпочту миг радости земной

Подобной вечности, холодной и пустой!

Не утешай меня. Ревнивою тоскою

Все буду мучиться, не обрету покоя,

Пока по-прежнему ты волен и один,

И может дать жену тебе твой господин.

Мандана хороша, она для глаз услада…

Пусть нерушимая воздвигнется преграда

Меж ею и тобой. Так сделай этот шаг,

С другою женщиной вступи скорее в брак —

Спаси от ревности, страшнее нет недуга…

Пусть пламени в тебе не разожжет супруга,

Но если разожжет — ну что ж, пылай в огне,

Люби и все-таки сейчас покорствуй мне

И выбор мой прими, как щедрое даянье.

Я увенчаю им твое существованье

И втайне буду знать: я властна над тобой,

Ты всем обязан мне — и сердцем и судьбой.

Не наноси душе такую злую рану

И до своих высот не возноси Мандану,

Пусть спустится она до жалких тех царей,

Чьи троны и венцы, чья власть в руке твоей.

С Манданою порвав, не понесешь утраты:

Любые пред тобой распахнуты палаты,

Хвала твоим делам гремит из края в край,

Меж царских дочерей любую выбирай!

Мне не нужны они и не нужна порфира.

Пусть принесли б с собой в приданое полмира,

Но сердцем я…

Молчи! Твои слова, твой взгляд

Боль, гложущую боль сильней разбередят.

Ты хочешь доказать, что сердцем мой доселе?

Покорствуй и смирись не на словах, на деле.

Кому ж меня отдашь?

Кому? Когда б могла,

Не только у нее, у всех бы отняла,

Присвоила б тебя навеки и всецело,

Чтобы на дне души сомнение не тлело…

Забылась я. Прощай.

Где сил таких родник,

Чтобы любить, страдать и гибнуть каждый миг?

На царской службе ты, Сурена, беспримерен.

Я, как и мой отец, в тебе всегда уверен

И помощи твоей без колебаний жду.

Царевну к алтарю я скоро поведу.

Твоя сестра в слезах, измену сердцем чуя,

Но и тебе и ей обиду возмещу я!

К тому же, знаешь сам, кто высоко рожден,

Тот подчинять себя рассудку принужден:

Царю — цареву дочь, царевне — отпрыск трона.

Нам отступать нельзя от этого закона,

Но и царем и мной — в том слово я даю —

Ты будешь награжден за преданность твою.

Со мною, господин, так говорить не надо:

Я не наемник твой, и для меня награда

Лишь в славе, что стяжать деяньями могу…

А я ни перед кем не остаюсь в долгу:

Услада для тебя — быть доблестным в деяньях,

Услада для меня — быть щедрым в воздаяньях.

Беру я в жены дочь армянского царя:

Душой возвышенна, прекрасна как заря,

Она блистательно в себе соединила

Все, что пленяет ум, и все, что взору мило.

Но ты ее видал, ты с нею говорил —

Ты и без лишних слов поймешь мой страстный пыл.

Беда, Сурена, в том, что сердце чаровницы

Закрыто для меня, и мне порою мнится:

Она лишь потому так холодна со мной,

Что помыслы ее заполонил другой.

Отец послал тебя к армянскому владыке,

Ты был в то время вхож к царевне Эвридике

И знаешь многое. Скажи: я прав иль нет?

Но без обиняков, прямой мне дай ответ.

Я у нее бывал, беседовал часами

В надежде, что она склонит к союзу с нами

Державного отца. Казалось, верен путь,

Но Рим сумел царя искусно обмануть.

В ту пору только тем я занят был всечасно,

Что для моих владык полезно иль опасно,

Не ведал я тогда иных забот и дел.

Другой другое бы, возможно, разглядел.

Когда б провидел я, что в будущем таится,

Что предназначено тебе на ней жениться,

Смотрел бы пристальней, людской бы слушал толк,

Но не провидец я и знал один свой долг.

Не разъяснишь того, что так меня тревожит?

Не знаешь ничего? Но быть того не может!

Ужели к ней послов никто не засылал?

Ужели милостей царевны не искал

Не царь, так подданный, из дальних мест прибывший,

Но доблестью своей иных владык затмивший?

Не станет дева ждать неведомых царей

И взор свой обратит к тому, кто рядом с ней.

Нет, не приметил я ни долгих разговоров,

Ни слишком частых встреч, ни слишком нежных взоров,

Всего, чем был бы я встревожен, оскорблен,

Будь, на беду свою, царевною пленен.

Но в свой черед сейчас тебя спросить посмею —

Откуда этот страх?

Чем чаще вижусь с нею,

Тем скованней она, тем сдержаннее речь,

Как будто от меня ей надо уберечь,

А что — неведомо. Не требует оттяжки,

Но нет любви ко мне, а только долг — и тяжкий;

Когда улыбкою она меня дарит,

Покорство жребию в царевне говорит.

Не торопись, пожди, все сладится отлично.

Ей даже слово «брак» пока что непривычно

И новизной своей такой внушает страх,

Что к дому отчему она летит в мечтах.

На радость общую она глядит уныло,

Как бы молясь о том, чтоб солнце тень затмила,

Тревожна, горестна, не внемлет тем словам,

Что, если любим мы, дарят блаженство нам.

Поверь мне, господин, забудешь ты об этом,

Едва пред алтарем вы свяжетесь обетом.

Возвышеннейших чувств царевна так полна,

Что всю свою любовь тебе отдаст она.

А ты не думаешь, что это упованье —

Не слишком прочное для счастья основанье?

Любовь, рожденная лишь долгом, — горький плод:

В ней холодности яд, а не восторга мед.

Она, отворотясь, дает нам поневоле

Лишь то, что может дать скучнейший брак, не боле.

Как жить мне целый век с надменною рабой,

Чья верность — только цепь, надетая судьбой?

Брак счастлив, если в нем царят любви законы;

Тогда, преодолев стыдливости препоны,

Супругу всю себя спешит отдать жена,

Не сожаления, а радости полна.

Что, если пламень мой и трепет упований

Пробудят горечь в ней несбывшихся мечтаний

И — небо правое! — что, если о другом

В моих объятиях вздохнет она тайком?

Нет, я с ней объяснюсь открыто и свободно!

Она идет сюда — вот случай превосходный.

Но если от нее услышишь ты в ответ,

Что не по воле даст она тебе обет,

Как ты поступишь?

Как? Не знаю, но, быть может,

Не стану принуждать — мне в том любовь поможет,

А если ярый гнев окажется сильней,

Женюсь, да, да, женюсь, чтобы страдать и ей.

Несчастливый в любви вздыхает с облегченьем,

Когда жестокую он предает мученьям.

Иди! С ней говорить хочу наедине,

Не то перед тобой краснеть придется мне.

Ты, госпожа моя, спешишь ко мне навстречу!

Навеки в памяти я этот день отмечу…

Ты ошибаешься: Пальмиру я ищу,

В столь горький час помочь страдалице хочу.

Но у меня к тебе есть поважнее дело:

Откройся предо мной, излей всю душу смело,

Не то на жизнь твою невзгоды ляжет тень.

Я так тебя люблю, и завтра свадьбы день,

А ты, ты любишь ли?

Да. В том рука порукой.

Рука? А сердце что ж? Томится тайной мукой?

Но в муке, что´ молчит, какой ты видишь вред?

Чего не ведаем, того как будто нет.

Всю правду до конца я знать хочу заране.

Моим супругом будь, но не проси признаний.

Страшись сомнением обиду нанести:

Знай: правда может нас далеко завести.

Царевна! Ко всему душа моя готова:

Надежду или страх твое развеет слово.

Когда б ты поняла, что чувствую к тебе…

Впредь буду поступать, покорствуя судьбе,

Как мне мой долг велит и как тебе угодно,

Короче — как сейчас.

Не лучше ли свободно

Свои желания в одно с моими слив,

Ответить радостно на страстный мой призыв?

Скажи: «На пламень твой таким же отвечаю,

Люблю тебя, люблю, в тебе души не чаю,

Тобой одним полны заветные мечты,

Того же я хочу, чего желаешь ты,

И той минуты жду с нетерпеливым пылом,

Когда смогу назвать тебя супругом милым».

Мне чужд такой язык, такая речь темна:

Я менее, чем ты, в любви искушена.

Едва охватит нас любовной страсти пламя,

Слова рождаются и с уст слетают сами,

Такого же полны палящего огня.

Ты отвергаешь их, а значит, и меня.

О нет, царевич, нет, ты мне окажешь милость,

Сказав за нас двоих, что в сердце накопилось.

В потоке бурных слов дай чувству прозвучать,

Я соглашусь со всем, но мне позволь молчать.

Меня не любишь ты, сказать нельзя яснее.

Питаешь ненависть? От горя цепенею.

Но этот дивный взор не обречет на казнь…

Ответь: ты ценишь ли мою к тебе приязнь,

Мое глубокое ты ценишь уваженье?

Я отказала бы самой себе в прощенье,

В них отказав тебе. Но не хочу скрывать:

Ты сердца до сих пор не смог завоевать.

И, значит, договор, угодный двум державам…

Он, этот договор, располагает правом

Связать обетом нас до нашего конца,

На жизнь соединив, — но руки, не сердца!

Запомни: договор не сердце подписало,

И все же силилась я с самого начала

Склонить его к тебе. Сумею ли — как знать?

Но завтра властен ты меня женой назвать.

И властен, и хочу, и должен, но при этом

Я вижу, чувствую, что ты, по всем приметам,

Другому отдала любовь.

И ты посмел

Ответа ждать!

Но он решает мой удел.

И мнишь, что вымолвить подобное могу я?

Уже сказала все, столь яро негодуя.

Другому отдала ты сердце в щедрый дар —

Иначе почему и этот гнев и жар?

Когда б терзался я ревнивой мукой тщетно,

Ты «нет» сказала бы спокойно и приветно:

Нам трудно отвечать, лишь если нас томит

Немолчный тот укор, тот потаенный стыд,

Что щеки жжет тебе вот этой краской алой.

Себя стыдиться? Мне? Нет, не стыжусь нимало!

Будь выбор у меня, я выбрала б того,

Кто гордости моей принес бы торжество

На веки вечные деяньями своими,

Чье ты с почтением произносил бы имя!

Краснею и стыжусь я за тебя сейчас:

Нельзя пытать о том, что не для чуждых глаз!

Подумай; здраво ли ждать от меня признанья

В заветных помыслах, которым нет названья?

Долг, только долг велит вступить мне завтра в брак,

И знанье лишнее не друг его, а враг.

Но кто избранник твой, тот необыкновенный,

О ком ты говоришь темно и прикровенно?

Не говорила я, и ты не будешь рад,

Когда о тайне тайн уста заговорят.

За правду я готов платить любой ценою.

Так назови ж его, столь славного героя!

Царевич он иль царь, на ком сошелся свет?

Меня достоин он — достойней в мире нет.

Не слишком сильно ли такое изреченье?

Любви простительны все преувеличенья.

Границу, может быть, и перешла она,

Но к этому была тобой принуждена.

Когда к избраннику восторг в душе питаем,

Нам хочется, чтоб он был всеми почитаем,

И недостаточна любая похвала,

И честь великая всё для него мала.

Я многое узнал.

Узнаешь много боле.

Тому, на что я шла по долгу, не по воле,

И в чем уверен ты, — «нет!» ныне говорю:

Не поведешь меня заутра к алтарю.

Я руку дам тебе, лишь если это пламя

Сумеешь погасить высокими делами,

Сумеешь так меня к себе расположить,

Чтобы одним тобой мне до могилы жить.

Напрасны были бы твои напоминанья,

Что назвала сама день бракосочетанья:

Безмерно тяжело на это мне пойти,

Но тайну вырвал ты, и нет назад пути,

И ни отец, ни царь, ни гнев, ни поношенья

Другого у меня не вынудят решенья.

Предупредить тебя об этом я должна.

Ты правду знать хотел, и вот ее цена.

Так увенчай скорей свои благодеянья

Последней милостью и скрась мне ожиданье

Времен, когда к моей ты снизойдешь любви:

Вслух имя громкое счастливца назови,

Что´ покорителем стал цитадели чудной.

Не требуй этого в обиде безрассудной:

Лишь назову…

Я жду.

И суток не пройдет,

Как Эвридику он супругой назовет.

Так, значит, он меж нас?

Возможно, все возможно,

Но скрыт личиною такою осторожной,

Что не узнать его. Мне ль скромно служит он,

Или один из тех, что окружают трон,

Иль ищет у тебя прибежища и крова —

Страшиться можешь всех, подозревать любого,

Пусть он, казалось бы, не смеет и дерзать…

А главное страшись чрезмерно много знать.

Я говорю не то… Простимся же скорее:

Идет Пальмира к нам. Будь с ней сейчас добрее,

И да пленит тебя ее краса опять,

Пока моей любви ты будешь ждать и ждать.

Во имя всех богов, избавь меня от жалоб!

Страшиться должно мне столь многих, что достало б

На пятерых, и все грозят из-за угла.

К тебе я послан был, чтоб ты меня спасла,

И вот я вновь с тобой, и мы, забыв печали…

Но не вернулся бы, когда бы не послали?

Так что мне проку в ней, что проку в ней тебе,

В любви безрадостной, в любви — чужой рабе?

Раба иль не раба, она с тобою ныне.

Нет, не со мной она, со мной твоя гордыня.

С каких же это пор не радость и не честь

Меня к себе вернуть, мою любовь обресть?

Со стародавних дней, царевич, всем известно:

Любить изменника постыдно и бесчестно.

Едва ему мигнут, он побежит на зов

И клятвенный обет сто раз забыть готов.

Пальмира! Ты права, я голову склоняю

И одного себя корю и обвиняю

В неверии твоем. Но милосердной будь!

Изменник горечью твою наполнил грудь,

И гнев твой справедлив, но все ж услышь моленье:

Пусть, опрометчивый, свершил он преступленье,

Но так жестоко был наказан, что пора…

Ты преступление свершил, но я добра

И знаю хорошо, кто столь высокороден,

Тот менее других в деяниях свободен.

Державы интерес ему всего важней,

Он сердцу замолчать велит в угоду ей.

Мне горько разрушать мечты твоей созданье,

Но недостоин я такого оправданья:

Тут ни при чем престол, и ни при чем страна,

По легкомыслию измена свершена.

Мы заключили бы почетный мир без спора,

Пусть даже не было б о браке договора.

Я сам того хотел, и потому стократ

Изменник пред тобой, Пальмира, виноват.

Но искуплю…

Когда измена ляжет тенью,

Кто любит, тот без слов предаст ее забвенью,

Чуть тень рассеется. Ты предал, изменил,

Но вовсе охладеть к тебе — увы! — нет сил.

Будь щедрой до конца и дай мне жить в надежде,

Что прежняя любовь вернется, что, как прежде…

Тебе для этого придется указать,

Как мне любовь твою навеки привязать.

Быть может, способ есть…

О да, и он несложен.

Тогда, лишь пожелай, и станет непреложен

Двух любящих сердец счастливейший союз.

Для этого сними с меня сомнений груз,

Нужна мне истина, вся истина нагая!

Царевне мил другой, но, твердо это зная,

Не знаю, кто же он, в кромешной тьме брожу.

Скажи — и я любовь к ногам твоим сложу.

Ты к ней приближена, вы вместе ежедневно,

Тебе, конечно, все поведала царевна,

Мне имя назови, открой ее секрет,

И в вечной верности я дам тебе обет.

Царевич! Твой обет недорогого стоит,

Несчастен, кто на нем свою судьбу построит.

Взаимной нежности однажды связь порвав,

Ты вновь в сознании своих высоких прав

Ее порвешь. О нет, не этой клятвой тщетной

Добьешься и любви и нежности заветной!

Ты недоверие тогда лишь победишь,

Когда с моей рукой свою соединишь.

Подумай: в этот миг, когда я жажду мщенья,

Когда любовь и гнев, обида, возмущенье

Мутят мне взор и я над пропастью стою,

Могу ль с твоей рукой соединить свою?

Но если этого ты сделать не намерен,

Могу ль открыть тебе секрет, что мне доверен?

Нет, тайну госпожи узнает лишь один —

Всех тайн души моей, всех мыслей властелин,

Мое второе «я», пред кем молчать не смею:

Уста мне разомкнут лишь узы Гименея!

Меня не любишь ты.

Хотела б не любить,

Но если есть любовь, ее не истребить,

Напрасно пробовать… Как некогда владела,

Так и сейчас любовь владеет мной всецело,

Но…

Имя назови иль о любви забудь.

Да не толкнет меня любовь на этот путь,

Где ненависть царит, подстерегает злоба,

Где яростной войны разверзнется утроба!

Кого бояться мне? Сурена — мой оплот,

Так пусть за ратью рать сюда соперник шлет,

Ему кровавая могила здесь готова:

Кто верх над Римом взял, тот победит любого.

Все так, но, господин, подумай и ответь:

За что ты хочешь мстить и в прах его стереть?

Когда, высок душой и сердцем благороден,

Он доблестью своей царевне стал угоден,

Какой всезнающий провидец или бог

Его в те времена предупредить бы мог,

Что страстью бурною ты сам к ней воспылаешь?

Как избежать того, о чем еще не знаешь,

Чего пока что нет? Ты был другой пленен,

И в верности твоей не сомневался он.

Так неужели же за то, что без боязни

Он почерпнуть посмел из родника приязни,

Ты вынесешь ему суровый приговор?

Кто он, по-твоему? Убийца? Или вор?

Твой милый брат и ты во что бы то ни стало

На тайну жаждете накинуть покрывало.

Я говорю, прошу, но что вам до меня?

О как хитрите вы, свой интерес храня!

Ну что же…

Господин!..

Беседа долго длилась,

Моим смятением ты вволю насладилась.

Прощай! Я подожду, чтоб гнев судьбы утих…

Захочешь — одарит блаженством четверых.

Я в глубь его души, невидимую глазу,

Пытался заглянуть по твоему приказу,

Но был Сурена сух, закрыт, невозмутим.

Ты сможешь сам судить, что´ происходит с ним, —

Он скоро явится. Но мне, признаюсь, мнится —

За равнодушием смятение таится,

В его спокойствии заученность сквозит.

Так речи сдержанны, так неприступен вид,

Как будто, движимый неведомой причиной,

Он укрывает страсть бесстрастия личиной.

Мне подозрителен спокойный этот лик:

Я — царь, он — подданный, но я — его должник

По гроб, да, да, по гроб, скажу без умаленья,

А неоплатный долг тяжеле оскорбленья.

Когда превыше он всех мыслимых наград,

Неблагодарности мы ощущаем яд,

Негодование нам сердце возмущает,

И преданность претит, и польза не прельщает.

Я жизнь в изгнании безрадостно влачил,

Мне скипетр утраченный Сурена вновь вручил,

Суреной, им одним повержен Красс надменный,

А что могу в ответ я сделать для Сурены?

Престол с ним разделить? Зачем ему престол?

Он овладел бы им, когда б не предпочел

Его опорой стать. Я плакал в униженье,

Сурена между тем выигрывал сраженья.

Теперь я трепещу, и все во мне кипит

При мысли, что себя он сам вознаградит.

Судьбой обласкан он, с ним слава неразлучна.

То и другое мне опасно и докучно.

Блажен тот властелин, что окружен толпой

Людей посредственных и схожих меж собой:

Он среди них мудрец и доблестнейший воин,

И, значит, только он носить венец достоин.

Чтоб сбросить темных дум и колебаний гнет,

Два крайних выхода политика дает:

Сурену погуби, а лучше зятем сделай.

Он знатен и богат, он полководец смелый,

И с дочерью царя его возможен брак:

Что, если этот царь не друг тебе, а враг

И выбор в час войны перед Суреной встанет?

Ужель отец жены к себе не перетянет?

Что проку будет клясть изменчивость людей?

Или свяжи с собой, или его убей.

Тут середины нет.

Ты прав, и вывод ясен.

Но если он на брак с Манданой не согласен,

Решусь ли я тогда?.. Уже бросает в дрожь…

За возвращенный трон, за верность долгу — нож?

Молчи! Пусть сгинет все, я и держава вместе, —

Таким бесчестием не запятнаю чести!

Да не дерзнет никто разумным то назвать,

Что может совершить лишь самый низкий тать!

Он славою своей давно тебя тревожил,

Зачем же, господин, ты сам ее умножил,

Позволив Рим попрать? Когда бы Артабаз

Вошел с тобой в союз, ты многое бы спас.

Ошибка, признаюсь, в мои расчеты вкралась:

Без помощи моей, Силлаций, мне казалось,

Нельзя осилить Рим. Обрушась на армян,

Я думал привести к покорности их стан.

Ужель не предпочтет блистательного зятя

Владыка Артабаз бесчинствам вражьей рати?

Ужель его народ, напуганный войной,

Не встретит кликами почетный мир со мной?

Сурена между тем в единоборстве с Римом

И под давлением его неодолимым

Все будет отступать, и вот тогда Ород

Сурену вызволит иль к гибели толкнет.

Мир заключил со мной армянский царь смиренно,

Но римлян победил и без меня Сурена:

Едва был договор подписан, как до нас

Дошло известие: убит Суреной Красс.

Могуча и крепка теперь моя держава,

Плоды победы — мне, ему, Сурене, — слава…

О да, я выиграл, но больше, чем хотел,

О да, я властелин, но труден мой удел.

Европа с Азией мне робко шлют молитвы,

Хотя не мой клинок разил в разгаре битвы;

Соседние цари утратили покой,

Я в страхе их держу, но не своей рукой.

Страх и меня томит: что, если в брак с Манданой,

С моею дочерью, мечтой царей желанной,

Не пожелает он, мой подданный, вступить?

О благодарности, о совести забыть?

Как! Допускаешь мысль, что он, пренебрегая…

Быть может, есть уже избранница другая?

Быть может, славою по праву вознесен,

Лишь сердца своего он признает закон?..

Он! Нас вдвоем оставь!

Как тяжкие недуги, —

Кто бы подумать мог! — меня томят услуги,

Сурена доблестный, что ты мне оказал.

Чем одарить тебя? Так бесконечно мал

Дар драгоценнейший, а подвиг так огромен!

Приди на помощь мне, не будь, Сурена, скромен,

Сам цену назови, дабы я мог совлечь,

Пусть и не полностью, неблагодарность с плеч.

Я долг исполнил свой, не боле и не мене,

За это, господин, не жду вознаграждений.

Я славой осенен, наградой из наград,

Других не знаю цен и не хочу оплат.

Но если все-таки от царской благостыни

Ты щедро оделить меня желаешь ныне,

Я об одном прошу: на свете может всяк,

Мудрец из мудрецов, неверный сделать шаг.

Так не лишай меня, о царь, расположенья

И гневом праведным разить за прегрешенья

Не торопись…

Как мне твои слова понять?

Ты просишь, чтобы я не стал тебе пенять

Неведомо за что? Дождаться преступленья

И лишь тогда явить свое благоволенье?

Нет, слава небесам, иной открыт мне путь —

Связь кровного родства меж нами протянуть;

Вот подвигов твоих достойная оплата.

Я дерзкую мечту носил в душе когда-то,

Но для царевича…

Пальмиру он любил,

Но долга высшего веленью уступил,

Чтобы с армянами быстрее примириться.

Утешь свою сестру: ей прочат трон царицы

Владыки многих стран. А минет эта ночь —

И руку даст тебе царя Орода дочь —

Все, что его руке доверено судьбою:

На царство я венчан не ею, а тобою.

Ни с чем такую честь сравнить я не могу,

Но выслушай меня, смиренного слугу.

Исполненный любви, отеческой заботы,

Мандане царственной в супруги дай того ты,

Кто ровня ей во всем. Со мной она падет,

Затем что не взойти мне до ее высот.

Я только подданный, и как царевну ранит,

Что и она, увы! лишь подданною станет,

Что, пусть прославлен я и пусть ты ласков к нам,

Но подданными быть вовек ее сынам!

В безмерном чаянье прибыв из дальней дали,

Могучие цари ее руки искали,

А ныне ты велишь дать эту руку ей

Простому смертному, отвергнув всех царей!

Мне навсегда позор, ей стыд и униженье.

Но если, господин, за верное служенье

Ты хочешь мне воздать, вступив со мной в родство,

Союз моей сестры и сына твоего

Всем будет по душе. Твои отцы и деды

Парфян учили жить под знаменем победы,

Так пусть не думает в грядущем твой народ,

Что кровь поверженных в его царях течет.

Брак, что задумал ты, спокойствию опасен:

Волнуются войска, их ропот громогласен,

А люд простой твердит, что никакой приказ,

Будь победителем не ты, а Артабаз,

Не поразил бы их ударом столь нежданным.

Страшнее, чем война, подобный мир армянам.

Все толки я пресек, но, внемля их словам,

Войну, не этот мир, ты предпочел бы сам.

Ты мне передаешь их болтовню о мире

Не для того ль, чтоб сесть на царский трон Пальмире?

Заране милости не для того ль просил,

Что дерзновенно стал главой мятежных сил?

Кто побеждает Рим, царя дарует троном,

Тому доступно все, наперекор препонам,

Но все меняется, и доблестный герой

Игрушкою судеб становится порой.

Я договор скрепил и верен договору:

Царевна по душе царевичу Пакору,

И более того: меня он поддержал.

Не скрою, что Фрадат^{183} Пакору угрожал,

И опасается теперь наследник брата,

Как в прежние года я — козней Митридата^{184}.

Фрадат честолюбив и, злобу затая,

Стремится…

Помнит он, что долг свой помню я,

Что я тирана сверг, что мной мятеж подавлен,

Что…

Ты за это все заслуженно прославлен,

Но, пусть венец и трон мне подарил твой меч,

Моею дочерью ты вправе ль пренебречь?

Не пренебречь, о нет, но знать — ее достоин

Царь, а не подданный, властитель, а не воин.

Освободи меня, со службы отпусти,

И я к владычеству пробью себе пути.

Кто повергает Рим, царя дарует троном,

Тому доступно все, наперекор препонам —

Не так ли ты сказал? Дай, господин, мне срок,

Дабы Мандане скипетр вручить Сурена мог,

Дабы венчал ее коленопреклоненно!

Мне сам назначь страну — и, верой окрыленный,

Помчусь престол добыть или костьми полечь.

Тогда не спросишь ты, как смею пренебречь

Твоею дочерью. Но, повторяю снова,

Я только подданный, и жребия другого

Не жду, и за тебя умру сто раз на дню,

Но царственную кровь своей не замутню.

Не знаю, что таит смирения ограда,

Но откровенно нам поговорить бы надо.

Да, ты мой поданный, но столь при том могуч,

Что в мире для тебя нет недоступных круч.

Ты именем моим двух областей правитель,

И каждая из них — бесчинных сил обитель:

Там буйство ярое всегда кипит на дне…

Над ними властен я, пока ты верен мне:

Они, признав тебя своим вождем надежным,

При верном верные, восстанут при мятежном.

Да что и говорить! Как я, так царь любой

Хотел бы свой удел соединить с тобой.

Победа для тебя привычкой стала ныне,

И даже гордый Рим дрожит в своей твердыне.

Ты жаждешь ли блеснуть, в меня ль вселяешь страх,

По десять тысяч душ всегда, как на часах,

Стоят вокруг тебя. Не велика ли свита?

Сурена! Я сейчас скажу тебе открыто:

Мне будет видеться в тебе опасный враг,

Пока с Манданою тебя не свяжет брак.

Но чем я заслужил такое недоверье?

Кто обвинит меня в преступном лицемерье

Или подкупности? Властитель! Сколько раз

Успел бы подкупить меня и тот же Красс

И Митридат…

К чему о Митридате с Крассом

Опять заводишь речь? Пусть слава зычным гласом

Несет тебе хвалу — я ей велел трубить:

Я должен помнить все, ты ж должен все забыть.

Признательность за трон меня с тобой связала,

Твердить об этом мне, тебе ж молчать пристало.

Я благодарностью свою наполнил грудь,

Я памятлив, но ты назойливым не будь.

К судьбе моей сестры хочу вернуться снова.

Ты мне сказал, что долг — непрочная основа

Для верности. Пусть так! Но ничего прочней

Сестры-владычицы, племянников-царей —

Родства столь близкого — меня с тобой не свяжет.

Тогда уже ничто меж нас двоих не ляжет,

И — в нынешний ли день, в грядущие ль года

Мы будем заодно во всем, везде, всегда.

Ты хочешь, чтобы я свое нарушил слово

В канун таких торжеств, когда к ним все готово?

Чтоб друга сделал вновь противником своим

И в нем союзника обрел вторично Рим?

Пусть, зубы сжав, Пакор на это согласится —

Что скажет дочь царя? И царь на что решится?

Не думай о царе — тут я берусь помочь.

Ручаюсь за отца, ручаюсь и за дочь.

Что, кроме горести, ей в этом договоре?

Она царевичу открылась в разговоре,

С какими чувствами ждет завтрашнего дня.

Еще одно скажу, и ты поймешь меня:

Ей мил другой.

Кто он?

Назвать не захотела,

Но о любви своей она сказала смело,

Сказала о мечте расторгнуть договор,

Что проклял твой народ, как бремя и позор.

Мне у народа ли спросить иль у Сурены,

Чью кровь я вправе влить своим потомкам в вены?

Чтобы решить вопрос иль огласить приказ,

Не до´лжно ль мне просить совета всякий раз?

Что ж, если страсть сильна в царевиче к Пальмире,

Пусть с Эвридикой рвет, не думая о мире:

Получит от меня согласие Пакор,

Потом уже решим, как отвратить раздор.

А ты, проникнутый униженностью странной,

Отвергший наотрез союз с моей Манданой,

Возьми себе жену по вкусу и под стать,

Но бойся повод мне для подозренья дать

В недобрых замыслах. Жду быстрого ответа,

Дабы найти покой и позабыть про это.

Я не решил еще, кого избрать.

Реши,

Не то я сам решу. Сурена, поспеши!

Но если, господин, я был бы обесславлен,

Когда б открыл тебе, куда мой взор направлен?

Иди и не забудь: любя иль не любя,

Сегодня же реши, с кем свяжешь ты себя.

Тем временем займись царевной Эвридикой.

Внуши, что надлежит и ей, прекрасноликой,

Свою обязанность исполнить без причуд.

Добавь еще, что царь бывает в гневе крут.

Твою сестру сюда я вызвал для дознанья,

С ней общие ль у вас мечты и притязанья.

Пальмира! Поразил меня сейчас твой брат:

Не только доблестью, он и умом богат;

Признаюсь, от него не ждал такого блеска.

Он дочь мою отверг столь здраво и столь веско,

Что пусть я с ним суров, недружелюбен был,

Но в правоте своей меня он убедил.

Я понял, любит он кого-то, но кого же?

Кто из прелестных дев Сурене всех дороже?

В безмерной щедрости на чей принес алтарь

Союз, которым бы гордиться мог и царь?

Он холоден ко всем, казалось мне.

Напрасно!

Царевна между тем призналась громогласно,

Что кем-то издавна душа ее полна.

Тебе известно — кем, с тобой она дружна.

Но даже если мне она открыла душу,

Ужель ее предам? Доверие нарушу?

Честь запрещает нам измены совершать.

Не думаешь ли ты, что волен разрешать

От всех запретов царь? Но вот мое решенье:

Не на руку и мне сей тайны разглашение,

О ней не говори, зато свою открой.

Свою? Но у меня нет тайны никакой.

Люблю по-прежнему с неизъяснимой силой

Того, кто был всегда мне дорог.

Но помилуй,

Ты так слаба душой? Нет у тебя стыда?

Он разлюбил, а ты, ты любишь как всегда!

Не слабодушие — величье духа в этом.

Всю нежность подарить, связать себя обетом

С властителем своим — какой же тут позор?

Царевич на меня когда-то кинул взор

И сердце подарил… О, я была любима,

И память этих дней вовек неизгладима,

Когда он, доблестный, он, воплощенный пыл,

Ответной нежностью меня воспламенил!

Так отомсти ему и этот клад великий,

Свою любовь, отдай достойному владыке.

Взойдя на царский трон, изгнанницею стать?

Того, кто всё мне мил, не видеть, не встречать?

О нет, я каждый день хочу скрещать с ним взгляды,

Но не для жалостной ребяческой отрады:

Не снизошла бы я для малости такой,

Трон не отвергла бы, пусть и в стране другой.

Есть для покинутой, для той, чья жизнь — мученье,

Напиток сладостный, всем болям облегченье:

За ним, изменником, за палачом моим

Следить без устали. Влюблен, но нелюбим,

Ко всем ревнует он. Со мною встретясь взором,

Себя терзает он убийственным укором.

Он руку дал не мне, но жертвой стал моей.

Тоска и стыд язвят, и, что ни день, больней.

Он взглянет на меня, на лик бескровно-белый,

Где повесть скорбную любовь напечатлела,

И горестно вздохнет. Услышит сердца стон —

И все прошедшее невольно вспомнит он,

Но только чтоб сказать: «Увы! Я счастье ведал,

Но клятвы преступил и это счастье предал».

И вот тогда, поняв свою вину вполне,

Он будет каяться и плакать обо мне.

Вот в этом, господин, и будет мне награда,

Вот в этом мщение — другого мне не надо.

Вот почему менять не стану свой удел.

Теперь ты знаешь все, что так узнать хотел.

Итак, ты думаешь, что на вершине власти

Нас, повелителей, волнуют ваши страсти?

И мы, всходя на трон, берем любовь с собой,

Чтоб, на утеху вам, жить под ее пятой?

Нет, царь вступает в брак, чтоб укрепить державу,

Чтоб юные сыны ему стяжали славу

И, стоя за него, хранили рубежи:

Где мало мстителей, там плещут мятежи.

Нам судьбы вверены народов и, пойми ты,

Мы слепы к красоте, для нежности закрыты,

Лишь государство в счет, тревожит лишь оно,

А думать о любви владыкам не дано.

Придет — мы рады ей, а нет — напрасен ропот.

Поверь, мне говорит об этом мой же опыт.

Свирепой ревности неведом нам недуг,

Заплачут из-за нас — жалеть нам недосуг.

Надежды тщетные оставь — они бесплодны

И лишь для низменных, для слабодушных годны.

Страдает или нет царевич, слез не лей,

Супруга избери из верных мне царей.

Прости меня, но брак душе болящей страшен,

Когда он холоден и чувством не украшен.

Мне память о любви царевича былой

Дороже, чем венец супруга золотой.

Окончен разговор. Добра ты хочешь брату,

Как я хочу, чтоб ты не понесла утрату.

Так передай ему — не скрыл словесный мед…

Чего, мой господин?

Сурена сам поймет.

Пусть думает. Прощай!

О сумрачные речи,

Вы горестей гонцы, грядущих бед предтечи!

Обоих любящих, о небо, охрани!

Что, если выдадут свою любовь они?

За те признания, что сделаны тобою,

Сурена, может быть, ответит головою.

Со слов Силлация, он будто бы тотчас

Под стражу будет взят — мол, есть такой приказ.

На это не дерзнет никто!

Хвалы достойна

Твоя уверенность, но слишком ты спокойна:

Лишь две руки даны герою, не забудь,

А слава — щит плохой и не укроет грудь.

Я знаю, с доблестным всегда завистник рядом

И жизнь чистейшую напитывает ядом,

Но как посмела ты подумать, что его

Возьмут…

Вы любите — довольно и того.

Кто этот слух пустил?

Лишь он и ты в ответе.

Мандану он отверг, другой нет на примете,

Ты любишь, но таишь, кто он. Прости меня,

Твоя таинственность для всех яснее дня.

Ты запугать меня стараешься так рьяно…

О госпожа моя, у всех ворот охрана!

Ни выйти, ни войти без ведома царя!

Не все ли нам равно, по правде говоря?

Боюсь, что гибелью грозят кому-то тучи!

Боюсь, что молния расколет ствол могучий!

За брата я дрожу.

Дрожишь? Но почему?

Он спас царя, и царь признателен ему.

Ты думаешь, отказ Сурены от царевны

Не оскорбил его? Не вызвал вспышки гневной?

Заслуги прошлые царь должен награждать

И должен помнить их — другого можно ль ждать?

Он должен, ты права, и все же оскорбленье

Заслуги прошлые сотрет без промедленья,

И ляжет тяжело такой обиды мгла

На все минувшие свершенья и дела.

Однако мужества в сестре героя мало.

Его возлюбленной беспечность не пристала.

Пусть сходствует душой возлюбленная с ним

И верит, что в борьбе богами он храним.

Нет, в любящей душе и нежность и тревога,

Когда грозят враги, когда врагов так много.

Ужели станет ждать бестрепетно она,

Чтоб кара страшная была совершена?

Столь величавое, надменное геройство —

От века чуждое природе женской свойство,

А та, что и любя бесстрашие хранит,

Пусть знает: у нее не сердце, а гранит.

Ты брата моего нисколько не любила,

Иначе вздрогнула б, слезинку б уронила

Хотя бы для того, чтобы его сестра

Не думала, что ты на чувства не щедра.

Увы! Не снизойдет она к моим стенаньям,

Не удостоит их растроганным вниманьем!

Никто поверить бы не мог до этих дней,

Что узы кровные любовных уз прочней.

А впрочем, как сравнить с твоей мою утрату?

Любимый заменим, но нет замены брату.

Он у меня один, но будь их даже сто,

Сурену заменить не мог бы мне никто!

Когда бы я и впрямь утратила Сурену,

Ты думаешь, что я нашла б ему замену?

Что пред угрозою тому, кем дорожу,

Я менее, чем ты, пугаюсь и дрожу?

Приписываешь мне безжалостность и твердость,

Меж тем обеим им одно названье — гордость.

Она холодной быть приказывает мне,

Но сколько боли здесь, в сердечной глубине!

Всю правду до конца сейчас тебе открою:

Предчувствую, что смерть ползет уже к герою

Из-за меня, увы!.. Ему спасенья нет,

И остается мне пойти ему вослед.

Ты больше сделала б, истратив меньше пыла.

Возьми себе того, кого я так любила,

И брата сохрани. Ты в брак вступить должна,

Так с нареченным будь покорна и нежна.

Любовь притворствовать от века не умела,

Она открыла все, все высказала смело;

Столь многое узнав, Пакор уже не ждет,

Что счастье полное он в браке обретет.

Вслух объявив ему, что я люблю другого,

На этом я стою и умереть готова,

Любые горести, любую боль стерплю,

Но не солгу, любя, что больше не люблю.

Я вижу, ты на смерть его послать стремишься.

Таких жестоких слов сама ты устыдишься.

О госпожа! Мой брат на гибель обречен

За то, что любишь ты, за то, что любит он.

Чтобы спасти его, должны без колебаний

Ты — взять царевича, он — руку дать Мандане.

Пусть руку ей дает, отрекшись от меня,

Но если делит он пыл моего огня,

Пусть терпеливо ждет, чтоб залечились раны

И стал бы наконец мне дорог брат Манданы.

Сурену изгони ты из моей души,

Коль можешь, ненависть ему ко мне внуши,

Заставь его восстать, заставь разбить оковы

И прежнюю любовь сменить любовью новой.

Ты можешь мне помочь, сочувствия полна,

Чтобы любовь моя была не так сильна,

И примирюсь тогда я со своей судьбою:

Притушенный огонь угаснет сам собою.

Я место уступлю царевичу сейчас:

Ему я лишняя. В беседе глаз на глаз

Одушеви его надеждой, и, быть может,

Он свой ревнивый гнев на милость переложит.

Меня ваш разговор, царевна, так страшит,

Что меньше мучает боль собственных обид.

Царевич! Почему везде стоит охрана?

Боишься, что сбегу? Все это очень странно.

Иль так готовишься ты к брачным торжествам?

Есть тайны у тебя, так почему бы нам

Своих не завести? Тебе лишь повинуясь,

Твои друзья молчат, и мы, не обинуясь,

Молчим, как царь велел. По нраву или нет,

Подобно нам, гадай, отыскивай ответ.

Случается порой и прогадать, гадая.

Что ж, прогадав, найду виновного всегда я.

Ты любишь и хотя не ведаю — кого,

Зато наперсника я знаю твоего,

А он преступней всех. Любовник тайной связан,

Но подданный царю все донести обязан;

Кто дело утаит, в котором царству вред,

Недолго будет тот глядеть на белый свет.

Итак, наперсник твой… Не нужно продолженья,

Когда в глазах твоих всех мыслей отраженье.

Царевич! Я беру в наперсники друзей:

Ужель не стоит друг хоть жалости моей?

Я знаю, ты к друзьям добра и даже боле:

Об их несчастиях, как о своей недоле,

Готова горевать. И все же говорит

Об очень многом мне твой удрученный вид.

Какому предалась ты страху и смятенью,

Едва лишь на него легла опасность тенью!

Как не подумать мне — все выдумка, все ложь,

И ты наперсником соперника зовешь?

В одном ли он лице иль в двух — при чем тут числа?

Опасность над тобой, а не над ним нависла.

Ах так! Ты вздумала грозить мне в свой черед?

Твоя любовь слепа и к гибели ведет.

Слепа ль моя любовь иль это только мнится,

Ты сам сейчас поймешь. Пора нам объясниться.

Царевич! Я должна и я хочу считать,

Что лишь тебе дано моим супругом стать,

Владеть моей рукой. Я верю, что сумею

Когда-нибудь отдать и сердце вместе с нею.

Настанет этот день, и в брак вступлю с тобой.

Того, кто дорог мне, не окрылю мечтой,

И, если ты меня к разрыву не принудишь,

Ты, только ты один моим супругом будешь.

Чтобы зажглась любовь, понадобится срок,

Тут уважение мне преподаст урок,

Но если будет так, что, движим нетерпеньем,

Не остановишься ты перед преступленьем…

Надеюсь, понял ты, о чем веду я речь

И от чего спешу тебя предостеречь.

Отныне честь моя слилась с твоею вместе,

Я пятен не хочу на общей этой чести,

Ты ж, подозрению постыдно волю дав,

Ты заклеймишь себя, на честь лишишься прав,

Позором навсегда свое покроешь имя

Неблагодарными деяньями своими.

Ужели я тогда с тобою не порву?

Тебя, преступника, супругом назову?

Ужель приму венец, весь в пятнах крови алой

Того, чье мужество его завоевало,

И к Риму на поклон пойду, скрывая стыд,

Затем что ты разбил единственный свой щит?

Да, уничтожен Красс, но Рим, как встарь, твердыня,

И новые вожди исполнены гордыни.

Они, собрав войска, готовятся к борьбе,

И полководец твой необходим тебе.

Царевич! Вот о чем все время помнит, мучась,

Та, чья с твоей должна соединиться участь.

Бесчестья грязный знак чело отметит ей,

Коль назовет ее супругой царь-злодей.

Какой развязке быть, несчастной иль счастливой,

Зависит от тебя. Умерь свой нрав строптивый,

Исполни то, что мне твой обещал отец.

Заутра возложу я на тебя венец,

И будет в мире жить наперсник твой и милый.

Моя любовь к тебе полна такого пыла,

Безмерной нежности, почтенья, чистоты,

И чем же на нее мне отвечаешь ты?

Тебя, надменную, не трогает мой пламень,

Вся боль души…

А я, по-твоему, я — камень?

Мой дух смятеньем чувств, тревогой не томим?

Тебя я не люблю, но я любима им!

Тебе мой долг несет недуга исцеленье,

Мне ж права не дает он даже на мученье,

Ты через краткий срок избавишься от мук,

Я ж до скончанья дней в груди замкну недуг.

Порой годам равна мгновения крупица,

И проволочкою царь вправе оскорбиться.

Подумай же о том, что, гневом распален,

Месть на ослушников обрушить может он.

Царь властен надо мной, так пусть без колебаний

Отвагу явит он на этом поле брани.

Прошу, будь мягче с ним и помни лишь одно:

Героя твоего тебе спасти дано.

Доспех твой уязвим: боязнь за сердцу милых

Никто бестрепетно перенести не в силах.

Доспех мой уязвим, всем сердцем я люблю,

Но жалкой слабостью любовь не посрамлю.

Меж тем сей мудрый царь со мной столь благороден,

Что мне его приказ стократно стал угоден!

Прошу, не забывай; путь долга — тесный путь,

Легко с него сойти и в сторону свернуть.

Лишь первый шаг тяжел, потом, разбив оковы,

Любовь стремительно идет стезею новой,

И может стать она тираном в свой черед,

Жестоко подавив ее давивший гнет.

Царевна…

Ухожу. А если гнев клокочет

И в необузданных словах излиться хочет,

Ты выход для него и без меня найдешь:

Наперсник мой идет, ему все изольешь.

Я горько сетую, я возмущен безмерно!

Кем, господин?

Тобой. Не вздумай лицемерно

В непонимание играть. Как ты хитрил

В то время, как тебя я дружбой одарил

И простодушно ждал лишь твоего совета!

Неискренностью ты мне заплатил за это.

Но выдают любовь и сжатые уста,

Завеса скрытности сквозит, как ни густа,

Молчанье говорит яснее внятной речи,

Любви не спрятаться — ее видать далече.

Вот и твоя любовь — все ведают о ней,

Хотя со мной ты был лукавее, чем змей.

Владыка сетует всегда не без причины,

Но все ж какие ты за мною числишь вины?

Ты столь почтительно отверг мою сестру,

Что заподозрил я нечистую игру.

Своим заранее обдуманным отказом

Высокий строй души и благородный разум

Ты выказать хотел, но — стыд мне щеки жжет! —

Словами оградясь, ее послал вперед,

Чтобы надменная в порыве своенравном

Пренебрегла отца велением державным,

Чтоб ей одной пожать всю славу за отказ,

А ты, свою любовь укрыв от наших глаз,

Ты тщился между тем, коварный и двуликий,

Меня Пальмирою отвлечь от Эвридики.

Мне гнев отверз глаза, уразуметь помог —

Для самого себя царевну ты берег!

Твой долг повелевал на то потратить время,

Чтоб я в ее глазах отличен был пред всеми,

Но ненавистней всех я для нее сейчас.

Искусно выполнен тобой царя наказ!

Понятно, господин. Тебя ль, меня ль избрала,

Ты ль ею не любим, я ль не люблю нимало,

Но, подданный царя, к тому ж Пальмиры брат,

За всех несу ответ, во всем я виноват.

Как будто с легкостью, как тысячною ратью,

Душой в огне любви могу повелевать я,

Как будто не трудней к кому-то страсть внушить,

Чем возвратить венец иль римлян сокрушить!

Скажу, не побоясь свои сгустить напасти,

Что у властителя нет над сердцами власти,

Что никаких царей любовь не признает,

Царица гордая, сама себе оплот.

Посулы щедрые она презреньем встретит,

На принуждение восстанием ответит.

И ты, мой господин, ты покорился ей,

Так почему же я преступник и злодей?

Когда мои слова не истина из истин,

Стань Эвридике мил, Пальмире ненавистен,

Иль сердцу повели рабом рассудка стать —

К царевне охладеть, к Пальмире воспылать!

Сумеешь справиться иль с ними, иль с собою,

Тогда и угрожай мне карою любою,

Ну а сильней любовь, чем ты или они,

Меня в ее делах, царевич, не вини.

Могу простить любви порывы исступленья,

Но не молчание и лжи хитросплетенья.

Виновные в такой злокозненной игре,

Намеренно иль нет, опасны при дворе.

Пусть заметет следы и спрячет все улики

Тот подданный, что стал соперником владыки,

Но каждый вздох его как занесенный нож:

Он с заговорщиком, с цареубийцей схож.

А если счастлив он в своей любви незрячей,

Тогда в прощении нуждается тем паче,

Царю и, значит, всем грозя нанесть урон.

Пусть так, но, может быть, не так виновен он?

Он первый полюбил, и он любим, и все же

Ту, что его душе самой души дороже,

Готов властителю смиренно уступить.

Как не сочувствовать ему? Как не простить?

Достоин похвалы, кто уступил без спора,

Но если «Нет!» твердит она, предмет раздора,

Все пышные слова лишь для отвода глаз

И, лицемерные, вражду рождают в нас.

Не ты ли говорил, царевич, о прощенье?

Минуты не прошло — и речь ведешь о мщенье.

Прощенья царского не ждет высокий дух,

К угрозе мщения он замыкает слух.

Мои сподвижники вне городской ограды,

А у ворот стоят Силлация отряды;

Все ждут, что взять меня под стражу царь велит, —

Пусть ожидания напрасно он не длит,

Исполнить я готов владыки повеленья,

И меч и голову сложу без промедленья,

Вся кровь, вся жизнь моя царю принадлежат,

Но, утеряв меня, он не сочтет утрат.

Я славу заслужил и, если век мой дожит,

Примеру моему пусть следует, кто может.

И все же, оборвав в неистовстве мой путь,

Придется — и не раз — тебе о том вздохнуть.

Так с высшим говорить, Сурена, не пристало:

В спесивой доблести нет доблести нимало.

Ты подвиги свершал, выигрывал бои,

Отлично знает царь деяния твои.

Не раздражай его и не гневи меня ты,

Тогда твой властелин не понесет утраты.

Пример покорности всем подданным яви,

А не пример слепой и пагубной любви.

Высокого душой бесстрашье украшает,

Что с ним идет вразрез, все гордость заглушает,

Но большего, пойми, достичь бы мог герой,

Когда бы он себя обуздывал порой.

Царица к ночи здесь появится с Манданой.

Сурена! Мой совет подсказан дружбой рьяной:

Люби иль не люби, но ты себе не враг,

И если царь сказал: «Хочу, чтоб было так!»…

Прощай! Остерегать не станет царь двукратно.

Ну что же, мне теперь моя судьба понятна:

Спокойно жду ее — душе неведом страх.

Я честь не уроню, а жизнь в твоих руках.

Признаний не хочу! Несет с собой опасность

Нагая истина, безжалостная ясность:

Чтобы хоть проблески надежды оберечь,

Я правде предпочту двусмысленную речь.

Охрану верную я у ворот поставил,

Немедленно уйти его людей заставил

За стены города, боясь, что, ослеплен,

Тебя насильственно похитить может он,

А добродетели не совладеть с насильем.

К тому ж любовь славна уловок изобильем,

И гнев она смягчит: ведь примиренья миг

Для любящих сердец сладчайших чувств родник.

Как я ответил бы на это похищенье,

Подскажет без труда тебе воображенье,

И меры принял я, дабы избегнуть бед,

Без размышления, ты любишь или нет.

Я пред тобой в долгу за это попеченье:

Не втуне, господин, подобное раченье,

Но пусть неведенье предпочитаешь ты,

К герою сохранить толику доброты

Дозволь, когда судьба ему удары множит.

Меня грядущее, как и тебя, тревожит.

О похищении мне говорить невмочь.

Долг гонит эту мысль, кричит ей гордость: «Прочь!»

Пусть добродетели не совладать с насильем,

Пусть славится любовь уловок изобильем,

Но противостоит любви и силе честь:

Бесстрашен знающий, что выход в смерти есть.

Супругом будет мне царевич.

Да, но сроки

Счастливейшего дня, считает он, далёки.

Сегодня вечером тот наступил бы срок,

Когда бы у тебя царевич взял урок

Владения собой, но любопытства жало

Мне в сердце заглянуть Пакора побуждало.

Узнал он, что любовь к другому там живет,

И в наказание пусть терпеливо ждет.

Имеет каждый срок какие-то границы.

Долг выше, чем любовь, нельзя ей не склониться.

Кто преисполнен им и в помыслах высок,

Тот победить себя сумеет в краткий срок.

Порой хватает дня, а иногда — мгновенья,

Чтоб снизошло на нас благое озаренье,

Взываем, жаждем, ждем — его все нет и нет,

Вдруг, неожиданно, тот вспыхивает свет.

Но от меня пока не жди такой минуты:

В душе моей темно, я вся во власти смуты,

Предчувствий горестных и самых черных дум.

Лишь ими поглощен взволнованный мой ум.

Опасность, думаешь, Сурене угрожает?

Он слишком доблестен, и ненависть сужает

Свой стан вокруг него: разгневан властелин,

И яростью кипит царя ревнивый сын…

Но не любовь меня тревожит и терзает,

А… Сло´ва вымолвить язык мой не дерзает;

Меня осудишь ты. Признаний не зови

И снисходительно все припиши любви.

Нет, душу мне излей, как искреннему другу,

Иначе не помочь мне твоему недугу:

Спасти болящего тогда лишь можем мы,

Когда болезнь его не кроет полог тьмы.

Но если я скажу: тревогой дух охвачен

За тот престол, что мне тобою предназначен,

Что отвоеванный Суреною венец

Опять захватит Рим, едва придет конец

Герою мощному, что жертвой Митридата

Увижу я тебя, Пакора и Фрадата,

Что, если смерти пасть поглотит твой оплот,

Тебя, мой господин, опять изгнанье ждет —

Ты эту речь сочтешь за дерзость без предела.

Я высказать бы все царевичу посмела,

Но страшно мне, о царь, твой долгий гнев навлечь:

Скорей простишь любовь, чем дерзостную речь.

Да, ты в политике, царевна, разумеешь!

И говорить красно и промолчать умеешь!

Сурена твой мне скипетр вернул, но для чего?

Чтоб власть не признавать владыки своего?

Быть может, сей герой достоин порицанья,

Считая, что я царь, но только по названью,

Пытаясь свой закон владыке навязать?

Но лучше нам с тобой сейчас вернуться вспять,

К беседе о любви. Так вот…

Приказу долга

Я сдамся, я смирюсь. Вам ждать уже недолго,

И сердце и себя осилю и скреплю,

Но день свершения сама установлю.

Какая царственность! Но мне любезны, право,

Пыланье страстное души столь величавой,

Безмерной гордости державные черты.

Когда взойдешь на трон, его украсишь ты.

Отдай же мне приказ, как истая царица.

Успел прибыть Фрадат, должна здесь появиться

Мандана к вечеру. Обоих известим,

Как ею пренебрег тот, кем повержен Рим.

Залившись краскою, она потупит взоры,

А буйственный Фрадат затеет тут же ссору,

Он в гневе яростен. Ручаться не могу,

Что я Сурены жизнь тогда оберегу.

Для блага своего пусть он мой двор оставит.

И тот, кого страна единодушно славит,

Уйдет в изгнание? Ты — царь, и власть твоя,

Но нестерпимо знать, что я повинна, я

В такой его судьбе. Всегда предлогов много,

Но разве скроешь суть личиною предлога?

Что покраснеет дочь — лишь повод, лишь предлог:

Глубь сердца моего — предмет твоих тревог.

Что ж, изгони его — Сурена подчинится.

Карать и миловать вольна твоя десница,

Но свой исполню долг, когда вернется он;

Тогда, и лишь тогда, брак будет заключен.

Его присутствие брак не предотвращает?

Не знаю, но меня насилье возмущает.

Ты станешь к вечеру царевича женой,

Или с Манданою возлюбленный герой

Сегодня вступит в брак. Мою исполнит волю —

И при своем дворе я жить ему дозволю.

Сейчас пошлю за ним. Взрыв гнева потуши,

Гордыня лишь вредит величию души.

Немедля в брак вступить один из вас обязан,

Не то изгнанья путь Сурене предуказан.

Чем слово не сдержать, мне лучше умереть,

И лишь поэтому с ним не встречаться впредь

Не обещаю я: вести войну придется,

А римлян победить нельзя без полководца.

Не льстись надеждою: пусть только грянет гром —

И средства верные к защите мы найдем.

Поговори же с ним.

Царь хочет невозбранно,

Чтобы немедленно вступил ты в брак с Манданой —

Или с Пакором я. Таков его приказ,

Иначе он грозит изгнать тебя тотчас.

Не в том, что я нанес Мандане оскорбленье,

Не в том, что ты ко мне полна благоволенья,

Повинен перед ним. Проступок страшный мой

В том, что ему в ущерб я вознесен молвой

И славою венчан. Вот ненависти корни,

И с каждым днем она все глубже, все упорней.

Неблагодарному чем преданней служить,

Тем неизбежнее нам голову сложить

Под мстительным мечом. Царю я как отрава,

И все ему претит — лицо, дела и слава.

Порок в моей душе он жаждет отыскать,

Чтоб, мной увенчанный, моим тираном стать.

Но он купить меня не может, щедрость множа,

Не может и убить, себя не уничтожа.

Жизнь за него отдам, над ней он властелин,

Но сердца своего я полный господин,

Ничьих не потерплю указов, посягательств,

Как над святынею — бесстыдных надругательств.

Но время не стоит, запас его истек,

Простимся, госпожа!

На вековечный срок?

Пусть совесть, бодрствуя, корит, увещевает,

Но доблесть доблестным завистник не прощает.

Мне считанные дни в изгнанье жизнь влачить:

Источена тоской, их оборвется нить.

Не надо, замолчи или потом не сетуй,

Что, обогнав тебя, умру от мысли этой!

Живи, люби меня.

Жить, чтобы увидать,

Как долгу должное решишься ты воздать?

Что, всей душой моя, отдашь себя Пакору,

И даже не ему, а царскому убору?

Чудовищная мысль! Ее смертелен лед,

И не изгнание — она меня убьет.

О, если б нас с тобой судьба соединила

Или от чуждых уз навек освободила!

Любви не выдержать такой неправоты!

За этот договор собою платишь ты!

Такой неправоты не может быть, казалось,

Казалось, что во всем геройство уравнялось

С рожденьем царственным. Ты Красса победил

И своего царя на троне утвердил…

А между тем меня и день и ночь терзали

Моей Армении невзгоды и печали;

Державных замыслов и чаяний рабе,

Мне долг приказывал убить себя в себе.

Еще не знала я, еще не разумела,

Что повелит любовь отдаться ей всецело,

И согласилась стать царевича женой.

Но вспомни — не было тогда тебя со мной!

И вот плачу сейчас за это заблужденье

И медлю то отдать Пакору во владенье,

Что одному тебе принадлежать должно.

О, если б медлить мне всю жизнь было дано!

Как счастлив был бы я!.. О чем я, дерзновенный?..

Отдался в плен мечте несбыточной, презренной,

А нужно до конца свой жребий претерпеть.

Цари, будь счастлива, а мне дай умереть!

Тебе назначен трон столь славный, столь могучий,

Что для него страшны лишь стрелы горней тучи.

Над всеми вознесен, он всем внушает страх,

Пред ним и грозный Рим дрожит в своих стенах.

О да, но это все — плоды твоих деяний,

И укрепили трон твои, Сурена, длани;

Он мне достанется, но вспомни о цене!

Держава мощная темницей станет мне.

Сурена, друг!..

Зачем ты растравляешь рану?

Я сердцем размягчусь, в борьбе с собой устану,

А надобно уйти, то мужество храня,

Что столько зависти плодило вкруг меня.

Ты прав. Храни, герой, дух стойкости суровый.

В нем, роковом для нас, любви моей основы.

Возьму с тебя пример, и сможешь без стыда…

Взгляни: твоя сестра торопится сюда

Тебе сказать «Прощай!» Как ни язвят страданья,

Но все ж я счастлива оттяжкой расставанья.

В изгнанье, говорят, немедля ты уйдешь,

Когда с Манданой в брак не вступишь. Это ложь?

Ложь. Просто должен я отбыть в свои владенья

И ждать, чтобы сбылись Пакора вожделенья.

И ты согласен?

Да.

Царь местью одержим.

Ты доберешься ли до цели невредим?

Все знают, что´ сулит таким, как ты, немилость…

Опасность, может быть, в засаде притаилась —

Губительный ли яд, убийцы ли рука…

Ведь до твоих земель дорога далека.

Царь не успел забыть — я спас его державу,

И не с меня начнет бессудную расправу:

В нем слишком много чувств высоких и благих.

Пусть так, но что сказать о недругах твоих?

Прислужник сыщется, толкнет на злодеянье

И тут же заодно подскажет оправданье.

Чтоб угодить царю, бессовестен и лжив,

Сумеет он раздуть тот яростный порыв

Негодования, быть может, напускного,

Чья в тайниках души заложена основа,

Порыв, что сам собой прошел бы в краткий срок

Без всякого следа, исчезни лишь предлог.

Хоть гнев и напускной, но очень громогласный,

И каждый сделает отсюда вывод ясный.

Так вот, коль хочет царь погибели моей,

Да умертвит меня не случай, а злодей,

Да не поверит мир, что лишь закон природы

Меня, как всех, сослал под гробовые своды,

Да ведает народ, да ведает страна,

Кто кровь мою пролил, чья длань обагрена,

И ненависти глас в сердцах набатом грянет,

И каждый подданный мятежником восстанет!

И я стою за месть убийце и врагу,

Но брату мертвому я тем не помогу.

Какой бы ни была она неумолимой,

Сестре — лить токи слез, страдать — твоей любимой.

Так что же делать мне?

Приют тебе готов.

Какой?

С Манданой брак — чем не надежный кров?

Ее объятия, как крепостные стены,

Надежно оградят…

Ты впрямь моей измены

Хотела бы, сестра? Чтоб стал бесчестным я?

И это слушает владычица моя!

Но если суждено любить без упованья,

Должны ли мы идти, как жертвы, на закланье?..

Что ж, госпожа, молчишь? Ты можешь мне помочь,

Одним движеньем век упорство превозмочь.

Иль за него тебе не страшно и не больно?

Молчанья моего неужто не довольно?

Ты хочешь все отнять, чем красен этот свет,

Я, слушая тебя, немотствую в ответ.

Пусть вступит с нею в брак, пусть мне растопчет душу,

Распоряжайтесь мной, молчанья не нарушу,

Не воспрепятствую. А бедная мечта…

Сказала и теперь не разомкну уста.

Пальмира! Если царь со мной покончить хочет,

Поверь, названье «зять» мне смерти не отсрочит.

Ты вспомни, сколько раз всходили здесь на трон

Цари, поправшие природу и закон,

Убившие отца, прикончившие брата:

Не тяготила их столь дорогая плата.

Где был бы без меня, к примеру, наш Ород?

С ним Митридат давно кровавый свел бы счет.

А, думаешь, Фрадат не страшен для Пакора?

Иль я не знаю двор, иль скоро, очень скоро

Протянет руку он к заветному венцу.

Придется нелегко венчанному отцу

И первенцу его — меня не будет с ними.

Яренье зависти — вот истинное имя

Немилости ко мне. Любовь тут ни при чем.

Я славой осенен, и, значит, с каждым днем,

Чем ревностней служу, тем больше им яриться.

Уже решенное не может не свершиться.

Не спорю, что, вступив с Манданою в союз,

Я на короткий срок от смерти откуплюсь,

Меж тем они, надев приятельства личину,

Мне нанесут тайком удар коварный в спину.

Сестра! Я не спасусь от смерти все равно,

Но этот пышный брак, как грязное пятно,

Падет на честь мою, и клевету натравит,

И славу громкую навеки обесславит.

О небожители! Того не может быть!

Поверить ли, что царь захочет погубить

Слугу столь верного? Не смеем мы в Ороде

Убийцу прозревать. Я здесь, я на свободе,

Я не под стражею.

Тем хуже, тем страшней,

Иначе нес бы царь ответ в глазах людей.

Свободен, говоришь? Но можешь ли ты скрыться?

К охране преданной, к своим войскам пробиться?

Ворота заперты, их зорко стерегут,

А беззащитного убить — не тяжкий труд.

Я заклинаю, брат, и нашей дружбой верной,

И всею нежностью твоей любви безмерной…

Истома нежности герою не под стать,

Слезам и жалобам ему претит внимать.

Хотя одарена любовь великой властью,

Но должен дань платить высокий дух бесстрастью.

И ты покинешь нас?

Прощай! Стенанья дев

Страшнее мне сейчас, чем лютый царский гнев.

Останови его, спешит он к смерти в сети,

И за его судьбу ты, госпожа, в ответе!

Я тщетно плакала, вела впустую речь,

А вот тобою он не сможет пренебречь,

Так позови его, употреби всю силу

Любви!

Я вслед за ним тотчас сойду в могилу.

Я тоже, но зачем толкать его во тьму?

Молчишь? А где ж она, твоя любовь к нему?

С ним вместе умереть — не так уж это мало.

Да, но чужая смерть с земли не поднимала

Того, кто бездыхан. Пусть мы с тобой умрем,

Но к жизни все равно Сурену не вернем.

Твой непонятен страх. Изгнанием, не боле,

Царь угрожал…

О да, он угрожал, но все ли

Решился вслух сказать? Как было произнесть,

Что он убьет того, чьих подвигов не счесть,

Кто трон ему вернул? А ты, застыв на месте,

Не хочешь помешать свершенью черной мести!

Не трать же времени, беги, кричи, зови,

Быть может, в этот миг, пронзенный, весь в крови,

Сурена…

Замолчи! Зачем меня терзаешь?

И все ж бездействуешь?

А ты желать дерзаешь,

Чтоб я любимого сама послала к ней?

Чтоб с ненавистною соперницей своей

Связала узами священного обета?

Мне легче умереть — тебе понятно это?

Понятно ли тебе, что выбор — смерть иль брак?

Быть может, ты права… Сдаюсь… Да будет так!

С Орменой передай — пусть примет предложенье…

Пусть даст согласие… Ты знаешь продолженье.

Ормена вся в слезах!

Дверь горю отвори:

Сурена…

Где мой брат? Под стражей? Говори!

Чуть вышел из дворца, настигнут был стрелою,

Вторая, третья вслед попали в грудь герою,

И наземь рухнул он, и кровью вмиг истек.

Я видела сама… Немилосердный рок!

Нет более в живых великого Сурены.

Увы!

Проникла весть за городские стены,

Народ волнуется, здесь быть опасно вам:

Я крики слышала, что веры нет царям.

Что ж, небо, ты молчишь? Святую месть исполни,

Пусть громы прогремят, пусть пламя метких молний

Испепелит дотла тиранов злобный род!

Безжалостный Пакор! Бесчувственный Ород!

А ты, надменная в своей любви бесплодной,

Стоишь, безмолвствуя, храня покой холодный.

Его любила ты, но был ли он тобой

От гибели спасен? Нет, послан на убой!

Высокая любовь! Немеркнущее пламя!

Так насыщайся же теперь ее плодами!

Не плачешь? Ни слезы о нем не пролилось?

Не плачу, ты права. Встречаю смерть без слез.

Ормена, поддержи!

Зачем такие речи?..

Сурена! Ждет душа с твоей душою встречи.

Перенесем ее, там легче станет ей…

Освободи того, о небо, от скорбей,

Кому они невмочь, а мне продли мученье,

Пока желанное не совершится мщенье!