Театр. Том 2

Взошла Сервилия счастливая звезда.

Что, Ауфидий, мне парализует волю?

Я трепещу пред тем, о чем мечтал дотоле.

Измена кажется мне гнусностью такой,

Что от моих надежд дух отвратился мой,

И в миг, когда могу заветного величья

Недорогой ценой предательства достичь я,

Не в силах нанести удар рука моя —

Так о бесчестии боюсь помыслить я.

Хоть честолюбие сияньем ложной славы

Сулит мне заплатить за умысел кровавый,

Хоть тщится, голосу соблазна внять спеша,

Оковы совести сорвать с себя душа,

Ей это, вопреки всему, не удается:

Их не порвав, она сама на части рвется,

Да и к Серторию благоволящий рок

Все время от него отводит мой клинок.

Ужель откажешься ты от удачи верной

Из щепетильности похвальной, но чрезмерной?

В необходимости дурную кровь пролить

Беды не видит тот, кто жаждет первым быть.

Ты должен бы понять по зрелом размышленье:

Гражданская война есть царство преступленья,

А где оно царит, там нету ничего

Опасней и смешней, чем избегать его.

Честь, добродетель, стыд — кому все это надо?

Ни Марий, ни Карбон^{157} не ведали пощады,

А Сулла…

Да, и он, как Марий, был готов

На казнь без счета слать им сломленных врагов.

Поочередно верх в сраженьях оба брали,

Поочередно Рим пятою попирали,

Чиня насилия, проскрипции^{158} вводя

И в ярости своей до зверства доходя.

Их рознь в толпу убийц сограждан превратила,

Но все ж изменников она не породила:

Как яро бы сердца гнев ни обуревал,

Кровь партии своей никто не проливал

И на ее вождя, чтоб стать ему заменой,

Не заносил клинок рукою дерзновенной.

Ужель Перпенна встать и в самом деле рад

Под стяг того, кого славнее он стократ?

Ну что ж, тогда прервем войну и склоним выи,

Как их склонил весь мир под игом тирании.

Зачем нам погибать от ран и тягот здесь?

Коль рабства жаждем мы, у Суллы цепи есть.

Хоть римлянину жить в неволе и негоже,

Но раз уж воли нет, жить лучше в Риме все же.

Подумай и возьми назад свои слова.

Пока мы держимся, республика жива.

Испания — оплот растоптанной свободы.

Здесь кров себе нашел цвет римского народа,

И в руки вновь взяла утраченную власть

Сената лучшая, достойнейшая часть.

От имени ее Серторий управляет:

Сбирает дань с племен, царьков их вразумляет

И защищает нас, кем тут представлен Рим.

Коль скоро партии глава необходим,

Серторий же досель удачлив был сверх меры,

И это имя чтят по всей стране иберы…

Да, имя! Вот чем он остановил твой взлет,

Чем отнял у тебя и славу и почет.

А в подтверждение тебе напомню день я,

Когда ты войско вел с ним на соединенье

И должен был…

Не тщись мне рану растравлять!..

Когда я под начал принять был должен рать,

Числом и знатностью превосходил его я.

С врагом он без меня не выдержал бы боя,

Но воины мои, завидев стан его,

Все тотчас от меня ушли до одного.

Прослышав, как они моих орлов уносят

И как Сертория взять их на службу просят,

С отчаяньем в душе примкнул я к беглецам

И встать под стяг чужой поторопился сам.

Но как от зависти я ни изнемогаю,

Не честолюбие, а страсть совсем другая,

Которая во мне растет день ото дня,

Владеет ныне мной и мучает меня.

Я пламенно люблю царицу Вириату.

Брак с нею возместит моих надежд утрату:

Женясь на ней, займу я лузитанский трон,

И мне заменит власть над римлянами он.

Но, как и все, она обольщена — вот горе! —

Той славой, что везде стяжал себе Серторий,

И он, хоть не нужна ему ее любовь,

К заветной цели путь мне преграждает вновь.

Он под счастливою звездой рожден, я чаю,

Коль без труда и сам того не замечая,

Лишь имя громкое свое пуская в ход,

Все блага, что судьбой мне посланы, крадет.

Но даже если в нем живет любовь к царице,

Я все равно решил ему в своей открыться,

И коль уступит он желанью моему,

Забуду навсегда я ненависть к нему

И больше притязать на первенство не стану —

Пусть только власть мою признают лузитаны,

Чья варварская рать, усвоив римский строй,

Затмила нас самих отвагой боевой.

Там, где заходит речь о достиженье власти,

Быть места не должно слепой любовной страсти.

К тому же, устранив Сертория с пути,

Царицу за тебя ты вынудишь пойти.

А вдруг мне принесет лишь вред его кончина?

Заставлю ль я признать себя за властелина?

И согласятся ль те, кем был Серторий чтим,

Теперь покорствовать велениям моим?

И не решатся ль, мысль о мщении лелея,

Они перебежать на сторону Помпея?

Не время рассуждать! Сегодня ввечеру

Убит он у тебя быть должен на пиру.

Часть войск отправлена им отдыхать в селенья,

А те, что здесь, — в твоем, Перпенна, подчиненье.

Удобный случай нам судьба дает сейчас,

Но отвернется вновь она с зарей от нас.

Пусть нынче же падет от рук твоих Серторий,

А нет — предай ему тех, с кем ты в заговоре.

Своих сообщников не оставляй в живых:

Чрезмерно совестлив ты не один средь них,

И коль промедлишь… Тсс! Сюда тиран стремится.

Попробуй, потолкуй с ним о руке царицы,

А я пойду просить бессмертных, чтоб тебе

Для счастья твоего он отказал в мольбе.

Я с важной новостью спешу к тебе, Перпенна.

Чрез два часа Помпей здесь будет непременно,

Охране не дал он сопровождать его —

Ему достаточно и слова моего.

Не странно это мне: людей великих слово

Стократ надежнее заложника любого.

Дивлюсь другому я — что даже сам Помпей,

Великим прозванный в державе римской всей,

На встречу с ним тебя уже не вызывает,

А в стан Сертория смиренно прибывает.

Да, впрямь ты совершил немало славных дел,

Коль спесь так хорошо с сулланцев сбить сумел!

Быть может, нас Помпей и превосходит в силе,

Но здесь, в Испании, его мы потеснили.

Всего одна иль две провинции приют

Его сторонникам пока еще дают,

И не надеется он совладать со мною,

Когда кампанию я вновь начну с весною.

Таких успехов мы добились потому,

Что с армией примкнул ты к войску моему.

Тебе обязан, друг, я всем и это знаю,

Но верь, что вскорости свой долг отдам сполна я.

А что касается Помпея, то могу

Заранее сказать, с чем едет он к врагу.

Коль скоро мы тесним его все неуклонней,

А славу редко вождь стяжает в обороне,

На договор любой со мною он пойдет,

Чтоб завершить скорей испанский свой поход

И тотчас в Рим отбыть, где Сулла, без сомненья,

Повыгодней ему подыщет назначенье:

Понтиец Митридат^{159} войну дерзнул начать,

И в Азию Помпей мечтает двинуть рать.

Я мнил, что лишь затем, чтоб Аристии милой,

С которою его развел диктатор силой,

В последний раз сказать последнее «прости»,

Он войско вызвался в Испанию вести:

Ты здесь убежище несчастной предоставил,

Когда в изгнание тиран ее отправил.

Да, связывала встарь их страстная любовь,

Но чувств былых в жене он не разбудит вновь —

Обида выжгла их, и нужен Аристии

Не кров, что ей помог в Испании найти я,

А новый преданный защитник, друг и муж,

Который бы славней был прежнего к тому ж.

Она ручается, что коль женой мне станет,

На нашу сторону немедля перетянет

Всех римлян истинных, оставшихся в живых,

Равно как всех друзей и родичей своих.

Их письмами она мне подтверждает это.

Прочти посланья — жду я твоего совета,

Есть смысл иль нет ее желаньям уступить.

Какие тут еще сомненья могут быть?

Коль к ней ты уж совсем не полон отвращеньем

И для тебя потом не станет брак мученьем,

Не брезгуй той, за кем на страх врагам твоим

В приданое дает свою поддержку Рим.

За искренность тебе воздать я попытаюсь,

Открыв тебе, чего хочу и опасаюсь.

Другую я люблю, хотя признаться в том

И не дерзаю ей при возрасте своем,

Но вопреки ему царица Вириата

Такими ж чувствами сама ко мне объята.

Мечтает в брак вступить она со мной давно,

Чтоб этим лузитан и римлян слить в одно:

Мы с ней дадим пример, и свяжут вслед за нами

Другие клятвою себя пред алтарями,

И станут общими у наших двух племен

Кровь в жилах и судьба, оружье и закон.

Вот та заветная, достойная награда,

Что´ получить от нас царице гордой надо

За жертвы и ущерб, которые несет,

Придя на помощь нам, подвластный ей народ.

О замысле своем не говорит царица,

Но столько раз имел я случай убедиться

В ее желанье стать супругою моей,

Что больше отвечать нельзя молчаньем ей.

Итак, опасно брать мне Аристию в жены:

Пробудит это гнев в царице раздраженной,

А племя лузитан, обидясь за нее,

Направит против нас оружие свое,

И мы поплатимся потерями такими,

Каких не возместит вся та поддержка в Риме,

Что с Аристией брак мне принести сулит.

На деле нашу мощь он только умалит.

Вот это мне принять и не дает решенье.

На Аристию я гляжу без отвращенья,

Но и царицею пленен отнюдь не так,

Чтоб для нее пойти на неразумный шаг.

Молю тебя, отбрось сомнения пустые

И, не колеблясь, стань супругом Аристии,

А Вириата пусть гневится — укротим.

Там не опасен гнев, где силы нет за ним.

Как люто бы в ней злость и ревность ни кипели,

Все крепости ее в твоих руках доселе,

И ни одну твою когорту под начал

Никто из лузитан пока еще не взял.

Прислать заложников ты приказал им жестко —

И держишь ныне цвет их молодежи в Оске^{160}.

Их воины давно в твои войска влились.

Мы с ними столько раз плечом к плечу дрались,

Что к римлянам они давно прониклись дружбой,

Довольны нашими порядками и службой.

Зачем испытывать пред ними страх смешной?

Зачем притворствовать, Перпенна, предо мной?

Да, правду говорят: ты любишь Вириату.

Не тщись же убеждать меня витиевато.

Я вижу: речь твоя любовью внушена,

Да и бесцельна — мне царица не нужна.

В своих желаниях решись признаться разом,

И не ответит твой должник тебе отказом.

Так предложению подобному я рад,

Что от тебя таить…

Довольно! Я — твой сват.

Ты слишком добр, и я…

Не трать слова напрасно.

Мне с Аристией брак полезней — это ясно,

И я женюсь на ней, коль скоро в свой черед

Себе в мужья тебя царица изберет.

Мне, что ни говори, с ней ссориться некстати —

Ей вопреки, другой не смею мужем стать я…

Но вот и римлянка. Поговорить нам дай,

А сам врученные мне письма почитай.

Не гневайся, что вновь тебе я докучаю,

В бессилии своем твоей защиты чая.

Не торопя тебя вступить со мною в брак —

Раздумья требует такой серьезный шаг, —

Я лишь смиренно жду твоей поддержки вящей

В опасности, опять мне даже тут грозящей.

Известно, что спешит сюда мой муж былой;

В переговоры он вступить решил с тобой,

И опасаюсь я, что прежнее влеченье,

Равно как данное тираном порученье,

Помпея побудят меня с собой увезть:

Прямой расчет ему и Сулле в этом есть.

Насилье в ход пойдет иль только уговоры —

В обоих случаях лишь ты моя опора.

Так помоги же мне избегнуть мужних рук,

Коль он свое вернуть себе захочет вдруг.

И будет прав: когда сокровище такое

Насильно отнято, оно желанней вдвое.

Но, госпожа, ничто здесь не грозит тебе,

Коль скоро ты сама уверена в себе,

И не растрогает тебя мольбой коварной

Муж, столь любимый встарь, хоть и неблагодарный.

Не вдруг сменяется любовь враждою в нас,

И вздуть легко огонь, что не совсем погас.

Сойдясь с Эмилией диктатору в угоду,

Ославил муж меня в глазах всего народа,

И знаешь ты, как я была оскорблена.

Но если будет им покинута она

И мне вернет Помпей права супруги снова,

Едва ль я оттолкнуть его смогу сурово.

Как только стать моим решится он опять,

Я буду полностью ему принадлежать.

Напрасно обольстить себя я дал надежде!

Мне у тебя в душе нет места, как и прежде,

Затем что властвует там до сих пор Помпей.

Добьюсь я, может быть, еще руки твоей,

Но даже если он к тебе не возвратится,

Мне в сердце у тебя вовек не воцариться.

Что в этом за беда, коль долг свой помню я

И при такой жене прибудет мощь твоя?

Ужель опустишься ты, вождь, до притязаний

На знаки нежности? Ужели пыл лобзаний

Важнее для тебя того, что я в борьбе

Могу быть первою помощницей тебе?

Оставь для мелких душ, всегда судьбе покорных,

Игру вздыханий, клятв и ласк полупритворных.

Мы наши жребии с тобой соединим,

Чтоб отстоять сумел свою свободу Рим.

С твоей политикой мое сольется мщенье,

Чтоб в этом обрела республика спасенье.

Но к славной цели мы лишь через брак придем.

Я многого хочу — и спору нет о том,

Однако чтобы я Помпею отказала,

Понадобится днесь мне тоже сил немало.

Так пусть остатком их распорядится тот,

В сравненье с кем никто из римлян не идет.

Себя великим я не мню.

На это имя

Ты право заслужил деяньями своими.

Изволь, считай его чрезмерной похвалой,

А все же выше ты, чем мой супруг былой.

Серторий — вождь, Помпей — один из подчиненных.

Приказы ты даешь, лишь исполняет он их,

И оскорбил его сильнее, чем меня,

Диктатор, на другой насильственно женя,

И в рабство ввергнут был он, разведясь со мною,

Тогда как вознесусь я, став твоей женою.

Но извинить меня прошу за эту речь —

Мечтаньям я себя позволила увлечь.

Сказать уверенно я не могу доселе,

Что из моих надежд получится на деле,

И слишком дерзкими их вынуждена мнить,

Покуда будешь ты молчание хранить.

Сейчас зависит все от твоего ответа.

Что б ни ответил я, чем нам поможет это?

Что в уверениях моих за прок тебе,

Коль не уверена ты, госпожа, в себе?

Считаю брак с тобой я для себя желанным,

Чту тех, чья помощь стать должна твоим приданым,

И убежден, что, коль поддержат нас они,

Низвергнем деспота мы в считанные дни.

Но опасаюсь я, что не меня — Помпея

Капризно наградит судьба рукой твоею

И что, как загодя не трудно угадать,

Мне обещают все, чтоб ничего не дать.

Когда бы по любви искал моей руки ты,

«Возьми ее, — тебе сказала б я открыто. —

Что б ни решил Помпей, промедлил слишком он».

Но раз наш брак отнюдь не страстью нам внушен,

А лишь политикой высокой, не посетуй,

Коль честно объясню, что ты женитьбой этой

Миллион приверженцев, быть может, обретешь,

Но без нее куда как больше их найдешь.

Коль вспыхнет страсть ко мне в Помпее с прежней силой

И он расстанется с Эмилией немилой,

При жизни Суллы в Рим ему заказан путь,

И выход у него один — к тебе примкнуть.

Став мужем мне, сплотишь под стягами своими

Ты все достойное, что уцелело в Риме;

Но если руку я Помпею вновь отдам,

В твой лагерь перейдет он, сверх того, и сам,

А вслед за ним его друзья и ветераны,

Опора главная свирепого тирана, —

Уж коль не все они, так бо´льшая их часть

От своего вождя едва ль дерзнет отпасть.

Когда ж Серторий Рим возьмет с Помиеем вместе,

Ты, Сулла, мне сполна заплатишь за бесчестье.

Заранее дрожи! Печален твой удел,

Коль отберу я то, что ты украсть сумел.

Помпея ты согнул, унизил, обесславил

Тем, что пойти в зятья к твоей жене заставил^{161}.

Но если в нем еще жива ко мне любовь,

Честь и достоинство себе вернет он вновь,

И предпочтет твоим цепям мои оковы,

И взыщем мы с тебя наш общий долг сурово.

Но время у тебя, Серторий, красть грешно.

Ты знаешь все. Решай. Я повторю одно:

Коль скоро побужден ты к браку только страстью,

Я тотчас на него готова дать согласье.

Взвесь доводы мои, покуда есть досуг,

Но помни: нужен мне защитник и супруг,

Чтоб жить здесь, не боясь, что я одна из пленных,

Которых выдают, когда идет обмен их;

А раз ничтожеству не стану я женой,

Лишь ты или Помпей владеть достойны мной,

И мне…

Прими его и вынуди к признаньям.

Прощай! Благодарю, что внял моим желаньям,

И верь: не пощажу я для успеха сил.

А я велю, чтоб гость с почетом встречен был.

О боги! Вот теперь скажу, не обинуясь:

Как тягостно любить, расчету повинуясь,

И сколько должен мук политик испытать,

Чтоб, страсть к одной тая, другой супругом стать!

Пора с Серторием, Фамира, объясниться,

Иль буду я должна пред римлянкой склониться.

Ее, изгнанницу, ему настолько жаль,

Что обо мне теперь он думает едва ль.

Напрасно тщусь ему я красноречьем взгляда

Поведать то, о чем сказать словами б рада,

И женихов-царей гоню напрасно с глаз,

Чтоб не боялся он, что ждет его отказ, —

В ответ молчание, и не могу постичь я,

Застенчивость тому виной иль безразличье,

И самолюбие больней день ото дня

Язвит огнем стыда и ревности меня.

Фамира! Мне самой с ним говорить невместно.

Так расскажи ему… то, что тебе известно, —

Что только он оплот престола моего

И всем царям в стране я предпочту его.

Достоин он один того, чтоб Вириата

С ним будущность свою связала без возврата.

Открой ему, что я желаю всей душой

Посредством брака с ним престол упрочить свой.

Добавь… Но не нужны все эти наставленья

Тебе, в чьем столько раз я убеждалась рвенье.

Считаю, как и ты, его великим я,

Но, признаюсь, дивит меня любовь твоя.

Я что-то, госпожа, не слышала доныне,

Чтоб возраст пожилой ценили мы в мужчине

И чтоб покрытое морщинами чело

Зажечь в красавице любовный пыл могло.

Моими чувствами не пыл любовный правит.

Вовек он их себе на службу не поставит.

Я одного хочу — свою умножить власть,

И не поработит меня слепая страсть.

В Сертории люблю я гений полководца,

Что со вселенной всей помог ему бороться,

И лавр, обвившийся вокруг его висков,

И взор, который страх вселяет в смельчаков,

И длань, путем побед ведущую дружины.

На солнце доблести невидимы седины.

Дивясь достоинствам, не смотришь на года.

Кто всемогущ, тот мил нам, женщинам, всегда.

Но неужели нет меж нашими царями,

Тебе немилыми твоими женихами,

Таких, кого себе могла б ты ровней счесть,

В ком и достоинства, и мощь, и доблесть есть,

И кельтиберский царь, иль, скажем, турдетанский^{162}

Не в силах управлять державой лузитанской?

Да, в силах, если б ей грозил сейчас не Рим,

А лишь какой-нибудь царек, подобный им.

Но властен только Рим нас защитить от Рима,

И римлянина взять должны себе в цари мы,

Коль скоро жаждем ход событий изменить

И в нашу сторону весы судьбы склонить.

Едва лишь алчный Рим, владыкой мира ставший,

Взял под руку свою наш край, ярма не знавший,

Все иберийские цари до одного —

Рабы под именем союзников его,

И всякий раз, когда они восстать дерзали,

В неволе страны их все глубже погрязали.

Чего добились тем, что подняли мятеж

Непобедимые и славные допреж

Мандоний доблестный, Индибилис бесстрашный?^{163}

Того, что в первой же погибли рукопашной.

На что уж Вириат, мой предок, был велик,

Но и его разгром в конце концов постиг.

Хоть в десяти боях он вражьи смел отряды,

Трех преторов пленил, сто раз отбил осаду, —

Взошла Сервилия счастливая звезда

И Вириатова затмилась навсегда.

Великий этот царь утратил жизнь в сраженье,

И не избег его народ порабощенья,

И Рим досель бы нас тиранил, если б нам

В лице Сертория вождя он не дал сам.

С тех пор как править стал изгнанник этот нами,

Мы всюду верх берем над римскими войсками,

И вот уж десять лет бессильны нас смирить

Те, что себе весь мир сумели покорить,

А ныне, трупами Испанию усеяв,

Скрываются от нас под сенью Пиренеев.

Не будь Сертория, все было бы не так.

У нас царек царьку всегда заклятый враг

И никогда ничье главенство не признает.

Но как же римлянин себе их подчиняет?

Он притворяется их ровней — не главой,

И вслед за ним они идут послушно в бой,

Под знаменем его сулланцев побеждая,

Но независимость для виду соблюдая

И убеждая в том себя и остальных,

Что он не властелин, а лишь союзник их.

На это не могу я возразить ни слова

И возраст извинить в Сертории готова,

Но и над ним, хоть он путем побед идет,

Победу скоро смерть одержит в свой черед,

И ты…

Тем более должна я торопиться,

Женою став ему, у власти укрепиться;

Когда ж прервется жизнь супруга моего,

Защитой станет мне блеск имени его.

Коль трон свой возведу я на такой опоре,

Не пошатнется он в тягчайшем бранном споре.

Серторий ста царей полезнее для нас.

Но мы наш разговор в другой продолжим раз.

Явился римлянин.

Покажется, наверно,

Моя настойчивость нескромностью чрезмерной.

На слишком многое решаюсь я дерзнуть,

Прося, чтоб в сердце ты дала мне заглянуть.

Открыто у меня оно, и может каждый

Прочесть там то, что я сказать боюсь, хоть жажду.

Для этого одно — глаза ему нужны.

И все ж там кое-что мы прояснить должны.

Любой ваш царь тебе мечтает стать супругом,

Но общею судьбой мы связаны друг с другом,

И я молю, чтоб нас ты приняла в расчет,

Когда о выборе речь для тебя зайдет.

Подумай, как твой брак нас поступать принудит,

Коль избранный тобой супруг коварен будет

Иль делу нашему окажется врагом,

А я не разучусь еще владеть мечом

И с ним…

Мне страх такой внушает уваженье,

Но мой народ давно в твоем распоряженье,

И стану лишь тому женой законной я,

Кого из рук твоих возьму себе в мужья.

Чтоб опасения скорей избыл свои ты,

Сам выбери его и назови открыто.

Кто наиболее надежен из царей?

Кого намерен ты взыскать рукой моей?

Как мужа по сердцу тебе найти могу я?

Выказываешь всем ты холодность такую,

Что я среди царей не вижу никого…

Я просто не люблю из них ни одного

И нахожу, что вся их спесь и притязанья —

Величью римскому смешное подражанье.

А если римлянин — мной избранный жених?

Могу ли не принять я дар из рук твоих?

Тогда дерзну тебе сказать, что ты любима

Тем, в ком воплощена былая доблесть Рима,

Чей сын воистину душой и телом он.

Приветлив, щедр, учтив, неустрашим, умен,

Достойный этот муж большой почет и славу

Во всей Испании стяжал себе по праву.

Короче, о тебе Перпенна возмечтал.

Так вот ты на кого не пожалел похвал!

А я-то думала, что можешь вслед за ними

Назвать ты лишь свое, а не чужое имя!

Как было поворот такой предугадать?

Легата ты решил в мужья царице дать.

Коль дальше так пойдет, твои центурионы^{164}

Себе потребуют царевен наших в жены.

Но…

Нет, поговорим с последней прямотой.

Ужели не чета друг другу мы с тобой?

Да, брак со мной сама тебе я предлагаю,

Но тем, кто равен мне, к лицу любовь такая,

И, будь уверен, я прекрасно сознаю,

На что сейчас иду в борьбе за цель свою,

А ею, повторю, не в шутку задалась я.

Мне нужен римлянин, но облеченный властью:

Будь в силах здешние цари ее стяжать,

Я б одному из них могла принадлежать.

Но, уступив тебе, Серторий, власть на деле,

Все ж сохранить они свой царский сан сумели;

Поэтому, тебя предпочитая им,

Предпочитаю их я римлянам другим.

Быть должен взыскан тот, с кем разделю я ложе,

И властью царскою и саном царским тоже;

Но раз не может дать он все, пусть даст хоть часть —

То ли без власти сан, то ли без сана власть.

Высокая душа, я восхищен тобою!

Воистину блюдешь ты имя родовое:

Не будь твой выбор столь взыскателен и строг,

Честь дедов доблестных унизить он бы мог.

Но раз ты держишься, царица, убежденья,

Что в браке быть должна за ровней по рожденью,

Лишь одного из нас ты вправе им считать

И надлежит тебе женой Перпенны стать:

Потомок он царей Этрурии^{165} и Рима.

Что до меня, чей род безвестней несравнимо,

Я скромной славою не столь уж ослеплен,

Чтоб в мыслях посягать кощунственно на трон.

Перпенну не черни, хваля меня чрезмерно,

А я тебе служить, как прежде, буду верно.

Сан твоего слуги — вот все, что нужно мне,

Чтобы одерживать победы на войне,

И как ни слаб я, но…

Коль впрямь такой ты слабый,

От власти отрекись иль объясни хотя бы,

Как ты решаешься распоряжаться мной,

Не смея вместе с тем назвать меня женой,

И почему, твердя, что трон мой уважаешь,

Меня столь явственно и дерзко унижаешь,

Затем что пренебречь симпатией моей —

Обида, всех других намного тяжелей.

Итак, не рань меня почтением чрезмерным

И, если вправду быть слугой желаешь верным,

Пред волею моей смириться не страшись

И, раз я так хочу, мне мужем стать решись.

А твой Перпенна пусть к царям свой род возводит,

Пусть даже от богов бессмертных происходит —

Лишь подчиненный он, и больше ничего.

Вовеки мужем я не изберу его.

Рим родовитости не придает значенья.

Великий Марий был незнатного рожденья

И оказался все ж единственным из вас,

Кого на консульство народ избрал семь раз.

Знай: мерить каждого особой меркой надо;

Была б безродности в испанце я не рада,

Но римлянам могу простить ее вполне,

Зане у вас не род, а доблести в цене.

А если римлянин, царям ты враг исконный,

Со мною в брак вступи как с римскою матроной:

Гражданство римское Испании дано,

Распространяется и на цариц оно.

Итак, твоею став, я при подобном муже

Любой из римлянок была б ничуть не хуже,

А ты в супружестве со мною бы обрел

Все те же выгоды и кроме них престол.

И если кем-нибудь ты побужден к отказу…

Я понял твой намек и отвечаю сразу,

Что Аристия…

Все сказала мне сполна

Про письма и свои намеренья она.

Теперь и ты свои поведай столь же смело.

Одна лишь у нее забота — наше дело.

А мы, чтоб от ярма Испанию спасти,

Одним путем, но врозь с тобой должны идти.

Так взвесь, что´ выгодней, и столь же беспристрастно

Реши, что´ долг тебе и мне диктует властно.

Гнушаясь помощью, что предлагают нам,

Я как твою страну, так и тебя предам.

Но эта помощь нас погубит, вероятно,

Коль мы твоей руки лишимся безвозвратно

И коль ее, оплот и клад бесценный наш,

В дурные руки ты из ревности отдашь.

Лишь при условии, что с нами лузитаны

И нас поддержит Рим, низложим мы тирана;

Но для того, чтоб был в тебе уверен я,

Перпенну ты должна избрать себе в мужья.

В таком большом долгу сегодня у него я,

Что о его любви заговорить с тобою…

Допустим, ты пред ним в долгу. А предо мной?

И вправе ль ты за счет расплачиваться мой?

Не мне ль, кто был тебе опорой в дни несчастий,

Своими лаврами обязан ты отчасти?

Ужели я себя на рабство обрекла

Тем, что изгнаннику когда-то помогла?

Не обольщайся зря: приняв закон с Перпенной,

Верховной власти я взалкаю непременно

И не стерплю, чтоб тот, кто в брак со мной вступил,

А значит, стал царем, простым легатом был.

Запомни, что меня, кто мужем мне ни будет,

От замыслов моих отречься не принудят,

И я должна тебя венчать своим венцом:

Его утрачу я, коль мы с тобой порвем.

Лишь ты в Испании быть можешь властелином,

Лишь ты ее сплотишь под знаменем единым.

Но к этой цели путь один — со мною брак,

И, что бы для тебя ни сделал твой земляк,

Как с деспотом в войне тебе ни пригодился,

Он награжден уж тем, что с жизнью не простился:

Из-за больших потерь погиб бы он в борьбе,

Когда бы не примкнул в последний миг к тебе.

К тому ж идет молва — и лжет она едва ли, —

Что воины его к тебе перебежали.

По письмам судя, Рим на помощь нам придет.

Но за изгнанника восстанет ли народ?

И что за выгода, не понимаю, право,

Нам пред победою делиться с кем-то славой?

Еще один поход — и за хребет прогнать

Сулланские войска сумеет наша рать.

Так неужели тем, кто ждал спокойно в Риме,

Кричать позволишь ты, что спасены мы ими?

Зачем же умалять свои заслуги нам?

Пусть тот, кто все возмог, всем и владеет сам.

Порой ошибочны тончайшие расчеты.

Судьба нам не на век дарит свои щедроты.

Самонадеянны лишь те, кто не умны.

В великом замысле все мелочи важны.

Как можно рисковать тщеславию в угоду

Свободой римского и твоего народа

И, чтоб стяжать всю честь победы лишь самим,

Не разрешать примкнуть к нам римлянам другим?

Мы, разумеется, в веках себя прославим,

Коль сами Рим и мир от деспота избавим;

Но как себя начнем корить за спесь, коль нас

Сулланцы разгромят в бою на этот раз!

К тому же как нам быть с Перпенною влюбленным?

Он мнит, что обладать достоин царским троном,

И пользуется впрямь большим влияньем здесь,

А недовольные при всякой власти есть,

И коль его задеть, дерзнет он, может статься…

Оставим спор. Мой долг — тебе повиноваться,

Коль согласилась стать я подданной твоей.

Вот и отдай приказ мне без пустых речей.

Пусть твой герой-легат придет для объясненья —

Начать учиться я хочу повиновенью,

А ты, коль друга так боишься оскорбить,

Побойся и со мной учтив сверх меры быть.

Ужель ты думаешь…

Не трать слова бесплодно.

Я понимаю, что тебе сказать угодно.

Уйди и мне сюда Перпенну позови.

С тобою говорил я о его любви,

Но если б знала ты…

Что знать еще мне надо?

К чему твой долгий вздох и горестные взгляды?

К тому…

Не говори мне больше ничего.

Покорней буду я, чем ты хотел того.

Жестокостью своей, боюсь, он все погубит.

Она лишь видимость: в душе меня он любит.

Но он велит, чтоб ты другого избрала.

Нет, хочет лишь, чтоб я в обман его ввела.

Прости, но этого постигнуть не могу я.

Его соперник здесь, и с ним я потолкую.

Серторий говорит, что ты в меня влюблен,

И я убеждена, что не солгал мне он,

Но попрошу со мной, Перпенна, поделиться,

Чем ты надеешься снискать любовь царицы

И угодить ей так, чтоб стал ее венец

Тебе за преданность наградой наконец.

Смиренной пылкостью, глубоким уваженьем,

Готовностью на все и преданным служеньем,

И чтобы доказать ей рвение мое…

Что именно готов ты сделать для нее?

Пожертвовать ей тем, что мне всего дороже.

И ревности ее служить оружьем тоже?

Что?

Полноте! Я речь о ревности веду,

Имея не любовь — политику в виду.

Честолюбива я, и для моей гордыни

Невыносима мысль, что устремляет ныне

Другая взор на трон, принадлежащий мне,

И первой хочет стать в моей родной стране.

Серторию теперь послушны лузитаны,

И возношу богам хвалу я неустанно

За то, что власть свою передала ему —

Приносит пользу он народу моему.

А ревность тут при том, что званья своего я

Лишусь, коль вступит он в супружество с другою.

Хоть к Аристии страсть отнюдь не движет им,

Ему за этот брак окажет помощь Рим.

Спровадь изгнанницу отсюда поскорее —

Достаточно хлопот доставлено нам ею;

Пусть край иной своим присутствием почтит,

И больше мне глаза ее не колет вид.

Довольно в мире стран, где приютиться можно.

Хотя покорствовать тебе я рад неложно,

Ее отъезд тебя не выручит никак:

Ведь волен и с другой вступить Серторий в брак.

Не все ль тебе равно, супругом Аристии

Иль…

Словопрения здесь ни к чему пустые:

В чем нынче есть нужда, то нынче совершим,

А как заутра быть — заутра и решим.

Пусть время будет нам наставником, Перпенна.

Итак, я в ревности призналась откровенно.

Поможешь ли ты мне?

Вопрос излишен твой.

Коль ты велишь, прощусь я даже с головой.

Но вправе ль тешить я себя надеждой слабой,

Что этим заслужу приветный взор хотя бы,

Что ты сочувственно…

Умерь ненужный пыл.

Мечтами увлечен, ты слишком заспешил.

Конечно, буду я такой услуге рада,

Но за нее сама определю награду

И не забуду долг отдать в свой день и час.

Довольно этого с тебя на первый раз.

Прощай!

Тебя в обман они ввели лукаво.

Серторий сам сказал: ей он — не ты по нраву.

Его уступчивость — лишь способ взять свое.

Царица же с тобой…

Ах, не брани ее!

Ей службу сослужить она мне разрешила,

Чем вдвое большую любовь к себе внушила.

Ужель не видишь ты, что, помогая ей,

Себе же повредишь услугою своей

И лишь соперника вернуться к ней заставишь,

Коль Аристию вновь в изгнание отправишь?

А все ж попробуем стяжать ее любовь.

Что за беда, коль чуть поздней прольется кровь?

От лишних двух-трех дней нам ничего не станет.

Итак, рискнем — и пусть надежда нас обманет.

Но…

Не перечь мне зря и втуне слов не трать.

Подумаем о том, как римлянку услать.

Царице угодить — вот вся моя забота…

Но въехал, кажется, Помпей уже в ворота.

За мною! Гостя мне Серторий приказал

Принять и проводить с почетом в этот зал.

Вот не подумал бы, смотря на вещи здраво,

Что перемирие мою умножит славу

И в дни затишья те, кем в дни боев я чтим,

Проникнутся ко мне почтением двойным!

Не лгут ли мне глаза? Поверить я не смею,

Что вижу у себя великого Помпея,

И жду, что объяснит он, оказавшись здесь,

За что мне оказать решил такую честь.

Причин тут две, и рад я изложить их буду

При том условии, что все уйдут отсюда.

Да, наши партии воюют меж собой,

Но чувство чести в нас не выжжено враждой.

Поскольку доблесть так и в недруге прекрасна,

Что даже ненависть затмить ее не властна,

Должны мы уважать врага, коль скоро он

Великодушен, щедр, бесстрашен и умен.

Вот почему того, кем я в науке ратной

Далеко превзойден бывал неоднократно,

И захотелось мне увидеть не в бою,

Где смело он ведет к победе рать свою

И, поднимая меч иль дротик изощренный,

Бросает грозный взгляд на наши легионы.

Годами молод я, но столько побеждал,

Что от таких удач спесив иной бы стал,

Но истым храбрецам тщеславиться невместно,

И я не постыжусь тебе признаться честно,

Что ты, меня громя, мне лучший дал урок,

Чем тот, что из своих побед извлечь я мог.

Ты делаешь — и я учусь, как делать надо.

Во всем — будь то удар, охват, обход, осада,

Разбивка лагеря, начальников подбор —

Примером служишь ты мне с некоторых пор.

О, если б мог вернуть республике тебя я!..

Как ей столь щедрый дар я поднести мечтаю,

Как был бы рад, коль в Рим помчался б по волнам

Сейчас, когда досуг дан перемирьем нам,

И самолично бы уведомил столицу,

Что мнишь ты с Суллою Счастливым помириться!

Ужель сочувствия не встретил бы я в нем,

А ты б ко благу всех не уступил кой в чем?

Мне облегченье бы доставил ты большое,

Когда бы до конца был римлянин душою.

Но спор отложим. Дай учтивостью сперва

Ответить на твои учтивые слова.

Всем тем, за что меня хвалою награждаешь,

Ты сам по милости бессмертных обладаешь

И в этом убедил уже тогда весь свет,

Когда уверенно пошел путем побед

И получил триумф^{166} еще юнцом зеленым,

Не бывши в должностях, предписанных законом.

А если верх я брал порою над тобой,

Тому причиною года и опыт мой,

И подчинять себе я научился лучше

Характер местности иль подходящий случай.

Приходит с возрастом уменье побеждать,

И коль урок тебе возмог я преподать,

В свой час научишь ты искуснее трикраты

Других тому, чему обучен был когда-то,

И за труды тебе достойно воздадут

Те, что со временем на смену мне придут.

Что же до Суллы, с ним мириться я не стану.

Я показал тебе, как укрощать тирана,

И коль удастся мне в решительном бою

Заставить за хребет вернуться рать твою,

На Рим вослед тебе немедленно пойду я

И без посредника там с Суллой потолкую,

Оружьем у него потребовав отчет

Во всем, на что обрек он гордый наш народ.

Я вижу, хочешь вновь ты дать урок Помпею,

Но будет в этот раз тебе куда труднее,

Затем что у тебя прилежный ученик:

На горьком опыте он кое-что постиг.

Мне облегченье бы доставил ты большое,

Когда бы до конца был римлянин душою,

Как я уже сказал.

Суровому бойцу

Твердить сто раз одно и то же не к лицу,

И хоть я полн к тебе такого уваженья,

Что тщусь речам твоим внимать без раздражения,

Никак не взять мне в толк, ведешь ты их к чему.

Да, к правде слух склонять не любо никому,

Но мне ты сам, услав свидетелей мгновенно,

Дал право говорить с тобою откровенно,

И я намерен так осуществить его,

Как будто на земле нет Суллы твоего.

За римлян мнить себя пристало тем едва ли,

Кто цепи для владык вселенной отковали.

Мы властвовали бы по-прежнему над ней,

Когда б не Сулла твой, когда б не ты, Помпей,

Был выше, чем цари, последний между нами;

Теперь последними мы стали меж рабами,

И лишь ввергает нас в пучину новых бед

Блеск Суллой и тобой одержанных побед.

Так вам ли — извини, но повторю еще я —

Считать, что до конца вы римляне душою?

Вы этим именем обязаны отцам,

Но ревновать о нем побольше б надо вам.

А я и так о нем без устали ревную,

Мечтая возродить республику былую.

Зря судишь по руке ты о душе, герой:

Не то, чего хотим, мы делаем порой.

Где спор затеяли две партии о власти,

Там каждый вынужден в борьбе принять участье,

А вот чью сторону в раздоре он берет,

Решают за него случайность иль расчет.

Но сделан правильно наш выбор или ложно,

Мы честь свою навек погубим безнадежно,

Вождю, которому служили, изменя.

Еще при Марии вел Сулла в бой меня,

И с ним останусь я, пока по воле рока

Междоусобица терзает Рим жестоко.

Мне сердца своего не открывает он,

Но строго будет мной пред всеми осужден,

Коль замыслы его для родины опасны.

Ему моя рука, а не душа подвластна.

Иду я не за ним — за счастием его,

Но вольность воскресить хочу сильней всего,

А сохранить стремлюсь свой сан и положенье,

Дабы в зародыше пресечь поползновенья

Кого-нибудь из тех, кто долг не склонен чтить,

По смерти Суллы Рим опять поработить.

Итак, вот цель моя; свою и сам ты знаешь.

Но волю деспота ты все же выполняешь,

А так как судим мы о ближних по делам

И мысли их читать дано одним богам,

Страшит нас твой пример: что, если он в народе

Угасит навсегда стремление к свободе

И ты всем тем, что здесь для Суллы совершишь,

Желанье власть его отдать тебе внушишь?

Мной уважаем ты, и я охотно верю,

Что вольность возродить ты жаждешь в полной мере,

А значит, до конца правдива речь твоя;

Но для людей, не столь доверчивых, как я,

Ты — тот, кто потому тирану помогает,

Что стать тираном сам в свой срок предполагает;

Кто в Риме для того поддерживает гнет,

Чтоб жить под ним привык запуганный народ;

Кто в Сулле спесь раздуть старается незримо,

Чтоб вызнать, велико ль долготерпенье Рима.

Докажет время всем, что эти люди лгут.

Но как ты объяснишь то, что творится тут?

Не сетуй, коль, твоим примером вдохновенный,

Заговорю и я с тобою откровенно.

Как ты, о ближних я сужу лишь по делам,

Раз мысли их читать дано одним богам.

Так вот, не то же ли ты здесь, что Сулла в Риме?

Не так же ль властвуешь над всеми остальными?

Его диктатором зовут, тебя — вождем,

Но между вами нет различия ни в чем.

Коль власть равна, оно — лишь в имени, не боле.

Как Сулла, ты другим свою диктуешь волю,

И не опасней впасть в немилость у него,

Чем не послушаться приказа твоего.

Возможно, если тем, чем были вы, я буду,

Мне встать на тот же путь придется, но покуда…

Покуда время дай себе поразмышлять

И Сулле не спеши меня уподоблять.

Не сам я, а сенат здесь издает законы;

Не вывешен нигде мной лист проскрипционный;

Мне враг лишь тот, кто вред республике чинит;

Мой меч разит в бою, а не тайком казнит;

Внушает власть моя не страх, а уваженье.

Любовь племен ко мне — залог их подчиненья.

Вот потому и стал опасен ты вдвойне,

Что доблестью любовь внушаешь всей стране;

Что ей понравился, хоть вверг ее в оковы;

Что добровольно их влачить она готова

И что отвоевать свободу тем трудней,

Чем равнодушнее народ душою к ней.

Вот как считают те, в ком нет к тебе доверья.

Но спорить не хочу об этом всем теперь я,

Равно как и о том, не слишком смело ль все ж

Толпу изгнанников сенатом ты зовешь.

Опять спрошу тебя: ужель я в самом деле

Отрадной вести в Рим не привезу отселе?

Как осчастливили б сограждан мы своих,

Когда б вернулся к ним земляк великий их!

Родные стены вновь увидеть так приятно!

И голосом моим зовет тебя обратно

Рим, город наш…

Не Рим, а мерзостный притон,

Где всем и каждому тираном страх внушен,

А стены — лишь ряды надгробий, обагренных

Невинной кровью жертв проскрипций беззаконных.

Твердыни славные далекой старины,

Они теперь в тюрьму и склеп превращены.

Там больше римлян нет: кто так достоин зваться,

Те за´ морем должны от Суллы отбиваться,

А так как все сполна они — мои друзья,

Не в Риме Рим сейчас, а только здесь, где я.

И все же мир готов я заключить охотно,

Но ведом мне к нему один лишь путь почетный:

Давай усилия свои объединим —

И деспот сложит власть, и нас поддержит Рим.

Докажем этим мы свою любовь к отчизне:

Тем, кто душой высок, она милее жизни,

И горше нет судьбы, чем собственной рукой,

Как мы с тобою, кровь сограждан лить рекой.

Тебя твой замысел прославит несомненно,

С моей же стороны подобный шаг — измена.

Да и могу ль я, вождь, идти под твой начал?

О том, чтоб стать вождем, я даже не мечтал

И уступлю тебе без спора это званье:

Мной не тщеславные руководят желанья.

Для дела общего мне нужен наш союз,

И в нем я быть твоим легатом соглашусь.

Тебе уже нельзя другому подчиниться.

Власть за тобой всегда и всюду сохранится:

Вождем останешься при имени своем

Ты в должности любой и звании любом.

Я знаю путь иной: им более надежно

Спасти отечество от диктатуры можно,

Да Сулла от нее отрекся бы и сам,

Когда б не угрожал ты здесь войною нам.

Сложи оружие, и Рим свободен снова,

В чем я тебе даю без колебаний слово.

Коль впрямь ты римлянин, исполни мой совет.

Мне обольщать себя надеждой смысла нет.

Меня посулами ваш деспот не обманет:

Я знаю, что другим он никогда не станет.

А ты, чье сердце им разбито для того,

Чтоб не перебежал ты к недругам его…

Вот здесь, увы, ты прав, и отрицать не стану,

Что я ему простить не в силах эту рану.

Он с Аристиею моей развел меня,

А мне она мила до нынешнего дня.

Без устали скорблю я о своей потере

И поблагодарить хочу по крайней мере

Тебя за то, что ты защиту и приют

Из сострадания дал Аристии тут.

Открыто помогать страдалице безвинной

Есть первый долг того, кто мнит себя мужчиной.

Я больше сделаю: я дам супруга ей.

О боги! Кто ж он?

Я.

Ты — муж жены моей?

Но как же так? Мы с ней сроднились с малолетства.

Не Сулла ты, а в ход пускаешь те же средства.

Не подражай ему: несчастен слишком я,

Чтоб знать, что за другим любимая моя.

Входи! Еще вольна ты изменить решенье,

А не изменишь — дай Помпею подтвержденье,

Что замуж за меня сама, добром идешь

И что его слова о принужденье — ложь.

Она! О небо!

Вас вдвоем я оставляю,

И знай: доныне в ней жива любовь былая.

Верни себе свое, иль я не виноват,

Что мне достанется тобой забытый клад.

Ужели правду здесь услышал я?

Конечно.

Как все, плачу и я по слабости сердечной

Любовью за любовь, а за вражду — враждой,

Хоть гордость женская и служит им уздой.

С любовью-то она справляется прекрасно,

Но над враждой отнюдь не столь же полновластна,

И ненависть моя слабей подчас бурлит,

Чем я того хочу и чем мне долг велит.

Нет, ненависть ко мне в тебе не умалилась,

И не желаешь ты ни снять с меня немилость,

Ни оправдание найти моей вине.

Ужель не видишь ты, как это тяжко мне?

Любовь моя к тебе под спудом долга тлеет.

Лишь искру взгляда брось — и пламя заалеет.

Я чувствую, как гнев, что ты в меня вселил,

Дрожит, шатается и падает без сил.

Ты любишь все ж меня?

Уж лучше б ты спросила,

В живых я иль уже успел сойти в могилу,

Затем что без любви к тебе мне жить не в мочь!

Ревнивая тоска, уйди из сердца прочь!

Прочь, злое детище досады и унынья!

Твоим внушениям не верю я отныне,

Не помню с этих пор ни боли, ни обид.

Отвергнут новый брак, Серторий позабыт.

Вновь обретя любовь великого Помпея,

Я вновь принадлежу ему душою всею.

Серторий позабыт. Но не молчи, супруг,

Излиться дай тому, что ты вернул мне вдруг.

Серторий позабыт. Увы, молчишь ты снова

И об Эмилии не говоришь ни слова.

Ревнивая тоска, опять мной овладей!

Дочь возмущения и гордости моей,

Я верю лишь тебе, и пусть Помпей двуличный

Не мыслит ненависть во мне смягчить вторично.

Он укрепил ее. Серторий мой, сюда!

Он сам связал меня с тобою навсегда,

Пусть брака нашего свидетелем и станет —

Картина эта в нем увядших чувств не ранит,

А Сулла, услыхав о черствости его,

За твердость наградит клеврета своего.

Им опозорена не ты одна — мы оба,

А разлюбить тебя не властен я до гроба,

И ты, коль вправду был тобою я любим,

Гневись, но не вступай в супружество с другим,

Страдай и ненавидь, но будь женой мне все же,

Покуда не смежишь глаза на смертном ложе.

Стар Сулла, да и хвор. От власти в свой черед

Он иль уже ушел, иль вскорости уйдет:

Сил у него влачить такое бремя нету.

Как и Серторий, знать должна ты новость эту.

Итак, гневись и мни меня врагом своим,

Но только не вступай в супружество с другим.

Не будь ничьей, иль быть твоим мне помешаешь.

Но разве ты любовь с другою не вкушаешь?

Нет. Мне Эмилия лишь потому жена,

Что Суллой к этому была принуждена.

Но деспот, разведя ее с другим супругом,

Не разорвал обет, связавший их друг с другом.

Она несет в себе плод их любви, хоть он

И будет у меня в дому на свет рожден.

Мы с нею состоять принуждены в законе,

Но только о своем бесценном Глабрионе^{167}

Мечту она таит в душевной глубине

И лишь по имени женою стала мне.

Но имя для таких, как я, всего важнее.

Вот ты и возврати мне то, что взято ею.

Ты нежностью своей меня пленил навек,

Но выше я стою любовных ласк и нег,

И жизнь не будет мне ни в тягость, ни в обиду,

Лишь если к предкам я женой Помпея сниду

И люди на моем надгробии прочтут,

Что ею все равно я остаюсь и тут.

Мечту об этом я всегда в себе носила;

На краткий миг — и то расстаться с ней нет силы.

Иль деспоту, ее отнявшему, воздай,

Иль мщенья моего с ним вместе ожидай.

Хоть Суллой ввергнута я в бездну униженья,

Мне новый брак вернет былое положенье.

Я лишь к тебе любовь, как встарь, в душе таю,

Но нужен мне супруг, что честь спасет мою,

Супруг прославленный и столь повсюду чтимый…

Нет, не переставай любить и быть любимой!

Возможно, недалек уже заветный час,

Когда соединит судьба вторично нас.

Терпенье прояви и стойкой будь в несчастье.

Дай Сулле умереть иль распроститься с властью…

Ты хочешь мне внушить, что выждать есть расчет,

Пока раскается диктатор иль умрет?

Выходит, уступить сопернице должна я

То место, что в дому супруга занимаю,

И отомстить смогу тирану лишь тогда,

Когда он сам уйдет от власти навсегда?

Но что до этого я сделать в состоянье?

Вслед за супругою отправиться в изгнанье,

Поднять свои войска и, в Рим вернувшись с ней,

Мир принести туда на остриях мечей.

Все по плечу тебе и римским легионам,

Лишь здесь, в Испании, впервые побежденным;

А коль с Серторием ты будешь заодно,

Погибнуть деспоту и вовсе суждено.

Совет, что дан тобой, я нахожу негодным.

Сменить хозяина не значит стать свободным.

Серторий — твой оплот; но, с ним вступив в союз,

Я под его начал тем самым отдаюсь.

Лишь вознесу его я, слив две наши рати,

Что´ подтвердить тебе Перпенна мог бы, кстати.

Да, подчиненный я, но мой начальник там,

Откуда медленно идут приказы к нам

И потерять свое значенье успевают

Быстрее, чем сюда из Рима прибывают.

К тому ж недолго мне диктатору служить:

Как я уже сказал, он власть решил сложить,

И мне сейчас нельзя быть изгнанным из Рима,

Иначе погублю я сам непоправимо

Свободу, что хочу отечеству вернуть, —

Там Суллу без меня заменит кто-нибудь.

Нет, коль тебе я люб, в чем быть уверен вправе,

Твоя любовь мешать моей не станет славе,

И согласишься ждать ты дня, когда судьбой

Мне будет вновь дана возможность жить с тобой.

Коль движет страсть тобой, а не расчет лукавый,

Спасая честь мою, поступишься ты славой.

Но нам с тобою длить бесцельный спор не след.

Желаешь ты, чтоб я вернулась, или нет?

Ответь же мне: кому владеть отныне мною?

Серторию ль? Тебе ль, кто звал меня женою?

Довольно взвешивать, довольно торг вести.

Верни свободу мне иль узы возврати.

Знай, перемирие из-за тебя прервется:

Ваш брак оружием расстроить мне придется

И у соперника затем тебя отбить,

Чтоб самое себя не дать тебе сгубить.

Отстаивать свое умеет и Серторий.

Заплатит за тебя недешево он вскоре.

Поскольку мир теперь меж нами исключен,

Лишь устранив меня, тебя удержит он.

Клянусь бессмертными, что, коль уйдешь к нему ты,

Его лишь смерть моя спасет от смерти лютой,

И если, может быть, друг друга мы убьем,

Твое тщеславие виновно будет в том.

Нет, для себя не жду я столь великой чести.

Есть у тебя дела и поважнее мести.

Победы новые, за коими опять

Ты скоро поведешь в края иные рать,

Любовь к Эмилии, тирана порученья,

Честолюбивые мечты о возвышенье,

Желанье тайное свободу дать стране —

Все отвлечет тебя от мыслей обо мне.

К тому же твой пример людей великих учит,

Как узы брака рвать, когда они наскучат,

И стоит, видимо, такой урок того,

Чтоб миру целому ты преподал его.

Довольно! Вновь клянусь, что дольше унижаться…

Как! Разве принято на правду обижаться?

Не забывай: твой муж и повелитель я.

Ты это помнишь? Вот тебе рука моя.

Оставь ее за мной, покуда не смогу я…

Чтоб ты тем временем считал женой другую

И в Риме честь мою позору предавал?

Нет, пусть бессмертные, к которым ты воззвал,

Назначат кару мне, коль я останусь верной

Тому, кто от меня отрекся лицемерно.

Что делаешь ты?

То, что ты содеять смог.

Любовью пренебречь!

Но ты же пренебрег.

Победу одержав, сойдусь я вновь с тобою.

Лишь ненависть мою она усилит вдвое.

Ужели вправду стать ты можешь мне чужда?

Должна.

Итак, прощай до завтра!

Навсегда!

Могу ли видеть я царицу?

Нет покуда,

Но я тем временем с тобою здесь побуду,

А там, глядишь, сюда пожалует она.

Не скажешь ли ты мне, какое же склонна

Она решение принять насчет Перпенны?

Со мною госпожа не слишком откровенна,

Но полагаю я, что, раз ты сват его,

Должно окончиться успехом сватовство:

Над нею властен ты.

Но властен слишком мало,

Коль впрямь она его на горе мне избрала,

Иль властен чересчур, что´ тоже ни к чему.

Тебе в угоду так она добра к нему!

В угоду мне?

Тебе. Иль это огорчает

Тебя, который ей презреньем отвечает?

Презреньем никогда именовать не смей

Благоговейное мое почтенье к ней.

Почтение, когда оно так безгранично,

В нас равнодушием порождено обычно,

И пылкость дерзкая, на мой, к примеру, взгляд,

Милей холодного смирения стократ.

То, что под ним я скрыл, могло б остаться тайной,

Когда бы чувств моих не выдал вздох случайный,

Но госпожа твоя увлечена другим

И вздоху не вняла, вняв доводам моим.

От римлянина здесь никто не слышал вздоха.

Вот почему и твой царицей понят плохо.

Попробуй смысл его словами изложить —

И переводчицей готова я служить.

Да, страсть у нас порой во вздохах изливают,

Но в Риме варварским народ наш называют,

И сердца нашего бесхитростный язык

Чужд и убог для тех, кто властвовать привык.

Так до любви ль тебе, в чьей длани судьбы мира?

Я хоть и римлянин, но человек, Фамира.

И так, увы, люблю, годам наперекор,

Как не любил никто, быть может, до сих пор.

Попытки справиться со слабостью сердечной

Лишь доказали мне, что слаб я бесконечно.

Политика и страсть рвут в яростной борьбе

На части разум мой, и жалок я себе,

И сам с собой могу лишь потому мириться,

Что жив надеждами на доброту царицы.

Но если…

Господин! Она добра весьма,

Но сводят скорбь и гнев ее сейчас с ума,

И надлежит тебе — не стану притворяться —

Надежды не терять, но и остерегаться.

Не трать же время зря и сил не пожалей,

Покамест не тверда еще решимость в ней…

Вот и она сама. Моим советам следуй,

Но только ей о том, кто дал их, не поведай.

Я слышала, Помпей жену здесь повстречал,

Но замыслы ее успех не увенчал.

Так это или нет?

Да, так, но, к сожаленью,

Ее покинув, к ней он сохранил влеченье

И перемирие нарушит, коль в мужья

Впрямь Аристией взят сегодня буду я.

Но, как могу судить, встревожен ты не очень.

До этого ли мне? Другим я озабочен.

Как смотришь ты на брак с Перпенною сейчас?

Готова точно я исполнить твой приказ,

Да надо б и тебе воспользоваться разом

Тем, что Помпей жене ответствовал отказом.

Тогда мы завтра же могли бы вчетвером

Навек себя связать пред брачным алтарем,

Пусть даже вспыхнет вновь война меж граждан Рима

И ревность обострит вражду неизмеримо.

И завтра ж ты могла б…

Не завтра — через миг.

Кто повинуется, тот медлить не привык:

Безотлагательность и точность исполненья —

Примета первая и знак повиновенья.

Но просьбы и мои отринуть не грешно.

Приказ я видеть в них приучена давно:

Язык всесильного, прося, повелевает.

К тому ж Перпенну страсть ко мне обуревает.

Он рода царского, хоть римский гражданин,

И сватает его наш общий властелин.

Так почему б мне с ним не поделиться троном,

Лишь милостью твоей за мною сохраненным?

Итак, я обречен немедля смерть принять,

Как постаралась ты сейчас мне дать понять.

Чтоб римлянин обрел в тебе жену и счастье,

Он должен обладать в стране верховной властью,

А так как к ней при мне Перпенне не прийти,

Преградой сделался я на его пути

И, только умерев, ему очищу место

И в ратном лагере и в сердце у невесты.

Что ж, покориться я готов своей судьбе:

Меня достойней он, коль скоро мил тебе.

И пусть в тот миг, когда я смерть без жалоб встречу…

Но раньше не взыщи, коль я тебе замечу,

Что с женщиной не друг на языке обид,

А неудачливый поклонник говорит.

Ты сетуешь, что я вступаю в брак с Перпенной,

Ведешь об этом речь с досадой откровенной,

Как будто впрямь влюблен в меня.

У ног твоих

Осталось умереть мне после слов таких.

Охотней предпочту жизнь за тебя отдать я,

Чем знать, что приняла другого ты в объятья.

Вот и суди, какой меня постиг удел

За то, что подавить я страсть в себе посмел,

Хоть полюбить тебя и старцу не зазорно.

Мысль о тебе прогнать я силился упорно

И убеждал себя, сгорая со стыда,

Что ждать взаимности смешно в мои года;

Когда же увидал, что унывал напрасно,

Что женихам-царям ты внемлешь безучастно,

Во мне затеплился огонь надежды вновь,

И я уже решил открыть свою любовь,

Как Аристия вдруг мне руку предложила.

Нет, голову отнюдь мне это не вскружило,

Но я считал, что тот, кто вознесен судьбой,

Обязан жертвовать отечеству собой.

К тому ж в любви к тебе Перпенна мне открылся,

И с участью своей я было примирился,

Мня, что недорого за это поплачусь, —

Украдкою вздохну, немного огорчусь

И утешенье в том найду себе, что всюду

Вождем и другом слыть великодушным буду.

Но понял я, когда последний миг настал,

Что я куда слабей, чем сам себя считал.

Сдаюсь я, госпожа, и снова повторяю,

Что и судьбу свою и жизнь тебе вверяю.

Перпенну любишь ты?

Тебе покорна я,

Но не изведала любви душа моя,

И чувство, что во мне ты возбуждаешь ныне,

Есть порождение не страсти, но гордыни.

Ты мною, как и твой Перпенна, не любим.

Мне не возлюбленный, а муж необходим,

Но лишь такой, с кем я стяжаю в браке славу,

Упрочу свой престол и укреплю державу,

В ком вся Испания защитника найдет

И кто со мной продлит мой венценосный род.

Им мог бы сделаться ты для меня бесспорно,

Когда б сопернику не уступил позорно

И с разведенной брак не стал тебе милей,

Чем с той, кто для тебя отвергла сто царей.

Но рада все забыть и все простить тебе я.

Меня ты любишь?

Но любви просить не смею.

Посмей — и тотчас я Перпенне откажу,

И браком завтра же себя с тобой свяжу.

Как осчастливило б такое обещанье

Того, кем двигают лишь страстные желанья

И для кого важна одна любовь его,

Твое ж величие не значит ничего!

Но если можешь ты мне и простить обиду,

Не вправе ни на миг я упускать из виду,

Что долг мой — твой престол над всеми вознести.

Не значит ли «простить» в твоих устах «уйти»?

Нет, это значит лишь «не оглашать прощенье».

Однако я как раз и жажду оглашенья.

Поверь, не следует событья торопить,

Чтоб этим на мятеж Перненну не подбить.

Ему, до времени его не беспокоя,

Увлечься надо дать красавицей другою,

А с Аристией брак искусно оттянуть.

Дабы ее друзей от нас не оттолкнуть.

К тому ж для нас, коль я порву с ней, горделивой,

Потерян и Помпей, супруг ее ревнивый,

Который к нам сейчас готов примкнуть, боясь,

Чтоб с ней я не вступил в супружескую связь.

Удастся ль нам, неся столь тяжкие потери,

Вернуть отечеству свободу в полной мере?

Простит ли Рим, что мы пренебрегаем им?

А что мне в том, счастлив или несчастен Рим?

Чем наградит меня он за свою свободу?

Всего лишь званием «друг римского народа»^{168},

И мне, став консулом, начнешь ты тут же сам

Законы диктовать, как остальным царям.

Нет, если вправду ты влюблен в меня, Серторий,

Стать нашим замыслам должно пределом море,

И незачем тебе менять на Авентин

Испанию, где ты сегодня властелин.

Оставь в покое Тибр — с тебя довольно Тага^{169}.

Свобода там, где всем она дана, — не благо,

Но сладостно себя свободным сознавать,

Когда удел других — в оковах изнывать;

Когда твоей стране, ярмо с себя сорвавшей,

Дивятся пленный Рим и Ро´дан^{170}, в рабство впавший;

Когда все племена твой край родимый чтят

За вольнолюбие его отважных чад.

А что касается столь грозного Перпенны,

Сговорчив у меня он станет непременно:

Умею укрощать людей великих я.

Едва ли даст плоды настойчивость твоя.

Мне нрав его знаком, и я уже предвижу,

Как, отменив ваш брак, спесивца разобижу.

Нет, искушать судьбу не надо, госпожа.

Мы повод не должны давать для мятежа —

Не до него нам. Рим навряд ли примирится

С женитьбой одного из римлян на царице.

Наш брак признает он лишь при условье том,

Что мы с тобой ему свободу принесем.

Я думаю, что все гораздо хуже будет,

Что римляне тебя за выбор твой осудят,

Сурово заклеймят, навеки проклянут,

И потому хочу, чтоб ты остался тут.

Что в Риме делать мне? И, право ж, я не знаю…

Но землякам моим мила страна родная,

И льют они в боях с одной лишь целью кровь —

Скорее победить, чтоб Рим увидеть вновь.

Мы к Тагу прикуем легко из них любого,

Коль Рим не побудим сорвать с себя оковы.

Твое правление — не то что Суллин гнет:

Никто диктатора царю не предпочтет.

Обоим рать моя равно не покорится:

Главою римлян быть не может муж царицы.

Так пусть сподвижники твои уйдут скорей

Куда-нибудь, где нет тиранов и царей:

Сумеют и без них доделать, что нам надо,

Тобой сплоченные испанские отряды.

Я Суллу низвергать нисколько не склонна,

А к Риму вашему и вовсе холодна.

Зачем мне, в брак вступив, жить там, где у народа

Едва ль не доблестью считаются разводы,

И царский титул свой менять на сан, в каком

Ты пребываешь год, чтоб стать никем потом?

И наконец, твой Рим послал тебя в изгнанье,

А от меня видал ты лишь благодеяния.

Итак, ты не пред ним в долгу — передо мной.

Употреби же нам на пользу скипетр мой.

Блажен, кто задался мечтою величавой:

Венчает он себя и в неудаче славой.

Великий римлянин! Царем великим стань,

А коль нас гибель ждет, со мною в вечность кань:

Прекрасно умереть за то, что сердцу мило.

И все ж я не хочу, чтоб слишком ты спешила.

Зачем дразнить людей, завидующих мне?

Потерпим, чтобы стать счастливыми вполне.

Помедлить, чуть схитрить, двух-трех побед добиться…

Ты знаешь, не любовь велит мне торопиться,

Но не сердись, коль я отважусь заявить,

Что в осторожности должна граница быть.

Корону я ношу, а царь, приняв решенье,

Его не делает предметом обсужденья.

Пусть каждый о себе печется с этих пор.

Ах, если б гнев тебе сейчас не застил взор…

Коль гнев и есть во мне, тревоги он слабее:

Уверенною быть хочу в своей судьбе я.

Заутра мне изволь ответить да иль нет,

Пока ж останься с тем, кто даст тебе совет.

О боги! Что уйти царицу подтолкнуло?

И что за молния в глазах его сверкнула?

Приходу нашему он, кажется, не рад.

Что о Помпее здесь в народе говорят?

Ты проводил его за город? Далеко ли?

Нашел он свой эскорт под воротами в поле,

И дальше я решил не провожать гостей.

Но должен я просить о помощи твоей.

Бросали на меня с таким презреньем взоры…

Закончились ничем у нас переговоры,

Но я не виноват.

Еще б! В делах таких…

Слагать оружие не в правилах моих,

К тому ж — не время.

Так и продолжай держаться.

Долг за друзей велит нам до конца сражаться.

Затем твой интерес, как свой, я и блюду,

Что пострадаешь ты, коль скоро я паду.

Нет спору, без тебя трудней мне будет вдвое,

Но не грозит ничто тебе сейчас бедою.

Я первый поплачусь, конечно, головой,

Но за Серторием черед наступит твой:

Сильней, после меня, всех прочих в нашем стане

Ты возбуждаешь страх и ненависть в тиране.

Нам нужно выждать год, а может быть, и два.

При чем же тут тиран? При чем тут голова?

Как так — при чем? Тебе о Сулле я толкую.

А я о той, что страсть внушила мне такую.

Предметы разные имели мы в виду.

Я думал лишь о том, что мир сулит беду,

И потому спросил, какие слышал речи

Ты в городе насчет моей с Помпеем встречи.

Что, Ауфидий, ты проведал?

Что клянет

За неуступчивость тебя везде народ.

Помпеем пущен слух, который чернь раздула:

Мол, отрекается от диктатуры Сулла

И не подписан мир досель лишь потому,

Что из тщеславья ты противишься ему.

Уже становятся глаза и речь теплее

У наших воинов при имени Помпея,

И коль не пресечешь ты быстро ложный слух,

Боюсь, пробудится в войсках мятежный дух.

Чтоб не дали они уловкам вражьим веры,

Необходимые мы тотчас примем меры;

Удары ж прочие нетрудно отвести.

Но почему бы нам на мир и не пойти?

Что в нем зазорного? Чем он тебя пугает?

А вдруг диктатор власть лишь для того слагает,

Чтоб в пурпур консульский облечь рабов своих

И Риму диктовать законы через них?

Вдруг мы, не угадав ловушку в ходе этом,

Позволим нас на смерть обречь его клевретам?

Доверчивость — вот враг, которого страшней

Нет для таких, как я, как оба вы, людей.

Когда пошли на мир с тираном мы впервые,

Им были прощены лишь воины простые,

Но Цинна, и Карбон, и Марий молодой^{171} —

Все под ножом убийц погибли чередой.

Что до меня, то пусть Помпеевы посулы

Склонят мои войска поверить в честность Суллы —

Я лучше к варварам один уйду опять,

Чем буду консульства, пока он жив, искать.

А ты…

Меня совсем не это беспокоит.

Путь к консульству мне брак с царицею закроет,

И коль поможешь ты нам заключить его,

От Рима не хочу я больше ничего

И, Лузитанией с женою вместе правя,

Окончу дни свои в почете, мире, славе.

Все это так, но я отнюдь не поручусь,

Что даст согласие она на ваш союз.

Ты знаешь, сколь горда суровая царица,

Хотя со временем, быть может, и смирится.

Прощай! Поговорим о ней в другой мы раз.

Но все-таки ответь: я получил отказ,

Иль просто свысока она тебе внимала?

Ее уход сказал и без того немало.

Да, много, но не все, и умоляю я

Мне то, что знаешь ты, поведать, не тая.

Не лгал ли ты, во мне надежды пробуждая?

Нет, слово данное я свято соблюдаю.

Царицу я люблю и все ж тебе отдам,

Хоть не пойдет она, боюсь, навстречу нам;

Напротив, возомнит, что оба мы враги ей.

Но ведь в Испании царицы есть другие.

Себя, как я с тобой, уступчивым яви

И меж цариц женой любую назови.

К ваккейской отправляй иль к илергетской^{172} свата,

Чьи настояния поддержит Вириата,

И счастье с любящей супругой обретешь.

А ты? Что обещал, то сам и отберешь?

Здесь суть не в том, что я нарушил обещанье,

А в том, что таково царицыно желанье.

Тщеславием она привязана ко мне,

В чем признавался я тебе наедине

И снова подтвердить могу свои признанья.

Так подави ж в себе любовные желанья,

Как я их подавить сумел в груди своей.

Раз дело общее для нас всего важней,

Не можем мы порвать с царицей своенравной,

Что десять лет была опорой нашей главной,

И ей препятствовать на жизненном пути

Идти туда, куда захочется идти.

Без помощи ее мы, стало быть, пропали?

Нет, погубить она погубит нас едва ли,

Но если только ты поставишь на своем,

В сношенья тайные войдет она с врагом.

Он близок, а у нас меж воинов броженье.

Вот сам ты и суди по зрелом размышленье,

Как делу нашему придется пострадать,

Коль к браку мы дерзнем царицу принуждать.

Мне разум победить любовь велит сурово,

Но сердцу не стерпеть насилия такого.

Тогда не мучь себя: живот я положу,

Но слово, всем страстям наперекор, сдержу.

Пока царица мне не отказала честно…

Но о тебе она отозвалась нелестно.

Да, выход у меня остался лишь один.

Как ты, я вновь своих желаний господин.

Не властна надо мной с минуты этой боле

Любовь, которой дал я слишком много воли.

Царице скажешь ты…

Изволь, скажу.

Нет, нет,

До завтра буду я обдумывать ответ.

А впрочем, ждать нельзя. Кем ярость овладела,

Тот понаделать бед и за ночь может смело.

Скажи царице то, что нужным сам найдешь,

А я пойду путем, каким ты поведешь.

Я восхищен тобой — и жаль тебя мне все же.

Как стражду я!

Скорблю и я с тобою тоже.

Прощай! К царице я зайду, уйму ее.

И тотчас же явлюсь на пиршество твое.

Воистину наш вождь — твой благодетель сущий!

Хотел тебе в любви помочь он, всемогущий,

Да именем своим пленил царицу так,

Что не с тобой, а с ним ее прельщает брак!

Когда ж ты наконец дерзнешь на подвиг славный,

Чтоб страсть ее к тебе из тайной стала явной,

Когда покончишь с тем, чей слишком властный вид

Твою любимую день от дня гневит?

Неблагодарною считать ее не надо,

Хоть не сулит она заранее награду.

Сама воздаст тебе царица в должный час,

Коль будет выполнен тобой ее приказ…

Молчишь? Но с чем же я предстану пред друзьями?

Свершится ль на пиру задуманное нами?

Ужели, примирясь с коварством столь большим,

Намерен ты…

Пойдем ко мне и все решим.

Враги мы, хоть к тебе враждой я не пылаю.

Величья жаждешь ты, я смыть позор желаю;

Отмстить мне надобно, тебе — в закон вступить,

И обе можем мы друг друга погубить,

Коль наши замыслы взаимно не откроем,

Месть не свершим мою и брак твой не устроим.

Позволил развести себя Помпей со мной,

И я, изменнику в отместку, стать женой

Того, кто славою затмил его, старалась,

Хотя соперничать с тобой не собиралась:

На миг предположить — и то не смела я,

Что мог быть римлянин царицей взят в мужья,

А он, герой и вождь, — взалкать руки царицы

И ради этого отчизной поступиться.

Мне думалось, твой сан вовек несовместим

С достоинством того, кто представляет Рим,

Но, говорят, решил порвать со мной Серторий

И к алтарю тебя вести намерен вскоре,

Затем что, если он презреть тебя дерзнет,

Для дела общего потерян твой народ.

Однако цель моя — умножить наши силы.

Я никогда раздор в свой лагерь не вносила

И Сулле выиграть не помогу войну

Тем, что друзей от нас без нужды оттолкну.

Свои намеренья скрываешь ты напрасно —

Я уступить тебе заранее согласна.

Твой брак с Серторием меня не прогневит:

Надежда душу мне досель еще живит.

К Помпею каждый миг мечтой влекусь я снова

И отпустить ему вину его готова.

Как помнит он меня, хоть преступил обет,

Так я хочу отмстить, а ненависти нет.

Я искренна с тобой, и ты будь откровенна.

Доверьем отплачу тебе я непременно,

Тем паче что таить мне от тебя смешно

То, что молвой уже везде разглашено.

Решив свою страну освободить, я знала,

Что проку от царьков соседних будет мало,

И мной из Африки Серторий вызван был,

Чтоб с Суллою он нам бороться пособил.

Всего один корабль герой привел с собою,

Один лишь мой народ нашел готовым к бою,

Из всех царей лишь я отважилась отдать

Ему свою казну, и крепости, и рать.

Но сразу он пошел стезей побед и славы,

Власть над Испанией стяжав себе по праву,

Сумев объединить под знаменем своим

Царей, которых вверг в оковы рабства Рим,

И ваши полчища день ото дня сильнее

Тесня, чтоб вынудить уйти за Пиренеи.

Так высоко теперь он мною вознесен,

Что вижу я: меня достоин только он,

И от презрения к себе умру я, коли

Плоды своих трудов другой отдать позволю.

Народ мой заслужил, чтоб родила ему

Царей я от того, благодаря кому

С завоевателей вселенной спесь мы сбили

И лаврами чело Испании увили,

Того, пред кем в свой час и полноводный Пад^{173}

И даже гордый Тибр от страха задрожат.

Твой замысел велик, но тот, кого ты прочишь…

Он мне уже сказал все, что сказать ты хочешь:

Мол, с браком надо нам слегка повременить,

Чтоб делу общему вреда не причинить.

Но так как мир ему сегодня был предложен,

Стал для него возврат на родину возможен,

И я утрачу все, коль он вернется в Рим.

Чтоб удержать его, мне брак необходим.

Сама осмелилась я сделать предложенье:

Отказа и стыда страшней надежд крушенье.

Пусть все уйдут, кто к нам из Рима изгнан был, —

У нас с Серторием без них довольно сил.

Обучен мой народ на римский лад сражаться,

Но хочет в стороне от римских дел держаться.

В Испании лишь вам, изгнанникам, нужна

Кровопролитная и долгая война.

Пока командует Серторий мудрый вами,

Вам обеспечена победа над врагами.

Такой герой и вождь сумеет вас всегда…

Но что это спешит за римлянин сюда?

То брата моего отпущенник, царица.

Лишь с вестью важною здесь мог он появиться.

Скажи, Аркас…

Возьми письмо. Прочтешь ты в нем

О том, во что досель мне верится с трудом.

«Сестра! Вот и пришло то время, о котором

Мечтали мы с тобой в годину общих бед:

Тиран отправился без ликторов^{174} на форум,

Готовый дать за все, что совершил, ответ.

Диктатор власть сложил и передал сенату,

И коль Помпею ты по-прежнему мила,

Пусть будет он тебе супругом, как когда-то:

Эмилия, дитя рожая, умерла.

Забвению предать все счеты жаждет Сулла

И, Риму возвратив его свободу вновь,

Согласен он на то, чтоб ты себе вернула

И мужа первого и первую любовь.

Квинт Аристий».

О небо, наконец послало счастье мне ты!

Я и сейчас еще боюсь поверить в это.

Аркас! К Помпею в стан поторопись и весть…

Все знает он уже и вскоре будет здесь.

От Суллы и ему доставил я посланье.

Столкнулся он со мной в пути, на расстоянье

Двух миль от города.

Как новость встретил он?

Возликовал иль был, напротив, удручен?

Что сделал? Что сказал?

По своему волненью

Суди сама, в каком сейчас он нетерпенье.

Порывом пламенной любви к тебе объят,

Он с полпути готов был повернуть назад,

Но в лагерь все-таки направился сначала —

Там у него в связи с известьем дел немало,

Меня ж послал сюда, чтоб знать тебе я дал

О чуде, коего никто не ожидал.

Царица! Как и мы, стряхни с себя унынье:

Нет больше у тебя соперницы отныне.

Да, больше нет, но есть соперник пострашней.

Ваш Рим Серторию всех благ земных важней,

И любит родину он так самозабвенно,

Что предпочтет ее престолу несомненно,

Коль не удастся мне…

Царица!

Что с тобой,

Фамира? Ты бледна, ты слезы льешь рекой.

О чем?

О том, что ты погибла безвозвратно,

Что муж, чья длань тебя спасала многократно…

Серторий? Что с ним?

Сей великий человек…

Ну, договаривай!

Угас, увы, навек!

Угас? Откуда слух такой идет, Фамира?

Те, кем и был герой сражен во время пира,

Об этом сами же везде кричат сейчас,

Злодейством мерзостным, как подвигом, кичась.

От крови павшего у них одежды рдеют.

Предатели мятеж в войсках и черни сеют,

Перпенну дерзостно провозгласив вождем,

А это значит: он и был их главарем.

Причины у меня нет в этом усомниться.

Измену он свершил, дабы на мне жениться

И завладеть страной и скипетром моим.

Из низкой зависти убит Серторий им.

Не жди, что в миг такой я буду, Аристия,

Вздыхать от горести иль слезы лить пустые.

В печали показной притворство есть всегда:

Доподлинная скорбь безмолвна и горда.

Лишь ослабляют в нас решимость плач и стоны.

Быть твердым надлежит носителю короны,

И жаждой мести боль во мне заглушена.

Нет, ты сейчас не мстить — себя спасать должна.

Беги!

Нельзя! Не даст ступить ей шагу даже

Здесь Ауфидием поставленная стража.

Дворец темницей стал для госпожи моей…

А вот торопится и сам Перпенна к ней.

Царица, ты в плену! Смири ж себя, покуда

Не посчастливилось нам ускользнуть отсюда.

Пусть даже мне одной остаться суждено,

Сама себе верна я буду все равно.

Серторий, госпожа, нашел себе кончину,

И больше у тебя страшиться нет причины,

Что склонен он вступить в супружество с другой

И что его жена затмит тебя собой.

Пусть ревность тайная твой гордый дух не гложет.

Отныне у тебя соперниц быть не может.

От всех опасностей твой трон и жизнь, как щит,

Сейчас и в будущем успех мой оградит.

Неровней по годам, а также по рожденью

Тебе Серторий был вне всякого сомненья,

Хоть всех превосходил в совете и в бою,

Чем, собственно, и смог снискать любовь твою.

Тебе лишь званием да славою своею

Меня и всех царей он сделался милее.

Лишь сан и должность — вот чем ты пленилась в нем.

Теперь, как прежде он, я тоже стал вождем,

И не откажешь мне в достоинствах к тому же,

Которых вправе ждать монархиня от мужа.

Я римлянин, и вождь, и внук царей былых

(О возрасте молчу!), и больше остальных

Блаженства называть тебя супругой стою,

Тем паче что была отомщена ты мною.

Трус, что при имени соперника дрожал,

Ты в своего вождя сперва вонзил кинжал,

А ныне женщинам бросаешь вызов дерзкий,

Бесстыдно чванишься пред ними страстью мерзкой

И, взяв царицу в плен, считаешь, что она

Тебе, преступнику, наградой быть должна!

Но боги не дадут торжествовать злодею.

Страшись их молнии, страшись меча Помпея,

Припомни, что меня он любит до сих пор,

Знай, что произнесен твой смертный приговор

И ты себе уже не вымолишь пощады.

Дрожи! Теперь тебе недолго ждать награды.

Да, я погиб, коль впрямь в тебя Помпей влюблен,

Но страстью, может быть, не столь уж полон он.

К тому ж, узнав, что я командую войсками,

Привыкшими стяжать победу над врагами,

Скорее он пойдет на мир, который сам

Недавно предлагал с такой охотой нам;

А то, что у меня заложницей ты стала,

Переговоры с ним мне облегчит немало.

Итак, не задевай, коль хочешь жизнь сберечь,

Того, кто не с тобой ведет, гордячка, речь.

Твоих угроз пустых Перпенна не боится.

Не от тебя я жду ответа — от царицы.

Так за любовь меня и не дерзай честить,

А думай, как себе супруга возвратить.

Он, Аристия, прав: ответ за мной бесспорно.

Молчание хранить мне долее зазорно.

Перпенна подвигом, что для меня свершил,

Признательность мою достойно заслужил,

И выразить ее, конечно, поспешу я.

Услугу оказал он мне весьма большую,

Но сам не ведает, сколь велика она.

Был другом для него Серторий издавна.

Узнай же, вождь (тебе права на это званье

Дает свершенное тобою днесь деянье,

И мне тем легче так тебя именовать,

Что вскоре титул свой утратишь ты опять),

Узнай, что для тебя на все герой решился;

Что гнева моего — и то не устрашился;

Что, полюбив меня и мною сам любим,

Настаивал, чтоб ты супругом стал моим;

Что выйти за тебя велел бы мне сурово,

Когда бы не вернул ему назад ты слово;

Что только он тебя мешал мне оттолкнуть.

И ты посмел ему пронзить кинжалом грудь!

И длань твоя…

Оставь! Безмерность преступленья

Безмерности любви прямое подтвержденье.

На мирном пиршестве убить в дому своем

Того, кто друг тебе и в малом и в большом,

Того, кто наставлял тебя в науке ратной,

Того, чей ты должник вовеки неоплатный;

Забыть про долг и честь, поставить навсегда

Себе на лоб клеймо позора и стыда;

Прослыть насильником; не постесняться даже

Ворваться во дворец и взять меня под стражу —

Всем этим доказал вздыхатель мой вполне,

Что чувство пылкое питает он ко мне

И что не сделался б, как ныне стало ясно,

Таким преступником, не будь влюблен так страстно,

И я, чтоб выразить признательность свою,

В брак не вступать со мной совет ему даю,

Не то на ложе он взведет врага, который

Возможность отомстить найти сумеет скоро:

Ведь за Перпенну я пойду лишь для того,

Чтоб случай улучить клинком пронзить его.

Вот как тебе, герой, я благодарна буду!

Но раз в твоих руках я нахожусь покуда,

А ты — владыка тут, дай пленнице приказ

И, коль посмеешь, стань ей мужем хоть сейчас.

Посмею ль я? Поверь, угроз боюсь я мало.

Мои злодейства зря ты здесь перечисляла.

Я лучше знаю всю преступность дел своих

И цену, что пришлось мне заплатить за них:

Немыслимо свершить предательство такое

И не лишить себя душевного покоя.

Я совесть растоптал, бесчестье — мой удел,

Но я не упущу того, чего хотел.

Молчи! И без тебя свои грехи я помню.

Наградою за них ты станешь все равно мне,

И даже если жить с тобой нам лишь два дня,

Супругом назовешь ты завтра же меня.

Заране знаю я, что ты мой враг заклятый,

Но ко всему готов и не боюсь расплаты.

Своим триумфом…

Вождь, Помпей со свитой здесь.

Чернь и войска на бунт подвигла эта весть.

Пред именем его открылись все ворота.

Друзей у нас лишь горсть, а недругам нет счета.

Антоний с Манлием растерзаны толпой,

И каждый норовит их трупы пнуть ногой.

Твоих приверженцев народ повсюду ловит.

Помпей жестокую расправу им готовит.

Я входы защищал, но тут нагрянул он,

И был мне им удар смертельный нанесен.

Противостать ему ни у кого нет силы.

Подумай о себе, а мой удел — могила.

Когда ж, ускоренный прибытием его,

Придет, Перпенна, миг триумфа твоего?

Вдруг то, что у тебя заложницей я стала,

Переговорам с ним поможет слишком мало?

Чрезмерно ты добра, так за меня дрожа.

Найду я, чем его задобрить, госпожа.

Вождь! Знай, что сделал я для твоего успеха.

Я устранил того, кто миру был помеха,

Соперничал с тобой, куда б ты ни ступил,

И у тебя едва супругу не отбил.

Я Аристию вновь тебе вручаю ныне,

Чтоб не гнело тебя ревнивое унынье

И чтоб не множила число забот твоих

Боязнь узреть жену в объятиях чужих.

Я больше делаю: тебе я Вириату,

Царицу, чья душа гордынею объята,

Непримиримую противницу твою,

И лузитан ее, и римлян отдаю.

Коль скоро всякое серьезное решенье

Опасно предавать до срока разглашенью,

Не знали и мои ближайшие друзья,

Что сам хотел к тебе явиться завтра я.

Слова мои — не ложь, и неопровержимо

В том убедят тебя послания из Рима,

Из коих явствует, как много там людей,

Что из сочувствия к судьбе жены твоей

Твоими тайными противниками стали

И поддержать мятеж Сертория мечтали.

Читай.

Подлец! Дойти до низости такой!

Не забывай: здесь тот, кто выше нас с тобой.

Быть, госпожа, при нем пристало поскромнее,

И коль уж хочешь ты, чтоб отвечал тебе я,

Старайся соблюдать учтивость и беречь

Достоинство того, пред кем ведешь ты речь.

Слух отврати, Помпей, от двух соперниц в горе.

С ума их сводит мысль, что смерть нашел Серторий.

Словами злыми их я больно уязвлен,

Но, увидав тебя, за все вознагражден.

Я, как в богах благих, в тебе, герой, уверен

И не боюсь… Постой! Что сделать ты намерен?

Лишь доказать тебе, сколь ложен был твой шаг.

Когда б ты знал меня, ты не ошибся б так.

Наш Рим, расколотый на два враждебных стана,

На смуту и резню я обрекать не стану:

Он вольность не за тем обрел от Суллы вновь,

Чтоб по моей вине его багрила кровь.

Цельс!

Главное, смотри, чтоб не назвал он имя

Кого-нибудь из тех, кто дружен с нею в Риме.

Пойдешь ты с этим вот трибуном — надо мне

Здесь переговорить кой с кем наедине.

Ужель услугою, которой равных нету…

Сполна тебе воздам я за услугу эту.

Ступай!

Но гнев толпы…

Не до речей сейчас.

Приказываю я, ты ж исполняй приказ.

Царица! Не гневись, что тоном столь надменным

Речь при тебе я вел с изменником презренным.

Чрезмерно долго дав им причиненным злом

Ему бахвалиться в присутствии твоем,

Решил я пред тобой вину свою загладить

И наглеца навек от хвастовства отвадить;

Но хоть нетрудного успеха и достиг,

Переоценивать себя я не привык.

Оплот твой пал, и ты теперь слабее вдвое,

Однако мир готов я заключить с тобою,

Покуда же клянусь твою не трогать рать

И римлян, что в нее вступили, не карать.

Коль принимаешь ты условия такие,

В награду возвратить прошу мне Аристию,

Которой, снова став хозяином себе,

Вернул я свой обет и руку при тебе.

О сердце я молчу — в нем лишь она царила.

Мое же в свой черед тебя боготворило,

И потому оно, твой новый дар ценя,

Забудет, что´ украсть дерзнули у меня.

Вождь! Я иду на мир, что мне тобой предложен.

Другой исход для нас теперь и невозможен:

Нет больше равного тебе среди вождей,

Как нет достойного меня среди царей.

Ни мужа, ни войны мне с этих пор не надо,

Но знать, что власть моя — за мной, была б я рада.

Мне дорог царский сан, однако не с руки

Игрушкой римлян быть, как здешние царьки.

Коль уготовил ты и мне судьбу такую,

Смерть добровольную позору предпочту я;

А коли править мне народом дашь моим,

Наследником тебя назначу или Рим.

Так помни, что владеть короной я согласна,

Лишь если мне царить позволят полновластно,

Но коль меня всех прав лишит с тобой союз,

Вводи сюда войска — я римлянам сдаюсь.

Высок твой дух, и столь мне это очевидно,

Что отказать тебе в почетном мире стыдно,

А Рим, ручаюсь, даст согласье на него,

Иль больше там Помпей не значит ничего.

Цельс! Все ли сделано?

Да, все. Уйдя отсюда,

Изменник выдан был толпе для самосуда

И, прежде чем успел сказать хоть слово он,

Растерзан на клочки.

Довольно. Рим спасен,

И прежние враги вновь станут мне друзьями:

Страшимся мы лишь тех, кого страшим мы сами.

Царица! Славный прах героя упокой,

Пред манами его исполнив долг святой^{175}.

Да будет погребен великий муж и воин

Со всею пышностью, которой он достоин,

И гордый памятник сооружен над ним,

Чтоб рассказать векам, как мы о нем скорбим!