Театр. Том 2

Крисп! Хоть слепит глаза корона горделиво,

Брильянты, что на ней горят, всегда фальшивы,

И ощущаем мы, лишь восходя на трон,

Всю тяжесть скипетра, который нам сужден.

Те радости, что власть сулит на расстоянье, —

Источник вечного и тайного страданья:

Боязнь лишиться их мешает их вкушать.

Занять престол легко, но трудно удержать,

Особенно таким, как мне, простолюдинам.

Безвестный воин, стать сумел я властелином,

Но пурпур, что добыл преступным мятежом,

Преступным вынужден отстаивать путем,

А чем я головы усердней отсекаю,

Тем на себя грозу вернее навлекаю.

Тиран, посеявший боязнь и гнев в сердцах,

Пожнет в свой день и час отчаянье и страх.

От них я двадцать лет, что правлю, не избавлен.

Мой трон на трупах тех, кто мной казнен, восставлен —

Всех опасался я и потому губил

Любого, кто царить меня достойней был.

Но кровь Маврикия с его пятью сынами,

Что на глазах отца убиты палачами,

Напрасно пролита, коль скоро стать она

Орудьем моего свержения должна;

Коль двадцать лет спустя считают почему-то,

Что избежал один царевич смерти лютой;

Коль веру этому враждебный мне народ,

Как ты доносишь, Крисп, с охотою дает;

Коль волен первый же обманщик самозваный

В Константинополе затеять бунт нежданный,

И чернь, обретшая кумира наконец,

За лжецаревичем ворвется во дворец.

Но кто ж это молвой был поднят из могилы?

Ираклием его столица окрестила.

Смутьяны бы могли быть поумней чуть-чуть:

Я именем таким не устрашен отнюдь.

Для всех настолько смерть Ираклия бесспорна,

Что ясно каждому, сколь эта басня вздорна.

Он был еще так мал, что раненный копьем,

Вдруг начал истекать не кровью — молоком,

И в миг, когда смотрел на это я в испуге,

Меня настигла весть про смерть моей супруги.

Еще мне помнится, что прятал от меня

Какой-то доброхот ребенка два-три дня,

Но помогла дитя найти мне Леонтина,

За что я отдал ей на воспитанье сына:

Мой Маркиан, когда остался сиротой,

Был тех же лет, что тот, кто смерти предан мной.

Нет, этот слух нелеп, коль поразмыслить здраво.

Но легковерному народу он по нраву.

С ним тем не менее покончить навсегда —

А значит, бунт пресечь — ты можешь без труда.

Убив Маврикия со всей родней мужскою,

Ты дочь его в живых оставил с целью тою,

Чтобы с Пульхерией потом вступил в закон

Твой сын, которому ты завещаешь трон.

Отец ее и дед — Маврикий и Тиберий,

А к ним народ досель в такой привязан мере,

Что позабудет он, как ты венец обрел,

Коль их наследнице достанется престол,

И не прельстят толпу смутьяны тенью брата,

Когда сестрой бразды правленья будут взяты,

Но с браком поспеши: в бою излишне рьян,

Собой сто раз на дню рискует Маркиан.

С войны последней он лишь чудом возвратился,

Не будь Леонтия, ты с сыном бы простился:

Лишь доблесть этого отважного бойца

Спасла царевича от плена иль конца.

Так пусть, коль смерть ему назначит рок жестокий,

Останется нам внук Маврикия и Фоки,

Чтоб люди, первого из дедов в нем любя,

Перенесли с него любовь и на тебя.

Давно бы эту мысль привел я в исполненье,

Но все препятствует ее осуществленью.

Мой сын с Пульхерией сошелся только в том,

Что в гроб обоим лечь милей, чем жить вдвоем.

Единые в своей взаимной неприязни,

Они наперекор идут мне без боязни.

Царевне — той совсем невыносим мой вид,

И хоть она еще приличия хранит,

Скорбь об отце ее, надменную, снедает

И каждый миг бросать мне вызов побуждает.

За это не на ней — на мне лежит вина:

Так матерью своей воспитана она,

А ту я пощадил, решив, что примирится

За доброту мою со мной императрица.

Правителю нельзя жалеть людей таких:

Кто уступает им, тот спесь вселяет в них.

Законна сила там, где просьбы были втуне.

Вот этим я путем царевну и приструню.

За нею послано, и здесь она сейчас

Услышит от меня не просьбу, но приказ.

Она пришла.

Оставь, Пульхерия, бунтарство.

Мы, медля с браком, вред наносим государству.

Давно необходим нам цезарь, и его,

Царевна, ты родишь от сына моего.

Не слишком у меня чрезмерные желанья,

Коль я тебя прошу за все благодеянья,

Которым с детских лет ты потеряла счет,

Лишь об одном — моих не отвергать щедрот.

Принять их от меня — честь, а не униженье.

Мой сын и мой венец достойны уваженья,

И счастлив я тебе их предложить опять,

А ты не помышляй мне снова отказать.

Я взять свое добром иль силой не премину.

Не чтишь во мне отца, так бойся властелина:

К повиновению он может привести

Тех, чью привязанность не в силах обрести.

Покуда выбирать давали мне спокойно,

Отстаивать себя старалась я пристойно

Из благодарности к тому, от чьих щедрот,

Как ты везде трубил, Пульхерия живет.

Но раз теперь себя ты выказал тираном,

С тобой начистоту поговорить пора нам,

Дабы усвоил ты, гонитель мой, что я —

Дочь императора, а не раба твоя.

Ты должен был себе поставить целью главной

Скрыть от меня, кто я и кто отец мой славный,

Коль впрямь меня мечтал настолько ослепить,

Чтоб захотелось мне твоей невесткой быть.

Подумай, чем прельстить меня ты хочешь ныне

И что мне за нужда в твоем венце и сыне,

Коль твой венец и так неоспоримо мой,

А сын — не пара мне, раз он рожден тобой?

Ты щедростью меня отнюдь не восхищаешь:

Ведь коль твой сын со мной разделит мой венец,

По праву им владеть ты сможешь наконец.

Сегодня ты для всех тиран и узурпатор,

А не потомственный, законный император,

Но веришь, что тебя признают таковым,

Коль я вступлю в закон с наследником твоим.

Ты, истребив мой дом, одной мне дал пощаду,

Но этим предо мной бахвалиться не надо:

Причиною того, что я досель цела,

Не милосердие — политика была.

Расчет — вот что тебя ко мне расположило:

Ты сохранил меня, чтоб я тебе служила,

И предлагаешь мне свой ненадежный трон,

Чтоб под тобою впредь не колебался он.

Узнай же, какова Пульхерия на деле,

И позабудь свои несбыточные цели.

Я помню, что престол, где ты воссел, тиран,

От крови моего отца еще багрян;

Поэтому владеть им не желаю вновь я,

Покуда кровь на нем твоей не смыта кровью,

Покуда на него по мертвому врагу,

Как по ступеньке, я подняться не могу.

В тебе ни чтить отца нет у меня причины,

Ни, уж тем более, бояться властелина:

Не вынудят меня страшиться иль любить

Злодея, что велел моих родных убить.

Молчал я потому, что вызнать мне хотелось,

Чем объясняется твоя, царевна, смелость,

Но докажу теперь, тебя, как встарь, любя,

Что тешишь ты пустой надеждою себя.

Не мни, что на твоем наследственном престоле

Без помощи твоей не усидеть мне доле:

Я двадцать лет венец и без нее носил,

По праву выбора, что войском сделан был.

Трон — не имущество, что к детям переходит.

Лишь войско на него правителя возводит,

И в день, когда оно меняет выбор свой,

Прощается былой избранник с головой.

Маврикия, увы, постигла та же участь,

И я его казнил, от состраданья мучась,

Но зная, что нельзя на это не пойти,

Коль я хочу страну от новых смут спасти.

Однако, трон вернуть его семье мечтая,

В живых оставил дочь покойного тогда я,

А ныне от меня принять прошу ее

То, что он потерял и что давно — мое.

Как заявлять простой мисийский^{100} сотник смеет,

Что на престол права законные имеет

Он, на кого каприз толпы бунтовщиков

Случайно возложил венец моих отцов!

Как тот, кто к власти шел стезею преступленья,

Кто всех моих родных обрек на истребленье,

Оправдывать себя дерзает тем, что он

Страну от новых смут спасать был принужден!

Но тратишь ты слова передо мной впустую,

Что в свой черед тебе сейчас и докажу я.

Знай: в Византии власть, хоть ею и у нас

Случалось завладеть мятежнику подчас,

Наследственной всегда считалась в полной мере.

Маврикия, как тесть, поставил к ней Тиберий,

А так как через них моя семья ведет

От Феодосия и Константина род^{101},

То опозорила б себя я безвозвратно…

Ну что ж, коль власть — твоя, возьми ее обратно

И можешь говорить, мой щедрый дар кляня,

Что добрым сделало раскаянье меня,

Что холю я тебя и осыпаю лестью,

Чтоб тени жертв моих мне не грозили местью, —

Короче, можешь все, что хочешь, утверждать,

Чтоб ярости своей и скорби выход дать,

А я смирю себя и вытерплю в молчанье

Ту злобу, что в тебе селят воспоминанья.

Но сын мой здесь при чем? Как, будучи грудным,

Мог причинить он вред сородичам твоим?

И разве, доблестью столь щедро наделенный,

Не стоит он того, чтоб обладать короной?

В чем он моих надежд сполна не оправдал?

Кто благороднее царевича видал?

Не наделен ли он, как ты, душой такою…

Достоинства его — одно, твой грех — другое.

Их в нем достаточно, чтоб всех владык затмить,

И научилась я, твой враг, его ценить.

Да, восхищаюсь я все больше Маркианом,

Его отвагу чту, дивлюсь деяньям бранным

И лишь добра ему желаю оттого,

Что от меня твой сын не хочет ничего,

Что равнодушием ко мне он осуждает

Того, кто в брак вступить меня с ним принуждает,

И что печаль, его гнетущая сейчас,

Оправдывает мой решительный отказ.

Герой, хотя и сын преступника, к несчастью,

Он был бы мной любим, не будь рожден для власти:

Трон, на который он взойдет тебе вослед, —

Вот то, из-за чего я отвечаю «нет».

Ужель ты думаешь, что вправду я забыла,

Чья длань кровавая мою семью сгубила,

И сыну твоему наследника рожу,

И этим палача у власти утвержу?

Нет, коль ты вправду мнишь, что отделить сумею

Я сына от отца, героя от злодея,

Власть отдели и сам от сына своего,

Мне предложив одно: ее или его.

Подумай… Если же для Фоки оскорбленье —

Узнать, что женщина взяла бразды правленья,

Есть человек, меня достойнее стократ:

Мой брат Ираклий жив, как всюду говорят,

И спор о власти он оружием уладит.

С престола прочь, тиран, — на нем монарх воссядет!

Ужель, спесивица, в тебе так поднял дух

Неясный и ничем не подтвержденный слух

О неком призраке, восставшем из могилы?

На веру явный вздор принять ты поспешила,

Но…

Знаю, это ложь: чтоб завладеть венцом,

Ты истребил, злодей, весь наш злосчастный дом,

Но так желаю я тебе конца дурного,

Что самозванцу быть пособницей готова.

Коль он Маврикия зовет отцом своим,

То, без сомненья, схож хотя б немного с ним,

И больше прав дает на трон и на господство

В сравнении с тобой ему такое сходство.

Распущенный им слух поддержан будет мной.

Я клятвой подтвержу, что он мой брат родной,

И почести ему воздать как властелину

При взбунтовавшемся народе не премину.

А ты, коль у тебя случайно совесть есть,

От трона отрекись, как отреклась я днесь,

И должное себе воздай, не отлагая.

Тебя казнив, воздам его себе сполна я.

Я добр, но ставлю долг превыше доброты.

Исчерпала до дна мое терпенье ты.

Побои заслужил трус, бить себя дающий.

Когда все сходит с рук, наглец смелеет пуще.

Кричи, грози, бесись, бахвалься что есть сил,

Верь слухам, кто бы их тайком ни распустил,

Тщись в мыслях на меня нагнать любые страхи,

Но завтра вступишь в брак иль встретишь смерть на плахе.

Я в выборе своем не затруднюсь никак:

Не смерть меня страшит, а ненавистный брак.

Что хочешь говори, когда не надоело.

Приблизься, Маркиан, и выслушай, в чем дело.

Сжить со свету, забыв признательность и стыд,

Вот эта фурия отца и сына мнит.

О лже-Ираклии был слух распущен ею,

Она сулит признать его родней своею,

Но справиться решил я с ней ценой любой:

Заутра ждет ее иль казнь, иль брак с тобой.

Мой государь!..

Изволь внимать без прекословья.

Как ни растроган я родительской любовью,

Происхожденье, сан и долг мой, наконец,

Велят мне заявить, что ты не прав, отец.

Ты впал в чрезмерное самоуничиженье,

Решив, что без нее грозит нам низверженье.

Излишен этот брак — и без него мой род

Мне право быть твоим преемником дает.

Я горд и даже власть стыжусь считать за счастье,

Коль скоро женщине обязан этой властью.

Что ж! Пусть она умрет, коль не нужна тебе.

Подумай, государь, и о своей судьбе.

Мы разъярим толпу, которой мил Маврикий,

Коль сгубим дочь ее покойного владыки.

Слух об Ираклии столицу взволновал,

А казнь Пульхерии к восстанью даст сигнал.

Нет, чтобы вынудить спесивицу смириться,

Другую возведем мы в сан императрицы,

А эта с подданным пускай вступает в брак…

Маврикий и в гробу мне столь опасный враг,

Что сыну мнимому его не склонен дать я

Союзника в лице доподлинного зятя.

Есть у меня друзья, которые на ней…

Там, где на ставке трон, не может быть друзей.

Он все глаза слепит, и недругом к тому же

Сумеет сделать нам она любого мужа.

Я тверд: она умрет.

Ах, не препятствуй мне

Из мира этого уйти к своей родне!

За смерть мою воздаст та молния, которой

Господь с лица земли сотрет тирана скоро,

И переполнить казнь Пульхерии должна…

Вот видишь, сын, как нам признательна она!

Я приговор изрек. Коль к ней питаешь жалость,

Добейся от нее, чтоб свадьба состоялась,

Не то — и в этом я клянусь последний раз —

Ей завтра умереть придется за отказ.

Зря он надеется, что я, тебя жалея,

Руки твоей искать желанье возымею.

Оправдан твой отказ: известно мне давно,

Что нам твой дом с моим связать не суждено.

Ждет нас удел иной по воле Всеблагого:

Другую я люблю и любишь ты другого.

Женой Леонтия ты рада будешь стать,

А я его сестрой мечтаю обладать.

Привязанность к тебе питает этот воин,

Я Евдокиею вниманья удостоен,

А Леонтина, мать почтеннейшая их,

Глядит на нас с тобой, как на детей родных,

И будь уверена, что уз любви подобной

Вовек не разорвать угрозе самой злобной.

Да, знаешь ты, к чему стремлюсь я всей душой.

Леонтий в ней царит, а мне он дан тобой,

И умножает в нем, царевич, эта милость

Все те достоинства, какими я пленилась.

Но думать о земном я не желаю впредь:

Не до любви тому, кто должен умереть,

И дух наш в этот миг, перед путем далеким…

Нет, не склонимся мы пред деспотом жестоким,

С которым признавал досель свое родство

Я для спасения, царевна, твоего.

На горести твои всем сердцем откликаясь,

Я от сыновних чувств сегодня отрекаюсь

И рву с отцом, коль он тебе желает зла,

И счастлив буду смерть принять, чтоб ты жила.

Вот почему меня страшит не брак насильный,

Не мысль, что скоро я усну во тьме могильной,

А то бесстрашие, с которым ты идти

Готов на риск любой, дабы меня спасти.

Царевич! Покорись и, в брак вступив с царевной,

Не допусти, чтоб вас постиг конец плачевный

Для блага тех, к кому любовью вы полны,

Над участью своей вы сжалиться должны.

Пусть доблесть сына вам преодолеть поможет

Ту ненависть, что в вас отец всечасно множит.

Из-за меня ему не дайте вас лишить…

Что ты, Леонтий, мне пытаешься внушить?

Ты в битве спас меня, и у тебя в награду

Я отниму твою единую отраду,

И, самовластному тирану покорясь,

Свое достоинство втопчу навеки в грязь,

И, милой изменив, царевну обездолю,

И стану сам себе противен поневоле!

Тебя я знаю, друг, и долг тебе плачу.

Пока несчастлив ты, я счастья не хочу.

Коль ты Леонтию, царевна, всех дороже,

Тебе и Маркиан слугою будет тоже:

Они — одно, хоть их различны имена.

Но в миг решительный решительность нужна.

Попробую сейчас я обратиться к Фоке,

Моля, чтоб отменил он приговор жестокий,

А если нет — ему я сделаюсь врагом,

Хоть сыном слыл его, а он — моим отцом.

Да, чтоб своих друзей не дать свести в могилу,

Я применю, коль то потребуется, силу,

И если будет мной насильник пощажен,

Пусть лже-Ираклию достанется мой трон!

Прощайте же!

Прощай, царевич благородный,

Столь со своим отцом-преступником несходный,

Столь славы и венца достойный! Как, тиран

Фока, от тебя родился Маркиан!

Но восхищаясь им, Леонтий мой любимый,

Не в страхе ждать грозы, а действовать должны мы.

Найдутся в городе сторонники у нас.

Народ волнуется. За дело сей же час!

Так честь тебе велит, а я в успех твой верю.

Но ты заложницей останешься у зверя,

И руки мне скует боязнь, что головой

Заплатишь ты за бунт, который поднят мной.

На все приходится в опасности решаться.

Там, где везде беда, смешно беды бояться.

Пойдем обдумаем, какие средства есть

Удар без лишних жертв и побыстрей нанесть.

Его доверчивость не зря меня страшила!

Как он, любя меня, таиться мог от милой?

Он в тайну был тебя не вправе посвящать:

Вы редко, девушки, умеете молчать,

И если уж она тебе известна стала,

Ты хоть кому-нибудь ее да разболтала —

Подруге, например, с завистливой душой

Иль не умеющей хранить секрет чужой.

Добилась ты того, что ныне, Евдокия,

Лишь об Ираклии толкует Византия,

Что деспот вскорости узнает, кем и как

У смерти вырван был его заклятый враг,

Которого считал он двадцать лет за сына,

И тут уж не уйдет царевич от кончины,

А с ним и ты, в кого он пламенно влюблен,

И я, которою от Фоки он спасен.

Вот что такое, дочь, не соблюдать молчанья!

Упрекам матери вняла я без роптанья,

Но слух теперь пора и ей ко мне склонить,

Чтоб больше дочь свою в измене не винить,

Затем что следует именовать изменой

Неумолчание о тайне столь священной.

Кто ж разгласил ее? Быть может, мать твоя

Иль сам царевич?

Нет, ни ты, ни он, ни я.

О чем шумит молва? О том, что жив Ираклий,

Но о подробностях и речи нет, не так ли?

Нигде не говорят, что ты взамен него

На казнь отправила ребенка своего;

Что Фока, этого не разгадав обмана,

Воспитывать тебе доверил Маркиана,

Вместо которого — уж как, я не пойму —

Ты и подсунула царевича ему;

Что брата моего в родном он видит сыне,

Хотя Леонтия нет больше и в помине,

И что не кровь свою — Ираклия тиран

Так сильно любит в том, чье имя Маркиан.

Об этом бы давно шли толки по столице,

Случись мне где-нибудь и впрямь проговориться.

Но знают лишь одно: царевич уцелел,

А как — о том никто проведать не сумел,

И кажется, что он взялся невесть откуда:

В неведомом всегда мы склонны видеть чудо.

Иные даже мнят, что волею небес,

Чтоб Фоку покарать, из мертвых он воскрес.

Но жалует сюда он сам.

Пора приспела

С опасной тайны снять покров молчанья смело.

Встревоженный молвой тиран столь лют сейчас,

Что промедление губительно для нас.

Нет, подозрений он на счет мой не питает;

Напротив, выдумкой нежданный слух считает

И в послушании моем уверен так,

Что мнит мне навязать ему желанный брак.

Слух обо мне свести на нет он мною хочет,

В зятья Маврикию его же сына прочит

И, чтоб его венцом по праву обладать,

Сестру родную мне намерен в жены дать.

Ей ненависть, а мне боязнь кровосмешенья

С презреньем отмести велят его решенье,

Но невдомек ему, что нам союз такой

Строжайше возбранен природою самой,

И он Пульхерии, хоть та не знает страха,

Сказал, что ждет ее заутра брак иль плаха.

Я не смягчил его, и, чуть блеснет восход,

От смертного греха лишь смерть ее спасет.

Итак, не время ли притворство нам оставить,

От притеснения мою сестру избавить,

Дать мне Ираклием назваться наконец

И устранить того, кем свергнут мой отец?

Раз только казнь сестры иль брак преступный с нею

Грозят тебе сейчас со стороны злодея,

Благодарю судьбу за то всем сердцем я,

Что не в опасности покуда жизнь твоя.

Твое бесстрашие — вот чем устрашены мы.

Сдержи свой гневный пыл, царевич досточтимый,

И коль уж деспота ты не насторожил,

Под видом отпрыска его живи, как жил.

Сколь на Пульхерию ни зол тиран жестокий,

Найду я способы умерить ярость Фоки,

Расстроить этот брак иль сильно оттянуть,

Но рисковать собой не должен ты отнюдь.

Коль в этом слово дашь, я ей помочь способна.

Но вправе ль упускать мы случай столь удобный?

Хоть и неведомо, кем был распущен слух,

В народе пробужден уже мятежный дух.

Всем кажется, что длань занес судья небесный

Над тем, кто на престол взошел стезей бесчестной;

Что для того молве позволил бог разнесть

О юном отпрыске Маврикиевом весть,

Чтоб видеть в нем страна владыку приучилась

И с ним на деспота открыто ополчилась.

Народу, ждущему Ираклия давно,

Навстречу не пойти — опасно и грешно.

Вдруг имя, что принять колеблюсь я доселе,

Обманщик дерзостный присвоит в самом деле,

И Фоки трон займет, и жизни я лишусь

За то, что ныне стать самим собой страшусь?

Когда окажется он новым властелином,

Паду я вместе с тем, чьим почитаюсь сыном:

Ведь самозванца мы не сможем убедить

Мне имя и венец отцовский возвратить.

Нет, от опасности и этой средство зная,

Тебе не дам мятеж возглавить никогда я,

Но, тайну своего рождения храня,

Верь не в любовь толпы, царевич, а в меня.

Мне кажется, вполне я заслужила это.

Тебе я жизнь спасла в младенческие лета

И не остановлюсь теперь на полпути,

Но дело до конца сумею довести.

За смерть Маврикия я Фоку уничтожу,

Но совершить сама хочу и мщенье тоже.

Как был у палачей ты в детстве вырван мной,

Так будешь и венцом обязан мне одной.

Крепись, молчи и жди, иль прахом в миг единый

Пойдут все двадцать лет усилий Леонтины.

Коль ты к моим слезам не глух, свой гнев уйми,

Иначе честь свою уронишь пред людьми.

Не тщись тирана сам подвергнуть наказанью:

Увидят в этом все не кару — злодеянье.

Толпа решит, что был по воле неба он

Погибнуть от руки сыновней осужден,

И, за убитого отца отмстив по праву,

Стяжаешь ты себе отцеубийцы славу.

А если правду ты доказывать начнешь,

Молва усмотрит в ней расчетливую ложь,

Которою прикрыть ты хочешь преступленье,

И это омрачит навек твое правленье.

Я знаю, за родню мечтаешь ты воздать…

И ты туда ж? Сдаюсь. Напрасно слов не трать.

Длить бесполезный спор я не дерзну, конечно,

Ни с милою, ни с той, кому обязан вечно,

И тайну не свою не выдам никогда,

Чтоб не сочли, что мне признательность чужда.

К тому ж любой мой шаг — ребячество пустое,

Покуда мать твоя не объявила, кто я;

Да и престол не мне — тебе принадлежит:

Чтоб я его стяжал, Леонтий был убит,

И, власть вручив сестре, лишь заплачу я брату

За то, что у него взял жизнь взаймы когда-то.

Нет, я тебя избрал возлюбленной своей

Не потому, что долг хотел отдать скорей;

Но мысль о нем свела меня с тобою властно,

Любовь к тебе во мне питала ежечасно

И так усилила сиянье глаз твоих,

Что ночью кажется теперь мне день без них,

Верь, в Византии я мечтаю воцариться

Лишь для того, чтоб ты была императрицей,

И только потому веду игру с судьбой,

Что жажду разделить свой выигрыш с тобой.

Легко бы избежать я мог кровосмешенья,

Покинув этот край в порыве отвращенья,

Но коль отвергну сан, что ты носить должна,

Его из-за меня ты будешь лишена,

И должником твоим придется мне остаться.

Решай, когда и как нам лучше рассчитаться.

Коль власть захочешь взять, вели занять мне трон.

Но, за сестру боясь, просить я принужден,

Чтоб с матерью вдвоем вступились за нее вы,

Иль действовать я сам примусь заутра снова.

Забудь, царевич, страх и верь моим словам:

Я ни казнить ее, ни обвенчать не дам.

Мне притворяться, дочь, не следует с тобою.

Раз ты любима им, я все тебе открою

И посвящу тебя во все свои дела,

Чтоб ты мне на своем поставить помогла.

К царевне подлинный наш Маркиан привязан.

Внушим ему, что он спасти ее обязан:

Пусть, страстью движимый, восстанет на того,

Кто угрожает нам и породил его.

Коль я Леонтия им подменить решилась

И сына кровного из-за него лишилась,

То лишь затем, чтоб он, когда наступит час,

Стал, повинуясь мне, отмстителем за нас.

К отцеубийству мной он предназначен.

Боже!

Нам слова этого бояться, дочь, негоже.

Пусть деспота сразит сыновняя рука,

Затем что для него другая казнь мягка.

Коль небо молнии на Фоку пожалело,

Отцеубийством мы ее заменим смело,

А коль мятежный сын отца не порешит,

Сыноубийство тот немедля совершит,

И за Леонтия, погибшего безвинно,

Сын иль отец прольют кровь иль отца иль сына.

Мой замысел сулит им смерть — и поделом.

Ценой их жизней мы Ираклия спасем.

Но спорю, покарать отца такого надо,

Но разве сын такой не заслужил пощады?

Ужель во зло ему, чьи мысли так чисты,

Его неведеньем воспользуешься ты?

Нет, отпрыск деспота не стоит снисхожденья.

Злодейств отцовских груз влачит он от рожденья,

И сколько совершенств в нем ни заключено,

Вина родителя кладет на них пятно.

Здесь Экзупер. Он ждет у госпожи приема.

Вот неожиданность! Я с ним едва знакома.

Впусти его.

Но чем был приведен сюда,

Ко мне, которая ему совсем чужда,

Он, чей отец казнен безжалостным тираном?

Есть тайна некая в его приходе странном…

Дочь! Я была права: язык — твой худший враг.

Ираклий, госпожа, нашелся.

Видишь?

Как…

Молчи!

Давно ли?

Нет, не будет часу даже.

Он императором, конечно, взят под стражу?

Тиран еще о нем никем не извещен.

Неужто?

Госпожа, не бойся: вот и он.

Здесь лишь Леонтий.

А, довольно лицемерить!

Могу ли я письму Маврикия поверить?

Поддельным нам его иль подлинным считать?

Родитель, госпожа, он мой иль ты мне мать?

Прочти скорей письмо, знакомый почерк вспомни

И напрямик ответь, лжет или нет оно мне.

«Обманут Фока оттого,

Что выдать палачам ребенка своего

Взамен Ираклия сумела Леонтина.

Пусть те, что до конца остались мне верны,

Окажут помощь ей в спасении страны,

И чтят в Леонтие Маврикиева сына.

Маврикий».

Письмо не лжет. Пеклась я о тебе в тот миг,

Когда в столицу рать ввел Фока-бунтовщик.

Тебя мне поручив, почтил меня Маврикий,

И оправдала я доверие владыки.

В темницу бросили с ним четырех сынов,

А пятого я скрыть сумела от врагов,

Но найден быть он мог с минуты на минуту,

И сын мой отдал жизнь, чтоб сохранил свою ты.

На муку смертную ты мною выдан был,

Но имя, а не плоть твою тиран убил.

Мой долг пред тем, чей трон захвачен гнусным Фокой,

К самой себе меня заставил быть жестокой:

Под топором погиб не ты — мой сын родной.

Злодей дался в обман, что был подстроен мной,

И сжил взамен тебя Леонтия со свету.

Ах, государь, не ставь в вину мне слабость эту!

За отнятую жизнь хотя бы вздох вернуть

Мне преступлением не кажется отнюдь.

На время заглушить я зов природы властна,

Но голоса лишать ее не тщусь напрасно.

Моей уловкой так был Фока ослеплен,

Что благосклонностью ко мне проникся он

И весь наш дом взыскал щедротами своими,

Но докучать тебе я не желаю ими.

Я тайну от тебя скрывала сколь могла,

Затем что выжидать принуждена была,

Покуда доблестью ты не докажешь миру,

Что, без сомнения, рожден носить порфиру,

И случай нам не даст надежду на успех,

Как дал сегодня слух, что на устах у всех.

Поскольку твой отец, не зная о подмене,

Ничем не подтвердил твое происхожденье,

Боялась я, что, коль о нем скажу одна,

Поверить не дерзнет моим словам страна.

Тиран Маврикия не сразу обезглавил.

Он казнь сынов узреть сперва его заставил.

Подмену видя, тот хотел ей помешать,

Но было палача уже не удержать;

Когда ж над жертвою секира проблистала,

Расчета обличать обман уже не стало.

Маврикий Феликсу, пришедшему в тюрьму,

О тайне рассказал и дал письмо ему,

Надеясь, что в свой срок тебе твои признанья

Поможет подкрепить подобное посланье.

Недавно в смертный час открылся Феликс мне

И молвил: «Экзупер! Тебе, своей родне,

Я завещаю трон вернуть монарху снова

И за отца отмстить сурово».

Я, тайной завладев, проверил наперед,

Какое действие она произведет:

Слух о тебе пустил, царевич, по столице,

Дал, втайне от тебя, ему распространиться

И, убедясь, что ждет тебя народ давно,

Всех, кто тирану враг, сумел сплотить в одно,

Хоть тем, что знаю сам, не поделился с ними.

В тебе им дорого покуда только имя,

И только этим вот двум женщинам сполна

Известно, что из них содеяла одна.

Ответ на свой вопрос услышал от нее ты

И должен ей воздать теперь за все заботы.

Народ готов восстать, друзья тебе верны,

Тиран дрожит, его клевреты смущены.

Вели же нам страну от деспота избавить

И, низложив его, с позором обезглавить.

Так поражен я тем, что услыхал от вас,

Что трудно с мыслями собраться мне сейчас.

Я помнил, госпожа, с пелен, что всем обязан

Той, с кем, как полагал, сыновним чувством связан,

Но долг мой больше стал, с тех пор как понял я,

Что, жизнь мне подарив, ты все ж не мать моя.

Однако не хочу благодарить тебя я

Сейчас, когда в таком смятенье пребываю.

Ты знаешь, я любил, и вот сестрой моей

Вдруг стала девушка, что жизни мне милей.

Я обретаю трон, возлюбленной лишаясь,

О том, что потерял, всем сердцем сокрушаюсь,

Противоборство чувств унять бессильно тщусь

И меж отчаяньем и торжеством мечусь.

Но честь велит забыть мне о тоске бесплодной.

Возглавить я готов союз ваш благородный

И скоро, Экзупер, приду к друзьям твоим,

Но дай нам с госпожой поговорить одним,

А сам тем временем устрой все чин по чину,

Так, чтоб, убив отца, вреда не сделать сыну:

Лишь кровь в нем общая с тираном, но из жил

Дурную эту кровь в сраженьях он излил.

Тебе ответим мы слепым повиновеньем

И будем ждать тебя царевич, с нетерпеньем.

Я верю, госпожа, что ты была всегда

Своекорыстия презренного чужда

И в тайну не дала проникнуть мне доныне

Лишь по изложенной сейчас тобой причине.

Другие бы сочли все это за обман:

Мол, любит дочь твою царевич Маркиан,

И материнскому тщеславью поддалась ты,

Для чада кровного взалкав верховной власти,

А мне, дабы смягчить печальный жребий мой,

Внушив уверенность, что я твой сын родной.

Но мысль подобную с презреньем отстраняя,

Одно тебе в вину я все-таки вменяю:

Зачем дала мне ты, кого я чтил, как мать,

Кровосмесительной любовью воспылать?

Зачем позволила к сестре питать влеченье?

Я рассказала б все тебе до обрученья,

Хоть Фока бы и так не допустил его —

Царевну прочит он за сына своего.

Хотела, государь, я, чтобы, движим страстью,

Ты доблестью стяжал себе права на счастье

И, видя, что тебе отказывают в нем,

Бесповоротно стал обидчику врагом.

В своих надеждах я ничуть не обманулась:

Любовь в тебе враждой к тирану обернулась,

Да и рука твоя была б в бою слабей,

Когда бы силу страсть не придавала ей.

Царевич! До конца иди дорогой славы,

И в миг, когда грозит Пульхерии расправа…

Не лучше ль, чтоб я сам к тому ее склонил,

Чего насилием добиться деспот мнил?

Любя меня, она противилась тирану,

Но в этом смысла нет, раз я ей братом стану,

А кто ж ее руки достойней, чем мой друг?

Что в голову тебе взбрело, царевич, вдруг?

Да то, что партии мешая столь прекрасной,

Я, как мне кажется, пойду на риск напрасный

И слишком поспешил, решив возглавить тех,

Чей дерзкий замысел едва ль сулит успех.

Проникнуть к деспоту им не позволит стража.

Но если им убить его удастся даже,

Стыдиться буду я до гроба, что взошел

Ценою низкого злодейства на престол.

Не подобает ли мне, воину, с тираном

Померяться лицом к лицу на поле бранном

И власть законную вернуть себе в бою,

Отмстив тому, кто встарь сгубил мою семью?

Вот это обсудить я и намерен с тою,

Кто из возлюбленной мне сделалась сестрою.

Вы ж обе…

Государь, постой! Поговорим.

Мне в этот трудный миг совет необходим,

А у тебя сейчас, прости уж ради бога,

И без Ираклия забот чрезмерно много.

Не сомневаюсь я, что ты честна со мной,

Но наставлений жду лишь от души родной.

Прощай!

Все путь сейчас мне преграждает к цели.

Себя всесильной мня, бессильна я на деле

И вижу, милостям судьбы теряя счет,

Что прахом замысел мой дерзостный идет,

Как будто некая таинственная сила

Мои усилия свести на нет решила.

Письмо, которое принес мне Маркиан,

Сильней, чем я сама, ввело его в обман,

И сын родителя возненавидел яро,

Но в миг, когда занес он руку для удара,

Природа, вопреки намереньям моим,

Воздвигла тайную преграду перед ним.

Обманут правдой он, но не прельстился ею;

Спасает то, чему душой враждебен всею,

И не предотвратить, но облегчить, боюсь,

Кровосмесительный попробует союз.

По крайней мере, мать, могла ты убедиться,

Что слух не мною был распущен по столице;

Но я дивлюсь, зачем тебе, чтоб был лишен

Ираклий имени и прав на отчий трон,

К которому вполне способны стать ступенью

Письмо и данное тобою подтвержденье?

Коль Маркиану впрямь достанется престол,

Захочет ли терять он то, что приобрел,

И возвратить, едва назад возьмешь ты слово,

Власть императору наследственному снова?

Столь любопытной быть не надо, дочь моя,

Но повторяю вновь, что все улажу я.

Пойдем-ка поскорей отыщем Экзупера

И с ним подумаем, какие взять нам меры.

Созна´юсь, госпожа, — тебя зову я так,

Поскольку звать сестрой не приучусь никак, —

Что в дни, когда мечтой отважился подняться

До той, с кем знатностью отнюдь не мог равняться,

Я спрашивал себя, как стал настолько смел,

Что робость пред тобой преодолеть сумел,

И сердце мне в ответ украдкой говорило,

Что есть в Леонтие неведомая сила,

Которою влеком, наперекор всему,

Он за предел, судьбой поставленный ему.

Я помню, и сама нередко ощущала,

Что страсть к тебе мою природу возмущала,

Но как любовный пыл я потушить могла,

Коль мать моя сама во мне его зажгла?

Императрица так шепнула в час кончины,

Когда ей дали яд за то, что Фоке сына

Мешала всячески на мне она женить:

«Дочь! Хоть тиран тебя к замужеству склонить

Любыми средствами пытаться будет ныне,

Супруга для тебя дай выбрать Леонтине:

У ней хранится клад, что станет мил тебе».

И Леонтину я приблизила к себе,

Считая ложным слух, что довелось когда-то

Ей выдать моего еще грудного брата,

А также слово «клад» толкуя как «супруг»,

Затем что нас с тобой она свела, мой друг.

Так, материнскому покорна повеленью,

Презрела я свое высокое рожденье

И отгоняла мысль о том, что над тобой

Я тем не менее вознесена судьбой.

Дабы со слабостью своею примириться,

Твердила я себе: «Леонтий твой — патриций

И доблестью своей с тобою уравнен.

Быть императором такой герой рожден,

И можешь ты любить, за выбор не краснея,

Того, чье мужество страною чтимо всею».

Смягчалась сердцем я от доводов таких,

Хоть не любовь, а кровь подсказывала их,

И страсть-обманщица над голосом природы

Верх у меня в душе брала все эти годы.

Увы, сестра моя, — поскольку мне пора,

Узнав, кто я, тебя именовать «сестра», —

Как дружбе свойственно любовью заменяться,

Как нашей склонности нам сладко подчиняться!

Но для кого любовь должна лишь дружбой стать,

Тому в его тоске нельзя не сострадать,

Затем что смерть — и та не большее мученье,

Чем для влюбленного от милой отреченье.

Заветнейших надежд лишен природой я:

Внушает ужас мне теперь любовь моя.

Став тем, чем стал, я тем, чем стать хочу, не стану.

О, если бы и впредь я верить мог обману,

На правду горькую набрасывать покров

И так же, как досель, не знать, кто я таков!

Ты слишком мной любим, чтоб не понять могла я,

Как страждешь ты, во мне любимую теряя,

Но облегчают мне с возлюбленным разрыв

К тирану ненависть и мысль, что брат мой жив.

Как ты, порвав любви желанные оковы,

От боли застонать была и я готова,

Но память бы о них навеки прокляла,

Когда б по слабости слезинку пролила.

Удар меня настиг, но не сломил нимало.

Под тяжестью его душой я устояла.

Был, словно пламя, чист во мне любовный пыл:

Как честь зажгла его, так долг и погасил.

Любимого лишась, я получила брата.

Приобретение мне возместит утрату,

И буду я считать счастливицей себя,

Коль за родных отмщу, тирана погубя.

А ты, к владычеству предызбранный судьбою,

Сумей сначала стать владыкой над собою

И докажи стране свои права на власть,

В себе, как я, смирив бунтующую страсть.

Дочь императора, взрастала ты в сознанье

Того, к чему твое обязывает званье:

Пульхерией тебя зовут, а потому

Вольна приказывать ты сердцу своему.

Но я, приученный к не столь высокой доле,

Не наделен такой несокрушимой волей,

И окончательно не властен, может быть,

В себе Леонтия Ираклий подавить.

Молю, чтоб ты меня за слабость извинила:

Не брат твой тут стенал от горести — твой милый.

Но не стыдись речей, что вел один с тобой:

Делами тотчас же искупит их другой.

Возглавить заговор согласен я, коль скоро

В убийстве деспота не видишь ты позора,

Коль человек такой, как у тебя, души

Считает, что в борьбе все средства хороши.

Но с просьбою к тебе дозволь мне обратиться.

За счастье я почту для брата потрудиться.

Раз больше мне вступить нельзя с тобой в закон

И возвести тебя я не могу на трон,

Вручи свою судьбу и сердце Маркиану.

Пусть друг мой будет тем, чем я уже не стану.

Коль скоро не дано тебя мне взять в мужья,

Отречься предпочла б от брака вовсе я,

Но объяснят, боюсь, подобное решенье

Упорной склонностью моей к кровосмешенью.

Итак, вступлю в закон я с тем, кого сейчас

Ты, император мой, избрать мне дал приказ,

И чту, и высоко я ставлю Маркиана,

Но смой с него сперва грехи отца-тирана

И сделай так, чтоб мог мой будущий жених

Отныне первым стать из подданных твоих.

Я к этому стремлюсь, но если не сумею

Иль опоздаю трон отнять у лиходея,

Тебе не жить; к тому ж убить и сына с ним

Взбредет, того гляди, на ум друзьям моим.

Пойди же под венец, чтоб избежать могилы,

Спаси двух человек, чьи жизни мне столь милы;

Себя, мою сестру, — от горького конца

И друга моего — от участи отца.

Устрой все так, чтоб в день грядущего восстанья

Мой шурин не понес за Фоку наказанья

И чтобы радостью тиран был ослеплен

В тот миг, когда вдвойне быть должен зорок он.

Но, прежде чем над ним гроза восстанья грянет,

Я дочерью ему, а он отцом мне станет.

Смогу ль тогда питать я ненависть к тому,

Кого должна любить по долгу своему,

И помогать тебе сживать его со свету,

Отцеубийственной считая помощь эту?

К тому ж сомнителен успех твой до сих пор.

Вдруг донесут на вас? Вдруг встретишь ты отпор?

Как мне вернуть себе, коль ждет тебя кончина,

Права на власть, что дам я Фоке через сына?

Что, если я за миг, о коем вел ты речь,

На муку вечную должна себя обречь?

Нет, движет ненависть тобою неумело:

Родившись только что, она еще незрела.

Моя сильней стократ, и глаз у ней острей,

И сгинет вслед за мной весь этот мир скорей,

Чем даже пред лицом кончины неминучей

Счесть дочерью меня тирану дам я случай.

Достоин сын его супругом стать моим.

Любим тобою он, и мной весьма ценим.

Его вина лишь в том, что он злодея чадо.

Чтоб смыть с него пятно, покончить с Фокой надо:

Того, кто мне сужден, очистит этот шаг

И будет, стало быть, оправдан им мой брак.

Готовься же свершить переворот удачный

И кровью деспота скрепить союз мой брачный…

Но что за демон злой сюда его ведет?

Я предан, госпожа: с ним Экзупер идет.

О чем с царевной вы беседуете чинно?

Не моего ль ты ей сосватать хочешь сына?

Да, сватаю.

И ты добился своего?

Она мне поклялась, что выйдет за него.

Спесивица с тобой кротка необычайно…

Когда же?

От меня осталось это тайной.

Тогда тебя спрошу я кой о чем другом.

Мне говорили, ты с Ираклием знаком.

Свести ты, моего наследника приятель,

Нас с ним обязан.

Свел вас этот вот предатель.

Пред императором своим я долг блюду.

Да, и притом у всей столицы на виду.

Взгляни-ка на письмо, что в руки мне попало.

Но для меня его, Леонтий, слишком мало:

Ты должен подтвердить то, что прочел я тут.

Леонтий мертв. Меня Ираклием зовут,

И обращайся так ко мне, коль знаешь это:

Я обречен, со мной хитрить расчета нету.

Ты жизни и венца лишить меня хотел,

И казнь за это — твой заслуженный удел.

Лишь выполнял я долг перед самим собою.

Покорствуя тебе и не воздав с лихвою

За кровь моих родных, что к небу вопиет,

Я опозорил бы прославленный свой род.

Тот, кто рожден на свет, чтоб обладать державой,

Не вправе уступать другому это право,

И у него один лишь выбор — смерть иль власть.

Он трус, коль не сумел стяжать престол иль пасть.

Заране знаю я, что обречен кончине.

Так, как Леонтий жил, умрет Ираклий ныне.

Жизнь прожил подданным достойно я вполне,

Монархом встречу смерть достойнее вдвойне.

Ей страхом не дано исполнить дух высокий.

Встречался, сотни раз я с нею ради Фоки,

Чьего наследника спас от нее в бою,

Когда над ним она воздела длань свою.

Ты не разжалобишь меня спасеньем друга:

То не Ираклия — Леонтия заслуга.

Мне оказал ее к своей же чести он

И был за это мной по-царски награжден.

Под именем одним жизнь сохранил ты сыну,

А под другим — отцу готовить стал кончину;

Покуда был слепым — в беде мне пособил,

Когда прозрел — меня едва не погубил.

Я был отцом, теперь я буду властелином,

И раз Леонтий стал Маврикиевым сыном,

Мне время доказать мятежнику пришло,

Что за добро платя, плачу я и за зло.

Я знаю, сколь чужда признательность тирану,

И низкой тешиться надеждою не стану:

Не даст злодею тот, чей дух всегда высок,

Великодушием бахвалиться предлог.

Да и зачем тебе дарить мне жизнь, коль скоро

Без трона для меня она равна позору?

К лицу ль Ираклию жить под пятой твоей?

Верни ему престол, а нет — его убей.

Коль хочешь уцелеть, будь строг неумолимо:

Вовеки жизнь моя с твоей несовместима.

Что ты ни делай, я не примирюсь с тобой.

Коль пощадишь меня — прощайся с головой,

Напомнил о твоем спасенном мною сыне

Я лишь затем, чтоб ты одно усвоил ныне:

Коль так бестрепетен Леонтий был в боях,

То чужд Ираклию уж и подавно страх.

Мне императором милей уйти из мира,

Чем жить со славою, но не нося порфиры,

И раз мой сан дано судьбой мне обрести

Лишь в миг, когда скажу я бытию: «Прости!» —

Долг умереть велит так, чтоб по блеску равным

Короткий этот миг стал жизням самым славным.

Упрочь же власть свою, на казнь меня отправь

И от общения с тобой скорей избавь.

Посмотрим, так ли горд пребудешь до конца ты.

Крисп! Отвести его вели ко мне в палаты,

И пусть под стражею находится он там,

Пока приказ казнить смутьяна я не дам.

Прощай, сестра, и верь, что не по доброй воле

Тебя я не сумел спасти от рабской доли,

Но избавленье бог тебе еще пошлет!

А ты перечить мне и не мечтай вперед.

Ираклий схвачен мной. Могу вздохнуть теперь я,

Не надо мне терпеть твое высокомерье.

Мы брата твоего не одного казним:

Умрут, спесивица, твои надежды с ним.

Не удивляй же зря нас самообладаньем,

Дай выход жалобам и волю дай рыданьям.

Слез от меня, тиран, не жди. Я их лила б,

Когда бы видела, что брат мой духом слаб,

Что леденит его дыханье смерти близкой,

Что он себя срамит мольбой пустой и низкой

И заслужил тобой назначенную казнь,

Надеждой обольстясь иль выказав боязнь.

Но доблестным, как жил, он до конца остался:

Ни в чем винить судьбу и небо не пытался,

Не тщился от руки разящей ускользнуть,

До гнева на нее не снизошел отнюдь,

Неблагодарностью не попрекнул злодея

И, в смертный час собой по-прежнему владея,

Принять с достоинством и твердостью сумел

Свой неожиданно ниспосланный удел.

Возлюбленного в нем любила я когда-то,

Теперь еще сильней в нем полюбила брата

И тем горжусь, что он достоин был вполне

Как быть возлюбленным, так стать и братом мне.

Ну что ж, раскрой себя, раскрой передо мною

И, добродетелью не чванясь показною,

Супругой сыну стань, дабы отца смягчить

И участь братнюю тем самым облегчить.

Не мнишь ли ты, что я, твоим посулам веря,

Себя перед тобой в такой унижу мере?

Хоть брату жизнь купить готова смертью я,

Пусть он умрет, коль ей цена — рука моя!

Что ж, он умрет, и в том лишь спесь твоя виновна.

Но скоро и тебе отмстит Судья верховный:

Он не дал поразить тебя руке людской,

Затем что сам свершит расправу над тобой,

К посредству нашему прибегнуть не желая.

Коль брата кровного в Леонтии нашла я,

То, может быть, спасти от палачей твоих

Сумели четырех царевичей других.

В стране, что стольких бед ждала от их кончины,

Есть много смельчаков помимо Леонтины.

Обманут ими быть мог ты, провинциал,

Который при дворе ни разу не бывал.

Пусть полнит эта мысль тебя, злодей, испугом.

Царевичи еще воскреснут друг за другом,

Но не увидишь ты в лицо их до тех пор,

Покуда в свой черед не ляжешь под топор.

А не воскреснут — я сама наградой стану

Тому, кто принесет мне голову тирана,

И соглашусь рабой смиреннейшею быть

Ему за то, что он дерзнул тебя убить.

Казни Ираклия и спор не дли со мною:

Я добродетелью не чванюсь показною

И внять благоволю тебе в последний раз.

Коль хочешь царствовать, убей обоих нас.

Смеюсь я над ее угрозами пустыми.

Кому страшны слова, коль силы нет за ними?

Пусть, как угодно ей, она меня честит:

Мне кровь Ираклия обиду возместит.

А вы, друзья, кого я почитал врагами

И кто свою любовь мне доказал делами,

Не дав сопернику лишить меня венца,

Должны, что начали, доделать до конца.

Так посоветуйте, как более нам сходно

Казнить Ираклия — тайком иль всенародно.

Славнее иль верней избрать нам лучше путь?

Естественно, второй, но в том его и суть,

Что должен весь народ узнать о казни этой,

Иначе, ложною надеждой подогретый,

Искать Ираклия он примется опять

И самозванцу даст себя на бунт поднять.

Ты полагаешь, чернь мы тем обескуражим,

Что голову его на улицах покажем?

Нет, если во дворце твоем она падет,

Усмотрит лишь обман в случившемся народ

И возомнит, что жив его давнишний идол,

Что за Ираклия Леонтия ты выдал

И не с соперником, а с призраком его

Покончил за стеной чертога своего.

Письмо Маврикия дадим мы на прочтенье.

Его подделкою объявят, без сомненья.

Доподлинна рука писавшего иль нет —

Не скажет этого никто чрез двадцать лет.

Уж коль намерен ты страну от смут избавить,

Изволь мятежника на людях обезглавить,

Да так, чтоб подтвердил толпе пред смертью он,

Что был Ираклием и вправду наречен.

Согласен я, но с ним и гнусной Леонтине

Заслуженную казнь принять придется ныне…

А вдруг освобожден он будет?

Кем?

Толпой,

Которая тебе внушает страх такой.

Да разве ты забыл, что чернь — слепое стадо?

Чтоб оробеть, ей лишь вождя утратить надо.

Чуть разнесется слух, что был Ираклий взят,

Опять попрятаться смутьяны поспешат.

Из страха пред тобой зачинщики уймутся,

А прочие, дрожа, смотреть на казнь сойдутся,

Но должен поскорей ее ты совершить,

Чтоб их возможности прийти в себя лишить.

Пусть войско улицы очистит от народа,

Ристалище займет и все к нему подходы,

Чтоб перевесом сил ты всюду обладал,

А мы, кому теперь врагом Ираклий стал

И кто посулами его не соблазнится,

Мятежника на казнь доставим из темницы.

Приказ твой выполнить помогут нам друзья,

А головой за все в ответе буду я.

Довольно, Экзупер! Ступай, берись за дело!

Твоим советам я доверился всецело

И твердо убежден, что лишь путем таким

Мы с бунтом справимся и смуту прекратим.

Необходимые для этого приказы

Военачальникам своим отдам я сразу,

А вы с Аминтасом испытанных друзей,

Как обещали мне, сберите поскорей

И верьте, что потом вы сделаетесь с ними

В моей империи после меня вторыми.

Мы — в случае, мой друг, и в случае таком,

Что зависть вызывать, того гляди, начнем.

Едва ль, хоть силишься веселым ты казаться,

Тебе предателем уж так приятно зваться.

Для всех, в ком честь жива, такое имя — стыд.

Оно мне режет слух и сердце леденит,

Но коль меня мои расчеты не обманут,

Его бросать в лицо нам скоро перестанут.

Идем! Не претерпеть грешно минутный срам,

Раз за него успех наградой будет нам.

Ты за ее судьбу боишься не напрасно.

Счел Фока мать твою преступницей опасной.

И, зная нрав его, ручаюсь наперед,

Что ей не сдобровать, коль он ее найдет.

Но, за тебя дрожа, о ней я не жалею.

Изменой Экзупер лишь расплатился с нею:

Он предал ту, кем я не предан был едва.

Тебе ли говорить подобные слова

О той, кто для тебя не пощадила сына?

Но как же понимать коварство Леонтины?

Мешать мне действовать и в ход пустить обман,

Чтоб именем моим назвался Маркиан;

Письмо, что он прочел, истолковать превратно;

Мои права ему отдать лицеприятно;

Все так подтасовать, чтоб поневоле он

Взамен меня взошел на трон иль был казнен, —

И это должен я считать за одолженье?

Как дать она могла письму опроворженье

Иль добросовестно истолковать его,

Позволив всплыть тому, что скрыть важней всего?

Ведь если б Маркиан не принял ложь на веру,

Ты оказался бы во власти Экзупера,

Который — и не зря, как опыт подтвердил, —

У матери моей на подозренье был.

Уверенная в том, что у нее есть средства

В свой час вернуть тебе отцовское наследство,

Удар, направленный в тебя, была должна

На друга твоего перевести она.

Грех ставить ей в вину столь важную услугу.

Ужель мне жизнь моя милее жизни друга?

С доносом на меня, дабы его спасти,

Не Экзуперу — мне положено идти.

Разоблачат меня иль выдам сам себя я —

Я в случае любом до срока погибаю,

Но в первом — жертвою бесчестности людской,

А во втором — гордясь, что долг исполнил свой.

Как! Чтобы утолить слепую ярость Фоки,

Отринешь ты и жизнь и жребий свой высокий?

А ты вдвойне слепа, коль мнишь, меня любя,

Что друга я сгублю, чтоб сохранить себя,

И, совесть заглушив мечтою о престоле,

Под именем моим казнить его позволю.

Я б в заблужденье был его оставить рад,

Коль шла б о том лишь речь, кем скипетр будет взят,

Но имя не отдам и другу, коль со свету

Родной отец сживет его за имя это,

Коль голове его придется с плеч упасть,

Дабы такой ценой обрел я жизнь и власть!

Царевич! У тебя не этого прошу я:

Не можешь совершить ты низость столь большую.

Нет, другу помоги, но не на смерть идя,

А дав мятежникам в лице своем вождя.

Бунт разожги, презрев советы Леонтины,

Предай отца мечу, спаси от плахи сына

И, возвратив себе наследственный венец,

Яви Ираклия народу наконец.

Нет, поздно. Роль мою другой играет ныне.

Узнав, что схвачен он, народ пришел в унынье.

Судьбою первого Ираклия смущен,

Лишь промолчит в ответ на клич второго он

Иль возомнит, что я — отцеубийца гнусный,

Заемным именем прикрывшийся искусно.

Но если даже он меня поддержит вдруг,

В руках у деспота останется мой друг,

И коль открыто я восстану на тирана,

Немедля он казнить прикажет Маркиана,

Сочтя, что я сложить оружье соглашусь,

Когда того, чью жизнь хочу спасти, лишусь.

Довольно! Спор любви и долга длить не стоит.

Судьбу Ираклия Ираклий сам устроит.

Могила ждет его иль трон ему сужден,

Путем назначенным пойдет без страха он.

Но тсс! Сюда тиран с предателем стремятся.

Схватить ее, и пусть ждет мать свою в темнице!

При чем она?..

Решим мы это, но потом,

Покуда ж посидеть ей лучше под замком.

Не верь, мой государь, в то, что сказать он хочет.

Поверю я лишь в то, что власть мою упрочит.

За гордеца тебя она просила?

Да,

Владыка…

Знаю я, ты с ним дружил всегда,

Но убедишься, сколь виновен он пред нами,

И сам откажешься мне докучать мольбами.

Ввести преступника, но палачей не звать:

Он показания без пытки рад давать —

Сознание вины лишь множит в нем гордыню.

Но что же мне сказать, мой сын, ты хочешь ныне,

Чему поверив, я ошибку б совершил?

Не преступленье ль ты еще одно раскрыл?

Да. Было свершено такое Леонтиной,

О чем не знал и сам Маврикий пред кончиной.

Изменница! Ужо я счеты с ней сведу!

Но говори же!

Нет, преступника я жду.

Поведать тайну здесь мне предстоит такую,

Что ею без него делиться не могу я.

Вот он. Но за него меня просить не смей.

Не помогу ему я просьбою своей

И, на мольбы ни сил, ни слов вотще не тратя,

Лишь об одном тебя дерзаю умолять я —

Чтоб гневу своему дал волю ты сейчас,

Ираклия казнил и этим сына спас.

Вот с этой просьбою единственной и смею

К тебе воззвать я.

В ней не откажу тебе я.

Ты — под угрозою, пока он не в гробу.

Царевич! Не ропщу я на свою судьбу,

И не страшит меня разверстая могила,

Но слышать приговор из уст твоих нет силы!

Я плохо знал тебя до нынешнего дня.

И даже в этот миг не знаешь ты меня.

Но вам, слепой отец с незрячим сыном вместе,

Обязан я раскрыть глаза по долгу чести.

Узнай же, Фока, тех, кто здесь перед тобой:

Ираклий — это я, Леонтий — отпрыск твой.

Что ты сказал?

Что я поведать правду жажду,

Что Леонтиною обманут Фока дважды,

Что ею был подмен младенцев совершен

И в Маркиана я, Ираклий, превращен.

Прочти, что написал Маврикий в час кончины:

«Пусть чтят в Леонтие Маврикиева сына», —

И помни, что в обман меня ты не введешь.

Нет, лжет тебе письмо, хоть в нем была не ложь,

Я, став Леонтием, быть перестал им снова,

Когда лишила смерть меня отца родного.

Маврикий только то сказал в письме своем,

О чем узнать он мог при жизни — не потом.

Казнив его, ты стал готовиться к походу

И с войском в Персии провел затем три года,

Тут Леонтина мне вернуть решила сан,

И так как был приказ самим тобою дан,

Чтоб во дворец ее пускали невозбранно,

Мной подменить она сумела Маркиана.

Вполне ей удалось добиться своего:

Не заподозрил ты, вернувшись, ничего.

Бесформенны черты младенца в колыбели,

И коль в шесть месяцев ты помнил сына еле,

То уж в конце трех лет совсем забыть успел

И кровь свою во мне, тебе чужом, узрел.

Вот так за твоего и был я выдан сына,

А Маркиан для всех стал сыном Леонтины,

И мнил я, что таким путем когда-нибудь

Без крови отчий трон смогу себе вернуть.

Но раз погибнет тот, кто спас меня в сраженье,

Коль я не выведу тебя из заблужденья,

Мне надо наконец помочь тебе прозреть,

Иль я в глазах своих убийцей стану впредь.

Его вина в одном: мое он имя носит.

Гневись, но пусть твой гнев другую жертву скосит,

И я прошу, чтоб ты, как обещал сейчас,

Ираклия казнил и этим сына спас.

Дивись, тиран, как щедр к тебе Мирозиждитель,

Коль скоро сына ты подобного родитель,

Но поостерегись считать за правду все ж

Великодушием подсказанную ложь.

Царевич! Платишь ты сверх всякой меры другу

За стародавнюю случайную услугу:

Я не погиб, когда помог тебе в бою,

А ты из-за меня утратишь жизнь свою.

Нет, если впрямь со мной ты хочешь рассчитаться,

Позволь Ираклием мне до конца остаться

И жалостью меня не обижай пустой,

Чтоб мог исполнить я высокий жребий свой.

Как этот спор мою тревогу умножает!

Какими бедами престолу угрожает!

Кому же из двоих я должен веру дать?

Удастся ль, Экзупер, загадку разгадать?

Коль подлинно письмо — на правду все похоже.

Но оказаться все и ложью может тоже.

Да, Леонтиной я обманут дважды был.

Не жди, чтоб я тебе советом пособил:

Растерян я, как ты, а то и посильнее.

Мог быть и мог не быть подмен устроен ею.

Я не вчера узнал, кто был моим отцом, —

Все поведение мое порука в том.

Не зря почти пять лет противился я страстно

Союзу своему с Пульхерией прекрасной:

Давным-давно узнал от Леонтины я,

Что дочь Маврикия, увы, — сестра моя!

От Леонтины?

Да.

О небеса благие!

Чтоб Маркиан сильней влюбился в Евдокию,

Внушила мать ее царевичу, что он

Брат той, с кем предстоит ему вступить в закон,

И поселила в нем боязнь кровосмешенья

В надежде для себя добиться возвышенья.

Лишь нынче я узнал, кто был моим отцом,

Затем что цель ее и заключалась в том,

Чтоб я в неведенье остался до могилы,

Но истину письмо, по счастью, мне открыло.

Несчастному, как мне, злодейка солгала.

Она могла солгать и не солгать могла.

Причастна дочь ее к обману, как я чую.

Но мать могла ввести в обман и дочь родную.

Как от сомнений я душою изнемог!

Избавлю я от них тебя в кратчайший срок.

Что сделать нужно нам, чтоб правый суд свершился?

Узнать, кто ж из двоих Ираклием родился.

Ужель неправда то, в чем я сознался сам?

Ужель того, что я поведал, мало вам?

Друг! Имя мне вернуть — невелика услуга.

Так окажи ее, чтоб умер я за друга.

Возьми назад тот день, когда меня ты спас,

Иль мне тебя спасти позволь на этот раз.

Царевич! Я в глазах у всех злодеем стану,

Коль в жертву жизнь свою ты принесешь тирану.

Как ни зови меня, его я мнил сгубить,

Но будут обо мне по имени судить:

Везде Ираклия сочувственно помянут,

А в Маркиане клясть отцеубийцу станут.

Раз все равно умру я с честью иль стыдом,

Чтоб славу иль позор стяжать в гробу потом,

Дай умереть мне, друг, в злодействе неповинным,

Чтоб мститель за отца не стал преступным сыном.

Ты имя взял мое — вот вся твоя вина.

Его мне возврати — и отпадет она.

Ираклий, а не ты злоумышлял на Фоку;

Пусть он Ираклия и умертвит жестоко.

Живи как сын его.

Будь впрямь ему я сын,

То и тогда б считал, что ты — мой властелин,

И если б деспот нас рассорить попытался,

По зову сердца я с тобою бы остался.

Знай: я бы в заговор допрежь тебя вступил,

Да Леонтиною удержан ловко был.

Она предвидела: коль я сражу тирана…

Отцеубийцею ославят Маркиана.

С Пульхерией — и то вы ею сведены.

Ей на тебя свалить хотелось две вины,

Чтоб Маркиан предстал отцеубийцей дерзким,

Ираклий чтоб погряз в кровосмешенье мерзком,

И ты меня прикрыл в опасности любой

Под именем одним или другим собой.

Она мне заговор возглавить помешала,

Чтоб мужество твое трон для меня стяжало,

И подтвердить письмо отважилась тебе,

Чтоб плод твоих трудов присвоил я себе,

И, в бунт тебя втянув, ждала его исхода,

Чтоб обо мне сказать иль не сказать народу.

Не знаю, кто из них мой сын, а кто чужак,

Но вижу, что как тот, так и другой мне враг.

Как быть? Я с толку сбит, растерян, озадачен.

Страх недруг мне внушал, и вот он мною схвачен,

И я уйти не дам из рук моих ему,

И вижу здесь его, но кто он — не пойму.

Как притупляет мне моя природа зренье,

Судьбу преступника окутывая тенью!

Как ловко прячется, завесой тайны скрыт,

Он в сердце у меня, хоть предо мной стоит!

На имя «Маркиан» никто не отвечает.

Отцовская любовь мой разум помрачает.

Не два Ираклия нужны мне — лишь один.

Соперник найден мной, зато исчез мой сын.

Как понимать тебя, моя природа, надо?

Могу ль остаться я отцом, утратив чадо?

Чтоб твой невнятный зов не свел меня с ума,

Иль в голос говори, иль вовсе будь нема.

Кем ни окажется тот, чьим отцом был Фока,

Дай мне его узнать иль умертвить жестоко.

А ты, обязанный своею жизнью мне,

Сын-выродок, кем смерть заслужена вполне,

Ужель отцовский трон тебе страшней могилы?

Как за тебя судьба, Маврикий, мне отмстила!

Ты мертв, но и в гробу двух сыновей обрел;

Я жив, но некому мне передать престол,

И зависть ты селишь во мне своей кончиной,

Раз участи твоей взалкал мой сын единый.

Хоть государь, успех дался не без труда,

Но Леонтина мной доставлена сюда.

Злодейка, подойди!

Нет смысла запираться:

Я все сказал.

О чем?

Довольно притворяться!

Кто из двоих мой сын?

Чем гнев вселен в тебя?

Тем, что Ираклием счел сын его себя,

Услышав, как письму дала ты подтвержденье,

И надлежит тебе рассеять заблужденье.

Жди пытки иль ответь, действительно ль тобой

Был подменен мой сын и отпрыск выдан твой.

Да, сын мой выдан мной, насчет же остального

Я и под пыткою не вымолвлю ни слова:

Ты все равно решишь, что лгу тебе сейчас

Я так же, как лгала с успехом много раз.

Тогда благоволи мне объяснить причины

Того, что посвящен в секреты Леонтины

Один почти пять лет, другой лишь день всего.

Как тот, так и другой не знают ничего.

От них и от тебя я тайну скрыть сумела.

Сам разгадай ее и выбор сделай смело.

Один из них твой сын, другой — твой государь.

Себя любовью мучь и яростью мытарь.

Мне нужно, чтоб навек покоя ты лишился,

В своем наследнике соперника страшился,

Родное детище в своем враге любил,

Тираном и отцом одновременно был.

Бессильно будешь ты неведеньем томиться,

А я — торжествовать и над тобой глумиться.

И, коль меня казнят, исчезну не одна,

Но вместе с тайною, что так тебе важна.

А вдруг обоих я казню, не тщась дознаться,

Кто сын Маврикия и кто им хочет зваться?

Что ж! Я утешусь тем, что, мня упрочить трон,

Ты руку сам себе отсечь был принужден

И свел, чтоб не ушел Ираклий от кончины,

В могилу своего единственного сына.

Вот, значит, какова признательность твоя

За все, что для тебя старался сделать я;

За то, что вверен был тебе мой клад заветный —

Оставлен под присмотр мой отпрыск малолетный;

За то, что двор с тобой носился столько лет!

Неблагодарная, верни мне сына!

Нет.

Он, к счастью, наделен душою столь высокой,

Что быть в родстве и сам не пожелал бы с Фокой.

Не зря из-за него ты потерял покой:

Из сына деспота герой воспитан мной.

На доброй пище я с пелен его растила:

Дурную кровь отца она в нем укротила.

За милости твои я воздала уж тем,

Что сын твой на тебя не стал похож ничем.

Ведь если б о своем он знал происхожденье,

Толкнул бы твой пример его на преступленья,

Он сделался б, как ты, коварен, подл, жесток.

Как видишь, не за мной, а за тобой должок.

Бесстыдство — свойство тех, кто уличен в обмане.

Не подставляй себя потоку низкой брани,

Которою сейчас взбешен так сильно ты,

Что разум твой лишен обычной остроты.

Дай несколько минут потолковать нам с нею.

Сам дело начал я, сам довершить сумею.

Как истину она ни тщится затемнить,

Я путеводную найду в потемках нить:

Ведь выгодно и мне, чтоб тайну мы раскрыли.

Прибегни, Экзупер, хоть к хитрости, хоть к силе,

Но коль преступница признается во всем,

Ты должника по гроб обрел в лице моем.

Меж тем я учиню юнцам допрос раздельный

И, может быть, пойму, где сын, где враг смертельный.

Итак, останься с ней, сули, грози и льсти.

За мною, Крисп, вели мятежников вести.

Ну, вот мы и одни. Нам нечего страшиться,

И пред тобой могу я, госпожа, открыться.

Устал изменником в твоих глазах я быть.

Ты Фоке враг, и я хочу его сгубить…

Что´ доказал, продав, помимо остального,

Монарха своего и кровь отца родного.

Все это видимость. Ошиблась ты: я не…

Наибесстыднейший злодей во всей стране.

И то, что кажется, на первый взгляд, изменой…

Скрывает замысел, благой и дерзновенный.

Сперва о нем узнай, суди его затем.

Пойми, как тяжело приходится нам всем.

Меж заговорщиков такого нет, кого бы

Не оскорбил тиран, осатанев от злобы,

И, чуя, что´ таим мы в глубине сердец,

Он строго воспретил нам доступ во дворец.

Вот и купил я вход туда ценой услуги.

Ты мнишь, введут в обман меня твои потуги?

Напрасно рисковать друзьями я не мог.

Ты знаешь, окружил он стражей свой чертог,

И мы, попробовав войти туда к злодею,

Костьми бы полегли в неравной схватке с нею.

Теперь же в милости я у него опять,

Как довелось тебе воочью наблюдать.

Он говорит со мной, мне внемлет, доверяет

И замысел мой сам невольно поощряет.

Приняв на веру все, что я ему внушил,

Ираклия казнить публично он решил

И город наводнил отрядами своими,

Так что дворец почти не охраняем ими.

Мои друзья, едва сигнал им будет дан,

Над стражей верх возьмут, и обречен тиран:

В покои к деспоту проникнув без препоны,

К стопам Ираклия повергну я корону.

Итак, ты знаешь все. Ответь же наконец;

Кто тот, кому вернуть пытаюсь я венец?

Зачем боишься ты передо мной открыться,

Коль умереть я рад, чтоб мог он воцариться?

Ужели, негодяй, ты до того дошел,

Что в тупости своей меня простушкой счел?

Оставь! Не попадусь я в западню такую,

И коль ты не припас заране ложь другую…

Лишь правду я сказал. Добавлю сверх того…

Уйди! Наскучило мне это ханжество.

Твои дела твоим словам опроверженье.

Ну что ж и впредь держи меня на подозренье.

Выспрашивать тебя я больше не хочу.

Скрываешь тайну ты — я о своей молчу.

Но раз мне под присмотр ты отдана покуда,

Я вынужден тебя в тюрьму доставить буду.

Идем! Не веришь мне — тогда страшись меня.

Узнаешь ты, кто я, до истеченья дня.

Как все запутано судьбою!

Царевичей вдруг стало двое,

Средь двух друзей возник раздор,

Отец меж ними ищет сына,

А им отраднее кончина,

Чем этого родства позор,

И оба тайну Леонтины

Раскрыть не властны до сих пор.

Искусно ключ к загадке пряча,

Служа мне иль меня дурача,

На нет свела она мой труд:

Ираклием я называюсь,

За это смерти добиваюсь,

Но умереть мне не дают,

И вот уж сам я сомневаюсь:

Да впрямь ли так меня зовут?

Со мной столь нежен грозный Фока,

Что сердце у меня глубоко

Смятением уязвлено.

Он ласков, как в былые годы,

Не отнял у меня свободы,

И мне постигнуть не дано,

Чем это — голосом природы

Или привычкой — внушено.

Тирана ненавидеть люто

Могу я разве что минуту —

На большее не стало сил.

Меня лишь кротко порицая,

Хоть я родство с ним отрицаю,

Смягчил он мой враждебный пыл,

Затем что нахожу отца я

В том, кто отца меня лишил.

Услышь мой зов, Маврикий славный,

И поддержи рукой державной

Меня в падении моем!

Пошли мне случай убедиться,

Что сыном вправе ты гордиться,

А коль не ты мне был отцом —

Что все-таки на свет родиться

Достоин я в дому твоем.

Пусть тень твоя со мной пребудет

И ненависть мою разбудит,

Чтоб смерти был я только рад

И… Но мольбе он внял: на помощь мне спешат.

О, что за добрый дух тебя ниспосылает

Ко мне?

Я здесь затем, что деспот так желает:

Он тайну выведать решил путем любым.

И сделать мнит тебя орудием своим?

Да, уповает он на то, что не премину

Найти я брата там, где не нашел он сына.

Но верь: не столь слаба умом и сердцем я,

Чтоб выдать то, что мне подскажет кровь моя.

Дай бог, чтоб зов ее ты поняла яснее,

Чем разобрался я в том, что открыто ею.

Итак, мой дух, сестра, попробуй укрепить

И недостойный страх мне помоги избыть.

Твое признанье все, царевич, объяснило:

Не брат мне тот, кого пугает вид могилы,

Кто недостойный страх таит в груди своей.

Я смерти сам ищу. Так мне ль дрожать пред ней?

С кровавым деспотом, жестоким и бесчинным,

Я был Ираклием, Маврикиевым сыном,

И оставался столь неколебим и смел,

Что, глядя на меня, невольно он бледнел.

Но по-отцовски добр тиран со мною ныне.

Упреков и угроз нет больше и в помине.

Столь быстро позабыл он о моей вине,

Что пробудились вновь сомнения во мне,

К кому по-прежнему он всей душой привержен.

Не брошен я в тюрьму и даже не задержан.

Не зная и боясь узнать, кто я такой,

Я тщусь исполнить долг, но не пойму — какой.

Как! Коль я Фоке сын, его мне ненавидеть?

Как не жалеть, коль в нем врага я должен видеть?

И я к нему сейчас, когда несчастен он,

Полн сострадания, хоть гневом распален.

Но шаг его любой равняя с преступленьем,

За ласку я ему плачу одним презреньем,

И слово каждое, что он мне говорит,

Лишь подозрения в Ираклие селит.

Вот так уразуметь и силюсь я напрасно,

Что´ выбрать мне велит природы голос властный.

Сомненьям брата вняв, им положи предел.

Не брат ты мне, коль в том сомненья возымел.

Как можно именем столь славным зваться гордо,

Не веря в то, во что ты должен верить твердо?

Нет, заслужил его лишь тот, в ком стойкость есть,

Чьей убежденности не поколеблет лесть,

Кто, не в пример тебе, вовек не усомнится,

Что кровь Маврикия — не Фоки в нем струится.

Изображен тобой не брат, а Маркиан.

Жестокосердней он: его отец — тиран.

Великодушен тот, чьи предки имениты,

И сердце у него для жалости открыто.

Царевич истинный всегда воспитан так,

Что трогает его, терзаясь, даже враг.

А если этот враг любовь к нему питает,

Терпимость выказать он долгом почитает

И снисходителен стремится быть к тому,

С кем помириться честь препятствует ему.

Нет, изменить своей судьбе не порываясь,

Не отступаю я, а только сомневаюсь

И — если это грех — наказан тем вполне,

Что усомнилась ты, сестра моя, во мне.

Невольно чувствуя к тирану состраданье,

Не осужденья я ищу, а пониманья.

Прошу я мне помочь сомнения избыть,

А ты меня спешишь укорами добить.

Как ни наметан глаз, порою невозможно

Суть важных дел прозреть за видимостью ложной.

К тому же быть могу несправедлива я,

Затем что застит взор мне ненависть моя,

И, как все женщины, руковожусь я мненьем,

Составленным себе под первым впечатленьем.

Да, Фока полн к тебе любви, но это — яд.

Хоть жалость в сердце те, чей дух высок, таят,

Не заслужил ее наш общий притеснитель:

Будь даже вправду он законный твой родитель,

В его преступности у нас сомнений нет.

Чего б ты от него ни ждал — щедрот иль бед, —

Тираном все равно он быть не перестанет,

Затем что сердце вновь и вновь твое тиранит

И, выполнить тебе мешая долг святой,

На путь бесчестия влечет тебя с собой.

В сомненьях пребывай, лишь будь врагом тирану,

Но и в тебе теперь я сомневаться стану,

Чем с деспотом в борьбе тебя же поддержу:

Его запутаю, тебе не поврежу.

Твой друг иль ты мне брат — лишь небесам известно;

Обоим вам сестрой быть в равной мере лестно,

И сделать я могу, увы, одно сейчас:

Дрожать за каждого, любя обоих вас.

Но не утратила досель я упованья.

Слух при дворе идет, что в городе восстанье,

Что битву Экзупер мятежникам дает

И что судьбу всех нас решит ее исход.

Тсс! Вот и Фока.

Ну, готов он покориться?

Советовала я царевичу открыться,

Но он себя, как я предвидела, повел:

В нем брата я нашла, ты сына не обрел.

За счет мой небеса тебя обогатили.

Вернее, от меня несчастье отвратили,

Затем что брата я утратила бы вновь,

Будь ясно, в ком твоя, а в ком чужая кровь.

Обоих погубить неясность эта может,

И брат твой сам себя и друга уничтожит,

Коль не сознается, в ком кровь течет моя,

Чтоб ради сына дал врагу пощаду я.

Неблагодарный! Я в последний раз взываю

К тебе, в ком кровь свою невольно прозреваю,

К кому я всей своей природою влеком,

Тогда как кажется мне друг твой чужаком.

Ужель печаль моя тебе не доказала,

Сколь прочная любовь меня с тобой связала?

Подумай, как с пелен отцу ты дорог был,

Как смело у врагов твой друг тебя отбил.

Ты — наш должник.

И долг отдать я не премину:

Мой друг получит вновь свой сан, а Фока — сына.

Упорством лишь убьешь ты сына моего.

Я сам умру, чтоб ты опять обрел его.

За что ты сыном быть не хочешь мне, жестокий?

Назвав его, вернул уже я сына Фоке.

Нет, отнял, в душу мне сомненье заронив.

Нет, возвратил, твою ошибку разъяснив.

Мне горькой истины она стократ милее.

Я сыном счел тебя; мни, что отец тебе я,

И тем Ираклия, кто б ни был он, спасешь.

На благо мне, себе, ему — пойди на ложь.

Довольно! Выслушав такое предложенье,

К тебе теряю я остатки уваженья.

Твоим посулам внять мне запрещает честь.

В усыновлении резон тогда лишь есть,

Когда оно роднит нас с домом знаменитым,

А не равняется с позором неприкрытым:

Ведь отвращение исполнит все сердца,

Коль сын Маврикия найдет в тебе отца.

Нет, не казнят тебя, предатель, по заслугам,

А лишь безжалостно с твоим покончат другом.

Не потеряешь ты ни сан, ни жизнь свою:

Назло тебе я кровь родную не пролью.

Ты имя друга взял, спасти его пытаясь,

И пренебрег отцом, но я с тобой сквитаюсь.

Эй, стража, тотчас же бунтовщика убить,

Дабы царевич мог опять мне сыном быть!

Постойте!..

Дрогнул ты? В чем этому причина,

Царевич?

Я не дам отцу зарезать сына.

Коль жаждет лишь в тебе он сына обрести,

Мне не мешай путем, мной избранным идти.

Ираклий претерпеть готов любые муки,

Чтоб скипетр свой вложить в твои, царевич, руки.

Прощай, и счастливы твои да будут дни!

Нет времени у нас для праздной болтовни.

Октавиан, рази!

Злодей, его не трогай!

Я…

Говори!

Я полн смятеньем и тревогой,

И мне…

Слова потом ты будешь расточать.

Бей!

Стой! Я… Вымолвить иль все-таки смолчать?

Сознайся, иль…

Нет, в ход пускать не надо силу.

Я тот, кем должен быть, чтоб друг не лег в могилу.

Как он перед тобой, так я пред ним в долгу,

И долг его тебе взять на себя могу,

И столь же искренне, торжественно, сурово,

Как в том Маврикию Ираклий дал бы слово,

Клянусь его отца считать за своего,

Но жизнью будешь ты в ответе за него.

Где б ни нашел себе конец мой друг бесценный,

Кто б ни сгубил его — каприз судьбы военной,

Иль молния с небес, иль происки врагов,

Ты должен быть к тому заранее готов,

Что отомщу тебе я за его обиду,

Будь даже мне отцом ты впрямь, а не для виду.

Не бойся. Станете вы с ним опорой мне.

Тому, кем ты любим, доверюсь я вполне,

И с вами в этот миг негаданного счастья

Уже не терпится мне поделиться властью.

Я сына вновь обрел, но до конца им будь

И то, о чем прошу, свершить себя принудь:

Дабы развеялись последние сомненья,

С Пульхерией в закон вступи без промедленья.

Она — сестра моя.

Не сын ты мне, но враг,

Коль вновь уже сейчас отцу перечишь так.

Ужель действительно тебе, тиран, помнилось,

Что ненависть во мне покорностью сменилась,

Что коль Ираклия сумел ты обвести,

Согласна под венец Пульхерия пойти

С тем, кто ей брат родной, иль с тем, чей ты родитель?

Ты Экзуперу всем обязан, повелитель —

На веки вечные упрочен им твой трон.

Его друзьями бунт нещадно пресечен.

Привел он главарей, что в плен к нему попали.

Пусть с ними подождет меня в соседнем зале.

Заставлю их держать я предо мной ответ.

Сам думай, хочешь быть мне сыном или нет.

В тебе, да и ни в ком, я не нуждаюсь боле:

Подавлен бунт, и все моей покорно воле.

Пока не кончу я вершить суровый суд,

Втроем совет держать останетесь вы тут,

И ты решишь, кого своим считать мне чадом,

И с ним тебя свяжу я свадебным обрядом.

А коль не кончатся их споры и тогда,

Обоих я казню, когда вернусь сюда.

Не нужно сына мне, коль быть он им стыдится

И ненависть к отцу в душе его гнездится.

А ты…

Не угрожай: я смерти не боюсь.

Ты жаждешь смерти? Нет, я так не расщедрюсь.

Тебе назначено возмездие иное.

Представь себе на миг…

Что, деспот?

Брак со мною

Перед забрызганным их кровью алтарем.

О пытка!

Да, она тяжка, но поделом.

Я долго отступал перед твоей гордыней,

Но все ж и на нее управа есть отныне.

Жизнь брата твоего теперь в твоих руках,

И подчиниться мне тебя заставит страх.

Вам Фока льстил, пока опасны быть могли вы.

Натура деспота коварна и труслива.

Под кротостью всегда скрывает он расчет:

Гнетет, коль не дрожит; дрожит, коль не гнетет;

А спесь чрезмерная, равно как страх постыдный, —

Приметы слабости, любому очевидной.

Вот так он и сейчас, едва избыв испуг,

Придумал для меня горчайшую из мук.

А вы, раз оба мне быть братьями хотите,

Свою любовь к сестре делами подтвердите.

Что можем мы, когда пришел наш смертный час?

Подчас благой совет всего важней для нас.

Совет подать тебе мы в силах лишь единый:

Чтоб за отца нейти, возьми в супруги сына.

Зло наименьшее есть смысл предпочитать.

Как угадаю я, чьей мне женою стать,

И где ручательство, что в грех кровосмешенья

Я не впаду, приняв поспешное решенье?

Понятен нам твой страх: нас тоже мучит он.

Но лишь для виду брак быть может заключен.

Тогда кровавого тирана ты обманешь

И не супругою — сестрой для мужа станешь.

К лицу ль таким, как мы, притворство и обман?

Вполне, коль должен пасть их жертвою тиран,

Коль брата даст тебе лишь для того он, чтобы

Два тайные врага, кипящие от злобы,

Отныне быть могли всечасно близ него

И в подходящий миг добились своего,

Покончив с деспотом и — заодно — с притворством.

Вы убеждаете меня с таким упорством,

Что притвориться я согласна наконец.

Кому ж из вас идти со мною под венец?

Кому принять мои притворные обеты?

Тебе, царевич: ты придумал хитрость эту.

Тебе: желает быть тиран отцом твоим.

Тебе: ты много лет Пульхерией любим.

Ты окружишь ее гораздо большей славой.

Ты стать супругом ей имеешь больше права.

Но ты на этот брак согласен был сейчас.

Сильней, царевичи, натура ваша вас.

Вы слишком высоки душой для преступленья:

Оно вам не внушать не может отвращенья.

Заране в этом я уверена была

И только для того совет ваш приняла,

Чтоб отказались вы скорей от мысли вздорной.

Кто властвовать рожден, тем подличать зазорно.

Так будем ждать, и пусть за нас решает рок.

Как неудачлив я, и как мой жребий строг!

То имя славное, что жизнь мою сгубило,

Со мною не сойдет в разверстую могилу —

Его не властен я и смертью заслужить.

Мне — тлеть в забвении; ему — как прежде, жить.

Обходится судьба со мною столь же странно.

Сын императора, трибуна и тирана,

Ираклий царственный, Леонтий, Маркиан —

Вот кем я за день был, и все это обман,

Затем что и сейчас, пред смертью, как доселе,

Мне не дано понять, кто я на самом деле.

Нет, вашей участи моя страшней стократ:

Какие беды вам сегодня ни грозят,

От всех страданий смерть излечит вас с рассветом,

А мне отказано и в утешенье этом…

Но здесь предатель. Тсс!

Я кровью Фоки смыл

С себя тот грех, что мне приписан вами был.

Как!

За изменников напрасно нас считали.

Тирана нет, и вновь владыками вы стали.

Владыками чего?

Страны своей родной.

И это сделано тобою?

Нет, не мной.

Кому ж обязаны мы свыше всякой меры?

Верь иль не верь, а вы в долгу у Экзупера.

Но мы ж им преданы!

Как ни смешно сказать,

Он предал вас затем, чтоб верх могли вы взять.

Но кем же, как не им, подавлено восстанье?

Его поднять он сам и отдал приказание.

Но он зачинщиков схватил?

Лишь для того,

Чтоб пленников, равно как и друзей его,

Которых в заговор вовлек он против Фоки,

В покои допустил к себе тиран жестокий.

Провел с собою нас успешно Экзупер,

И оказались мы сильнее не в пример

Не разобравшейся в обмане дерзком стражи,

А Крисп услужливо за тестем сбегал даже.

Лжепленники, едва явился деспот в зал,

Кинжалы вынули, к расправе дав сигнал,

И гневная толпа тирана окружила,

Но Экзупер на нас прикрикнул что есть силы:

«Прочь! Первым я удар злодею нанесу

И этим честь свою от гибели спасу».

Он жертву поразил. За ним и остальные

Вонзили в деспота клинки свои стальные.

Дух Фока испустил, и тут со всех сторон

Раздался дружный клич: «Ираклия на трон!»

Везде ответили нам крики одобренья,

И стражу взяли в плен мы без сопротивленья:

Из воинов его бесчисленных дружин

С тираном вместе жизнь не отдал ни один.

Как мудро Экзупер измыслил способ мести!

Вот он и сам спешит к вам с Леонтиной вместе.

Ужели, госпожа, судьба теперь за нас

И правду рассказал Аминтас нам сейчас?

Я, государь, сама своим ушам не верю.

Все наши чаянья сбылись в столь полной мере…

Изменник доблестный! Поторопись обнять

Царевичей, тебе не властных долг отдать.

Обоих? Нет. Ведь тем, что кровь тирана пролил,

Я одного вознес, другого обездолил.

Другой, кто б ни был им, не вправе клясть судьбу:

И он, будь Фока жив, лежал бы уж в гробу.

Но что ни говори, душа моя уныла.

Наверно, кровь твоя в тебе заговорила.

И все-таки впадать в унынье не расчет:

Пульхерия — твоя, коль власть твой друг возьмет.

Раз мертв отец-тиран, брак сына с ней возможен.

Всем спорам должен быть тобой конец положен.

Поверите ли вы одним моим словам?

Но кто же, как не ты, даст ключ к разгадке нам?

Нет, чтоб сомнения в вас не могли родиться,

Не я отвечу вам — сама императрица.

Ты почерк узнаешь? Послание прочти

И кто твой брат, кто муж, обоим возвести.

Письмо мне мать твоя вручила, угасая.

Святые письмена с тоской я лобызаю.

Услышать от нее вам суждено судьбой,

Кто вы, царевичи.

Что б ни было, я — твой.

«В несчастье принесла мне счастье Леонтина.

Дитя свое отдав за сына моего;

Дошла она затем бесстрашно до того,

Что подменила им и деспотова сына.

Кто небылицею мнит подвиг столь великий,

Пусть знает: дважды был обманут наш тиран.

Леонтием теперь зовется Маркиан,

Лже-маркиана же родил на свет Маврикий.

Константина».

Как! Ты мой брат?

Теперь все ясно наконец,

И вскоре ты пойдешь с любимым под венец.

Ты знал достаточно, чтоб не возлечь с сестрою,

Но знал не все — не то простился б с головою.

Царевич! Мне в вину не ставь мои дела:

Лишь долгом я на них подвигнута была.

Я радость общую делю, не прекословя,

Но подавить в себе не властен голос крови.

Хотя любви тиран не заслужил отнюдь,

Сын об отце тайком не может не вздохнуть:

Не разрывают вдруг тех уз, что нас связали.

Будь, чтобы их забыть, Леонтием и дале!

Пусть деспот, канувший в забвение и тьму,

Умрет и в имени того, кто сын ему!

И скипетр и судьбу свою тебе вручаю

В надежде на любовь, которой страстно чаю.

Себя ты в щедрости сегодня превзошел.

Друзья мои, чей меч мне возвратил престол!

Рад выразить и вам я благодарность буду,

Но возблагодарим творца небес покуда

И, в храме помолясь, пойдем туда, где ждет

Возможности узреть Ираклия народ.