Телесная психотерапия. Бодинамика

Искусство следования структуре

Интервью с Лизбет Марчер об источниках системы бодинамики

(The Art of Following Structure by Peter Bernhardt)

Перевод В. Березкиной-Орловой

_________

В предыдущем интервью Лизбет Марчер рассказала об основном принципе своей системы и о том, как ее взгляды на взаимоотношения между ребенком и значимыми другими повлияли на ее дальнейшие размышления. В настоящем интервью, взятом по случаю десятой годовщины образования Института Бодинамики, мне хотелось больше узнать о самом процессе создания системы, который начался около двадцати пяти лет назад. Я также хотел подчеркнуть любовь Марчер к структуре и ее способность видеть архитектуру жизни человека. Страстный создатель моделей, она поставила перед собой задачу исследования каждой мышцы тела для понимания ее психологического «содержания». Этот процесс привел к ряду открытий, которые заложили основу новой теории телесной психотерапии — Бодинамического Анализа или, используя более общий подзаголовок, Соматической Психологии Развития.

Существует три ключевых аспекта модели:

1) гипотеза о том, что мышцы реагируют на стресс одним из двух способов — либо смирением и отказом от действия (что отражается в гипоотклике), либо сверхконтролем (и гипероткликом). Т. о., теория Марчер — это теория двойного мышечного отклика;

2) теория о связи психического и моторного развития, выделение семи стадий развития и соответствующее «картирование» этих стадий;

3) модель структур характеров, соответствующих семи стадиям развития. Внутри каждой стадии выделяются две позиции: преобладание гипо- или гиперреакции мышц[3].

Наиболее конкретным результатом исследований Марчер является Карта Тела, представляющая собой контур тела, на котором отмечены все группы мышц. Во время составления такой карты каждая мышца клиента тестируется на степень гипер- или гипоотклика, что и отмечается на карте. В конце процесса у клиента есть визуальная карта его собственной истории. Карта может быть подвергнута интенсивному анализу, на ней можно увидеть специфические для структуры характера темы, а также «функционально» сильные и слабые стороны, например: как хорошо человек удерживает свои границы, насколько он заземлен, насколько терпим к интимному взаимодействию, насколько способен к мыслительной деятельности и планированию. При правильной интерпретации карта тела показывает паттерны сопротивления, отказа от действия или здорового функционирования, а также указывает, в каком возрасте человек подвергался особенно сильному влиянию жизненных стрессов и травм.

Карта тела показывает, как много уровней информации интегрировала Марчер и подчеркивает ее способность следования сложным структурам тела и психики. Студенты часто тонут в объеме информации, представленной в Бодинамической Модели, и считают ее чересчур перегруженной взаимосвязями и правилами. Они упускают живость мышления автора, ее желание связать все части проблемы и структуру жизненного опыта человека. Для нее было удовольствием, своего рода игрой, устанавливать правила взаимодействия вещей. И она была настолько добра, что позволила другим присоединиться к своему путешествию. Бодинамическая модель до сих пор постоянно расширяется, рафинируется и стимулирует новые исследования, многие из которых проводятся ее коллегами в основном институте Бодинамики в Дании, а также по всему миру. Она сочетает в себе эксклюзивность Марчер, ее интеллектуальную игривость и глубокое проникновение в суть человеческих проблем.

В данном интервью Марчер рассказывает о связи психологического содержания, определенных моторных паттернов и специфических мышц. Она описывает некоторые механизмы действия мозга, которые, например, связывают движения с мыслями и языком. Она также рассказывает о своих переходах на разные уровни наблюдения, от слушания к системе языка и стилям мышления, к наблюдению двигательных паттернов и позы тела. О том, как язык и мышление отражают проблемы разных структур характеров и разных возрастных уровней. О том, как она использует принципы мышечной активации и знания о гипер- и гипоотзывчивости мышц в своей работе. Мы также увидим, как повлияли на становление идей Лизбет ее занятия и ранний детский опыт.

Питер Бернхард (далее — ПБ): Я бы хотел поговорить немного о вашей личной истории. Чем больше знаю вас, тем больше чувствую, что в вашей жизни существуют события, которые оказались особенно важными в оформлении вашего направления, а так же обеспечили вас необходимыми инструментами.

Например, я знаю, что ваш телесный тренинг начался очень рано, и уже в раннем детстве вы были гимнасткой. Я также знаю, что вы родились во времена Второй Мировой Войны, времена грандиозного переворота в вашей стране и во всем мире. Могу себе представить, что эти два абсолютно разных события должны были оказать на вас сложное влияние.

Лизбет Марчер (далее — ЛМ): Что касается войны, она действительно серьезно повлияла на меня. Это были ужасные для моей страны времена, у меня есть очень ранние воспоминания о некоторых событиях. Я вижу ботинки, марширующие по моему городу. Когда мне было три года, я видела, как немецкие солдаты преследовали людей на улицах и убивали их. Мои родители участвовали в Сопротивлении, а это означало, что в нашем доме устраивались встречи, очень опасные для семьи. И мне и моей семье тоже грозил бы расстрел, если бы нас раскрыли. Я не должна была знать об этих встречах, поэтому родители лгали мне. Но я все равно знала, что что-то происходит, и ужасно боялась. Тот уровень ужаса, который я пережила в то время, глубоко отпечатался в моей душе. Это также привело к некоторым экстрасенсорным переживаниям. У меня есть опыт переживания покидания тела и следования за членами моей семьи и их друзьями, как если бы они вышли в мир, а я сопровождаю их и стараюсь обезопасить. Я не могла ни с кем поговорить об этих переживаниях, так как считала, что никто этого не поймет. Во время одного из таких переживаний я видела бомбардировку школы и смерть детей. Позже эти события подтвердились очевидцами. Я могла узнать людей, которые посещали наш дом, но которых я не видела. Сейчас, когда мы разработали свое понимание шока, я вижу, как ужасно для ребенка, пройти через все это. И действительно, мое понимание работы с шоковой травмой частично пришло из личного опыта переживания тех уровней страха, которые я испытала и которые другие виды терапии не могли исцелить.

Что касается моих занятий гимнастикой, это происходило во время войны и эти два события в каком-то смысле смешались. Когда мне было два с половиной года, моя двенадцатилетняя сестра пригласила меня на занятия по гимнастике, которые она помогала вести. Оказалось, что я способна. Я быстро схватывала, что делать, гораздо быстрее, чем другие, и вскоре уже выполняла задание. Это было забавно, и я начала заниматься. В это время стало ясно, что у меня есть способность держать себя в руках, фокусироваться и учиться. Я могла ждать и училась двигаться, наблюдая, как это делают другие. Это позволило мне преуспеть. Учитель и моя семья не относились к этим занятиям слишком серьезно — это было просто забавно. До 7 лет я занималась в классе, а потом самостоятельно.

ПБ: Что из того, чему вы научились как гимнастка, вы смогли использовать позже?

ЛM: Польза ощутилась и сразу, и позже. Была война. Чтобы хорошо заниматься гимнастикой, необходимо было быть чрезвычайно центрированной. Я относилась серьезно к этой части тренинга и делала упражнения на центрирование каждый день. Для такого ребенка, каким была я, это не могло быть просто механическим центрированием, это должно было стать частью бытия. Я думаю, что способность центрироваться и извлекать из этого пользу в стрессовой ситуации помогло мне преодолеть ужас войны. Это заземляло меня, когда мне хотелось выйти из тела. Поэтому, я думаю, можно сказать, что я очень рано почувствовала силу ресурсов тела и ценность осознанной практики этих ресурсов.

Позже, когда я проходила тренинг по релаксации, мои защиты стали расшатываться и это связано с природой метода релаксации. Этот метод сфокусирован на сломе мышечного напряжения без понимания того, что именно это напряжение часто сохраняет человека целостным. Я уверена, что мое центрирование было одновременно и ресурсом и защитой от шока. Сейчас мы знаем, что структуру, образованную под влиянием шока, достаточно легко сломать, так как она довольно хрупка. Каждую неделю я получала двухчасовой массаж, специалист искусно и тонко работал с напряженными мышцами до тех пор, пока напряжение не уходило. Такая работа была хороша для многих людей, но не для тех, у кого система защит была слишком слабой для того, чтобы справиться с шоковой травмой или ранней травмой развития. После такого травматического опыта терапии я решила сменить метод релаксации на что-то другое. Я прошла через очень жестокий этап. Были времена, когда мне трудно было удержаться в реальности. Со стороны я выглядела достаточно крепкой и никто не видел, что я в беде.

ПБ: Оказала ли война еще какое-то влияние на вас?

ЛМ: Я в очень раннем возрасте приняла решение победить страх в мире — ни больше, ни меньше! Особенно невысказанный страх. Я столько повидала по время войны, что стала по-другому смотреть на жизнь. Я видела связь вещей. Если у вас есть духовный опыт, вы видите не только разъединенность событий, но и их целостность. Я видела, как все происходящее взаимосвязано, что вся жизнь — это единая духовная энергия, единый поток, единый источник.

ПБ: Вам пришлось преодолеть еще одно препятствие, вашу дислексию.

ЛМ: Я обнаружила, что у меня дислексия, когда училась во втором классе. У меня начались боли в животе, но после обследования оказалось, что физически все нормально. Я пошла к одному из ведущих в то время в Дании экспертов по дислексии. Он интенсивно протестировал меня и установил дислексию в стадии умственного расстройства. Он сказал, что я никогда не смогу читать и писать как другие дети, что я умная, но дислексия всегда будет моей проблемой. Мне рассказали о культурных и образованных людях, страдающих этим недугом, таких как Нильс Бор и Ганс Христиан Андерсен. Моя дислексия не ударила по мне психологически, потому что, благодаря окружающим меня людям, я знала, что со мной все нормально.

В моей школе была программа по обучению дислексиков. Самой большой моей проблемой было написание текста. Однако у меня был хороший стиль. Мне легко давалась математика, и я получала высшие отметки, была способна по физике. Но я не могла читать до 11 лет, когда прочла свою первую книгу. Когда у вас дислексия, на все требуется много времени, вам по-другому надо запоминать материал. Очень трудно изучать языки. Там, где у обычного человека идет один процесс, у меня шло три или четыре одновременно. Моя учительница хорошо помогала мне преодолеть мои трудности, и я до сих пор использую многие техники. Она была очень прямой и ясно представляла себе ограничения дислексиков и мои в частности. Я никогда бы не смогла стать фармацевтом, офис менеджером, преподавателем языка и т. д. Если вы дислексик, это означает, что вы и думаете по-другому, по-другому функционирует мозг. Все было бы гораздо хуже, имей я других учителей и ровесников.

ПБ: Ваш отец был в молодости актером и зарабатывал на жизнь, работая печатником, а мать — массажисткой и спортсменкой-любительницей высокого уровня. Я знаю, что характер вашего отца оказал на вас особое влияние.

ЛМ: Родители оба обладали особыми качествами. У них была способность видеть людей такими, какими они действительно были. Они смотрели в их сердца, а не на то, чем люди занимаются. Когда людям была нужна помощь, они ее оказывали, даже если это было опасно.

Отец оказал наиболее сильное влияние на мои суждения. Он был приверженцем идей социализма. Он печатал коммунистические листовки и журнал о новых взглядах на преподавание. Эти и многие другие бумаги до сих пор хранятся у нас дома. У нас всегда проходили интенсивные дискуссии о происходящих событиях. Если я спрашивала, почему люди действуют так, а не иначе, он описывал, как люди приходят к разным способам действия и как на них влияют классовые нормы. Например, он объяснял, почему рабочий класс не читает книг, как это принято в нашей семье среднего класса. Он никогда не опускал людей и учил меня видеть положительные аспекты норм рабочего класса, например, его включенность в семейную жизнь. Самым важным в человеке для моего отца было доброе сердце.

Я расскажу вам одну историю о моем отце, которая произвела на меня глубокое впечатление. Когда мне было 8 лет, мы плавали в океане. Я испугалась, потому что течение сбило меня с ног. Я позвала папу на помощь. Я думаю, я ждала, что он придет и просто вытащит меня. Но он стал рядом и, не осуждая, спросил: «Чего ты боишься?» «Я не могу стоять», ответила я. «Ну и не стой. Покачиваясь на поверхности воды, чувствуй, куда течение принесет тебя». Когда я смогла сделать то, что он говорил, просто качаясь на волнах, я посмотрела и увидела, что течение отнесло меня в безопасное место. Другими словами он сказал, просто доверяй телу, тогда ты сможешь удержаться на плаву и будешь в безопасности. Он учил меня использовать для ориентировки внутренние ощущения, и тому, что я могу знать изнутри, что безопасно, а что нет. Он учил меня доверять себе изнутри.

ПБ: Было много дискуссий о датской культуре и о том, как она отличается от американской. Какое основное интеллектуальное движение в Дании оказало влияние на вас?

ЛМ: Прежде всего, на меня оказал влияние Грюндтвиг (1793–1882), священник, внесший большой вклад в культуру Дании. Мартин Лютер Кинг в Штатах посещал школу, основанную на его принципах. Он основал свободное церковное движение в Дании, а также был назван отцом школьной системы, которая учит жить молодежь после окончания высшей школы. Он учил духовной жизни, как себя ценить и как быть.

Этот человек был очень живым и открытым к собственным эмоциям. Наиболее важным для него было иметь собственное мнение, даже, если это приведет к конфликту. Он подчеркивал, как важно иметь Бога внутри; быть готовым чувствовать и физические и духовные аспекты Бога. Эти идеи были переданы мне отцом, чьи родители воспитывали его в духе идей Грюндтвига, и которого он встречал в детстве.

ПБ: Легко увидеть, как эти темы живут в вашей работе. Как увидеть сущность людей в их сердцах, но при этом видеть и влияние культуры.

ЛМ: Я думаю, я глубоко усвоила, что людям нужна их защитная система, и что мы должны понять, почему они делают то, что делают; почему в одной культуре развиты одни способы, а в другой — другие. Почему кочевникам необходима структура характера, отличная от характера аграриев. Почему они по-разному планируют, по-разному следуют своим импульсам и по-разному видят мир.

Я, как и вся европейская, и, особенно, скандинавская, молодежь того времени, воспитывалась в духе марксистских идей. Взгляды Маркса на динамику власти и социальные проблемы оказали влияние на всю Европу, а они очень отличались от взглядов американского общества. От Маркса я также переняла идею о силе диалектических процессов, о силе использования двойственности, а не попадания в нее.

ПБ: Как вы пришли к тренингу релаксации[4]?

ЛМ: С 7 лет я хотела стать акушеркой. Но обучение было слишком интенсивным для матери-одиночки, которой я была в то время. Поэтому я стала искать другую карьеру. Я подумывала о физиотерапии, трудотерапии и даже о карьере бухгалтера, так как любила математику. Потом я обнаружила тренинг релаксации и решила, что мне было бы хорошо работать с людьми и учить их правильно чувствовать собственное тело. Я начала этим заниматься, когда мне исполнилось 25, а мои дети стали достаточно взрослыми для подготовительной школы.

ПБ: Какое влияние оказал релаксационный метод на ход ваших рассуждений?

ЛМ: Тренинг был достаточно длительным: три года обучения анатомии, кинезиологии, массажу и системе физического воспитания. Делались также психологические акценты. Целью наших учителей было научить людей использовать свои тела наилучшим образом. Система массажа была достаточно глубокой, нас долго учили работать, наши клиенты сильно менялись. Однако система была направлена на работу с гипертонированной мускулатурой, и, по крайней мере у некоторых людей, наблюдалось ухудшение состояния, так как рушились их защитные системы.

Потом я неожиданно встретилась с Лиллимор Джонсен (Lillimor Johnsen). Ее концепция гипореактивного мышечного ответа на травму восполнила большой пробел в моих рассуждениях. Ее идея заключалась в том, что, если ресурсы человека развиты недостаточно, его мышцы гипореактивны. Если мы сможем «пробудить» такие мышцы, оживут и другие части его личности. И тогда вместо разрушения защитной структуры и защит эго, как это происходило в методе релаксации, начнут выстраиваться новая структура и новые эго-способности. Другим важным для меня элементом концепции Лиллимор было то, что она мыслила в терминах развития. Она размышляла о том, какая область тела активизируется в определенном возрасте, хотя и не говорила о специфических мышцах. Эти идеи о ресурсах и развитии очень стимулировали меня. Именно Джонсен принадлежит идея о картировании гипо- и гиперреактивных областей тела, а также областей со здоровым мышечным ответом. В ее картах использовалась такая же классификация мышечных ответов, какую используем сейчас мы: четыре уровня гиперотклика мышц, четыре — гипо-, а также одна область нейтрального или здорового отклика. Я даже использую ту же цветовую кодировку: красный цвет — для гипер-, синий — для гипо- и зеленый — для нейтрального. Таким образом, я обязана ей большим дебетом в мои размышления. Однако для меня в ее системе было много пропущенных кусочков, это касалось и теории, и терапии.

Много обстоятельств сыграло большую роль в моих последующих открытиях: без моего тренинга в релаксационном методе, который был чрезвычайно детализован в изучении анатомии и анализе движений, я бы никогда не смогла детализировать собственную теорию. Этот метод также научил меня мыслить клинически, что является сейчас ядром Бодинамического подхода, и тому, что необходимо двигаться от разговора о проблеме к специфическому рассмотрению ее проявлений в жизни человека и, наконец, к созданию специальных домашних заданий для клиентов, чтобы они могли привносить конкретные изменения в свою жизнь.

Важное влияние оказала на меня также работа Braatoy, норвежского психоаналитика, невролога и психиатра. Его тексты на многие годы стали для меня своеобразной Библией. Он был величайшим наблюдателем и обращал огромное внимание на то, как отражаются проблемы в теле человека. Он обладал уникальной способностью комбинировать психологию, неврологию и телесные процессы. Он связывал рассказ людей с тем, что происходило в их телах. Я бы сказала, что именно он подтолкнул меня к изучению психологического содержания, заключенного в теле. Я открыла для себя его работы раньше, чем открыла Райха, и он повлиял на меня гораздо сильнее. Его описания случаев были настолько подробными, что я вполне могла представить, какие мышцы клиентов были гипер- или гипореактивны.

ПБ: Как вы начали интегрировать в вашу работу идеи о развитии мышления и движений?

ЛМ: Здесь тоже было много течений, повлиявших на меня. Важные концепции развития были у Лиллимор Джонсен, хотя она и не интересовалась специфическими мышцами. Я читала все о развитии, что попадалось мне в то время под руки. Особенно важными в области психологии для меня были Малер, Пиаже, русский Выготский и Эрик Эриксон. Влияние Эриксона очевидно, достаточно взглянуть на наши названия типов характеров, соответствующие задачам определенных периодов развития. Для меня также было очень полезным, что он рассматривал весь жизненный путь человека, а не только его раннее развитие. Важные принципы развития описаны также этологами, например, в теории о критических периодах Лоренца.

Было также целое течение не психологов, а скорее физиотерапевтов. Например, американец Jean Ayers, который ввел развивающие движения в работу с расстройствами обучения и проблемами интеграции сенсорного опыта. Датчанка Britte Holle, которая работала с отстающими в умственном развитии детьми. Она использовала в своей работе движения и изучала, в каком возрасте начинают развиваться определенные движения. Именно из ее работы я взяла на вооружение идею, что прежде, чем работать с областью проблем, необходимо исследовать и восстановить движения с предыдущего возрастного уровня и только потом двигаться к возрасту, в котором возникла проблема. Именно этот принцип является центральным в нашем способе обеспечения клиента ресурсами для создания новых моторных способностей, которые обеспечивают создание новых психологических возможностей.

Каждый из этих ученых внес свой вклад в общую картину развития. В конце концов, я пришла к необходимости практики движений самих по себе, для того, чтобы чувствовать их изнутри, ощущать мышцы, задействованные в тех или иных движениях, возраст, в котором они появляются и как они могут быть вставлены в создаваемую мной карту.

Мои терапевтические интересы лежали в области работы с внутриутробным развитием и процессом рождения. Мы с коллегой Леннартом Олларсом начали разрабатывать модель восстановления паттерна (репаттернинга) рождения, которая опиралась на детальное знание моторных паттернов младенца. Джонсен указывала, что в процессе рождения активизируются пятки, с помощью которых ребенок выталкивает себя из матки, и что, если мы обнаруживаем у человека гипореактивные пятки, это говорит о травме рождения. Процесс нашей терапии включал в себя создание нового опыта (импринта) процесса рождения через прохождение соответствующих двигательных паттернов с соответствующим взаимодействием с окружающей средой. В то же время мы начали понимать основные психологические проблемы, связанные с рождением и опытом раннего взаимодействия со средой. Мы читали других авторов, работающих с данной темой. Например, Дэвид Боаделла, оказавший важное влияние на мои более поздние идеи, обратил наше внимание на работу английского терапевта Фрэнка Лэйка (Frank Lake). Лэйк исследовал процесс рождения в основном теоретически, опираясь на теорию объектных отношений. Именно он первым обратил внимание на то, что травма рождения может привести к одной их двух противоположных реакций, ведущих к созданию двух типов характеров. Один ответ на травму рождения он назвал шизоидным ответом с уходом в ментальную жизнь. Другой — истерическим, с уходом в интенсивное эмоциональное отреагирование и контакты для избегания ужаса быть брошенным. Лэйк назвал такой двойственный ответ на травму рождения шизо-истерическим расщеплением. И, хотя мне не нравился использованный им язык, сама идея существования двоякого ответа на стресс и влияние этого ответа на формирование характера запустило и организовало процесс моего размышления о характерах и привело к созданию сегодняшней модели типов характеров.

Модель двойного ответа на травму рождения хорошо соответствовала модели двоякого гипо/гипер отклика мышц как их реакции на стресс. Объединив обе модели, я пришла к заключению, что на каждой возрастной стадии характер травмированного ребенка будет определяться либо ранним гипоотликом, либо поздним гипероткликом мышц. Не останавливаясь только на действии отдельных мышц, мы смогли увидеть, что целые стадии развития тела могли определяться гипо- или гипероткликом. Это помогло нам объединять мышцы, активные на определенной стадии развития в группы и исследовать, как эти группы связаны с возрастной спецификой и проблемами.

Мы столкнулись с трудностью: как учесть все огромное количество информации, которое было в нашем распоряжении? Существует невероятное количество больших и маленьких движений, как организовать весь материал, чтобы все это имело смысл и могло быть использовано, особенно психологически? Мои студенты были сыты по горло мной и перегружены деталями. Это продолжалось до тех пор, пока мы не создали модель семи стадий развития, которую мы используем сейчас и с помощью которой мы разложили весь материал по «полочкам». Мы пришли к выводу, что имеет смысл распространить основную идею Лэйка о двойственном ответе характера на стресс рождения и на более поздние стадии развития. Сделав это, мы довольно быстро соединили концы с концами, образовав систему стадий развития и соответствующих им структур характеров.

ПБ: Расскажите, как вы пришли к изучению психологического содержания или психологической функции мышц?

ЛМ: Сначала я просто просила друзей позволить мне прикасаться к определенным мышцам и рассказывать о приходящих в этот момент ассоциациях, образах, мыслях, ощущениях, эмоциях и воспоминаниях. Так я начала собирать базу данных. Я стала преподавателем в школе релаксации и использовала эту ситуацию для исследований. После этих подготовительных этапов я начала проект, в котором просила своих студентов описывать специальным образом свою работу с клиентами. Я просила их наносить на специальную карту мышцы, с которыми они работали в сессии, и описывать всплывающие психологические темы. Я также просила клиентов записывать опыт сессий. Каждую неделю я получала около 36 писем от студентов и их клиентов. Эти заметки стали основой для супервизии, а также для построения базы данных о специфических психологических функциях мышц. Я проделывала это пять лет и получила около 5000 писем.

ПБ: Как происходил процесс установления психологического содержания мышц?

ЛМ: Это был долгий процесс. В моем распоряжении было огромное количество ассоциаций, которые было трудно организовать в определенные темы. Я сидела с этим материалом, думала, обсуждала с коллегами, а потом опять ждала информации, подтверждающей мои интуитивные догадки. Значение некоторых мышц и связь между их моторными и психологическими функциями было более явным, других — менее. Было очень сложно доверять ассоциациям. Конечно, когда есть большая картинка, потом легче вернуться к ее фрагментам и понять их. Но в тот момент ассоциации казались слишком разноуровневыми. Коллеги, многие из которых позже стали основателями Института Бодинамики, помогли найти смысл для множества ассоциаций.

Пример: Tensor Fascia Latae[5] — мышца верхней части ноги. Когда мы прикасались к этой мышце, люди начинали говорить об опыте, связанном с тем, что мы теперь называем контейнированием. Конгейнирование — это способность удерживать в себе чувства, мысли и ощущения, способность оставаться целостным, особенно в ситуации стресса. Почему эта маленькая мышца вызывала ассоциации с контейнированием? Постепенно выяснилось, что эта мышца обеспечивала напряжение фасции, обертывающей и удерживающей (от англ. «contain») ногу. Таким образом, психологическое содержание соотносилось с функцией мышцы просто и конкретно: мышца удерживала ногу, поэтому, когда ее активировали, люди ощущали себя более целостными, более контейнированными. И наоборот, когда нам необходимо чувствовать себя более контейнированными, мы активизируем именно эту мышцу. Все сошлось. Однако сам процесс перехода от очень конкретной физической функции к очень абстрактной психологической был довольно медленным.

ПБ: Я просто очарован этим движением от конкретной функции каждой мышцы к ее очень абстрактному психологическому содержанию и тем, как это можно делать.

ЛМ: Я прочла о некоторых недавних исследованиях, которые могут описать механизм такого движения от конкретного к абстрактному (New York Times, November 8, 1994, B5). Сейчас принято говорить, что высшие мыслительные процессы, локализованные в неокортексе, развиваются из мозжечка, структуры мозга, которая отвечает за планирование движений и их гармоничное осуществление. Эта связь была интуитивно очевидной для людей, изучающих тело. Существует много лингвистических метафор, связанных с телесным опытом, например: стоять на своем (stand one’s ground), я не могу этого вынести (I can’t stand it), пятиться в угол (back into a corner), быть поддержанным (being backed up), я должен признать ваше превосходство (I’ve got to hand it to you), ты зануда (you are a pain in the neck) и т. д. Откуда бы взялись эти причудливые выражения, если бы не было связи между тем, что мы чувствуем психологически и ощущаем в теле? Это исследование заставляет нас думать о существовании специфического механизма, который осуществлял эту связь в эволюции: сложное мышление, требующее планирования и исполнения движений, расширяло мыслительные способности мозга. Это означает также, что мышление имеет отражение в языке тела. Поэтому, когда мы переходим от конкретного к абстрактному, это отражает соответствующую работу структур мозга. Как будто бы мозг совершает движение и наблюдает, что происходит, как это можно использовать и как с этим можно играть. «Что произойдет, если я подвину руку в эту сторону? Что происходит, когда я с другими людьми? Ухты, если я их отталкиваю, я чувствую себя лучше. А что произойдет, если я словами, а не телом, скажу им, чтобы они шли подальше? И это работает!» Таким образом, язык развертывает и расширяет то, что начинается в теле, и при этом остается укорененным в нем.

ПБ: Можем ли мы рассмотреть более специфические примеры психологического содержания мышц?

ЛM: Существуют некоторые мышцы, о психологическом содержании которых мы что-то знаем, однако эта связь не настолько ясна и отчетлива, как в описанном выше примере. Например, Galia Apponeurosis (или сухожильный шлем) — верхушка фасции, покрывающей голову. Мы видим, что она как-то связана с планированием, возможностью организовывать мышление, возможностью ребенка удерживать план действий в голове. Такие ассоциации возникают, когда мы ее пальпируем, и, наоборот, когда люди планируют что-то, эти ткани активизируются. Но мы не знаем почему, так как нет никакой явной функции, которую бы эта Galia Apponeurosis обслуживала. Когда-нибудь мы найдем эту связь или изменим свое понимание ее психологического содержания.

Другой пример открытия, к которому мы пришли после долгих попыток понять Quadratus Lumborum[6], мышцы, которая нас очень озадачивала. Это мышца спины, которая идет от нижних ребер к верхушке кости газа (lliacus). При пальпации этой мышцы ассоциации людей связаны с выходом из замкнутости на себе и встречей с миром, с исследованием мира и взаимодействием с ним. Иногда люди описывали свою возможность выражать миру свои эмоции. Но иногда люди описывали качества, которые были связаны не только с эмоциями, но и с постижением мира, с чувством «я могу быть самим собой в этом мире», «у меня есть свои собственные импульсы, когда я в контакте с миром, и я могу их выражать». Мы знали, что эта мышца является вторичной дыхательной мышцей, которая поддерживает дыхание при определенных обстоятельствах. Поскольку все дыхательные мышцы связаны с эмоциональной экспрессией, то и эта мышца может быть связана с ней тоже. Но другая часть ассоциаций, связанных с исследованием мира и возможностью быть самим собой, оставалась для нас загадкой. Кое-что прояснилось, когда мы стали практиковать движения, связанные с определенными стадиями развития (а я иногда вводила в тренинг студентов работу на понимание моторного развития).

Выяснилось, что Quadralus Lumborum — одна из основных мышц, связанных с ползанием[7]. Ребенок начинает ползать приблизительно в 7–9 месяцев и впервые в своей жизни действительно выходит в мир и исследует его. До этого времени мир «приходил» к ребенку (в том или ином обличье). Ага, теперь концы сошлись с концами и стало понятным, почему эта мышца является основной для «выхода в мир»! Правда, все равно оставалось неясным, как сгруппировать все имеющиеся у нас ассоциации. Мы также распознали и другой уровень функционирования этой мышцы. Оказалось, что она обслуживает «мост» между верхней и нижней частями тела, между функциями стояния, которую обеспечивает нижняя часть тела, и поддержания связи с миром, за которую отвечает верхняя часть. Таким образом, мы увидели, что функции разных мышц частично совпадают и перекрывают друг друга и могут иметь сложное психологическое содержание. Поэтому нам и было так сложно организовать все полученные ассоциации воедино, ведь в них было затронуто так много слоев опыта! Это говорит о богатстве телесного опыта: мы встречаем реки ощущений, и, если захотим, мы можем найти слова, помогающие нам четко выразить иные уровни нашего бытия.

ПБ: Как получается, что эта мышца становится гипо- или гипер?

ЛM: В этом возрасте 7–9 месяцев ребенок, как мы уже говорили, учится исследовать мир. Мы отводим целую возрастную стадию этой основной теме исследования мира и своих собственных импульсов и называем ее стадией Автономии, она начинается примерно в 8 месяцев и простирается до 2,5 лет. В этом возрасте дети обучаются огромному количеству новых движений и подвергают себя многим испытаниям. Чрезвычайно важно, как мир принимает и поддерживает эти исследования детей, помогают ли им взрослые или навязывают что-то свое. Это влияет на то, будут ли они в будущем способны чувствовать автономию: будут ли они бороться с миром за сохранение своих импульсов или они были настолько лишены поддержки, что отказались от процесса освоения мира? И, хотя в этом возрасте активизируется большое количество мышц, имеющих отношение к автономии в целом, Quadratus Lumborum является одной из наиболее важных, так как обеспечивает способность сначала к ползанию, а потом к стоянию и ходьбе, что является решающим в возможности исследовать мир.

Теперь относительно нашей основной гипотезы о том, как мышцы приобретают гипо- или гиперреактивность. Если в решающий период развития мышцы происходит относительно ранняя или относительно интенсивная травма, наиболее вероятно, что такая мышца будет иметь тенденцию к гипоотзывчивости. Импульс подавлен, он не может поддерживаться в ситуации стресса, ребенок от него в определенной степени отказывается. Если травма происходит на поздних этапах решающего периода развития мышцы, когда импульс уже стоек, или если травма относительно легкая, мы считаем, что такая мышца будет, скорее всего, гиперреактивна. Импульс будет удерживаться и контролироваться. Мы говорим, что человек с гипо-состоянием Quadratus Lumborum, скорее всего, встретился с жесткими препятствиями в исследовании мира.

Я вспоминаю одну клиентку, которая страдала от сильной депрессии, т. к. ей было очень трудно определиться, чем хочет заниматься, чего она хочет в той или иной ситуации. Мы обнаружили, что ее дед по материнской линии умер, когда ей был один год. Моя идея заключалась в том, что когда она начинала «выходить» в мир, ее мать была в глубокой печали и скорби. По всей вероятности, в другой ситуации мать клиентки была бы очень рада такой активности дочери, но, поскольку она была в депрессии, она не могла выражать свою радость, а дочь так мечтала об этом! Выяснилось, что эта клиентка никогда не ползала. Вместо этого, она быстро перемещалась на ягодицах (ползала «сидя»), а потом перешла непосредственно к ходьбе, так и не использовав по-настоящему Quadratus Lumborum. В таком-то смысле у нее не было внутреннего опыта определенных исследований мира, не было радостного и энергичного движения в мир и в игры. А когда она стала взрослой, она не смогла найти свой путь, свой импульс. Это пример развития гипо-реактивности мышц.

Другой пример мужчины в гиперреактивными Quadratus Lumborum, или мышечными паттернами и проблемами поздней структуры Автономии. У него было очень много энергии и очень сильные импульсы, но он должен был действовать только в одиночку. Он очень боялся, что кто-то придет, отберет у него все его возбуждение и внесет беспорядок в импульсы. Ему было очень трудно принимать помощь, он отталкивал людей, как только они что-то предлагали. У него была вторгающаяся мать, которая старалась обуздать его импульсы и оставаться центром его активности.

Мы можем взглянуть на личную историю человека и увидеть, когда в ней были активны вопросы, связанные с Автономией. Но мы можем рассмотреть эти же вопросы на другом, культуральном уровне, с точки зрения общественных норм и отношения общества к автономии. В сегодняшнем мире в целом делается упор на способности рано становиться активным, умении быть энергичным и оставаться «вечно молодым». У нас есть видеофильмы по обучению детей ползанию в более раннем возрасте: «Не застревай надолго! Пошевеливайся! Ты можешь упустить свой шанс!» Для других исторических периодов развития общества и некоторых культур сегодня такой подход не характерен. Некоторые общества больше поддерживают стабильность и менее контролируют своих детей и граждан. И все это отражается на их характерах и телесной структуре.

ПБ: Как вы могли бы работать с человеком, у которого есть проблема, связанная с Quadratus Lumborum?

ЛМ: Для меня это опять вопрос уровней. Проще всего сказать, что надо пойти в то место, где была травма и создать новый импринт, чтобы исцелить рану. Но, чтобы сделать это, надо взглянуть на более полную картину. Первое, необходимо исследовать структуру характера клиента в целом, важные для него темы на разных возрастных уровнях, подумать, когда и каким способом будет лучше подойти к его проблеме. Следующая очень важная вещь — оценка ресурсов клиента. Под ресурсами я имею в виду уровень энергии, гибкости, наблюдающего Эго, телесного осознавания и т. д. Если у клиента не так много ресурсов, то, прежде чем начинать реальную глубокую работу с характером, надо наполнить ресурсами его структуру, научить, как чувствовать тело, как его использовать и пр. Я пришла к убеждению, что, если вы хорошо проделаете эту ресурсную часть работы, с характером будет работать гораздо проще. У женщины с гипореактивными Quadratus Lumborum из приведенного выше примера было очень мало ресурсов. Здесь много работы должно было быть сосредоточено на помощи ей в постепенном укреплении себя, на создании способности чувствовать и ощущать свое тело, на обучении заземлению и другим пропущенным аспектам. В таком случае я обычно начинаю обучать клиента некоторым движениям, характерным для определенных стадий моторного развития. И это является частью общего процесса по обеспечению клиента ресурсами. Например, я начала учить ее ползать и активировать Quadratus Lumborum. Если с этим возникали проблемы (а они возникали), я переходила к более ранней стадии развития, к повороту с живота на спину и обратно, и даже еще раньше, к одному из первых движений младенцев, к подниманию головы. Потом медленно, несколько сессий, мы двигались вперед, каждый раз убеждаясь, что, делая каждое движение, она остается в контакте с собой и глубоко чувствует каждое движение изнутри. На телесном уровне это должно было дать ей больше ощущений, больше живости и больше координации. Но это также активировало психологическое содержание, связанное с движениями и энергетизировало ее. Иногда вы можете увидеть большие изменения в жизни человека, просто проделывая такого вида ресурсную работу. Но здесь надо быть очень аккуратным, чтобы не слишком активизировать эмоциональный уровень. Когда я делаю развивающие движения, я стараюсь, чтобы люди не регрессировали психологически. Может подняться слишком много материала, он может переполнить клиента и, если он в свое время был сильно травмирован, вы можете «застрять» и такая работа станет непродуктивной. Вернемся к нашему примеру. Когда мы подошли с ней к стадии ползания, было важно посмотреть, как появляется первый импульс. Действительно ли импульс появляется в теле или это идет как задача от головы. Это очень важно и этот импульс надо тщательно выстраивать. Постепенно он может стать сильнее и может ощущаться не только как импульс к ползанию, но и как импульс к исследованию. И это решающий момент, так как здесь образуется связь между движением в чистом виде и психологическим содержанием этого движения. И здесь опять возможно придется много работать, чтобы пробудить этот импульс к исследованию. Клиентке требовалось, чтобы я играла с ней, чтобы ей было интересно и чтобы ее «выход в мир» был вознагражден эмоционально и в отношениях. Обеспечив ее таким опытом, мы смогли вернуться к ее проблеме и исследовать ее с психологической, характерологической стороны: что действительно случилось в этом возрасте, как выглядела ее мать и т. д. А потом мы смогли начать работать над созданием нового импринта на более глубоком эмоциональном уровне и на уровне отношений.

ПБ: Как вы можете говорить о не-регрессивной работе с ранними движениями? Что вы имеете в виду?

ЛM: Здесь мы опять сталкиваемся с вопросом уровней, и нам придется говорить о разных уровнях организации мозга. Я пришла к выделению четырех уровней телесного осознавания: телесные ощущения, телесный опыт (или телесные переживания), эмоциональная экспрессия и возрастная регрессия на телесном уровне. Когда я работаю с обеспечением человека ресурсами, я удерживаю его в основном на первых двух уровнях телесных ощущений и переживаний и помогаю на время отставить в сторону эмоции и мощную тягу к регрессии. Это может звучать как сверхконтроль с моей стороны, но люди часто испытывают чувства облегчения и безопасности, когда не подвергаются риску воздействия этих мощных сил, не будучи к этому готовыми; многих именно эта переполненность болью, страхом и беспомощностью привела к травме; если эти процессы не контейнировать, это может стать причиной ре-травматизации.

Вернемся к примеру мужчины с гиперреактивными Quadratus Lumborum и потребностью удерживать людей на расстоянии. Здесь мы имеем дело с расщеплением энергии на уровне контакта с собой, своим self и возможностью выражения себя в контакте с миром и другими людьми. Он считает, что должен защищать себя, свою индивидуальность от вторжения со стороны других людей, что создает расщепление между его центром, располагающимся в нижней части его тела, и находящейся в верхней части тела областью, связанной с отношениями. У него уже много ресурсов, но потеряно переживание возможности быть одновременно в контакте с собой и другими людьми. Находясь с другими, он все время играет какую-то роль, выполняет какую-то задачу, тщательно контролируя свои импульсы. В этом случае необходима работа со структурой характера в более чистом виде, чем в предыдущем примере. Здесь вы уже находитесь непосредственно в теме отношений. Вы должны помочь ему поверить, что вы не посягаете на его права и что это безопасно, ощущать самого себя, не играя какой-то роли. Задача работы на телесном уровне — помочь смягчить напряжение в Quadratus Lumborum, чтобы позволить потоку ощущений спуститься вниз, в центр. Вы не ломаете напряжение, а встречаетесь с сопротивлением мышц, разговариваете с ним или помогаете ему шаг за шагом ослабляться. Когда вы обратите внимание на защиту клиента от контакта и получения поддержки от мира и на его паттерны изоляции, между вами может произойти конфронтация. Если оставаться в метафоре ползания, нам надо научить такого клиента, что нет необходимости так далеко «отползать» от контакта или так усиленно пробиваться вперед. Люди с поздней структурой автономии часто сверхактивны и не умеют устанавливать контакт с миром по-другому. Они захвачены импульсом исследования, заперты в нем и перевозбуждены. Они не знают, как можно без этого жить!

Мы увидели два разных способа работы, но в каком-то смысле, оба они имеют одно и то же направление — к способности исследовать мир живым и безопасным образом. Однако, чтобы попасть туда, в каждом из этих случаев мы идем разными путями. Одних клиентов надо разбудить и осторожно поддержать, другим помочь вернуться к себе.

Теперь, после тщательного изучения Quadratus Lumborum и рассмотрения всех перечисленных выше факторов в терминах структуры характера, мы можем сказать также, что это одна из мышц, которая может сказать нам, насколько хорошо человек интегрирует свою личную, внутреннюю жизнь с бол. ее внешней, социальной. До создания модели структур характеров я старалась организовать огромное количество материала просто с точки зрения возрастного уровня функционирования. Оказалось, это не самый лучший способ: с одной стороны, информации было слишком много, и наши студенты не могли всю ее контейнировать; с другой, оставался не охваченным основной (организующий) вклад мышцы. Все изменилось, когда мы, наконец, нашли правильные темы и поместили их в правильное место.

Во время наших исследований ко мне пришел еще один инсайт. Это довольно трудно объяснить, прошу вас, будьте терпеливы. При работе с проблемой клиента мы пальпировали мышцы, которые, как мы думали, были связаны с возрастом, имеющим отношение к этой проблеме. В ряде случаев эта пальпация была действительно полезной: клиент становился более понятным, а его ресурсы более доступными. Но иногда прикосновение к мышцам не приносило пользы. Клиент смущался, путался, ясность уходила, и мы не могли по-настоящему понять его проблемы. Довольно долго для меня было загадкой, в чем же тут дело.

Однажды меня озарило: дело не просто в возрасте, когда мышца становится активной, дело в специфической теме, которую активирует мышца в данном возрасте. Этот инсайт является ключом к нашей системе структуры характера. Теперь мы говорим, что наши структуры характеров, соответствующие определенным стадиям развития, частично перекрываются по времени предыдущими и последующими стадиями. Например, ребенок переживает возраст Автономии (и формирует структуру Автономии) — от 8 месяцев до 2,5 лет. Структура/возраст Потребности начинается в 1 месяц и простирается до 1,5 лет. Мы видим 10 месяцев «наложения» структур одна на другую. Это означает, что в течение 10 месяцев одновременно активны мышцы обеих структур.

ПБ: Что вы имеете в виду, говоря «активные» мышцы?

ЛМ: Когда ребенок рождается, у него очень мало активных, т. е. произвольно активизируемых, мышц. Большинство его мышц активизируется непроизвольными рефлексами. Но с развитием ребенка специфические мышцы начинают иннервироваться или пробуждаться произвольной ветвью нервной системы. Эти пробужденные мышцы ощущаются совсем по-другому, чем еще не разбуженные. Мы называем эти спящие мышцы «мышцами младенца», потому что на ощупь они обладают странным качеством. В этих мышцах есть энергия, они не мертвы, однако в них нет ощущения структуры. Вы не можете протестировать их на гипо- или гиперответ. Когда они становятся активными, в них развивается живость, которую мы называем отзывчивость (реактивность). То время, когда мышца пробуждается, становится решающим для появления в ней моторного и психологического импринта (отпечатка информации).

Таким образом, активная мышца, это мышца, которая пробудилась в ходе развития и начинает использоваться в ее функциональном и психологическом смыслах. Другое значение — мышцы становятся особенно активными, когда начинают интенсивно использоваться в связи с особой темой. Это так в различного рода стрессовых ситуациях, так это и в терапии. Многие мышцы становятся в это время более активными, и их отзывчивость действительно может измениться — они могут стать более здоровыми или глубоко дисфункциональными. Мы находим «мышцы младенца» у многих взрослых, которые так и не выросли, их мышцы так и не пробудились для выполнения определенных функций.

Наша теория развития основана на способности чувствовать, когда определенные мышцы активны. Эту теорию поддерживают наши исследования по тестированию мышц детей различных возрастных групп с целью определения моментов их активизации.

Я хочу вернуться к теории характера. Прежде чем мы поняли, почему некоторые клиенты путаются и чувствуют замешательство при пальпации соответствующих возрасту проблемы мышц, прежде чем мы пришли к простому решению о наложении тем развития, мы долго путались сами. Оказалось, что определенные мышцы клиента, действительно, связаны с определенной темой, но не обязательно связаны с тем же самым возрастным уровнем. И недостаточно сказать, что данная мышца связана с определенным возрастом, необходимо установить тему, с которой она связана. Вся карта развития стала намного более ясной и понятной, как только мы расширили темы, вокруг которых образуются структуры характеров. Тщательно рассмотрев все ассоциации клиентов, мы также смогли увидеть более широкий паттерн тем.

Возвращаясь к Quadratus Lumborum, можно сказать: то, что люди рассказывали о своих внутренних переживаниях и то, что нам удалось узнать про эту мышцу, стало ядром того, что мы впоследствии назвали структурой/возрастом Автономии. Основная задача этой структуры — быть способным исследовать мир через следование собственным импульсам. И здесь, наконец, можно свести воедино психологические функции, движения, соответствующие стадии развития и опыт пальпации мышц.

ПБ: Свое прошлое интервью вы закончили введением понятия «телесная реальность». Идея телесной реальности, насколько я ее понимаю, заключается в следующем: если вы можете быть в контакте с вашими ощущениями, у вас появляется совсем другая основа для понимания того, что для вас является истинным. Вы приходите к этому изнутри себя. Но я также знаю, что для вас это понятие имеет более сложное значение, чем просто «дойти до чего-то кишками». С одной стороны, это связано с природой характера и его искажениями, с другой, с природой языка и его укорененности в теле.

ЛM: Давайте начнем с идеи структуры характера. Одним из важнейших моментов в понимании характера является тот факт, что благодаря структуре характера восприятие человеком реальности искажается. Мне не нравится, когда говорят: «Доверься телу, оно знает, что делать». Это слишком упрощает дело, потому что тело часто искажает правду. Если мои мышцы, которые предназначены для отталкивания людей гипореактивны, я буду убеждена, что, когда мне нужно будет это сделать, я этого просто не смогу. Если же они гиперреактивны, у меня будет внутреннее знание, что я должна отталкивать людей, чтобы защитить себя. И чем более выражена гипо- или гиперреакция мышц, тем сильнее подобная убежденность.

Поскольку у всех нас так или иначе выражены различные структуры характеров, наше внутреннее восприятие реальности подвержено разной степени искажениям. Очень часто люди говорят: «У меня такое инстинктивное чувство, что мне не следует делать этого и этого». Это высказывание может быть переведено следующим образом: «У меня сейчас какое-то нехорошее чувство, потому что в подобных ситуациях в моем детстве происходили не очень приятные вещи. Я не хочу, чтобы это повторилось снова». Человек воспринимает память тела как реальность сегодняшнего дня. Требуется большая работа по прояснению нашего сенсорного опыта прежде, чем мы будем уверены в том, что мы находимся в контакте с сегодняшними ощущениями и эмоциями. Именно поэтому мы в бодинамической терапии уделяем так много внимания работе с ощущениями. Человек приходит в терапию с телесными ощущениями и телесными переживаниями различных уровней. Часть из них относится к свежим событиям, часть — к различным пластам нашей личной истории. И прежде чем человек будет готов к работе, нам необходимо рассортировать все эти пласты. В противном случае все эти ощущения и переживания неосознанно и запутанно проявят себя в терапии.

Я много работаю над отделением ощущений из прошлого опыта от ощущений настоящего времени. Например, если клиент негативно воспринимает прикосновения своего партнера, я спрошу его, не напоминают ли эти прикосновения тактильный контакт с кем-то из его детства. Часто клиент вспоминает, что один из родителей или еще кто-то прикасался к нему так, что ему было неприятно или страшно. И здесь важно научить его очень конкретно различать элементы прошлых воспоминаний и настоящего опыта. На что было похоже прикосновение того человека, что именно чувствовалось, каким был звук голоса того человека, его взгляд и т. д. Чем похожа настоящая ситуация на прошлую и чем она отличается. Мы «ходим» между этими состояниями прошлого и настоящего, и клиент постепенно научается распознавать природу триггеров прошлого, а также то, что в настоящем активизирует их. Клиент научается видеть, что настоящее отличается от прошлого. Это становится возможным только после прояснения всех искажений реальности, и только тогда что-то новое будет происходить в его жизни. В этом заключается основная часть работы со структурой характера: осознать принятые в прошлом решения (которые стали частью характера) и затем изменить их.

Классическим примером процесса искажения являются случаи взаимодействия в парах. После того, как первая влюбленность проходит, при взгляде на любимого человека в нас начинают просыпаться воспоминания о прошлых отношениях и неприятных чувствах, связанных с этими отношениями. Мы вдруг обнаруживаем, что наш партнер похож, например, на наших родителей. И, если это происходит достаточно длительное время, не удивительно, что развитие отношений порядком тормозится. Возможность получения нового, свежего опыта, новых впечатлений и представлений (новых импринтов) приуменьшается и недооценивается, поскольку мы поглощены реальностью старых отношений и телесными воспоминаниями, которые большей частью остаются неосознанными. Без специальной проработки этих старых чувств новые отношения становятся весьма ограниченными. Интересно, что пары часто сопротивляются получению нового опыта, который мог бы нейтрализовать старую систему ощущений и убеждений.

ПБ: В связи с вышесказанным я вспоминаю о термине «когнитивная телесная терапия» и понимаю, какое большое внимание вы уделяете природе мышления и взаимодействию системы убеждения и системы ощущений/эмоций в бодинамике. Не мог ли бы вы рассказать о другом аспекте когнитивно-сенсорной связи, о природе языка с точки зрения тела? В последние годы было много дискуссий о восприятии и понимании слов через тело. Что это значит, чувствовать телом значение слова?

ЛМ: Как и многие другие исследователи языка, я была очарована определенностью значения слов. Каждое слово вызывает в нас особую ответную реакцию. И, хотя мы обычно говорим о когнитивной реакции, каждое слово вызывает также и определенный телесный ответ. Проще говоря, мы чувствуем в теле каждое слово, хотя обычно это происходит на очень тонком уровне. Я была этим заинтригована и провела достаточно времени в поисках правильных слов для называния различных предметов и явлений.

Я столкнулась с проблемой значений слов еще в те времена, когда была преподавателем метода релаксации. Возможно, частично из-за моей дислексии, мне было не слишком комфортно пользоваться словами так, как я в то время это делала. Я говорила очень неточно. Датский язык вообще достаточно запутан, поскольку в нем перемешано много слов из других языков, например французского и немецкого. Смысл слова обычно основан на определенном значении его корня. И, если вы понимаете значение корня, у вас появляется ощущение, что вы схватываете и значение всего слова. Я всегда любила отыскивать корни слов. Но, поскольку слова в нашем языке далеки от значения своих истинных корней из-за влияния других языков, я никак не могла найти правильных слов для обозначения предметов и явлений. Из-за моей дислексии единственным способом понимания слов было буквальное «схватывание» смысла на телесном уровне. Я просила моих друзей «ловить меня на слове», чтобы я могла понять, почему я сказала то, что сказала и задуматься, не могу ли я выразиться более точно. Они спрашивали меня: «Почему ты говоришь так? Что именно ты имеешь в виду?» Я стала много пользоваться словарем, чтобы понять корни различных слов. Но это было слишком трудно для меня, я не выдерживала, терпела неудачу за неудачей и замолкала. Буквально через две недели после начала этих опытов я вообще не могла говорить. Тогда я в сущности начала заново выстраивать свой язык. Я даже стала лучше писать, что является большой проблемой для дислексиков.

Я научила себя быть очень точной в восприятии значений слов, понимая, как различные слова воздействуют на нас на телесном уровне. Для меня стало очень важным находить точные правильные слова, которые согласуются с экспрессией каждой мышцы. Восприятие слов имело также решающее значение для развития системы структур характера, необходимо было найти правильные слова для передачи сущности каждой структуры. Сама по себе идея о типах характеров — довольно странная вещь. Странно думать, что есть относительно постоянное закрепленное количество реакций человека, его ответов на стрессовые ситуации, и что эти способы реагирования могут быть распределены на категории. Конечно, мне хочется думать, что у каждого из нас есть неограниченные возможности реагирования, но я создала систему, описывающую семь стадий и семь базовых типов. Описывает ли она все, чем является человек? Конечно нет, она описывает лишь основную идею характера. И хотя Райх блестяще описал суть характера, мне никогда не нравились системы характеров Райха и Лоуэна из-за их негативного использования языка. И, что еще более важно, на мой взгляд, они неточно описывают нас, какими мы являемся в целом. Я думаю, что смогла пройти в глубинную сущность тела, в ядро языка, и оттуда выстроила свою систему новых типов.

ПБ: Вы не могли бы привести пример того, что вы понимаете под «ядром языка»? Как мы можем чувствовать слова в нашем теле и понимать их через тело?

ЛM: Позвольте мне пойти немного в другом направлении и привести пример взаимодействия языка и моторного развития, пример того, как мы учимся с помощью тела добираться до сути вещей. Мы все знаем, что люди двигают головой, руками или даже ступнями, когда говорят. Часто это связывается с экспрессивностью, со стремлением передать мысль, но я считаю, что эти движения также напрямую связаны со способностью формулировать сами мысли. Эта идея возвращает нас к тому, о чем мы говорили ранее, а именно к связи движений и высших функций мозга. Я вспоминаю о клиенте, у которого были проблемы в бизнесе. Ему было трудно сосредоточиться на определенных вопросах. Временами он терял мысль и выражался недостаточно ясно. Когда он описал мне ситуацию, она начинала постепенно проясняться. Он говорил: «Оглядываясь назад, я вижу, что вот в этом месте, мне надо было приложить определенные усилия». Произнося это, он показывал указательным пальцем на ладонь и сильно надавливал на нее, как будто показывал определенное место в своих записях. Я попросила его продолжать делать это движение и обратить внимание на ощущения в теле. Потом я предложила проделать эксперимент: сначала называть вещи, находящиеся в комнате, не указывая на них, а затем сначала указывать, а потом называть. Я спросила, ощущает ли он какую-либо разницу. Он ответил, что разница несомненна. Когда он показывал пальцем на предметы, он чувствовал себя более сфокусированным, вещи имели большую отчетливость. Теперь зная о том, что помогает его фокусировке, мы смогли более четкое определить проблемные зоны клиента. Я просила его отразить на рисунках и диаграммах свою ситуацию на работе. Постепенно он начал видеть области своего застревания. Эта иллюстрация показывает (и здесь я намеренно использую слово показывать), насколько важным оказалось это простое спонтанное движение указательного пальца.

Ребенок становится способным показывать на различные предметы, используя указательный палец, в возрасте девяти месяцев. Это один из его первых способов сообщения родителям о том, что он хочет, будь то еда или игрушка. В этом возрасте у него еще нет слов для точного называния желаемого. Когда затем ребенок начинает использовать слова и называть предметы, он почти всегда указывает на них. Это указывание обслуживает и коммуникационную и организационную функции — оно позволяет родителям узнать, о чем именно говорит ребенок, но также оно помогает ребенку сфокусироваться.

Я предполагаю, что указание не является вспомогательным по отношению к называнию, оно является его важной составляющей частью. Мы в сущности можем легко представить, что с точки зрения эволюции, указание предшествует языку и возможно из него развивается присваивание имен. Это другой аспект того, что я имею в виду, говоря о «словах, заключенных в теле»: процесс развития языка настолько тесно связан с телесной экспрессией и движениями тела, что, если мы сможем активировать телесный аспект мыслительного процесса, мы сможем помочь людям более точно и ясно выражать свои мысли.

Мы можем представить, что родители клиента из приведенного мной примера не занимались развитием мышления сына в его ранние годы. Когда он учился называть предметы, они не играли с ним в игры, способные пробудить его мыслительную деятельность, т. е. его обучение проходило не в режиме взаимодействия. Я знаю, что позже, когда он учился в школе, родители не помогали ему, и ему в одиночестве приходилось принимать важные решения. А теперь ему трудно справляться с проблемами бизнеса. Я не хочу сказать, что единственным способом работы с этим клиентом является телесная работа. Я говорю лишь о том, что его трудности частично «запечатлелись» в его теле. Тогда частью помощи в обучении клиента фокусировке может быть его обучение активации мозговых структур через стимуляцию связей, установленных в процессе эволюции миллионы лет назад, а именно через развитие тонкой моторики рук, ног, через микро-движения головы, т. е. через активацию всех областей, которые различным образом связаны с процессами мышления.

На карге тела можно увидеть множество областей, отвечающих за различные аспекты когнитивных функций: ориентацию (способность разместить себя во времени и пространстве и способность локализовать угрожающий и безопасный стимулы), когнитивное схватывание (фактическую способность удержания чего-то в голове), тестирование реальности (способность быть заземленным в своем понимании[8], способность ощущать почву для своей точки зрения также, как и землю под ногами), кратковременное и долговременное планирование, понимание (достаточно хорошее знание, чтобы использовать его в дальнейшей деятельности), размышление, рассуждение, анализ, формулировку и удержание мнений. Мы выделили области тела, связанные с мышлением и обнаружили мышцы, которые вовлечены в исполнение этих функций. Рассуждая таким образом, мы глубже проникли в понимание того, что представляет собой мышление, и того, как люди мыслят. Теперь мы по крайней мере можем сказать, что мышление — это не только когнитивный процесс, в него вовлечен весь человек целиком. На карте тела наряду с другими измерениями личности, вопросами, связанными с характером или шоком, я могу увидеть, насколько хорошо человек способен планировать свою жизнь, насколько он замечает опасность, способен он или не способен к обучению, ригиден ли, формулирует ли свои собственные идеи или отказывается это делать. Такой способ рассмотрения выходит за пределы представлений, согласно которым людей можно поделить на тех, кто использует кинестетический, визуальный или слуховой каналы для восприятия и научения. Я говорю не об этом, а о том, насколько каждый из нас, когда размышляет, заземлен в своем теле и о том, что способность быть в теле, означает способность быть в реальности.

ПБ: Вы не могли бы сказать чуть больше о том, что значит чувствовать слова в нашем теле?

ЛМ: Попробуйте почувствовать слово «подросток» в своем теле, что вы ощущаете? Если вы можете почувствовать, что происходит, то какая ассоциация возникает? Быть абсолютно точным в использовании языка означает, что вы находите слово, которое соответствует чувству, возникающему в вашем теле. Например, если кто-то скажет: «Такой-то человек глуп», я могу спросить: «Это то, что вы на самом деле имели в виду? Каковы точные слова, которые соответствуют вашим чувствам?»

ПБ: Я бы хотел вернуться к природе структуры характера и тому, как вы с ней работаете. Услышав все, что вы говорили про разные уровни организации, мне кажется, что характер — это то, где все эти уровни сходятся вместе. Что характер — это большая коробка, которая содержит в себе все. Лично я испытывал некоторое сопротивление тому, чтобы размышлять в терминах характеров. Мне казалось это достаточно ригидным и скучным. Сейчас я больше понимаю, почему это так важно. Думаю, по двум причинам. С одной стороны, мы говорим об организующем аспекте характера. С другой, идея структур характеров углубляет понимание человеческого стремления к защитам и цены этих защит. Я слышал, вы как-то сказали: «Если ты не идешь в точку наибольшей боли, ты не сможешь измениться». По сути дела это утверждение о природе характера, не так ли?

ЛМ: Да, характер — это величайшая загадка. Экзистенциально мы можем понять, почему люди стремятся избегать боли, но, с другой стороны, мы не понимаем, почему они не хотят идти вглубь нее. Это внешняя дилемма. Я пришла к своему пониманию характера, размышляя о развитии эго. Сейчас мы выделяем три формации эго: телесное, индивидуальное и социальное. Если не понять значения этого нашего вклада в образование эго, наша идея характера также останется малопонятной. Одним из моих первых сильных инсайтов и тем, что отличало меня от других теоретиков, была моя мысль, что работать с более поздними возрастными уровнями гораздо труднее, чем с ранними. Это происходит потому, что на поздних уровнях эго по мере созревания становится более сильным, и под воздействием травмы люди с более поздними структурами характеров принимают более «твердые» решения, они больше сопротивляются изменениям. На мой взгляд, относительно легко работать с материалом рождения и раннего младенчества, потому что вы хорошо видите этот материал и готовы работать на уровне репэрентинга[9] — на глубоком тканевом уровне. Конечно, такая работа должна проводиться очень тщательно и с большой заботой, правильным выстраиванием возрастных и временных рамок и т. д. Я ни в коей мере не хочу минимизировать и упрощать эти случаи. Но материал более поздних структур требует гораздо большей силы, настойчивости и упорства в работе на уровне эго.

Я думаю, что причина, по которой многие терапевты фокусируются только на проблемах раннего возраста лежит в природе самих защит: мы избегаем точки наивысшей боли, поэтому мы работаем с тем, что нам самим легче выдержать. А нервная система устроена таким образом, что, чем более ранняя организация, тем относительно менее трудно с ней работать. В этом состоит один из основных инсайтов Фрейда, его идея регрессии. Поэтому, чем больше процессуальной работы с людьми, тем сильнее у нас проявляется тенденция идти на более ранние стадии их развития! И клиент, и терапевт просто обречены на это. И снова и снова терапия будет заканчиваться проработкой рождения.

В поздних структурах характера самих по себе боли не больше, но в решениях, принимаемых этими структурами, больше силы. Когда мы сталкиваемся с нашими собственными проблемами из более поздних возрастов, нам также приходится встретиться с тем фактом, что мы сами лично приняли решение выбрать ту или иную защиту и поддерживали ее всю нашу жизнь. Встретиться с таким открытием трудно и больно. Это иной вид боли по сравнению с болью ранних структур, когда новорожденному или младенцу не приходилось выбирать, как защищаться.

Может быть, поэтому мне так нравится метафора, что психотерапевт — это тренер или наставник, потому что у тренера при всем его сочувствии к вашему страданию есть только одна цель: привести вас к следующему шагу. Продвинуть вас вперед в вашем развитии, поддержать, подпихнуть, найти ключ, который поможет вам пойти туда, куда вы не уверены, сможете ли вы идти и хотите ли этого. Хороший наставник приведет вас к точке наибольшей боли таким образом, что вы пройдете сквозь нее или над ней. И здесь мы можем предложить наше понимание гипер- и гипоотзывчивости (или гипер- или гипореактивности) мышц и уровней мышечной дисфункции. Если у вас есть такое знание, вы можете более точно почувствовать, насколько жестким или мягким вам следует быть: вы не просто следуете процессу, вы следуете структуре. Мне нравится такое следование структуре. Это именно то, что я делаю!

ПБ: Давайте поговорим об этом. Как именно вы следуете структуре?

ЛМ: Первое, что я начала понимать, глядя на тело со структурной физической точки зрения, какие мышцы тренированы, а какие не обучены работать, насколько они эластичны или укорочены и слишком сокращены. Потом я сделала следующий большой шаг в понимании структуры тела: я стала выделять систему гиперотзывчивых мышц. Каждая напряженная мышца удерживает какой-то импульс. Потом я пришла к пониманию гипоотзывчивости мышц, к тому, что такие мышцы «отказались» от импульса и сопротивляются возвращению импульса, когда мы пытаемся их «пробудить». Это сопротивление является частью гипоотклика. Такая мышца говорит: «Я не хочу пробуждаться, это слишком тяжело».

И здесь в работе с гипооткликом мышц решающее значение приобретает наша работа в качестве наставника, тренера. Таким образом, работа со структурой имеет два основных структурных аспекта, и задача следования структуре состоит не в удалении защит и не в сдерживании их до ригидности, до потери ощущения их живости, а в установлении баланса между двумя этими системами мышц.

Начиная работать с телом, я всегда прикасаюсь одновременно к гипер- и гипоотзывчивым мышцам. Это не просто ослабление напряжения или выстраивание ресурса, я адресуюсь к структуре как единому целому. Я стараюсь обращаться не к одной части системы, я пытаюсь понять всю систему. Оказалось, что, если вместо того, чтобы сразу начинать работу с наиболее дисфункциональными областями и стимулировать их, вы начинаете работать с лишь немного расбалансированными мышцами, пробуждаются мышцы, связанные с более глубокими поврежденными частями self. Они как будто говорят: «Эй, здесь есть кто-то, кто собирается и может реально помочь нам. Можно и проявить себя». В терминах следования структуре я стараюсь отобрать те ее места, которые готовы к изменениям. Если мы стараемся следовать только процессу, мы сталкиваемся с определенной трудностью: процесс напоминает поток воды, он стремится избегать мест, в которых можно застрять. Глядя на структуру в целом, вы видите и поток, и русло. Вы можете сказать себе: «Ага, если этот камень подвинуть, река потечет лучше».

Здесь мы имеем дело со своеобразным сдерживанием развития[10], мы находим в реке камни и бережно передвигаем их. Например, к нам приходит клиентка, заявляющая о желании работать с определенной темой: она хочет больше контактов в своей жизни. Все это проявляется в ее теле. Она делает различные мелкие движения, вытягивая руки, как будто пытается дотянуться до чего-то. Но когда она говорит о том, как ей трудно обходиться без тех контактов, которые ей так необходимы, она начинает делать отталкивающие движения или ее руки становятся мертвыми. Погружаясь в свою тему, клиентка старается активизировать свои ресурсы, продолжая тянуться. Если она смогла бы завершить эти движения здоровым образом, она бы дотянулась до чего-то или кого-то и притянула это к себе, т. е. получила бы то, что ей нужно и была бы успешна. Но когда она говорит об этом, проявляются ее защиты: сознательно или неосознанно активируются воспоминания о неудачах или насилии. На телесном уровне это проявляется в гипер- и гипореакциях мышц, и ей становится трудно продолжать действия. Вступает в бой ее структура, которая говорит ей: «Слишком много труда, а все равно ничего не изменится. Давай бросим это дело». Более простым способом работы в этом случае было бы обратиться к более раннему опыту клиентки. Например, клиентка вспомнила бы что-то. И она, и терапевт потерли бы руки: «Найден ранний источник проблемы. Туда-то мы и пойдем!» Они начали бы разбираться с ранним опытом, а структура начального запроса осталась бы по существу незатронутой. Гипер- и гипо-структуры остались бы теми же, двигательные паттерны не претерпели изменений, так же, как и связанная сними система убеждений.

При использовании подхода, который мы называем «сдерживанием развития» мы остаемся со структурой. Мы говорим: «Да, это трудно. Что тебе нужно, чтобы справиться? Как эти твои движения могли бы завершиться, если им помочь развиться?» Мы остаемся сдвижением клиентки до тех пор, пока этот двигательный паттерн не завершится, и тогда начинает меняться структура, потому что при такой работе не поддерживаются причины и обстоятельства, приведшие к се появлению. Потому что теперь тело получает принципиально новую информацию.

Внимание, важный момент! Мы можем сообщить телу эту новую информацию, так как специальным образом работаем с мышцами, участвующими в таких незавершенных движениях. И чем точнее, чем специфичнее эта работа, тем ближе мы подходим к точке наибольшего сопротивления или к фантазии о точке наибольшей боли, или к тем специфическим областям мозга, которые связаны с заявленной проблемой. Более обобщенные движения менее связаны с конкретным вопросом, принесенным на сессию. И здесь неоценимо исследование карты тела, на которой сразу мы видим всю структуру. Именно карта тела дает нам такие знания о природе характера, которые мы не можем получить никаким другим образом. Трудно переоценить важность этого инструмента исследования в развитии нашего подхода.

Развитие человека — это движение. Движение всегда имеет цель и всегда содержит определенный смысл. Если в движении нет конкретного когнитивного смысла, то обязательно есть более базовый, основополагающий. Если вы обратите внимание на развитие движений ребенка, то увидите, что дети, практикуя движения, выстраивают репертуар возможностей и ресурсов. На мой взгляд, развитие, прежде всего, состоит в приобретении ресурсов. Поэтому структура характера также должна быть непосредственно связана с этими приобретениями. Поэтому в широком смысле «следовать структуре» означает «смотреть вперед», смотреть, к чему ведет данное конкретное движение.

Работая с клиентом и глядя на его тело, я обращаю внимание на то, как он движется, например, что он делает руками или плечами. Это рассказывает мне об используемых им мышцах и том, к какой стадии развития эти движения и позы относятся. Затем я слушаю используемые клиентом ключевые обороты речи, метафоры, то, о чем и как он говорит.

ПБ: Хотелось бы больше понять о значении терминов гипо- и гиперотзывчивости мышц и том, как вы с этим работаете.

Как вы меняете способность мышечного реагирования и что является физическим ресурсом мышц?

ЛM: Заканчивая свой тренинг преподавателя методики релаксации, я прочла о Лилли мор Джонсе н. Я стала изучать мышцы, активизируя отдельные из них и, тем самым, провоцируя различные темы, связанные с ними. Вскоре я смогла различать четыре различных уровня гипо- и гиперреакции мышц на прикосновение. На последнем году обучения я встретилась с Джонсен, рассказала ей о своих идеях и обнаружила, что она каким-то другим способом чувствует мышцы. Она говорила о связи работы мышцы с волной дыхания, мне же было больше интересно то, что происходит в самой мышце. Я продолжила развивать свой способ чувствования мышц. Я тестировала мышцы своих друзей и проговаривала вслух то, что ощущаю руками, стараясь подбирать очень точные слова. Я стала больше работать с гипореактивными мышцами, ведя их к нейтральному состоянию. Клиенты рассказывали мне о различных проблемах, а я связывала их манеру говорить с тем, что наблюдала в их телах, то, что они говорили словами, с их движениями. Постепенно, расширяя базу своих наблюдений с новыми и новыми клиентами, я стала работать более психологично. У меня появились клиенты, которые приходили с проблемами в теле, а я видела связь этих проблем с проблемами в отношениях. И наоборот, приходили люди с психологическими проблемами, а я начинала работать с ними физически. Вначале я всегда старалась работать с т. н. гипо-мышцами, приводя их в ресурсное состояние. При этом можно было заметить реакцию гипер-мышц на эти изменения.

Я также начала прикасаться одновременно к гипер- и гипореактивным мышцам, особенно, если имела дело с более или менее «нормальными» клиентами. Например, когда речь заходила о возможности сказать «нет», задняя часть их рук и ног активизировалась (я или сама видела, что соответствующие мышцы активизировались, или расспрашивала клиентов об ощущениях в теле). Я связала заднюю часть рук с более социальным аспектом способности сказать «нет», а заднюю часть ног с возможностью постоять за себя, поддержать и защитить себя при необходимости сказать «нет».

ПБ: В чем цель одновременного прикосновения гипер- и гипореактивным мышцам?

ЛМ: Делая это, я вижу, как связаны между собой разные вещи, а также моторные паттерны и дыхание.

Я продолжала развивать карту тела. Я тестировала почти все те мышцы, которые мы тестируем сейчас.

Я начала преподавать в школе релаксации и учила своих учеников делать карты тела и работать с ресурсами. Учила всегда уважать ответ мышц и не разрушать систему. Если вы растягиваете мышцу в различной степени и на различную длину, она реагирует различным образом. Если мышца, например, очень гиперреактивна, ослабить напряжение можно с помощью растяжения, но не следует это делать слишком долго, как мы это делали раньше, потому что в этом случае разрушается система защит. Сейчас мы вытягиваем мышцу, и задерживаемся в том положении, где она «останавливается». Мы находимся какое-то время в точке границы возможности ее растяжения до тех пор, пока с ней не начнет что-то происходить. Если она становится более тугой, мы встречаем ее сопротивление; если она немного расслабляется, мы просто следуем за ее движением. Когда мышца начинает это движение после остановки, и особенно, если она расслабляется, она встречается с ресурсом. Иногда одновременно проявляется психологическое содержание, запечатленное в ней, иногда этого не происходит. Например, мы работаем с мышцей второй степени напряженности[11]. Мы входим в контакте мышцей, растягиваем ее, пока она нас не останавливает. Через некоторое время она позволяет нам пройти чуть дальше и снова останавливает нас. Потом еще немного. Мы можем почувствовать, что через какое-то время мышца становится мягче, и мы ощущаем под руками что-то похожее на волну или пульсацию. На следующей сессии мы можем пойти глубже и работать чуть дольше. И, наконец, проявляется ее психологическое содержание. При работе с «гипо-мышцами» мы сопровождаем мышцу в ее исходное положение после растяжения. Она сопротивляется, «не хочет» возвращаться на место, но как раз в этом движении может пробудиться импульс. Мы удерживаем ее не на границе возможности, как в случае в «гипер-мышцей», а перед тем местом, где она хотела бы остаться. Именно там она встречается со своим ресурсом.

Я стала создавать новую систему психотерапии, так как с самого начала не хотела разрушать систему защит. Работая в старом подходе, мы видели, что взламывание системы защит могло ввести клиентов в психотическое состояние. В нашем подходе клиенты не давали психотических реакций, но проблема оставалась. Мы либо поднимали слишком много материала, и, работая с мышцами клиента, в то же время включали в проработку его психологические проблемы. Тогда клиенты путались, количество материала переполняло их и сбивало с толку. Либо мы работали слишком мало на психологическом уровне, и тогда не происходило интеграции. Стало понятно, что необходимо опять что-то менять.

Нужно было обучить студентов работать со специфическими психологическими проблемами клиентов. К тому времени я прошла тренинг по гештальту и клиент-центрированной терапии Карла Роджерса. Мы стали использовать систему составления контрактов, для того чтобы фокусироваться на конкретных проблемах, а также стали более точно работать с различными уровнями телесного осознавания и конкретными мышцами. Мы перешли от работы вообще, к конкретной и точной работе.

В то же время мы проводили специальные исследования по психологическому содержанию, запечатленному в мышцах: мы проводили интервью, в котором просили клиентов рассказывать о темах, образах и ощущениях, которые «всплывают» при прикосновении к отдельным мышцам. Мы получили очень много ценной информации, но ее все же было недостаточно.

Итак, в течение пяти лет мы работали следующим образом: мы составляли контракт, мы говорили о телесных ощущениях, мы получали информацию из карты тела клиента. Мы начинали работать над созданием ресурсов в «гипо-мышцах» и продолжали работу до тех пор, пока информация, запечатленная в этих мышцах, не доходила до осознавания и они не получали ресурс. Если «гипо-мышц» не было, мы работали с не сильно выраженными «гипер-мышцами». Мы расспрашивали клиентов о появляющихся образах, символах, воспоминаниях, мыслях, чувствах и работали с этим в гештальте. При этом было не так важно, с чего мы начинали, в какой-то момент вдруг всплывало какое-то детское воспоминание. Потом мы предлагали найти импульс к движению, связанный с воспоминанием. Мы работали на уровне репэрентинга, помогали клиентам в разворачивании импульса, что приводило их к новым способам действия, к принятию новых решений. Сейчас, оглядываясь назад, должна сказать, что мы использовали в нашей работе гораздо больше катарсиса, чем сейчас.

В целом наш метод работы претерпел большие изменения. Мы начинали работать с телом, а сейчас наша терапия становится скорее более вербальной и все более и более точной. Мы используем тело для поддержки того, что происходит в вербальной работе, и очень точно и конкретно используем мышцы. Мы задаем вопрос: что делает эта конкретная часть мышцы? Тогда, через движение, если оно достаточно точно, материал клиента активизируется сам по себе. Затем для обеспечения клиента ресурсом мы включаем в работу движения из моторного развития ребенка. Это в некотором смысле помогает им вернуться к «истокам» движений. Тренируя их, клиент в конечном счете получает доступ к ресурсам. Получить доступ к ресурсам можно и используя прикосновения. Но для приведения мышцы в ресурсное состояние используется иной вид прикосновения, нежели прикосновение, целью которого является активизация психологического материала. Если в теле в ответ на прикосновение возникают «волны», но эти импульсы не приводят к активным движениям, доступ к ресурсам прекращается.

ПБ: Вы говорите о характере и защитах характера, как о чем-то, что в некоторым смысле позволяет человеку избежать боли. В связи с этим я вспоминаю о том, с чего мы начали наш разговор. Вы сказали, что после пережитого военного опыта вы приняли решение победить страх в мире. Что произошло с этим вашим решением? Как вы реализовали свою мечту в жизнь?

ЛM: Я действительно постаралась научить людей не бояться, и это — основная часть взятого мной тогда обязательства. Не бояться жизни. Не бояться гнева, боли и страха. Проверять жизнью наши основные решения и смотреть, движемся ли в сторону жизни и любви или удаляемся от них прочь. У людей есть право защищать себя, но, в конечном счете, для того, чтобы вырасти, нам приходится идти туда, где мы не можем этого сделать. Выбирая жизнь, мы неизбежно сталкиваемся с болью. Пережив войну, я видела самое плохое, что может произойти с людьми. И возможно это научило меня, что я могу вынести все, что угодно. Я утеряла потребность в защите на базовом уровне. Я получила дар от родителей, которые показали мне свою способность идти в жизнь и делать то, что необходимо, даже если это рискованно.

Вы не можете толкать людей в их боль и страх, но вы можете помочь им стать сильнее, и тогда они смогут столкнуться со своими эмоциями и смогут увидеть, в какой момент они сделали выбор ограничить свою жизнь. Самое плохое, что есть в структурах характера, это то, что они ограничивают нашу способность быть в контакте с собой, другими и миром. Они удерживают нас от способности жить. Здесь я в чем-то похожа на Райха. Я думаю, что он выбрал жизнь. Он заплатил за это огромную цену, но делал все, что мог, чтобы оставаться живым. Он делал это вопреки своему характеру. Его видение характера как панциря, существующего между нами и жизнью, до сих пор остается для меня ядром правды. Я не верю в разрушение панциря. Я создала систему, отличную от райхианской, в которой я помогаю людям выстраивать более сильное эго. Но я верю в радикальность его поисков. В своей сущности терапия должна быть радикальным процессом для каждого человека, который идет в нее. Она должна нарушать наш характерный status quo.

В каком-то смысле, мы оба, и Райх, и я, «вышли» из войн в Европе, хотя между нами разница в 2–3 поколения. Наше основное отличие — во влиянии на нас нашей культуры. Датская культура смогла обращаться к ресурсам, в ней выбор между любовью с силой сделан в пользу любви. В культуре Райха этого не произошло. Мы оба политизированы, но он был вынужден работать против своей культуры, я могла позволить себе роскошь работать вместе с моей. Войны являются самым глупым проявлением характера, выбором в пользу силы и против любви. Возможно, именно став свидетелями войн, мы оба научились чему-то.

_{РЕКОМЕНДОВАННАЯ ЛИТЕРАТУРА}

_{Bernhardt, Р. (1992). «Individuation, Mutual Connection, and the Body’s Resourses: An Interview with Lisbeth Marcher». Pre and Peri-Natal Psychology Journal 6(4). См. также в настоящем сборнике статей (прим. редактора).}

_{Bernhardt, Р. (1992). «Somatic Approach То Shock: A Review of the Work of the Bodynamic Institute and Peter Levin».}

_{Bernhardt, P., M. Bentzen, & J. Isaacs, (1993). «Waking the Body Ego: Lisbeth Marcher’s Somatic Developmental Psychology». См. также в настоящем сборнике статей (прим. редактора).}

_{Bentzen, М., Е. Jarlnaes, L. Marcher, & P. Levin, (1991). «The Body-Self in Psychotherapy».}

_{MacNaughton, I., Bentzen, М., & E. Jarlnaes, (1993). Ethical Considerations in Somatic Psychotherapies.}