Тень

Глава 16. Май, 1915 год

Натаниэль Хейвард III яростно застучал кулаком по столу, привлекая внимание официанта. Он только что допил третью бутылку шампанского и остро ощущал желание, нет, даже потребность, немедленно приступить к четвертой. Кровь стучала у него в висках, и его и без того красное лицо стало пунцовым. Нет, не таким представлял себе Натаниэль, или просто Нэйт для близких друзей, завершение своего европейского путешествия. Последний месяц он прожил в Санкт-Петербурге и заехал в Москву буквально на несколько дней, по пути в Лондон, откуда он собирался отплыть на родину. Знал бы он, что его ждет в Москве, – никогда бы ноги его не было в этом проклятом городе.

Он послушался совета друзей непременно сходить в самый модный клуб Москвы в саду «Аквариум». Теперь он понимал, что это был не совет, а злая шутка. Они не могли не знать, как Нэйт реагирует на освобожденных рабов. Ну конечно, они ведь слышали, и не один раз, его гневные речи о «ниггерах», об этих животных, представляющих для честных христиан лишь смертельную опасность. Нэйт, быть может, и рад был бы стать более терпимым и приспособиться к новым нравам, но он вырос на табачной плантации своего отца, в доме, который построил его дед. На их плантациях работали больше двух тысяч рабов, и Нэйт с самого раннего детства знал, что раб – не человек, раб – предмет. «Вот представьте себе, что с вами заговорит стул, на котором вы сидите за ужином, – говорил друзьям Нэйт. – Почему он должен говорить с вами? Его единственное предназначение – комфортно удерживать ваш зад. У стула нет прав, он просто предмет мебели!»

Зал дорогого ресторана поплыл у Нэйта перед глазами. Может быть, четвертая бутылка была ошибкой? Нет, ошибкой было сюда вообще явиться. Нэйт пришел поздно, но был встречен у дверей услужливым чернокожим, что вызвало у него одобрение: русские еще не подвержены всем новомодным глупостям, и у них черные знают свое место, подумал он про себя. Он позволил черному провести себя по клубу, показать ему ресторан и сцену, на которой выступали лучшие московские певицы, а также приватные кабинеты, в которых счастливчики могли с ними уединиться.

Нэйту нравился «Аквариум», нравился услужливый черный, напоминавший ему о комфортном детстве. Но тут к черному подошел управляющий рестораном и, согнувшись в поклоне чуть ли не до земли, спросил: «Не угодно ли Федору Фридриховичу встретить господина начальника полиции, который сегодня у них ужинает и который изволил осведомиться, не подойдет ли к нему хозяин заведения для короткого разговора?»

Нэйт стоял как громом пораженный: черный издевался над ним. Он сознательно играл роль почтительного слуги, говорил с Нэйтом примитивным английским черных рабов, а сам он на самом деле хозяин этого огромного дорогого клуба, уважаемый человек. Фредерик Томас, он же Федор Фридрихович, с довольной улыбкой смотрел, как меняется выражение лица богатенького американца. Насмехаться над туристами с далекой родины уже несколько лет было одним из его любимых развлечений. Несмотря на то что такой фокус он проворачивал сотни раз, он неизменно приносил ему глубочайшее удовлетворение. На чистом русском он ответил управляющему, что непременно подойдет засвидетельствовать свое почтение высокому полицейскому чину, холодно поклонился Нэйту и вышел, оставив его наедине со своей яростью.

Покачиваясь, Нэйт встал, бросил на стол крупную купюру и пошел к выходу. Он чуть не сбил официанта с большим подносом, заставленным тарелками, даже не заметил и, пошатываясь, вывалился на улицу. Свежий воздух помог ему немного прийти в чувство, и к воротам сада он шел чуть более уверенно. В воздухе пахло весной и цветами. За оградой на улице стояли экипажи и даже один автомобиль, что пока для Москвы было скорее диковинкой. Нэйт решил постараться забыть эту неприятную историю. Хотя бы до момента своего возвращения в Америку, а уж там он поговорит со своими «друзьями», это он им обещает.

Нэйт слишком поздно заметил в тени деревьев у выхода из сада фигуру того самого ниггера. Он стоял и о чем-то неторопливо говорил с двумя рослыми парнями в черных костюмах и модных шляпах. Ниггер курил трубку и говорил с ними не как с равными, что было ясно по всему его виду, а как со слугами. Кровь Нэйта закипела. Поскорее бы пройти мимо отвратительного зрелища. Но ниггер заметил его, вынул трубку изо рта и с издевкой поклонился Нэйту.

– Надеюсь, вы провели незабываемый вечер с нами, мистер Хейвард, – сказал он.

Это была уже даже не насмешка, а оскорбление. В былые времена за такие слова его бы запороли насмерть плетьми на конюшне, а сейчас… А сейчас Нэйт проглотит оскорбление? От черного? Никогда в жизни. Нэйт развернулся и со всей силы ударил черномазого. Точнее, он думал, что ударит его. Нэйт не рассчитал ни силу удара, ни свои возможности. Чернокожий сделал полшага назад, а Нэйт растянулся на земле. Ярость придала ему сил. Он вскочил и вытащил из внутреннего кармана пальто револьвер.

В темноте сада мелькнуло лезвие ножа, и Нэйт снова упал на землю. Федор Фридрихович, он же бывший американский гражданин, сын освобожденного раба, Фредерик Брюс Томас, брезгливо поморщился и осмотрел свой дорогой белый костюм.

– Беня, это было лишним.

Рослый Беня только пожал плечами.

– Ну а как бы он попал в вас? Нехорошо бы вышло. Куда бы мы без вас, Федор Фридрихович?

Федор нагнулся над телом и аккуратно взял его за руку, проверяя пульс. Нэйт Хейвард III был, вне всяких сомнений, мертв. Как говорят в Америке, «как дверная ручка». Прискорбно, подумал Федор. С другой стороны, надо знать меру в алкоголе и не доставать оружия без повода. Он повернулся к Бене и стоявшему рядом с ним Фоме.

– И что вы прикажете мне с ним делать? Известить полицию? Дать сотню объяснений и другую сотню взяток?

Вы об этом подумали?

Беня пожал плечами.

– Не извольте беспокоиться, Федор Фридрихович. Дело привычное. К Авдотье на Тишинку свезем, она его порежет да где-нибудь на огородах закопает. Она говорит, у нее от таких удобрений огурцы лучше растут.

Вдвоем с братом они подхватили под руки тело неудачливого южного аристократа и поволокли его к черному ходу. Федор молча смотрел им вслед. Потом разжег заново потухшую трубку, сделал несколько затяжек и направился обратно в клуб. Ночь только начиналась, и у него впереди было еще много дел.

Антон отжал педаль газа до упора, и 562 лошадиные силы «эскалейда» понесли машину вперед с такой скоростью, что их со Степой буквально вжимало в сиденья. Глубокой ночью движение на Кутузовском было свободное, и они вполне могли себе позволить разогнаться. Гаишники Степу не беспокоили, черный внедорожник с мигалкой, пусть даже и не включенной, и номерами АМР мог ехать по Москве с любой скоростью, и если Антон никого не собьет и ни во что не врежется, то ни один гаишник города даже второй раз не взглянет на их машину.

Вот уже десять минут они ехали в полной тишине. Антон сжимал руль так крепко, что у него побелели костяшки пальцев. Степа откинулся на сиденье и внимательно разглядел парня: худощавый, с аккуратной стрижкой, в клетчатой рубашке и джинсах, Антон выглядел обыкновенным студентом, а никак не избалованным мажором и уж тем более не сыном второго самого могущественного человека в стране. Степа уже раньше решил для себя, что Антон ни к смерти девушки Сони, ни к его собственной смерти прямого отношения не имел, но точно что-то знал, и Степе во что бы то ни стало необходимо было выяснить, что именно. Так что разговор с ним надо было начать подумавши.

Степа наклонился к большому дисплею на приборной доске машины и ввел в навигатор адрес: Электрозаводская, 21.

– Нам сюда. Рули.

Антон испуганно глянул на экран навигатора. Эта часть Москвы была ему незнакома.

– А что там?

– Там дверь нам нужная. И вопросы пока я буду задавать, а ты рули.

Антон кивнул. Он старался не смотреть на своего собеседника, слишком уж жутким выглядел его череп в свете уличных фонарей. Он понимал, что странный человек его убивать не собирается, но менее страшным и опасным он от этого все равно не выглядел. Он старался целиком сконцентрироваться на дороге. Антон хорошо знал эту машину, Мертвый неоднократно подвозил его, а иногда даже давал погонять. И, сидя за рулем, Антон смог хотя бы чуть-чуть расслабиться, хоть ненадолго прикоснувшись к своей старой и привычной жизни.

Перед тем как Степа попрощался с Фомичом, он спросил у него, как им с Антоном потом попасть в другую Москву. Собственно, адрес, который Степа только что ввел в навигатор, и был адресом того прохода, который посоветовал ему старик. Речь шла о знаменитом здании московского электрозавода, заложенного в 1915 году архитектором Евлановым. Степа много раз проезжал мимо этого странного дома из красного кирпича. Когда-то его первыми хозяевами, владельцами каучукового производства, он был задуман как настоящий готический замок с окнами-розами и высокими башнями. Однако потом случилась революция, и концепция поменялась. Построенное здание до сих пор отдаленно напоминало замок, но уже более скромный. По словам Фомича, именно здесь, в северном углу дома, был самый удобный для Степы и Антона путь обратно в Подмосковие.

Степа нагнулся вперед и открыл бардачок. Он уже ознакомился с довольно обширной коллекцией оружия, которую Мертвый хранил в багажнике, и теперь хотел проверить, не найдет ли в бардачке чего-нибудь полезного. Кроме документов и фонарика Степа с благодарностью обнаружил там начатую пачку красного Marlboro – его любимых сигарет. Он закурил и повернулся к Антону.

– Ты девушку свою убил?

Антон вздрогнул, как будто его ударили. Стараясь не глядеть на Степу, он почти шепотом ответил:

– Нет.

– А кто?

– Мертвый.

Степа второй раз слышал такой ответ. Первый раз ему так ответил покойный полковник Моргунов. Получается, зря он тогда на него сердился… – Это что, кличка такая?

– Это фамилия. Иван Мертвый. Он мне объяснял, что когда из Афгана вернулся, то поменял. А какая у него прежде была фамилия, я не знаю.

Степа удовлетворенно кивнул. Не то чтобы это что-то меняло, но ему почему-то было важно, что за убийствами стоит обычный человек из плоти и крови, а не какая-то очередная потусторонняя шняга.

– А ты его откуда знаешь?

– Он начальник охраны моего отца. Я его с детства знаю, он с ним всегда.

– А откуда знаешь, что он убил?

– Я видел.

Антон очень старался, но все-таки у него не получилось удержаться, и слезы градом брызнули из его глаз. Он рассказал Степе про то, как они познакомились с Соней, как они встречались и как они вместе придумывали себе будущее. Все рассказанное к делу отношения не имело, но Степа его все равно не перебивал и внимательно слушал. Антон рассказал Степе про машину – единственный по-настоящему для него важный подарок отца, про то, как Мертвый усадил его рядом и как он пытался из закрытой машины докричаться до Сони, когда они медленно ехали за ней по пустынной улице. Рассказал о том, как Соня начала переходить дорогу, как Мертвый нажал на педаль газа, и как он, Антон, пытался ему помешать, но не смог. И тут Антон начал рассказывать про звук, который он услышал, когда их машина сбила Соню, но Степа прервал его.

– А почему? Зачем начальнику охраны руководителя крупнейшей нефтяной корпорации убивать никому не известную студентку?

– Ему отец велел. Я знаю, он рассказал. Мертвый никогда ничего сам не делает, он всегда выполняет приказ.

Мертвый говорит: «У мертвых воли нет, есть послушание».

Степа с удивлением повернулся к парню.

– В смысле – нет? Это ж просто фамилия? Или он так – для красного словца про «мертвых»?

Впервые с момента знакомства со Степой Антон почувствовал себя уверенно. Ему было что сказать и что объяснить, он впервые знал больше, чем его странный собеседник. Он схватился за свои университетские знания, как утопающий за соломинку, и начал объяснять.

– Понимаете, у него заболевание. В Афганистане Иван был тяжело ранен – его вертолет сбили, он оказался единственным выжившим. Он провел много времени в больницах, а когда вернулся, сменил фамилию. Но не просто так, он искренне верил в то, что он умер на горе под Кандагаром… Степа эффектно выпустил дым из ноздрей.

– Псих, что ли?

Антон искренне обиделся за Мертвого.

– Нет, не псих, – он с укоризной посмотрел на Степу. – Психиатрия действительно знает такое расстройство, оно называется «синдром Котара». Больной в таком случае считает, что он умер. Но у Мертвого если и есть синдром, то какой-то очень особенный… Обычно смерть и осознание собственной смерти, пусть выдуманной, приводит больных к депрессии, апатии, истощению… и без помощи врачей и медикаментов – к неизбежной настоящей смерти. Но Мертвый… Он не был готов смириться с тем, что все погибли, а он нет… Он считал себя виновным.

Антон делал паузы, вспоминая все свои короткие разговоры с Мертвым, который вообще-то был предельно неразговорчивым собеседником, но все же иногда что-то рассказывал ему.

– Для Ивана смерть стала стимулом. Он как будто нашел в своем чувстве вины неисчерпаемый источник новых сил.

Степа кивнул. Нет, его противник не псих. Он в чем-то, наверное, тоже Тень, просто у другого господина. Впрочем, времени оставалось немного, и разговор надо было возвращать в нужное русло.

– Так почему твой отец хотел, чтобы ты видел убийство Сони?

Антон резко дернулся, как от удара. Он еще не привык к мысли о смерти Сони.

– Отец сказал, что Соня должна умереть, а я обязательно должен это видеть…

– Почему?

– Чтобы я понял, что мои действия имеют последствия.

– Ничего себе у него представления о воспитании…

Антон захохотал. Он не мог удержаться, уж слишком смешным ему казалось Степино удивление. Степа глубоко затянулся сигаретой и выпустил дым в приоткрытое окно. Они съехали с Кутузовского на Садовое, проскочив на красный свет на длинном светофоре перед МИДом.

– И что же ты такого сделал?

– Я задавал себе такой вопрос тысячу раз – я не знаю.

Степа разозлился. Даже не на Антона, а как-то глобально на несправедливость жизни в целом.

– Значит, слушай сюда. Ты что-то ведь точно сделал, если уж он решил так сурово тебя наказать. Дурака-то не валяй, ладно? Подумай крепко, точно ведь вспомнишь!

Степа еще раз затянулся. Нервничать он не мог, мертвым это в принципе несвойственно, но что-то он все-таки чувствовал. Ему казалось, что, продолжая разговор с Антоном, он поймет что-то очень важное. Глядя на то, как он сжался от его резкости, Степа заговорил чуть мягче:

– Вспомни, что именно, потому что это что-то большое. Что-то важное. Мертвый не только твою девушку убил, он меня тоже убил.

Антон вздрогнул и отвлекся от дороги. Потом повернулся к Степе.

– В смысле… вас тоже… вы… вы не живой?

Степа рассеянно почесал гладкую челюстную кость. Антон вздрогнул и поежился.

– Ну, как видишь, нет. Это долгая история. Давай сначала мы с тобой про тебя договорим, а потом я про себя постараюсь объяснить.

– Я и правда не знаю. Я старался делать так, чтобы Соня никогда не пересеклась с моим отцом. Мне казалось, он не одобрит мой выбор…

– Но ведь как-то, получается, она с ним пересеклась? Она ведь не первая девушка, с которой ты встречался, других ведь твой отец не убивал показательно?

– Нет. Нет! Они никогда не виделись. Я только однажды показал ей его рабочий кабинет…

Степа выпрямился и выбросил недокуренную сигарету в окно.

– И? Показал ей кабинет, и?..

– Но там не было ничего такого, за что убивать… – А что там было?

Антон внезапно понял, что он рассказывает о чем-то, что знает с детства, человеку, который не имеет об этом вообще никакого представления.

– Я поэтому и показывал. Никто не знает, что у моего отца в кабинете нет ничего. Это пустая комната, в которой стоит только стол, кресло и сейф. Компьютером он не пользуется, посетители перед ним всегда стоят. Чаще всего по стойке смирно…

– И в тот день в кабинете было так же пусто? Прям вообще ничего необычного?

– Да. Только на столе лежала идиотская книга, с которой отец последний год не расстается.

Степа ловил каждое слово парня, как истощенный жаждой путник ловит капли неожиданного для пустыни дождя. Вот-вот, еще чуть-чуть – и он поймет что-то важное. Не дожидаясь его вопроса, Антон продолжил:

– Книга старая, кажется, XIX века. Кто-то из его друзей купил ему в подарок на аукционе в Лондоне. Это дневник человека, который на самом деле сжег Москву в 1812 году. Ну, когда Наполеон был и война. И отец будто с ума сошел. Он с ней не расстается с тех пор. Обычно днем она лежит в сейфе…

Антон перестал говорить, как если бы только сейчас он сам впервые услышал свои слова и сделал очевидный вывод.

– Когда я показывал Соне кабинет, книга лежала на столе. Она даже пролистала ее, хотя совершенно без интереса… Неужели вы думаете, что из-за нее?

Антон не договорил. Степа молча смотрел в окно на проносящуюся мимо них Москву. Они проехали Парк Горького и въехали в тоннель, а Степа все молчал. Две гигантские мысли теснились у него в голове, отчаянно отказываясь в ней умещаться. Да, девушку убили за книгу. И его, Степу, расстреляли тоже из-за книги. Потому что Степа влез не в свое дело, начал тянуть за ниточки, за которые тянуть не надо было и которые пусть и теоретически, но могли привести его к Мертвому и к его начальнику. Но это было не самое страшное.

Гораздо неприятнее была вторая мысль, которую Степа не хотел додумывать до конца. Вот я, думал он, будто распутываю клубок. И когда я распутаю его до конца, то нитка окажется змеей и меня сожрет.

Но не распутать ведь тоже нельзя…

Получается, что самый важный человек одержим книгой, в которой есть что-то про пожар Москвы. Почему? Может, это просто мемуары какого-нибудь генерала, может, важный человек прочитал в книге что-то особенное, созвучное именно его непростому сердцу? Нет. Холодный разум говорил Степе, что людей убивают только тогда, когда они представляют опасность. Если бы дневник был безделицей, существенной лишь для его владельца, он бы не стал убивать девочку. И Степу бы не стал. Значит, в дневнике что-то ценное. И мысленный взор Степы обратился в другую сторону, на события, произошедшие с ним после смерти. Царевна ведь как сказала: город выбирает своего героя лишь тогда, когда городу грозит смертельная опасность….

Новая сигарета догорела до фильтра и потухла. Степа бросил окурок в окно.

– И что, что в дневнике было?

– Этот путешественник был жуликом, и он записал всю свою историю жизни в этой книге. Звучало все как выдумка, как такие приключения барона Мюнхгаузена. Он рассказывал про свое детство, про жизнь в Европе, про то, как был вынужден сбежать в Россию и как сжег Москву.

Пиздец. Клубок закончился, Степа оказался прав, и неизбежный вывод смотрел на него немигающими змеиными глазами, готовясь к финальному прыжку.

– И? Не тяни. Что, что именно там было написано про пожар?

– Я точно не знаю, я не читал все целиком, отец мне не разрешил. Но пока он еще ею не увлекся окончательно, я ее тоже перелистывал: глава про пожар вся была в каких-то вычислениях и таблицах.

Степа откинулся на сиденье. Итак, в дневнике содержится инструкция, как сжечь Москву. Ведь в 1812 году же получилось? Степа плохо помнил историю, но он точно помнил, что школьный учитель рассказывал про тот пожар как про событие, изменившее ход российской истории. Неужели в реальной жизни может найтись человек, который решится повторить что-то подобное? В Москве живет больше одиннадцати миллионов человек… Степа задумался. Ему казалось, что он нащупал ответ, даже услышал его, но то была лишь часть ответа. Не полная картинка, чего-то все равно недоставало.

Антон больше не мог ехать в тишине. Он начал расспрашивать Степу, и Степа рассказал ему и про свою гибель, про все, что случилось с ним потом и про свои догадки относительно того, зачем отцу Антона дневник и почему он им так дорожит.

– Я хорошо знаю своего отца, и я знаю, на что он способен. Это какая-то фантастика. Сказка. Так не может быть.

Степе не хотелось спорить, ему тоже вся придуманная им мысленная конструкция казалась довольно шаткой. Но других ответов у него пока не было.

– И Мертвый точно об этом не знает. Он не знает ни про книгу, ни про пожар, я абсолютно уверен.

– Я думаю, что ты прав. Но если не знает он, то ведь кто-то должен знать? Даже если мы предположим, что все это правда и Москве действительно угрожает новый пожар, ему кто-то должен помогать. И если не Мертвый, который, как ты говоришь, его правая рука во всех таких делах, то кто?

Ответа на этот вопрос Антон не знал. Они проехали под мостом и выехали на Электрозаводскую улицу.

– Ваше место назначения находится слева, – сказал безучастно навигатор.

Антон заглушил машину и вышел: на улице начал накрапывать осенний дождь. Степа неслышно подошел к нему и остановился. Вдвоем они секунду постояли в тишине и посмотрели на внушительное кирпичное здание электрозавода, которое в мутном осеннем свете выглядело особенно пугающе и зловеще. А потом пошли искать проход. Антону предстояло увидеть другую Москву.

Внутри собора было тихо. Нежити не производили никакого шума, и единственным источником звука в этом вакууме был постоянный крик в их головах. Но его слышали лишь сами нежити, зато слышали все время: многоголосый вой боли, производимый тысячами голосов. Ночной гость Игоря Валерьевича метался по пустому собору. Здесь, в Подмосковии, он мог принять свою настоящую форму. Точнее, свое настоящее бесформие: если бы кому-то понадобилось описать Гостя, то «поток черноты» был бы, пожалуй, самым точным определением. Он разливался по пустоте собора, роился вокруг колонн, собирался в какую-то фигуру в алтарной части и снова растекался в бесформенную темноту, продолжая бессмысленно носиться по зданию. Восстановленный храм Христа Спасителя в Подмосковии повторял прежнюю форму лишь снаружи, внутри он был совершенно пуст. Его целиком наполнял собою Гость.

Нежити, его помощники, его сыновья тревожно роились снаружи вокруг собора. Примитивное сознание, которым обладали эти существа, было похоже на сознание улья: они все чувствовали и слышали друг друга, они умели реагировать на опасность, но не имели собственной воли и собственных мыслей. Ими обладал лишь Гость, и сейчас им внезапно овладела тревога. Если бы Гость был человеком, его состояние можно было бы описать как паническую атаку, но он не был человеком. Как и все нежити, он был скорее раковой клеткой на живом теле города: он существовал благодаря городу, паразитировал на нем и одновременно прилагал все усилия к его уничтожению, не думая о том, что, потеряв хозяина, исчезнет и сам. Смерть или даже прекращение существования не страшили ни Гостя, ни других нежитей. Смерть означала конец страданий, смерть означала свободу.

Но смерть необходимо было заслужить, и сейчас, когда победа была так близка, Гость чувствовал тревогу. Как и всегда, тревога шла от людей. Гость не доверял Игорю Валерьевичу, он боялся, что в нем еще осталось что-то человеческое, что он в последний момент дрогнет и не решится исполнить задуманный им план.

Впервые Гость появился в сознании Игоря Валерьевича примерно год назад. Он долго и тщательно искал подходящего человека, который поможет ему осуществить свой план. Он находил нескольких – террористов, убийц, но им всем не хватало масштаба. Они все мыслили мелкими категориями – взорвать дом или метро, Гостю такие действия не принесли бы ни пользы, ни освобождения. Он искал разум и сознание, готовые мыслить более глобально. Как город искал себе Тень, так и Гость искал своего героя. И нашел.

Он не поверил тогда своей удаче, он не просто нашел подходящего, у человека был в руках ключ к исполнению его плана – дневник.

Когда Игорь Валерьевич получил дневник в подарок, он не придал ему никакого значения. Он был важным человеком, ему часто дарили подарки, и ни один из них давно не радовал его. Гостю стоило многих усилий накрепко засесть в сознании Игоря Валерьевича: заинтересовать его дневником, подселить ему мысль о подлинном величии… Гость появился в его голове сначала как шальная мысль, и постепенно, день за днем, он проникал все глубже и глубже, пока не овладел им целиком. Да, Игорь Валерьевич продолжал выглядеть и даже действовать как человек, но от его обыкновенного сознания остались лишь лоскуты. Кусочки счастливых воспоминаний, похороненные глубоко под чернотой Гостя. И сейчас Гость тревожился, чтобы в последний момент эти лоскутки не сыграли с ним дурную шутку. Второго такого шанса может не быть.

Тень беспокоил Гостя значительно меньше.

Он снова пронесся вихрем по пустому собору и свернулся кольцом вокруг колонн. Да, он беспокоил его меньше, но все-таки беспокоил, и Гость решил, что надо действовать. Он доставит Игорю Валерьевичу живых, за которыми тот безуспешно охотился, – и парня, и девушку, укрепит его решимость. А сам Гость займется Тенью. Тогда все получится, и совсем скоро, меньше чем через день, закончится его мучительное заточение, и он наконец обретет свободу.