Тень

Глава 17. Июнь 1934 года

Дождь шел вторую неделю, и Люша перестала по вечерам вешать сушить вещи: в этом не было никакого смысла. От дождя не было спасения ни в общежитии, где капли воды на десятый день стали просачиваться через потолок в комнаты, ни на улице: стоки не справлялись с количеством воды, льющейся на город с неба, и местами лужи были Люше по колено. Скачками она выбралась из затопленной Ольховской улицы и повернула на Нижнюю Красносельскую. Проходя мимо храма Покрова, стоявшего на пригорке рядом с мостом через железную дорогу, Люша было начала креститься, но вовремя остановилась. Настало новое время: никаких попов, никакого Бога. Люше нравились новые порядки. Она была в Москве меньше года, но за это время пока ни разу не вспомнила родную станицу под Краснодаром. Революционные изменения распространялись по стране медленно, хотя дома с помещиками разобрались, роль женщины в станице мало изменилась. Остаться там означало смириться с бесконечным трудом в полях и бесконечными приставаниями деревенских парней, а Люше хотелось чего-то другого. Нового смысла жизни. Она искренне верила в советскую власть и отправилась в Москву, чтобы своими руками строить ту самую новую жизнь.

По другую сторону моста дорогу Люше преградил бурный поток, который пришлось переходить вброд. Она уже видела впереди Краснопрудную улицу, по которой непрерывно шли грузовики и трамваи, вывозившие грунт из огромного котлована. Люша прибавила шаг, ее смена начнется меньше чем через десять минут, а о том, чтобы опоздать, нельзя было даже и подумать. Их бригада и так вышла из графика, и Никита Семенович, обычно чрезвычайно учтивый и спокойный мужчина, орал вчера на них такими словами, за которые во времена минувшие его бы высекли на конюшне.

Люша быстро перебежала по временному мостку, переброшенному через котлован, и направилась к спуску в строящийся тоннель. До сих пор она никак не могла привыкнуть к тому, сколько же в Москве живет людей. Когда-то давно она думала, что сердце страны – Кремль, но теперь она знала точно, сердце большого Советского Союза билось именно тут – на Площади трех вокзалов. Сюда стекались тысячи, десятки тысяч людей со всей страны. Кто-то по делам, а кто-то, как и она, чтобы стать частью этого удивительного процесса – строительства светлого будущего. Люша искренне верила в общее дело и горела им. Коммунизм дал ей ответы на вопросы, которые православие не разрешало ей даже задавать, и она была благодарна ему. Тяжелый труд был ей в радость и… тут Люшина мысль запнулась. Она увидела впереди себя двухметровую «лишенку» Маню – рекордсменку их бригады и любимицу Никиты Семеновича. Люша зло посмотрела на Маню: она не хотела побить ее рекорд, нет. Дело было в другом, просто у Люши на красавца-бригадира, потерявшего три пальца в Гражданской войне, были свои планы. Она сердито поправила косынку на голове и решительным шагом пошла ко входу в тоннель.

Никита Семенович хмуро смотрел, как навстречу ему идут девушки из его бригады. Обычно он начинал утро с какой-нибудь шутки или даже песни. Семеныч был человеком незлым и компанейским, но сегодня улыбаться у него не было ни сил, ни желания. Проклятый дождь. Даже в сухую погоду строительство тоннеля от Сокольников до пока еще безымянной станции у трех вокзалов было сплошным испытанием: грунтовые воды здесь лежали на глубине всего трех метров. Проходчики бесконечно натыкались на плывуны. Еле-еле они загнали подводную речку Ольховку в деревянный короб, подвешенный на крюках на крыше тоннеля. Но после двух недель беспрерывных дождей речка шумела как водопад, и Семеныч всерьез опасался, что того и гляди короб не выдержит и вода хлынет в его тоннель. А этого ведь допустить было никак нельзя! Сроки и так горят… Он вяло улыбнулся высоченной Мане – своей любимице. Дочь классового врага, а какая отличная работница вышла. Маня легко несла в руке тяжелый отбойный молоток, она была на две головы выше бригадира и с высоты своего роста вежливо ответила ему на улыбку:

– Доброе утро, Никита Семенович.

Семеныч рассеянно кивнул.

– Маня, бери девочек, и вперед. Никакого у нас времени не осталось.

На подошедшую Люшу задумавшийся о своих нескончаемых проблемах Семеныч даже не поглядел, из-за чего сердце девушки больно кольнула колючая ревность. Она зло поглядела на Маню с бригадиром и сердито пошла в глубь тоннеля. Ольховка глухо зарокотала в своем коробе, и сердце Люши подпрыгнуло от удивления. Она обернулась посмотреть, что за шум…

Вода, скопившаяся за недели дождей в воронке у котлована, окончательно размыла грунт, и водопад из песка, камня и воды со страшным грохотом хлынул вниз, в котлован и недостроенный тоннель. Стена грязной воды подхватила и Маню, и Никиту Семеновича, и Люшу и понесла их дальше в тоннель, по пути забирая все новых и новых комсомольцев, не успевших скрыться от стихии. Люша отчаянно барахталась, но новая накатившая волна утащила ее под воду. Грунт в недостроенном тоннеле вдруг разошелся, и вода начала стремительно уходить в страшную воронку, унося с собой в подземную бездну тела строителей…

Наверное, Степа научился бы различать двери, даже если бы Фомич не объяснил ему, как устроены проходы между Москвой и Подмосковием. Тоньше всего границы мира людей и мира покойников были в зданиях старинных, в зданиях, с которыми у жителей Москвы были связаны какие-то особые воспоминания. Не всегда, конечно; проходы встречались порой и в спальных многоэтажках. Глядя на кирпичную стену прямо перед собой, Антон видел только голый кирпич, а вот Степа – распахнутую дверь. Старая, потемневшая от времени, с обшарпанной краской.

Крепко держа за руку Антона, Степа шагнул в мерцающую голубоватым светом дверь в стене дома № 21 по Электрозаводской улице. Недавний опыт научил его быть готовым к любым сюрпризам, которые могли поджидать его по ту сторону тонкого рубежа, отделявшего две Москвы одну от другой. Тишина и темнота. Впрочем, темнота была знакомой. У нее была своя текстура, свой характер. Темноту Другой Москвы Степа бы не спутал ни с чем: она обнимала его бархатным небытием и словно бы шептала, что он пришел в то самое место, где «несть болезнь и печаль», а есть только прохладный холод бесконечной уютной смерти. Степа огляделся.

Стряхнув с себя привычку жить, его тело обнаружило в себе массу скрытых возможностей. Про силу, быстроту и всякие связанные с тенями умения Степа уже выяснил, но теперь, различая вокруг себя своды тоннеля и тусклый металлический блеск рельсов, он обнаружил, что в абсолютно непроглядной тьме он, оказывается, может отлично видеть. Да и слышит тоже замечательно. Вот, например, странный, едва уловимый скрип, как будто что-то тяжелое и железное тихо скользит по рельсам… Степа резко повернул голову и понял – надо было сделать это раньше. В лицо ему ударил ослепительный свет двух круглых фонарей, и он почувствовал, как уже знакомый паралич разбивает его тело. «Ну ебушки-воробушки!» – только и успел подумать Степа.

Антон резко закрыл глаза рукой. После непроглядной темноты, в которой они оказались, свет очень болезненно ударил по глазам и на несколько секунд полностью ослепил. Антон крепко зажмурился, а потом начал потихоньку, медленно и очень постепенно приоткрывать глаза, стараясь привыкнуть к яркому освещению. Прямо перед ними, буквально в сантиметрах от застывшего в нелепой позе Степы, стоял поезд метро.

Не новый серый футуристичный вагон метро с вытянутыми треугольными фарами, к которому Антон привык за последние несколько лет – в отличие от многих своих однокурсников он иногда спускался в подземку, когда Москва вставала в глухой пробке после очередного стихийного бедствия: дождя или снега. Нет. Это был старый вагон с круглыми желтоватыми фонарями. Синеватая краска уже начала облупляться, и кое-где сквозь нее проглядывало ржавое тело вагона. Спереди в кабине была стеклянная дверь, по бокам которой были закреплены два длинных деревянных поручня, а сразу над лобовым стеклом в узком окошке виднелась продолговатая табличка из плотного картона, на которой красными печатными буквами было написано: ЛЮША.

– ВЫ КТО ТАКИЕ? – голос был похож на голос громкоговорителя, которым в метро объявляют станции или просят не бежать по эскалатору. Он заполнил собой сводчатый тоннель. – И ЧТО, ИНТЕРЕСНО, ВЫ ЗДЕСЬ ДЕЛАЕТЕ?

Поезд, видимо внимательно осмотревший Антона со Степой, выключил дальний свет, и ослепительный блеск фар сменился теплым мягким светом, озарявшим несколько метров рельс и кирпичную кладку тоннеля. Степа выдохнул больше по привычке, чем из необходимости, и уставился в кабину поезда. Он все еще безуспешно пытался разглядеть машиниста в кабине. Степа был уверен, что он там непременно должен быть, и наверняка он просто не разглядел его за ослепляющим светом вагонных фар. Но машиниста в кабине не было. Поезд откатился чуть-чуть назад, как будто хотел получше разглядеть чужаков, неожиданно оказавшихся в его тоннеле. Раскатистый женский голос зазвучал мягче и даже, как показалось Степе, нежнее.

– А, я знаю тебя. Ты – Тень, – лицо поезда расплылось в улыбке. Если бы Степу попросили объяснить, как именно передняя часть вагона может «улыбнуться», он бы никогда не смог этого сделать, но именно такое ощущение появилось у него внутри, когда он снова поднял глаза на пожилой вагончик. – А я – ЛюшаМаняСашаКираНикитаСеменович.

Вагончик произнес имена на одном выдохе, не произнес даже, а протараторил. Степа с интересом посмотрел на поезд. Антон, окончательно освоившийся с освещением, шагнул вперед.

– А вы кто?

Скрипя колесами, вагончик придвинулся к ним поближе. Теперь и Антон, и Степа видели, что он был не один, за поворотом тоннеля прятался его «хвост» – еще три вагона старого образца. Степе они напомнили вагоны метро, которые он видел в Москве в девяностые, но, судя по облупившейся краске и еще некоторым деталям, которые он успел про себя отметить, поезд был значительно старше.

– Я же сказала. Нас зовут ЛюшаМаняСашаКираНикитаСеменович. Мы поезд метро, ходим по большому Подмосковному кольцу. Вечно ходим. Смотрим, слушаем, иногда возим неупокоенные души царевне. В метро наверху тоже иногда бывает, что кого-то не находят. Случайно ли или нарочно, но нам иногда и пассажиров возить приходится.

«А, еще один», – подумал про себя Степа. Он начал привыкать к странным обитателям Подмосковия, и сейчас ему совсем не хотелось погружаться в детали жизни (и смерти) очередного из них, у них с Антоном было дело, а времени было в обрез. Он открыл было рот, чтобы вежливо попрощаться со странным составом, но Антон опередил его.

– Простите, уважаемый поезд, а почему вас так стра… – он запнулся и быстро поправился: – Почему у вас такое необычное и красивое имя?

Поезд аж загудел от неожиданного комплимента. Фары его на секунду блеснули, а картонная табличка наверху кабины перевернулась: теперь на ней было написано: МАНЯ.

– Потому что нас много. Мы думали оставить одно имя, но не смогли договориться, чье именно, – голос из громкоговорителя звучал чуть иначе. – Нас тут пятеро. Мы души метростроевцев, погибших много лет назад при строительстве станции «Комсомольская».

Вагончик сделал паузу, как бы собираясь с мыслями, прежде чем продолжить свой рассказ.

– «Комсомольская» – в честь нас. Мы комсомольцами были, когда нас под землю водой унесло… Трех девушек-строительниц: Люшу, Маню и Киру, Сашку рябого и начальника нашего Никиту Семеновича. Под тоннелем, который мы строили, была пещера. Ну как пещера? Полость такая в породе. Дождь был, и водоотводы наши не выдержали, вот нас и унесло.

Фары вагона начали тускнеть, как если бы воспоминания о трагической гибели привели его в тоскливое ностальгическое настроение.

– Мы очнулись еще живыми. Было темно и сыро. Мы кричали, мы звали, мы думали, что нас найдут. Люша первой умерла, она, когда падала, о камень головой ударилась, мы с Кирой два дня еще держались. Сашка сам себя убил… Головой о камни бился, бился, пока не умер… А Никита Семенович с ума сошел. Он до сих пор не в порядке, он с нашими телами неделю в темноте и тишине просидел.

Вагон сделал трагическую паузу.

– Ну а когда мы все очнулись, то мы были тут. Этим вот поездом стали. Привыкать пришлось долго, но, знаете, быть поездом метро совсем не плохо… – Поезд снова замолчал и как будто к чему-то прислушался. – Вы, если что, не пугайтесь, главное. Никита Семенович неприветливый, но он вас не обидит.

Степа слушал вполуха. У него появилось ощущение, что ему в спину кто-то смотрит. Он пристально вгляделся в темноту, начинавшуюся за светлым пятном, отбрасываемым фарами поезда, и…

– Ложись!

Степа бросился на Антона и закрыл его собой. Ударила автоматная очередь, лобовое стекло поезда посыпалось на них сверху дождем осколков. Поезд взревел страшным голосом. Табличка со скрипом поползла вверх, и картонку с надписью МАНЯ сменила картонка с надписью НИКИТА СЕМЕНОВИЧ. В отличие от других имен, это было написано черным цветом.

– АХ, ВЫ В МЕНЯ СТРЕЛЯТЬ БУДЕТЕ?!

На этот раз Степа был готов. Поезд не успел еще включить дальний свет, а Степа с Антоном были уже в кабине. При свете фар Степа увидел, что тоннель заполнили нежити. Две темные фигуры, стоявшие прямо перед поездом, держали в руках автоматы, а их собратья, копошившиеся на стенах и потолке тоннеля, были безоружны, но Степа видел, как пляшет отражение света на их острых когтях.

– ГОНИ! – Степа попытался дернуть за какой-то ближайший рычаг в кабине, но поездом метро он никогда в жизни не управлял, что именно приводило в действие этот конкретный рычаг, не имел никакого представления.

– НИЧЕГО НЕ ТРОГАТЬ! – свирепо зарычал поезд.

Взревев страшным гудком, состав тронулся. С неприятным хрустом поезд смял двух нежитей, все еще продолжавших стрелять. Степа всмотрелся в черноту и понял, что пол, стены и даже потолок тоннеля густо кишели черными телами. Поезд набирал скорость, сбивая нежитей, не успевших выпрыгнуть из-под колес. Степа слышал глухие удары, и кто-то прыгал на крыше двигавшегося поезда. Антон лежал на полу кабины, закрыв голову руками. Сверху что-то настойчиво заскреблось, и нежить свесился с крыши поезда, намереваясь влезть в кабину. Степа сдернул с плеча автомат и выстрелил практически в упор: сила выстрела отбросила нежитя, который исчез под колесами поезда.

Их скорость была все еще недостаточна, поезд разгонялся медленно, и Степа в боковые зеркала видел, как по стенкам тоннеля их догоняют все новые и новые враги. Нежити прыгали в вагон.

Комсомольцы, видимо, решили, что для погони Никита Семенович подходит лучше, потому что по поезду разнесся его сердитый мужицкий рык:

– НУ, СУ-У-УКИ!

На нежитей комсомольские ругательства никак не подействовали. Стоя боком в дверях кабины, Степа зажал в одной руке автомат, а в другой – пистолет. Ловко поворачивая голову, он метко стрелял в постоянно появлявшихся тут и там нежитей. Убитые враги не оставались лежать телами, а исчезали, превращаясь в черный дым. Несмотря на все усилия, поезд ехал все медленнее. Все больше и больше нежитей цеплялись за последний вагон, карабкались по крышам и замедляли движение поезда. Антон оправился от первого шока и испуга и, сидя на полу кабины, тоже начал стрелять – не так метко, как Степа, но удачно.

– У-У-УХ, ЧЕРТИ! – по вагонам разнесся злобный рык Никиты Семеновича. Что-то заскрежетало, и сцепка между третьим и четвертым вагонами, которого было уже практически не видно за черными телами, расцепилась. На скорости последний вагон соскочил с рельс, ударился о стену тоннеля и исчез в снопе искр и клубах кирпичной пыли, погребя под собой сотни нежитей. Избавившись от лишнего веса, поезд ехал быстрее и быстрее. Один из нежитей, сумевших-таки перескочить в основной состав, запрыгнул на потолок вагона и с невероятной скоростью побежал к Антону. Степа выстрелил, и нежить растворился черным дымом. Антон, тяжело дыша, посмотрел снизу вверх на Степу.

Выглядел Степа сейчас действительно героически. С оружием в обеих руках, окутанный пороховым дымом, он смотрелся несколько инфернально: шарф, которым он замотал «мертвую» часть своего лица, съехал на шею, обнажая желтоватую кость черепа. Но Антону больше не было страшно. Он лишь пожалел о том, что у него нет под рукой карандаша и бумаги, чтобы нарисовать Степу. Странно, какие иногда мысли приходят в голову, когда адреналин захлестывает организм.

Впереди показался свет. Рельсы неожиданно закрутились спиралью, и, сделав мертвую петлю, поезд вырвался из-под земли прямо в электрические облака Подмосковия. Антон поднялся с пола, встал рядом со Степой и замер, пораженный открывшимся видом. Рельсы шли прямо между уходящими в облака высоченными корнями домов и длинной дугой спускались вниз к центру города. Отсюда все Подмосковие было как на ладони: пугающая громада недостроенного собора в центре города, Лубянский замок, зависший над огненной бездной, монастыри, дворцы, уютные двухэтажные домики, каменные туши доходных домов, сады и извивающаяся река. Антон рассмотрел и злосчастный мост, рядом с которым бродили утопленницы, и даже церковь Фомича, одиноко стоящую на живописном пригорке.

Казалось, Антон за сегодняшний вечер видел столько удивительного, что вид другой Москвы не должен был его уж слишком шокировать, но он стоял рядом со Степой открыв рот и вертел головой, пытаясь рассмотреть все сразу. Поезд стремительно спускался к городу, проносясь мимо высоченных каменных корней и встречавшихся то там, то здесь отмерших домов. Вдруг поезд остановился так резко, что Антон со Степой чуть не выпали из кабины. Щелкнула, перевернувшись, картонная табличка, и зазвучал знакомый им голос Люши:

– ТЕНЬ, ПОСМОТРИ НАЛЕВО.

Степа повернул голову. Слева над городом, в воздухе, возвышалась безжизненная громада храма Христа Спасителя. Степа раньше ее хорошо рассмотрел, он помнил объяснения Фомича и сейчас никак не мог понять, что же не так с храмом. Чего-то явно недоставало…

– Нежити, – ахнул Степа.

Черный рой, непрерывно жужжавший вокруг храма, исчез. Степа перевел взгляд вниз. На город со стороны реки надвигались нежити. Их были тысячи, они покрывали собой всю землю. На окраине города вспыхнула перестрелка.

– Как там тебя, Люша, давай, поднажми!

Степа перезарядил оружие и стал напряженно вглядываться вперед. Вряд ли эта орда случайно обрушилась на город именно сейчас. Ему надо будет срочно найти царевну. Найти царевну, защитить Антона и самому не сгинуть в этом странном месте. Степе показалось, что он стоит на пороге какого-то важнейшего события. Еще немного – и что-то произойдет.