Тень

Глава 20

Если вам суждено попасть под автобус, то вы узнаете об этом в самый последний момент. Собственно, в тот самый момент, когда будет уже поздно и изменить что-либо будет совершенно невозможно. Вы никогда не узнаете заранее ничего ни про автобус, под колесами которого закончится ваша жизнь, ни про его водителя. Например, что он ел на завтрак? Пролетарскую яичницу с жареной колбасой, как обычно, или, быть может, овсяную кашу на воде, потому что и годы нынче не те, и желудочно-кишечный тракт не тот? Может, он вообще решил бахнуть с утра пельменей? Ничего этого вы не узнаете. Не узнаете вы и то, как он пришел утром на темную стоянку, как читал книжку в мягкой обложке, пока автобус прогревался. Как он выходил на маршрут, и как он, возможно одуревший от усталости или, напротив, не вовремя отвлекшийся, не заметил вас на пешеходном переходе. Всех этих деталей вы не узнаете. Вы просто однажды встретитесь со своим автобусом, и темнота обнимет вас.

Так же и люди, проживавшие свои простые или сложные жизни в тени «зиккурата» Игоря Валерьевича, совершенно ничего не знали о надвигающейся катастрофе. В грязном московском воздухе не было ощущения близкой беды. Люди не останавливались на перекрестках, чтобы бросить взволнованный взгляд на последний этаж страшного здания, нависшего над Садовым кольцом. Все было совершенно обычно. Кто-то опаздывал на работу, кто-то злился, стоя в бесконечных пробках, кто-то покупал фалафель в пите, чтобы быстро перехватить что-то на бегу и бежать дальше – домой или в театр, забрать ребенка из садика или на свидание. В офисных зданиях привычно выгорали молодые и талантливые, пожилые и невнимательные умирали от запущенных болезней или несчастных случаев, юные слушали музыку или тупили в телефон, пытались разобраться в окружающем мире или объявляли ему войну.

На Большой Татарской бригады рабочих из Средней Азии третий раз за год меняли бордюры, в зоопарке у панды Диндин случились колики, в школе 1247 ученик седьмого класса получил совершенно незаслуженный трояк по географии, а в красивой квартире режиссер Максим Бриус лениво проснулся и вспомнил, что сегодня вечером в кинотеатре «Октябрь» будет премьера его очень военного и очень патриотического фильма о жизни и подвигах партизана Боснюка. Картина так и называлась – «Боснюк».

Город жил своей обычной жизнью, проживая очередной день, который, кажется, ничем особо примечательным не должен был от других дней отличаться.

Даже обещанная вечером непогода не казалась в тот день чем-то заслуживающим особого внимания. Весь день москвичи раздраженно отмахивались от бесконечных сообщений, которые рассылало им Министерство по чрезвычайным ситуациям, предупреждая и о порывах шквалистого ветра, и о надвигающихся обильных осадках. В «Твиттере» остроумно шутили про то, что центр города скоро опять превратится в мини-Венецию, а несколько особенно ответственных автомобилистов пошли и все-таки переставили свои автомобили подальше от деревьев и рекламных щитов. И даже когда над городом зарокотали раскаты ужасного грома, москвичи предпочли не обращать на это никакого внимания.

Буря обрушилась на Москву так же внезапно, как и темной сентябрьской ночью 1812 года. Дождь сначала собирался пойти, а потом вдруг передумал, уступив место сильному ветру, который шатал деревья и срывал красивые рекламные плакаты, волоча их по земле. Несмотря на поздний час, на улицах неспящей Москвы было довольно оживленно. Москвичи хоть и отчаянные, но все-таки в основном неглупые, и уже через двадцать минут ветер гулял по совершенно пустынным улицам. И в тот момент, когда его порывы достигли необходимой силы, в центре города, на углу Большой Никитской и Тверского бульвара, сработала первая бомба.

Из канализационного колодца в центре улицы на уровень десятого этажа взметнулся столп огня. Земля заходила ходуном, и сильнейший взрыв разметал горящие осколки по улице. Ветер подхватил огонь, и вскоре на улице горело все: деревья, кусты, плавился асфальт, как спички вспыхнули и загорелись жилые и офисные дома.

Тревожно зазвучали сирены, и улица наполнилась хаосом – кто-то бежал, кто-то пытался спасти себя или вытащить из огня других, но огненный вихрь не утихал, и вскоре над улицей повисла мертвая тишина, нарушаемая только зловещим скрипом и треском пожара, завываниями ветра, разносившего огонь все дальше по городу. Запылал один из домов-тетрадок на Новом Арбате. То самое здание, в котором располагается студия радио «Эхо Москвы», работа которого оборвалась на полуслове. По улице вспыхнуло ярким пламенем здание Министерства обороны. На другом берегу Москвы-реки запылал отель «Балчуг», с громким рокотом волна огня прокатилась по первому этажу Главного универсального магазина. То тут, то там в воздух вздымались все новые и новые столпы огня, центр Москвы превратился в пылающую печь.

Из своего панорамного окна Игорь Валерьевич с удовлетворением смотрел на горящий город. Вот пламя охватило гостиницу «Украина», а вот на другой стороне реки загорелся Дом правительства. Чуть подальше горел Кутузовский проспект. Ветер гнал огонь вниз, в сторону центра. Большинство автомобилистов, оказавшихся в этот неудачный момент на проспекте, не успели даже выйти из автомобилей.

Игорь Валерьевич глядел на смерть города, и в его красивых карих глазах нельзя было различить никаких человеческих эмоций. За те пятнадцать минут, что он наблюдал за пожаром, внизу погибли, наверное, тысячи людей, и еще десятки тысяч погибнут в ближайшие полчаса, но для Игоря Валерьевича это не было ни важной, ни нужной информацией. Он не радовался горю и смерти, они были необходимы для решения его задачи, не более того. Он спокойно смотрел в окно и мысленно отсчитывал время до следующего взрыва.

Из окна своего офиса на Гоголевском бульваре Мила видела, как начался пожар. Она засиделась с документами, которые непременно надо было доделать до утренней встречи с очередными важными клиентами ее важного рекламного агентства. После полуночи, когда дела были доделаны, она принесла из кухни рюмку, открыла припасенную на экстренный случай бутылку красного вина и подошла к окну. Из окон их модного офиса открывался чудесный вид на город: тут тебе и храм Христа Спасителя совсем рядом, и – вдалеке – тонкая Останкинская башня, и силуэт грузного «зиккурата» на Садовом. Миле нравился этот вид, он ее успокаивал. Она успела сделать лишь один глоток, когда сравнимый с ударом грома взрыв нарушил монотонные звуки московской ночи. Храм загорелся. Взрыв приподнял его гигантский золотой купол, и пламя вырвалось из всех окон. На горизонте языки огня взметнулись в Останкино, и башня запылала как факел.

Мила уронила бокал. Волна огня бежала по бульвару от храма вверх. Офисное окно треснуло. Мила бросилась бежать к выходу, к лестнице – она четко знала, что лифтом во время пожара пользоваться запрещено. Может, она бы и могла спастись, но не в этот раз. Не от этого пожара. Пламя ворвалось с улицы в треснувшие окна и безжалостно съело модный офис.

Мобильная сеть в городе не справилась и упала. Той ночью дозвониться до служб спасения было невозможно. Когда вокруг тебя горит город, пожалуй, не нужны специальные вызовы. Спустя считаные минуты после первых взрывов и первых сообщений о пожаре пожарные расчеты по всей Москве начали срочно выезжать из своих частей. На подмосковном аэродроме Чкаловский стали срочно готовиться к взлету громоздкие самолеты Бе-200ЧС, которые обычно используют для тушения лесных пожаров. Вообще-то для работы в городах эти монстры неприспособлены, но, учитывая масштабы бедствия, кто-то умный и ответственный велел отправлять самолеты на Москву.

Слепая вера Игоря Валерьевича в волшебную силу дневника и в расчеты доктора Шмидта могла бы сыграть с ним злую шутку. Он не предусмотрел многого. Например, того, что город с 1812 года изменился, изменились география и ландшафт, вычисления, верные для московских улиц начала XIX века, совершенно не работают для улиц века XXI. Не учел он и современных возможностей пожаротушения, которые пусть и не безграничны, но тоже существенно продвинулись за последние двести лет.

К сожалению, Игорь Валерьевич действовал не один. Тот, кого он называл Гостем, не верил в дневник. Он знал город, он был частью города, он все предусмотрел. И когда пожарные автомобили с воем сирен начали выезжать из широко распахнутых ворот, то снаружи их встретил шквальный огонь нежитей. Они расположились рядом со всеми пожарными частями города, и задача у них была только одна – не дать пожарным прорваться, не дать им тушить Москву.

ЛюшаМаняСашаКираНикитаСеменович мчался по каменному тоннелю. Город остался далеко внизу, и сейчас поезд карабкался туда, где тоннель вольется в ветку московского метро. После суматохи последних часов у Степы впервые нашлось время, чтобы подумать, что делать дальше. И за последние несколько минут он пришел к неутешительному выводу: он не знал. Легко было сказать «я вас спасу», легко было пообещать царевне попробовать, но как именно это сделать?

Тоннель сделал крутой поворот, и Степа понял, что они уже в Москве. По стенам тоннеля зазмеились провода коммуникаций, в которых в Подмосковие просто не было нужды, и буквально через мгновение поезд начал тормозить. ЛюшаМаняСашаКираНикитаСеменович привез их на метромост напротив Дома правительства. Степа посмотрел вокруг и ахнул.

Зрелище было поистине грандиозное. Впереди полыхал вознесшийся ввысь небоскреб гостиницы «Украина», а справа догорал Белый дом. Гигантский мост, связывавший в этом месте два берега реки, обрушился, и над Москвой-рекой торчали два отвратительных ошметка…

Вода Москвы-реки отражала чудовищный пожар, и Степа с ужасом понял, что река внизу забита людьми. Кто-то первым в отчаянии прыгнул в ледяную воду, спасаясь от ада пожара, и через короткое время все пространство под мостом кишело барахтающимися людьми…

ЛюшаМаняСашаКираНикитаСеменович сбавил скорость, и по вагону разнесся голос Мани:

– Степа, если кто выйти хочет, вы скажите, мы на мосту встанем. Там же люди…

Эта же мысль уже пришла и Степе, и многим из его спутников. Когда поезд остановился на мосту, человек двадцать из вызвавшихся сопровождать Степу покойных сиганули в воду. Степа медлил.

– Маня, а остальные? Как с ними быть?

– Мы довезем, не боись. Мы тут все тропки тайные в метро знаем, справимся!

Очень было бы интересно про тайные тропки расспросить, подумал Степа, но в другой раз. Он посмотрел на пылающие здания впереди, на темную воду реки и прыгнул. Когда он вынырнул, поезда на мосту уже не было. ЛюшаМаняСашаКираНикитаСеменович умчались тайными тропками развозить по всему огромному городу армию мертвых.

С моста Степа видел лишь кишащую людьми реку, но не было слышно звука. Наверное, если бы Степа был еще живым, он поседел бы от тех криков, которые разносились сейчас над рекой: вопли о помощи и крики боли, детский плач. Степа подхватил ближайшего к себе утопающего, потом другого и потащил их на берег.

Когда Степа выбрался на берег, его схватил за руку один из его спутников, коренастый бритый мужчина в малиновом пиджаке и с толстой золотой цепью на шее. У мужчины не было затылка. Исходя из своего богатого опыта, Степа предположил, что ему его снесли битой в бурные девяностые.

– Братан, я это, по молодости в речном флоте служил. Я щас вон тот теплоход на середину реки отгоню.

Степа недоумевающе посмотрел на реку, потом на набережные. Он понял, что имеет в виду мужичок: самым безопасным местом для ищущих спасения был метромост.

– Мужики!

Мужичок в малиновом пиджачке кабанчиком затрусил к теплоходу, а Степа обернулся к своим соратникам.

– Идея простая. Живая цепь сверху метромоста до воды. Сейчас туда теплоход подгоним и будем вылавливать.

План этот был встречен его спутниками с энтузиазмом. Они побросали на набережной оружие и поплыли обратно к мосту. Через несколько минут Степа увидел, как ловко карабкаются мертвые по опорам моста и как умело свешиваются они потом вниз. Вряд ли в мирное время живой человек рискнул бы даже посмотреть на эту «подвесную лестницу», сплетенную из мертвых тел, но сейчас обессиленные утопающие плыли к теплоходу – как быстро справился с ним новый русский – наперегонки. Савелий вылавливал их из воды и отправлял на нос теплохода, где их принимали в свои холодные, но надежные руки жители Подмосковия.

Не прошло и десяти минут, как на метромосте появились первые люди. Кто-то побрел к станции, а кто-то остался стоять в безопасности и завороженно смотреть на пожар.

За спиной Степы что-то заскрежетало и залязгало. Он обернулся: в куче брошенного оружия копошился мальчишка в ветхой одежде. На вид ему было лет восемь, голова его криво торчала из плеч, очевидно, кто-то свернул ему шею, и именно так он попал в Подмосковие. Мальчишка завороженно перебирал оружие. Он нацепил на себя парадную саблю, которую бросил тут белогвардейский генерал, ушедший спасать москвичей на реку. Теперь мальчик примерялся к автомату Калашникова. Поскольку он был старше своего оружия лет на сто пятьдесят, он пока не разобрался, как именно из него стрелять.

– Эй, а ты чего не на реке?

– Не хочу, барин. Не хочу никого спасать, хочу сражаться!

Несмотря на определенный цинизм этого заявления, мальчишка звучал искренне. Да и к тому же, подумал Степа, он все равно умер, какая разница, сколько ему лет. Но одного его отпускать в город было странно.

– А звать тебя как?

– Васькой кличут. Мама Василием звала.

– Ну, Василий, не отставай. Может, пригодишься.

Степа повернулся спиной к реке и побежал в сторону горящей гостиницы «Украина». Сцена на реке показала ему главную уязвимость того плана, который они кое-как сформулировали на вече. Если его, конечно, вообще можно было назвать планом. Уязвимость его была, если задуматься, очевидной: ни Степа, ни его соратники не могли безучастно пройти мимо погибающих жителей города. Даже если это было необходимо для общего дела. Если же они будут спасать всех, погибнет город. Степа не выполнит свою миссию. Он ведь должен найти главного злодея, найти и остановить его, пока тот не сжег и Москву, и ее обитателей. Но как именно это сделать?

У подножия здания было светло как днем. Светло и тихо, только чудовищный огонь зловеще трещал, да вдалеке выли сирены. Степа подумал, что все, кто мог спастись из «Украины», давно спаслись и теперь или бегут по Кутузовскому, или идут по метромосту; и что Степа сейчас стоит не перед зданием, а перед невероятных размеров склепом. От этой дикой мысли его охватил ужас… Без людей здание стало братской могилой. Степа чувствовал, как оно умирает. Умирает не потому, что его изнутри разъедает огонь, а потому, что в нем не осталось больше живых людей.

Город – это люди.

Эта простая мысль неожиданно внесла абсолютную ясность в Степины расчеты. Город – это не дома. Не архитектуру и не наследие прошлого послала его спасти царевна. Что там говорил профессор: «Мы подсознание города». Но ведь он имел в виду не город в смысле дома, у домов не может быть ни сознания, ни подсознания, он имел в виду москвичей. Двенадцать с чем-то там миллионов человек, которые живут, радуются, страдают, рождаются и умирают. Именно их и должен был спасти Степа. Теперь это было очевидно. Вопрос только, как.

У Федеральной службы охраны не бывает непредвиденных ситуаций. За годы ее существования все сценарии просчитаны, все ЧП предусмотрены, и реакция на них отработана годами бесконечных интенсивных тренировок. Сотрудники ФСО теоретически готовы к любой внештатной ситуации и знают, ну или должны знать, как на нее реагировать. Когда загорелся город, сигнал поступил на центральный пункт ФСО в Кремле, и о нем сразу же было доложено начальнику личной охраны. Объект как раз в это время работал с документами. Значение этой формулировки точно никто из сотрудников не понимал, вообще-то ее не использовали со времен позднего Ельцина, но последнее время люди из ближайшего окружения нет-нет да и вворачивали в разговор это самое «работает с документами». И многозначительно подмигивали.

Объект был срочно взят под усиленную охрану, и необходимо было принять решение об эвакуации. Вывозить объект через город не представлялось возможным, это было очевидно. Кто-то из младших сбегал и посмотрел на Манежную с Кремлевской стены. Кремль в буквальном смысле слова окружало море огня: пылало здание ИСАА, горел Манеж, охвачено огнем было здание Госдумы и за ним угадывались очертания горящего Большого. По тем же причинам невозможна была и эвакуация по воздуху – вертолеты просто не смогут опуститься и уж тем более потом взлететь над пожаром такого масштаба.

Но непредвиденных ситуаций у ФСО не бывает, поэтому генерал Синицын, ответственный за охрану первого лица, доложил руководителю, что на этот случай предусмотрен план отхода под землей. Несколькими годами ранее по требованию Первого лица под Кремлем была в срочном порядке модифицирована созданная еще при Сталине система подземных ходов, а также проложен еще один, новый, в здание отеля «Балчуг» на другой стороне Москвы-реки. Тоннель начинался под четырнадцатым корпусом Кремля. Попасть к нему можно было на том самом знаменитом «брежневском» лифте, сконструированном для впавшего в маразм генсека, чтобы его можно было на электромобилях по тоннелям между кремлевскими корпусами транспортировать. С подземного этажа можно было попасть – разумеется введя секретный код, – в новый сверхсовременный тоннель. Чтобы его проложить, из Германии был выписан лучший проходческий щит, а оборудование тоннеля доверили швейцарским специалистам, которые раньше много работали в Ливии и которых рекомендовал – при жизни – сам полковник Каддафи.

Тоннель шел на безопасной глубине под Москвой-рекой и заканчивался в фальшивом номере отеля «Балчуг», в просторной комнате со спецсвязью, куда из отеля не вела ни одна дверь. Зато оттуда можно было быстро на специальном лифте спустить «объект» на парковку, загрузить в резервный лимузин и эвакуировать в безопасное место.

С точки зрения Синицына, сейчас эвакуация по тоннелю была лучшим вариантом. Выйдя из просторного лифта, группа офицеров ФСО взяла в плотное кольцо Первое лицо государства и быстрым шагом направилась в тоннель. Синицын шел последним и, оглядываясь по сторонам, был вынужден отметить, что тоннель действительно вышел на славу.

Признавать это ему было неприятно. Ответственным за строительство тоннеля был его конкурент и недоброжелатель подполковник Пирожков, который медленно, но верно поднимался по карьерной лестнице туда, где Синицын его видеть категорически не желал. Но тут Пирожков выступил молодцом, этого нельзя было не признать, подумал генерал, шагая по прохладному, хорошо вентилируемому тоннелю. И чего бы там разные недоброжелатели не придумывали, толк в своем деле этот самодовольный мудак знает.

А недоброжелатели «придумывали» многое. Не далее чем неделю назад ФБК выпустило расследование о движимости и недвижимости подполковника Пирожкова, который неожиданно оказался владельцем новенького особняка в ста метрах от резиденции премьер-министра. Съемками его дворца в ФБК гордились особенно – все-таки не каждый день вот так ловишь целого начальника одной из самых важных спецслужб страны. Подполковник Пирожков, как с удовлетворением вспоминал Синицын, был расследованием страшно недоволен.

Но чего не знали сотрудники ФБК и о чем даже подозревать не мог генерал Синицын, так это о происхождении найденного особняка. Подполковник Пирожков давно хотел переехать поближе к начальству, но ФСО не ФСБ, и особенно разгуляться было негде, пока ему не поручили стройку. Предприимчивый подполковник нашел способы своровать отовсюду, но главным своим достижением он считал кражу существенной суммы в евро с поставок армированного железобетона, который должен быть укрепить конструкцию тоннеля и предотвратить протечки. Речь шла о сущей мелочи: сделать защитную прослойку на пятьдесят миллиметров тоньше, чем было запланировано. Но «сэкономленных» средств хватило Пирожкову на осуществление давней мечты.

Когда группа генерала Синицына шла по тоннелю, как раз сработала бомба в отеле «Балчуг», и сэкономленные миллиметры, которые на бумаге казались делом пустячным, неожиданно оказались критически важными. Давление воды, помноженное на жар пожара, сделало свое дело. В перекрытиях появилась трещинка. Сначала маленькая, потом побольше, и когда первая капля упала на нос генерала Синицына, то было уже поздно.

Кто-то настойчиво дергал Степу за рукав. Он обернулся: Васька-таки нацепил на себя саблю, но от автомата отказался, выбрав себе исправный наган в потертой кожаной кобуре. В сочетании все это выглядело несколько дико, как будто ребенок из начала XIX века решил поиграть в красноармейца. Буденновки только не хватало.

Васька продолжал настойчиво дергать Степин рукав:

– Дядь, ну ты чего стоишь, чего делать-то будем? Дядь?

Степа задумался.

– Ты быстрый? Город хорошо знаешь?

Васька замялся.

– Ну, пока не помер, знал как свои пять пальцев, но давно ж это было…

Возразить Степе было нечего, но, с другой стороны, выбора он тоже не видел.

– Стой тут, жди меня. Я быстро.

Степа повернулся к зданию гостиницы. Пока он стоял и смотрел на пожар, он наметил себе путь наверх. Где-то огонь догорел, куда-то он, кажется, даже еще не дошел, Степа примерно понимал, как ему добраться до крыши. «До звезды» – это выражение Степа знал хорошо, потому что однажды расследовал дело об убийстве руфера, который «хотел первым собрать все звезды». А соперник его не хотел этого допустить. Ну вот теперь свою первую звезду возьмет сам Степа.

– Дя-я-ядь?

Но Степа уже бежал. Он ловко оббегал горящие окна, а где было невозможно, бежал напролом. Ему нужно было добраться до самого верха, чтобы как можно дальше увидеть город. В голове его постепенно созрел новый план. Сидя на «звезде», он видел, что огонь охватил почти весь исторический центр. Если Степина догадка была верна, то зажигательные бомбы, заложенные нежитями, будут взрываться концентрическими кругами от центра к окраинам.

То есть так же, как рос и развивался сам город. А раз так…

Степа прыгнул вниз. Не долетев чуть-чуть до земли, ухватился за тень и ловко приземлился рядом с оторопевшим Васькой.

– Найди всех, кого знаешь. Найди и передай им: мы не спасем центр, мы опоздали, но мы можем спасти город.

Васька слушал Степу с таким выражением лица, что Степа решил для верности еще раз повторить все свои инструкции. Даже после второго раза он не был до конца уверен в надежности мальчишки, но другого выбора у него не было. А инструкции его были простыми.

– Мы не спасем центр, надо спасать окраины. Спасать все районы, до которых еще не добрался огонь. Спасать Митино, Гольяново, Чертаново, спасать Черемушки и Бутово, Марьино и Галыгино, Измайлово и Отрадное!

Васька не знал таких названий, при его жизни Москва была значительно меньше, и этих районов либо совсем не было, либо это были дальние деревни. Однако будучи старательным мальчиком, он внимательно слушал, мотал на ус и молился святителю Алексею, чтобы не забыть мудреные слова Степана.

– Главное, не забудь, надо найти бомбы, вот что самое важное!

– А потом чего? Ну найдем мы бомбы, а дальше с ними что делать?

Дельное замечание. Степа не подумал об этом. Его расчет был простым: нежити и жители Подмосковия ходили по городу одними и теми же тайными тропками, и уж если кто-то может найти бомбы, то это именно они. Но вот что делать дальше… И тут Степу осенило.

– В Подмосковии не работает электроника! Мне объяснял Оракул! А значит, бомбы не смогут взорваться! Тащите их туда!

Васька закивал.

– Ну, я побег?

– Беги!

Глядя вслед убегающему Ваське, Степа надеялся, что недостаток знаний мальчишка все-таки компенсирует своей кипучей энергией, если что и перепутает, то кто-нибудь из старших авось догадается. Или нет. Опять этот вечный раздражающий «авось». Но теперь это уже не его проблема, у него есть другая задача.

Проводив Степу и его отряд, царевна осталась в одиночестве стоять на перроне разоренного вокзала. Она вдруг отчетливо поняла, что Степа не справится. Не потому, что он плох, а просто угроза городу была настолько грандиозной, а силы противника настолько превосходящими, что группа смельчаков могла разве что героически погибнуть, но никак не спасти ситуацию. Этого допустить она, конечно, не могла.

Царевна пошла обратно к собору. Точнее, она собиралась туда пойти, но, выйдя из вокзала, увидела, что улицы Подмосковия пустеют на глазах. Без всяких просьб его обитатели сами решили прийти ему на помощь. По одному, по двое, по трое, пешком и на лошадях, с оружием и без, жители Подмосковия просачивались сквозь свои потайные ходы и двери наверх, туда, где погибал их город. Хутулун решительно направилась наверх – она не могла бросить свой город.

Те, кто умел воевать и мог держать оружие, помогут пожарным выбраться из осады. Хотя, справедливости ради, после паники первых минут многие из пожарных и сами стали отбивать атаки нежитей, а другим пришла на помощь полиция. Те, кто воевать не умел или уже не мог, помогали с эвакуацией, обходя дома и выводя людей из огня. Совсем скоро улицы города наполнили толпы удивленных, даже шокированных, но вполне живых людей, между которыми сновали туда-сюда удивительные и неожиданные обитатели Подмосковия.

Из всех защитников города, не взявших в ту ночь в руки оружия, особенно выделялись двое: Прасковья и ее нечаянный верный помощник Евгений Сергеевич. Пожилой коммунист к своей смерти отнесся предельно отрицательно и долго не мог найти себе покоя, кажется, только в 2013 году перестал донимать обитателей Подмосковия своими жалобами и оставил бесплодные попытки «выбраться на поверхность». На смену отрицанию пришла тоска, и от самоубийства Евгения Сергеевича (можно просто Женя) спасла Прасковья. Она схватила его за рукав, когда он хотел шагнуть в пропасть под Лубянским замком.

Они подружились. Женя рассказывал Прасковье о том, чем жил город после похорон Сталина, как изменилась Москва, он рассказывал ей о мире, который она никогда не видела, и пока рассказывал, понял про себя очень важную вещь. Он не тосковал по Советской власти, коммунизм не имел ни малейшего отношения к его душевным терзаниям, он скучал по уютному миру, в котором он был маленьким мальчиком, любимым сыном своих родителей. И понимание это произвело в Евгении Сергеевиче такие грандиозные внутренние перемены, что он вновь расстроился из-за своей смерти. Жить бы и жить. Они стали неразлейвода, и Евгений Сергеевич сопроводил Прасковью наверх, когда от старости и болезней там, в Москве, умирал ее сын Миша. Они стояли за окном квартиры на балконе и смотрели на то, как вся большая семья собралась у постели умирающего. А перед самой смертью он увидел маму и улыбнулся. И Прасковья была счастлива.

Вот и в эту ночь они вместе спасали тех, кого можно было спасти.

Прасковья все понимала про толпу, и когда они поднялись в одном из спальных районов города, то ее Женя принес ей мегафон, и спокойным, немного строгим голосом Прасковья направляла испуганных москвичей туда, где огонь не достанет их. Вместе они спасли тысячи жизней. И время их закончилось одновременно.

В ту ночь наверху никто не удивлялся причудливому виду обитателей Подмосковия, никто их ни о чем не спрашивал. Как звери, которые на время пожара забывают о своих ролях охотников и хищников, жители Москвы перед лицом беды неожиданно решили показать себя с лучшей стороны.

Отправив Ваську с заданием, Степа и сам побежал. Ему казалось, что времени на исполнение его задания осталось совсем мало. Он схватился за тень от метромоста, в два счета перебрался через реку и бросился в сторону Садового кольца.

От бега шарф, закрывавший нижнюю половину лица, размотался, но Степа думал, что сейчас на него вряд ли кто-то обратит внимание. Улицы были заполнены людьми, которые пытались спастись от огня. В начале пожара кто-то решил убежать от огня на машине, но удавалось это далеко не всем, так что сейчас Степа был вынужден пробираться через заваленную искореженными в ДТП автомобилями улицу, между которыми бежали в разные стороны обезумевшие от ужаса люди. Источников пожара было так много, что никто из успевших выбраться из домов москвичей не понимал, где искать спасения. Степа выбежал на Садовое кольцо и замер.

Наверное, так выглядит ад. Точнее, Степа знал, как выглядит ад лично для него, но для всех остальных геенна огненная, в которой плач и скрежет зубов, должна была выглядеть примерно так.

Садовое кольцо превратилось в огненную пустыню. По обе стороны широкой улицы горели дома. Горело здание американского посольства, горел мрачный жилой дом напротив, модный торговый центр, над ними горела чудовищным алым пламенем высотка на Баррикадной. На Степиных глазах перекрытия верхних этажей не выдержали, и шпиль рухнул в облаке искр куда-то вправо, в сторону метро.

Воздух в пространстве между горящими домами раскалился до того, что у брошенных посредине улицы машин начала лопаться краска, и многие из них начали загораться. Если бы Степа был еще жив, пробраться через эту улицу было бы для него невозможной задачей, но, к счастью, он вовремя умер. За дымом и пламенем Садового он видел высившийся далеко впереди «зиккурат». Ему надо добраться до него, а дальше – разберемся.

Он, не останавливаясь, бежал вперед и на пересечении Баррикадной и Садового врезался во льва. Лев в буквальном смысле слова вынырнул из огня и дыма и кинулся Степе под ноги. Секунду они смотрели друг на друга: два существа, которые никогда бы в других обстоятельствах не могли встретиться, а потом каждый бросился бежать дальше. Степа бежал к «зиккурату», а лев – лев просто бежал. Он был еще совсем юным, он родился в зоопарке, и жизнь его к подобным испытаниям не готовила. Кто-то из сотрудников зоопарка, спасаясь, открыл ему клетку, и лев – его звали Сима – побежал. «Огонь» равно «бежать». Тут не было вариантов и неправильных ответов. Но куда именно бежать? Куда бы ни повернул Сима, всюду его встречал жар и едкий дым, и поэтому он в ужасе и отчаянии бежал просто наугад. Куда глядели его львиные глаза.

Он не придал никакого значения столкновению со Степой и просто бежал дальше, пока не нашел себе убежище в дворницкой дома № 4 на улице Спиридоновка. Там прятался дворник, но они со львом решили – и это был выдающийся пример невербальной коммуникации, – что разберутся с тем, кто кого будет есть, после пожара. Лев улегся на пол и поплотнее прижался к дворнику. А дрожащий дворник гладил его густую подпаленную шерстку и говорил ему, что все будет хорошо. Обязательно будет.

С появлением в городе Степы и его помощников пожар Москвы постепенно превратился в «битву за Москву». У пожарной части на проезде Серпа и Молота бой шел уже пятнадцать минут. Пожарные укрылись в здании, а снаружи военные из близлежащей части Росгвардии отчаянно проигрывали бой нежитям. Последний уцелевший военный укрылся за брошенным автобусом и остервенело отстреливался.

Неожиданно раздались крики, и к зданию части подскакали трое всадников. На их стороне был эффект неожиданности, и у группы нежитей, сосредоточившейся на стрельбе по последнему солдатику, не было никаких шансов.

– Выезжайте, выезжайте, мы прикроем!

Польский крылатый гусар в потемневших от времени доспехах ожесточенно махал рукой вылезшему из укрытия пожарному. Пожарный давно перестал понимать, что происходит вокруг, и как любой человек, оказавшийся в стрессовой ситуации, он перестал думать и подчинился своим инстинктам. Инстинктам, привитым ему и его товарищам годами тренировок. Сначала потушить пожар, а потом уже обсуждать накопившиеся вопросы.

Одна за другой пожарные машины стали выезжать из ворот части. Уцелевший солдатик выглянул из своего укрытия, чтобы получше рассмотреть своих спасителей. Кроме крылатого гусара в разъезде, который пришел ему на помощь, был коренастый азиат в меховой шапочке и рыжеволосый мальчишка в буденновке. Но это было не самое необычное. Бог с ней, с одеждой и оружием, оно как раз было максимально современным, все трое очевидно были мертвы. Так же как и их лошади… Раны, смертельные раны, можно было разглядеть на телах всех участников развернувшегося у входа в пожарную часть боя. Солдатик хотел окликнуть всадников, может быть, все-таки что-то спросить, но они, не дождавшись, галопом мчались через сквер к Яузе.

В то же время недалеко, в Сокольниках, шел бой за самую старую сохранившуюся пожарную часть Москвы: ПЧ № 12, также известную как Сокольнический дом с каланчой. Хотя назвать происходящее боем было бы некоторым преувеличением. Последние двадцать минут пожарные были заперты в части, не смея показаться наружу. Засевшие с другой стороны улицы нежити поливали старенький дом шквальным огнем.

– Связи нет, связи нет! Никакой!

Начальник ПЧ № 12 Олег Волков кричал то ли на своих подчиненных, то ли на телефон в руке, превратившийся в кусок бессмысленного пластика. Пожарные умеют тушить огонь, но как поступать, когда твою часть осаждают вооруженные враги? Этому никого из присутствующих не учили.

Волков знал, что вверенной ему для руководства части больше ста лет, он даже достаточно знал истории этого легендарного дома, чтобы развлекать иногда экскурсии школьников интересными анекдотами. Вот тут, например, прятался однажды Ленин, а на каланче еще сто лет назад стоял часовой и высматривал пожары. Сейчас, разумеется, мысли его были заняты совсем другим. А зря. Благодаря богатой истории ПЧ № 12 прочно ушла корнями в Подмосковие, и, в отличие от других частей, здесь помощь пожарным пришла не снаружи, а изнутри.

Позднее майор Волков готов был поклясться перед свидетелями, что он не знает, откуда в его кабинете появились два вооруженных мужика. Как будто каменная стена выплюнула их: вот их нет, а вот они есть. Очень настоящие. Один пухленький, в старом костюме и с лицом утопленника, другой – коренастый мужик с бородой лопатой, в подвязанной рубахе и лаптях. Из уха у мужика торчало сапожное шило. Не было их тут секунду назад!

– Товарищ, в сторону отойдите, не загораживайте проход. В сторону давайте!

Подчиняясь властному голосу полного мужчины, Волков робко отошел, выпуская Вадима Семеновича и палача Мирона из своего кабинета. Вадим Семенович волок за собой пулемет, в котором Волков опознал легендарное оружие Гражданской войны – пулемет «максим». Мужик в лаптях легко нес на плече РПГ. Через плечо у него была перекинута холщовая сумка, в ней Волков разглядел несколько снарядов. Выйдя в коридор, мужик направился к лестнице, ведущей на вершину каланчи.

Прошло несколько минут, и с улицы сначала послышались взрывы, а потом стрекот пулемета. Воцарилась тишина.

В кабинет к Волкову снова заглянул пухлый мужчина со страшным лицом:

– Все, товарищ, можете работать. Никто вас больше не задерживает.

И через минуту из ворот пожарной части выехали четыре автомобиля, чья помощь так нужна была сейчас городу.

Где-то в районе Третьего кольца пожарные машины были вынуждены притормозить – здесь дорогу перегородил перевернувшийся грузовик, за которым укрылись странные люди в черном. Пожарные не знали слова «нежити», и в темноте нападавшие казались им людьми. Но тут на помощь им пришел слон. Пока его наездники – Мухаммед и друг его Савелий, погибший от рук воинов Тохтамыша, – справились с группой нежитей, слон сдвинул грузовик и освободил дорогу.

Водитель пожарной машины не удивлялся. У него на это не было душевных сил. Он помахал слону рукой и нажал на газ.

Степа почти добежал до «зиккурата». Садовое утонуло в дыму, и громада небоскреба была для него единственным ориентиром. Он на секунду остановился, услышав непривычный шум. В небе над городом показался гигантский самолет. Степа не очень разбирался в авиации, но легко догадался, что видит пожарный самолет, который попробует потушить ад вокруг него.

Самолет снижался, он шел уже на предельно низкой высоте, почти на уровне последних этажей высоких домов. И тут Степа увидел нежитей.

Они карабкались по стенам высокого дома – проворно и ловко, как обезьяны, они выбрались на крышу, и когда самолет приблизился, то прыгнули. Вся стая облепила блестящее тело самолета. Самый крупный нежить нырнул в двигатель, который моментально загорелся и перестал работать, другие бросились разбивать окно кабины пилота, один за другим исчезая внутри. Самолет накренился сначала в одну, потом в другую сторону, а потом неожиданно клюнул носом и рухнул на город. Волна пыли и обломков прокатилась по Садовому. Степа бросился бежать изо всех сил.

Фомич ходил по своей церквушке как тигр по клетке. Отец Мафусаил, который усилиями Лизы был в полуразобранном состоянии, следил за ним и пару раз даже открывал рот, чтобы что-то сказать, но потом закрывал его снова и продолжал следить за метаниями старого дезертира.

– Все побежали, все герои! Герои они, видите ли!

Фомич пнул ногой тяжелый подсвечник, и свечи разлетелись по каменному полу. Резкий звук, кажется, вывел его из истерического состояния. Фомич сел на пол и обхватил голову руками.

– А ты, ты чего молчишь, отец Мафусаил? Тебе ведь всегда есть что сказать?

– Ты знаешь, что я скажу.

Фомич горько сплюнул и полез в карман ватника за махоркой.

– Знаю.

Несколько минут прошли в тягостном молчании. С самокруткой у Фомича не складывалось никак, и в итоге он со злобой высыпал махорку на пол церкви и снова встал.

– Я вот всю жизнь боюсь. Всю жизнь не хочу умирать. Когда мальчишкой был, не хотел, чтобы меня в Гражданскую зарубили. Тогда никто особенно не смотрел, кого рубят. Боялся. Потом бандиты пришли – тоже все село в страхе держали. Потом на войну меня забрали…

Отец Мафусаил слушал Фомича. Он знал эту речь, старик заводил ее за десятилетия знакомства не один раз.

– И все время я боялся. А почему? Что такого страшного в смерти? Никогда у меня жизни хорошей не было. Ни единого дня, чтобы ел досыта или пил или чтобы слово мне кто хорошее сказал. Никогда в жизни счастья не видал, а умирать все равно страшно.

Фомич обернулся и посмотрел на отца Мафусаила.

– Знаешь что, товарищ…

Но тут Фомич, видимо, решил, что словарный запас его недостаточно богат, чтобы объяснить пришедшую ему в голову мысль. Он в несколько шагов пересек церковь и начал ожесточенно разбирать кладку вокруг отца Мафусаила.

– Поможешь мне. Нечего тебе за стеной отсиживаться, засиделся.

Отец Мафусаил не стал возражать, и когда Фомич освободил ему руки, то стал даже помогать.

– И чего теперь? – спросил освобожденный священник, с любопытством оглядывая церковь. Он был примерно на голову ниже Фомича, но зато шире в плечах и мускулистее.

– А теперь будем фрица будить. У меня дело к нему есть.

И Фомич решительно направился к самолету.

Мертвому было страшно, и от страха он все сильнее и сильнее нажимал на газ, заставляя свой дорогой и очень мощный автомобиль ехать быстрее и быстрее. Город горел. То тут, то там в воздух взмывали столбы огня. Несмотря на то что Мертвый гнал строго по центру Садового, умело объезжая то по соседнему ряду, то по встречке остановившиеся машины, то и дело в его автомобиль попадали осколки камня от взрывающихся домов. Он был почти рядом, когда полыхнул театр кукол, а за ним как карточный домик сложилось здание ГАИ. Машину Мертвого окатило облаком пыли и битого стекла, машина дернулась – переднее колесо налетело на кусок раскаленной арматуры. Мертвый вывернул руль вправо, пытаясь увести машину на пустой тротуар, и резко нажал на тормоз.

Теперь Антону и Лизе уже не надо было угрожать, чтобы они не шевелились: оба вцепились в Мертвого как в свою последнюю надежду. Сквозь пыль, дым и невероятный жар все трое бросились вперед, туда, где виднелся стеклянный холл «зиккурата».

Степа точно знал, куда ему бежать – в гигантский дом на Садовом. Степе он был хорошо знаком, «зиккурат» стоял совсем рядом с Петровкой, и он регулярно проходил мимо него. Сам бы он никогда не назвал здание «зиккуратом», в его словаре такого слова не значилось, и гордость Игоря Валерьевича для Степана была всего лишь «гигантской каменной херней».

Степа окончательно освоился в роли Тени: теперь путешествовать между тенями – в одну нырнул и из другой вынырнул – и использовать свои новые способности для него казалось таким же естественным делом, как когда-то дышать. Где-то он бежал по асфальту, где-то перемещался между тенями, и расстояние от Баррикадной до Тверской он преодолел меньше чем за минуту. Добежав до выезда из тоннеля, Степа остановился: Оракул не сказал, где именно ему искать Воробьева. Здание большое, куда теперь? Инстинкт и сотни просмотренных второсортных фильмов подсказывали Степе, что злодей всегда живет на последнем этаже. Но когда речь идет о судьбе города, стоит ли доверять кинематографическим штампам?

Повсюду вокруг Степы бежали люди. Садовое заполнялось толпами испуганных москвичей, пытавшихся спастись из горящих домов. И Степа увидел, что между ними снуют знакомые ему фигуры – жители Подмосковия. Причудливые и пугающие, они звали людей, направляли их и вели туда, где еще можно было скрыться от огня, – к метро. Степа побежал вдоль людского потока в сторону своей цели и увидел, как в «зиккурат» вбежал Мертвый с Антоном и Лизой. Вот и ответ на Степин вопрос – Мертвый точно знает, где его хозяин.

Когда Мертвый с Антоном и Лизой забежали внутрь, дорогая шумоизоляция здания немного приглушила гул пожара за окнами. Холл был пуст. Мертвый знал, что по регламенту здесь всегда должны находиться двое охранников, еще пятеро патрулировали здание от парковки до самых верхних этажей. Но здесь никого не было – вместе с неудачно задержавшимися на работе сотрудниками охрана сбежала из «зиккурата» при первых признаках опасности.

Мертвый, Антон и Лиза пересекли просторное помещение и подошли к почти незаметной двери личного лифта Игоря Валерьевича. Как и положено большому руководителю, товарищ Воробьев не ездил вместе с сотрудниками. У его лифта было всего три остановки: парковка – для ежедневного пользования, холл – чтобы иногда встречать особо важных гостей. И, конечно, его пентхаус. Мертвый приложил карточку-пропуск к ридеру, и лифт бесшумно распахнулся. Когда он тронулся, Лизе показалось, что она взлетает на самолете – она испытала то тянущее чувство в самом низу живота, которое обычно испытывают, когда несущий вас огромный лайнер отрывается от полосы и начинает полет. Лифт был скоростным, чтобы, не дай бог, большой руководитель не потратил лишней секунды своего драгоценного времени впустую. Он доставил пассажиров к месту назначения за несколько секунд, но как только двери бесшумно открылись на последнем этаже, здание потряс взрыв.

План Игоря Валерьевича не предусматривал пожара в его любимом «зиккурате». Напротив, он собирался отсюда безопасно наблюдать за происходящим и, лишь удостоверившись в том, что все прошло удачно, покинуть офис на вертолете. Бомба в его здании, которую нежити заложили самостоятельно, была идеей Гостя. И он, сидя на самой вершине «зиккурата», чувствовал, как все здание ходит ходуном от чудовищного взрыва, как поднимается снизу вверх ударная волна и идущая за ней стена огня. Гостю было все равно, до него ни волна, ни огонь не дойдут, а ему сейчас важнее всего было быть именно здесь.

Гостем это существо называл Игорь Валерьевич. Найденное им слово было его неосознанным компромиссом с собственным разумом: как серьезный человек, он не верил в сказки и сверхъестественных существ, поэтому, однажды столкнувшись с таким, был вынужден придумать хотя бы какое-то понятное определение. «Гость» звучало достаточно нейтрально. Но на самом деле существо, устроившееся сейчас на вершине небоскреба, называло себя иначе: если Хутулун была царевной Подмосковия, то он был царем. Царем нежитей, воплощением пластмассового мира перестроенных домов, королем замурованных душ и изуродованных каменных тел. Царь медлил и смотрел на город. Его не интересовал пожар как таковой, он не наслаждался его видом и не упивался собственным успехом. Как зверь, он впитывал запах гари, который означал для него свободу. Каждый новодел, уничтожаемый пожаром, делал его капельку свободнее, чуть-чуть, но заглушал бесконечный нескончаемый крик в его душе и делал его боль чуть менее острой. А когда город сгорит целиком, крик этот стихнет навсегда, и он будет свободен.

Царь нежитей втянул широкими плоскими ноздрями ночную гарь еще раз и стал медленно сползать со шпиля здания на крышу. Удостоверившись, что все идет как надо, он хотел поговорить со своим человеком. В последний раз.

Командир воздушного судна, летчик МЧС, опытный пожарный, налетавший больше нескольких тысяч часов, Сергей Семенович Козловский напряженно смотрел в окно, стараясь держать самолет БПЕ-200ЧС ровно. События последнего часа слились для Сергея Семеновича в какой-то бесконечный тяжелый кошмар. Срочный подъем, приказ вылетать в Москву. Само по себе это указание было абсурдно – самолеты не тушат пожары в городах, это так не работает. Потом обрывочные сведения, которые они слышали с земли, – город горит практически весь, в городе стрельба, жертв больше сотни тысяч…

Им было велено начать тушить центр Москвы, наиболее пострадавший от пожара. Кроме того – и вот это его, честно сказать, волновало больше всего, – буквально пятнадцать минут назад разбился при необъяснимых обстоятельствах второй БПЕ-200ЧС, который взлетал непосредственно перед ними.

Когда они еще только подлетали к Москве, борт стало сильно трясти – пожары создавали невероятно сильный поток теплого воздуха, который поднимался и смешивался с холодным воздухом в облаках. Теперь ему с напарником Алимом приходилось уделять все внимание тому, чтобы машина просто шла ровно.

Сергей Семенович опустил самолет ниже облаков – они уже пролетели границу города, и надо было снижаться. Он посмотрел вниз и ахнул.

– Еб вашу мать, какой пиздец…

Алим удивленно взглянул на старшего – на его памяти Сергей Семенович ругался матом один раз, да и то в ситуации, когда не выругался бы только святой: на базе один из коллег, сдавая задним ходом с парковки, переехал ему ногу. Он тоже посмотрел на город и присвистнул.

Центр Москвы пылал. Несмотря на глубокую ночь, как прикинул Алим, видимость над городом была не хуже, чем в яркий солнечный полдень.

С момента взлета они не перекинулись, кажется, ни единым словом. Только сосредоточенно вели машину: взлет, полет на водохранилище, забор воды, взлет в Москву. Но сейчас Алиму остро захотелось простого человеческого общения, уж слишком вид из самолета был похож на конец света.

– Сергей Семенович, как же так вышло-то? Как мы это все тушить будем?

Вопрос был далеко не праздный. БПЕ-200 используется исключительно для тушения очагов возгорания вне городов. Горящая нефть, лесные пожары – это да, это самое оно, но сбросить двенадцать тонн воды с малой высоты на скорости двести километров в час на место, где стоят дома и живут люди… Последствия такого пожаротушения могут быть страшнее самого пожара. Начиная от разрушения домов и заканчивая человеческими жертвами.

Сергей Семенович не очень понимал, что ответить. Судя по тому, что он видел внизу, его начальство исходило из понятной гипотезы: живых в эпицентре пожара не осталось, так что самое важное – предотвратить его дальнейшее распространение.

– Как обычно тушили, так и сегодня будем… Ну а какие у нас еще варианты?

Он ответил Алиму излишне сердито, но ничего. Он потом извинится.

Сергей Семенович еще раз напряженно выглянул в окно. В целях безопасности им было велено лететь выше, чем разбившийся борт, но выше для самолета пожаротушения – все равно довольно низко. Из окна обоим пилотам прекрасно был виден горящий город, хотя все их внимание было полностью сосредоточено на управлении самолетом. Многоэтажные здания, огонь, что может быть опаснее?..

– Что за чертовщина!

Алим резко повернулся на голос КВС и посмотрел в окно: из-за реки в их сторону летел самолет. Даже на большом расстоянии было понятно, что старый.

– У него на крыльях свастика! Я знаю эту модель, это «Хенкель»! На таких в войну немцы летали…

Сергей Семенович был готов поверить, что конкретно этот «Хенкель» войну точно прошел. Самолет был старый, весь в дырах, стекло защитного купола пробито и… Он даже отпустил штурвал и протер глаза. За сдвоенным пулеметом сидел старик в советской форме. Он приветливо помахал пилотам рукой.

Уве уверенно вел самолет над горящим городом. Он посмотрел вниз и тут же подумал, что сейчас им бы очень гордилась мама, сейчас он поможет спасти тот город, который когда-то бомбил. В этом было что-то очень правильное, и Уве почувствовал радость и благодарность Фомичу с отцом Мафусаилом за то, что ему дали такую возможность.

Что-то стукнуло о дно пожарного самолета. Сергей Семенович глянул на доску приборов, и в тот же момент в ухе у него грубо и хрипло закричала рация:

– Подымай, подымай свое корыто выше, тебя иначе на землю утянут!

Стук усилился. Как будто по корпусу самолета кто-то бежал. Не дожидаясь, пока вмешается командир, Алим сам потянул штурвал, поднимая самолет выше.

Взрыв застал Степу врасплох, он только добежал до дверей здания, когда земля заходила ходуном у него под ногами. Инстинктивно он подпрыгнул, но ближайшая тень оказалась слишком низко, и он побежал, стараясь обогнать неумолимо накатывавшую на него волну взрыва. Он бежал по «зиккурату» вверх сквозь дождь из бьющегося стекла. Обогнать ударную волну, идущую со скоростью двадцать четыре километра в секунду, даже для супергероя – дело непростое: Степа на мгновение остановился, дав волне пройти сквозь него, и юркнул в разбитое стекло прежде, чем до него докатилась стена огня.

Он оказался в обычном офисном помещении – перегородки, скучные столы, одинаковые компьютеры и пустой кулер в углу. Кое-где на перегородке на уровне глаз сидящего сотрудника были пришпилены открытки или фотографии детей, на каких-то столах стояли забытые чашки, где-то валялся недоеденный бутерброд из автомата. Секунду спустя взрывная волна смела хлипкий офисный быт, и комната наполнилась дымом и огнем. Но за эту секунду Степа успел выскользнуть в коридор и на лестничную клетку. После взрыва особых сомнений у него не оставалось – наверх было единственной опцией, потому что никого живого внизу он точно не найдет.

Игорь Валерьевич сидел за шикарным столом и смотрел на дверь. Он специально сел спиной к окну, чтобы не видеть пожара. Ему казалось, что эта поза как-то подчеркивает не только значимость исторического момента, но и его особую роль – крутые мужики не смотрят на взрывы. Но когда здание потряс взрыв, комната содрогнулась так, что дорогое кресло Игоря Валерьевича отлетело к противоположной стороне комнаты вместе с ним. Выбравшись из-под тяжелой мебели, он стоял на четвереньках и пытался отдышаться. Лицо его побагровело от страха и возмущения.

Дверь со стуком распахнулась, и Игорь Валерьевич дернулся от неожиданности, больно ударившись локтем о ножку поваленного кресла.

Первыми в кабинет вбежали Лиза и Антон. Они сделали несколько шагов и замерли в нерешительности. И дело было даже не в том, что ни Антон, ни уж тем более Лиза не понимали, что именно им надо делать. Нет. Уж больно страшный и величественный вид открывался из окна, в которое только что гордо отказывался смотреть хозяин кабинета.

Лиза робко шагнула к окну, чтобы получше рассмотреть пылающий город. Она услышала страшный рев мотора, и довольно низко – значительно ниже, чем вообще положено летать самолетам, – над небоскребом пролетел странный гигантский самолет, преследуемый самолетиком поменьше. Лиза дернулась подойти еще ближе, но ее схватил за руку Антон – комната тихо вибрировала, треск разгорающегося пожара становился с каждым мгновением все громче, и Антону показалось небезопасным подходить к большому панорамному окну.

Игорь Валерьевич все еще не оправился от унизительного падения. Лишний вес и отсутствие регулярного спорта дали о себе знать – он никак не мог подняться и тихо сипел, стоя на четвереньках.

Мертвый вошел сразу же за Антоном и Лизой и тоже замер. Он оглядел привычную ему комнату. Зафиксировал для себя вид из окна. Удивился пролетевшим самолетам. Оценил, что Антон и Лиза никуда не могут сбежать. И лишь после этого, убедившись в том, что пространство под его контролем, повернулся к начальнику. Он быстро подошел к Игорю Валерьевичу, бережно поднял его, взяв за руку повыше локтя. Подкатил кресло на прежнее место. Его движения и поступки были инстинктивными. Мертвый пока не понимал, как дальше будут строиться его отношения с руководителем, события последних минут дали ему много новых поводов для размышления. Но пока прежние мысли и годы практики и заботы об Игоре Валерьевиче взяли верх.

Игорь Валерьевич немного помотал головой, пытаясь поймать ощущение равновесия. Пришедший в себя Воробьев быстрым и уверенным шагом пересек кабинет и сел за стол. Повернувшись снова спиной к окну, он хрустнул костяшками, как бы разминаясь, и так же, не говоря ни слова, оглядел вошедших. Внимательно посмотрел на Лизу, растрепанную и в саже, как бы внутренне рисуя себе ее портрет для дальнейшего самостоятельного изучения. Мельком глянул на Антона и остановил свой взгляд на Мертвом. Нельзя сказать, чтобы Игорь Валерьевич любил своего сотрудника, но какую-то симпатию он к нему, пожалуй, испытывал. Все-таки они давно вместе. Вот и сейчас он смотрел на Мертвого выжидающе – ему было важно, как отреагирует его сотрудник, станет ли он в этот исторический момент его соратником или же останется всего лишь псом?

Пауза затянулась. Треск пожара и нарастающий жар постепенно становились невыносимыми, но, казалось, никто из находящихся в комнате людей не хотел быть первым, кто нарушит зловещую тишину. Ведь, нарушив ее, нужно будет сделать выбор, встать перед необходимостью совершить поступок. Или не совершить…

Игорь Валерьевич потерял терпение. Мертвый не смотрел на него, казалось, он был загипнотизирован видом происходящего за окном. Игорь Валерьевич переборол желание самому бросить взгляд на город и вместо этого сказал:

– Ну что, Мертвый, как тебе вид? Похорошела Москва при Игоре Валерьевиче, а?

Он, довольный шуткой, ухмыльнулся.

Мертвый повернулся к начальнику. Впервые в жизни он действительно не знал, что сказать. Слова Воробьева потрясли его даже больше, чем разгорающийся за окном пожар. В них он услышал не цинизм, а равнодушие. Говорят, что обожженные в пожаре люди потом всю жизнь как-то по-особенному боятся огня. Это не так. Мертвый знал это лучше всех. Обожженные в пожаре и выжившие боятся не огня, а смерти – ведь они видели ее вблизи в самом ее страшном обличье. Мертвый тоже видел Смерть, он глядел ей в глаза, и он на всю жизнь запомнил ее лицо. И проникся к Смерти искренним уважением. Как к тому единственному сопернику, которого невозможно победить, как к самой неумолимой силе в мире. Он помнил всех, кого он убил в своей жизни. И на войне, и на службе у Игоря Валерьевича. Их было не так много – прошедшие школу жизни девяностых помнят, что не обязательно топить в крови вообще всех, достаточно показательно казнить самых борзых, и остальные успокоятся. Мертвый помнил всех поименно. Он иногда ходил к ним на кладбище. Лиза не знала, да и Антон не знал, что Мертвый первым пришел на могилу Сони, когда с кладбища все ушли. Не из сожаления или сострадания, а из уважения.

И глядя на погибающий город, Мертвый думал не об огне, он не вспоминал свой опыт; он думал о Смерти и о том, что столь массовое жертвоприношение – это оскорбление. Пренебрежение даром. Он повернулся к Игорю Валерьевичу, намереваясь что-то сказать; он пока даже сам не решил, что именно, но Игорь Валерьевич все и сам понял. Он презрительно хмыкнул, глядя на растерянное лицо Мертвого.

– Пес. Был псом, псом и сдохнешь.

Дорогое кресло сделало пол-оборота. Игорь Валерьевич посмотрел на сына.

– А ты?

Но Антону нечего было сказать. Пока Мертвый вез их с Лизой в «зиккурат», он просчитал все возможные варианты развития событий. Сидя в машине, он в панике перебирал все слова, которые мог бы сказать отцу, все аргументы, которые он мог бы привести. Но, стоя перед ним, он ясно понял, что слова бессильны.

Как часто бывало с ним, он вдруг подумал совершенно нелепую мысль, которая забралась к нему в голову и отказывалась выходить. «Вот я, – думал Антон, – я прочитал кучу комиксов и посмотрел множество сериалов и фильмов про суперзлодеев, я знаю, как они выглядят. Ну как угодно, но ведь не так… Даже самые человечные и приземленные злодеи типа Уилсона Фиска из «Сорвиголовы» излучают ощущение мощи. Тихой силы, решительности, уверенности в себе». Он смотрел на отца, на его багровое лицо, седеющие на висках густые волосы, морщины, двойной подбородок, который, очевидно, в ближайшем будущем станет тройным. Перед ним сидел бюрократ. Функционер. Но никак не злодей. И тем не менее…

– Папа…

Это, пожалуй, было единственное, что хотел сказать отцу Антон.

Когда Мертвый посадил своих пленников на заднее сиденье автомобиля, он не учел, что Антон знает эту машину не хуже его самого. Он отлично знал, что у Мертвого всюду были тайники, чтобы он мог дотянуться до оружия из любого места в машине и быть готовым к любой экстремальной ситуации. Пока Мертвый завороженно смотрел на пожар и пытался увернуться от препятствий, Антон нащупал тайное отделение между задними сиденьями и вытащил оттуда небольшую аккуратную «беретту». Конечно, она была заряжена. В последующей суматохе Мертвому и в голову не пришло снова обыскать своих пленных, и Антон поднял пистолет и направил его в лицо Игоря Валерьевича. В глазах у него стояли слезы.

– Папа!

Степа бежал вверх по лестнице. Взрывная волна разрушила часть перекрытий, и слово «бежал» не совсем точно описывало способ его передвижения – он прыгал, скакал и карабкался. В здании сработала пожарная сигнализация, и к дыму и огню, подступавшим снизу, добавились вой сирены и потоки воды с потолка. Степа решительно преодолевал этаж за этажом, пока не оказался у внушительных размеров двери, отделявшей покои Игоря Валерьевича от лестничной клетки. В прежние времена такая почти сейфовая дверь остановила бы Степу, но сейчас он немного разогнался на узкой площадке и вынес дверь вместе с частью стены.

В фойе перед кабинетом Игоря Валерьевича было пусто. Степа медленно шел, разглядывая минималистичный дизайн – он предполагал увидеть более традиционный чиновничий стиль «дорого-богато», который неоднократно встречал в приемных больших начальников, но неожиданно у второго самого могущественного человека в стране оказался хороший вкус. Так же как и в кабинете, здесь не было ничего лишнего: мраморная черная стена, дубовый темный паркет, изящный стол для секретарши и гигантское окно на весь этаж. Паркет заливала вода, из потолочных светильников работала максимум треть, но в помещении было светло как днем – сполохи пожара ярко освещали его, наполняя комнату тенями. Степа благодарно шагнул в ближайшую и растворился, подбираясь к открытой двери.

Степа успел. Он появился за спиной Антона, когда тот нажал на спусковой крючок. Степа не мог уже отвести руку Антона, но он бросился на пол и в подкате вышиб кресло из-под Игоря Валерьевича. Его модный дизайнерский стол был без передней панели, поэтому довольно крупный Степа без труда прокатился под столешницей и ударил двумя ногами по ножкам кресла. Игорь Валерьевич ойкнул и во второй раз за десять минут растянулся на полу. На этот раз на спине, заодно больно ударившись затылком о паркетный пол.

Пуля пробила стекло прямо в том месте, где только что была голова Игоря Валерьевича. Секция стекла треснула и с грохотом обвалилась, частично засыпав осколками скрючившегося на полу Воробьева.

– Дети не должны убивать своих родителей.

Степа поднялся во весь рост и пристально смотрел на Антона.

– Не должны.

И Антон заплакал. Наверное, сейчас был не самый подходящий момент, но что уж поделать – иногда приходится плакать, невзирая на обстоятельства.

Лиза сделала несколько шагов в сторону Антона, Мертвый, вышедший из оцепенения, дернулся, чтобы остановить ее, схватить и не пускать, но потом передумал и просто встал рядом. Он все еще прокручивал в голове какую-то важную мысль, которая должна была для него закончиться окончательным решением. Вероятно, даже судьбоносным. Поэтому думал он ее тщательно. Выстрел ненадолго вывел его из ступора. Он посмотрел на Степу, но посмотрел совершенно равнодушно. С легким разочарованием и даже укором, как будто хотел сказать ему: «Что же ты не предупредил меня, что я воюю не туда…»

Степа подошел к Антону. За окном горел город. У Степы была цель, у него была миссия, он должен быть спасти тысячи, если не сотни тысяч, но почему-то ему казалось сейчас самым важным сказать этому парню, что все будет хорошо. Что он уберег его от чего-то страшного, чего-то, что схватило бы его и не отпустило бы уже никогда.

На этот раз Игорь Валерьевич поднялся самостоятельно. Он в ярости отпихнул стул и выпрямился во весь рост. Отблески пламени играли на его покрытом потом лбу, ветер, ворвавшийся из разбитого окна, трепал приглаженную прическу.

Он смотрел только на сына. Смотрел со смесью возмущения и восхищения. И впервые за долгие годы он вдруг стал похож на живого человека. Сильная эмоция вызвала к жизни в нем что-то давно уснувшее под толстым слоем привилегий и власти.

– Ты…

Игорь Валерьевич что-то хотел сказать, но его опередила Лиза.

– Зачем?

Она на самом деле хотела сказать гораздо больше. Хотела назвать его всеми доступными ей дурными и бранными словами, хотела обматерить с головы до ног, хотела выдернуть каждый волос на его голове. Не за город, за любимую сестру, которую он бессмысленно у нее отнял. Но сказать у нее вышло только короткое слово «зачем», которое и прозвучало-то тихо-тихо.

Игорь Валерьевич услышал вопрос и повернулся. Глаза его горели.

– Зачем? Для чего тебе все это?

Тот же вопрос задал уже Антон.

Степа замер. Ему тоже было любопытно, но, в отличие от всех остальных присутствующих, он не потерял самообладания и не дал чувствам взять верх. Пока Лиза с Антоном отвлекли внимание Мертвого и Воробьева, Степа откуда-то достал оружие и навел автомат на Игоря Валерьевича, а пистолет – на Мертвого.

– Что значит – зачем? На твоих глазах творится история, а ты задаешь мне идиотские вопросы?! – Игорь Валерьевич кричал. Он кричал так сильно, что изо рта у него вылетала слюна с капельками крови. – Ты думаешь, что я как опереточный злодей буду сейчас тебе объяснять свои решения? Ты никто! Вы все – никто!

– А ты, значит, все? – Антон побелел от напряжения. – Какая история, зачем? Как можно вообще думать об этом? Ты город, бля, спалишь сейчас! Там люди! Там миллионы людей!

Игорь Валерьевич снисходительно улыбнулся.

– Наивный мальчишка. Ты просто не понимаешь…

– Чего я, бля, не понимаю? Что мой отец решил стать новым Геростратом? Уничтожить город? Чтобы что? Чтобы он Наполеону не достался? Тебя лечить надо!

Улыбка сползла с лица Воробьева, уступив место холодной ярости. От слов Антона он дернулся так, будто сын его только что ударил.

– Уничтожить? Дурак. Дурак! Я войду в историю как человек, который восстановил город после страшной трагедии!

Игорь Валерьевич не обращал внимания на вооруженного Степу и наставленный на него автомат. Он вышел из-за стола и вплотную подошел к Антону.

– Через несколько дней, когда пожар закончится и город догорит, я объявлю о том, что моя корпорация за свой счет восстановит все! Дома станут лучше и красивее! Я верну все, как было, только лучше и новее! Не будет больше никакого старья, никаких ветхих дворцов и облезлых церквей, никакого мусора! Никаких пробок! Только прямые широкие улицы! Все будет лучшим! И это будет мой дар городу и людям. Я войду в историю как человек, который построил Москву! Как второй основатель этого города!

Казалось, Игорь Валерьевич даже стал выше, произнося свой вдохновенный монолог. Он упивался своими словами, не видя, какую реакцию они вызывают у стоявших перед ним людей. Пораженные громом, они стояли и смотрели на него со смесью ужаса и восхищения.

Погруженные в разговоры, они не заметили, как в комнате стала сгущаться мгла. Как сначала по углам заплясали густые тени, а потом и за окном, по всему большому залу темнота сгустилась и стала осязаемой…

Тренькнул об пол осколок оконного стекла, который ветром выдуло из разбитой секции. Игорь Валерьевич обернулся.

Царь нежитей лениво сползал сначала со шпиля здания, потом с крыши, растягивая удовольствие и упиваясь ощущением нарастающей свободы. Ему не было дела до людских отношений, они все равно все сгорят, эти бессмысленные людишки. Но ему было любопытно.

Он постепенно тихо проник в комнату, опутав весь последний этаж собой как плотным черным коконом и с интересом слушал разговор…

Слова Воробьева потрясали его. То человеческое, что все еще оставалось в Игоре Валерьевиче удивительным образом, ускользнуло от царя нежитей. Ведь нежити были функцией, порождением города, а не самостоятельными существами, они понимали простые чувства и инстинкты, но сложные чувства, те самые чувства, которые и отличают людей от животных, были им неподвластны. Царь был уверен, что его человеком движет голод и ярость, что он станет союзником и вместе они уничтожат город. Но построить заново… Весь его план, все его мечты о свободе, все пойдет прахом, если он не остановит этого человека.

Игорь Валерьевич обернулся на звук разбитого стекла. Он хотел что-то сказать еще, но царь протянул в комнату свою толстую черную щупальцу и одним движением выбросил Игоря Валерьевича в красивое панорамное окно.

– Давай, Уве, давай, родненький, поднажми!

Фомич вошел во вкус. После того как они с отцом Мафусаилом разбудили Уве и вместе вытащили самолет из крыши церкви, что оказалось значительно проще, чем могло бы показаться на первый взгляд, ведь все трое участников этой операции давно умерли, а значит, могли поднять и дотащить больше веса, чем живые. Сразу после этого Фомич вдруг почувствовал прилив сил. Они легко взлетели, Уве не зря учился на пилота, и вот сейчас обходили летающую пожарную машину, на которую начали карабкаться нежити. Фомич в предвкушении схватился за гашетку пулемета. Не то чтобы это будет простой задачей – сбить движущиеся мишени на летящем самолете, не попав в этот самый самолет, но он готов был попробовать.

Так же, как и в первый раз, нежити прыгнули на самолет с крыши, но в этот момент, послушав доносившиеся из рации вопли Фомича, Алим начал поднимать машину, и теперь нежити странной цепочкой болтались под брюхом у гигантского БПЕ-200. Уве развернул «Хенкель», и Фомич открыл огонь.

Цепочка нежитей дернулась, и три нижних рухнули на горящий город. Но зато выжившие как обезьяны начали карабкаться наверх: самый нижний залезал по своим собратьям на крыло, потом следующий за ним, пока на фюзеляже самолета не оказались все пятеро. И снова один из них бросился к двигателю, но не добежал – Фомич выстрелил с ювелирной точностью и все равно попал в самолет.

– Бляха-муха! Уве, ближе, ближе подлетай! Я прыгну. Не справиться тут пулеметом, я ж сам случайно самолет сбить могу!

Вообще-то это был как раз тот момент, когда Степе стоило бы среагировать с молниеносной быстротой, использовать свой новый дар и свои сверхспособности, но он замешкался. Слишком велико было его удивление, которое быстро сменилось ужасом. Степа разумом понимал, что вообще-то ему не положено испытывать никаких эмоций, Фомич ему это подробно объяснил, но он же объяснил и про «инерцию жизни». Нельзя просто взять и выключить свои чувства, телу, раз уж ему не дают спокойно лежать в земле и разлагаться, требуется некоторое время на адаптацию. Так что Степа с искренним ужасом смотрел на существо, которое медленно вползало в разбитое окно.

Когда-то в школе маленького Степу немного напугал образ Мышиного короля из сказки «Щелкунчик». Этот герой был одновременно пугающим и отвратительным, Степа плакал ночью, и его отец, ха-ха, узнав от учительницы, в чем дело, решил успокоить ребенка. Он объяснил, что трехголовых мышей не бывает, а мышиным королем на самом деле называют явление, когда мыши или крысы сбиваются в один гигантский мохнатый ком с сотней хвостов, сотней глаз и тысячью зубов. Вероятно, Витя в первый раз в жизни действительно хотел сделать как лучше, но кошмарный образ Мышиного короля из папиных объяснений остался со Степой на всю жизнь, и сейчас, глядя на царя, он опять вспомнил о нем.

Царь нежитей был огромен. Он заполнил собой весь гигантский кабинет покойного Игоря Валерьевича. Он был не просто нежить, верхняя его часть выглядела так же, как и у других особей – скульптурных пропорций мужское тело чернее, чем ночь, зашитый плотью рот, белоснежные глаза без зрачков. Но нижняя его часть была похожа на гигантского спрута, состоящего из живой темноты. Царь клубился, растворялся и снова собирался из воздуха в липкую страшную тьму. Лишь приглядевшись, Степа увидел, что царь весь состоит из тысячи индивидуальных нежитей, собравшихся в причудливого страшного монстра.

Степа выстрелил, но автомат заклинило. Толстое черное щупальце во второй раз опустилось на пол кабинета и смело с этажа всех, кто на нем находился.

Когда умер Игорь Валерьевич, Мертвого отпустило. Как будто что-то внутри у него перегорело, какой-то предохранитель, и решетка тюрьмы, которую он сам себе старательно сконструировал и в которой жил последние десятилетия, распахнулась. Мертвый первым увидел движение царя, он первым понял, что именно дальше случится, он же схватил Лизу и Антона – годы ежедневных тренировок дали о себе знать – буквально за шкирку и перекинул их обоих через опускавшееся на них страшное щупальце. Антон и Лиза приземлились на пол в двух шагах от двери. А щупальце с невероятной силой ударило по полу и вымело Мертвого и Степу наружу.

Лежа на полу, Антон успел последний раз взглянуть на лицо Мертвого. В отсветах бушующего за окном пожара оно выглядело одновременно страшным и каким-то очень родным. Антон привык к нему. Он видел Мертвого каждый день, он знал его с детства, для него это изуродованное лицо даже в каком-то смысле стало любимым. И вот он смотрел на его оплавленное лицо, лишенное всякой растительности, без губ и век, до неузнаваемости обезображенное когда-то горящим авиационным топливом, с нежностью. Мертвый улыбнулся Антону и исчез.

Степа не успел спасти Мертвого, да и, честно сказать, даже не пытался. Все его внимание занимал противник. Выпав из окна, Степа пролетел в свободном падении несколько этажей, зацепился за первую попавшуюся тень, развернулся и бросился обратно к разбитому окну последнего этажа, куда опять вползало огромное черное туловище царя нежитей.

Теперь все Степино существо было подчинено одной цели: убить врага. Когда Степа забрался в комнату, Лиза и Антон были плотно сжаты черными щупальцами: царь рассматривал их с любопытством и, как показалось Степе, легкой брезгливостью. Он передернул затвор автомата и выстрелил противнику в спину. Щупальца разжались, чтобы моментально сомкнуться в том месте, где еще долю секунды назад стоял Степа. Удивительно, какую ясность мысли дарит смерть: Степа мог легко просчитать все углы нападения, увидеть как на ладони все уязвимые места своего противника и не попасть под удар мощных щупалец, которыми тот собирался обхватить его и притянуть к себе.

Но ясность мысли и быстрота реакции мало что решают, если ты сражаешься с более могучим соперником. К такой мысли Степа пришел примерно через тридцать секунд боя.

Он двигался короткими перебежками, стреляя то с одной, то с другой руки. Короткая очередь из автомата – прыжок – выстрел – кувырок. Но что бы ни делал Степа, царь опережал его. Там, где на стороне Степы была быстрота и ловкость, царь побеждал объемом – он в буквальном смысле слова заполнил собой все пространство, и Степе стоило невероятных усилий увернуться от вездесущих щупалец, чтобы оказаться с противником лицом к лицу.

А это было совершенно необходимо. Царь был смертен, это Степа знал. Он видел, что раны его кровоточат странной светящейся белесой жидкостью, слышал, как противник воет, когда Степа как-нибудь особенно удачно в него попадал. Но видимых результатов пока бой не приносил, а в войне на истощение проиграет Степа, что ему было довольно очевидно.

Кроме того, оказалось, что царь нежитей, так же как и сам Степа, порождение Тени и спрятаться от него не удастся: как только Степа решил срезать угол и нырнуть в сгустившиеся тени, вслед за ним нырнули сразу два щупальца, и на мгновение расслабившемуся Степе стоило большого труда освободиться и вырваться на свет.

Шедший без перерыва бой был похож на схватку мангуста и кобры; Степа отчаянно прыгал на врага, стараясь хоть как-нибудь подобраться к нему, всего один выстрел – и готово. Но куда бы он ни прыгнул, его встречали щупальца, обвивавшие, опутавшие, заслонявшие обзор. Патроны в автомате и пистолете Степы давно закончились, он на лету подхватил «беретту», которую обронил Антон, и выпендрежный большой пистолет Мертвого, который выпал из его незастегнутой кобуры. Но и этим оружием Степе все никак не удавалось попасть в противника.

В кабине самолета над горящей Москвой Алим и Сергей Семенович окончательно потеряли всякое понимание происходящего. Пожар, фашистский самолет, стрекот пулемета – все казалось какой-то безумной фантасмагор ией, которая никак не могла происходить в реальности. По корпусу самолета стучали чьи-то шаги. Как? Алим посмотрел на доску приборов прямо перед собой, самолет летел со скоростью больше трехсот километров в час, как кто-то мог удержаться на нем на такой скорости?

Застрекотал пулемет, и Сергей Семенович дернул штурвал влево, стараясь увести самолет из-под огня.

– Зачем он по нам стреляет? Бля! Что вообще происходит?

Вместо ответа на стекло влажно плюхнулось какое-то существо. Вероятно, оно соскользнуло с самолета во время маневра.

Сергей Семенович и Алим, вытаращив глаза, смотрели в лицо нежити, который раскрыл – насколько позволяла ему сделать его физиология – свою пасть и закричал.

От этого крика у обоих пилотов потемнело в глазах. Казалось, он звучит не снаружи, а раздается прямо внутри их черепов. Алим испугался, что он сейчас потеряет сознание. Лицо Сергея Семеновича перекосила страшная гримаса. Алим начал переживать, что старшего хватит инфаркт…

Существо снаружи на мгновение закрыло рот. Оно уперлось одной рукой и обеими ногами в стекло, а вторую руку занесло для удара.

Ну все. Долетались. Алим зажмурился.

Но удара не последовало, чья-то рука сдернула существо с носа самолета и утащила наверх. Головная боль отпустила, Сергей Семенович стер со лба выступившую холодную испарину. Из кабины не слышно было звуков схватки на фюзеляже самолета, да их и не могло быть слышно, но пару раз оба пилота вздрогнули от звуков падений и ударов.

Фомич очень неловко приземлился на фюзеляже самолета, еле уцепился за какую-то неведомую ему, но нужную хрень, подтянулся и встал на четвереньки. Нежити пока не заметили его, они целенаправленно и довольно шустро ползли к крыльям, чтобы добраться до двигателей. Пошатываясь, Фомич бросился за ними.

В суматохе он забыл захватить оружие, но тут его спасла привычка – он отстегнул от пояса саперную лопатку и всадил лезвие плашмя в голову ближайшего нежитя. Схватка на фюзеляже была короткой и жестокой. Фомич дрался по-крестьянски. Без изысков, без каких-то приемов, просто с непреодолимым желанием непременно, каким угодно способом, но убить соперника.

Покончив с нежитями, он подполз по крыше к краю самолета, свесился вниз и закричал ошалелым пилотам:

– Все в порядке, хлопцы! Давайте уже тушить, а то все сгорит нахуй!

Не то чтобы пилотов нужно было уговаривать. Сергей Семенович потянул штурвал, возвращая самолет на правильный курс. Тяжелая машина послушно накренилась, Фомич потерял равновесие и полетел вниз.

После того как царь разжал щупальца, Антон с Лизой грохнулись оземь и оба ползком выползли в фойе. Не то чтобы у них возникло осознанное решение бросить Степу на произвол судьбы. Это был инстинкт самосохранения. Но фойе уже наполнилось дымом – из развороченной двери лифта на этаж пробивался огонь. Система пожаротушения не справилась и захлебнулась – с потолка еле капали отдельные капли, и было очевидно, что стоять «зиккурату» осталось в лучшем случае пару минут.

Антон добежал до двери на лестничную клетку и взглянул вниз: с тех пор как Степа сумел добраться по полуразрушенной лестнице до самого верха, ситуация кардинально изменилась. Часть лестничных проемов рухнула, и Антона обдало страшным жаром. Нет, лестница не вариант. С лифтами ситуация была еще очевиднее. Антон обернулся, чтобы сообщить Лизе неутешительные новости, но в фойе было пусто.

Лиза как завороженная следила за поединком. Она вернулась, чтобы помочь. Как угодно, но помочь этому странному человеку, который дважды спас ей жизнь. Ей претила мысль о том, что она будет вот такой беспомощной девицей, которую необходимо только спасать. Ей хотелось действовать. И если нет возможности самой решать свою судьбу, то хотя бы принять активное участие в собственном спасении.

Бой странного существа со Степой напомнил Лизе финальный поединок из диснеевского мультика про «Русалочку», где злая колдунья превратилась в гигантского человекоподобного осьминога, и принцу пришлось проткнуть ее кораблем.

Лиза упала на пол и поползла.

Над ее головой свистели пули, по полу шуршали смертоносные щупальца, комната наполнялась дымом и копотью, которые принес ветер через разбитое окно. Лиза порезалась осколками стекла, которым был засыпан паркет, но она продолжала ползти. К окну, к большому дизайнерскому столу, туда, где на полу блестел в отсветах пламени меч. Лиза не знала, как именно он называется, но оружие это было похоже на меч, было острым и, как ей показалось, могло быть Степе очень полезным.

Рывок. Еще рывок. Лиза вскрикнула – осколок стекла разодрал ей ногу рядом с бедром. Превозмогая боль и страх, она протянула руку и схватила меч. Быстро перевернулась на спину и крикнула:

– СТЕПАН!

Степа краем глаза увидел, что задумала Лиза. Он никак не мог ей помочь, все его силы и концентрация уходили на то, чтобы уворачиваться от царя нежитей. Строго говоря, для него бой был уже проигран: патроны кончились, и он из атаки перешел в глухую оборону. Когда Лиза позвала его, Степа подался влево, туда же метнулось щупальце, и сразу же резко изменил траекторию движения, прыгнул вперед. Лиза подбросила палаш прямо над собой. Изо всех сил. Не очень высоко, но достаточно. Степа схватил ставшее ему родным оружие и рубанул. Вправо. Влево.

Два отрубленных щупальца задергались на паркетном полу и растворились сизым дымом. Царь взревел. Степе было все равно, он ничего не чувствовал, а вот Лиза и вернувшийся Антон упали, буквально пригвожденные к земле нечеловеческой болью, которая точно тисками сжала им черепа изнутри.

Помедли Степа хотя бы долю секунды, и его враг непременно бы приноровился к смене тактики противника. Сжал бы его щупальцами, ударил, выбросил бы через окно, но Степино наступление застало царя настолько врасплох, что когда он сообразил, как именно теперь нужно сражаться, то было уже поздно. Несколько взмахов острого палаша – и Степа добрался до него. Прижался к нему практически вплотную и вонзил палаш в череп снизу. Острое лезвие пропороло челюсть чудовища и пронзило ему мозг.

Царя скрутило судорогой. Из глаз и ушей его пошла белесая светящаяся жидкость. Еще одна страшная судорога – и вот на полу бьется не один, хотя и громадный монстр, а десяток нежитей, корчащихся от боли. Еще мгновение – и они все растаяли как дым, оставив Степу, Лизу и Антона в полном одиночестве на последнем этаже горящего небоскреба.

Лиза поглядела по сторонам.

– И все? Вот так просто?

Степа пожал плечами. Он собирался возразить, что победа в схватке, может быть, не была уж слишком эффектной, но простой он бы ее называть не стал, но не успел. Девушка побледнела и упала.

Впервые с начала боя Степа внимательно осмотрелся вокруг. Небоскреб горел уже весь, все этажи «зиккурата» пылали, дым и ядовитый угарный газ поднимались все выше. Вероятно, от моментального отравления их спасло выбитое окно, но скопление газа в комнате превысило все допустимые нормы. Страшно закашлялся у входа в кабинет Антон, он сделал шаг вперед и тоже упал навзничь.

С двумя живыми людьми сбежать через пространство тени Степа не мог, значит, выбора у него особенного не было. Схватив Лизу и Антона, он прижал их к себе и прыгнул в окно.

Здание дрожало от напряжения, и Степа боялся, что даже если он побежит, то может не успеть, и все рухнет. Как лыжник, все быстрее и быстрее он катился вниз по кое-где еще уцелевшему зеркальному покрытию здания. Минуя густой дым, минуя вырывающийся из окон огонь. Где-то на уровне пятого этажа Степе пришлось остановиться – все пространство отсюда до асфальта превратилось в пылающее пекло. Он, быть может, и выживет, но ребята сгорят.

Степа поднялся чуть выше и посмотрел на улицы. На жилом доме через дорогу, до которого пожар еще не добрался, с крыши свесился обрывок перегоревшего кабеля. Он раскачивался на сильном ветру, и Степа, присмотревшись, нашел его тень. Вот она мелькнула и снова исчезла. Мелькнула и… Степа ухватился за тень, оттолкнулся, пролетел над эпицентром пожара и спрыгнул на Садовое.

Держа под мышками Антона и Лизу, он бежал изо всех сил, в ужасе понимая, что еще чуть-чуть – и страшное здание позади него рухнет, и тогда бежать будет бессмысленно. Степа обернулся на бегу, чтобы бросить еще один взгляд на пылающую громадину. Небоскреб, по прикидкам Степы, был в высоту метров примерно сто пятьдесят. Когда он начнет падать, им надо быть от него на расстоянии не менее чем…

Но закончить расчеты Степа не успел.

Над головой его раздался рев мотора, и на Садовое кольцо впереди приземлился бомбардировщик Heinkel. Он «скозлил», сказалась неопытность пилота, чиркнул хвостом по асфальту, но все-таки остановился. Из кабины высунулся человек в фашистской форме со страшным обгорелым лицом и замахал на Степу руками. Степа узнал пилота – это был тот немец из церкви Фомича. Кто же знал, что он будет так рад видеть фашиста! Степа бросился вперед и буквально закинул бесчувственные тела ребят в самолет. Он еще не успел отойти, а Уве уже повел машину на взлет, и меньше чем через минуту, покачиваясь, его бомбардировщик взлетел над Самотечной эстакадой и повернул влево, к МКАДу.

Только теперь Степе пришла в голову мысль, что это было очень опрометчивое решение – он ведь не мог знать, когда именно закончится отведенное Уве в настоящем мире время и не окажутся ли Антон с Лизой в небе над Москвой в немецком бомбардировщике Второй мировой без пилота. Но, пожалуй, риск был оправдан. Все было лучше, чем глупо погибнуть под обломками рушащегося здания.

Степа остановился и обернулся. Перекрытия «зиккурата» сдались огню, и все здание стало постепенно, но неумолимо оседать. Зрелище это было одновременно страшным и величественным. На него накатило облако пыли и обломков. Стоя среди урагана из строительного мусора, Степа понял, что он бесконечно устал. А еще он подумал, что, кажется, ему удалось не обмануть ожиданий царевны. И эта мысль его обрадовала даже больше, чем мысль о побежденном враге и спасенном городе.

Сергей Семенович думал, что события последних минут он будет помнить до самой смерти. Более того, он всерьез задумался над тем, чтобы впервые в жизни сходить к психологу – надо попробовать обсудить произошедшее с профессионалами. Но это все будет потом, если вообще будет. Избавившись от непрошеных гостей, самолет повернулся и стал снижаться.

Первый «сброс» Сергей Семенович и Алим решили выполнить над Новым Арбатом. Ветер разносил огонь с пылающих домов-книжек в сторону Старого Арбата. Самолет зашел на курс и выполнил точечный сброс.

– Господи, помоги тем, кто там внизу был.

Голос Алима звучал глухо. Он повернулся к командиру, ему нужно было принять решение, где самолет будет забирать воду. Возвращаться в Подмосковье, на отработанные на учениях водоемы, или?

– Лужники. Там широкая Москва-река. Самая широкая.

– Глубины нам хватит?

Голос Сергея Семеновича слегка дрожал от напряжения. Это было самым важным решением, которое предстояло принять ему сегодняшней ночью. Его самолет, который он так любил и к которому относился с искренней нежностью, умел забирать воду из реки, озера или моря практически моментально. Для этого требовалось всего пятнадцать секунд – и двенадцать тонн воды в баках. Но если они рискнут попробовать сделать это на Москве-реке… Это потребует от него и Алима настоящего мастерства. Но это же может помочь спасти погибающий город…

– Хватит. Там больше трех метров глубина, я помню.

Алим сосредоточенно кивнул.

Собравшиеся на Лужнецкой набережной в ту ночь москвичи стали свидетелями не одного, а двух исторических и уникальных событий, когда сквозь дым страшного пожара на воду опустился гигантский самолет. Он проскользил по поверхности реки всего несколько секунд, подняв гигантскую волну, и взмыл в воздух прямо перед Лужнецким мостом, не задев его в верхней точке.

В кабине самолета пилоты выдохнули. Получилось. Но сколько еще раз придется им возвращаться за водой этой ночью?

Когда пыль немного осела, Степа повернулся и пошел прочь. Он справился. Сейчас у него было лишь ощущение, но почему-то он был уверен, что им удалось спасти город. Он не слышал новых взрывов, значит, Васька добрался до своих и объяснил, и они смогли и справились. Степе очень хотелось в это верить.

Поскольку почти никто из защитников города не вернулся поутру в Подмосковие, Степа не узнал, что миссия Васьки удалась благодаря случайности – первым человеком, которого он встретил, был Андрей Дмитриевич, тот самый незадачливый инженер, который много лет назад пытался взорвать храм Христа Спасителя. Вот в чем Андрей Дмитриевич понимал, так это в бомбах и куда именно их полагается закладывать для наилучшего результата. Вместе они нашли и обезвредили первую бомбу, а затем шустрый Васька поскакал дальше, разнося инструкции и даже иногда руководя блиц-разминированиями. Один раз на него из переулка выскочили нежити, но Ваську спас странный американец в полосатом костюме: он палил по врагам из револьверов системы «кольт» и каждый свой выстрел сопровождал криком: «Йи-ха!» Васька не стал останавливаться, на бегу крикнул своему спасителю слова благодарности и так и не узнал, чем именно кончилась для него эта схватка.

В небе над городом царило оживление. Степа слышал гул большого самолета, затем к нему прибавился стрекот десятков пожарных вертолетов. Мимо проносились пожарные машины и «Скорые».

Впереди еще долгие часы борьбы с огнем, а утром город проснется немного в другом мире. Не только в мире, в котором возможны страшные трагедии, в конце концов к трагедиям человечество как-то привыкло, а в мире, в котором возможно совсем невозможное. Впереди у Москвы долгие годы разговоров о странных людях, которые появились из ниоткуда в час самой большой нужды. На протяжении многих недель москвичи будут находить загадочные древние тела в самых неожиданных местах – тут будут и солдаты Великой Отечественной, и татаро-монгольские всадники, и русские латники, и тевтонские рыцари, и польские гусары… Их тела будут находить в метро, в кофейнях, на выездах из пожарных частей. Как они здесь очутились? И как вышло так, что сотни свидетелей своими глазами видели, как они помогали, воевали и защищали Москву в ту удивительную ночь?

А еще будут говорить и о другом, пусть не таком экзотическом, но не менее важном обстоятельстве. Москву спасли не странные помощники, неожиданно появившиеся в городе, а сами москвичи. Да, невозможно недооценить помощь Хутулун и ее подданных, которые в ту ночь вывели тысячи людей из горящих домов. Но десятки других, а то и сотни тысяч в ночь пожара спасли таксисты, курьеры, кассирши круглосуточных магазинов, уборщики, сотрудники ППС и работники пекарен – все те, кто по долгу службы или в силу обстоятельств не спит ночью. Это они поднимали тревогу, обзванивали подъезды и кричали во все горло: «Пожар!»

В ту ночь жители большого города вспомнили, что они люди. Некоторые даже забыли прошлые обиды или идейные разногласия, решив оставить их на потом. Рассказывали, что в Люблино скучающий сотрудник наружки, увидев зарево над городом, добежал до квартиры оппозиционного политика, которого ему было приказано пасти. Разбудил его, и они вместе вывели из дома всех заспанных жителей.

А в Хамовниках на тесной неопрятной кухне дома № 1 по Олсуфьевскому переулку в ту ночь не спала гроза третьего подъезда Степанида Петровна Харитонова. Степаниду Петровну знали и боялись все жители дома. Как Бабаяга из известного мультипликационного фильма, она была всегда против. Против всего. Против раздельного сбора мусора, против детской площадки, против домашних животных, включая хомячков и певчих птиц. Против «понаехавших», против уборщицы из Узбекистана, которая мыла ее подъезд особенно тщательно, против идеи посадить внизу консьержку и даже против горшков с комнатными цветами на окнах подъезда. Однажды в тиши ночной она даже насрала под дверью квартиры на четвертом этаже, которую снимали две интеллигентные девушки из Беларуси, – просто из чувства противоречия. Но в роковую ночь Степаниде Петровне не спалось: она пила чай и думала грустные мысли об одинокой старости и растущих ценах за коммунальные услуги. Когда начался пожар, она увидела его первой. И не сбежала. Честно признаться, ей даже не пришла мысль о том, чтобы сбежать. Она позвонила во все двери своего подъезда и помогла всем соседям выбежать, перед тем как огонь докатился до их дома.

Вероятно, то чувство единения, которое неожиданно тогда испытали жители города, непременно пройдет. Развеется как морок. Но, возможно, оно не пройдет бесследно, и где-то в глубине души каждый москвич теперь будет знать, что рядом с ним живут люди, которые его не бросят. Впрочем, это все будет потом. Или не будет.

Утром на Ярославском шоссе найдут «Хенкель» времен Второй мировой. За штурвалом будет немецкий солдат в фашистской форме. Он будет очень мертвым и похожим на мумию, но все экспертизы покажут, что тело его настоящее и, несмотря на возраст, двигалось буквально недавно. Уве «умер», когда колеса самолета коснулись асфальта, но, к счастью для Антона и Лизы, дорога была свободна, и самолет остановился сам… Они выбрались наружу и обернулись на город. Небо над Москвой почти не было видно за дымом. Лиза хотела, кажется, что-то сказать, но передумала. Не говоря друг другу ни слова, они побрели в сторону ближайшей заправки. Сейчас они выпьют кофе и разойдутся каждый в свою сторону. Коротко попрощаются и никогда больше не встретятся, хотя, наверное, еще долго будут друг друга вспоминать.

Все эти загадки ждут город в ближайшем будущем. А сейчас Степа идет по Садовому и думает, что благодаря ему будущее у города есть. И мысль эта разливается по Степе как обжигающий коньяк. А еще он думает про царевну. И вдруг вспоминает, что время, отведенное ему в Подмосковии, сейчас закончится? Надо скорее вернуться туда.

– Степа!

Степа поднимает голову. Ему все казалось, что после сражения с царем нежитей, после мира Подмосковия, после страшного пожара его ничем нельзя будет удивить, но нет. На фонарном столбе висит, зацепившись ватником за фонарь, Фомич.

– Степа! Сними меня. Пожалуйста! Я тут давно висю, мне надоело!

Степа останавливается под фонарем и начинает хохотать. Учитывая его внешний вид, зрелище довольно пугающее, но зрителей нет, и он может хохотать вдоволь. Ну он, конечно, снимет Фомича. Хотя бы потому, что Фомич покажет ему путь домой, но снимет минут через пять. А пока Степе просто надо посмеяться.