Тень Галена

ГЛАВА III АМФИТЕАТР ПЕРГАМА

И едва лишь каж­дый в дру­жине сво­ей вору­жил­ся,

Оба они арги­вян и тро­ян на сре­ди­ну выхо­дят

С гроз­но бле­стя­щи­ми взо­ра­ми; ужас смот­ря­щих объемлет

Кон­ни­ков храб­рых тро­ян и кра­си­во­по­нож­ных дана­ев.

Близ­ко герои сошлись и на месте изме­рен­ном ста­ли, Копья в руках потря­сая, сви­реп­ст­вуя друг про­тив дру­га.

Пер­вый герой Алек­сандр послал длин­но­тен­ную пику

И уда­рил жесто­ко про­тив­ни­ка в щит кру­го­вид­ный;

Но — не про­ник­ну­ло меди, согну­лось копей­ное жало

В твер­дом щите. И воз­двиг­ся вто­рой с зане­сен­ною пикой

Гомер, VIII—VII вв. до н. э

***

На верхней агоре толкались тысячи людей. Весь Пергам гудел, словно гигантский улей, до отказа переполненный голодными до впечатлений, яств и событий людьми. Наш шатер возвели рядом с лавкой торговца драгоценностями, выставленной слева. За сохранностью ее роскошного, сверкающего в солнечных лучах имущества зорко следили два дюжих бойца из ветеранов ауксилии – вспомогательных войск непобедимых римских легионов. Справа находилась книжная лавка – Гален блестяще продумал, какого рода людей он хочет видеть рядом со своим собственным анатомическим шатром, как он назвал наш необычный аттракцион. Риторы, софисты, врачи, вся местная аристократия, а также многие другие книжники и толстосумы должны были, по замыслу, оказаться где-то поблизости. А с ними, быть может, и сам Азиарх.

Мне была отведена важная роль ассистировать ему и я, заранее зная какой оборот примет дело в процессе этого тщательно спланированного спектакля, с трудом смог согласиться. Намечалось действо, казавшееся немыслимым. Но только если нам повезет и властитель имперской Азии окажется поблизости.

В нашем шатре были установлены три длинных стола из прочных толстых досок. Между них – несколько поменьше, где на листах из кожи были выложены самые разные хирургические инструменты, а также оксимель, вино, вода и множество лекарств заранее приготовленных Галеном. Железные и бронзовые инструменты искрились на солнце, бьющем через круглое отверстие сверху шатра, через которое свет аккуратно падал на стол, где планировалось производить анатомические вскрытия. Подобная продуманность ощущалась и в других аспектах – в Александрии Гален получил существенный опыт анатомических изысканий. На столе лежала туша свежей свиньи, тщательно отмытой – ее забили менее получаса назад и сразу принесли в шатер.

В углу стояло нечто продолговатое, накрытое плотной тканью. Лишь я и Гален знали, что это было. Пока народ бродил по агоре и постепенно собирался у нашего шатра, заинтригованный чем-то новым и ранее здесь давно не виданным – Гален, перекидывался словами со старыми знакомыми и новым цветом Пергама, вышедшим в публичные роли, вероятно, за годы его отсутствия. Он блестяще умел налаживать отношения с теми, кто у власти. Если только они, конечно, не оспаривали и не подвергали малейшему сомнению его авторитет врача.

Галену шел двадцать девятый год. Расчесанный, тщательно ухоженный и облаченный в ослепительно белую, длинную тогу с вышитым на ней посохом, обвитым змеей – символом Асклепия – он смотрелся величественно. Вышитая змея неприятно напомнила мне об истории с червями, поразившими несчастного Гая. Казалось, что змея наматывается на посох подобным же образом. Короткая бородка и высокий лоб придавали Галену вид философа, а мастерское владение словом и диалектическим методом помогали безупречной логикой уничтожить любого риторического противника.

Когда возле нашего аттракциона собралось уже несколько десятков человек – Гален пожал очередную руку и закончил беседу с последним собеседником. Пройдя вглубь шатра, где уже ждал его я, возле стола с инструментами он остановился, развернулся и уверенно обратился к толпе.

– Некоторые из вас знают меня, но лишь учеником. Иные же – не знают вовсе. Останьтесь здесь еще ненадолго и уже вечером, каждый из вас с гордостью сможет сказать себе – сегодня я познакомился с Мастером!

По толпе прошелся шепот. Некоторые хмыкнули, кто-то засмеялся. Гален не повел даже бровью, глядя на толпу и сделав шаг в ее сторону.

– Есть ли среди вас врачи? Я звал многих!

Люди озирались, смотрели друг на друга.

– Я спрашиваю, есть ли тут врачи? Смелее, коллеги, я не опозорю вас прямо вот так, сразу – он усмехнулся.

Несколько человек выступили вперед. Они были уже не молоды, возможно, вдвое старше Галена – годились ему в отцы.

– Отлично, коллеги, рад приветствовать вас! Будьте внимательнее – сегодня я еще дам вам себя проявить! – Гален подошел к столику с инструментами и мягко отстранил меня. Время вступить в спектакль для меня еще не пришло.

Взяв скальпель и один из расширителей, Гален шагнул к туше свиньи и, ловким мощным движением, начал вскрытие. Основная часть крови уже свернулась, но кое-что капало на пол шатра, стекая сквозь зазоры между досками. За полупрозрачной пленкой, рассеченной ловкими движениями пальцев, показались органы.

– Что это? – Гален ткнул кончиком скальпеля в один из органов, – ну же, корифеи, что?

– Печень, пробурчал один из врачей.

– Неплохо! А для чего она свинье?

Врачи недовольно переглянулись. Никто не горел желанием экзаменоваться у вчерашнего юнца, прибывшего невесть откуда.

– Иные полагают, что печень служит для вместилища наших мыслей – да-да, я встречал и таких – ответил за них Гален.

По толпе прошел смешок.

– Ну а если не так, то для чего же, доктора?

Висело молчание.

– Так я и думал! Не имея, что сказать публично, послушайте тогда меня! Высшую часть души, разум – мы найдем в мозге. Никакая это не железа для выработки слизи! Энергетическую часть – в сердце – Гален поддел перикард[1], указывая на сердце свиньи. – Ну а низшую, аппетитную, – в пространстве вот здесь – Гален постучал скальпелем где-то возле печени. – Кардиоцентрический взгляд на единую душу, таким образом – чушь! Душа трехчастная, скажу я вам! Так что ошибались ученики Платона Аристотель и стоики! Они великие, но все равно ошибались! Как вам такое понравится?

Толпе, кажется, не понравилось. Однако, энергия и уверенность, с какой молодой выскочка говорил – оглушала. Пока никто не успел возразить и нарушить поток – Гален громко продолжал.

– Именно печень дает крови силу, с которой она поступает в сердце, а уже оттуда разносится по нашему телу, снабжая всем необходимым каждый член и участок – скальпелем он водил по маршруту, который описывал, для ясности. Попутно он также рассказывал об остальных органах, попадающихся на этом занимательном пути.

– Но самое интересное — это нервы – глаза Галена возбужденно засверкали. – Вы, наверное, частенько путаете их с сухожилиями, не различая, не так ли?

– Что ты позволяешь себе? Ковыряешь дохлую свинью и несешь какую-то чепуху – не выдержал наконец один из врачей.

– Блестяще! Наконец-то! – Гален словно ждал этого момента. – Квинт, давай!

Я, как было оговорено заранее, быстро выдвинул ящик, на дне которого усыпленным, но живым, лежал поросенок.

– Подойдите ближе, коллеги мои! Вот эта живая, не дохлая! – он призывно поманил рукой. – Продолжим же наш увлекательный диалог о нервах!

Свинья истошно орала и дергалась, когда Гален резал ее, хотя и была предварительно связана.

– Знаете ли вы, врачеватели, что управляет голосом этой страдающей ради подвигов нашего познания твари?

Аудитория была поражена происходящим – все хранили молчание.

Внезапно Гален наложил лигатуру, перевязал что-то в кровавой мякоти и свинья мгновенно затихла, хотя продолжала дергаться.

– Голоса даны нам богами? Нет, заявляю я вам! Не больше, чем все остальное – все подчинено мозгу. Нет ни одного движения, в том числе и движения связок голоса, в каком не были бы повинны нервы!

Он ослабил лигатуру. Громкое хрюканье и вой немедленно вернулись. Толпа ахнула.

– Прекратим эти мучения, но жизнь – еще рано!

Гален взял плоскую полоску металла, молоточек и одним точным ударом ударил свинью где-то между позвонками. Ее тело сразу же обмякло.

– Что течет по сосудам всякого живого существа, врачеватели? – Гален призывно смотрел на горстку причисливших себя к опытным врачам старцев, выдающуюся из общей толпы.

– Пневма – это известно, ответил один из них взволнованно. Подвешенный язык и невероятная ловкость рук молодого конкурента пугали, а новые и новые вопросы все сыпались на седые головы пергамских авторитетов.

– Какая чушь! В сосудах течет кровь! А ты просто дурак, что не знаешь даже этого – Гален рассмеялся, глядя на ответившего.

В дальнейшем я узнал, что он был архиатром[2] летних игр Пергама – известным врачом гладиаторов и помощником верховного жреца. Лицо его в тот миг побагровело.

– Ты молод и самоуверен, но всем известно, что кровь появляется уже после повреждения сосуда – не сдавался старик. Он с огромные трудом проглотил оскорбление, попытавшись стать морально выше наглеца.

– В самом деле? – Гален улыбнулся. – Его голос звучал вызывающе ироничным. – И вы впрямь считаете это логичным?

Мой учитель схватил один из крупных сосудов несчастной, еще живой свиньи. Аккуратно, чтобы не повредить, перевязал с двух сторон крепкими лигатурами.

– Все ли согласятся, что попасть в этот отрезок, что я сейчас создал, искусственно ограничив, кровь не сможет ниоткуда?

– Все верно – толпа заинтересованно загудела.

– И как же выглядит пневма, Демид? – Гален насмешливо обратился к самому признанному врачу.

Оказывается, он знал его.

– Желтая она? Зеленая? Белая?

Страх пробежал по лицу старца. Напряжение его мыслей, подыскивающих слова, казалось можно увидеть прямо в беспокойных морщинах. Не дожидаясь ответа, Гален уверенно разрезал сосуд, зажатый лигатурами, прямо посередине. Кровь брызнула вокруг, окропив тоги Галена и Демида.

– Гален! – я тихо, чтобы не слышала толпа обратился к своему учителю, – смотри, вон там!

Я незамедлительно показал, как некий чрезвычайно, по всей видимости, важный магистрат, в сопровождении множества крепких ликторов и вооруженных спутников проходится по агоре, наблюдая за происходящим. Последние минуты Гален нарочно говорил очень громко – Азиарх заметил шум и толпу возле нашего шатра. Тогда он, кажется, направился прямо к нам.

Наступал заключительный акт. Я внутренне напрягся, не зная, как перенесу то, что планировалось.

– Рыбка заглотила наживку – прошептал Гален подмигнув мне в ответ. – Крупная рыбка!

Я, едва заметно, улыбнулся ему в ответ.

– Вы можете сказать, что все это ерунда, чепуха и глупости, не имеющие никакого практического, прикладного смысла! – Гален почти кричал, глядя на толпу, которая зачарованно слушала его.

Он казался безумцем – испачканный в крови, попирающий все мыслимые авторитеты прошлого и настоящего он бросал вызов давно ясным понятиям и правилам. Азиарх был все ближе.

– Вы плутали в потемках, но я заявляю вам, что на фундаменте моих воззрений, тщательно выстроенном из всех течений медицины, что были до меня, покоятся навыки и возможности, превосходящие не только все, что вы могли видеть, но даже и все, что может нарисовать ваше скудное воображение!

Азиарх остановился в последних рядах и теперь смотрел прямо на нас.

– Квинт! Давай!

Я ждал этого сигнала.

Бросившись к клетке, накрытой плотной тканью, я, трясущимися руками, сорвал покрывало. За прутьями сидела, оглушенная мандрагорой и опием, но совершенно живая варварийская обезьяна – магот. Размером с ребенка, она была удивительно похожа на человека. Ее лапы хитрым образом были связаны, а пасть закрыта туго обвязанной вокруг головы тканью. Я взял несколько вялую, но дергающуюся обезьяну на руки и положил на последний свободный стол.

Гален набрал воздух в грудь, сильнее сжал скальпель – я видел, как блестят его потные ладони – он тщательно скрывал волнение и мандраж. На выдохе он ударил обезьяну скальпелем чуть ниже грудины – не сильно, чтобы только пробить шкуру и мышцы, но лезвие не ушло бы глубоко. Мощным движением, просчитанным с ювелирной точностью, Гален повел скальпель вниз – к низу брюха, заживо вскрывая обезьяну.

Хлынула кровь из порванных поверхностных сосудов. Глаза животного расширились, опиум и мандрагора не могли заглушить такую боль. Обезьяна истошно завизжала, но ткань крепко удерживала ей челюсти и пасть – раздалось только невнятное мычание и повизгивание. Животное отчаянно дергалось и выгибалось, но было связано слишком крепко. Перед глазами ахнувшей публики обнажились органы. Схожесть с человеком, пусть и меньшего размера, будоражила толпу. Вид крови и органов столь похожего на нас, людей, живого существа переносили не все – кому-то стало плохо. Пара женщин лишились чувств – их подхватили стоящие рядом мужчины.

– Печень, кишки, легкие – все как мы сегодня обсуждали, не так ли? – в сиянии льющегося в шатер сквозь узкую прорезь солнца Гален светился, создавая впечатление надменного, жестокого и всезнающего божества. – А теперь, что скажете об этом?

Ударами лезвия он рассек обезьяне крупные артерии, одну на нижней лапе – другую на верхней. Кровь брызнула фонтаном, окончательно заливая тогу Галена. Часть попала ему прямо в лицо – он вытер ее рукавом.

Врачи, стоявшие ближе других, ахнув отшатнулись. Их глаза выдавали панику и смятение. За спинами последних рядов слушателей приподнялся в паланкине Азиарх, чтобы лучше видеть, что происходит. Звездный час Галена наступил.

– Времени мало! Смертельны ли раны животного? – крикнул он, вопрошая толпу.

Толпа молчала. Обезьяна корчилась, истекая кровью, которая толчками выплескивалась из разрезанных сосудов.

– Быстрее! Я спрашиваю вас, врачи! Возможно ли вернуть ей жизнь? Спасти? Кто из вас смог бы попытаться?

– Это невозможно! Она умрет через несколько минут, или даже раньше. Животное следует добить! – веско сказал Демид.

Еще несколько врачей почтительно наклонили головы, единодушно соглашаясь с его мнением.

– Ты храбрый и умелый юноша, но всему боги отвели предел – заключил пергамский архиатр игр.

– Не согласен! – Гален презрительно ухмыльнулся.

Я видел, что Азиарх с удивлением и интересом смотрит на развернувшиеся в шатре события. Это и было нашей главной целью.

– Я докажу вам обратное! Важность анатомии и эффективность моей системы, с которой ничто не сможет сравниться! – с последними словами Гален спешно шагнул к обезьяне.

Времени оставалось мало – действительно мало.

Я помогал ему во всем, что мы заранее обсудили, но, хотя и знал план, был до глубины души потрясен его исполнением. Казалось, руки врача летали и были в нескольких местах одновременно. В считанные мгновения Гален положил зажимы на сосуды обезьяны и кровь, прежде хлеставшая из несчастного животного, тут же прекратила изливаться. Ловкими и точными движениями Гален заливал нанесенные раны оксимелем – крепленым вином, усиленным добавлением меда в особых пропорциях. На морде обезьяны, пугающие своей человечностью муки, сменились тупым оглушением – это был шок.

Гален же, напротив, двигался невероятно быстро. Он уже не смотрел на толпу и не произносил ни звука – только сосредоточенно и методично работал в невероятном темпе, словно одна из сверхчеловеческих машин александрийского Мусейона. Вот он сводит концы раны друг с другом, закрывая брюхо обезьяны ее же тканями и накладывая шов, стежок за стежком. Хотя Гален ничего не комментировал – зрелище выглядело столь напряженным, что ни один из доброй сотни собравшихся слушателей не уходил и также не произносил ни звука.

Азиарх привстал в паланкине еще выше, чтобы не упустить ничего из этой кровавой истории. Властелин Азии – подобное даже он, вероятно, видел впервые.

Руки Галена все порхали над окровавленной обезьяной – стежки приближались к грудине. Один к одному, он клал их удивительно ровно – его пальцы гнулись под немыслимыми углами, а эта скорость… на миг моя голова закружилась. По лицу Галена крупными каплями лил пот. Его глаза сверкали, будто у одержимого. Казалось, он даже не моргал.

Я тщательно держал края раны, ассистируя. Закончив со швами на брюхе, Гален вновь вернулся к наспех наложенным лигатурам на разрезанных артериях и приложил все, одному ему известные усилия и приемы, чтобы сформировать из них что-то жизнеспособное. Затем раны были вновь промыты – кровь стекала со стола вперемешку с водой и крепленым вином, которыми он обильно заливал обезьяну из множества небольших, заранее расставленных амфор. Порошки из минералов и трав – обилие лекарств, пузырьков и притирок сбивало с толку, не поддавалось пониманию. Но объяснять было некогда – Гален вытаскивал обезьяну из объятий смерти, в которые сам же ее и толкнул.

Когда все было кончено – прошло, наверное, с полчаса. Гален стоял насквозь мокрый, залитый потом, кровью и вином. Тяжелая, пропитавшаяся тога неопрятно висела – кровь капала с нее на сандалии врача. Он тяжело дышал, стараясь восстановить дыхание и вызывающе глядел на толпу.

Врачи, аристократы, зеваки и сам Азиарх – все были здесь и потрясенно смотрели на этого безумца, готового бросить вызов устоям, толпе, авторитетам и самой смерти.

В следующий миг меня оглушил рев и грохот аплодисментов. Обезьяна шевелилась и дышала.

***

Азиарх пригласил нас встретиться с ним в его дворце, недалеко от храма божественного Траяна, спроектированного отцом Галена. Эта честь выпала нам на конец недели – властитель всех провинций Малой Азии был вынужден сперва закончить переговоры с несколькими посланцами из сената.

Видел бы меня мой отец! За последние месяцы я, Квинт – парень, которому едва стукнет двадцать лет, второй раз оказывался в обществе высокопоставленных магистратов имперской администрации – хозяев огромных пространств, состояний и людских масс.

Если я полагал, что дворец прокуратора Кипра выстроен роскошно и с размахом – я наивно ошибался, как неопытный мальчишка, каким в сущности и был. Пергамский дворцовый комплекс был больше его в несколько раз, торжественнее и роскошнее в десяток, ну а вкуса и изящества содержал в себе, по меньшей мере, в сотню!

Когда мы, сопровождаемые двумя закаленными ветеранами, взятыми в телохранители высшего магистрата, шли под сводами арок, украшающих коридор – я с интересом разглядывал изваяния, установленные особым образом, чтобы свет из располагающихся вверху и напротив окон падал под углом, подчеркивающим самые эффектные фрагменты. Во всем дворце скульптур было великое множество – несомненно, Азиарх любил искусство, а возможно был сведущ и в науках – то тут, то там я видел забитые пергаментными кодексами и папирусными свитками шкафы. Мраморные полы были устланы коврами, купленными в чужих краях. Наверное, у парфян[3]– я видел подобные на рынках в Александрии. Потрясающая работа – некоторые из таких вручную ткутся годами и стоят баснословных денег.

Возле массивных дверей, обитых серебряными пластинами, нас усадили и попросили подождать, пока Азиарх вызовет своих гостей. У меня появилось еще несколько минут и я посвятил их осмотру внутренних убранств.

Все в этом месте говорило, что цена не имеет никакого значения. Особенно мне запомнились люстры. Громадные, бронзовые, замысловато изогнутые, они хитрым образом могли спускаться почти к самому полу, а многочисленные дворцовые рабы ловко меняли в них догоревшие свечи, свернутые из пропитанного жиром папируса. Пока я разглядывал одну из них – нас пригласили войти. Гален оправил тогу, разгладив льющиеся драпировки, и мы шагнули внутрь.

Зал, где заседал магистрат был невероятно просторен. Окна спроектировали так, чтобы даже в лучах закатного солнца в помещении все еще было очень светло – рыжеватые блики играли на стенах, отражаясь от полированного мрамора стен. По периметру залу украшали колонны в коринфском стиле.

Азиарх восседал на выточенном из слоновой кости своеобразном троне, а рядом с ним стоял одетый в головокружительно дорогие и пестрые наряды мужчина – по виду жрец. Ни Гален, ни тем более я еще не были знакомы с ними лично, но можно было догадаться, что это новый верховный жрец, который должен был вступить в должность через пару месяцев, в день рождения Цезаря Августа, основавшего Римскую Империю. Так делалось уже более века.

– Ах да, это те самые юноши, что умеют калечить и спасать обезьян – иронично поприветствовал нас Азиарх, властно подзывая рукой. Помимо насмешки в его голосе можно было различить и явный интерес к знакомству. Не умея общаться с высшим светом, я покорно смотрел в пол, глазами отмечая все прожилки на мраморе. Я представлял, как пошел бы по плитам, не касаясь их стыков. Эта детская игра успокаивала мой взволнованный ум. Гален же вполне уверенно поприветствовал наместника и выразил покорность мягким кивком.

– Здравствуй, Элий Гален – начал Азиарх. Его голос звучал бархатисто, но за внешней мягкостью скрывалась железная непреклонность. – Я не знал твоего отца, но слышал о нем от Куспия Руфина. Мы с ним были знакомы еще в Риме – оба были консулами, хотя и в разное время. Любопытно увидеть единственного сына Никона!

Гален почтительно кивнул.

– Руфин говорил, ты обучался философии? Далеко же тебя забросили науки. От Платона и Аристотеля в твоей деятельности не так уж и много, правда? – он взглянул на Галена насмешливо.

– Позволь не согласиться, повелитель – Гален мягко возразил. – Желающему преуспеть в исцелении врачу, необходимо не просто быть сведущим в учениях, но и самому быть философом.

– Вот как? Хм. Может быть, может быть... И почему же?

– Мне думается, повелитель, что философия помогает понять глубокую взаимосвязь между телом и душой. Ведь не секрет, что страсти и заблуждения могут быть основой множества болезней. Философия приходится здесь как нельзя более кстати – ведь еще Эразистрат говорил, что медицина и философия – суть сестры: одна лечит недуги тела, другая – души.

– Ты говоришь красиво, – снисходительно кивнул Азиарх. Мне рассказывали, что ты весьма образованный человек – я рад убедиться в этом и сам.

– Душа — это еще и нравы – заметил он, – а также и ценности. Нравы нынче портятся. Люди по всей империи, и Пергам, увы, не исключение. Толпа сегодня мыслит эгоистично и приземленно, а их ценности – одни удовольствия – наместник вздохнул и откинулся на спинку из слоновой кости. – Раньше было не так? Что ты скажешь на это, Элий Гален? Были ли древние мудрее нас?

Мой учитель на миг задумался.

– Я считаю, повелитель, что богатство почитается в наше время выше добродетели. Удовольствия – выше истины. И оттого не встречаются больше у нас ни Фидий[4] среди скульпторов, ни Апеллес[5] среди художников, ни Гиппократ среди врачей. Толпа же – все та же – Гален вежливо поклонился.

– Ну а ты? Ты не таков? – хмыкнул Азиарх. Было видно, что он впечатлен речами врача не меньше, чем спектаклем в анатомическом шатре.

– В меру моих сил, повелитель. Истина для меня выше богатств, благ и прочего, земного. Но не чуждо мне ничто, свойственное человеку по его природе.

– Ты мне по душе, Элий Гален! – Азиарх удовлетворенно кивнул. Рука его, с инкрустированными изумрудами перстнями, протянулась к кубку с вином. – Я слышал также, ты долго путешествовал, объездил множество провинций и городов – он отпил из кубка. – Почему не поехал в Рим? В столицу и главный город мира. Чего ты ждешь от скромного Пергама?

– Только возможности быть полезным тебе и своему родному городу, повелитель.

Я понимал, что за этой туманной скромностью кроется великое честолюбие. Тем более это понимал куда более опытный в людских страстях Азиарх. Он глядел на Галена испытующе, словно пытаясь читать мысли врача.

– Что же, будь по-твоему! Я видел тебя в деле. Он – наместник указал на жреца – будет назначен верховным жрецом имперского культа в сентябре. Мною. Как ты, должно быть, знаешь – всякий верховный жрец обязан проводить большие игры, развлекая толпу. А есть ли что-то, что толпа любит больше скачек, гладиаторских сражений и битвы с дикими зверями на песке арены? Я назначаю тебя архиатром летних игр, Элий Гален. Прямо в новом амфитеатре, ты будешь первым. Это ответственный пост – большие потери среди гладиаторов нам не нужны – многие из них умелые актеры, любимцы публики. Их навыки стоят тысячи сестерциев – иногда десятки тысяч. Старик Демид, что работал с ними, последние годы сильно сдал. Возможно, тут нужна крепкая рука, да помоложе. Ты приступишь к этой работе?

Мне показалось, что под видом вежливого вопроса в его голосе звучал приказ. Для него дело было уже решенным.

Мой учитель мягко кивнул и Азиарх удовлетворенно откинулся на спинку трона.

– Кто этот юноша с тобой?

Я понял, что обращаются ко мне и лишь большим усилием воли заставил себя не поежиться, выдавая волнение и неуверенность.

– Квинт Гельвий Транквилл, господин – я с легкой дрожью ответил.

Горло предательски пересохло.

– Гельвий? – Азиарх на миг задумался, словно пытаясь извлечь что-то из памяти.– Не ваш ли это род был выселен из Рима по повелению Цезаря Августа? Куда-то в Египет, кажется, или еще более отдаленную провинцию.

– Да, господин, в Александрию – я был удивлен, что он может знать это. Хотя, если он был консулом в Риме – это было возможно. Магистраты часто изучали архивы, заботливо хранимые целой армией канцелярских подданных.

– Будь благоразумен, Квинт Гельвий Транквилл. Учись у Галена и, если боги будут добры и благосклонны, ты станешь опытным врачом, заработаешь состояние и вернешь своей семье процветание в Риме.

Я почтительно поклонился.

Азиарх обратился с чем-то к жрецу, но тихо – невозможно было расслышать. Они стали обсуждать личные вопросы. Метнув взгляд в нашу сторону Азиарх улыбнулся, помахал нам на прощание рукой и вскоре мы покинули дворец.

***

Гален был весьма доволен тем, как все сложилось. Ненавидимый пергамскими врачами он, тем не менее, завоевал признание и симпатию публики, так что число пациентов, готовых умолять его взглянуть на свои недуги мгновенно выросло и теперь, всякое утро, они толпились у входа в дом Галена на Акрополе, словно просители, пришедшие к влиятельному патрону. Вряд ли даже сенатор мог бы соперничать с Галеном по числу страждущих и взывающих о помощи у порога.

Какое-то время я исполнял роль секретаря, определяя что стоит внимания моего учителя, а что может и подождать, но через несколько недель Гален утомился от бесконечной череды пациентов и мы отправились загород. До вступления в почетную роль работы архиатром при верховном жреце оставалась еще пара месяцев и врач решил уделить его дому, трактатам и виноградникам, настраиваясь и накапливая силы.

Поместьем управлял пожилой вольноотпущенник Филоник – мудрый и очень мягкий человек, крепко, однако, умеющий держать хозяйство. Через несколько лет, после того как Гален похоронил отца и отправился в свою образовательную одиссею, его мать забеременела от случайного любовника, а в родах умерла, вместе с младенцем. С тех пор Филоник следил за всем хозяйством, все эти годы аккуратно присылая Галену деньги, вырученные от ренты земель и угодий. Вольноотпущенником его сделал еще Никон, доверяя ему как самому себе. И годы доказали, что он не ошибся.

Гален рассказал мне о матери лишь раз и настоятельно попросил никогда больше не приближаться к теме своей семьи, потому как каждый из его родителей вызывал в душе врача слишком сильную бурю чувств. Отец в его воспоминаниях удостаивался наивысших любви и почтения, а мать – холодного презрения. Провалившись с расспросами о его прошлом в яму неловкости, я попытался вывести заметно потускневшего Галена на другие мысли и мне вспомнился день нашего знакомства.

– Гален, я давно хотел спросить тебя, если позволишь.

– Да, Квинт?

– Именно! А кто такой Квинт, которого ты искал?

На секунду Гален задумался, потом улыбнулся и, наконец, взглянув на меня громко рассмеялся, закинув голову.

– Отличный вопрос! Ты мастер своевременности! Кем был тот, кого я искал? Врачом конечно…

– Гиппократиком? – я уточнил, помня о невероятной любви Галена к корпусу трудов отца-основателя медицины с острова Кос.

– И да и нет, вздохнул Гален. – Он был лучшим в этом столетии. Ученик Маринуса – от него он взял лучшие анатомические знания, но не остановился на них и попробовал создать свою систему. Отличную от эмпириков, догматиков и методистов – он пополнял свои знания в области лекарств и симптомов. У него были ученики – Лик Македонский, часть работ которого я обобщил, но он, в целом, был посредственным анатомом. И Нумезиан, у которого, как ты помнишь, я учился на Коринфе – этот был получше, но в основном разбирался в лекарственных травах, а не в анатомии. И только Квинт смог охватить все…Но ничего, совсем ничего не записать! Представляешь?

– Это обидно, – согласился я.

– В попытках найти всех учеников Квинта, в Александрии я разыскал Гераклиона, сына Нумезиана – старый учитель говорил мне, что отдал практически все написанные труды, прежде чем умер. Это были те самые записи лекций великого Квинта. Но что же ты думаешь? Оказалось, что у постели умирающего отца, который уже не имел сил подняться, Гераклион сжег их все и пожелал, чтобы память о Нумезиане исчезла в веках!

– Но как же так? – я даже вздрогнул от неожиданности, – за что он так сильно ненавидел отца?

– Все просто, процедил сквозь зубы Гален. В наследство Гераклиону остались кодексы и свитки Нумезиана. Вся мудрость Квинта и его предшественников, обобщенная в нескольких томах. Но вот его брату… Его брату досталось все остальное. В такие моменты я рад, что у меня нет братьев.

В дверь таблинума, где мы сидели за беседой, постучали. Когда Гален пригласил неожиданных гостей пройти – на пороге появился смущенный Киар, а сзади него, с укоризненным видом, стоял Филоник.

– Этот наглец вздумал бегать по рабыням, господин! Залез в соседское поместье и якшается там с одной помощницей кухарки – молодой девкой из каких-то северных краев. Может даже и тех же, откуда он сам. Сегодня с утра явился, представь только, перепрыгнул через забор и засел в кустах, прячась от меня! А когда я отправился поймать его с поличным – он попытался влезть на дерево и спрятаться в густой кроне, но я поймал паршивца за лодыжку! Что скажут люди, если увидят? – глаза управляющего пылали праведным гневом.

Гален попробовал нацепить на лицо выражение строгости, но я видел, что внимательно выслушав старика он сейчас с трудом сдерживается, чтобы не расхохотаться.

– Нога, стало быть, совсем зажила, не так ли, Киар? – Гален иронично уточнил у молодого кельта.

Он стоял, неловко переминаясь с ноги на ногу. Широкий, плечистый, торс под туникой был крепок, а светлые прямые волосы, не мытые несколько дней, взъерошены ночными похождениями. Киар здорово отъелся за прошедшие с ужасного рудника месяцы.

– Да, господин. Спасибо, господин, вы спасли меня! – Киар смущенно покраснел.

– Хочешь ли ты отплатить мне за доброту тем, что соседи станут говорить – Гален плохо управляется со своими рабами?

– Нет, господин, никогда, господин.

– Перестань называть меня так через каждое слово! Как продвигаются его уроки, Филоник? Он учит новые слова?

– Он…ну, скажем, делает некоторые успехи. Но, надо сказать, куда большему он учится, что делает его речь беднее, у окружающих рабов. И рабынь – веско добавил старый управляющий.

– Не приносит плодов осенью дерево, что не цвело весной – помнишь ли ты о Телемахе, Филоник?

Управляющий растерянно пожал плечами.

Ну как же – юноша Телемах, искушаемый Венерой, воспитывается строгой Минервой, что приняла вид старца Ментора[6]…– продолжал Гален.

Филоник слушал, вспоминал и улыбка его становилась все шире. Он громко рассмеялся.

– Ну вот – бери пример с Ментора! А вообще, просто нагружай парня днем как следует – закончил мысль Гален. – Взгляни только, да он же силен как бык! Глядишь, ночью сил то и поменьше будет – врач усмехнулся.

– Это вряд ли, – шепнул он мне, так что ни Киар ни Филоник не слышали. – Он залезает на территорию Иоанниса? – голос Галена прозвучал уже строже.

Филоник кивнул.

– Будь аккуратен, Киар. Дело твое, но я знаю Иоанниса со времен, когда мой отец брал меня на переговоры. Тогда они сотрудничали по строительству. Иоаннис украл несметное число материалов, а в прошлом был нечистым на руку военным снабженцем. Я помню сам, да и отец рассказывал, что он всегда был жесток. Несколько раз я видел, как он калечил своих рабов, а мой отец, втайне, пытался им помочь.

Филоник покачал головой. Старик, проживший в поместье почти всю свою жизнь, знал это не хуже Галена и искренне волновался за своего нового питомца. Своей смышленостью и благодарной добротой он уже стал ему по-своему дорог. Слишком только был молод. Слишком бросался в глаза окружающих своей северной, необычной внешностью. Один глаз цвета морской волны. Другой – голубой.

***

Прежде чем допустить меня до пациентов, Гален обязал меня заучить клятву, авторство которой приписывали Гиппократу. Она не была обязательной, но в среде образованных греческих врачей хорошим тоном считалось произнести ее перед учителем, прежде чем браться за лечение людей. Много лет прославляя труды этого целителя с Коса, Гален не пренебрегал никакими элементами его наследия, хотя, говорили, эту клятву придумали уже позже, ученики Гиппократа. Впрочем, это не имело значения и, в один из вечеров мы, выбравшись за город, подготовились к моему посвящению.

– Клянусь Аполлоном[7] врачом, Асклепием, Гигиеей и Панакеей и всеми богами и богинями, беря их в свидетели, исполнять честно, соответственно моим силам и моему разумению, следующую присягу и письменное обязательство…– Я произносил эти слова стоя перед зажжённым костром. Закатное солнце обагряло траву, опускаясь за кромку на горизонте. Внизу раскинулась долина реки – место для вступления во врачебные круги своего первого ученика Гален выбрал потрясающе живописное. – Клянусь считать научившего меня врачебному искусству наравне с моими родителями, делиться с ним своими достатками и, в случае надобности, помогать в его нуждах. Я направляю режим больных к их выгоде сообразно с моими силами и моим разумением, воздерживаясь от причинения всякого вреда и несправедливости…

Гален внимательно и серьезно смотрел на меня, одобрительно кивая. Для него слова клятвы не были пустой формальностью.

– В какой бы дом я ни вошел, я войду туда для пользы больного, будучи далек от всего намеренного, несправедливого и пагубного. Что бы при лечении – а также и без лечения – я ни увидел или ни услышал касательно жизни людской из того, что не следует когда-либо разглашать, я умолчу о том, считая подобные вещи тайной. Мне, нерушимо выполняющему клятву, да будет дано счастье в жизни и в искусстве и слава у всех людей на вечные времена. Преступлю же ее и да будет мне, давшему клятву ложную, все обратное этому…

Под конец, ощутив торжественность и нравственную глубину момента я почувствовал, как увлажнились мои глаза.

Я стал врачом.

***

Быть архиатром амфитеатра оказалось чрезвычайно непростой задачей. Читатель этих воспоминаний может решить, что я говорю о серьезных ранах и переломах, но на деле – сложность состояла совсем в ином. Работу Галена всерьез усложняли строптивость характера и непроходимая тупость большинства гладиаторов, при необходимости отвечать за состояние их тел и здоровья.

Сами игры и торжества, где гладиаторы – эти любимцы публики – могли бы получить смертельные раны, происходили в основном летом. Остальное же время проходило в тренировках и, лишь время от времени, в неудачных межсезонных постановках кто-то мог серьезно пострадать.

Зато уж летом, когда деньги рекой текли на арену и всякий следующий жрец пытался переплюнуть предыдущего в расточительстве и размахе, разыгрывая все более впечатляющие игры – Галену и мне открывался бесценный опыт врачевания живых людей с десятками, если не сотнями типов ранений.

Верховный жрец держал несколько возниц, чтобы устраивать забеги, а также семь десятков обученных гладиаторов для выступлений в амфитеатре. Некоторые из них были настоящими знаменитостями Пергама и оценивались в более чем пятнадцать тысяч сестерциев, на какие можно было бы купить небольшой дом, а за городом даже и вполне сносный.

Кое-что, однако, поразило меня куда больше – знатные дамы города платили хорошие деньги за…скажу мягче, чем мог бы – некоторые естественные жидкости этих грубых бойцов, не слишком щепетильных в вопросах гигиены. Хотя Гален не давал им совсем запустить себя, ведь в грязи и неухоженности болезни зарождаются куда чаще, а архиатр отвечал за их здоровье не только на время выступлений, но и в самом широком смысле.

Прошло уже много месяцев с тех пор, как мы прибыли в Пергам и Гален занял место при верховном жреце. Самое важное, тем не менее, было впереди – приближались летние игры.

Ланиста[8], занимавшийся боевыми тренировками гладиаторов, принадлежащих жрецу, уверенно отрапортовал, что достигнутая за зиму и весну искусность должна поразить зрителей, а полет фантазии эдила игр – архитектора сюжетов, на этот раз, превосходит все мысленные возможности. По крайней мере ланисты – точно. Что было уже неплохо – назвать его глупцом было сложно – он выжил и сохранял свое место уже при седьмом жреце, что менялись всякий год, согласно древним традициям.

В день открытия сезона стоял жаркий и солнечный день. Над огромным кругом амфитеатра выдвинули балки, по которым нанятые на сезон моряки раскатали громадные полотнища, сшитые из списанных парусов и закрывающие зрителей от солнца. Почти такая же система, я слышал, использовалась и в амфитеатре Флавиев, в Риме.

Пока люди рассаживались сообразно своему статусу и положению – сенаторское и всаПлдническое сословия [9] ближе к арене, а простой народ на верхних рядах – Гален заметно нервничал. На нем снова была тога с вышитым посохом, обвитым змеей – символом Асклепия, которого он считал своим покровителем. Он всегда надевал ее, когда чувствовал особенную важность дня.

Мы стояли внутри ворот, выводящих на арену амфитеатра из куникула[10] – сложной подземной сети помещений, где расположилось множество залов и помещений, включая врачебный уголок, оборудованный Галеном задолго до этого дня, а также кубикулы[11] рабов, обслуживающих представления и в сезон живущих тут же.

Укрытые в тени мы были не видны публике, зато перед нами открывался вид на места, принадлежащие особенно важной публике. Я видел, как занял свой роскошный и широкий участок Азиарх, в сопровождении охраны и пары рабов, наливающих вино. Неподалеку от него был и верховный жрец, а также множество других аристократов Пергама, большинство мне совершенно незнакомых.

Чуть позади я увидел нашего соседа Иоанниса, узнав по характерной красной накидке, которую он любил надевать, словно отдавая дань старту своей карьеры офицером в одном из легионов Траяна. Сейчас ему было уже за семьдесят. Рядом с крепким стариком уселся Демид. Тот самый архиатр игр, с которым схлестнулся и которого опозорил Гален. Кажется, именно он должен был занять новую и, не буду лукавить, весьма щедро оплаченную жрецом роль при роскошном амфитеатре. Они о чем-то возбужденно переговаривались. Демид кивал и улыбался.

Вскоре появился эдил. Выйдя на площадку, с которой его было особенно хорошо видно и слышно всей многочисленной публике, а собралось ее немало – почти все места были заняты, а значит посмотреть открытие пришли по меньшей мере двадцать пять тысяч пергамцев.

В момент хвалебных слов в честь Азиарха, верховного жреца и императора Антонина рев толпы оказался оглушителен. Казалось, эхом отражаясь от стен коридоров подземных галерей, он способен обрушить их. Говори мы с Галеном – невозможно было бы услышать друг друга, но мой учитель сосредоточенно молчал.

Эдил махнул рукой и на арену выбежали двое гладиаторов. Толпу надо было разогреть. Фаворит пергамской арены – ретиарий[12], ловко выбежал в центр, приветствуя публику. Его прозвище Араней было созвучно с пауком так же сильно, как сеть в его руках была похожа на паутину. Потрясая трезубцем и сетью, он сделал сальто назад и ловко приземлился, вздымая клубы песчаной пыли, под одобрительный гул толпы.

Мы с Галеном не испытывали симпатий к этому мерзавцу. Выступая в образе самого легковооруженного из всех типов гладиаторов, сам он был крепче скалы и обнаженный рельефный торс, на котором из доспехов сверкал лишь один символический наплечник, притягивал восхищенные взгляды публики, особенно женской ее части. Бывший раб из парфянских военнопленных, захваченных за шпионажем на границе, он доблестью и бесстрашием успел заслужить рудис[13] – деревянный меч, символ освобождения, еще на позапрошлых летних играх. Однако, несмотря на свободу, не собирался покидать арену, где чувствовал себя, должно быть, императором, нещадно задирая остальных.

Противостоял ему один из самых больших и плечистых гладиаторов жреца в образе секутора[14]. Шлем с гребнем на его голове скрывал лицо и даже шею, а торс он прятал за огромным, высотой почти в рост прямоугольным щитом, очень похожим на те, что состояли на вооружении легионеров. Все действо, таким образом, имело под собой противостояние брони с ловкостью и скорости с мощью. Год за годом этот сюжет верно развлекал публику, особенно в начале представлений.

Секутор сделал пару выпадов, проверяя реакцию противника. Ретиарий ловко отскакивал, добавляя своим движениям элементы акробатических трюков. Толпа любила красивые зрелища!

Полностью уверенный в своей непобедимости Араней, время от времени, приближался на опасное расстояние и секутор пытался достать его ударом щита. В одну из таких попыток Араней, молниеносным движением выбросил вперед сеть, зацепившись за угол щита и в следующий же миг что было сил дернул на себя.

Секутор потерял равновесие, но щит не выпустил и, продолжая сжимать его в крепкой руке, сделал несколько мелких шагов вперед, ловя утраченный баланс.

Пользуясь этой недолгой растерянностью и собственной инерцией на сближение, Араней прыгнул на щит секутора и, когда одна его нога уже ударила в щит он, оттолкнувшись от него, сделал сальто назад. Секутор был сбит с ног и сел задом в песок.

Толпа взревела. Трюк получился рискованным и трудным, но потрясающе красивым. Ловко приземлившись, Араней в тот же миг обрел равновесие и двинулся на секутора, который уже поднимался на ноги.

Зарычав, секутор рассек воздух ударом меча, за ним еще раз и еще, но быстрый соперник, сверкая мускулистым торсом, без видимого труда уворачивался от этих ударов. Ускользнув от очередного выпада, Араней, словно леопард, выпрыгнул вперед головой и, кувыркнувшись через плечо, приземлился позади секутора. Осознав, что упустил противника из виду он, в своем массивном шлеме уже разворачивался, но Араней оказался проворнее. Сеть летела в шлем секутора и, едва она зацепилась за ребра и выступы его негладкой поверхности, Араней мощным рывком отправил секутора на песок. Шлем съехал, закрывая обзор.

Через секунду на его щите уже стояла нога ретиария, а трезубец упирался в обнажившуюся шею. Секутор снял шлем и похрустел шеей, на долю которой пришелся последний могучий рывок. Бой был окончен.

Толпа еще разогревалась, да и секутор был давно знаком публике, так что его смерти требовало лишь меньшинство и Араней подал своему противнику руку, помогая подняться.

Вновь встав на ноги, секутор поклонился публике и убежал в сторону куникула, растворяясь в черном зеве его арки. Араней, под восторженные возгласы публики, остался на арене, потрясая трезубцем и размахивая сетью. Он ждал следующего соперника.

Из той же арки, где мгновения назад скрылся неудачливый секутор, показался всадник. Вонзившись в арену, он рысью проскакал круг, приветствуя толпу. Облаченный в кольчугу, он был вооружен мечом и небольшим, круглым щитом.

– Пеший против конного! Есть ли шансы у нашего Аранея? – голос эдила пронесся, эхом отражаясь от стен и сводов амфитеатра.

Толпа загудела. В углах между лестницами суетились люди – спешно принимались ставки. В заключении пари на победу того или иного бойца наживались и терялись целые состояния. Рискуя серьезными деньгами, обыватели щекотали свои нервы куда вернее, чем просто наблюдая даже за самым динамичным зрелищем.

Всадник подстегнул коня и устремился на ретиария. Тот, пригнувшись, готовился то ли уворачиваться, то ли атаковать. Не представляю, как это, должно было выглядеть для него – несущаяся лошадь одной своей скоростью и массой представляла опасность, возможно, даже большую, чем сам всадник.

Конный противник приближался. Он тоже пригнулся, занес меч и, готовясь сразить противника, слегка свесился в его сторону.

За считанные шаги до столкновения ретиарий мощным и молниеносным прыжком оказался с другой стороны от несущейся лошади и, выкинув, трезубец вперед, успел поразить всадника в ногу. Один из зубцов скользнул по колену и разорвал связку. Послышался вскрик.

Движения Аранея были так быстры, что всадник, готовящийся к удару слева, даже не успел развернуться, чтобы отразить удар нанесённый ему справа. Кольчуга, вероятно, хорошо защитила бы его от удара – трезубец, как и большинство мечей, не был заточены особенно остро, но его ноги были открыты. Лошадь заходила на второй круг.

Араней снова пригнулся, а взбешенный первой неудачной атакой и подстегиваемый болью в поврежденном колене всадник ринулся на него быстрее, чем в предыдущий раз. Мелькнуло лезвие, резкий прыжок ретиария поднял облако пыли и, когда она рассеялась, а лошадь была уже в десятке шагов, я увидел, что Араней прижимает руку к плечу. Из-под его ладони сочилась кровь – всадник смог ранить его и рассечь мышцу на плече. Лошадь шла на новый круг. Теперь оба противника были легко ранены.

Тогда Араней сделал немыслимое. Вонзив трезубец в песок он, сжимая одну лишь сеть здоровой рукой вышел на несущегося прямо ему в лоб всадника, готовясь встретить третью атаку. Всадник изготовился и, снова слегка свесившись с лошади, занес меч. Публика восхищенно улюлюкала, страстями разогревая атмосферу амфитеатра.

Вместо того, чтобы вновь отскочить в сторону, как ожидал его противник и толпа – ретиарий за несколько мгновений до столкновения бросился прямо на лошадь, рискуя попасть под копыта. Его выпад сбил с толку всадника, вновь не угадавшего сторону.

Араней выпрыгнул вперед. Мелькнула сеть, цепляясь за множество краев амуниции – всадник на всем скаку вылетел из седла и полетел в песок, упустив из рук меч, в последней инстинктивной попытке схватиться за что-нибудь перед падением.

Послышался гулкий удар тела, упавшего на песок. Словно муха, попавшая в паутину, недавний наездник, а теперь лежащий в пыли и обезоруженный, боец барахтался, пытаясь освободиться.

Араней шутливо раскланялся толпе. На его плече виднелась длинная, но неглубокая рана, из которой струйками текла вниз кровь. В следующий миг он бросился за трезубцем и, вырвав его из песка, приставил к попавшему в сеть противнику. Тот замер.

Араней! Араней! Араней! – скандировала толпа.

Люди на трибунах ликовали, прославляя своего любимца. Виднелось и множество расстроенных лиц. Кто-то хватался за волосы. Возможно, эти люди сегодня потеряли много денег.

Гален взялся осмотреть гладиаторов. Перевязать руку ретиария не стоило никаких трудов – не потребовались даже швы. Когда Гален осматривал всадника, я предложил ему свою помощь. Учитель отказался, сославшись на трудности лечения разорванных сухожилий. Раны его не были опасными и срочными, так что снабдив его вином и водой, а также перевязав, чтобы окончательно остановить кровотечение, мы оставили его перевести дух после чувствительного падения и вновь обратились к происходящему на арене.

А сейчас, дорогие зрители, главное представление летних игр! Обещаю, что такого размаха вы еще не видели – эдил снова вышел на свой мысок, обращаясь к ликующей толпе. Постепенно стало тише и его мощный голос отчетливо слышали, вероятно, даже на последних рядах.

Воссоздавая великие победы римского духа в нашем героическом прошлом, сегодня мы увидим битву при Рокстере[15]! Легион истинных сынов Марса[16], под началом блестящего Гая Светония Паулина, на ваших глазах разобьет шестикратно превосходящие силы грязных и неорганизованных варваров, ведомых воинственной, но глупой дикаркой Боудиккой[17]!

Толпа взревела. Кто-то вставал, потрясая кулаками.

– Почему же шестикратно, могут спросить знатоки истории? – перекрикивая толпу продолжал эдил, – я вам отвечу – в таком культурном городе как Пергам мы попросту не смогли собрать так много варваров, чтобы воссоздать настоящий перевес!

Толпа захохотала. Народ перешептывался. Обещанный размах представления казался преувеличенным.

– Итак, начнем! – закончил эдил и укрылся под навесом, вернувшись в свою ложу.

На противоположной стороне от точки нашего с Галеном обзора распахнулись ворота и из них, прикрываясь щитами на манер легионеров, вышли восемь ветеранов арены, чаще всего выступавших в роли секуторов и мурмиллонов – тяжело вооруженных воинов с большим щитами, в шлемах. На этот раз, сверх обычной экипировки, на каждом был надет отменный доспех римского центуриона, включая даже поножи и массивный гребень из перьев, выкрашенных в ярко красный цвет. Стоя плотно друг к другу и сомкнув щиты, подражая настоящим войскам, они казались неуязвимыми для атак. Дойдя до центра эта уменьшенная в десять раз центурия остановилась и поприветствовала орущую толпу.

– Наши храбрые легионеры! Встречайте доблестных и непобедимых воинов – крикнул эдил. – Но кто же будет противостоять им? Подайте-ка нам с полсотни варваров!

Распахнулись еще одни ворота, с противоположной стороны амфитеатра – крыла, во внутренних помещениях которого мы с Галеном еще не были. На арену вытолкали множество обнаженных людей. Некоторые были замотаны в неуклюжие плащи, кто-то был даже босым. Выглядели они изможденными. В руках каждый из них сжимал то, что выдали им вместо оружия – лопаты, короткие дубины, неуклюжие короткие копья с кривым древком. Щитов ни у кого не было вовсе. Среди них была одна женщина. Все ее лицо и тело покрывали синяки и ссадины – она испуганно жалась к стене. Но главное – никто из них не был гладиатором! Все они, по-видимому военнопленные из Британии, были куплены и свезены как раз для летних игр, на убой и на потеху кровожадной публике.

– Жрец перестарался – процедил Гален сквозь зубы.

Как всякий врач, он не любил бессмысленной жестокости. Но приближенные к власти, нередко, не разделяли его гуманизма. Публика, к сожалению, тоже.

Трибуны взревели – такого размаха никто не ожидал. Назревала настоящая бойня! Численный перевес оказался примерно таким, как и обещал эдил. Обнаженных варваров было более четырех десятков и эта толпа, несмотря на всю неустроенность, смотрелась внушительно.

Восемь легионеров сжались еще плотнее. Не видя в точности выражения их лиц за прочными шлемами, можно было решить, что они напуганы. И лишь те, кто понимал больше, видели в этом тактику опытных бойцов.

– Всякий выживший варвар получит свободу! – насмешливо выкрикнул эдил. – Подобно тем, кто пошел за Боудиккой, боритесь до конца и, быть может, у вас получится изменить саму историю! В том числе вашу!

С соседней трибуны на доступный варварам язык переводилось все, что говорил эдил.

– Всякий же, кто откажется биться или попытается укрыться и сбежать – будет застрелен.

На верхних рядах что-то зашевелилось и из толпы плебса вперед выступили полдюжины лучников. Они дали залп и стрелы аккуратно, почти вплотную вонзились по центру арены, увязнув в песке.

Толпа несчастных северян, сперва угрюмая и запуганная, несколько приободрилась. Многие с неуверенностью смотрели на свое нелепое оружие, но с надеждой друг на друга. Призрачный, но все же какой-то шанс на победу существовал – ведь противников было всего восемь. Один из мужчин, заметно крепче других на вид, гаркнул что-то на кельтском языке и остальные медленно придвинулись, сбиваясь поближе. Они готовились.

Единственная возможная стратегия в их обстоятельствах заключалась в том, чтобы ударом, в который будут вложены все силы, немедленно опрокинуть восьмерых тяжело вооруженных противников и добить их, сбитых с ног, лежачими. В открытом же противостоянии, против ростовых щитов и доспехов центуриона лопаты, как и дубины, были практически бесполезны.

Бритты сбились в ударный кулак, размер которого действительно впечатлял. Они напряженно перешептывались. Гладиаторы-легионеры стояли в две шеренги по четверо. Повисла напряженная пауза. Воздух, словно переполняясь эмоциями, тяжелел.

Внезапный крик самопровозглашенного лидера бриттов заставил меня вздрогнуть. Толпа рванула с места в сторону невозмутимо стоящих легионеров, от которых их отделяло порядка сорока шагов.

Едва они сорвались с места, из-за щитов обеих шеренг, словно жала гигантских ос, обнажились пилумы[18] – копья, основную часть которых составляло длинное и тонкое острие, за счет продуманного баланса имеющее огромную пробивную силу. В следующую же секунду восемь пилумов устремились в гущу толпы, глубоко пронзая беззащитные тела.

Несколько человек упали. Часть бегущих за ними, запнувшись о тела соотечественников, полетели следом. В возникшей неразберихе в толпу вновь устремились восемь пилумов. Еще несколько тел, уже совсем рядом, упали на песок, обливаясь кровью. С пронзительным свистом «легионеры», почти синхронно, выхватили гладиусы из ножен. Закрываясь щитами, они подались вперед, изготовившись принять удар. Задняя шеренга подпирала переднюю, добавляя устойчивости.

Зрители на трибунах взревели – мясорубка началась.

Первый, оглушительный удар поредевшей после пилумной жатвы, но все еще плотной толпы о выставленные щиты, казалось, эхом отразился от стен амфитеатра, заставив зрителей содрогнуться. Калиги[19] – шипованные сандалии «легионеров» впились в песок, а мускулистые тела сжались словно пружины. На миг показалось, что первый ряд дрогнул, но уже в следующий миг первая шеренга, подпираемая второй, клинками пронзила первых наступавших бриттов и отбросила их, оглушенных, на напиравших сзади товарищей. Опрокинуть восьмерых опытных бойцов, усиленных массивными доспехами и амуницией, вес которой на каждом превышал вес десятилетнего ребенка, оказалось непосильной задачей.

Чуть меньше трех десятков бриттов откатились назад. Инерция атаки была утрачена – незамедлительно требовался новый план.

Внезапно, в поредевших рядах северян, я увидел знакомое лицо. Не желая верить своим глазам, я напряженно всматривался, ощущая, как внутри меня все похолодело. Одним из брошенных на убой несчастных был Киар. Его глаза, чей разный окрас я не раз подмечал, всякий раз удивляясь фантазии природы, выражали страх, отчаяние, гнев и растерянность.

– Гален! Гален! Скорее, сюда! – я закричал.

Увидев, что происходит, мой учитель попытался броситься к выходу на арену, сейчас закрытую решеткой, но двое стражей преградили ему дорогу.

– Не положено!

Тем временем бритты, осознав провальность первой тактики и лишившись бегущего впереди других лидера, перестроились и попробовали взять «легионеров» в кольцо. Растянувшись в широкий круг, они теперь стояли по одному, лишаясь преимущества в ударной мощи натиска.

Восемь «легионеров» незамедлительно перестроились. Из двух коротких шеренг они теперь сформировали прямоугольник. Лязгнули доспехи и борта сталкивающихся щитов. На арене лежали, по меньшей мере, полтора десятка тел мертвых и умирающих, а на «легионерах» не было ни единой царапины.

Можно лишь представить, с каким отчаянием и ужасом смотрели на подобную неодолимую силу жители отсталых стран, вынужденные, защищая свои земли, насмерть вставать против настоящих легионов, включавших тысячи таких и куда более опытных бойцов, чем эти гладиаторы. Шествующая под знаменами и орлами, под угрожающие звуки медной буцины[20], наводящие панику на противника, эта армада прошлась от песков Аравии до туманных равнин Британии, сокрушая и подчиняя все своей могучей воле.

Отчаянным и плохо согласованным порывом бритты бросились в новую атаку, сжимая кольцо. Ожидая нового удара их противники пригнулись, вновь наклоняя вперед закрытый щитом корпус.

Новый удар вышел намного слабее первого. Утратив инициативу, бритты беспорядочно наскакивали на «легионеров», лопатами и дубинами пытаясь прорвать глухую оборону, но нарывались на мелькающие словно молнии лезвия. Один крепкий варвар все-таки преуспел – увернувшись от лезвия гладиуса он успел схватить державшую меч руку и, дернув на себя, заставил гладиатора-легионера потерять равновесие. Не растерявшись и пользуясь внезапно возникшим преимуществом, он оглушил его мощным ударом дубины по голове. Ее массивное основание соскользнуло с усиленного ребрами жесткости шлема, но силы вложенной в удар хватило, чтобы «легионер» рухнул на песок.

Засмотревшись на внезапную победу бритт слишком поздно осознал, что стоявший рядом с оглушенным боец, уже разделался с прыгнувшим на него противником и, развернувшись, всадил лезвие прямо в спину бритта. Охнув, тот осел и замер. Кровь хлестнула из зияющей раны – клинок вышел под ребрами.

Мощным рывком за доспех оттащив потерявшего сознание соседа под защиту строя, «легионер» занял его место. Защита их слегка поредела, но после очередного натиска на песке арены корчились еще с десяток тел.

Бриттов оставалось не более полтора дюжин. «Легионеров» – семеро. Теперь они были готовы перейти в атаку.

Сомкнув щиты и устрашающе зарычав, не теряя построения – кто-то боком, а кто-то прямо – они двинулись на противника, не давая шанса зайти себе в тыл. Бритты испуганно переглянулись и стали отступать. Послышался свист и позади них в песок стали вонзаться стрелы. Предупреждение не могло бы быть красноречивее.

В отчаянном последнем рывке бритты бросились вперед. Щиты вновь приняли тяжелый удар, но не дрогнули. Истекающие кровью, изуродованные ударами тела бриттов продолжали падать на песок. Бойня продолжалась. Вот лезвие меча оборвало жизнь несчастной женщины, которой эдил отвел роль Боудикки и образу которой она ужасающе не соответствовала.

Я увидел как один из гладиаторов загоняет в угол Киара. Все еще живой, он был ранен в ногу, но не глубоко.

Рухнул еще один «легионер». С двух сторон молотя его дубинами, два бритта сумели обойти его защиту и парой крепких ударов дезориентировать. Вовремя подскочивший третий, метким выпадом лопаты в горло разорвал гладиатору глотку и тот рухнул, хватаясь за шею, из которой толчками выливалась кровь, проливаясь на песок.

Когда бриттов оставалось не более дюжины, гладиаторы, осмелев, рассыпались из построения и каждый стал биться в одиночку. Учитывая преимущество в вооружении это, вероятно, представлялось им не опасностью, а веселой игрой – их доспехи и лица были залиты кровью противников, устрашая и деморализуя оставшихся.

Толпа на трибунах исступлённо ревела. Сыпались ругательства и требования убивать бриттов все более жестоким образом.

– Долой голову! Выпусти кишки – скандировала толпа со всех сторон. Тысячи кулаков ритмично вздымались в воздух.

Город помнил весть, что в далекой туманной Британии, в которой из присутствующих тысяч зрителей едва ли кто и был, в ночном безрассудном натиске непокорных племен был вырезан крупный сторожевой отряд. Погибло несколько сотен римлян. Карательные группы из нескольких когорт жестоко уничтожили огромные массы повстанцев и захватили тысячи пленных. Часть из них сейчас и умирали на арене Пергама, в тысячах миль от родных лесов, даривших им укрытие и уверенность в своей возможности победить.

Впрочем, ни мне, ни Галену сейчас не было до этого дела. С момента нанесенного Риму оскорбления их смерть была неизбежна и помочь уже не смог бы никто. Но как здесь оказался Киар!?

***

Дис Патер, этот римский Аид, в сопровождении множества рабов амфитеатра, выбежал на арену. Публика неистовствовала.

Столь роскошного зрелища никто не мог припомнить! Десятки смертей, хлещущая кровь, а главное – все в назидание этим северным варварам, чьи грязные массы порой не может сдержать даже могучий вал Адриана, выстроенный, дабы прекратить их внезапные набеги.

В черном одеянии, с устрашающим молотом, мрачная фигура Дис Патера, символизировавшая смерть, собиравшую свою жатву, носилась по арене, словно злой дух, витающий над землей.

Рабы методично поднимали тела мертвых и еще живых бриттов, небрежно забрасывая на телегу. Все они исчезнут в воротах Либитины. Смерть во время игр не была чем-то редкостным, но такого числа мертвецов за один день новый пергамский амфитеатр еще не видел.

Убитого гладиатора понесли отдельно. Двоих раненных незамедлительно отправили к Галену. Бегло осмотрев их он, убедившись что их раны не угрожают жизни, крикнул мне заняться ими, а сам взволнованно бросился по коридорам подземелий арены.

Со всех ног Гален несся в сполиарий. Здесь души тех, кто еще был жив после кровавых безумств наверху, отлетали к богам. Дис Патера, ударом молота разбивал черепа брошенным Фортуной и обреченным бойцам.

Словно таким же молотом, оглушенный постигшим нас несчастьем, я мысленно оплакивал Киара, рассеянно и механически перевязывая раны тех, кто был причиной его смерти. Пусть и тоже совершенно подневольным образом. Не ты – так тебя. Судьба насмехалась надо мной.

Собственными глазами я видел, как ряженый «легионер» вспорол Киару живот и несчастный, не повинный ни в одном набеге юноша, схватившись за рану, упал в песок. Поджав колени к животу, он содрогался от нестерпимой боли и ужаса. Такая рана могла быть только смертельной.

Толпа наверху все ревела. Эдил объявлял какие-то следующие увеселения – я приглушенно слышал его громкий, эхом гуляющий в амфитеатре голос, но не разбирал слов. Не в силах сдержать захлестнувших меня чувств, я заплакал и, в попытках скрыть свою слабость перед окружавшими меня циничными палачами – выбежал из амфитеатра. Не разбирая дороги я бросился куда глядели глаза.

***

Не раз потом Гален рассказывал мне, как успел ворваться в сполиарий и едва не в полете остановить руку Дис Патера, намеревавшегося, согласно своим обязанностям, отправить умирающего Киара к праотцам.

Юноша часто дышал и лицо его было серым. Из страшной раны, длиною в половину локтя, виднелся сальник и клубок кишок. Киар медленно истекал кровью.

Я не видел, о чем не жалею, как Гален оперировал своего молодого раба. Еще долго, среди всех приписанных к амфитеатру работников ходили слухи, будто бы Гален на непонятном ни одному смертному языке разговаривал с богами, зачем-то упрашивая их пощадить этого юношу из варваров.

Рассказ же самого Галена был куда прозаичнее и включал в себя бормотание под нос медицинских терминов и общего размышления вслух.

Несмотря на страшный вид – рана оказалась легче, чем могло быть, хотя и оставалась смертельной. Крупные артерии не были задеты. Цел был и кишечник – лезвие, пробив кожу и мышцы, увязло в сальнике, прикрывавшем внутренние органы. Каким-то, одному ему известным образом, Гален смог удалить сальник, не задев ни его целостности ни кишок. Изливания в брюшную полость содержимого, при котором шансов у Киара не осталось бы совсем, не произошло.

Раны были тщательно промыты оксимелем, местами с прижиганием, а также перевязаны и накрыты кровоостанавливающими порошками. Изготовляя их Гален смешивал измельченную руду, вывезенную нами с Кипра с некоторыми целебными травами, названия которых я тогда еще не знал.

Киар потерял сознание и не приходил в себя. Подернутые пеленой, его разноцветные глаза закатились и он ушел в те пространства, где одни парки, богини судьбы, решают, кому жить, а кому умереть. Шансов было мало.

***

Как такое вообще могло произойти? Конечно, в тот же вечер мы задались таким вопросом. И ответ появился совсем скоро.

Еще при императорстве Адриана, проиграв Никону на выборах в пергамский совет, Иоаннис затаил обиду и в дальнейшем не слишком жаловал отца Галена. Прошло много лет со смерти Никона, но Иоаннис, как это бывает с людьми мстительными и желчными, считал за удовольствием отыграться хотя бы на Галене – его сыне.

Что же касается Киара – конечно, пыл юности взял верх над доводами разума и наставника, так что он продолжил свои ночные вылазки, где предыдущей ночью его и скрутили рабы Иоанниса. Тот, помня, что Киар спасенный Галеном раб с Кипра и по-своему дорог своему хозяину – велел запереть его в одном из кубикулов – маленьких комнат с глухими стенами. Тем же утром, у него была встреча со старым другом Демидом, что по вине Галена лишился весьма хлебного места при амфитеатре.

Не отличаясь особенной изысканностью, их план мести не заставил себя ждать. Думаю, он пришел в их умы самым естественным образом. Последним звеном цепочки, что мы раскрыли, стало близкое знакомство Демида и эдила игр, откуда они все и знали о готовящемся представлении с изощренной казнью бриттов. Происхождение Киара и возможность умолчать о том, кому он принадлежит, довершили элегантный сценарий устрашения.

Пергам оказался насквозь пронизан сетью интриг и самых разных группировок, которые прежде, по молодости, укрывались от неопытного глаза Галена, а теперь, с ростом его авторитета и известности, выплыли наружу во всей своей скверной полноте.

Не коснувшись лично Галена, римского гражданина, попавшего к тому же в милость у Азиарха, они ясно продемонстрировали, насколько ему стоит остерегаться длинных рук своих противников. Тем более, смертельная опасность продолжала угрожать Киару.

Я помню тот вечер, когда кризис прошел и стало ясно, что Киар выжил. Чудом, невероятным стечением обстоятельств лихорадка его пошла на убыль и серая бледность лица сменялась легким румянцем. На его животе виднелся длинный багровый шрам, который Гален регулярно смачивал крепленым вином, смешанным с медом, а также увлажнял масляными компрессами.

Как только Киар смог подняться на ноги – Гален незамедлительно устроил манумиссию – его официальное освобождение. Мы осуществили это не публично, не привлекая внимания горожан. Ведь Пергам куда меньше Александрии и, тем более, Рима – любые слухи расходились практически моментально.

С этого дня Киар стал вольноотпущенником.

– Тебе нельзя оставаться в этом городе, Киар – они пока не могут причинить вреда мне, но ни за что не смирятся с тем, что выжил ты. Послушай меня! Я помогу тебе незаметно покинуть город, а на рассвете садись на корабль – напутствовал юношу Гален.

– С остановкой в Сиракузах, где тебе не стоит даже сходить на берег, судно доставит тебя в Рим. Ну а там… одни боги тебе помогут Киар, но нет в империи места надежнее, где ты смог бы затеряться, а может даже и преуспеть. Судьба способна творить самые удивительные события! – успокаивал врач. Казалось, что в большей степени самого себя.

Киар был совершенно растерян и еще не до конца оправился, чтобы препятствовать каким бы то ни было замыслам или, тем более, проявлять собственную инициативу.

Когда под покровом ночи мы, накинув плащи с капюшоном, отвели юношу к ожидающему в повозке крестьянину, согласившемуся к рассвету отвезти его к пристани, Гален похлопал Киара по плечу и сунул ему мешочек с деньгами.

Возьми это и, Киар – он улыбнулся, глядя в глаза юноше, – попробуй выжить! Не падай духом.

Молодой кельт нервно сглотнул. Вихрь событий последнего года его жизни не смог бы перевариться умом и за много больший срок, чем был ему отведен.

– Спасибо господин, спасибо мастер! – беспокойно бормотал юноша. Его разноцветные глаза светились восхищением и благодарностью.

За миг до того, как крестьянин стегнул лошадь и повозка тронулась, Киар посмотрел на Галена.

– Я молюсь богам, своим и вашим, чтобы однажды они дали мне шанс отплатить тебе, господин. Ты сделал для меня невозможное. Намного больше, чем люди могут делать друг для друга и больше, чем я заслуживал.

Гален не успел ответить.

Вздымая пыль и громко зашуршав колесами на щебне, повозка тронулась. Кажется, Киар преуспел в изучении языка намного больше, чем мы думали.

***

Почти четыре года прошло с тех пор, как Гален стал архиатром амфитеатра. Годы эти были наполнены сотней случаев и историй, рассказать или вспомнить все из которых – выше моих сил. Они послужили той бесценной школой жизни и медицинского искусства, что выковала того, кем я стал к своим двадцати четырем годам, когда наполненные ветром паруса вернули меня к семье, в Александрию.

Я изрядно окреп – руки и разум мои стали сильнее и выносливее. Словно железо, я закалялся в горниле постоянных упражнений в гимнасии, в десятках операций, порой длительных. Ум же тренировал в ежедневных медицинских и философских диспутах со своим наставником – человеком, равного которому по образованности я едва ли смог бы найти.

Гален произвел подсчет и, мне остается только довериться его математической точности, но за четыре года, что он был архиатром, погибли пятеро гладиаторов, если не считать одного убитого в самое первое лето, когда проходила инсценировка сражения при Рокстере, а вернее бойня. Много ли это?

За схожий период, когда архиатром был куда более искусный в интригах, чем в медицине Демид, погибло около шестидесяти. А значит, с полсотни жизней были спасены благодаря знаниям и таланту Галена. Его особым, новым подходам к лечению, а также и общему образу жизни вверенных ему гладиаторов.

Ну, может быть, совсем небольшая доля заслуги в этом принадлежит и мне. По крайней мере, сам Гален подчеркнул, что я был ему крайне полезен, многому научился и заслужил награду за эти плодотворные годы.

Не знаю, какие гонорары получал сам Гален, но он вручил мне почти семь тысяч денариев! Двадцать семь тысяч сестерциев, выданные им в золоте, для удобства транспортировки, сложились в несколько мешочков, весьма ощутимо утяжелявших карманы моего плаща и дорожную поклажу. Взял я, правда, только половину – остальное попросил Галена сохранить до моего возвращения. Пусть при Антонинах империя и была безопаснее для путешественников, чем в любой другой период своей длинной истории, но за эти деньги риск лишиться головы был более чем осязаем. В Александрии, чтобы заработать такую сумму, мой отец потратил бы, почти вдвое больше времени!

Так что теперь я мог с гордостью возвратиться к семье, которую не видел пять долгих лет. Возмужавшим, независимым и, главное, нашедшим себе достойное занятие. Конечно, не навсегда – мне предстояло еще научиться очень многому.

Мы условились с Галеном, что через полгода, или немногим больше, отдохнув в кругу семьи и подарив всем родным дорогие подарки, я вернусь в Пергам и продолжу свое обучение. Но судьбой было уготовано иное.

Вспыхнула война с Парфией, могущественной империей и давним врагом Рима. Уже находясь в Александрии, я получил письмо от Галена, где он в спешке и несколько сумбурно рассказывал обо всем произошедшем, включая упразднение игр в амфитеатре и серьезные беспорядки в городе. Наступали тяжелые времена.

Получив известие о смерти императора Антонина Пия, парфяне, полагая смену власти отличным моментом для коварных планов, вторглись в Сирию. Свергнув римского наместника, они устроили кровавую резню. Глубоко возмущенный и взбешенный их бесчестием, глава Каппадокии – соседней римской провинции – Марк Седаций Севериан, с одним легионом во главе пришел на подмогу, но в трёхдневном сражении при Элегее, стоявшее насмерть римское войско медленно истекло кровью и было полностью уничтожено, а сам Севериан бросился на меч. Врагов было чудовищно много.

Тут и там происходят бесчинства перепуганной толпы, писал Гален. Многие аристократы бежали. Контроль над Азией, столь близко находящейся к местам вторжения парфян, всерьез пошатнулся. Разгоралась паника.

Пристроив нуждавшихся родственников и друзей на корабли, отправлявшиеся в безопасные гавани, сам Гален собрал все необходимое и выдвинулся в Рим.

Я держал в руках папирус, исписанный почерком учителя, выдававшим его спешку и волнение. На нижней кромке зияло выразительное пятно, словно он случайно разлил чернила и край папируса угодил прямо в лужицу. Имей Гален достаточно времени, он бы, конечно, переписал все на чистом. Зная его педантичность – это было лишним доказательством серьезности ситуации и той вынужденной спешки, что была спутницей всех принятых решений.

«Друг и ученик мой, Квинт!

Если твои намерения к совершенствованию в нашем искусстве так же крепки, как и прежде – я буду ждать тебя в Риме, к концу третьего месяца осени. Направляюсь по суше, через Фракию и Македонию. Не сочти безумцем – обстоятельства складываются так, что решение это наиболее разумно. Кроме того, ты ведь знаешь – желание собрать побольше полезных для работы трав и ингредиентов никогда не покидало меня прежде – не покинуло и сейчас. Основную часть пути рассчитываю проделать по Via Egnatia.

P.S Квинт, если решишь задержаться с семьей, в Александрии – я пойму. Пусть боги помогут тебе в любых решениях.

Гален»

Я отложил свиток и тяжело вздохнул. Шум Александрийских улиц за окном нашего дома, совмещенного с лавкой отца, казался таким же, как и прежде. Разбитые легионы, бросающиеся на меч наместники и городские беспорядки – все это было где-то там, далеко-далеко. Однако, где бы ни происходили события – как и всей Империи, они касались меня самым чувствительным образом.

Тепло принятый семьей обратно, я искренне радовался, что отец гордился мной. Старший брат Луций крепко пожал мне руку. Зрение все чаще подводило отца и брат теперь взял на себя почти все управление семейным делом, так что с головой погрузился в заботы.

Второй мой брат, Гней, пару лет назад уехал обучаться риторике и другим премудростям в Анций. Там у отца был старый знакомый, любезно согласившийся принять пытливого юношу. Мечтой его стали публичные выступления в суде и, как рассказывал хохоча отец, Гней зачитывался Цицероном все время до отъезда и по вечерам произносил знаменитые речи так рьяно, что теперь даже юная Гельвия могла бы процитировать парочку на память.

Ну а сама Гельвия, моя младшая сестренка – эта хитрая нимфа со смехом бросалась мне на шею и упорно звала Эскулапом[21] – римским братом Асклепия у греков. Признаюсь, впервые за ужином услышав из ее уст такое сравнение, я густо залился краской, на потеху всего нашего небольшого семейства.

Семья – как много тепла и радости в этом слове. Как дороги они все моим сердцу и памяти. Сейчас, когда почти полвека спустя я пишу эти строки, никого из них уже нет на свете. Боги отмерили мне больше, чем моим родным, и лишь им одним известно, для каких деяний.

Но тогда, в ту раннюю пору, когда мне шел лишь двадцать пятый год, я беззаботно и искренне радовался своим первым успехам и, вскоре после письма Галена, принял важнейшее для всей своей дальнейшей жизни решение. Решение, иного которому я не мог себе представить.

Я отправился в Рим.

[1] Сердечная сумка, представляет собой тонкий, но плотный мешок, в котором находится сердце

[2] Звание главного врача города, провинции или другой административной единицы в римской империи. Также звание дворцовых врачей императорской семьи

[3] Парфянская империя – древнее государство, располагавшееся к югу и юго-востоку от Каспийского моря на территориях современных Ирана, Ирака, Афганистана, Туркменистана и Пакистана

[4] Древнегреческий скульптор и архитектор, один из величайших художников периода высокой классики

[5] Древнегреческий живописец

[6] В древнегреческой мифологии воспитатель сына Одиссея Телемаха

[7] В древнегреческой и древнеримской мифологиях бог света, покровитель искусств, предводитель и покровитель муз, предсказатель будущего, бог-врачеватель, покровитель переселенцев, олицетворение мужской красоты

[8] Владелец гладиаторской школы. Он выкупал рабов на невольничьем рынке, занимался их обучением и затем отдавал в аренду тому, кто устраивал игры

[9] Общество римских граждан делилось на шесть классов, согласно имущественному положению. Самые богатые были сенаторским классом (от 1 000 000 сестерциев). Ниже них были эквиты (всадники), с 400 000 сестерциев, которые могли участвовать в торговле и формировали деловой класс. Ниже всадников были ещё три класса имеющих собственность граждан; и наконец пролетарии, у которых не было собственности.

[10] Помещение под ареной

[11] Небольшая частная комната древнеримского дома, чаще всего выполняла функцию спальни

[12] Один из видов гладиаторов. Снаряжение этого гладиатора должно было напоминать рыбака, его вооружение состояло из сети, которой он должен был опутать противника, трезубца и кинжала, а доспехи ограничивались наручем и наплечником, который закрывал плечо и левую часть груди

[13] Деревянный меч, даровавший гладиаторам свободу

[14] Вид древнеримского гладиатора, вооруженного щитом и гладиусом

[15] Сражение, решившее исход восстания иценов под предводительством Боудикки в 60 или 61 г. н. э. Место битвы не установлено — вероятно, где-то между Лондинием и Вироконием (ныне Роксетер в графстве Шропшир), на главной дороге Римской Британии. Римляне противостояли противнику с громадным численным перевесом

[16] В древнеримской мифологии бог войны

[17] Боудикка, легендарная королева воинов из бриттского племени иценов, прославилась тем, что в I веке н.э. подняла восстание против оккупировавших Британию римлян и сравняла с землей целый ряд римских городов. Скудные сведения об этом восстании сохранились, в основном, в трудах римских историков Тацита и Кассия Диона. Погибла в битве при Рокстере

[18] Пилум – индивидуальное метательное длинное железное копьё с крючкообразным концом для бросания с близкого расстояния, наступательное оружие состоявшее на вооружении легионов Древнего Рима

[19] Римская солдатская обувь, полусапоги, покрывавшие голени до середины

[20] Медный духовой инструмент в древнеримской армии

[21] Бог медицины в древнеримской мифологии