Тень Галена

ГЛАВА VI НА ПАЛАТИНСКОМ ХОЛМЕ

О фортуна, как ты морочишь царей

Изобильем благ! Что ввысь вознеслось,

Оснований тому прочных ты не даешь.

Престолу вовек неведом покой —

Каждый новый день спасенья несет,

Череда забот гнетет и томит,

От все новых бурь мятется душа.

Не беснуется так ни Ливийский Сирт,

Когда гонит валы то туда, то сюда,

Ни студеный Евксин, от донных глубин

Вздымая волну, не взбухает так

Близ небесной оси

Луций Анней Сенека, I век н.э

***

– Здесь у нас будут цветы, а вот туда поставим красивую вазу, которую папе подарил дядя Тит из Коринфа. Она же не разбилась? Не разбилась?

Гельвия, моя сестренка, которой шел уже семнадцатый год, весело щебетала, бегая по новому дому нашей семьи. Привычного для римских домов садика и бассейна в атриуме не было, но свободное пространство под них зазывало энергично потрудиться и устроить все на свой лад.

В бурном течении последних месяцев я совсем не успевал что-то подготовить в доме к переезду родных. Признаться честно, даже не всегда мне удавалось там переночевать. Подъем репутации Галена стал подарком Фортуны и для меня самого, так что теперь я разъезжал по пациентам почти ежедневно. А кроме того…В тот год я влюбился!

Впервые, по-настоящему и искренне, я ощутил в своем сердце ту горячую негу, что заставляет замирать и задерживать дыхание, едва ваши руки сплетутся. А воспоминания о нежных касаниях наших губ способно вызвать теплую дрожь в моем теле даже сейчас, спустя десятки лет.

Ее звали Латерия – дочь Публия Латерия из Сполето, городка в паре дней пути от Рима по Фламиниевой дороге. Лишь однажды занесла меня в те края медицинская практика и, пожалуй, это был самый удаленный от Рима город, куда я отправлялся за все эти годы. Почти по центру Апеннинского полуострова, со всех сторон он далеко отстоял от нашего внутреннего моря. Воздух там был знойным и непривычно сухим.

Семья Латерии также имела дом в Риме и была, пожалуй, слишком для меня зажиточной. В те годы я не был богат, не был знатен и, более того, я ведь работал врачом! Всем известно, что такое дело требует обстоятельных знаний и сноровки. Но несмотря на это, мало существует на свете профессий, что вызывали бы в исконных римлянах больше презрения и чувства превосходства, чем медик.

Пусть аристократы и интересуются изысканиями в областях анатомии, коллекционируя рецепты редких лекарств, но интеллектуальное любопытство совсем не то же самое, что обсуждение возможной партии родственника с едва начинающим подниматься на ноги врачом. Тем более, с таким как я в те годы – из семьи, изгнанной в провинцию за проступки предка. Жизнь сделала меня свидетелем, через какие толщи скептицизма и снобизма прокладывал себе путь к уважению и славе мой учитель, Гален. Но не было во мне ни его гениальности, ни потрясающей всех своим размахом образованности, ни даже знатного происхождения, доставшегося ему от Никона.

С Латерией мы познакомились, когда я лечил ее отца. Совсем юная, не старше двадцати, прелестная девушка с редкими, зелеными глазами, украдкой она улыбалась мне, когда я, время от времени, через атриум бегал к телеге. Упакованные в ящики, там лежали травы и ингредиенты, что всегда путешествовали по Лацию вместе со мной.

В первый же вечер меня попросили остаться на пару дней, чтобы я мог наблюдать за ходом выздоровления. Приступы отца семейства были непредсказуемы и не на шутку пугали его родных. Пожилому мужчине стало лучше, лихорадка отступила, но результаты лечения все еще были довольно зыбкими. Состояние пациента могло измениться в одночасье и врач рядом оказался бы очень кстати. К тому же дом Латериев был весьма просторным, так что меня просто пригласили в один из множества гостевых кубикулов.

После ужина я с теплым волнением вспоминал улыбки Латерии. Особенно запомнился тот ее кокетливый прищур, которым она весь вечер щедро одаряла меня. Поднимая в воображении ее образы, я ворочался, улыбаясь своим мыслям. Некоторые из них, признаюсь, горячили мою кровь. Не спалось.

До сих пор не знаю, что это было, но в ту ночь я ощутил непреодолимое желание выйти в атриум и дальше, к саду. Стояла летняя ночь, стрекотали цикады, хотелось вдохнуть ночной прохлады с запахом разнотравья и свежести. А еще больше хотелось случайно увидеть ее. Заключить в свои объятия, целовать…

Незамеченным я нырнул в атриум, прошел вдоль фонтанчика, что заглушал мои тихие шаги музыкой падающих струй и, приоткрыв дверь, выбрался из дома. Возле входа крепко спал раб, утомленный множеством поручений – семья Латериев собиралась вскоре вернуться в Рим, так что весь день он бегал, собирая и пакуя вещи.

От дома, вглубь сада уводила тропинка, едва заметная в темноте. Надеясь не запнуться и не упасть, я двинулся по ней и, словно помогая мне на пути, из-за облака выплыла луна. Круглый диск ее залил все вокруг искрами серебряного света, растапливая бархатную темноту июньской ночи.

Пройдя вдоль душисто пахнувших кустарников, высотой в мой полный рост, я заметил крепкую деревянную скамейку. Спрятанная под кроной молодого дуба, она была поставлена в великолепном, укромном месте, шагах в пятидесяти от дома. Неподалеку искрился в лунном свечении прудик. Наверное, здесь было здорово прятаться от солнца и отдыхать в полуденный зной.

Едва я сел, меня охватило трепетное волнение. Это казалось безумием, но на миг мне показалось, что и она тоже придет. Разум мой сопротивлялся столь неправдоподобным мыслям, но сердце, гулко стучащее в груди, имело свое веское мнение. Гален, будь он рядом, должно быть, убил бы меня.

Во-первых, конечно, за признание сердца источником мыслей и чувств. Но что было куда хуже – за нарушение врачебной клятвы. Даже мысленное!

«В какой бы дом я ни вошел, я войду туда для пользы больного, будучи далек от всего намеренного, несправедливого и пагубного.»

Слова клятвы сами всплывали в моей голове.

«Мне, нерушимо выполняющему клятву, да будет дано счастье в жизни и в искусстве и слава у всех людей на вечные времена. Преступлю же ее и да будет мне, давшему клятву ложную, все обратное этому…»

Где-то вдали лаяли собаки. В саду тоже стоял фонтан, намного больше, чем в доме. Ритмичное журчание воды в нем смешивалось с шелестом листьев. Подставив лицо прохладному ветру, я улыбался своим мыслям, растворяясь в гармонии ночи. Конечно же, я думал о ней.

Протяжный скрип заставил меня вздрогнуть и обернуться. Со всех сторон окруженный листвой, я ничего не увидел. Прислушавшись, я с трудом различил легкое шуршание, будто ветер гонял листву. Я вновь откинулся на спинку скамьи и уже успел вернуться к своим сладостным фантазиям, как из-за кустарника выглянул стройный силуэт.

От неожиданности я вздрогнул и даже подпрыгнул на скамье, головой ударившись о ветку. В тот же миг я услышал, как девушка прыснула со смеху, ладошкой зажимая рот.

Сердце не обмануло, это была она!

Мы шептались…

Мы обнимались…

Мы целовались…

Я рассказывал ей обо всем, что только приходило в голову. Глупости, смущенные улыбки, жаркие прикосновения рук – вот что в ту ночь говорило куда больше слов. А еще я сбивчиво признавался, как очарован ее красотой, пленен взглядами глубоких глаз. Покорен голосом, смехом, всем ее женственным совершенством…

Она шептала мне что-то в ответ – не могу вспомнить, я почти не слышал слов. А может и не слушал. В висках стучало. Наши губы ласкали друг друга. Я ощущал тонкий аромат ее волос, шелковую нежность кожи под тонкой ночной туникой…Так шли минуты, сливаясь в сладостные часы.

Когда наше возбуждение превысило все пределы, Венера, будто бы прочитав желания двух юных душ, скрыла луну за большим, темным облаком. Словно погасили масляную лампу – садик погрузился во тьму. Чувствуя стройный стан своей возлюбленной и слыша ее неровное дыхание, я ощутил, как она оседлала мои бедра, крепко сжав их своими. Скользя по коже, ее волосы щекотали мне шею. Руками я прижимал ее к себе, чувствуя волнующую упругость молодой груди.

Несколько мгновений, трепетное шуршание ткани и с восторженным стоном я погрузился в горячий источник всего живого на земле.

Стрекот цикад, журчание фонтана и густая листва скрывали от посторонних глаз и ушей все секреты той ночи. Ночи, наполненной блаженством, какого я прежде не знал, не мыслил и не чувствовал. Сколько бы времени ни прошло, я никогда не смогу ее забыть.

Мне было двадцать семь лет…

***

Спустя пару недель моя семья, наконец, в полном составе вернулась в Рим! Со счастливым теплом на сердце я обнял своего старого отца. Зрение его совсем ослабло, а голос стал хрипловатым, как у большинства стариков. Ему уже исполнилось шестьдесят пять.

Марк Гельвий Транквилл мог по праву восхищаться тем, как сложились обстоятельства. Один из его сыновей сумел вернуть род Гельвиев в Рим, и он, пожилой и гордый, дольше всех стоял на улице, не проходя в атриум и любуясь на открывавшуюся с Эсквилинского холма панораму города его предков.

Мой брат Луций, управлявший делами в Александрии, устроил выгодную продажу лавки и жилых комнат с аукциона. Приобрести их захотел один старый партнер отца. Второй город империи, как называли Александрию, позволял получить за имущество вполне сносные деньги. Заметно уступая Риму, цены на александрийские владения были, впрочем, много выше, чем в любой другой провинции. Ну а партнер отца, получая таким образом и сырье и место для его обработки со сбытом, заплатил даже выше справедливой стоимости, рассчитывая выгодно нажиться на удачно сложившейся торговой синергии.

Вырученное золото и серебро сразу же было вложено в амбициозные планы стремительного расширения здесь, в столице. Луций едва появлялся дома, налаживая новые связи и знакомясь с многочисленными дельцами и широкими возможностями, какие может дать Рим энергичному и молодому, но уже опытному торговцу.

Приехал, наконец, и Гней, мой брат, последние несколько лет набиравшийся юридического опыта в прибрежном Анции. Здорово наловчившись распутывать хитросплетения римского и латинского права, переполненный честолюбивыми замыслами о карьере среди центумвиров или судебных защитников, он каждое утро бегал на переговоры с представителями триб – избирательных округов.

Но одних знаний недостаточно. Конечно, мой брат понимал это, также пытаясь понравиться претору и коллегии. Пусть Гней и приехал в Рим совсем недавно, но на его стороне было имя нашего рода, благодаря принадлежности к которому он мог с уверенностью апеллировать к тому, что десятки поколений его предков были квиритами. Пригодились и архивные записи о сенаторском достоинстве одного из наших далеких предков, жившего еще при Республике.

Прямо сейчас Луций и Гней, мои старшие братья, которым уже давно перевалило за тридцать, ухватившись покрепче, тащили тяжелый, дубовый стол. Чтобы ненароком не поцарапать мрамор полов, украшенный незамысловатыми, но приятными мозаиками, все тяжести приходилось носить на себе.

С утра и до ночи в доме царил хаос перестановок и заселения. Удовлетворённый и полный радости от созерцания быстроты, с какой мои родные принялись осваиваться на новом месте, я потянулся в теплых лучах утреннего солнца, обулся в сандалии и вышел из дома.

***

Интересно, как там поживает Гален? – размышлял я по дороге. Надо бы навестить учителя. Уже несколько недель я не видел его – Гален был вечно занят с пациентами всех сословий и родов, а также, нередко ночами, в окружении рабов-письмоводителей диктовал им головоломные трактаты, ловко увязывая свой собственный опыт с мудростью мужей древности. Год за годом, в муках практики и мысли, рождалась мечта Галена – всеобъемлющая медицинская Система.

Спускаясь с Эсквилина, чтобы затем пройти между термами Траяна и Субурой, я направился к дому врача, стоявшему недалеко от Храма Мира. Возле его дома в Сандалиарии возвели деревянную пристройку. Появление ее было весьма кстати – она очень помогла разгрузить переполненный пациентами атриум его дома. Все толпы желающих обратиться за помощью к знаменитому врачу уже не могли там поместиться. Тем более не хватало места для обустройства аптеки, где можно было бы готовить всевозможные лекарства. Шкафы из атриума перенесли в новую пристройку и в атриуме появились несколько дополнительных скамей для просителей.

– Здравствуй, Квинт! Гляди-ка, Тевтр раздобыл для меня по-настоящему уникальное собрание! – Гален кивнул на толстенный пергаментный кодекс, лежащий на столе возле пары медных котелков. Справа и слева от стола, словно охрана, возвышались два массивных шкафа, целиком забитых свитками в кожаных футлярах.

Пахло душистой смесью ароматов свежего дерева, разнотравьем лежащих повсюду мешочков и сладковатым ароматом меда, что варился тут же. Гален использовал его как в приготовлении смеси для промывания и смачивания ран, так и, наряду с вином, в роли общего растворителя для множества других лекарств.

– Эти рецепты, а их там несколько сотен, один наш земляк из греческой Азии собирал почти всю жизнь – продолжал хвастаться Гален, помешивая кипящий в котле мед толстым деревянным половником. Словно весло для крохотной лодки, он вздымал на медовой поверхности пузыри.

– Помнишь, похожий кодекс для меня достал Антиох? Выкупив у одной вдовы.

Я кивнул.

Воспоминания эти возвращали в прекрасную пору юности, когда мы с Галеном только познакомились и жили в Александрии.

– Здесь, в этом труде, полно новых рецептов! Удивительно, как мне повезло – теперь в моих руках, пожалуй, больше секретов о приготовлении лекарств, чем у кого бы то ни было на всем свете! – Гален удовлетворенно усмехнулся. – Кроме того, Квинт, я почти закончил с териаком! Куст корицы достался мне недешево. Я покупал у индийских торговцев и, даже у них, цена вышла куда разумнее, чем уплатил старый осел Марциан, в попытке мне насолить – Гален расхохотался.

– И еще я дополнил его рецептуру. Пригодились и маковый сок и красная глина с Лемноса. Помнишь, мы тогда в печатях ее набрали? В моем териаке около восьмидесяти элементов, представляешь?

Я восхищенно покивал. Хотя, надо сказать, тогда я совершенно не понимал смысла и пользы от этого сложного и дорогого лекарства.

– Но как ты сложил все эти ингредиенты? Какая-то вычурная мешанина, разве нет? – с недоверием поинтересовался я.

Гален снова рассмеялся. Он вдохновлённо работал в собственной лекарственной мастерской, в тишине и прекрасном настроении.

– Ну почему же. Все эти ингредиенты я сперва измельчаю в порошок и просеиваю через шёлк. Потом, на выверенную долю порошка, добавляю подогретое терпентинное масло, белый мёд и красное вино. Тоже, разумеется, в нужных пропорциях. Извел кучу ингредиентов, прежде чем подобрал верные пропорции…

– И как же выглядит чудо лекарство? Сколько ты говоришь там компонентов? Почти сотня?

– А ты как думаешь? – Гален улыбнулся.

Я пожал плечами.

С любопытством я разглядывал все, что здесь хранилось. На полках стояло множество терракотовых амфор, наполненных различными маслами и винами всевозможных сортов. Некоторые были закрыты пробками. Тут и там лежали свертки с разными травами и сушеными ягодами. На одном из столов я увидел несколько красиво обернутых папирусом пастилок. С ноготь размером каждая, они были нарезаны и слиплись друг с другом в колонку. Судя по запаху, в составе были можжевеловые ягоды, портулак и что-то еще – трудно было разобрать. Аккуратно завернутые в папирус, они были помечены набором красиво выписанных букв греческого алфавита. Если я помню верно, надпись гласила «после ужина».

– Угощайся, если хочешь – только не глотай, просто жуй. Будешь приятно пахнуть. Отличное средство перед важными встречами, и не только с патронами – девушкам тоже весьма по душе – Гален насмешливо подмигнул мне.

Я с благодарностью взял одну обернутую папирусом колонку и пихнул в кармашек туники, обещая себе непременно попробовать освежающую пастилку перед встречей с Латерией.

– А еще, в териаке я увеличил количество плоти гадюк – Гален продолжил рассказывать. – И добавил немного измельченной в порошок сушеной змеиной кожи. Пришлось заглянуть к крестьянам, которые приезжают в Рим на сезонные работы. Разделывают гадюк для приготовления лекарств, ну и разное другое, по мелочи. Главкон мне подсказал, где их найти. Их еще называют марси – довольно таинственные субъекты, то ли заклинатели, то ли прорицатели.

– А зачем яд? Он разве полезен? – идея Галена смутила меня. Всего связанного со змеями, обычно, старались избегать и как-то раз, еще в Александрии, мы с Галеном стали свидетелями, как один крестьянин отрубил себе часть руки, когда его укусила ядовитая змея. Зрелище было жуткое!

– Если подобрать удачную дозировку – еще как полезен, Квинт! Я, кажется, не рассказывал тебе эти истории. Как-то раз у нас в Пергаме, один мужчина заболел странной болезнью. Называли ее слоновой. Лицо несчастного раздулось, деформировалось и весь покрытый роговыми наростами, выглядел он скверно. Родные изгнали его, но податься бедняку было некуда, так что он обосновался в лачуге на краю города. Именно там его и привыкли видеть, скромно доживающего свои дни в одиночестве и нищете.

Я присел на лавку, облокотившись спиной на стену. Свежее дерево источало приятный смолистый запах. Слушая истории Галена, я заодно разглядывал нацарапанные по глине надписи на заставленных амфорами полках.

– Как-то раз, неподалёку детишки богатых пергамских семей решили устроить ужин на свежем воздухе. Было много еды и вина – солидный кувшин стоял в траве, глубокий и крепкий. Как-то вышло, что туда заползла и утонула гадюка. Когда ребята обнаружили это и наизнанку вывернули желудки, избавляясь от выпитого и съеденного, решено было остатки вина снести тому самому обезображенному отшельнику. Может он и отравится, но это окажется лучше той жизни, на какую обрекли его боги – так они тогда рассудили. Сейчас мы говорим не о морали, Квинт – несчастный выпил вино и уже на следующее утро с его тела и лица, словно панцирь, отвалились все те жуткие наросты. Представляешь? А прямо под ними розовела новая кожа!

– Что скажешь? – Гален отвлекся от котелка и хитро взглянул на меня.

– Не хочу обидеть тебя, Гален, но история не выглядит особенно правдивой.

– Вот! Я также решил, когда первый раз ее услышал – удовлетворенно откликнулся Гален. – Но знаешь, что странно? Точно такую же историю я потом слышал об одном состоятельном земледельце, приехавшем лечиться на водах Асклепиона. Он был не один, а с несколькими любовницами, одна из которых – его рабыня – была по слухам прелестнейшим созданием – совсем юной девушкой. Говорят, она до искр в глазах ненавидела хозяина, что всякую ночь грубо овладевал ею. Так что когда увидела, как в кувшин с его вином упала гадюка – решила, что это посланный ей самими богами шанс. Красавица дождалась, пока змея утонет и любезно подала своему господину кувшин. Быть может, она была отчасти права и боги, а именно Асклепий, змею и послал – на утро ее хозяин действительно был совершенно здоров. Ровно как тот нищий в лачуге. Как же проклинала свою судьбу та юная рабыня, наверное…

Я хмыкнул.

– Нет, ну если и сейчас не веришь – вот история, которую уже я сам видел и готов подтвердить! – завелся Гален.

– Один отчаявшийся философ, заболев такой же слоновой болезнью, принял яд. Был он одним из знакомых отца, кажется. Хотел отправиться прямиком в Аид – лег спать, мечтая, что проснется уже у Стикса[1]. Вот только лучи рассвета застали его там же, где он и заснул. И здоровым! Как думаешь, чьим был яд? Да-да, Квинт, опять гадючьим! Так что в териаке теперь ударная доза змеиной плоти и шкурок, спасибо аппенинским крестьянам, что ловят этих тварей. Хотя несколько змей я у них приобрел и живыми – Гален задумчиво почесал затылок. - Надо было проверить, работает ли териак и защитит ли в самом деле от укусов.

– Как же ты это проверил? – я заинтересовался.

Заметив мое любопытство, Гален удовлетворенно расплылся в улыбке.

– Я взял самый надежный метод – медицинский эксперимент. Купил на форуме в торговый день дюжину петушков. Довольно долго я половину из них кормил зерном с териаком – с месяц, наверное. Ну а остальных – без териака. Потом дал гадюкам петушков покусать, и что же ты думаешь? В группе петушков, что клевали зерно с териаком, не умер ни один! Ну ладно, один все же умер, но уже на следующий день. Может он меньше зерна съел и меньше лекарства получил – я не знаю. А вот в группе с обычным зерном умерли все без исключения. В тот же день, Квинт! Как тебе?

Я восхищенно покачал головой. Эксперимент вышел убедительным. Пожалуй, такой строгий подход стоило бы применить и к большинству смесей, что выдают за лекарства. Глядишь, подделок и просто бесполезных средств стало бы намного меньше.

– Так ты слушай дальше – рассмеялся Гален. – Мне почти сразу же снова понадобилась одна из этих змей – ну ничего не пропало без пользы! Пришла ко мне женщина. Жаловалась, что у нее все время крутит живот, словно пульсирует желудок. Уверена была, что там, у нее внутри, живет змея. Наглоталась как-то воды, где они плавали – может вот одна маленькая попала, ну а уже потом выросла – так она предполагала.

Я поморщился. Вспомнились черви из нильской воды, которые созревают и кишат потом под кожей, через язвы высовывая свои слепые головы наружу.

– Ну я посмотрел ее, конечно, для порядка. Ни о какой змее там, разумеется, и речи не было! Да и вообще у женщины на вид все в порядке. Кроме головы…Я попоил ее безвредными настоями – не верит. Полечил припарками и мазями – не помогает, говорит. Ползает во мне змея и все тут. Но я-то знаю, что не помогает! Потому что никакой змеи нет! И вот заметил я, что когда она мне особенно долго и подробно рассказывает про свои ощущения – ее рвет. Порядком так, обильно, как не на всякой пирушке после обильных возлияний удается. И пришла мне идея…В один из осмотров я специально расспрашивал женщину, как ее ощущения. Подгадал момент, когда ее вырвет и в то ведро подкинул змею. Незаметно, конечно же. Предварительно попросил марси удалить ей ядовитые зубы – на всякий случай – ну чтобы не укусила ненароком. И вот показываю я женщине ведро, а там гадюка в остатках ее обеда корчится. Смотри вот, матрона, избавились мы от гадины, что терзала твой многострадальный желудок.

Я расхохотался находчивости Галена.

История звучала дико, но ведь для самых странных ситуаций годятся порой лишь самые странные решения.

– О Квинт! Она ушла счастливой – светилась даже. Прошло все и сразу! А ты говоришь змеи бесполезны…– перекрикивал мой смех Гален.

Теперь уже мы оба громко хохотали.

– А знаешь как ее лечили до меня? – хмыкнул Гален. – Пара лекарей, не понимая, что делать, обратились к старому римскому поверью, будто дурные мысли в голове вселяются от лемуров, неких злых духов, в их понимании. И в особый день, в полночь надо открыть дверь дома ногой и кидать черные бобы с криками «Этими бобами я выкупаю себя и своих». Вот так, Квинт, ее и лечили! Вот так! – Гален презрительно закатил глаза.

В который раз я восхищался, какой богатый опыт накапливает учитель. Хотя и у меня разных историй накопилось немало – рассказы Галена всегда были живее и незауряднее. Самые сложные и необычные случаи, будто бы по праву первенства, доставались ему. Особенно же мне было интересно, как он мыслит и приходит к своим необычным, но почти всегда верным и действенным решениям.

– Как же ты догадался попробовать? С чего решил, что женщине поможет увидеть эту, якобы вышедшую из нее змею?

Гален надел на руки перчатки из толстой ткани, подхватил котелок горячего, жидкого меда и вылил в другую посуду, где уже бурлила какая-то густая жидкость.

– Нет, это кажется удивительно ловким и логичным, но не знаю, догадался бы ли я сам.

– А я вот догадался – мне помогли работы Эразистрата – Гален цокнул языком. – Там история у него была похожая описана – она меня и вдохновила. Послушай-ка вот. Написал Эразистрат, что у одного пожилого римлянина умер друг. И все старику упорно мерещилось, что похороненный винит его за несколько неудачных происшествий, в детали которых и смысла вдаваться нет. Винит и презирает из царства теней, в общем. И с этой ненавистью мертвеца никакой ему сон не шел. Мучился он, ворочался, аппетит потерял. И что же ты думаешь предпринял Эразистрат? Как ты убедил бы мертвеца оставить в покое живого?

Я пожал плечами.

– Вот! Не знаешь! А Эразистрат нанял одного из актеров, что всегда можно найти у амфитеатров. Объяснил, о чем и как следует говорить. Дал актеру полотнище белое, чтобы тот с головой накрылся – там разве что пару отверстий проделали, чтобы дышать не мешало. Ну а своему пациенту велел явиться к полуночи на кладбище, к той самой могиле. Там мол все и разрешится.

Я увлекся, заинтересованно слушая.

– Темной ночью пришел пациент к могиле, а из-за дерева выходит актер. Только ты поди в нем живого человека узнай – в свете луны белое полотнище едва ли не светится, сияет. Силуэт на человеческий похож, а ни лица, ни рук, ни ног не видно. На ветру трепещется. И тут заговорил еще голосом таким утробным… «Скоро уже свидимся – в кости поиграем, расскажешь о том, да этом. Друг же ты мне все-таки и винить тебя мне не за что. Вот только не спеши – я дождусь, никуда не денусь. Отсюда еще никто не уходил». Все обиды и злодеяния отпустил старику. Спать крепко и спокойно повелел. И написал в конце Эразистрат, будто крепче этого старика потом никто во всей семье не спал. А прожил он еще почти десяток лет. Ну тут уж и я со своей змеей решил попробовать – вдруг сработает? Получилось! А эти ослы говорят, что какие-то лемуры вселились, черные бобы за порог мечите…

Мы рассмеялись.

– Так что, Квинт – порой и хитрый обман может быть в великое благо. А порой самая чистая правда в великую скорбь…

Я восхищенно соглашался, потрясенный изворотливостью ума, какую порой приходится проявлять для спасения пациентов от необычных недугов их собственного, ставшего врагом рассудка.

– Смотри-ка, сейчас размешаю, чтобы не осталось комочков и пару месяцев териак будет настаиваться – Гален продолжал возиться со странной смесью, весь список компонентов которой я не смог бы запомнить даже если бы мне их тщательно продиктовали.

– Получится такая черноватая паста, довольно мягкая. Ее легко высушивать и нарезать. Она затвердевает, когда подсыхает – комментировал по ходу приготовлений Гален. – Взрослому можно принимать по половине пастилки. Ребенку же сойдет и четвертинка. Можно в вине растворить – микстура получится, так тоже удобно будет – Гален указал на стоящий на одной из полок ряд маленьких терракотовых горшочков.

Я внимательно наблюдал за этой алхимией. Густая темная масса, густо прилипая к медным стенкам котла, бурлила и превращалась в однородную, темную смесь.

– Ну ладно, наверное териак очень труден, раз сквозь века создавался множеством врачей. А что на счет более простых лекарств? – спросил я Галена. – Как ты понимаешь, какому пациенту и что поможет лучше? Ну, кроме готовых рецептов, конечно.

– А я и не беру рецепты в неизменном виде, Квинт – возразил Гален. В голосе его звучало возмущение. – Мало ли что там до меня писали – это их дело. А мое – проверить, сначала логически, а потом и на опыте. Вот в точности как с петушками, к примеру. Не все я, конечно, могу воспроизвести. С ядами то оно проще, чем если тебе надо боли в желудке вылечить, или лихорадку. Тут тебе петушок мало что расскажет о своем самочувствии. Тут люди живые понадобятся… Ну а по свойствам, так если помнишь, еще в Пергаме я рассказывал, что можно их в целом на четыре группы поделить.

– Теплые и холодные? Ты про эти? – с некоторым сомнением попытался вспомнить я. Я лечил своих пациентов известными мне решениями, где-то вычитанными, а где-то подсмотренными у Галена. Но общей системы у меня тогда, конечно, не было.

– Все верно. Мокрые и сухие, теплые и холодные – бодрым голосом подтвердил Гален. – Медицина вообще довольно точна, если к ней с умом подходить. И объединив врачебные наработки с философией, мне удалось наметить систему, которая помогает принимать решения. Вот например, ты стал бы, Квинт, давать мокрое и разогревающее тому, кто сам мокрый и горячий?

– Нет конечно – ответил я. Решение казалось мне очевидным логически. – Зачем усиливать то, что и так ярко выражено?

– Вот именно! –кивнул Гален. – Например молодые люди, когда им идет год тринадцатый, или четырнадцатый, от природы своей еще мокрые и горячие. Это старики уже становятся сухими и прохладными. Так зачем же, например, давать юношам крепкое вино? Продукт, который разогревает и увлажняет? Ничем хорошим это не кончится, не правда ли?

– Да, пожалуй, ты прав – я понимающе кивнул.

– Вот так и с остальными веществами. Почти все эти рецепты – Гален указал на пергаментный кодекс, подарок его друга Тевтра – можно разделить на такие категории. Некоторые сразу лучше выкинуть – намешано все подряд и без всякой логики. А кое-что понадобится проверить – есть интересные идеи. Если рецепт верный и выстроен правильно – остается только добыть лучшие ингредиенты…Нужен мед – бери аттический, как тот, что у нас в Малой Азии с разнотравья холма за Акрополем. Там растетдикий тимьян по дороге в Элею – идеальное сочетание. Вино стоит брать тончайшее хиосское или с нашего холма Тмолус, тоже из Пергама. Фалернское, что считают тут одним из лучших, кажется таким лишь на фоне всей той дряни, что пьют в Риме – Гален презрительно фыркнул.

Рим вообще впечатлял Галена куда меньше, чем я ожидал. Врач часто жаловался на низкие нравы, высокую конкуренцию с идиотами, где доказать собственную правоту бывало попросту невозможно. А еще больше Гален презирал глупых, жадных и тщеславных богачей, изнеженных роскошью и требующих себе такого же приятного и роскошного лечения.

Учитель рассказал мне, что продал одному патрицию лекарство, но когда тот узнал, что цена всего семьдесят сестерциев – он отказался его принимать, сославшись, что не станет пичкать свое тело тем, чем его лечат нищие и убогие. Тогда Гален добавил к лекарству некоторое количество иудейского бальзама и благоухающим продал его за десять тысяч сестерциев. Богач быстро поправился и был счастлив, изумляя Галена своей тщеславной глупостью. Вообще нередко казалось, будто дорогие лекарства лечат лучше, чем дешевые. И не важно, что в составе – влияла и цена!

– Надо еще следить, чтобы никакие мошки или червяки не завелись в травах и чтобы без плесени – невозмутимо продолжал Гален. – Это кажется таким очевидным, не правда ли? А ведь все равно, сплошь и рядом римские врачи делают какую-то бессмысленную ерунду из прокисшей гадости. Пичкая несчастных пациентов, нередко за большие деньги. И попробуй им только что-то сказать! Да куда там – если даже сам Аполлон и Асклепий предложат им себя в учителя – они и то не станут слушать.

Я одобрительно кивал. Гален нередко готовил лекарства сам, но если прежде я чаще видел его в роли хирурга, то теперь он с головой ушел в травы, рецепты и смеси.

– Чтобы отличаться от этих олухов, я даже решил ставить на свои лекарства печать, как у той земли с Лемноса, которую жрецы одобряют, помнишь же?

Гален поднял руку и показал на увесистый перстень с широким набалдашником, на котором искусный кузнец выбил надпись «Одобрил Гален из Пергама». Учитель обернулся к стоявшему позади столу с грудой папирусных свитков и взял один из верхних. Деревянные ручки основания, на которое были намотаны листы, были украшены завитушками, выдавая состоятельность того, кто написал на свитке послание.

Ухватившись тонкими, ловкими пальцами, Гален ловко развернул и стал читать про себя.

– Хм, ага, да, похоже что это... – Гален отложил свиток и потянулся за одним из мешочков с травами. Высыпал на блюдце и принялся искать еще какую-то траву.

– Что там у тебя? Неужели вся это гора свитков – письма? – изумленно спросил я.

– Да-а – не отрываясь от поиском Гален расплылся в улыбке. – Мне пишут со всех концов империи, представляешь? Вот это письмо из испанских земель, а это – Гален потянулся за свитком, уже отложенным из общей кучи, – из дальней Галлии.

Я непонимающе смотрел на учителя.

– Что ты имеешь в виду? О чем пишут? У тебя там много друзей и знакомых? Я не знал…

– Да нет же! Пациенты! – врач нетерпеливо потряс свитком прямо у меня перед носом.

Наверное, весь мой вид красноречиво говорил, что понятнее ничуть не стало.

– Ну смотри, Квинт, все просто – люди пишут мне и рассказывают о своих ощущениях, стараясь передать все как можно тщательнее. Иногда зарисовывают, если таков характер недуга, что у него есть яркие внешние проявления. А потом, на скорых почтовых лошадях, все приходит сюда.

Гален постучал рукой по столу.

– Иногда прямо за пару дней. Иногда неделю, или даже две, если это из северной Африки или, скажем, из Британии. А получив письмо, я быстро изучаю симптомы и, если могу сразу установить наиболее вероятную причину – пишу ответ и высылаю вместе с лекарством или советами. Ну а если нет – задаю уточняющие вопросы. Может я и не могу внимательно изучить пациента, но все равно окажусь лучше всех тех идиотов, что в провинциях лечат несчастных чем попало. Призывают лемуров, бобы и что там у них еще…Здорово правда?

Я даже присвистнул от восхищения. Для применения медицинских дарований Галена переставали быть преградой даже бескрайние расстояния громадной империи. Знала ли такое прежде история? И как Гален только додумался..?

Прервав нашу беседу, в дверь аптеки громко и нетерпеливо постучали. Пристройкой к дому, она не имела входа с улицы, но отдельную дверь соорудили между ней и остальным домом, где вместе с десятком рабов жил и принимал пациентов Гален.

– Да-да?

– Господин, как ты говорил, пришли преторианцы – выглянул Полидор. Его красное лицо выражало страх и волнение. – Просят тебя немедленно пройти с ними.

Я вздрогнул. Преторианцы – элитная гвардия императора. Со времен Августа их лагерь стоял совсем неподалёку, сразу за городскими стенами. Обычно ничего хорошего подобные визиты не сулили. И едва ли не каждый римлянин помнил чудовищные проскрипции, когда в эпоху гражданских войн в дома множества осужденных семейств вламывались солдаты. Грабя и убивая всех, с приказа и позволения высочайших персон.

– Ах Квинт, да, я совсем не успел рассказать тебе – ну что же, в другой раз. Меня вызывает к себе на беседу префект Рима.

Я растерянно смотрел на Галена.

– Не поверишь – этот идиот подал иск, что я занимаюсь колдовством. Ну а ты знаешь, что за колдовство наказывают строго – вплоть до смертной казни. Вот завели дело, попало сразу на стол к префекту…

– Кто подал иск? Марциан что ли? – я испуганно уточнил.

– Ну да, кто же еще. Мерзкий старикашка хочет попробовать раздавить меня жерновами судебных процессов. И за что же? За то, что я спас того молодого актеришку от посланной ему богами верной гибели. Антиген у него в свидетелях! А Боэт, который видел все, как было, уже уехал в Сирию – неизвестно, когда он теперь вернется в Рим.

В шоке я молчал, осознавая подлость и грязь сложившегося положения. Марциан, Антиген – самые знатные и богатые врачи Рима, не считая разве что придворных архиатров императора – как они могли пойти на такую жуткую низость?

– Но ничего – есть у меня пара мыслей – Гален ободряюще улыбнулся и похлопал меня по плечу. – На кресте меня не распнут, да и львам вряд ли скормят – я все-таки римский гражданин. Но показать зубы придется. Великого Квинта тоже, я слышал, преследовали… Правда, в его случае дело кончилось изгнанием, но будем надеяться, моя история окажется получше…

Гален расправил драппировки на тоге и, погасив огонь под последним котелком, быстро направился к двери, призывая меня проводить его. Проходя через просторный дом врача, я заметил два десятка глаз напуганных рабов, помогавших Галену с пациентами и записями его многочисленных размышлений. Искренне волнуясь за господина, у которого им жилось так сытно и которого они считали на редкость добрым и справедливым, рабы мялись, опасаясь худшего.

Откинув массивную дубовую дверь, мы вышли наружу. У входа стояли два преторианца. Черные массивные доспехи на их мускулистых телах отбрасывали блики в вечернем солнце. Глаза хмуро глядели из-под низко надвинутых шлемов. Ясно было, что эти солдаты императора выполнят любой приказ, ведь стать преторианцем удается далеко не каждому доблестью и искусством отличившемуся в боях легионеру. Куда чаще удается найти лишь свою смерть. И оттого место при дворце становится еще ценнее и желаннее – за него готовы на многое.

Гален улыбнулся мне, легко кивнул, вместо прощания и, в сопровождении мрачных гвардейцев, зашагал в сторону Палатина – дворцового холма. Я растерянно смотрел, как три фигуры медленно удалялись по улице, становясь все меньше. Белый силуэт врача в тоге, словно скованный по бокам, обрамляли два черных, каждый выше его едва ли не на голову. Даже если бы Гален попытался – бежать было уже невозможно.

***

Несколько следующих дней оказались наполненными беспокойством о судьбе Галена. Чтобы хоть немного отвлечься, я помогал Гельвии с украшением дома и наведался к паре бывших пациентов, что жили неподалеку от Эсквилина. Как я помнил, они в разных чинах заседали при некоторых судебных процессах и была надежда, что эти магистраты смогут подсказать что-нибудь дельное. Хотелось повидать и Латерию, но я не нашел в себе сил послать ей сигнал и назначить свидание – беспокойство и хлопоты убивали весь романтический настрой.

Мой брат, Гней Гельвий Транквилл – тот самый, что изучал право у друга отца в Анции, принимал активное участие в поиске всех возможных решений. Как в моем случае медицина – суды теперь стали его стихией и, конечно, он спешил показать, насколько может быть на этом поприще полезен.

Вопреки всем трудностям с доступом, римские граждане с завидным упорством искали защиты своих прав и интересов у магистратов в судах. И, как не бывает пустым место, где есть чем поживиться, так и в судебной системе завелись свои паразиты. Частные обвинители и целые когорты доносчиков сделали обвинение в реальных, но куда чаще вымышленных преступлениях, весьма прибыльным для себя делом, являя собой настоящее бедствие для всех римлян, кому было что терять. А особенно для тех, кому было чем делиться… Этот шквал исков и доносов способен был парализовать суды, переполненные ждущими рассмотрения тяжбами.

Вспоминались старые греческие шутки о доносчиках-сикофантах[2], что так упорно разоряли ложными обвинениями одного богача, что когда он обанкротился, то был уже счастлив, что потерял все состояние и начнет, наконец, спокойно спать по ночам став… сикофантом!

Совершенно очевидно было, что Марциана и Антигена должно, однако, интересовать совершенно иное. Потеря клиентуры Галеном или, хотя бы, та мрачная тень судопроизводства, какая может нависнуть и на долгие месяцы, а то и годы испортить репутацию любого, даже самого невиновного гражданина. А потом, словно длинный хвост, служить в роли щедрого источника для многолетних шуток, сплетен и пересуд. По утру я просматривал программы каждого заседания, чтобы не пропустить возможный процесс над учителем. Не удовлетворяясь, конечно же, простым созерцанием, мы с Гнеем являлись на поклон в атриумы к патронам и, объясняя сложившуюся ситуацию, призывали на помощь возможных свидетелей. Среди тех чье слово имело вес, на операции присутствовали Боэт, Барбар и Север. Бывший консул уже уехал далеко, ну а двух остальных, похоже, как на зло не было в городе.

Также, на наше везение, учитель моего брата был сейчас в Риме, приехав по своим делам, так что он подсказал нам прекрасного, опытного адвоката, готового взяться за защиту Галена. А когда все было уже готово, все договоренности заключены, а мы с Гнеем неотрывно и по очереди дежурили у Форума, где ежедневно заседали магистраты – утром, как ни в чем не бывало, у себя дома объявился сам обвиняемый Гален. Сообщить нам эту новость пришли к Форуму те неравнодушные, что были невольными свидетелями наших тревожных приготовлений.

Свободный, веселый и невозмутимый, Гален долго хохотал над нашим беспокойством и суетой, а также пригласил к себе в гости, чтобы поделиться событиями последних дней.

– Я позову еще Эвдема, Главкона, Тевтра и Гнея Клавдия Севера, коль скоро судьба связала меня в этой истории именно с ним. Но обо всем узнаете вечером, когда закатим пирушку!

Как мы ни старались выпытать у Галена хоть какие-то подробности сразу – тщетно, он улыбался и ссылался на накопившиеся в его отсутствие дела. Врач извинялся, что невольно причинил так много беспокойств, а меня пожурил за беспочвенные ожидания худшего.

Вскоре пришлось оставить Галена в покое и приберечь любопытство до момента, когда зайдет солнце. А уж там, в триклинии его дома, нас ждала весьма занимательная история.

***

Когда все собрались – из Лация прибыл даже Клавдий Север – за порогом отдыхали четыре его раба, тащивших паланкин, мы возлегли в просторном помещении для пиров. Гален редко собирал у себя гостей, так что чаще здесь была импровизированная операционная, но теперь все тщательно вымыли, да и о маленьком этом секрете кроме меня и рабов Галена никто из присутствующих не знал. Предвкушая рассказ, все с любопытством наблюдали за знаменитым врачом, но за личиной его невозмутимой вежливости ничего невозможно было понять.

– Предлагаю выпить за терпение и справедливость – Гален призывно поднял свой кубок, когда пара его рабов вынесли первые подносы с угощениями. Было множество свежих морепродуктов, совсем недавно прибывших то ли из Остии, то ли из Анция, а также запечённая свинья и несколько аппетитных на вид куриц. Я чуть было не рассмеялся, когда представил, что это могли быть те самые напичканные териаком петушки, покусанные гадюкой, или свинья, у которой вытащили внутренние органы с целями исходно далекими от гастрономических изысков. Где-нибудь на Форуме, вместо кухни. От Галена можно было бы, пожалуй, ожидать и не такого – он куда чаще был в гостях, чем принимал их у себя дома.

Какое-то время пришлось уделить общим моментам знакомства. Гней Клавдий Север, как человек наиболее высокого положения в нашей скромной компании, снисходительно приветствовал всех друзей Галена. Меня и Эвдема он, впрочем, отлично помнил по прошлым годам.

Постараюсь сейчас, напрягая свою память, вспомнить все, что говорилось в тот вечер, но если где мои слова окажутся далеки от тех, что звучали или исказят смысл – пусть будет так. Точнее меня уже все равно никто не вспомнит.

– Оказавшись в доме у Квинта Юния Рустика – о боги, да ведь это уже третий Квинт, претендующий влиять на мою жизнь – Гален рассмеялся. – Я не успел рассмотреть убранство его весьма, надо заметить, сдержанных интерьеров, как меня сразу пригласили в зал для аудиенций. Входя я был настроен не льстить и не прикидываться никем иным кроме себя самого и, похоже, в точности угадал настроение своего судьи. Мне рассказывали, что префект – знаменитый стоик и учитель императора нашего, Марка Аврелия.

Гален с благодарностью посмотрел на Севера. С кубком в руке тот кивнул, едва заметно улыбнувшись.

– После короткого приветствия, Рустик устало зачитал, что я обвиняюсь в колдовстве и опасной магии, способной при бесконтрольном ее применении навредить нашему государству. Что приношу вред множеству пациентов, призываю темные сущности помогать мне в деяниях и тем самым оскорбляю истинных богов-хранителей Рима…

Лежащий на почетном месте Север хмыкнул. Остальные неловко переглянулись. Звучало бредом сумасшедшего. Но только не для юридической системы Рима!

– Не буду томить и усыплять вас, друзья – в конце этой мудреной речи префект задал мне вопрос, считаю ли я все озвученное правдой? Разумеется, я отрицательно покачал головой и признался, что совершенно не согласен со всей той нелепицей, что сейчас прозвучала! И тогда он задал мне весьма другой, куда менее предсказуемый вопрос – к чему я стремлюсь? Наверное, все мы порой задаем себе такие, но ведь нелегко бывает ответить, не так ли? А тем более, честно, открыто и публично.

В триклиний вынесли несколько блюд с ароматно пахнущим мясом и закусками. Было много оливок.

– Как мог, я описал, что хочу создать такую систему, которая окажется способной проложить будущим поколениям врачей дорогу к свету истины. Так, чтобы двигаясь по ней, они избежали множества заблуждений, ошибок и опасностей, на какие может толкать невежество. Я видел, как Рустик на глазах оживает, слушая меня. Он даже приподнялся в своем огромном кресле. Это ободряло! И когда я замолк, знаете что ответил наш префект?

Мы с любопытством уставились на врача.

– Истинная ценность человека измеряется в тех вещах, к которым он стремится. Ты достойно отвечаешь, врачеватель.

– Ах Рустик, ну и любит же напустить пафоса, хотя, надо сказать, красиво выразился! - Север расхохотался.

– Мы еще поговорили о разных материях, после чего Рустик предложил мне прокатиться с ним в его загородную виллу, где он до суда содержит одного чрезвычайно любопытного, как он выразился, пленника. Как вы понимаете – я не был в положении человека, способного отказаться, откланяться и выйти. Разумеется, мы поехали! Там же и произошла беседа, о которой я собираюсь вам сейчас поведать. Прелюбопытнейший попался человек, но какая трагическая судьба!

В следующие минуты Гален рассказал нам об Иустине по прозвищу Философ. Это был немолодой уже мужчина, относящий себя к той же секте, с которой отчаянно и жестоко боролся еще Нерон – к христианам. О них я в ту пору кое-что уже слышал. Император Нерон, обвиненный в страшном пожаре в Риме, как раз лет сто назад, указал, будто бы именно они виновники и поджигатели. Все потому, что глядя на падание нравов в его правление, они осмелились предрекать империи скорый конец. Немало их представителей за это были преданы страшным смертям на крестах и в цирке, оказавшись скормленными львам и прочим диким зверям.

Гален рассказал нам, что прекрасно владеющий греческим Иустин с самой юности с жадностью пустился по течению полноводной реки познания. Изучал пифагорейцев, стоиков, ходил на лекции платоников, заглядывал к перипатетикам, а истину нашел в христианстве. Было невозможно представить, как может человек, что в греческих драмах Софокла, Эсхила и Еврипида велик и всемогущ, а герои так вообще тягаются с богами, быть таким смиренным и ничтожным в представлении христиан?

Считая, что бог всемогущ, человек ничтожен, а за пределами жизни всех нас ждет небесное царство, если жили праведно, Иустин находил немало насмешек. Но упорствуя, нажил в то же время и немало врагов. Главным же из них оказался некий философ Кресцент, который полил ученье Иустина грязью, а тот его, в свою очередь, вооруженный диалектикой, раскатал по булыжникам Форума – хохотали все. Кресцент отправился в суд. Иустина схватили…

Покашлял, перехватывая слово, Эвдем.

– Так ты с ним поговорил хоть? Или чем дело то кончилось? Мало ли богов выдумано, судить то за что?

– Поговорил – мрачно кивнул Гален. - Бог христиан всемогущ, создал наш мир и ждет от нас нравственной чистоты, готовый всякому воздать на небесах. Богов Рима, равно как и греческих, не существует. Простые смертные люди, даже императоры, не могут обожествляться.

Лица присутствующих задумчиво напряглись. Никто не был согласен с такой формулировкой, но каждый подбирал слова, чтобы объяснить почему.

– Если я помню верно – начал Эвдем, – у Платона бог это прежде всего учение об идеях, а вот у Аристотеля скорее некая концепция неподвижного двигателя. Мысли, которая мыслит саму себя, чтобы существовать. Нечто похожее на душу мира у Платона.

– А причем здесь нравственность? – возмутился кто-то.

– Постойте, мораль, то есть этика, обсуждается и у Аристотеля – встрял Север.

Никто его не перебивал.

– У каждого предмета материального мира есть своя энтелехия — причина и цель его существования. Благо – тоже своего рода причина деятельности, а потому этичен тот поступок, в котором частное благо соотносится с благом всеобщим. У стоиков это еще зовется Целое. И все рассматривается через соответствие вот такой природе Целого. Марк Аврелий, наш император, кстати, без ума от этой идеи – Север хмыкнул.

Я не смог бы вспомнить и рассказать обо всем, что мы обсуждали в тот вечер. Слаба человеческая память, да и никогда я не блистал по части философии. Не удалось бы мне потягаться ни с Галеном, ни с Эвдемом ни, тем более, с такими риторами, как Гней Клавдий Север. Так что в тот вечер я почти все время молчал и помню только, чем Гален закончил.

– Последователи Христа взывают к невозможному. Требовать, чтобы адепты принимали все догматы на веру, без логической демонстрации… Мне нравится их подход! Их презрение к смерти, образ жизни безбрачия, воздержание в еде и питье, а также эта острая страсть к «справедливости» – все это достойно людей мыслящих. Вот только мыслить-то они и отказываются, предпочитая веру! Рустик, конечно, вдохновленно призывал Иустина одуматься и вернуться к почитанию богов. По крайней мере внешнему. Право же, никто ведь не просил Иустина уверовать в Юпитера искренне! – голос Галена гремел над триклинием. – Но и идти напрямую против законов было безумием. Зачем!? Он слишком упорен – боюсь, что помиловать его не смогут – подвел итог Гален. – И дело совсем не в истинных богах или ложных – непослушанием, дерзостью своей независимости, Иустин расшатывает устои. Как империя может мириться с брошенным самим ее основам вызовам?

– А ты то сам? С тебя то обвинения сняты? – снова встрял Эвдем. Всем не терпелось понять, чем кончилась встреча с префектом.

– Когда Иустина увели, – продолжил Гален, – мы вновь остались с Рустиком наедине. Если, конечно, не считать ликторов, неусыпно сторожащих любого магистрата его уровня.

– Я задал ему вопрос – хотел узнать, что префект посоветует мне делать с теми, кто клевещет и строит вокруг заговоры?

– Видно было, что он уже изрядно устал. «Не забывай», – сказал он мне, – «при всяком событии, повергающем тебя в печаль, опираться на основную мысль – не событие это является несчастьем, а способность достойно перенести его — счастьем».

– Скоро и аудиенции конец – меня привезли обратно в Рим. Все обвинения, конечно, сняты, а у Рустик пригласил как-нибудь, когда он станет посвободнее от забот, отужинать и обсудить некоторые темы, которые нас обоих живейше интересуют. Думаю, дружба с ним пошла бы мне на пользу – Гален смущенно улыбнулся.

Эвдем восхищенно похлопал, а Север, знающий Рустика, вероятно, куда ближе чем мы все, отложил кусок курицы, который жевал – он снова смеялся.

Раб подбежал вытереть руки патриция от жира.

– Оказывается, еще до клеветы Марциана с Антигеном, префект несколько раз слышал обо мне. И от кого же вы полагаете? – Гален взглядом обратился к Северу, передавая ему слово. Но тот не успел произнести ни звука. В следующий же миг в триклиний, где мы расслабленно возлежали после плотных закусок и утомительных бесед, вбежал один из перепуганных рабов Галена.

– Господин снова они!

– Кто они? Где? – непонимающе глядя приподнялся на локтях Гален.

Только сейчас я понял, что за долгим своим рассказом учитель не выпил ни капли вина, а в его кубке плескалась совершенно прозрачная вода. Воздержанность Галена в тот вечер оказалась очень кстати.

– Преторианцы! И с ними их центурион! Я боялся, господин, что одним только стуком руки он вышибет нам дверь – сбивчиво затараторил перепуганный раб. – Требуют тебя, господин, и чтобы в подобающем виде – непременно в тоге. Вызывает сам император!

Раб упал на колени и покорно склонил голову.

***

До сих пор не могу понять, почему Гален в тот вечер решил взять меня с собой. А главное – почему ему это позволили. Как бы то ни было, после роскошных дворцов Кипра, Пергама и Рима судьба подарила мне шанс взглянуть за кулисы дворца, стоящего много выше всех других в империи. Побывать в стенах, откуда правят и принимают судьбоносные для миллионов решения те, кто владеет почти всем известным нам миром.

Сбитые с толку внезапностью просьбы, в сопровождении дюжих преторианцев мы отправились в Палатинский дворец - главную резиденцию императора. Нас встретило огромное здание, размером с базилику и, казалось, такой же высоты. Полное мрамора и колонн, эта живописная махина была воздвигнута великим Рабирием, еще при императоре Домициане. Блестящий архитектор разделил дворец на две части – публичную, где император проводил множество встреч, обрядов и аудиенций. А за ней находились не менее громадные покои, где жила семья императора, вместе с сотней его слуг и придворных. На всех этапах подхода ко дворцу нас встречали преторианские патрули.

После убийства Цезаря, парой веков ранее, число солдат, охранявших первых лиц империи, неизменно лишь росло. Проследовав через колоннаду мы оказались в тронном зале. Сейчас он был пуст, слабо освещен, но даже в полумраке поражал своим великолепием. Уходящие в небо своды и мозаики из самых ценных сортов мрамора на полу привлекали взор, заставляя голову кружиться. Казалось, сами мраморные стены здесь дышат величием и торжественностью. Богатство и масштаб ослепляли.

– Мне это не по душе – тихо шепнул мне Гален, когда мы поднимались по одной из лестниц.

Я вопросительно посмотрел на него.

– Все это давит на меня, Квинт – продолжил шептать Гален. – Все эти несметные богатства, могущество, присланные солдаты, префекты и императоры…конечно, приятно внимание тех, кто в величии своем уступает одним лишь богам, но… – Гален не успел договорить.

Мы перешли в часть личных покоев, сходу потрясшую нас своей пестрой роскошью. Пышные террасы, напомнившие мне о чудесах садов Семирамиды, фонтаны, струи которых били изо рта статуй богов и древних героев. Великолепие фресок и изваяний дворца могли взбудоражить воображение любому, будь он хоть знатоком изящества, хоть простым невежей. Потрясенно оборачиваясь по сторонам, я подумал, что по украшавшим дворец плодам искусства можно было бы, пожалуй, изучить всю историю Рима, со времен вскормленных капитолийской волчицей Ромула и Рема[3].

Преторианцы отвели нас к личной спальне императора, где у кровати Марка Аврелия Антонина, известного своей сдержанностью и любовью к стоической философии, уже собрались три придворных врача. Архиатры… не было, пожалуй, более высокого положения, на какое мог бы претендовать любой, кто занимается медициной. Мнение верховного врача, в чьих руках оказывались жизнь и здоровье императора, а также его семьи и приближенных, в любом споре получало огромное, неподъемное преимущество. Но споров и не было. В кишащем врачами и пациентами Риме, едва ли можно было бы увидеть богатые, расписанные затейливыми узорами тоги архиатров. Эти люди неотлучно жили при дворце, а жалование их могло достигать уровня губернаторских постов в провинции, превышая двести тысяч сестерциев ежегодно.

Конечно, конкуренция за место при императоре была столь высока, что шанс занять его был призрачно мал. Зато имена тех, кто все-таки пробился, запоминала сама история – минули века, а многие из живущих все еще помнят врачей Августа и Тиберия, Клавдия и Нерона… Сейчас у постели больного стояли трое. Пожилые мужчины в роскошных одеяниях, они обернулись на нас. В их взглядах я прочел любопытство, пополам с презрением. Идея позвать Галена принадлежала явно не кому-то из них.

После короткого представления и нескольких поклонов я знал, что одного из архиатров звали Деметрий. Второго – Аттал. Последний же не счел нужным представиться.

– Император серьезно болен – я подозреваю, что старая язва могла открыться – веско сказал один из пожилых врачей.

– Расходясь в конкретных диагнозах и путях преодоления недуга, мы все здесь согласны с тем, что положение необычайно серьезно, но…

– Кроме меня – слабым голосом простонал Марк Аврелий. Он лежал, облокотившись на подушки и прижимая руки к желудку.

– Утром император принял лекарство из горького алоэ, а в полдень - териак, как это в его обычае каждый день – добавил один из пожилых врачей с блестящей лысиной. – Вечером господин также принял ванну и немного поел. Посмотришь? Даже до дворца доходили слухи, будто ты необычайно метко умеешь определить болезни по одному лишь пульсу – насмешливо пригласил Галена Деметрий.

Мне хотелось провалиться прямо под мраморные плиты дворца, на которых одним лишь неведомым провидением богов стояли мои сандалии. Как я, Квинт Гельвий Транквилл оказался здесь, у постели властелина мира? Слава Юпитеру, в тот вечер никто не обратил на меня внимания. Кроме, разве что, пары преторианцев, не спускавших с меня глаз. Но личного в этом было мало – таким же мерам подвергались все, кто приближался к персоне императора.

Гален, казалось, тоже был смущен.

– В этом, увы, не будет той пользы, о какой вы говорите и помышляете, ведь я не знаю нормального пульса пациента… императора – поправился Гален.

Архиатры безразлично пожали плечами, уступая ему дорогу к постели. Гален вдохнул и зашагал к самому великому из всех своих пациентов. Император слабо улыбался ему, продолжая прижимать руку к животу.

Деликатно, но уверенно Гален взял его ладонь и прощупал пульс. Не удовлетворившись, он потянулся прощупать пульс и на сонной артерии, прикоснувшись к шее императора. Преторианцы сзади нас заметно занервничали, но сам Антонин оставался невозмутимо спокойным. Лишь спазмы боли, приходившей время от времени, омрачали его лицо.

Я видел, что Гален задумался, словно ему было уже что-то ясно, но он искал подходящие случаю слова. Сейчас он изречет что-нибудь, чего никто из окружающих не сможет понять – подумалось мне. Какой-нибудь головоломно сложный диагноз, или даже множество таких.

– Я думаю, господин – наконец начал Гален – твоему здоровью ничего не угрожает и если сочтешь возможным поужинать такой кашей, какую я сейчас же предложу – велика вероятность, что уже к утру здоровье наладится. У тебя, господин, просто несварение в желудке – это легко поправить. Даже странно, что этого еще не сделали три мудреца, что стоят здесь – Гален обернулся и насмешливо окинул взглядом дворцовых архиатров.

Лица архиатров, как и мое, изумленно вытянулись. Подозревая худшее и называя диагнозы, один страшнее другого, смехотворные причины, какие назвал Гален, казались заигрыванием с судьбой. А сам врач – безумцем. Ведь если к утру императору станет лишь хуже, вся вина за промедление и неверное решение падет на Галена. Такая ошибка могла бы стоить и жизни…

Я видел, что в сложившихся обстоятельствах на лице архиатров промелькнула тень облегчения – безрассудство этого наглого молодого грека снимало с них часть ответственности.

– Понадобится еще прикладывать к животу шерсть, пропитанную теплой нардовой мазью. Для обычного гражданина я посоветовал бы более рискованное и дешевое средство – вино с перцем, но в кладовых дворца, уверен найдется и нард – инструктировал Гален.

Император слабо кивал.

– В остальном же поможет природа – она воплощение высшей мудрости.

В спальне Антонина висела напряженная тишина. Никто не находил слов. Архиатры были сбиты с толку смелостью советов и пустяковостью диагноза.

– Природа и ее мудрость, говоришь? Тогда отчего же человеку свойственно болеть, страдать и быть телесно несовершенным? – презрительно спросил пожилой врач с лысиной, который так и не представился. Его темные, умные глаза блестели в свете множества масляных ламп и свечей, наполнявших спальню.

– Дав скульптору одну лишь глину – нельзя требовать, чтобы он изваял статую из золота и слоновой кости – развел руками Гален. Он, как всегда, ни на миг не растерялся.

Марк Аврелий тихо хохотнул. Было видно, что ответ Галена пришелся ему по душе. А еще более по душе ему оказался диагноз пустячного несварения, с обещанием поправиться к утру.

Каша была приготовлена. Шерстяное одеяло, пропитанное теплым нардом, покоилось на желудке высокородного пациента. Совсем скоро мы покинули дворец.

– Теперь все в руках Асклепия – невозмутимо бросил мне Гален, когда мы спускались по лестнице, ведущей к выходу из тронного зала.

Уже совсем стемнело.

***

На следующий день я застал Галена дома лишь к обеду. Утром его снова вызывали во дворец. Это был триумф!

– «Вот оно! Именно то, что ты сказал! Из всех этих ты один помог мне, первый среди врачей!» – так твердил мне Антонин – Гален восторженно поведал мне о новой дворцовой встрече. Похвала и признание из уст самого императора, словно на крыльях, быстро вознесли его на олимп славы, и Гален, вполне заслуженно, грелся в ее лучах.

Много лет зная учителя я видел, однако, что несмотря на радость и восторг, его что-то беспокоит. Едва улеглась буря восторгов от новой, самой ценной победы, я прямо спросил Галена, что его тревожит. Догадавшись, что не смог скрыть мыслей, он на миг смутился, а после еще долго отнекивался, пытаясь увильнуть, но я крепко насел на него с расспросами.

– Эвдем считает, что мне стоит поберечься – наконец сдался и поделился Гален. – Оказывается, Марциан знаком с одним из архиатров, так что мой очередной успех, да еще на фоне бездействия Рустика в отношении его проклятого иска…

– В общем, Эвдем уверен, что мне начнут угрожать. Он рассказал, как за несколько лет до моего приезда в Рим, одного молодого врача, как и я нашумевшего точностью прогнозов и лечения, насмерть отравили вместе с двумя его слугами. Представляешь? Так что возможно, судьба быть изгнанным, как когда-то Квинт, это еще вполне благоприятный расклад.

Слушая его вкрадчивый голос, я испуганно осмотрелся, словно ожидая увидеть спрятавшихся за мебелью заговорщиков. Видя, как напугали меня его слова, Гален начал тараторить. Словно прорвало плотину давно сдерживаемых эмоций.

– Рим, магистраты, ненавижу! Богачи шляются по улицам, уверенные в своей непогрешимой правоте и безнаказанности. Но заботятся ублюдки лишь об удовлетворении собственной алчной похоти и потуг щегольнуть роскошью. Матроны подставляют зады для сношений целой армии своих любовников, не стесняясь ни домочадцев, ни чужих людей. А эти мерзкие, надменные старикашки, отравляющие жизнь своими завистливыми заговорами?! Что им надо от меня?! Как же я устал!

Я молча слушал и понимающе кивал. Галену необходимо было выговориться.

– Слышал, Квинт, что в Пергаме все наладилось? Война с парфянами вот-вот кончится, никаких беспорядков! В моем городе, да и вообще в Азии все спокойно. Разве что Аристид пишет, будто бы в Смирне новая напасть. Неведомая болезнь там уносит людей в считаные дни. Он описал кое-какие проявления, вот, можешь посмотреть, но мне такая неведома…

Я для приличия взял свиток письма, который Гален мне протягивал.

– Малака! Да что же это такое!? Настанет ли когда-нибудь спокойствие и справедливость? Когда они отвяжутся от меня?! Эти… – Гален тяжело дышал.

Он с размаху сел в кресло и закрыл лицо руками. Измученный за последние дни, в свой монолог врач вложил немало сил – рабы в соседних комнатах испуганно замерли, присушиваясь, о чем кричит хозяин. Всегда сдержанный, спокойный и уверенный, отражающий любые нападки ледяной логикой и огненным юмором – сейчас он не походил на самого себя.

Только в тот день я понял, какого невероятного внутреннего напряжения стоили Галену все последние годы, что возвели его от полной безвестности к этому, дорого доставшемуся триумфу. Подумать только, сам император признал превосходство Галена над тремя опытными архиатрами! А ведь совсем недавно врач пришел в Рим пешком, и пусть он никогда не знал нужды в деньгах – возможно ли на них купить искреннее уважение и репутацию честного гения?

– Прости меня, Квинт. Я не сдержался – Гален встал и дружески похлопал меня по плечу. - Давай лучше пообедаем. Расскажи мне, нашлась ли уже невеста тебе под стать? Мы вот, кажется, с Аррией расстались... Я впрочем не уверен – с ней вообще ни в чем не удается быть уверенным… Полидор! Евсей! Тащите свинину. И вина! Несите побольше вина! Ты как, Квинт? Не спешишь ли сегодня куда-нибудь..?

***

Через несколько дней после того обеда, что перетек в ужин, после превратившись в ужин весьма поздний – я был дома. Вполглаза я помогал Гельвии с выбором платья – сегодня ей предстояло одеть его на ужин в семье новых партнеров, с которыми познакомился старший брат. Назревала весьма выгодная сделка!

Кажется, намечалась и весьма выгодная партия, а моя сестра краснела и кокетливо вертелась перед зеркалом, в мыслях о юноше, которому ей, возможно, предстояло стать женой. Не самое частое событие, но ведь порой браки, заключенные по расчету, могли стать и браками по любви. Кажется, Гельвии вовсе не был безразличен тот парень…Я был тогда искренне за нее счастлив!

Мог ли я знать, что дюжина прошедших лет составляли, бесспорно, самую светлую полосу моей жизни. По плотности событий, надежд и потрясений следующая могла бы составить ей достойную конкуренцию, но говоря о радости, об уверенности, что следующий день несет в нашу жизнь новый свет и новую радость…

Боюсь, мы никогда не знаем, что проживаем именно такую полосу, пока наплывшее облако испытаний не погрузит наши жизни в лишенную яркости и красок тень.

Едва Гельвия в сопровождении моего старшего брата и пары рабов, которые уже успели обжиться в нашем новом доме, вышли за порог и исчезли на узких улочках, я услышал, что в атриуме вскрикнул мой отец. Как мы ни уговаривали его поберечь себя – старик плотно брался за любую работу. Словно ощутив себя на двадцать лет моложе, он старался поспеть везде и скорее превратить наше жилище в достойный благородного семейства дом. Даже отгонял рабов, что добровольно бросались подменить его, изумленные прытью разошедшегося старика. В тот день, кажется, он вычищал фонтан от забившихся еще при прошлых владельцах листьев. Тогда я не знал, что уже ничем не смогу помочь, но увидев как он лежит на мраморно полу, меня охватила паника.

Молнией я бросился к отцу, присев возле него. Глаза его ничего не выражали и левый почему-то косил. Он бормотал что-то бессвязное – невозможно было различить ни одного слова. Одна половина безвольно повисла, делая выражение его лица неестественным и жутким. Мой несчастный отец дергал ногами, стонал и булькал, а я не понимал, что могу сделать, чтобы помочь ему и спасти. В панике я со всех ног бросился из дома, чтобы разыскать Галена. Кого еще я мог бы тогда просить о помощи?

Едва не переломав себе ноги, слетая с Эсквилина в направлении Сандалиария, я ощутил запах дыма. Усиливаясь по мере моего приближения, дым становился все более густым и различимым. Черным облаком он висел над инсулами. Со всех сторон сбегались люди, посмотреть, что именно горит. Запыхавшись, я добежал до дома Галена, но о боги – источник дыма был именно здесь! Ярким факелом пылала аптека. Каменные стены дома пока сдерживали огонь, но был риск, что пламя перекинется через крышу или когда догорит внутренняя дверь, разграничивающая два строения.

Со стороны проулка уже бежали люди, несущие множество амфор, наполненных водой из городского фонтана. Слышался их топот и крики на множестве языков. Огонь нещадно пожирал свежее дерево. Его хищный треск разрывал привычные звуки города. Языки пламени изгибались и проникали во все щели.

Рухнула одна из стен. Галена нигде не было видно. Из дома никто не выходил, хотя входные двери были распахнуты настежь. Продвигаясь сквозь толпу, чтобы осмотреть происходящее с другого края, я натолкнулся на Полидора.

– Где твой хозяин? Что случилось? Где Гален? – я пытался перекричать шум пожарища и гула толпы зевак. Повсюду сновали пожарные.

– Он уехал на виллу в Кампанию – крикнул мне в ответ Полидор. – Хозяин поручил продать дом через одного сомнительного парня из Субуры, готового уплатить золотом. У него глазища еще такие странные. А господин-то сам выехал еще на рассвете, вчера – сейчас, наверное, уже далеко. Ежели дом не сгорит – я продам и тоже в Пергам вернусь – Полидор невозмутимо хлопал глазами.

– Какую виллу? Какая Кампания? Какой Пергам? – я ошарашенно смотрел на него, ничего не понимая. Дым жег глаза, я закашлялся. В горле стоял горький комок.

– Ну как, господин. Это где Неаполитанский залив. Слыхали? Гален купил там виллу, много месяцев назад. Он ничего не говорил?

Я не ответил и, наверное, смотрелся безумцем. Полидор с волнением глядел на меня.

Отец! Отец умирает – пульсировала в моей голове отчаянная мысль. Некогда было размышлять о виллах и пожарах. Со всех ног я бросился обратно, к дому.

– Господин! Постой! Он велел передать тебе!

На миг я обернулся. Полидор кинул мне свиток и одним лишь рефлексом я поймал его, не глядя сунув за пазуху туники. Потерянно озираясь, не понимая происходящего вокруг, я ринулся в сторону Эсквилина. Надо было спасать отца!

Через неделю я, Луций, Гней и Гельвия Транквиллы, вместе с немногочисленными новыми знакомыми, стояли там, где заканчивается путь всякого добропорядочного римлянина. По старой традиции, похоронная процессия началась еще у дома, мы прошли через город и завершили свое шествие в месте, где огонь забрал душу отца, с вихрем пепла вознеся ее к предкам.

Ни танцоров, ни плакальщиц мы звать не стали – не все ритуалы показались нам уместными в этот день скорби и смирения. Помню, шел дождь и все казалось мне очень мрачным, мокрым и чужим. Выбитый из колеи горем и всем, что так подло и неожиданно навалилось, в душе я благодарил брата Луция. Самый старший из нас, он лучше всех сохранял невозмутимость и смог взять все организационные заботы на себя. Наш мудрый отец правильно поступил, доверив семейное дело именно ему!

Гней, как и я, потерянно смотрел на огонь, навсегда забиравший человека, что вырастил нас и дал крылья, какие смог, чтобы все мы поднялись. Прижимаясь к моему боку, тихо всхлипывала Гельвия. Мокрые волосы прилипали к ее лбу.

Я не люблю вспоминать тот день. Предпочитаю, чтобы в образах, что всплывают при мыслях об отце, перед моим внутренним взором он представал бы сильным, здоровым и веселым. Таким, каким я видел его чаще всего. И именно таким я навсегда его запомнил.

***

Аптека при доме Галена сгорела дотла. Ни у кого не было ни малейших сомнений, что здание подожгли намеренно. Не хватало лишь убедительных доказательств – той основы, без которой жернова судебной системы Рима вращаются слишком медленно и неэффективно. Или, еще чаще, не вращаются вовсе. Гален уехал и некому теперь было лить воду на мельницу неподатливых механизмов. Прошли месяцы и история стала забываться, а потом ее замяли.

Дом не сгорел. Полидор продал его через бандитов Субуры – вряд ли выручил много, но еще сомнительнее, что сумма и торг сильно волновали Галена.

Стоит рассказать, что я прочел в письме, которое в тот день кинул мне Полидор. Изрядно потемневший от времени, у меня сохранился тот самый свиток. Я приберег его, так что сейчас смогу привести в своих записях письмо Галена не по памяти, а в том самом виде, в каком впервые прочел сам, более сорока лет назад.

Вот, что он тогда написал:

«Квинт, дорогой мой друг!

Не надеюсь на понимание, но поверь – поступить иначе я не видел возможности. События сложились так, что покинуть Рим стало для меня вопросом жизни и смерти. Я пережил нападение и лишь боги уберегли от худшего.

Скажи-ка, ты никогда не задумывался, что самые значительные моменты нашей жизни никогда не случились бы, без предшествующего им случайного совпадения, запустившего ход всех дальнейших событий? Избежать лезвия убийцы мне помог – ты не поверишь – Киар! Он очень сильно изменился, но клянусь, я сразу узнал его по глазам! Зеленоватый и голубой – они мерцали даже в темноте того проклятого вечера. Ох и силен же он! Судьба его складывается непросто, но он славный малый – встреться с ним. Он хорошо помнит тебя и в Риме подобное знакомство может однажды оказаться для тебя полезным. От таверны «Виноградная лоза», что в Субуре, поворачивай направо, пройди до конца улицы и в торцевой инсуле, за входом на второй этаж, обнаружишь потайную лестницу в подвалы.

Киар оказал мне и еще одну услугу – согласился выкупить и перепродать мой дом в Риме. Я забыл там одну вещицу, памятный подарок от нашего императора. Я успел оказать ему еще пару услуг – может быть расскажу, как будет больше времени. Если вдруг найдется – ты поймешь, о чем я говорю. Прибереги ее, пожалуйста. Не знаю, свидимся ли мы вновь. Надеюсь! С Римом меня связывает много приятных и достойных событий. Но проблемами и опасностями этот зловонный муравейник одарил меня куда щедрее. Оставаться там – выше моих сил. Мне нужна свобода. Я устал от шума этой клоаки.

Вновь писал Аристид – эпидемия в Смирне рассвирепела – едва не половина города и многие из его родных погибли. Происходит что-то ужасное! Я искренне надеюсь, что это несчастье обойдет Пергам стороной, но готовлюсь к худшему. Сейчас я нужнее своему родному городу.

Прости за внезапность, дорогой друг! В моей Азии я всегда буду рад твоему прибытию! Обязательно пиши обо всем, что сочтешь возможным рассказать!

Гален»

Похоронив отца, лишившись своего учителя – в проклятый год я столкнулся и с другими трудностями. С той самой волшебной ночи в Сполето, наши тайные встречи с Латерией в Риме стали постоянными. Подгадывая моменты для сладостных встреч, в безрассудстве влюбленного я игнорировал самые очевидные опасности. Моя тайная возлюбленная забеременела.

Скрывать нарастающие округлости под изящными одеждами становилось все сложнее и наш роман быстро оказался достоянием общественности. Конечно же, весь гнев семьи Латериев обратился на меня.

Раздавленный чередой ударов, выбитый из колеи, мог ли я знать, что все самые главные испытания лишь ждут меня впереди..?

[1] Река мертвых в царстве Аида. Через нее души умерших перевозит паромщик

[2] Доносчик, клеветник, шантажист. В период расцвета афинской демократии это слово приобрело политическое значение: оно означало многочисленный класс профессиональных обвинителей, ябедников, сутяг, которые ради личной наживы заводили процессы, чтобы, запугав кого-либо судом, вынудить отступную плату или, в случае выигрыша процесса, получить часть отобранного по суду имущества

[3] Легендарные братья-близнецы, основатели города Рима