Тень на обороте

— Приношу свои извинения, сударыня, — угрюмо произнес Малич, морщась от воплей. — Я же предупреждал, что сей субъект, находящийся под нашей охраной, известный преступник, но вы настояли на его присутствии на празднике… Думаю, нам необходимо покинуть ваш гостеприимный дом, пока не случилось еще что-нибудь.

— Так просто? — недовольно осведомился Лайд, скрестив руки на груди. — А как же честь моей сестры?

— Да, — спохватилась баронесса, прекратив размахивать платком над лицом дочери. — Да! Ее трогали грязные лапы этого чудовища! Кто теперь поверит в чистоту и целомудрие моей дочери?

— Думаю, собравшиеся — люди чести, и они не станут разносить сплетни, — Малич медленно натягивал перчатки, не поднимая глаз. — А то по округе поползут слухи вроде тех, коими нас потчевали по всей провинции, о распутной дочке некой знатной особы, каждый сезон убегающей из дома то с рыбаком, то с торговцем…

Скандал стремительно скомкался, будто конфетный фантик. Нас провожали взглядами злобными, раздраженными, испуганными. Даже замок угрюмо смотрел вслед, восседая на своей горе и снова напоминая больную птицу.

— Ну и семейство, — пробурчал Малич. — Прямо-таки логово… — он покосился на меня и не закончил фразу.

* * *

Нож, конечно, у меня забрали.

А мутное «око» осталось. Вынутый из кармана плоский бумажный пакетик вызвал недоумение, тем более, что все пометки с него в воде смылись. Я пожал плечами, сделав вид, что понятия не имею что это за мусор. Но едва охранники удалились, принялся ощупывать карман. Так и есть… Пакет разорвался, но его содержимое к этому моменту успело сначала отсыреть, затем снова просохнуть уже не порошком, а комьями.

Что ж, господин Малич, я вам весьма признателен за своевременное появление и спасение. А также за то, что подвезли меня. Теперь, думаю, пора расстаться. Малич «завязал» караульное заклинание на себя, резонно предположив, что лучшего сторожа не сыскать, но не учел, что он тоже не железный и не всевидящий.

…За окнами гостиницы сгустилась чернильная тьма, проколотая редкими огоньками уходящих в плавание кораблей. Из окна, распахнутого на океан, тянуло сыростью, водорослями и рыбой.

На столе, между нами, покоилась доска для игры в перевертыши. Ее принес Малич и молча разложил. Я не стал возражать, делать все равно было нечего. Тем более, что однажды я чуть было сам не предложил ему партию. Целую вечность назад, на залитом солнцем дворе баронского замка, в присутствии голема.

— Скоро мы будем на месте… — Малич задумчиво перекатывал в пальцах черно-белый плоский камешек и прикидывал, куда его поместить.

Это верно. До острова Ковена остался один переход. Нас отделяла от него россыпь крошечных островков-осколков, соединенных между собой удобными мостами, а затем длинная дорога по Стозерцали и небольшое плавание… Можно уложиться в день-два, в зависимости от погоды. Странно, что из Ковена до сих пор не прислали ничего более быстроходного.

Конечно, удобнее было бы распрощаться с Маличем прямо на Стозерцали, но существовал риск, что он планирует морское путешествие прямо от Осколков, по проливу между крупными островами, а сбежать с корабля значительно сложнее.

Так что сейчас — или никогда.

Сделав свой ход, я демонстративно передернул плечами и небрежно пожаловался:

— Сыро. Может, прикрыть ставни? — и незаметно опустив руку в карман, постарался пальцами собрать как можно больше колких крошек.

Малич, сидевший ближе к окну, рассеянно оглянулся. Секунду казалось, что блондин не снизойдет до удовлетворения жалоб Оборотня, но видно и ему порядком дуло в спину. Поднявшись, Малич закрыл скрипнувшие створки, а когда обернулся, я уже сидел в прежней позе. Даже отряхнул пальцы, испачканные серой пылью.

Растворялось лекарство мгновенно. К сожалению, в кармане вместе со снадобьем хранился еще и мелкий мусор. По поверхности вина в бокале Малича теперь лениво кружился сор — крошки, пылинки…

Наверное, он чересчур вымотался за последнее время. Или расслабился, почуяв конец пути. Или просто в комнате были слишком тусклые светильники. Малич, не глядя, выхлебал остатки вина и устало произнес:

— Завтра отправимся пораньше. Думаю… — Он поморщился, будто пытаясь сосредоточиться и уловить ускользающую мысль. — Надо… спешить… Много времени потратили на…

Сильный человек долго сражался со сном. Когда он все-таки сдался и обмяк в кресле, я выглянул наружу, изучая окрестности. Гостинца засыпала. Откуда-то слева еще доносилась музыка, там смеялись и, похоже, планировали веселиться всю ночь, но большинство окон уже стемнело. В комнатах «замороженных» огни не горели. «Сторожевая паутина» пронизывала постройку, но со стороны океана она не казалась слишком плотной. Никто ведь не бежит в океан?

Кроме меня.

Третий этаж. Подсохшая, но достаточно крепкая с виду лоза петляет по стене и до земли не достает, а внизу — пропасть. Однако мне вниз не надо. Лучше забраться на крышу, а уже оттуда в конюшню, где сонный конюх безропотно снарядил для меня скакуна. Даже не понадобилось воздействовать на него, хватило строгого окрика…

Жаль только, что партию не доиграли.

Оборотни — неудачники. Они проиграли, им нет места в этом мире, они не могут приспособиться к нашей жизни и оттого их удел — поить людей своей кровью. Отдавать кровь победителям — доля всех отверженных и ослабевших.

…Но скажите, разве близкие не пьют нашу кровь? В иносказательном смысле, и тем не менее. Порой мы добровольно расстаемся с ней, даже рады помочь дорогим людям, но иногда мы просто не знаем способа сбежать от привычной участи…

Из «Перевернутой книги»

Глава 12.

Остров назывался Стозерцаль, потому что всю его южную часть почти сплошь покрывали тысячи мелких, круглых, блестящих как зеркала озер. След давно минувших магических войн. Зато весь север сплошь зарос густыми, роскошными рощами, когда-то живыми, а сейчас безнадежно спящими.

Прежде остров, расположенный практически возле императорских земель, был населен. Здесь свили родовые гнезда много знатных семей. Но с той поры, как на острове осел Мартан-Заступник Оборотня, и не думавший с позором скрываться на окраине империи, а демонстративно вернувшийся в дом предков, большинство поместий опустело.

…Старая постройка из белого камня, высилась над зелено-золотым маревом, словно остров, выступающий из ленивых волн. Остров на острове. Жилище старого мага, слывшего лучшим из лучших, и пожертвовавшего своей репутацией, чтобы сохранить свободу и разум последнему Оборотню.

Гнутая башня торчала на мелкой горке, залитой волной колючих кустарников, наверное, с тысячу лет — одинокая, неприступная, разрушающаяся. Вот сколько я себя помню, столько она и разрушалась, готовясь вот-вот обвалиться, да до сих пор неизменная. Тропу среди сплошного месива ветвей и колючек проложили мы с Арином. Вид с башни открывался и на дом, и на рощи вокруг, на дороги, и даже на океан… Это только снизу казалось, что башня не так уж высока.

Прищурившись, я изучал окрестности.

Ну, то, что меня будут поджидать, даже не подвергалось сомнению. Так ведь никто и не пойдет главной дорогой. И второстепенными не пойдет… А пойдет теми, о существовании которых знают разве что Арин и Эмма, товарищи по детским играм и освоению жизненного пространства вокруг белого дома…

Вон там ветки старых вязов сплетены друг с другом настолько ненавязчиво, что снизу и не заметишь. А вот тут до сих пор сохранился подвесной мостик. А вон там, с остатков древней стены можно безбоязненно пробраться на взгорок, выйти к платанам, что словно ступеньки выстроились в ряд, позволяя перескочить на карниз крыши старого дома…

Отряхивая ладони, я спрыгнул сначала на внешнюю галерею, через незапертое окно забрался в дом и, неслышно ступая по ворсистому ковру, спустился на первый этаж, в большую гостиную…

Свет бил в спину поднявшегося с кресла человека. Лица не видно, но силуэт знакомый.

— Привет, Арин. Пустишь странника переночевать?

— Надо же… живой, — после заминки отозвался Арин.

И что-то странное почудилось мне в его голосе. Будто вложенное в последнее слово удивление имело привкус… досады. Что это с ним? Не один в доме?

Встревожившись, я жадно прислушался. Без магии, — тут она все равно была бесполезна, — но перебирая знакомые еще с детства звуки, пробуя на вкус ощущения от дома, впитывая привычную атмосферу…

Дом был пуст. Все такой же огромный, красивый, он производил странное впечатление — словно был сделан из стекла. Вроде бы великолепный и сверкающий, но не пригодный для жизни. Хрупкий и холодный. Детьми мы никогда не играли внутри, только в рощах снаружи.

— Ну и переполох ты затеял! — Арин, наконец, шагнул навстречу, дружески протягивая руку. Теперь, когда солнце ушло из-за его спины, стало заметно, что лицо его осунулось, а глаза обведены синяками. — Ко мне тут заходили, спрашивали, — он нажал на последнее слово, придавая особый оттенок, и широко ухмыльнулся: — Удивили очень. Вот бы не подумал, что ты на такое способен.

— Где они сейчас?

— Шастают вокруг. Ты их наверняка заметил. Но ты же знаешь, отец не любил шпионов. Дом им не по зубам.

О, да! Мартан был сильным магом, и, хоть и принял на себя роль изгоя, не допускал, чтобы в его жизнь лезли посторонние. Даже из Верховного Ковена.

Я помимо воли расслабился. Привычка чувствовать себя в безопасности в белом доме пережила множество перемен моей жизни. Все-таки детские впечатления — самые сильные. А здесь я жил, еще толком не понимая, кем являюсь.

Солнце лилось сквозь окна, забранные морским стеклом. Свет оно пропускало беспрепятственно, а чужие взгляды — нет. Золотые зайчики прыгали по черной мраморной поверхности стола в гостиной. В центре его, в вазе стоят белые астры. Среди них воткнута серебряная спица «замедлителя». Чтобы цветы долго не вяли.

Я улыбнулся. Некоторые вещи в этом мире неизменны. Как грубая, неумело зачарованная с десяток лет назад спица, так и вечный простоватый букет на столе строгой комнаты.

— Как Эмма?

— Прекрасно… — после новой, едва заметной паузы ответил Арин. — Теперь прекрасно.

— Что значит «теперь»? Ей стало лучше?

— О, да! Тогда ей несомненно лучше, — с горечью согласился Арин.

— Где она? Я хотел бы с ней встретиться.

— Встретишься… Позже.

— Арин, — закипая, произнес я, — что с тобой такое? Ты ведешь себя загадочно.

— Это потому что ты застал меня врасплох, — ухмыльнулся он на этот раз вполне узнаваемо.

— Если ты не хочешь, чтобы я оставался в этом доме, то скажи, и я уйду. Я понимаю, что причиняю тебе массу неприятностей, и если в Ковене узнают…

— Не волнуйся. Не узнают. И никуда тебе не нужно уходить. Этот дом всегда был и твоим тоже, не так ли? Отец так часто это повторял.

— Теперь ты здесь хозяин. Тебе и решать.

— Ну, так я решил. Оставайся! Сейчас перекусим, отдохнешь и подумаем, что делать дальше.

— А что тут думать… Надо возвращаться.

— Я распоряжусь, чтобы подготовили все, что нужно, — Арин ушел, будто и не услышав последнюю реплику. Ощущение от разговора осталось неприятное. Что-то горчило, но я никак не мог понять, что именно.

Арин готовится сдать меня Ковену? Ну, это нереально. Во-первых, после того, как там обошлись с его отцом, он Ковен откровенно не выносит, а во-вторых, я не верил, что он способен на предательство… То есть наоборот: во-первых — не верю, во-вторых — он не пойдет на сделку с Ковеном.

Я тряхнул головой. Что за мысли? Я пришел к единственному надежному другу во всем мире и теперь ищу иголки в подушках… Разозлившись на самого себя, я бесцельно послонялся по знакомым комнатам, наблюдая за суетой домовух. Подобрал оставленные на столе газеты, надеясь отвлечься: «…поиски опасного мага до сих пор не дали результатов. На его счету новое покушение в Златогривне…»

Эй! Я в этих местах даже не был! Вот подам в суд за клевету...

«…Найдены мертвыми две русалки, ставшие жертвами зубов морских хищников. Воздействие магических сфер, как известно, губительно. Однако обвинять в смерти девиц следует не только преступного мага, наложившего на чары, но и злоумышленника, разбившего сферы и ускорившего смерть превращенных. Что за причины руководили…»

У меня потемнело в глазах.

Все, кому я пытаюсь помочь, гибнут или, в лучшем случае, страдают… Бесполезно твердить себе, что русалки вскоре умерли бы в любом случае, потому что измененные долго не живут, но я выпустил их, вмешавшись не в свое дело… И не нашел Никку.

— Ты с чего побелел? — возвратившийся Арин с любопытством заглянул в газету через мое плечо: — А, русалки… Зачем они тебе понадобились?

— Искал одну девушку.

— Ищем одну, мучаются другие — закон жизни, — заметил Арин небрежно, и мне внезапно захотелось ему врезать.

— Не злись, — примирительно попросил он, перехватывая мой, видимо, очень выразительный взгляд. — Просто так часто случается… Не повезло.

Слишком часто.

— Идем, можно уже перекусить с дороги.

— Что-то расхотелось.

— Ну, выпей со мной. Поговорим…

Под столовую в доме была отведена небольшая зала, окольцованная изнутри деревянными ребрами, переходящими в балки над головой, что придавало ей сходство с корабельным трюмом. Здесь даже летом было, хоть и светло, но прохладно.

— Открыл по случаю твоего появления, — Арин торжествующе поднял черную круглобокую бутылку. — Отличный повод! — Такая же темная, как стекло, жидкость беззвучно полилась в бокалы. Словно загустевшая кровь.

Я не выдержал и отвел глаза. Впрочем, на вкус вино оказалось отменным. Сухим, насыщенным, с легкой горечью.

— А вот теперь можно и поболтать… Времени у нас уйма. — Черная бутылка снова наклонила длинное горло. Кровавая жидкость лилась мягко и маслянисто. — Я знал, что ты вернешься сюда, поэтому, когда они прислали шпионов, позаботился обезвредить наши тропы… Через окно наверху — это твой любимый маршрут, верно?

— Уйма времени? Это вряд ли… Не могу же я остаток жизни злоупотреблять твоим гостеприимством.

— А придется.

— Что?

— Ты спрашивал, как Эмма?

— При чем тут…

— Ей намного лучше, — резко перебил Арин. Опустевшая бутылка со стуком встала на стол. — Она умерла. По сравнению с тем безумием, в котором она пробыла большую часть своей жизни благодаря тебе, ей сейчас наверняка лучше, — в глазах Арина разгоралось нечто чужое и опасное.

— Умерла? — помертвевшими губами переспросил я. — Когда? Как?

— Недавно… Или давно. Она умерла в тот день, когда отец привез тебя в наш дом. И ты убил ее. А еще раз она умерла три недели назад.

— Почему ты не сообщил…

— Я сообщил. Ты просто не понял.

— Что ты несешь?

— Ты забрался в ее душу. Ты изувечил ее. Ты виноват, что моя сестра стала… безумной.

— Я был ребенком, — скрипнув зубами, я пережидал привычную боль. — И послушался Мартана. Потому что дети доверчивы. Я был слишком мал, чтобы понимать, что делаю и хотел помочь!

— Это неважно. Ты уничтожаешь все, к чему прикасаешься. Волей или неволей. Ты погубил моего отца. Он из величайшего мага превратился в изгоя, заступника Оборотня… И ради чего? Отец заплатил своим будущим в надежде, что Оборотень спасет Эмму. Ради этого он терпел твое присутствие столько лет. Но он ошибся… Все стало еще хуже.

— Не нужно было спешить.

— Отец надеялся избавиться от тебя, сослав на Черноскал. Увы, было слишком поздно. Его репутация разрушилась безвозвратно, Ковен отказался снова принять его… Отец умер из-за тебя!

— Он никогда не говорил этого.

— Конечно, мой отец был благороден. И до последнего дня из гордости поддерживал версию, что встал на сторону Оборотня исключительно из гуманных соображения, а не из корысти. — Арин скрестил руки на груди. Угол косо сведенного рта подрагивал. — Только я видел, что происходит на самом деле. Я пытался говорить с ним, но… Отец так много думал о тебе, так старался, чтобы ты стал таким, как нужно, что напрочь забыл о собственном сыне… Я не виню его за это. Я виню тебя. Если бы ты исчез из нашей жизни, все пошло бы иначе.

— Отчего умерла Эмма?

— Отравилась. Она устала мучиться и отравилась.

— Она не могла это сделать!

— Возможно, один из твоих подарков что-то нашептал ей?

Что-то странное творилось со мной. Тело сделалось ватным, в голове нарастал звон. Воздух в комнате, полный солнца, стал чернеть на глазах, обугливаясь, идя темными разводами, как горящий пух. Пахло гарью.

— В моих подарках не было ничего опасного…

— Это тебе так кажется, Оборотень. Ты ведь не всегда понимаешь, что творишь, верно?

Арин внезапно поднялся и подошел к окну, повернувшись ко мне спиной. Слова, словно отскакивали от стекла, набирая силу, обжигали:

— Эмма скучала по тебе. И, умирая, вспоминала тебя. Даже в последний час ты украл у меня сестру. Ты убил все, что было родного и ценного в моей жизни. Зато теперь у меня развязаны руки. Если бы ты умер, когда была жива Эмма, она бы огорчилась. Я бы не мог лгать ей… Ты знаешь, Эмме нельзя было врать. Но теперь я свободен. Сгоряча я хотел убить тебя. Я даже пытался, к счастью, неудачно. Сейчас у меня есть план позанятнее.

— Пытался убить? — тупо переспросил я, не в силах ухватить сразу все и цепляясь к последним фразам. — План?

— Идиот, — Арин резко обернулся. — Самоуверенный и самодовольный. Как все Оборотни. Слишком надменные, чтобы заподозрить в слабых людишках, своем излюбленном расходном материале, опасность для себя. Потому они и проиграли. Тебе ведь и в голову не придет поразмыслить, отчего количество несчастных случаев в твоей жизни резко возросло? Знаешь, обидно мстить, если твоя жертва ничего не понимает!

— Умножу твою обиду, — процедил я сквозь зубы, сражаясь с непонятной цепенящей одурью. Язык, обложенный горечью, ворочался с трудом. — Я все еще ничего не понимаю.

— Тебе следовало догадаться, что через защиту Черноскала способен проникнуть только тот, кто имеет пропуск. А я — наследник Мартана. И знаю твои привычки. Сотворить нетопыря, пристроиться к плоту — несложно. А уж на Черноскале еще проще зачаровать деревья, подпортить Барьер, подгрызть доски… Внизу было тяжелее всего, потому что эта проклятая дыра… Мерзость! — Арин болезненно передернулся. — Но ты живучий. И дурак на острове, подчиненный моей воле, не смог одолеть тебя. Прям руки опустились… Я разозлился настолько, что загнал ловушку в самолет.

— Погибла женщина, — вполголоса напомнил я. Хотелось встать, но тело не слушалось. Да что со мной такое?

— Да. Как всегда. Гибнет кто-то, но не ты. — Лицо Арина будто вымерзло — неподвижное, осыпанное неровными белыми точками, как инеем. — На северных землях я потерял тебя. Но ты сам прислал мне весточку, да еще и испачканную своей кровью.

— Голем — тоже твоих рук дело?

— Не знаю, что там не сработало, — собеседник недобро ухмыльнулся. — Но когда ты исчез, я мечтал, чтобы ты явился прямо сюда. Потому что так даже лучше… Теперь ты навсегда здесь останешься. И никто не узнает, где ты сгинул.

Не знаю почему, но явное безумие в его глазах не пугало. Накатившая апатия завладела мной полностью. Внутри воцарилось тягучее, равнодушное к происходящему болото, в котором тонули эмоции, желания, сожаления.

— Ты скоро уснешь, — сообщил внимательно наблюдавший Арин. — Ты оказал мне услугу, прислав свою кровь. Я приготовил средство, которое заклятие, сидящее в тебе, не распознало.

Со стуком распахнулась входная дверь и в столовую, ступая дорожными сапогами по изысканному ковру, с размаху вломился, но сразу же остановился, тяжело дыша, угрюмый и взъерошенный Бриго Малич. Арин оглянулся, ничуть не встревоженный.

— А, Бриго… Упустил? А я тебя предупреждал, что он верткий.

— Я… должен… забрать, — отрывисто, с усилием выталкивая слова, произнес Малич. Он чуть покачивался, будто пьяный. — …Приказ!

— Увы, друг мой. Придется тебе возвращаться ни с чем.

— Я… не… могу.

— Сможешь. В конце концов, мы ведь друзья? Ты обещал привезти его ко мне.

— На… время.

— Навсегда.

— Не… могу…

— Нехорошо обманывать старых приятелей, — притворно возмутился Арин и ухмыльнулся, вновь обращаясь ко мне. — А мы с Бриго давно знакомы. Он даже выиграл у меня одно симпатичное кольцо. Ты, наверняка, помнишь его… Покажи, Бриго!

И Малич, перекосившись, покорно сделал несколько шагов вперед, поднимая грязную, истертую поводьями и оружием руку. На среднем пальце плотно сидело черное, покрытое серебристой насечкой, кольцо. Я мельком видел его и прежде, но лишь теперь смутно признал. Кажется, я по просьбе Арина заговаривал кольцо на что-то пустячное.

— Эта славная безделушка делает того, кто носит ее, настоящим другом для меня. Он ни в чем не может мне оказать.

— Я таких чар не создавал!

— Не забывай, я тоже неплохой маг. Ты делаешь, я доделываю. То, что не могу сам, я получал с твоей помощью. Кольцо для настоящего друга. Гребень для прелестной принцессы…

У меня в голове, несмотря на поглощавшую сознание муть, вдруг засверкало безнадежно запоздалое озарение.

— Так ты не случайно… Гребень с самого начала предназначался для Ялирэли?

— Именно. Она так соблазнительно хороша, но, к сожалению, редкая недотрога. А ты знаешь, я не люблю, когда мне отказывают. Я слегка подправил цацку и сделал вид, что случайно обронил ее. Девицы падки на украшения.

— Она же еще ребенок! Ей четырнадцать!

— Ну и что? Зато у меня была уверенность, что мне достанется нетронутый подарок. А вот ее будущему мужу, увы, уже так не повезет.

— Ты!.. — я дернулся, несмотря на томительную вялость в теле.

Почерневший Малич тоже качнулся вперед, исказив лицо в свирепой гримасе. Но мы оба так ничего не добились. Один небрежный жест Арина — и я обмяк в своем кресле, ошалев от всепроникающей боли, а Малич оцепенел, бессильно вращая выкаченными глазами.

— Какое единодушие! — деланно удивился Арин. — А казалось, друг друга терпеть не можете. На будущее, воздержитесь от резких жестов. Для одного из вас это бесполезно, для другого — болезненно. Мир, ты не забыл, что к созданию твоего амулета приложил руку и мой отец? Так вот все семейные секреты перешли ко мне. Такие, например… — Что он сделал, я не заметил, но скорчился от новой жгучей вспышки, а оба браслета с глухим бряцаньем сцепились друг с другом, превратившись в наручники.

— Ступай, Бриго, — Арин рассеянно махнул, все еще пучившему глаза, Маличу. — Скажи, что ты не нашел в этом доме никого, кроме меня и прислуги. И о том, что слышал, сам понимаешь, ни слова!

Блондин отрывисто кивнул, покорно разворачиваясь на каблуках. Плечи расправлены, спина прямая, ноги не гнутся — точь-в-точь деревянная марионетка.

— Он ничего не скажет, — уверенно пообещал Арин, глядя, как Малич удаляется неровной жесткой походкой. — Пока носит кольцо. А кольцо можно снять, только отрубив палец. Но даже этого сделать он не в состоянии. Ну, разве что в бою не повезет… Тебе это знакомо, правда? Тоже своего рода поводок.

— Ты… сволочь… — даже рот мне раскрывать удавалось с превеликим трудом.

— Наверное, — скучно кивнул бывший друг. — Так уж вышло. Трудное детство, заложник обстоятельств… Оборотень в приятелях. Тут уже волей неволей наберешься дурных привычек.

— В том, что ты мерзавец — я не виноват.

— Зато ты виноват во многом другом. Не станешь спорить?

— Нет… — я чувствовал, что неимоверно устал. — У тебя — все или хочешь еще в чем-нибудь признаться?

— Я рад, что не погорячился и убил тебя. Ковен в чем-то прав, это рискованно. Никто не знает, во что обратится мир, если ты сдохнешь. Но Ковен позволил тебе слишком многое, не без влияния моего бедного отца. Я позволю тебе только жить. И изредка выполнять необходимые поручения для меня и моих друзей. Они не болтуны, так что остаток своих дней ты проведешь в темном, безумном аду, вроде того, в котором жила моя несчастная сестра… И знаешь, что? Никто, ни единый человек на свете не пожалеет о твоем исчезновении.

Он что-то еще говорил, но я уже плыл далеко, в спасительное беспамятство. Свет рушился, обращая все в гибельный пепел. Свет беспощадного и смертоносного солнца Югов…

* * *

«…лучше было бы пройтись один раз над сушей и водами, расправив крылья, слушая ветер… Крича огнем, чтобы все эти земли вскипели, словно вода, а вода изошла раскаленным паром. Чтобы мир стал полон ярости и неистовства. Ненависти… Пусть ждет меня гибель…»

Глухое, неистовое бешенство прорвалось наружу. Сам не сознавая толком, что делаю, я рванулся… в никуда. Мне показалось, как что-то трещит, раздаваясь, незримые стены поддаются и уступают. Стиснутый в ладони амулет дергался, как живой, налившись жаром.

Еще мгновение — и все изменится! Обернется, станет иным.

От нечеловеческой, всепожирающей боли я потерял сознание.

…И пришел в себя от лютого холода. Вокруг царила кромешная тьма. Болела ладонь, израненная ребром амулета. Реальность осталась незыблемой, изнанка не приняла меня. Ледяной панцирь пожрал огонь, задушив его в зародыше.

Отличная ловушка для Оборотня. Не знаю, как это сделано.

Как странно… Вместо сумбура и смятения в душе полнейший покой. Черное опустошение. Что-то сломалось во мне и бесповоротно вывернулось. А с обратной стороны — только хлопья серого бесполезного пепла.

Даже злость оказалась бессильной. Потому что не на кого ее направить. Арин тысячу раз прав. И каждое сказанное им слово — чистая правда. За что мне ненавидеть других, когда всему виной я сам?

— Господин Юг!

Кто-то обращается? Да… Кажется. Из-под сомкнутых ресниц сочится мутный свет. И голос осторожный, таящий страх и неясное желание, тормошит, не давая погрузиться в мертвый пепел.

— Господин Юг, я знаю, что вы меня слышите…

Ну и что? Я много чего слышу. Например, голоса тех, кто уже не заговорит наяву. Но свет льется, словно стальные иглы вонзает. Как не смыкай веки, все равно чувствуешь…

— У нас мало времени, господин Юг… — теперь страх вперемешку с раздражением. Гремучая смесь. Сейчас что-нибудь произойдет… Нетерпеливое.

Вспышка боли прошивает меня насквозь, как разряд тока. Телу небезразлично, что с ним происходит. Его не упрячешь в серый пепел. Глаза раскрываются, выхватывая куски сумрачной картины: каменный зал без окон, беспорядочно утыканный зеркалами в паутине трещин; несколько факелов чадят, отражаясь и переотражаясь размытыми оранжевыми пятнами на стеклах… Но все равно темно.

— Господин Юг, — человек наклоняется, всматриваясь в мое лицо. Над маленькими глазками вздрагивают кустистые брови. — Сожалею, за столь грубые методы, но… Это сразу расставит все по своим местам.

Человек странный. Я вижу его и не вижу… Он пустышка. За ним ничего нет. Он отражение в зеркале. Или даже отражение отражения. Человек говорит, но я улавливаю лишь отголоски фраз. Они тоже будто дробятся в зеркалах, обретая хрупкость, блеск и пустоту на изнанке.

— …мое имя ничего не скажет. Вы видите всего лишь последнее отражение из длинной цепи, так что повлиять на меня лично вам не удастся…

Нечто вроде огорчения просыпается в моей душе, ворошит блеклый пепел. Не по поводу этого зеркального незнакомца, а по поводу нашего с Арином разговора. Если бы я догадался чуть раньше, то мог поймать его там, стянуть в узел. Нескольких мгновений до болевого удара хватило бы, чтобы… что? Убить его?

— …как вы понимаете, держать вас в доме, который навещают маги из Ковена, опасно. Так что я предоставил в распоряжение своего друга подвалы моего поместья, в обмен на услугу.

Вслед за указующим перстом я машинально поворачиваю голову, чтобы увидеть еще одну стеклянную панель, которая разделяет залу. Там, привязанный к стулу, сгорбился молодой человек. Русые разлохмаченные волосы закрывают лицо. Внешних повреждений незаметно, но изломанная поза выдает сильнейшее страдание.

— …сын моего давнего соперника по… Неважно. Я знаю, вы можете менять людей. То есть, не знаю, как это лучше сказать… Переписывать узор. Отец этого юноши очень влиятельная фигура, осторожен и расчетлив, но сыну доверяет безмерно. И не без оснований. Это весьма достойный юноша, не поддающийся даже настойчивым доводам. До сих пор нам не удавалось воздействовать ни на отца, ни на сына… Нам нужна ваша помощь. Совсем скромная… Подправьте его, чтобы он стал лоялен нам.

Я засмеялся трескуче, словно откашлялся. Во рту еще горчило.

— Сын влиятельной фигуры… — слова падают в межзеркальное пространство, полное гнусной полутьмы. — Это Ивв Чревень. Его отец премьер-граф Айн Чревень, советник Императора. А вы, надо думать, его главный соперник — Еро Цапель, премьер-герцог Берега…

Боль наколола на раскаленную спицу, подержала, с интересом любуясь за корчами, отпустила.

— Прекрасно! — после паузы отражение Цапеля недовольно шевельнуло бровями. — Не стану спрашивать, как вы узнали…

Очень просто. Когда-то я видел этого молодого упрямого Ивва Чревеня. Но зачем же разочаровывать людей?

— А вам известно, что по имени можно добраться до человека, даже спрятанного за тысячью зеркал?

— Вы правы… — голос Цапеля дрогнул. Он постарался скрыть страх, но тот все равно тек наружу, будто смрад. — Я плохо начал. Невежливо было не представиться. Сожалею еще раз, что причинил вам боль. Поверьте, мне не доставляет это удовольствия.

— Ну, так не делайте того, что вам не доставляет удовольствия, — я и сам не заметил, как по привычке огрызнулся.

— Обстоятельства вынуждают.

— Ах да! Я забыл. Всегда есть неодолимые обстоятельства.

— Иронизируете? — Цапель снова приподнял кустики пробитых сединой бровей. Как-то избыточно выразительно они обыгрывали рыбий взгляд хозяина.

— Вы не понимаете, — равнодушно отозвался я. — То, что вы просите, требует специального разрешения Ковена, иначе амулет уничтожит меня. Не сомневаюсь, что моя судьба вам безразлична… — (Да и мне, честно сказать, тоже, с тенью удивления признал я) — …но нужного результата вы все равно не получите.

— Жизнь в этих подземельях сама по себе неприятна. Я знаю, Арин мечтает вогнать вас в умопомешательство, но даже этот процесс можно сделать стократ больнее.

— Не угрожайте. Даже под угрозой невыносимых мучений человек не сможет взлететь. Амулет мне не даст сделать то, что вы хотите.

— И все же попробуйте.

В тоне Цапеля звенело напряжение. То, на что он возлагал отчаянные надежды, летело прахом из-за строптивого Оборотня. И скорее всего мне придется за это поплатиться. В душе не шевельнулось ничего, но тело, не желающее умирать и не готовое к боли, перехватило инициативу, поднялось на ноги, двинулось к стеклу, распавшемуся при моем приближении на тающие, дымчатые куски.

Ивв, привязанный к креслу, вовсе не был без сознания. Услышал шаги, шевельнулся, с трудом поднимая лохматую голову. Темные от боли глаза несколько мгновений смотрели мутно, затем прояснились, наполняясь смесью чувств. Упрямая ярость, недоумение, растерянность, узнавание… Ужас. Животный, панический, всесокрушающий ужас.

Вряд ли я выглядел настолько страшным. И вряд ли Ивв знал меня в лицо. Скорее всего, его предупредили, кто придет сокрушать его волю. И без того полные смятения глаза раскрывались все шире, стекленея от разрастающегося безумием.

— Нет!.. нет! Не надо… Не приближайся!..

Наверное, он слишком много слышал сказок об Оборотне. Может, даже таких, что не знал я сам. Или его слишком долго мучили, давя, сминая, и мое появление стало последней каплей. Ивв, в сущности, был еще очень юным. Страшась неведомого, он сломался.

— Не… надо… — выворачиваясь в путах, страшно хрустя суставами, бился Ивв, не отрывая от меня темного, сумасшедшего взгляда. — Не под… ходи! — простонал он надрывно.

Я остался на месте и просто поставил на пол, занесенную было для следующего шага ногу. Этого хватило.

— Согласен!.. — завыл юноша в отчаянии, утратив остатки самообладания. Если там еще было, что утрачивать. — На все согласен! Сделаю, что вы хотите! Только пусть он уйдет!

Упала гладкая панель, покрытая жирными оранжевыми пятнами отразившихся огней.

— Вот видите, — прошелестел удовлетворенно Цапель. Казалось, что даже его знатные брови расслабились, растянулись сытыми гусеницами у переносицы. — А вы сомневались. Прекрасная работа!

Мне нужно было возразить. Сказать, что я тут не причем, что это совпадение, что обратить раздавленного человека способна любая мелочь… Спорить было нужно, потому что получивший желаемое один раз Цапель вернется с новой жертвой.

Но я молчал, глядя на пляску чадящих огней. Безразличие, словно трясина лениво колыхалось в душе, тая жадные топи.

* * *

Мрачно и душно.

И на душе, и в квадратном каменном мешке, который отвели мне под узилище.

Темнота, как черная вата, пропитана слабым, золотистым светом «вечного» фонаря. Его едва хватает, чтобы выкрасить бронзовым оттенком стены из шершавого известняка. Камни источают холод и давят. Даже лежа навзничь чувствуешь себя согбенным. Не помня, как сюда попал, я знал, что нахожусь под землей. Скорее всего там, где даже магия Ковена бессильна. Дом врос корнями в землю так глубоко, что затаившегося в его чреве дракона не почует ни один колдун. В каждый камень здесь вписана руна «тишины».

Здесь мертво молчит «око» — катается на ладони слепым, матовым шаром. Меня обыскивали, часть вещей пропала, а вот «око» осталось. Наверное, не сочли годным.

А вот амулет действует, но иначе чем обычно. Он словно якорь зацепил меня за явь, не позволяя обернуться.

Не знаю, сколько часов или дней минуло.

Мне следовало бы переживать. Хорошо бы раскаяться в совершенных поступках… Сожалеть о погибших людях… Размышлять об упущенных возможностях… Гореть желанием отомстить…

Вместо этого я лежал и смотрел на фонарь, изредка притрагиваясь к нему, чтобы разогреть ладонями и не позволить погаснуть. Однажды я задремал, позабыв про фонарь, и, проснувшись в кромешном мраке, испытал приступ шального ужаса. Показалось, что замурован заживо. Повторять не хотелось.

Лучше вообще ничего не делать. Любое мое действие приводит к беде… Само мое существование — несчастье для всех.

«На вашем месте я бы покончила с собой… — всплыл в памяти едва знакомый голос. — Господин, вы неплохой человек и должны понять все благородство подобного шага».

Наверное, напрасно мне твердили, что самоубийство — это слабость и трусость. Слабость, это когда оказываешься не готов покончить с собой. Во всяком случае, любым способом.

…Некоторое время я мучился от сознания собственного малодушия. Разбить голову о стену или перегрызть себе вены не так-то просто, а иной возможности покончить с собой здесь не придумаешь. Голодать мне, наверняка, не позволят. От боли, причиняемой амулетом, я разве что ненадолго терял сознание. А потом приходил в себя.

Впрочем, даже это переживание оказалось вялым и быстро угасло. Трепыхнулось в последний раз, как снулая рыба и умерло. Остался только фонарь и выпуклый, путаный рисунок камней над головой, выхваченный из мрака жидким светом.

В углу мерно капает вода. Она сочится с потолка, ударяясь о выдолбленное в полу углубление. Чтобы напиться, надо или хлебать из этой лужи или лечь на пол и глотать каплю за каплей. Переполняясь, вода выливается из чаши и по неощутимому наклону беззвучно бежит в угол, к узкой дыре в полу, забранной вросшей в камни решеткой. Еду мне кто-то принес, оставив в углу — чашка отсвечивает серебряным боком.

Я зажмурился. Ничего особенно не изменилось, разве что чашки не стало видно.

* * *

Капает вода, а кажется, что это время сгустилось и мерно падает вниз, утекая в неизвестность. Оживленный ладонями фонарь разгорелся и теперь неровности на потолке напоминают сложный, гористый ландшафт. Вид с высоты драконьего полета…

Воспоминание о драконе царапнуло, поддело нечто еще живое в душе. «Сдаешься?» — безмолвно осведомилась тишина, и даже глухой стук капель отзывается презрением и недоумением.

Да, сдаюсь…

Единственную слабость, которую я все-таки не позволил себе, так это свернуться, подтянув ноги, как делают огорченные дети. Лежал на спине, мучительно распрямив спину и плечи и таращась на потолок.

На камнях лежали отсветы.

Бронзового цвета долины и горы качнулись, будто потревоженные землетрясением. Тени сместились, пробегая в щелях и выемках черными ручьями. А потом часть потолочного ландшафта поднялась еще выше и затонула во мраке. В образовавшейся квадратной дыре появилось бледное лицо, сосредоточенно огляделось и кивнуло.

— Ага… — сказали сверху с удовлетворением.

Я молча смотрел, как неведомый гость возится, закрепляя веревку, затем разворачивается, спускает ноги и соскальзывает вниз, целиком попадая в крошечные владения света фонаря.

Невысокая, хрупкая фигурка. Светлые волосы убраны под капюшон, но выбиваются на лоб слипшимися прядками. Ямочки под скулами, едва намечены, потому что девушка не улыбается, а озабоченно стискивает губы.

Рановато для галлюцинаций… — рассеянно подумал я.

— Ты живой? — вдруг встревожилась Илга, вглядываясь. — Я уж было подумала… Мог бы и удивиться!

Да, согласился я, надо бы удивиться… Вместо этого я отвернулся.

— Понятно. Я тоже не рада тебя видеть.

— Зачем тогда явилась? — я не пытался пересилить безразличие. — Снова попробуешь убить? Или за кружкой-другой крови? Так поторопись, есть еще желающие.

— Я задолжала тебе.

— Ты мне ничего не должна.

— Эллая сказала, что ты спас меня.

— Я спасал не тебя. Просто ошибся. Искал другую, подвернулась ты. Сожалею. Знал бы, не стал возиться.

Воцарилось тяжелое колючее молчание. Даже не оборачиваясь, я чувствовал, как Илга, кипя, переживает новость. Потом произносит неприятным голосом:

— Мне и без того трудно относится к тебе хорошо.

— Да ну?

— Второй раз ты тоже ошибся?

— Не понимаю.

— На Волчьему уделе. Эллая рассказала, что ты согласился стать жертвой вместо нас.

Я невольно засмеялся и уверенно солгал:

— Увы, опять осечка. Я знал, что вызвери не тронут своего хозяина. Несложно совершать благородные поступки, ничем при это не рискуя… Теперь уберешься с миром? Или мне снова кликнуть стражу?

В ее прерывистом дыхании слышалась простуженная хрипотца. Новая пауза была хрупкой, как перекаленное стекло.

— Идем со мной, — угрюмо позвала она, наконец. — Пусть я тоже ошиблась и пришла не за тем, кого искала, но выведу, кого нашла. Волей или неволей, ты спас мне жизнь. Значит, я должна расплатиться. Я не хочу быть ничем обязанной Оборотню.

— Как трогательно. Но плевал я на твои желания. Уходи, Илга.

— А ты никак подыхать собрался, Оборотень? — похоже, Илга сменила и тон, и тактику. Наивная.

— Не твое дело.

— Трогательное зрелище. Оборотень в капкане. Лежит и скулит.

— Убирайся.

— Так и загнешься здесь, в темноте, захлебнувшись от жалости к себе?

— Попробую. А ты лучше возвращайся к своим. Им нужнее твоя назойливость.

Но слова ее уже прожгли душу, разъедая, как кислота залежи серого пепла. А ведь верно… Мерзкое место для того, чтобы провести остаток жизни, как бы короток он ни был. И исчезнуть из-под носа обозленного Арина было бы занятно. Надо будет разобраться, как Илга сюда попала, после того, как она сбежит. Ее помощью пользоваться не хочу, но не может быть, чтобы я не разгадал фокус, если знаю, что однажды его проделывали…

Однако эта настырная девица явно не собиралась сдаваться. И сменила подход в третий раз.

— Если уж ты все равно собрался подыхать, так может, сделаешь это как положено? — она прошлась по камере, колебля застоявшийся воздух. Пахнуло древесной смолой и хвоей, и я невольно повел носом.

— Не могу не оценить твою тактичность.

— Окажи услугу людям — сдохни побыстрее!

— Рад бы, да не выходит.

— Могу помочь.

— Кто б сомневался… Хотя… — значение только что произнесенных слов достигло моего затуманенного сознания, и я резко поднялся на локтях. — Это разумная мысль.

— Кто б сомневался, — с достоинством повторила Илга. В полутьме разобрать выражение ее лица было трудно, но зубы блеснули в усмешке.

— От самоубийства пользы может и вовсе не быть, — размышлял я вслух. — Но вот если найдется тот, кто окажет услугу себе и другим…

— Ну, а я о чем?

— Я серьезно.

— Я тоже.

Несколько невыносимо долгих мгновений мы смотрели друг на друга. Одно дело давиться собственным отчаянием и размышлять о самоубийстве. Другое — принять осознанное решение. Одно дело желать смерти в пылу гнева, другое — хладнокровно прикончить того, с кем мирно разговаривал.

Хорошо, что здесь слишком темно и не разобрать истинного выражения глаз. Пока между мной и Илгой только слова. А слова — те же оборотни, мне ли не знать. Тени на обороте решений.

— Если ты просто убьешь меня, то нет гарантии, что где-нибудь в мире не живет еще какой-нибудь потомок Оборотней, который примет наследство, — осторожно пробуя затишье на прочность, произнес я. — Чтобы покончить с Оборотнем навсегда, его кровью нужно залить алтарь в Черноскале.

— Я знаю, — резко кивнула Илга. — Я читала «Перевернутую книгу». Про «Завершение полного Оборота. Конец в начале. Лишь там последнему Оборотню закрыть глаза, где пробудился первый…»

— Весьма эрудированная девушка. А с виду и не скажешь.

— А ты сноб. Идем.

— Подожди. Кто тебя знает… Ты не только начитанная, но еще и чересчур щепетильная. Может, ты всего лишь хочешь вытащить меня отсюда в силу дурацких представлений о чести и обязательствах… — (Она коротко вдохнула, заметно изменившись в лице, и я удовлетворенно ухмыльнулся). — И чтобы ты не отступила в последний момент, давай заключим соглашение. О том, что мы вместе доберемся до алтаря в Черноскале, и ты выполнишь свое заветное желание — убьешь меня. Ты ведь этого хотела?

— Хотела, — подтвердила Илга, хмуро отводя взгляд.

— И сейчас хочешь? — не позволил я ей улизнуть.

Она заколебалась… Так я и знал.

— Тяжело принимать ответственные решения? — помимо воли я оскалился. Мне давно не было так весело. Честно! — Или ты хотела сделать всех счастливыми, оставшись в стороне от грязной работы?

— Однажды я уже…

— Тогда тебе некогда было осознать, насколько грязна эта миссия. Пылала праведным гневом. С героями всегда так, совершают подвиги ради всеобщего счастья впопыхах, не задумываясь.

— Что ты знаешь о героизме!

— По-твоему, перерезать спящему глотку почетнее?

Она поджала губы, яростно сверкнув глазами и раздув ноздри. Пальцы сжались в кулаки, прихватив края длинных рукавов. Самый нужный момент. Осталось только дожать:

— Струсила?

— Я согласна!

И мы ударили по рукам. В прямом смысле. Пожали друг другу руки, будто купцы заключившие выгодную, но сомнительную сделку. Ладонь у Илги была маленькой, сухой и шершавой. Она выдернула ее первой и угрюмо процедила:

— Добился своего хитрый Оборотень. Мы заключили союз, и я поставила на кон свою душу.

— Зачем мне твоя душа? Я и со своей не знаю, что делать, — устало буркнул я, распрямляясь и разминая затекшие члены. Движение несло забытое удовольствие.

— Я пойду первой, — недовольная Илга взялась за свисающую из дыры в потолке веревку. — Там узко, но протиснуться можно.

Вслед за девушкой, подвесив на шею фонарь, опутанный куском веревки, я выбрался наверх и огляделся. Тесный, темный лаз уходил в обе стороны. Камни, омытые светом фонаря, казались рыхлыми от черноватой плесени, но через темные сгустки проступали беспорядочно вырезанные руны «тишины».

Забавно. Снова двойной смысл: с одной стороны «тишина» поглощает то, что идет из подземелья, с другой стороны не впускает звуки, проникающие снаружи. Так что можно безбоязненно ползти по этому ходу, не опасаясь, что тебя услышат.

— Как ты нашла меня?

— По порядку посмотрела все темницы, — с пыхтением возвращая на место крышку люка, произнесла Илга. — Здесь их всего шесть.

— Я не об этом.

— Долго рассказывать.

Она развернулась и сноровисто отползла в темень, удаляясь на четвереньках по неширокому проему. Пришлось поспешить, чтобы догнать ее. Смотреть вокруг было не на что, узкий ход тянулся в толще подземелья, огибая невидимые препятствия, изредка разветвляясь. Время от времени под ладони и колени попадались каменные скобы очередных люков. Иногда Илга замирала и, подсвечивая своим фонарем, разворачивала шуршащую бумагу. Заглянув через ее плечо, я увидел небрежный, будто на память скопированный план. Однажды нам почудились голоса… Мы затихли, затаив дыхание и не смея шевельнуться. Скорее всего, нас бы не услышали, даже спой мы дуэтом песню, но рисковать не хотелось.

Мне стало казаться, что мы бесконечно ползем по душному ходу, как по отвратительному кишечнику мертвого каменного зверя. Когда впереди забрезжил тусклый свет, я едва сдерживался, чтобы не подтолкнуть замешкавшуюся проводницу. Сияние утра ударило по глазам. Одуряющее пахнуло влажным дерном и мокрой листвой. Хлынула птичья разноголосица. Вероятно, когда-то ход закрывался створкой, но та давно рассыпалась и почти потерявшее форму отверстие маскировали разросшийся бурьян и кустарники, чьи корни свисали над срезом.

Кто-то шумно вздохнул и увесисто переступил с ноги на ногу неподалеку. Я застыл, но Илга облегченно засмеялась, откидывая капюшон.

— Это твой крестокрыл… Ты бросил его возле башни! — осуждающе заметила она.

Я поморгал, привыкая к свету. С наслаждением потянулся, разминая суставы и выпрямляя затекшие конечности. Колени, ссаженные о камни, горели.

— Где это мы?

— Там замок, — Илга махнул рукой, обозначая направление. — Называется Гнездо цапли.

Логово премьер-герцогов Цапелей. Понятно. Значит, мы почти на самом юге Стозерцали. Дальше только озера и болота.

— Лучше выбираться с острова через юг. На севере очень людно.

— Откуда ты знаешь?

— Ну… — она на мгновение замялась. — Я здесь не первый день.

— А какой?

Девушка не ответила, живо шмыгнула в заросли. Только ветки закачались, сбрасывая непросохшую росу с листьев. Я догнал ее и взял за плечо.

— Илга… — Плечо закаменело. Я убрал руку, но не отступил. — Тебе не кажется, что все-таки стоит рассказать, как ты здесь очутилась?

Она, помедлив, повернулась, но рассматривала носки своих избитых башмаков, мне предоставив любоваться растрепанной макушкой, с запутавшимися в волосах листьями.

— Я ждала тебя здесь.

— Где? В подземелье?

— Нет, возле дома мага Мартана. Я надеялась, что ты придешь туда.

— Почему надеялась?

— Потому что всем известно, что он был твоим…

— Почему надеялась? — повторил я с другой интонацией.

— Я хотела… Не знала, как мне еще найти тебя. После того, как очнулась в доме родичей Эллаи, и она мне все рассказала, я подумала, что…

— Что? — каждую следующую фразу приходилось тянуть вопросами, как клещами.

— Я подумала, что раз ты из-за меня попал в беду… Я ведь считала, тебе все равно — погибла я там, в озере или нет, а ты…

— Ты решила, что я бросился спасать тебя?

— Нормальный человек поступил бы также! — Илга, наконец, взглянула мне в лицо и с вызовом вздернула подбородок. — Я и подумала, что ошиблась в тебе, когда узнала от Эллаи, как ты не бросил меня… нас. Я хотела догнать и…

— Только не говори, что ты потащилась в такую даль исключительно для того, чтобы отблагодарить меня за спасение. Или, может, ты предположила, что я влюбился в тебя, а? Это нелепо, Илга! — в который раз я пытался уязвить ее. И это удалось.

— Сам ты… — огрызнулась рассерженная девушка. Резко отвернулась и стала проламываться дальше, с силой отводя ветки. Чтобы они побольнее хлестнули идущего следом.

Вот и правильно. Разгневанная Илга лучше, чем привязавшаяся.

— А что было потом? — как ни в чем не бывало, поинтересовался я, уклоняясь от приветствий очередного куста.

С десяток шагов она негодовала, гордо отмалчиваясь, но желание похвастать прозорливостью пересилило:

— Я видела, как ты вошел в дом Мартана. А потом видела, как они вывозили что-то ночью. На человека не похоже, но я решила проверить. Проследила до Гнезда цапли… В дом Мартана больше никто не возвращался, зато здесь, в поместье стало… оживленно.

— А как ты узнала про подземелье?

— Я же говорила, что мой предок был очень знаменитым архитектором. Он спроектировал немало замков. Почти все снабжены подземельями. И в каждом он делал тайный ход. На всякий случай. Вдруг кто-нибудь из повелителей рассердится однажды… Да так оно и случилось, и пращуру удалось сбежать именно потому, что он заранее предусмотрел все. Бумаги я получила в наследство… Тебе повезло, что они перевезли тебя именно сюда, а не оставили в доме Мартана. Потому что дом Мартана строил кто-то другой.

— Ты что, наизусть помнишь все схемы?

— Я в детстве часто играла с ними. Вот и запомнила.

* * *

Крестокрыл, привязанный к осине, встретил нас недружелюбным ворчанием. Дернул головой, хлестнул крыльями так, что брызнули листья.

— Лучше ехать на юг, — не глядя на меня, предложила Илга, с излишним усердием успокаивая раздраженного скакуна. — Там можно добраться до берега, по побережью обойти остров и вернуться назад. Я купила лодку.

— Купила?

— Одолжила у родственников Эллаи деньги, — недовольно призналась Илга. — Она сама сказала, что я могу брать в ее доме все, что нужно, не спрашивая, и… Верну попозже, — сердито буркнула она, нахохливаясь.

Ну, вот как ее не поддразнивать? Жаль, что время неудачное.

Крестокрыл не слишком обрадовался двойному грузу, но все же слушался поводьев и двинулся между деревьями осторожным шагом. Вскоре мы выбрались к дороге, разбитой и усеянной пучками лохматой травы.

— Держись! — бросил я. — Придется гнать.

— Не стоит, — возразила Илга строптиво. — Крестокрыл устанет раньше времени, и если будет погоня…

— Уже.

Она оглянулась, расширила тревожно глаза, заметив то же, что и я. Над рощами, в небе, пока еще отставая, но, уже явно меняя направление, парили два планера.

Крестокрыл негодующе вскрикнул в ответ на удар пятками по бокам и понесся вперед быстрее. Планеры сами по себе неопасны. Вряд ли Арин и иже с ним усадили в них магов, но летуны укажут направление ринувшимся в погоню.

Дорога взобралась на пригорок. Крестокрыл, распахнувший крылья, замер ненадолго, позволяя окинуть быстрым взглядом зрелище небывалое и восхитительное: сотни сверкающих и переливающихся в лучах солнца исполинских драгоценностей, рассыпанных по земле великанами. Броши и спутавшиеся ожерелья, кое-где перемежавшиеся бахромчатым плотном с изумрудными разводами. Озера, ручьи и топи. Бахрома — это камыш и осот.

Дорога, частично переложенная гатями, запетляла между водяными линзами.

— Там люди! — вскрикнула Илга.

На взгорке показались всадники. Человек десять верхом на крылатых скакунах. Еще далеко, но наш крестокрыл все равно скачет медленнее, неся двоих.

— Я могу спрыгнуть… — предложила, полуобернувшись Илга, кажется, забыв, куда и зачем мы едем. — Они не за мной охотятся!

— Расшибешься, — возразил я сквозь зубы. — К тому же вряд ли Арину нужны свидетели.

Стена камышей ненадолго скрыла преследователей. Взметнулись ввысь потревоженные птицы, обитавшие в пожухлых уже зарослях. Дорога нырнула в черную грязь, исчезнув из виду. Брызнули жирные, дурно пахнущие комья.

Скорее!

Крестокрыл рванул, перескакивая зеркальную лужу. Выровнялся, нащупывая утонувшую, но все еще угадываемую дорогу. Помчался дальше. Полоса болот миновала, обратившись твердой сушей. А когда впереди разлеглось здоровенное, ледяное даже с виду, узкое, но вытянутое поперек озеро. Мы заметались в отчаянии. Объезжать его слишком долго…

— Смотри! — Илга опасно накренилась, держась за меня, чтобы высмотреть что-то на озере. — Там заморозни… Много.

Неподвижная, блестящая гладь озера то и дело схватывалась мутными, белесыми пятнами льда. Серая птица, неудачно попытавшаяся выдернуть рыбу из воды, зацепила клювом одно из пятен и отчаянно трепыхалась, лупя крыльями в попытке освободиться.

— Рискованно. Здесь очень глубоко. — Я даже не знаю, зачем произнес это. Выбора у нас все равно не было.

Всадники, следовавшие за нами, заметно сократили отрыв. Нас пока разделяли жидкие купы искривленного ракитника, но скоро погоня выберется на открытое пространство. Переглянувшись, мы спешились. Я изо всех сил ударил крестокрыла по крупу. Скакун отпрыгнул сразу на несколько шагов и унесся прочь. Может, нам повезет, и ненадолго преследователи отвлекутся на него.

— Главное, не медлить, — голос Илги предательски дрогнул. И советовала она, похоже, не мне, а себе самой.

То, что ступив на тропу заморозней, нельзя останавливаться, знают все. Как и то, что ступив на путь беглеца — передышки не жди…

Прыгнули мы с Илгой одновременно. Мутная, скользкая шляпа ледяного гвоздя, ненадежно вбитого в дно озера, качнулась, оседая. Так и не снятый с подвески на груди фонарь больно стукнул о ребра. Илга рядом легко всплеснула руками, удерживая равновесие, перескочила снова ловко и привычно.

Примечая все новые островки неподвижности, возникающие в качающейся толще волн, я запрыгал следом. Не задумываясь, не оценивая свои шансы, бесстрашно и безрассудно, как в детстве. Мокрый лед коварно уходил из-под подошв. Хрупкая опора рассыпалась, стоило задержаться больше, чем на мгновение. Озеро только казалось узким, на самом деле оно тянулось от горизонта до горизонта…

Мир полнится только собственным запаленным дыханием и мутным пунктиром в зыбком мареве вод. И даже оказавшись на твердом, надежном берегу по инерции еще бежишь с десяток шагов, опасаясь опуститься на каблук.

Нет времени, чтобы радоваться или переводить дыхание. Илга несется прочь, как проворный зверек, петляя между зеркальными лужицами. Что творится за спиной, я уже не слышу, а впереди снова длинное, сплошное колышущееся серебро, подернутое мутными оспинами.

И снова. И снова.

…Океан лежал перед нами. Могучий бесконечный, сулящий свободу. Мы поплелись вдоль пенного прибоя, сипло дыша и едва волоча ноги от усталости.

— Куда теперь? — Илга не смотрела на меня. — Моя лодка осталась на той стороне.

— Впереди мост. Переберемся на соседний остров. Там никто не живет и будет время поразмыслить.

…В корне неверно одушевлять так называемые «живые острова».

Некогда для защиты императорских земель высшие маги пустили вокруг них кольцо из множества подвижных участков суши. Острова дрейфовали, не позволяя приближаться враждебным кораблям, загоняли их в ловушки и истирали каменными боками.

Сейчас острова раскрошились друг о друга и перестали представлять собой опасность. Большинство от столкновений вовсе разрушилось. Оставшиеся либо отбились от стай, отправившись в свободный дрейф, либо стали охотиться за мирными рыбаками. Некоторые островки угнали торговцы или разбойники для своих нужд…

«Природоведение для любопытных».

Дополненное и адаптированное издание.

Глава 13.

Остров Стеклянный, как тремя крупными стежками, был сшит со Стозерцалью мостами. Один из мостов, правда, давно уже рухнул, а другой облюбовали для гнездовья кривоклювы, зато третий, хоть и провис ломаной дугой между берегами, частично уйдя под воду, оставался проходимым.

— Это тот самый Серебряный мост?

Я как раз расчищал нам путь от ворохов спутанных водорослей, но отвлекся, чтобы оглянуться и убедиться, что это произнесла именно моя спутница. Вот не думал, что услышу в ее голосе такой благоговейный трепет. До этого момента она больше скупо цедила слова сквозь зубы.

— Один из трех Великих. Самый маленький.

— Маленький, — зачаровано повторила Илга, окидывая взглядом мост. — А правда, что…

Я мельком улыбнулся, услышав знакомое начало.

— …что мосты эти ставил Бгор Звездочет?

— Зачем?

— Чтобы земля не разломилась.

Надо же… Я тоже в детстве читал эту сказку. Когда началось великое расхождение и большие земли стали дробиться на маленькие острова, могучий маг Звездочет поставил золотую, серебряную и железную скобки на самые благодатные части суши, не позволив им разойтись.

— Нет! — внезапно повеселев, возразила Илга. — У нас рассказывали иначе. Звездочет не хотел, чтобы расставались влюбленные и соединил для них два острова, скрепив их золотой, серебряной и железной ниткой.

Она беспечно перескочила через очередную трещину, подняла руки, чтобы собрать растрепавшиеся волосы. Высота ее, кажется, не беспокоила, как и ветер, что теребил мешковатую одежду, облепляя тонкую фигурку. Еще издали приметив мосты, Илга заметно приободрилась. Первой легко пробежала по обломкам древней постройки.

Солнце пекло не по-осеннему, грея камни до горчащей испарины. Оставшийся позади Стозерцаль переливался, словно усыпанный осколками зеркал. Если прищуриться, то можно рассмотреть пару черных точек в небе… Но это могли быть и безобидные птицы.

— Ты сказал, что на Стеклянном никто не живет. Почему?

— Там жить нельзя.

Как ни странно, но в густозаселенном имперском центре глухих местечек было больше, чем на окраинах. Здесь слишком часто и слишком охотно воевали за каждый клочок земли, используя враждебную магию. Если не ошибаюсь, но на Стеклянном держал оборону маг Вьюн, специалист по экспериментам с трансформацией. Не помню точно, что тут произошло, но богатый и оживленный город, расположившийся на острове, перестал существовать в считанные часы, а соседний остров покрылся как брызгами, ледяными мелкими озерами.

— Одно хорошо — летать над Стеклянным тоже нельзя. Крестокрылы через озера не пройдут, значит, тем, кто следует за нами, придется вернуться за лодками и обогнуть остров по периметру. Это долго.

— Мы останемся на Стеклянном?

— Ни в коем случае. Нужно до темноты покинуть остров.

— А что в темноте?

— Упадешь и свернешь себе шею. Здесь скользко.

Илга мигом насупилась и поотстала.

Ну, про скользко — это я, пожалуй, напрасно. Остров был во всех смыслах стеклянным, однако стекло, покрытое трещинами, шероховатостями и вмятинами давно утратило гладкость. Мы двинулись вдоль берега, стараясь не забираться на бесцветные, мутно-прозрачные холмы. На стеклянистом песке то и дело попадались уже затвердевшие, но еще не ставшие прозрачными дохлые рыбины и медузы, выброшенные прибоем. Илга долго оглядывалась на осьминога, невесть как закинутого на негостеприимную кручу — крупный, со спутанными в клубок щупальцами, он казался искусно отлитым из цветного стекла. Со всеми присосками, узорами на коже и даже внутренними органами.

— Здесь все, что не движется, очень быстро превращается в стекло, — примирительно пояснил я, зная, что Илга слушает. — Даже мост потихоньку сдается.

Бурая, тусклая поверхность под ногами раньше была землей, но теперь походила на замерзшую болотную воду.

— Ты хочешь идти через императорские земли? — Илга, помедлив, все же догнала меня и зашагала рядом.

— Этого еще не хватало, — с чувством отозвался я. — Пойдем в обход.

— Но там же… — голос ее дрогнул. — …там живые острова. Туда нельзя.

— Можно.

— Я не пойду.

— А куда ты денешься?

— Не пойду!

— Уговорила. Оставайся здесь.

— Ты не понимаешь…

— Как раз я понимаю. Дрейфующие острова не опасны.

Днем. А вот ночью… Шипение и глухой, осыпающийся стук мы расслышали издалека, еще в сумерках. Ветер нес запах сырой земли, камней и озона. Перейти с одного островка на соседний, дождавшись, пока они сблизятся несложно. Сложно распознать все еще живых и иногда агрессивных, способных рывком уйти из под ног. А еще сложно в темноте верно оценить расстояние от одного островка до другого.

Треск, шорох, плеск воды… Острова ворочались в сумерках, словно встревоженные животные.

Я выпустил из сомкнутой горсти отогревшийся «вечный» фонарь. Жидкий свет плеснулся на камни и стек в щели почти бесследно. Ближайший плоский гранитный блин крошечного островка терся о берег, наползая и сразу откатываясь с волнами.

— Я первый. Держись поодаль, если что — успеешь перескочить.

Ну, конечно! Так она и послушалась. Хорошо хоть пятки не отдавила… Лишь спустя какое-то время, я вдруг подумал, что, возможно, девушка вовсе не демонстрирует несносный нрав, а просто страшится отстать и остаться на этом коварном пути в одиночестве.

Протянув руку в темноту, я через несколько секунд почувствовал, как в мою ладонь легла мокрая и горячая, тонкопалая ладошка. Вцепилась крепко и доверчиво.

…Небо непроглядно и черно, вода лишь чуть темнее земли. Ориентироваться можно разве что на едва различимую белесую кайму пены. Маленькие, три шага в поперечнике, кусочки суши сменялись довольно обширными территориями, которые приходилось пересекать бегом. На один из таких мы приземлились почти в полной темноте, уже привычно ориентируясь на стук, шорох и плеск. И дружно замерли, встревоженные.

— Земля мягкая, — вдруг заметила Илга упавшим голосом.

И пахнет тухлым. Я затеплил потухший фонарь и обмер. Земли под ногами не было вовсе. Казалось, что мы стоим на сплошном, слежавшемся месиве черных, толстых жил.

— Островной паук… Идем по краю очень тихо. Может, и не заметит.

Ага, как бы не так!

Почти сразу же слева темнота грузно зашевелилась, вытягивая долгие, бесчисленные суставчатые конечности. Мы с Илгой припустили со всех ног, не разбирая дороги. Добежали до кромки, прыгнули, не задумываясь, наугад. Я крепко приложился коленями о выступ. Слева плюхнуло и шумно плеснулась вода…

— Держись! — вылавливать в неразличимой, взбаламученной воде бьющуюся девушку оказалось непросто.

Из ночи нам вслед огорченно таращился обделенный паук.

— Наконец-то! — восторженно выдохнула Илга, когда треск и скрежет остались позади.

Не сговариваясь, мы решили, что упадем прямо здесь, на блаженно неподвижном берегу, укрывшись под соснами, друг возле друга. Пусть хоть сто погонь или пауков заходят к нам огонек. И слушают, как пережитое напряжение и эмоции рвутся из нас обоих нескончаемым потоком слов:

— Давненько я столько не бегал…

— Помнишь, как я чуть в яму не угодила?..

— Любой мог промахнуться в такой темнотище…

— Спасибо, что вытащил… Зато ты не удержался на той перемычке…

— Да кто ж знал, что она такая хрупкая! А как мы рыбу приняли за камень?..

— Так сгоряча же… А ты…

Темнота звенела от наших голосов, таяла фрагментами, когда фонарь, переходил из рук в руки: вот тут вытянутая ложбина, заросшая подсохшей, жесткой, как щетина травой; вот ствол длиннющей сосны, подножье которой засыпано колким ковром желтых игл; вот три валуна подставили ветру покатые спины, можно воспользоваться их защитой и развести костер. Благо, что у Илги отыскалась кремниевая зажигалка (не иначе из запасов Эллаи), а уж хвороста вокруг было навалом.. Полетела наземь, влажно шлепаясь, одежда. Сначала прытко, потом…

— Отвернись, — резковато потребовала Илга, внезапно спохватившись и комкая пальцами подол едва не стянутой сгоряча сорочки. Длинные, босые, зарозовевшие от огня ноги под обтрепанным полотняным краем неловко переступили.

— Ты, кажется, уверяла, что северяне непосредственны, как звери, — хмыкнул я, тоже раздумав расстегивать ремень на штанах. В конце концов, я не так уж вымок.

— Я же попросила отвернуться!

— И кстати, куда подевалось такое трогательное «ваша милость» или «милорд»? Впрочем, можно было ограничиться и простым «пожалуйста».

— Да пожалуйста! — холодно заявила она и рывком сняла рубашку. — Раз ты еще не нагляделся!

Я невольно усмехнулся. Даже не знаю, с чего тянуло дразнить ее по пустякам.

— Просто не хотел лишний раз поворачиваться к тебе спиной. Мало ли что у тебя на уме.

Она насупилась и, целиком завернувшись в свою непромокаемую куртку, устроилась поодаль, не глядя в мою сторону. Трещал огонь, въедаясь в непросушенный хворост. Попавшие в жар иголки белели и скручивались колечками. Клубилась за нашими спинами тьма.

— Илга… Как тебе удалось выжить? Там, в озере?

Девушка некоторое время молчала, выпростав из-под куртки тонкую, белую руку и вороша золу, подобранной веткой, чтобы взбодрить заскучавший огонек.

— Ты связал меня ненастоящими веревками, — наконец нехотя произнесла она, пряча голову в ворот заскорузлой от соленой влаги куртки, как в черепаший панцирь. — Они распались, как только я попала в воду. Озеро на Старокоронном губит любую магию. А плаваю я очень хорошо, даже когда холодно. На севере народ закаленный.

— А дальше?

— Меня оглушило падение, да и плыть пришлось прилично… Кое-как добралась до скал под башней, там есть ход…

— Предок подсказал?

Она утвердительно кивнула, не вдаваясь в подробности, хотя я просто пытался иронизировать. Уж больно поразительной казалась ее история.

— Через этот ход можно либо вернуться в замок, либо пройти скалы насквозь и выйти с другой стороны к океану. В замок я не рискнула возвращаться и решила идти к побережью. Надеялась доплыть… Я хорошо плаваю, — твердо повторила Илга.

Ну, конечно! Полуоглушенной, в ледяной воде, пара пустяков оплыть скалистый берег и выбраться на сушу.

— Что было потом… не помню.

История, может, и удивительная, но логичная. Я верил ей помимо воли.

— Надо думать, силы закончились, направление ты потеряла и тебя вынесло к Пестрым рекам. А там как раз разбили лагерь циркачи.

Илга заметно содрогнулась, поглубже ввинчиваясь в свою замызганную куртку.

— План твой с самого начала был чистым безумством.

— У тебя и такого не было, — огрызнулась привычно собеседница.

Огонь нашел себе лакомый кусок, и костер занялся веселее, источая дымно-горькое тепло. Казалось, даже тьма вокруг прогрелась и напиталась золотистым оттенком — бархатная, мягкая. Над макушками сосен тлели искорки звезд.

Покосившись украдкой на притихшую спутницу, я перехватил изучающий Илгин взгляд. Пытаясь замять возникшую неловкость, мы принялись сосредоточенно хлопотать вокруг костра.

— Куда пойдем утром? — примирительно спросила Илга, когда пресытившийся огонь только что не подавился очередной хворостиной.

— К людям… Завтра будет много людей. Рекомендую привести себя в порядок.

Пригревшись, мы задремали. Огонь успел погаснуть, свернувшись внутри пепельной, толстой шубы, дышащей теплом, но прятавшей свет. Никогда бы не подумал, что способен заснуть в такой близости от неизвестности. Никогда бы не подумал, что смогу заснуть, когда под боком сопит та, что не так давно пыталась меня убить. Но спал крепко и долго.

* * *

…Одиночные рыбные фермы постепенно сменялись разрастающимися хозяйствами. Каждый следующий прибрежный поселок, который мы оставляли позади, становился все крупнее, зажиточнее, наряднее. На море покачивались поплавки, размечающие отдельные территории — сначала простенькие выцветшие лоскутки, а затем и стеклянные, узорные шарики.

Поначалу мы шли весело, благо, что за дорогами рачительные хозяева следили хорошо. Пару раз нас даже подвезли неразговорчивые, но доброжелательные селяне. И все равно, ко второй половине дня мы оба так измотались, что еле передвигали ноги. Упрямая Илга изо всех сил делала вид, что совсем не устала. Я оборачивался невзначай и успевал заметить, как она поспешно расправляет плечи и ускоряет шаг. А затем опять отстает.

Зазевавшись на стайку воздушных змеев, вроде бы бесхозно вьющихся над просекой, я неудачно ступил в колдобину и подвернул лодыжку. Дальше пришлось хромать. Зато теперь мы с Илгой сравнялись в скорости, что явно было воспринято девушкой с облегчением.

— В следующем селении остановимся на ночлег, — я, щурясь, разглядывал далекие пока лесистые взгорки дальше по дороге.

— До него еще добраться надо… — безропотно согласиться Илга, конечно, не смогла, но и возражать из упрямства не стала.

Деревья перебирали листву, пропуская разреженный солнечный свет, словно разбавленный мед — текучий и светлый. Пахло нагретой землей, хвоей, преющими листьями и грибами. Над поздними цветами, надрывно гудя, реяли толстобрюхие, крупные шмели. И осень им нипочем.

— Привал!

Ну, надо же! Снова ни слова вопреки! Утомленная спутница облегченно откинулась на шершавый ствол дуба, раскинувшего ветки у на обочине. Зажмурилась, дыша часто и неглубоко, не замечая, как по растрепавшимся волосам, путаясь, перебираются красные жуки.

— Вода еще осталась?

— Воды у нас полно, — Илга, не открывая глаз, отцепила от пояса и протянула флягу.

Да, воды действительно хватало. А вот еды совсем не было. Местное население не особо спешило поделиться краюшкой хлеба с какими-то бродягами.

Отвинтив крышку и отлив немного воды, я сорвал прямую травинку, достаточно жесткую с виду и, морщась, рассек палец. Из неглубокой, тонкой царапины выступила капля крови. Как раз хватит.

— Что ты делаешь? — настороженно осведомилась Илга, которая уже не дремала, а внимательно наблюдала за моими действиями.

— Готовлю бодрящий напиток. Если мы будет двигаться с такой скоростью, то никуда не доберемся до зимы.

— Ты сам хромаешь.

— Тут уж ничего не поделаешь. Я бы, конечно, с удовольствием перегрыз тебе горло, чтобы вдоволь похлебать свежей кровушки и регенерировать, как по волшебству, но, боюсь, ничего кроме изжоги не заработаю… Зато тебе моя кровь добавит прыти.

— Я не буду это пить! — она скривилась так, что мне впору и оскорбиться.

— Как хочешь, — я поболтал флягой, прислушиваясь к глухому плеску. — А вот его величество Император пьет и не жалуется.

— Врешь!

Я снова пожал плечами, стараясь не ухмыляться. Капля крови скатилась по пальцу, оставляя липкий след.

— Просто очень не хочется ночевать в незнакомом лесу. Кто его знает, что тут обитает. Не зря же люди толкутся на побережье.

— Можно переночевать на берегу.

— Я бы предпочел крышу над головой. И ужин… Ну?

— Не буду.

То ли отдых хорошо подействовал, то ли напугала перспектива хлебнуть «бодрящего» напитка, но дальше Илга зашагала веселее, так что теперь уже я отставал. Причем, все сильнее. Когда впереди, в распадке замаячило селение, я отстал настолько, что Илге пришлось дожидаться меня возле межевого камня. Согласно выбитой надписи, правая, заросшая дорога вела к Сушьему болоту, а дорога прямо — к неким «Светигам».

— Деревня… Вон, даже храм есть, — Илга, приставив ко лбу ладонь козырьком, с любопытством рассматривала показавшиеся среди крон деревьев крыши.

— Это не храм, — возразил я, тоже приметив высокое и узкое строение. — Это Перевернутая башня. Их тут часто ставят.

— Для чего?

— Ну, поначалу, чтобы было, где Оборотням жертвы приносить. В обмен на полезные услуги… Затем, чтобы было куда Оборотней заключать. Если поймают.

Илга ощутимо напряглась и быстро посмотрела на меня, невольно скользнув взглядом по раскрытому вороту рубашки. Время от времени, она, похоже, забывала, в чьем обществе путешествует.

— Нет, — преувеличенная серьезность далась мне не без усилий, — лично я жертвы здесь не ел. И вообще предпочел бы пирог с рыбой.

— А тебя можно там… заключить?

Как-то странно она это спросила. Запнувшись, будто не сразу подобрав нужное слово.

— Не советую, — с нажимом ответил я.

Она пренебрежительно повела плечами, обогнула межевой камень и направилась к обещанным Светигам.

…Деревня жила своей жизнью. К нашему появлению отнеслись с прохладцей. Молодая женщина с голосящим младенцем на руках, перекрикивая вопли дитя, озабоченно поинтересовалась, не встречали ли мы на дороге пегую корову. Мы покачали головами, и она торопливо прошла мимо, энергично встряхивая ребенка. Из дома напротив полюбопытствовали, не бродячие ли мы танцоры. «А то скушно» — грустно пожаловалась девица из окна. Пришлось ее разочаровать.

Постоялого двора или таверны в Светигах не нашлось и заночевать здесь можно было только напросившись к кому-нибудь на постой. Гостей селяне пускали охотно, но не бесплатно и цену запрашивали совершенно неприличную. «А в лесу вам лучше не спать, — хитро жмурясь, вещал очередной хозяин или хозяйка. — Там у нас лихо ходит…»

Прохромав через всю деревню, я обессилено повалился на второй межевой камень, зеркальное отражение оставленного на другом конце селения.

— Может, что-нибудь продать? — хмуро предложила Илга, явно настроившаяся на комфортную ночевку.

— Нечего нам продавать.

— Тут полно камней… Преврати какой-нибудь из них в самоцвет.

Глядите-ка! Похоже, оборотничьи фальшивки возросли в цене. Та ли это принципиальная поборница ясности и правды, не желавшая прикасаться к «оскверненной» брошке?

Впрочем, от намека на памятный эпизод я воздержался. Никто из нас не остался прежним с того дня.

— Из щебня драгоценностей не наделаешь. Попробуем лучше кое-что другое. Ты не заметила, в каком направлении здесь кладбище?

Спутница мигом подозрительно насупилась.

Погост отыскался, как и положено, неподалеку от селения, укрытый в живописном уголке леса. Похоже, покойников не тревожили ни визиты неведомого лиха, ни даже почтительных потомков. Бурьян за хлипким забором разросся по пояс, скрывая могильные холмики.

Илга отказалась идти со мной. Осталась возле ограды, провожая мрачным взглядом. Уж не знаю, что она подумала, но протестовать не стала.

Солнце уже скрылось, но было еще достаточно светло даже под кронами деревьев. Над головой назойливо вскрикивали, перепархивая, птицы. Чувствуя себя некромантом, подыскивающим подходящую для разверзания могилу, я передвигался между памятными камнями, раздвигая руками сорняки и вчитываясь в не слишком внятные надписи. Ага, кажется вот то, что нужно… Я опустился на колено, вытянув перед собой ладонь. Амулет слабо дернулся, ревниво кольнув под ключицы. Пальцы словно свинцом наполнились, задрожали и земля нехотя уступила, вытопив из слежавшейся толщи крошево сверленых самоцветов.

Прежде, они были бусами.

— Ты что, покойника ограбил? — Илга неприязненно оглядела новоприобретенное богатство.

— Именно.

Несколько минут боли — и на ладони вместо простеньких самоцветов засверкали более-менее приличные драгоценности. Столичный ювелир не заинтересуется, а провинциальный — вполне.

Илгина щепетильность снова промолчала и позволила нам расплатиться за ночлег. Изрядно ошарашенный хозяин при расчете долго таращился на камешки на тряпице, непроизвольно облизывая губы. Кажется, надо было все же ограничиться одним.

Дом стоял почти в центре селения, из окна открывался прекрасный вид на поселковую площадь и вытянутую, словно грязный палец, Перевернутую башню под острой крышей. Засыпая, я то и дело обращался к ней взглядом, словно зацепившись. И попробуй не зацепиться… Невидимые для обычных людей, зато заметные высшим магам и Оборотням, торчали в недрах башни острые, багрового оттенка шипы, пробивающий реальность насквозь. На изнанке, словно пришпиленная мертвая бабочка все еще темнел дымчатый сгусток чьего-то снятого узора.

…Утром выяснилось, что мы своей расточительностью произвели неизгладимое впечатление на аборигенов. Отошли-то мы всего ничего, едва потеряли из виду крайние дома, как внезапно из кустарников, обступивших дорогу, на нас накинулось сразу трое. Взъерошенные, в обтрепанной одежде, вооруженные дрекольем.

В общем, не разбойники даже — так, босота. Но зато исключительно целеустремленная.

— Хватай парня, камни у него! — завопил азартно первый, видно, чтобы ни у кого не осталось сомнений в их намерениях. И решительно метнулся наперерез, занеся дубину.

Двое других отсекли пути к отступлению, без особой сноровки, но явно опытно. Видно, не нам одним удалось познакомиться с местным гостеприимством. Уж не его ли добропорядочные селяне за пресловутое «лихо» принимают?

Впрочем, повезло нам и в другом: во-первых, потому что перед выходом я обзавелся крепкой палкой, чтобы удобнее было хромать, во-вторых, потому, что нападавшие были всего лишь деревенскими жадными олухами, в-третьих, потому что они не приняли в расчет хрупкую с виду Илгу…

Я успел уклониться от атаки и живо развернулся.

Хруст! Треск! Вопль...

Палка-костыль с размаху лупит под дых рыжего верзилу… Вообще-то я целился не в него, но парень сам подставился. Согнулся, вытаращив глаза и хватая воздух разинутым ртом, попятился, едва не сбив коллегу по разбою. Того, что покоренастее и пониже. Илга с яростным вскриком метнулась к третьему, вонзив обломанные ногти в пухлые, отвисающие щеки… Неужто прямо в глаза целилась, да промахнулась?

Щекастый заголосил, обронив свою дубинку и вслепую отмахиваясь. Коренастый же, пошатнулся, но успел восстановить равновесие и ощериться, не спеша нападать.

— Проваливай! — посоветовал я, искоса наблюдая, как возится в пыли рыжий верзила и как Илгина жертва мечется, пытаясь стряхнуть цепкую охотницу.

Коренастый моргнул, заколебавшись всего лишь на оскорбительные несколько секунд. Видно, я не произвел нужного впечатления. Крепыш, пригнув голову, бросился навстречу. Настырный.

Уклонился я чудом, неловко припав на поврежденную ногу и замешкавшись от боли. Ударил вскользь, но древесный костыль переломился, встретив препятствие. Одновременно захрустело плечо нападавшего и он, изменившись в лице, осел. Порадоваться победе я не успел, потому что услышал за спиной надсадную брань, следом коротко вякнула Илга и раздалось совсем уж отвратительное шмяканье.

Будто зверька отбросили. Да и весу то в Илге, как в лисице.

Я резко оглянулся, успев заметить безвольно сползающую по стволу наземь девушку. Листья еще сыпались из содрогнувшейся кроны. Щекастый ублюдок стирал кровь с расцарапанной ряхи. Разворачивался рыжий верзила, некстати оклемавшийся после удара…

Кто из них? Какая разница!..

Они не успели напасть. Они вообще ничего не успели. Солнце опередило их, ослепив меня, и мир из белого стал темным, измененным, знакомым по оборотной стороне, где я властвую безраздельно… И где люди — всего лишь сгусток шевелящейся паутины.

Амулет забился в конвульсиях. Я с ненавистью оскалился.

Они не люди. Они грязь на яви мира. Которую можно смахнуть без следа. И станет только чище.

Щекастый поддался сразу, безвольный, как медуза. Излился трясущимся киселем, сочась едкой испариной страха. Скатился на обочину дороги. За ним тянулись, истончаясь, косматые волокна ужаса. Что-то пытался крикнуть крепыш, замкнутый в кокон боли от сломанной ключицы, будто в стеклянный панцирь. Чуть поддать, нажать на хрупкое «стекло» — и он уже надрывно скулит, убегая. А рыжий… Да, чуть храбрее остальных. Или глупее? Ха! Неужто, попробуешь сопротивляться? Ну же! Я застыл, глядя в глаза стремительно выгорающего изнутри верзилы. Он старался устоять. Наши взгляды сцепились, как крюки. Мгновение, другое… Преграда крошилась и рассыпалась, позволяя погрузиться все глубже, в плещущуюся темень чужого сознания, в клокочущий и разрастающийся кошмар.

— Райтмир! — Илгин голос был звонок и полон отчаяния. — Мир, пожалуйста…

И я мгновенно вернулся, изумленный. Никогда в жизни никто еще не звал меня оттуда.

— Пойдем, пусть их… — Тонкие Илгины пальцы, касавшиеся моего предплечья, ощутимо тряслись, но держали цепко. В растрепавшихся волосах запутались сухие листики. — Не надо.

Я кивнул после паузы, неохотно отпуская верзилу. В воздухе резко воняло мочой. Парень, только что неестественно выпрямившийся, обмяк. Ноги его подкосились и он, свалившись наземь, отполз, загребая руками дорожную пыль, затем скорчился, укрыв руками голову.

Побелевшие Илгины губы заметно дрожали.

«…Приглашаем вас отдохнуть на воздушных и морских фермах архипелага Тысячегорье. Доставка самолетами и кораблями, выведенными в лучших имперских питомниках. К вашим услугам все виды развлечений: от полетов на воздушных змеях и горных прогулок, до моционов на морских конях и подводных погружений. Также в путевки включены романтические обеды и ужины на спинах гигантских дрейфующих скатов. Вы своими глазами увидите великолепие света и цвета подводных электрических симфоний, попробуете вкус исключительно редких воздушных устриц …»

Рекламный буклет тура по маршрутам западного Тысячегорья.

Глава 14.

…Все большие города Мастеровых островов мы старались обойти стороной, хотя на оживленных землях это было не так просто. Здесь проживали самые искусные ремесленники Империи, вокруг цехов которых наросли целые поселения. Ежедневно прибывали и отбывали тысячи торговцев, развозящих товары по всему свету и возвращавшиеся с новыми заказами. И даже Император не особенно покушался на свободу островных городов.

Увы, там, где много людей, растет число магов и стражи.

Поэтому мы держались побережья. Зарабатывали, как получится. Илга даже вспомнила о своей бывшей профессии, нанявшись гуртовщицей для перегона стохвостов с Мастеровых островов до Тригорья. Стохвосты оказались полудикими, злобными, постоянно дравшимися друг с другом и норовившими перевернуть лодку. Зато транспорт нам был предоставлен бесплатный. В открытый океан на таком не выйдешь, но с острова до острова добраться вполне можно. Это и решило вопрос о направлении. От Мастеровых городов дальше на юг примерно в одинаковом направлении лежало два архипелага, Каменная россыпь и Тригорье, с одного из островов которых можно пересесть на корабль до Серебряных ручьев.

Плохо, что Тригорье обжили неравномерно. Селения перемежались обширными пустошами, усеянными остовами покинутых деревень.

— Одно время здесь обосновался безумный маг, — пояснил я, когда мы покинули очередное селение и выбрались на казавшиеся безнадежно необитаемыми просторы. — Вот люди и разбежались.

— Местные сказали, что впереди должен быть замок.

— Значит, будет.

Но впереди все так же равнодушно стелилась каменистая, поросшая низким кустарником холмистая земля, без малейших признаков жилья.

— Вон там, кажется, что-то есть…

— Похоже на шалаш овечьего пастуха.

В небрежно сложенном из толстых кривых стволов, невесть откуда взявшихся в этом царстве кустов, шалаше было сыро и затхло. Задержавшись там на некоторое время, в надежде обрести пристанище, мы не сговариваясь, сбежали на воздух. Потому что внутри было… неуютно. Все время казалось, что убогая хижина умостилась над невидимой пропастью.

— Может, она заколдована? — нерешительно предположила Илга, когда мы собирали хворост для костра, удалившись от негостеприимной халупы.

Небо наливалось лиловым. Солнце давно скатилось за горизонт, но по-настоящему темнеть начало только сейчас. Искры разведенного огня кололи мрак. На черных, прогоревших ветках туго плескались алые и оранжевые пятна, обметанные почти прозрачными лохмотьями пламени. От струящегося тепла шевелись волосы.

Илга поджаривала хлеб, надетый на палочку с таким сосредоточенным видом, словно занималась важным государственным делом. Не иначе готовила очередной вопрос из серии: «а правда…»

— А это правда, что Оборотням на остров приводят заколдованных девственниц?

— Что это всех так повернуло на девственницах? От них и незаколдованных спятить можно, — с чувством пробормотал я.

— И тебе приводили?

— Зачем? Я достаточно часто выбираюсь с острова… И предпочитаю тех, кто отвечает взаимностью.

— Находятся такие?

— По-твоему, я ни в ком не могу вызвать симпатии? — Я просто хотел съехидничать, но Илга внезапно смешалась. Глянула странно и тут же спрятала глаза. Помолчала несколько секунд, явно борясь с собой, а потом вдруг выдала с неожиданной серьезностью:

— Можешь. Если не знать, кто ты, то очень даже…

— А если знать?

Стало так тихо, что треск хвороста в огне сделался неправдоподобно громким и отчетливым. Даже искры, кажется, взлетали, попискивая.

— Все равно можешь, — бросив еще один взгляд исподлобья, буркнула она через силу, позволив честности победить нежелание признавать в Оборотне даже минимальные достоинства. И спеша сменить тему, живо спросила:

— Какая она?

— Кто?

— Та, кого ты хотел найти вместо меня?

Красивая… А еще нежная и веселая. Не такая, как ты, — хотелось ответить в сердцах. Только слова не шли с языка. Однако вовсе отмолчаться не удалось. Илга, почувствовав мои колебания и мигом позабыв про хлеб, не отставала:

— Ты не похож на человека, который бросится, позабыв все, за любимой.

Я хотел было оскорбиться, но передумал. Эта девица подсекала и тащила правду наружу, как умелый рыбак камбалу — уверенно и бесцеремонно.

— А ты любил ее?

— Это не твое дело… Но я отвечу, если скажешь, почему ты не любишь своего Яннека, хотя зовешь женихом?

— Я люблю его! — возмущенно и предсказуемо вскинулась Илга. Даже подгоревший сухарь в огонь уронила.

— Чепуха! Любящие предпочитают быть ближе к любимым. Особенно, если те при смерти. Ты же делаешь все, чтобы не вернуться домой.

— Неправда! Я очень хочу домой!

— С Полуденных островов есть прямой рейс на Пепельное ожерелье.

Она сердито поджала губы и, после паузы, твердо заявила:

— Я делаю все ради Яннека! Даже если я бы осталась с ним, то ничем помочь не смогла бы. Им пока хватит денег, а я… Я должна была найти способ, чтобы спасти Яннека.

— Хотеть помочь — не значит любить.

— Хватит скалиться! Если у тебя нет дорогого человека, ради которого ты готов на все, то это только твоя беда! Ты не поймешь, зачем мне это нужно. И глупо думать, что все такие, как ты.

— Спорим, вы даже ни разу не переспали?

— Да какое тебе… — она задохнулась, не находя подходящих слов. — Какое тебе дело вообще?

— Скажи правду.

— Я сказала. Мы с Яннеком с самого детства вместе. У нас все было общее. Мы понимаем друг друга с полуслова…

— Ну и что?

— … тетя Ла изо всех сил старалась, чтобы я чувствовала себя в ее семье счастливой.

— И, боясь обидеть добрую тетю, ты не решилась отказать ее сыну?

— Я… — Она замолчала, снова стиснув рот так, что ямочки под скулами стали глубокими и резкими. Подумала и фыркнула: — Хитрец! Мы не заключили договор, а ты уже все выспросил. Так ты скажешь, любил ты эту свою?..

— Никку. Зачем тебе это знать?

— Интересно, умеют ли любить Оборотни… Договор?

— Согласен. Да, я любил Никку, — на этот раз слова легко сорвались с губ. Правдивые, и в то же время таящие фальшь. Я и сам удивился.

Илга заметно растерялась. Кажется, она не ждала, что я отвечу. Опустила глаза, задумалась, выковыривая палочкой из костра уголек, оставшийся от сгоревшего хлеба. Заговорила не сразу.

— Не знаю… Только не подумай, что я хочу увильнуть от ответа! — прямодушная Илга не допускала двусмысленностей. — Я, правда, не знаю… Яннек очень хороший. Надежный и добрый. Вот он точно любил меня. И я обещала стать его женой. И да, ты угадал, мы не спали вместе… Доволен? Не знаю, как на вашем распущенном юге, но по нашим традициям этого нельзя делать до свадьбы, а Яннек очень берег меня… Тебе не понять, — она покосилась мрачно и с вызовом. — А потом он заболел. Сначала мы думали, что через сезон, другой он поправиться, но становилось только хуже… И теперь я просто не могу бросить его. Это же предательство!

— То есть ты из ложного чувства долга прикована к тому, кого никогда не любила?

— Я его люблю! — упрямо повторила она, отбросив обгоревший прутик.

— Надеюсь, что это правда, — я перевел взгляд на дорогу. — Потому что хоть кто-то влюбленный нам бы сейчас пригодился.

Илга, снова сбитая с толку, озадаченно приподняла брови:

— Зачем?

— Потому что, по поверью даже призраки обходят влюбленных стороной. А как раз они к нам и пожаловали.

— Что? — девушка обернулась, проследив за направлением моего взгляда. И тоже заметила клубящееся, пока еще зыбкое очертание несущегося по дороге всадника.

В сизом мраке сгустившихся сумерек стали проступать очертания исполинского строения поодаль. Скромная пастушья хижина в ночи медленно превращалась в огромный древний замок. Поднялись призрачные, дымчатые стены. Вознеслись к небесам зубчатые строгие башни. Лег поперек невидимого рва окованный железом и усеянный шипами мост. Затеплились в окнах-бойницах бледные потусторонние огни. Близость махины давила и источала холод, словно замок-оборотень был сложен изо льда.

Мимо, по засеребрившейся дороге, время от времени проносились бесплотные всадники. За ними шлейфом тянулась стужа, оставлявшая на придорожной траве языки инея. Мороз схватывал воздух на сотни шагов вокруг. Не спасал даже огонь. Мы невольно приникли друг к другу, пытаясь согреться.

От бега призрачных крестокрылов земля беззвучно, но ощутимо содрогалась. И мерный ритм вдруг стал нарушаться, когда сначала один всадник, потом другой сдерживали своих скакунов, поворачивая головы в заиндевевших шлемах. Слепые взгляды шарили пока еще вдоль освещенного круга.

— Они нас видят? — Илга почти касалась обветренными губами моего уха.

— Еще нет, но… Скоро.

— Бежим?

Я отрицательно покачал головой, машинально обхватив девушку за плечи и прижимая к себе. Она не сопротивлялась, приникнув всем телом, делясь теплом и тревогой. Ночь вокруг нашего костерка завернулась, как кусок пергамента. Уйти за пределы светового пятна — все равно, что сорваться с края горизонта.

Тяжелый, закованный в броню крестокрыл остановился, раздувая ноздри под черненым наголовником. Неподвижный всадник повернулся. На темный шлем был косо надет острозубый венец, отороченный снежной крошкой.

— Он нас заметил, — Илгин сухой и легкий шепот опалял кожу. Я ощущал, как часто и сильно бьется ее сердце. Ярко и совсем близко блестели глаза.

Крестокрыл в броне сделал шаг с дороги. Затем еще один уже увереннее. Захрустела ледяная корка… Впрочем, на него мы уже не смотрели. Не размышляя, не колеблясь, потянулись друг к другу, перелетая руки, впиваясь губами, перемешивая дыхание и тепло. Совсем иное ощущение от прикосновения к этому сильному, живому телу. Не то, что прежде — снулая, холодная, безразличная недорусалка. Теперь в моих объятиях оказалась бойкая, горячая и щедрая партнерша. И не скажешь, что девица. На упоительно долгое мгновение стало действительно жарко. Приближающийся стук когтей замер, стал отдаляться и растаял.

…А потом все резко кончилось.

Илга вдруг забарахталась, отстраняясь, отталкивая меня обеими руками, сначала слабо, а затем все решительнее. Я отреагировал не сразу, потому что поначалу чувствовал не столько протест, сколько сомнение и замешательство. Освободившаяся девушка резко отодвинулась в сторону, торопливо собирая рассыпавшиеся, волосы и пряча взгляд. На щеках ее горели пунцовые лихорадочные пятна, заметные даже в сумраке.

— Так вот как действуют знаменитые чары Оборотня, — она улыбнулась криво, но с вызовом. — Ты околдовал меня!

Наваждение сошло. Я уже мог взять себя в руки. И заявить, усмехнувшись в ответ не менее косо:

— И не надейся. Ты сама прыгнула ко мне. И знала, что делала.

Подействовало. Илга мигом обернулась, напружинившись, щуря гневно глаза:

— Вранье! Да я бы никогда…

— Не изменила давно уже ни на что не годному жениху?

— Как ты смеешь?! — она снова задохнулась от злости. — Ты… ты недостоин даже имя его произносить!..

…В общем, до утра нам обоим пришлось мерзнуть порознь. Не помогал даже костер, который мы активно подкармливали с разных сторон. Призрачный замок дышал мертвым морозом, круто выбелив землю вокруг колючим инеем. Хорошо хоть всадники исчезли.

* * *

Портовый городок Тригорья разлегся посреди трех каменистых холмов, которые только большие патриоты могли считать горами. Три улицы городка стекались к побережью, сливаясь в пестрое целое, невпопад прорезанное глубокими, но узкими овражками. На каждый дом была нахлобучена остроконечная крыша — зеленая или красная, и каждый водосток украшал морской конек.

— Живописно, — одобрила знатная путешественница Илга.

— Не отвлекайся, — посоветовал я, выуживая из коробки печеных мидий, только что приобретенных Илгой, пару несвежих. — Что это за пакость? У кого купила?

Торговец сделал вид, что впервые нас видит. Вот взять бы его за болотного цвета жилу и дернуть. Чтобы неповадно было наживаться на простодушных покупателях. Кажется, нечто эдакое отразилось у меня на физиономии, потому что Илга бросила злополучную коробку на прилавок и потащила меня прочь.

— Для владельца несметных сокровищ Югов ты слишком мелочен, — вроде беспечно заметила она, но во взгляде ее мелькнула явная тревога.

— А, по-твоему, легко было владельцу несметных сокровищ полдня валять дурака на базарной площади, показывая балаганные фокусы?

Лицо девушки тут же утратило смешливость.

— Больно было? — она осторожно прикоснулась к моей груди, накрыв раскрытой ладонью невидимый под одеждой амулет.

— Только, когда пришлось обходить зевак со шляпой, — беззлобно огрызнулся я. Вспоминать унизительный эпизод, недостойный карьеры потомственного Оборотня, не хотелось. Особенно уязвляло, что мой доход был существенно меньше прибыли того заштатного чародея в Пестрых реках. Едва на коробку печеных мидий хватило.

— Найдем другой способ заработать!

— Не здесь, — я проводил взглядом парочку чрезвычайно злых магов, что шли мимо прилавков.

К счастью, злились маги друг на друга, и это поглощало все их внимание. Но тенденция нервировала. Ухватив Илгу за рукав, я утянул запротестовавшую девушку из рыбных рядов в бакалейные.

— Ты заметила?

— Что?! — свирепо осведомилась она, поправляя одежду. — Что ты непредсказуемый сумасшедший? Давно!

— В городе очень много магов.

— Ну и что? Их кругом полно.

— Не в Тригорье. Это спокойный провинциальный городок. Здесь маги не кишат обычно. Я за полчаса, что мы провели на рынке, насчитал четверых…

Она прониклась, перестала дуться, посерьезнела и встревожено огляделась, будто надеясь заметить кого-нибудь с надписью «маг» поперек лба. И тут же повела с нарочитой небрежностью плечом:

— Значит, за нами охотятся.

— За мной, — надменно поправил я. И хмыкнул: — Я бы не рассчитывал здесь еще заработать.

…Уже смеркалось, мы расслабились, шагая по очередной улице. И когда из-за поворота высыпали вооруженные люди, мы, как ни в чем не бывало, вознамерились пройти мимо. Тактика хорошо себя зарекомендовала днем, почему бы ей не сработать ночью, благо, что вооруженные люди, судя по всему, спешили.

Вот только среди них шествовал высокий, плечистый блондин с мужественным, но трагическим лицом. Я засек его лишь, когда стало поздно. Да что там, я практически налетел на него!

— А… — Малич опешил от неожиданности так же, как и я. Зацементированная скорбью физиономия внезапно по-человечески дрогнула и вытянулась. Светлые брови поползли вверх, глаза округлились.

Я метнулся прочь, волоча за локоть изумленную Илгу. К счастью, она быстро сориентировалась. К несчастью, быстро сориентировались и Малич с компанией. Грохот каблуков по мощеным переулкам дробно рассыпался по среди стен зданий.

— Сюда! — вдруг скомандовала Илга и юркнула в тесную щель между кирпичным двухэтажным домом и здоровенным складом без окон, от которого за версту несло душистым перцем и базиликом.

Осталось только застрять, мельком обреченно подумал я, но доверился девушке, нырнув следом во тьму. Каменистый, осыпающийся настил под ногами повел круто вверх и вдруг выплюнул на просторную, хотя и скользкую крышу. Позади сопели и топали. Затем треснуло дерево, застучало кирпичное крошево и послышалась сочная брань. Кажется, преследователи ломанулись в щель скопом и завязли в тесноте.

С одной крыши на другую мы перепархивали, словно летучие мыши-переростки. Только пыль взлетала и лопалась черепица. Хорошо еще, что дома здесь строили плотно друг к другу.

— Ложись, — теперь уже настала моя очередь командовать, пригибая девушку к шершавой поверхности. Справа и слева от нас выгибали грудь потрепанные непогодой морские коньки из камня. В их тени мы и затаились, пытаясь перевести дыхание.

Малич не стал скакать по крышам. По дороге блондин подцепил где-то мага, и теперь тот топтался возле поворота, напряженно выставив перед собой ладони. Тонкошеий, тощий, но явно опытный заклинатель знал свое дело. Ладони с растопыренными пальцами плавно двигались, рисуя полукруг, прощупывая пространство словно эхолотом. Если зажмуриться, можно различить, как от рук мага расходится конус обманчиво блеклого света.

— Не смотри туда. И не закрывай глаза — ослепнешь, — посоветовал я, нетерпеливо озираясь в поисках более надежного укрытия.

— Можно спрятаться? — Илга старательно распахнула веки, боясь моргнуть.

— Разве что нас кто в гости пустит.

Обычный жилой дом хорошо укрывал от «светощупа», иначе все обитатели улицы пали бы жертвой подобного поиска, но соваться внутрь без приглашения — это вызвать переполох и все равно привлечь внимание.

И что делать?

С провинциальным тщедушным магом можно было бы посоперничать даже с амулетом на шее. Но за его плечами высился непреклонный Малич, который, казалось, чуял мое присутствие. Хищно напрягся, как гончая, взявшая горячий след. Только что переднюю лапу не поднял. Пока я буду занят магом — Малич перейдет в атаку. Это не с деревенскими олухами воевать…

Белесая даже в полутьме ладонь мага описывала томительную дугу. Запыхавшаяся Илга честно таращилась перед собой заслезившимися от напряжения глазами. Неподалеку шуршали, спотыкаясь и переругиваясь, починенные Малича. Бежать некуда… Все же сражаться? Да на попытку оборота сюда слетятся все окрестные маги. Или устроить поединок с Маличем? Ну, ну…

Илга вдруг пошевелилась, переползая к краю крыши и странно перевешиваясь, будто намереваясь заглянуть под ее козырек.

— Сиди тихо! — сам не знаю зачем, велел я. Это уже не имело никакого значения.

— Там, напротив дом номер восемнадцать? — невпопад осведомилась Илга. — И осьминог?

— Какой еще осьми… — начал было я, но осекся, потому что Илга смотрела через плечо требовательно и нетерпеливо, а я и в самом деле заметил над дверью дома напротив табличку с витиеватым числом «18». Ее освещал пузырь с огненной водой, оплетенный лапами бронзового осьминога, подвешенного на цепочке.

— Значит, это девятнадцатый дом, — со странным торжеством в голосе решила Илга. — Спускаемся!

— Куда?

— К входу.

Хорошо еще, что ее потянуло не к парадному.

Спрыгнув с поленницы, сложенной из хорошо просушенного плавника, мы попали на задний дворик. Небольшой двор горбился покатыми спинами больших и маленьких бочек, тесно сдвинутых друг к другу, от которых еще горьковато пахло дегтем, смолой и древесиной.

Илга бесцеремонно постучала в дверь.

— Кто там?

— Простите, что поздно, но я ищу женщину по имени Эллая! — заявила Илга, а когда изнутри залязгал запор, девушка повернула ко мне торжествующую физиономию: — Эллая дала мне свой адрес. Обещала, что найти ее дом легко, по приметному светильнику у соседей. И звала в гости.

Даже если это и так, то вряд ли Эллая рассчитывала увидеть Илгу, и тем более меня, так скоро.

* * *

…Но она чистосердечно обрадовалась. И ее муж тоже. И кареглазая девчонка — дочка Эллаи и Львена — таращилась с любопытством и без страха. Кажется, никто из них особенно не удивился. Впрочем, в прибрежных поселениях привыкли встречать внезапных гостей.

— Вот радость-то! — еще осунувшаяся, но поздоровевшая и оживленная Эллая хлопотливо сновала между кухней и комнатой, вынося все новые блюда, хотя стол уже и так ломился от всяческой снеди.

Плечистый, широкоскулый Львен улыбался, привычно расставляя тарелки. Девочка, чье имя сразу же благополучно выскользнуло из моей памяти, путалась под ногами. Мы с Илгой сидели плечом к плечу, мужественно не глядя на окна, но изо всех сил стараясь за трескотней гостеприимных хозяев расслышать то, что происходит снаружи.

Снаружи ничего особенно не происходило. Залитые тьмой окна глянцево отражали уютную комнату, плеск огня в камине, движения людей. И наши одинаково напряженные лица.

Пахло выпечкой. Предательское тепло вползало в кровь. Хотелось расслабиться, позволить себе облегченно выдохнуть, забыть о проблемах хотя бы на час-два…

— …я столько удивительного рассказывала, что мне даже не верили, — Эллая, наконец, устроилась на стуле, знакомо обхватив большой живот руками, словно утомленная птица — крыльями. — Но все в округе теперь знают, что есть на свете человек по имени Мир, которому я… мы, — поправилась она дрогнувшим голосом, ласково погладив живот, — мы обязаны жизнью и возращением домой.

Я мигом забыл думать о происходящем снаружи. Вот только этого мне не хватало! Особенно потому, что Львен вдруг порывисто поднялся с места и без предупреждения опустился на одно колено передо мной, склонив голову, высеребренную ранней сединой.

— Мы, — твердо и торжественно повторил он.

И что теперь делать? Поднимать его с колен, ободряюще похлопать по плечу, обнимать, не дай боги?

Илга улыбалась до ушей, наслаждаясь представлением. Девчонка распахнула карие глазищи еще шире и приоткрыла рот. Я испытал неодолимую потребность немедленно встретиться с Маличем. Лучше его привычная ненависть, чем вот это искренняя благодарность за то, на которую я не имею права.

— Вы не оставили их там…

(Поверьте, собирался!)

— …вы рисковали за них жизнью…

(Не так, чтобы намеренно. Случайно вышло.)

— …вы спасли самое дорогое, что есть у меня и отныне моя жизнь принадлежит вам!

Пока воодушевленный Львен возвращался на свое место, я скосил глаз на Илгу и беззвучно, но достаточно злобно прошипел:

— Хватит ухмыляться!

Однако патетическая часть не закончилась.

— Я был готов на все, чтобы ее вернуть. Даже… — Львен виновато покосился на жену, но стоически продолжил: — Даже на то, чтобы обратиться за помощью к самому Оборотню.

Эллая беззвучно, но глубоко вздохнула, потупившись и скомкав край кофты. Илга уставилась на меня, непокорная улыбка ее быстро померкла.

— Я понимаю, звучит чудовищно, — Львен сутулился и нервно тер костяшки мосластых рук. — Но я не видел иного выхода. И даже думал, что это сама судьба привела ко мне родича, который шел с плотом на Черноскал…

Все верно. Еще тогда я слышал, что плот прибыл не обычным путем с Серебряных ручьев, а через Тригорье. Значит, здесь он и подобрал незадачливого бондаря. Судьба или воля Арина?

— И как? — почти безразлично поинтересовался я. — Нашли помощь на Черноскале?

Львен нахмурился, отстранившись, погружаясь в явно недобрые воспоминания.

— Я бродил по скалам и лесу всю ночь. Страшно не было, но что-то тяжелое царит в тех местах. Давит, тянет душу…Я старался подняться в вершине, но не сумел, как ни пытался.

— Говорят, так действуют чары, не пропускающие к Оборотню незваных гостей. А еще говорят, что даже это заклятье можно преодолеть, если действительно готов на все.

Чистая правда. Но зачем я это сказал? Илга с укором зыркнула на меня исподлобья. Теперь она уже совсем не улыбалась. Львен криво дернул ртом:

— Я думал, что готов на все… — беспомощно проговорил он.

Илга смотрела на меня уже с бешенством. Эллая нежно накрыла ладонью руку мужа, переплетая свои пальцы и его. Лицо женщины было спокойным и, казалось, светилось.

— Кто знает… Судьба вьет странные узоры. Может, тебя все же услышали там, на острове. И теперь я снова с тобой.

Львен, помедлив, решительно качнул головой.

— Надеюсь, нет. Все ведь обернулось к лучшему. Иначе Оборотень взял бы свою плату.

Супруги быстро переглянулись. По лицам обоих скользнула быстрая тень, во взглядах, которыми они обменялись, было что-то неясное посторонним. Тревога? Сомнение?

…Погоня, к счастью, нас потеряла. Можно было уходить, и мы бы ушли, если бы не беспощадное гостеприимство хозяев, которое порой прочнее стального капкана. Попробуй вырваться! Нас напичкали едой до отказа, уступили лучшие кровати, раз триста спросили, не желаем ли мы еще, ну, хоть что-нибудь?..

Впрочем, даже на взбитой перине все равно не спалось. Спустившись на первый этаж, я остановился возле окна, всматриваясь в запечатанный ночной мглой переплет. Где-то мягко тикали часы. Ободренный покоем сверчок принялся с упоением выводить убаюкивающие трели. Начался дождь, и по стеклу ползли водяные дорожки. Над входом в дом, по здешней традиции, качался огонек на цепочке, так что струйчатые полоски мерцающее переливались.

— Мне тоже не спится, — шаги Эллаи были легкими, несмотря на изрядный вес женщины. Даже деревянные половицы не скрипели, а лишь слегка вздыхали, отмечая ее приближение. — На сердце неспокойно… Я очень рада видеть вас живыми и здоровыми, но вы не рассказали, как оказались в Тригорье. Ведь не затем, чтобы навестить меня?

— Обстоятельства привели.

— Вас снова кто-то преследует? Это из-за меня? Это…цирк? — спросила она с таким придыханием, что я едва не рассмеялся. Вот если бы и впрямь все мои проблемы были связаны исключительно с цирком!

— Нет, Эллая. Ты в безопасности.

— Благодаря тебе.

Я промолчал. Она внезапно едва заметно вздрогнула, прислушиваясь к чему-то внутри себя. Тут же заулыбалась светло и сердечно:

— Шевелится.

— Кто?

— Ребенок… Мне сказали, что будет сын, — она чуть склонила голову, продолжая улыбаться, а потом вдруг предложила: — Хочешь?

Я попытался было запротестовать, но беременная женщина слышит только себя. И бесцеремонно сцапав мою ладонь, она приложила ее к своему теплому животу. Я застыл столбом, обмерев от досады и… удивления. Да! Там, внутри и впрямь ощутимо шевельнулось нечто живое.

— Хорошо, что все обошлось.

Теперь уже она не ответила, глядя на мое запястье, высунувшееся из рукава. Конечно, Эллая и раньше видела и браслет, и следы на коже, но сейчас она смотрела как-то иначе. Даже в ночном мраке я различал, как изменилось ее лицо. Будто поблекло и истончилось, резко обрисовав скулы и впадины глазниц.

— Львен уверен, что Оборотень мог потребовать плату за мое спасение… — она не поднимала голову. Пальцы все еще касавшиеся моей руки мелко задрожали. — Может, он потребовал?

— С чего ты взяла? — я высвободился и сделал шаг назад.

— Мой ребенок… — Эллая прерывисто вздохнула. — Знахарка обещала, что родится мальчик. И еще она сказала, что он… Он не будет нормальным. С ним что-то неладно, — женщина говорила спокойно и ровно, но голос ее звенел, обещая слезы. — Я вот думаю, возможно, беда моего сына и есть цена за наше спасение?

Чушь! Учитывая, в каких условиях протекала беременность, сколько пришлось пережить Эллае в цирке, да и сколько всего случилось потом, удивительно, что ребенок вообще еще жив!

— Твой муж не дошел до замка Оборотня. И ни о чем не смог попросить его. Значит, плату брать не за что, — сухо произнес я.

Эллая живо подняла глаза. В них словно текли дождевые струйки — дрожа, переливаясь. Ресницы слиплись.

— Говорят, Оборотню под силу переписать узор любой жизни?.. А если бы я обратилась к нему с просьбой исправить жизнь моего сына, что он захотел бы взамен?

— Я не знаю, — честно сказал я, наткнувшись спиной на подоконник и только теперь осознавая, что непроизвольно отступаю. — Но Оборотень лжец и, наверняка, плата будет несправедливо больше, чем ваша выгода.

— Я готова отдать все, что он попросит, чтобы мой сын родился здоровым.

— Эллая…

— Все!

Ее вскрик словно с силой толкнул меня. Я застыл, не двинувшись с места, но ночь сместилась, сделавшись призрачно-серебряной. Дождевые струи дымчатыми волокнами тянулись сверху, огибая штриховку стены дома. Прямо напротив меня клубилось знакомое, сложное шевеление сдвоенного узора. Да, знахарка не ошиблась, линии ребенка истрепаны. Они тянутся друг к другу, возможно, срастутся, хотя уверенности нет. И пока еще трудно сказать, как это скажется на мальчике, но…

Я закрыл глаза, отстраняясь, но продолжая через веки видеть все. Громко тикали невидимые часы, оглушая. Время опрокинулось, вмиг отсчитывая назад дни, месяцы и годы, когда Мартан поставил меня перед смущенной девочкой по имени Эмма.

«…ты убил ее…» — бешеное лицо Арина. Маска из баронского замка в Пригорье в моих руках. Самоуверенное: «…я сделаю все без разрешения…» «…Ты ведь не всегда знаешь, что творишь, Оборотень…»

Нет!

Ночь перевернулась, сделавшись влажной, душной, привычной. Затих стук часового механизма. Дрожал на груди раскалившийся амулет, я едва ощущал его.

— Эллая, ты ошибаешься. Ты принимаешь меня не за того, о ком думаешь, — солгал я, не допуская даже тени нерешительности в тоне. — Я ничем не могу тебе помочь.

Эллая растерялась, замерла, жадно всматриваясь в меня. Потом разом обмякла, словно из нее вынули упругий стержень, только что не упала на пол. Прижала стиснутые руки к груди, сплетя пальцы, рот некрасиво растянулся.

— Но… Илга говорила еще там, на Полуденной… Я ей не поверила, но…

— Правильно не поверила. Эллая, ты ведь не думаешь, что Оборотень будет так просто расхаживать по островам?

Она заплакала, не моргая, глядя широко открытыми глазами. В них стояло не разочарование, а настоящее отчаяние. Слезы просто текли с ресниц, оставляя дорожки на щеках. Как дождь по стеклу.

Заливался неистово сверчок, обещая благополучие этому дому. Тоже обманщик, вроде меня?

— Мне очень жаль.

Как Эллая ушла, я не видел, отвернувшись. Зато отчетливо слышал, как скрипнули ступени наверху лестницы. Под худой Илгой половицы скрипели явственнее, чем под Эллаей с ее животом.

— Что? — раздраженно огрызнулся я в ответ на невысказанный упрек. — Наслушалась?

— Лжец!

— Никогда этого и не скрывал.

— Ты мог ей помочь!

— Тебе-то откуда знать?

— Если бы не мог, не стал бы врать, что ты не Оборотень!

— Ага! Всем и каждому поведаем, что я Оборотень.

— Ах, прости, я забыла, что ты стыдишься своей сути! И правильно делаешь!

— Не ори! Что ты вообще понимаешь?

Илга слетела с лестницы, остановившись там, где недавно стояла Эллая. И мы зашипели, как две разъяренные кошки, кипя негодованием и брызгая слюной.

— Где уж мне понять такого, как ты!

— Ничего, проще будет убить, когда придет время. Ты ведь об этом мечтаешь?

— Не волнуйся, убью! И новый мир станет лучше! И ребенок Эллаи родится здоровым! И все будут счастливы!

Мы смолкли, тяжело сопя и вызверившись друг на друга. Первой отвела глаза Илга, с отвращением повела плечом, собралась уходить. Нос вздернут, спина прямая, но почему-то чувствуется, что ей это дается с трудом.

— Не будь идиоткой, — хмуро бросил я ей вслед. — Если я стал бы помогать Эллае, то сюда сбежались бы все маги! Хочешь этого?

Она не отозвалась, не обернулась, но помедлила, прежде, чем скрыться в отведенной ей комнате. Кажется, градус напряжения чуть снизился. Это к лучшему. Мне не хотелось слишком уж настраивать ее против себя, до Черноскала путь не пройден.