Тень на обороте

Забавно, что последний аргумент пришел мне в голову только сейчас… А если бы я с него начал, может, я бы не чувствовал себя так мерзко?

…Львен и Эллая (с утра она выглядела усталой, но улыбалась безмятежно, умело пряча печаль в глазах) ссудили нам денег на наем лодки. Большой, добротной, вроде той, что когда-то была у Илги в день нашей первой встречи. Обрадованная Илга даже ненадолго забыла о бедах, с удовольствием оглаживая мачту и клятвенно обещала вернуть долги уже за две лодки Эллае и ее родичам на севере. Супруги старательно отнекивались.

— Это самое меньшее, чем мы можем выразить свою благодарность, — Львен приобнял за плечо Эллаю, крепко притянул к себе.

На причале толпились родственники бондаря. Когда и что им успели рассказать наши благодетели осталось загадкой, но зато пестрая разношерстная толпа совсем не привлекла внимания бродящих по улицам и причалу магов. Тут подобных компаний было множество. И видно, никому и в голову не пришло, что беглый Оборотень способен окружить себя таким количеством приветливых людей. Все шумели изрядно, однако в нашу сторону никто из соглядатаев даже не повернул головы.

— К обеду будем в Серебряных ручьях, — Илга оценивающе рассматривала парус. — В крайнем случае, к вечеру. Сделаем короткую остановку, запасем провиант и отправимся дальше.

Осталось совсем немного.

Надо же, а ведь в глубине души я сомневался, что смогу уйти так далеко.

…Крошечный городок Серебряные ручьи был источен ручейками вдоль и поперек. И уставлен скобками бесчисленных мостиков, деревянных и каменных. Я, щурясь, наблюдал, как молодая женщина тяжело идет по хлипкому с виду мостику. Женщина придерживала руками поясницу и ступала чуть откинувшись назад, выставив круглый живот, плотно обтянутый простеньким платьем.

Везет мне на беременных… Я теперь цеплялся за них взглядом, словно каждая женщина на сносях была соринкой, попавшей в глаз. И как назло их было немало.

Я почти было отвернулся, и вдруг замер, не решаясь взглянуть внимательнее. Не может быть! По мостику шла Никка. Едва узнаваемая, в длинном платье, со строго подобранными под косынку волосами… Но это была она.

— Эй! — Илга бесцеремонно тряхнула меня за плечо. — Призрака увидел? Или совесть мучает? — она тоже заметила беременную и проводила ее глазами.

Никка поднялась по ступеням неказистого, но вполне добротного домика, по-хозяйски открыла дверь, скрывшись внутри.

— Нет, — запоздало отозвался я, — не призрака. И совести у меня нет.

А есть еще история Роафа, известного в прежние времена искусного целителя. Люди его боготворили и верили всей душой.

Но случилось, что ушел Роаф на войну лекарем, да получил рану страшную, изуродовавшую его лицо. И когда вернулся домой — люди испугались. Уж больно прежний целитель Роаф стал на чудовище похож. Такому только палачом быть. И целительство его, небось, коварно, жди беды! Не верили люди ему, оттого и выздоравливать перестали.

Роаф не обиделся. Он счел, что сам виноват. Что обернул свой дар исцелять на дар служить войне. А значит, лишился права служить жизни…

Говорят, он скитается и поныне где-то.

Провинциальные истории.

Архив города Пестрые реки

Глава 15.

— Ой, а говорят этого проклятого мага на днях прямо-таки у нас и встречали. Идет, зыркает, а куда его взгляд падает, так там земля больше не родит.

— А откуда знаете, что не родит, коли он на днях ходил?

— Так цветы чахнут.

— Ну, осень же…

— Вот сосед мой сказывал, что ночью к нему многоглазая и многорукая тварюга заглядывала, не иначе Оборотень слугу своего ищет!

— Жена к нему заглядывала. В кабаке искала.

— …то, что чужаков нагнали, это даже детям видно. Куда ни сунешься, всюду толкутся.

— …с корабля ссаживались какие-то. Все ненашенские, да и не с Ручьев. Там таких господ сроду не водилось.

— Я слыхал, что пропавший маг к Оборотню подступы ищет, вот они и стерегут берега, чтобы никто не пролез без спросу.

— А что ему берега да порты, когда он с подводным царем накоротке? Тот его куда надо и доставит…

Илга, озабоченно покусывая губы, рассматривала кривой маяк — главную достопримечательность Рыбачьих островов. В фонаре сильно покосившейся вправо башни горел не обычный, а зеленоватый огонь.

— Он всегда такой?

— Кривой? Да, его царь-кракен помял, когда с рыбаками территорию делил.

— Зеленый.

— Хм-м… нет. Это сторожевое магическое пламя. В нашу… в мою честь.

Девушка сунула руки в карманы и зябко поежилась. Тонкая, худощавая, словно рыбка-корюшка, в мешковатой куртке не по росту (вечно ей достается то от жениха, то от знакомых людей), она казалась еще беззащитнее и меньше, чем была на самом деле.

Сам не знаю зачем, я открыл рот и произнес мирно:

— Знаешь, а ведь у тебя есть шанс решить свои проблемы, не рискуя головой.

— Как это? — Илга пнула гальку исцарапанным носком ботинка. Гальку поймала накатившая с шипением волна и поволокла за собой. Тусклый серый камешек в воде вдруг заблестел нарядно и разноцветно.

— Сдай меня какому-нибудь магу. Они тебя вознаградят, и наверняка устроят Яннека в Хрустальную лечебницу, и…

Под ее взглядом, я смолк, по инерции улыбаясь, но все менее естественно. Очень странный это был взгляд.

— Все-таки ты сволочь! Как ты можешь такое предлагать?

— Это почему? — я искренне удивился. — По-твоему убить меня гуманнее, чем продать?

Но как ни странно, ее чистосердечное негодование согрело мою черствую душу. Правда, ненадолго. Потому что продолжение было неожиданным:

— По-твоему я такая же эгоистка, как и ты? — Илга вынула озябшие руки из карманов и, сомкнув в кулачки, возмущенно уперла их в боки. — Если я просто сдам тебя, то, возможно, мне и моей семье помогут. Да! Но кто поможет всем остальным? И в первую очередь тем, кого ты оставил без помощи!

Я разинул беззвучно рот, как рыба на суше. Достойный ответ на ум не пришел.

— К тому же мне до смерти хочется прикончить тебя собственноручно! — Илга развернулась и зашагала вдоль прибоя.

Смеется? Она смеется или мне померещилось?

Ах, ты зараза… Злость схлынула, так толком и не разгоревшись. Паршивка ловко поддразнила меня, а я с ходу поддался, поверив в ее искренность. Когда это мы успели поменяться ролями? Когда серая «галька» Илга ухитрилась расцвести узорами? Видно, тоже попав в иную среду.

Плохо дело… Большую лодку придется оставить. Собственно, никто и не надеялся, что до Черноскала удастся пройти под парусами, но все же досадно.

С Птичьего мыса темные громады соседних островов просматривались, словно осколки гранита, запутавшиеся в складках голубого шелка. Неподалеку маячили редкие лоскуты парусов рыбачьих суденышек. Обычно в это время их стайки обильнее… Внизу, возле причала вразнобой покачивались десятки лодок, баркасов и яхт. На рыбном базаре распродавали остатки товара, не ушедшего еще до зари. Возле разделочного пня бились со здоровенным кальмаром, дорого отдающим свою жизнь.

Малочисленные покупатели, в основном хозяйки, задумчиво выбирали крабов и рыбное филе, не обращая внимания на суматоху.

Никого постороннего, явно бросавшегося в глаза, я не заметил. Но что я знаю о жизни Рыбацких островов? Вот разве что «глаз», закрепленных на вывесках и столбах, здесь раньше наверняка не было… Впрочем, это они зря. Отвести взгляды этим шарикам умеют даже ученики. Или они рассчитывают, что я оскорблюсь?

— Надо найти что-нибудь неприметное, — я втянул шею, пряча голову в ворот куртки. Ветер задувал холодный, северный.

Илга рассеянно кивнула, кажется, не замечая сквозняков. Перспектива так быстро расстаться со свежеприобретенной лодкой ее явно огорчила. Девушка нахохлилась, умолкла и держалась отстраненно.

Пришлось выбирать замену самостоятельно. Рассматривая разместившиеся вдоль причала разнокалиберные судна, я вдруг приметил одно, затесавшееся среди крупных лодок, словно шелуха семечки среди ореховых скорлупок. Все еще не веря, я спустился вниз… Кто бы мог подумать? Моя старая заплатанная лодчонка! Вихляется на волнах, привязанная за самый крайний, неумело вбитый крюк.

Я потянул просмоленный канат.

— Эй, эй, куда! — из-за грязного полотна ближайшего торгового шатра вынырнул чумазый мальчик. Худосочный, но напористый.

— Это чья лодка?

— Нашенская! — заявил парнишка, деловито насупившись. — Моя! — поправился он, подумав.

— И разрешение на постройку есть?

Мальчик помрачнел, облизнул обветренные губы, замялся.

— Я лодку на берегу нашел. Раз хозяин не объявился, значит — моя! — угрюмо заключил он.

— А! — сделал я понимающее лицо. — Это ты, что ли, нашел лодку с богатством? Про монеты, вроде, болтали?

— Да ну… — пренебрежительно отмахнулся мальчик. — Богатство! Мамка только долги раздала, да вот прилавок купили. Ну, и лодка… Правда, на ней далеко ходить нельзя.

— Продай лодку, — предложил я.

Илга приподняла брови, недоверчиво рассматривая жертву стихийного судоремонта.

— Эту? — тоже явно удивился мальчик.

— Эту, эту. Ты же владелец? Вот и продай…

Ушлый малец не растерялся и заломил такую цену, что я ошарашено крякнул.

— За такие деньги, ты мне в придачу отдашь еще и весь причал… Давай лучше меняться. Вон видишь стоит лодка? Возьмешь ее вместо этой?

Пацан долго и придирчиво смотрел в указанном направлении, солидно думал, потирая лоб и преувеличенно хмурясь, что-то подсчитывал, шевеля губами. Обмен был неравноценным даже на его взгляд, но в чем подвох бедняга не понимал.

— Ты свихнулся? — хладнокровно поинтересовалась Илга.

— Не жадничай. Нам она все равно больше не понадобится. Доберемся мы или нет.

— Прибавить бы надо, — внушительно заметил, наконец, пацан.

— Ну, ты наглец, — засмеялся я невольно. — Бери, пока мы не передумали. Согласен?

И я вновь стал владельцем заплатанного суденышка, повадками и устойчивостью смахивающего на старую клячу. Мне даже захотелось потрепать его за неровно оббитый чешуей, занозистый нос.

— Зачем? — Илга с нескрываемым отвращением скрестила на груди руки, определенно не намереваясь приближаться к нашему новому приобретению.

— За Черноскалом и подступами к нему постоянно наблюдают. Одинокая несчастная девушка на плохой лодчонке в глаза не бросится, даже если поплывет на Поганый остров. Бедняжке любой ценой надо зарабатывать на жизнь.

— Куда поплывет эта одинокая, но гордая и красивая девушка? — смягчившись, но все еще подозрительно уточнила Илга.

— Расскажу, — зловеще пообещал я.

…До чего же неудобное у этой лодки дно. Мерзко воняет тухлой рыбой, гнилым деревом, да еще и смолой от давно не подновляемых заплат. Вода выступает на желтовато-черных пятнах, словно испарина. Собирается в ручейки и стекает вниз, скапливаясь лужицами. Это практически все, что мне доступно для обозрения — дно с заплатами и разрастающаяся лужа. Как раз в этой луже я и лежу, ощущая, как намокает рубаха и штаны. И голову приходится держать боком, иначе нахлебаюсь воды.

— Она никуда не плывет, — слегка раздраженно пожаловалась сверху Илга.

Илгу я не вижу. Она сидит на мне. Точнее, она сидит в лодке, изображая «одинокую несчастную девушку» в утлом суденышке, а мне пришлось уместиться на дне, да еще накрыться ветхими тряпками. Гнилью несет как раз от них… Надеюсь.

— Подтолкни ее немного, — велел я задушенно.

Шевельнулись весла. Лодка качнулась. Глухо шлепнулась о борта вода. Прикрыв глаза, я попытался почуять живое, прирученное течение. Подманить его, как раньше.

— Не вертись, — свирепо потребовал я, когда такая невесомая с виду Илга грузно переместилась по моей пояснице.

— Если ты так опасаешься, что тебя заметят, надо было плыть ночью.

— Ночью ни один нормальный человек на Поганый остров не поплывет. Тем более одинокая девица.

— Ну, может, это сумасшедшая одинокая девица… — вздохнула Илга и обрадовано вскрикнула: — Кажется, есть! Лодка плывет!

— Не забывай делать вид, что гребешь…

Когда ты ничего не слышишь, кроме журчания воды и стука волн снаружи, и ничего не видишь, кроме набухающих капель на смоляных заплатах, с которыми не справлялись выдохшиеся чары, то время становится безразмерным, как резиновая паутина. Опутывает, вгоняет в сон… Хоть и неудобно, и воздуха не хватает, но все равно невольно начинаешь дремать.

— Это и есть ваш Поганый остров? Красивый.

Я встрепенулся.

— А прямо над нами парит птица! — в Илгином голосе зазвучала тревога, но равномерно двигать веслами она не перестала. — Очень большая, серая, с длинным загнутым клювом… То есть, кажется, это не птица.

— Кривоклюв, — мне до смерти захотелось выбраться из-под слоя вонючих тряпок. — Птицеящер. У него не только клюв длинный, но и когти серьезные.

— Улетает…

Только теперь я ощутил, как разжимаются стиснутые зубы.

— Греби к берегу и скажи мне, когда кривоклювов поблизости не будет.

Плеск волн сделался громче, затем лодка надрывно зашуршала брюхом по камням и песку. После унылого полумрака под гнилой ветошью, Поганый слепил красками и жирной, лоснящейся зеленью даже сильнее, чем обычно. Тут все еще царило безудержное лето. Вкрапления золотых листьев казались случайными.

Я стремглав ринулся под защиту крон, благословляя здешние раскидистые деревья, и только потом оглянулся. В небе, между Поганым островом и Черноскалом, парили десятки черных точек. Над самим Черноскалом трепетало неразличимое простым глазом, но зато хорошо заметное магическому взгляду плотное зарево охранных заклятий. Много…

— Нам туда! Там есть руины, укроемся.

— Разве мы можем ждать? — Илга озиралась без боязни, но неуверенно.

— Даже если за тобой следили, все равно есть немного времени. Они подумают, что отчаянная девушка копается в поисках сокровищ. А в сумерках укрыться легче.

— Пойдем ночью?

— Ты не знакома со здешними водами, пойдем, когда чуть стемнеет.

* * *

Каменная башня все так же незыблемо высилась среди деревьев. Илга заколебалась было перед обросшим бахромой корней входом, но, не оглянувшись, шагнула внутрь. Я быстро содрал с ветки ближайшего подранника горсть ягод, вперемешку с листьями.

— Как здесь… странно. — Илга заворожено оглядывалась, поглощенная здешней магией. Каменные маски со стен рассматривали ее равнодушно и пристально, как когда-то совсем другую гостью. Надеюсь, теперь, когда поводок оборван, за нами способны наблюдать только они.

И маски промолчат, хоть и видят, как я запихиваю во флягу раздавленные ягоды, стряхнув ненужные листья.

— Пить хочешь?

— Да, спасибо…

Илга доверчиво протягивает руку, жадно глотает из горлышка. Слишком устала, пока гребла и бежала. Да и вода в старой фляге не отличалась свежестью, так что горьковатый вкус ее девушку ничуть не обескуражил.

— Наверное, костер здесь разводить не стоит, — деловито решила Илга, завинтив крышку фляги. Лукаво покосилась: — Но ты ведь не будешь снова шокирован, если я выжму одежду? Или у вас тут, на юге, это слишком смело?

— Как тебе будет удобно.

Я, прищурившись, наблюдал, как она выжимает намокшие штаны. Светлую кожу северянки загар почти не тронул. Зато каждый синяк наливался лиловыми тенями, словно пятно на матовом яблочном боку, а ссадины и царапины темнели строчками засохшей крови.

Подранник, растворенный в воде, действует медленнее, чем свежие ягоды. Но, вроде, пора.

— Ты не боишься, Илга?

Она еле заметно вздрогнула. Все-таки, раздеваясь, человек становится намного уязвимей. И легче выдает истинные чувства.

— А должна?

— Илга, скажи честно, ты не сожалеешь, что не сдала меня там, на Рыбацком?

— Нет, — твердо отрезала она. — Предвкушаю удовольствие покончить с тобой своими руками.

— Ты не думала, что я затащил тебя в ловушку, и теперь уже поздно бежать?

— М-м?..

— Замри!

Я лениво, с нарочитой театральностью, выплеснул из горсти якобы «заморозку». Характерный жест, известный всем в Империи. Илга его мигом распознала, успев обернуться через плечо — тонкое тело изогнулось, влажная рубашка бесстыдно облепила грудь, обозначив аккуратные соски, напряглись стройные ноги. Глаза расширились сначала удивленно, затем тревога вползла в них, замутняя, словно ил — чистую воду.

— …что… ты…

— Вот теперь ты действительно во власти чар коварного Оборотня. Страшно?

Она с все возраставшей растерянностью пыталась совладать со своим телом. Подняла онемевшие руки, случайно зацепившись за отворот липнущей рубахи, дернула неловко. Истрепанная ткань с треском разорвалась, оголив даже пупок на плоском белом животе.

— Можешь не торопиться, — на этот раз я не пытался отвести взгляд, плотоядно ухмыльнувшись. — Я знаю, ты хороша. И, полностью в моей власти.

Илга пыталась попятиться, но деревенеющие конечности уже не слушались. Девушка опрокинулась на стену, ссадила локти до крови, хотя вряд ли это почувствовала. Каменные глаза со стен взирали на происходящее угрюмо, но без осуждения. Что им за дело до человеческих страстей?

— Ты же хотела узнать, что именно Оборотни делают с девственницами, угодившими в их гнусные лапы? — я двигался медленно, опасаясь повергнуть девчонку в кромешную панику. Сломает еще себе что-нибудь.

— З-зачем… — побелевшие губы ее едва шевелились, так что я скорее угадал, чем услышал: — С-сейчас?

— Только это тебя удивило? А раньше, значит, ты бы согласилась добровольно?

Она смотрела с отчаянной яростью и страхом, будто парализованный злой зверек в силках — зрачки расширились, почти поглотив радужку, лицо выцвело до прозрачности, обнаженная грудь и ребра в прорехе рубашки учащенно вздымались.

— Поддалась бы? Как там, возле проклятого замка? — под моими подошвами сухо потрескивали мелкие веточки. — Призраков нельзя обмануть фальшивым поцелуем

Что-то мелькнуло в ее широко распахнутых глазах, замутненное растерянностью, но все же ощутимое. Не желанная ненависть, которую я ждал увидеть. Иначе Илга не годилась бы для своей миссии. Но там затаилось что-то иное… Сожаление? Или хуже того, сострадание? Этого еще не хватало.

Как далеко я готов зайти, чтобы добиться своего? До откровенного изнасилования? Да, это, несомненно, даст нужный эффект, только…

Я, стиснув зубы, уже был готов отступить, когда страх и подспудное сомнение из Илгиных глаз вдруг разом ушли. Осталось свирепое отвращение. Настолько сильное и искреннее, что сковывало жертву не хуже уже наверняка утративших силу ягод. Я сделал еще шаг, приближаясь к жертве. Илга и не подумала отпрянуть, застыла, оцепенев. Я наклонился, глубоко вдохнул аромат ее кожи: морская вода, горячий пот, мускус испуга, пряная злость. Шепнул в самое раскрасневшееся ухо:

— Расслабься. Не нужна мне твоя добродетель. Тебе только чудится, что ты не можешь двигаться. Отомри!

Илга дернулась так, что едва не стукнулась о мой подбородок макушкой. Метнулась прочь, оттолкнувшись от стены, замерла возле выхода. С усилием задышала, приходя в себя. Стиснула кулак над грудью, зажимая сырую ткань безнадежно испорченной рубашки. На лице ее поочередно сменялись то облегчение, то растерянность, то гнев… Обида и снова гнев.

Еще бы! Удар вышел двойным! И унижение тоже.

— Ты!..

— Оборотень, — сухо докончил я, изо всех сил стараясь говорить ровно. — Я помню. И рекомендую тебе не забывать об этом.

— Ты не позволишь забыть, верно, Оборотень? Никогда? — сражаясь с уязвленной гордостью, Илга, похоже, кричала первое, что приходило ей в голову. — Вот о какой взаимности ты говорил?! Эту свою Никку ты так же подловил, лишив воли? Предпочитаешь покорных?

— Нет, — я не поддался на провокацию. — Как раз покорность не люблю. Сыт ею по горло.

Ну, теперь в Илгиных глазах ярость достаточно замешана на вернувшейся ненависти. А то мы, как я погляжу, расслабились за последние дни, начали примечать друг в друге человеческие черты. Эдак и до симпатии дело дойдет… А так — в самый раз.

Да и действия подранника хватит, чтобы утолить на время усталость и боль. Плыть ей придется далеко.

* * *

— Если ты надеешься, что я стану это пить…

— Ты не передумала забраться в логово Оборотней?

— Нет!

— Тогда пей. Иначе Барьер вокруг Черноскала не пропустит тебя… — «И кровники учуют чужую», — прибавил я мысленно.

Она нахмурилась, неприязненно глянула на крышку от фляги, где плескалась едва порозовевшая от нескольких капель крови жидкость, с явным усилием взяла ее.

— Заодно это придаст тебе сил.

— Мне своих достаточно, — огрызнулась она привычно, но таким надтреснутым голосом, что стало ясно — хорохорится девчонка исключительно из упрямства. И ей действительно требуется стимулятор.

Прошло с полчаса после бурной сцены, страсти слегка улеглись, но напряжение никуда не делось. Может, напрасно я так с ней жестоко обошелся? Не самый удачный момент испытывать прочность ее и без того истрепанных нервов. Но кто знает, что ждет нас впереди? Тут бы самому запастись мужеством.

— Действуем, как договорились. Придется сначала быстро бежать, а потом так же быстро плыть. Не останавливайся, несмотря ни на что. Если потеряешь меня из виду — доплыви до острова, где лежат кости дракона.

— Как я узнаю, что там лежит? — с досадой осведомилась насупленная девушка, все еще отстраненно держа на ладони подрагивающую в крышке воду.

— Не промахнешься. Остров в пределах досягаемости только один. Жди меня, сколько сможешь. Если я не появлюсь, оттуда доплыви до Черноскала.

— Ты спятил?

— На побережье Черноскале живут люди. Вполне обычные. Они помогут.

Илга пристально, не моргая, смотрела мне в глаза. Новое выражение проступало на ее лице — чужое, серьезное. Я мельком подумал, что все-таки знаю об этой девушке обидно мало… и, скорее всего, больше ничего не успею узнать.

Потом она большим глотком, торопясь, выпила воду. Омерзение в ее взгляде скользнуло и исчезло. Илга глубоко вздохнула, выпрямляясь, свела сосредоточенно брови, замерла, забавно прислушиваясь к себе.

Я обернулся…

Дрожало марево узора, сложно трепыхалось, плыло. На поверхности быстрее, чем в глубине. Истончались волокна, тут же рождались новые, меняя рисунок. Никогда прежде я не замечал, как это прекрасно. Никогда прежде мне не было так невыносимо страшно что-то испортить…

К текучему, податливому, с вкраплениями ярких чужеродных сгустков, разбегающихся по волокнам, я прикоснулся осторожно, затаив дыхание. Марево дрогнуло, ежась, искажаясь. Сгустки плавили чужой узор, местами насквозь, оставляя рваные раны. Через мгновение тусклые нити засветились, накаляясь. Главное, действовать быстро, пока все они не сгорели, и пока моя кровь не изменила их необратимо. Мне всего лишь нужно придать Илге облик того, кого примет Барьер. Я так боялся навредить ей, что даже не заметил ни тяжести браслетов, ни тупого нытья разогревшегося амулета. Вся эта боль прошла мимо — привычная и ненужная, оставшаяся за чертой приоритетов.

Краем глаза я засек, как издалека тянутся к нам дымчатые щупальца. Словно с вершины Черноскала устремился к Поганому острову спрут-исполин, пока еще шаря вслепую. В сером небе, помешкав, перестроились размазанные, как акварельные рисунки, силуэты встревоженных кривоклювов.

— Готова? Пора!

Кривоклювы чуют любую магию. И, скорее всего, сейчас пробудятся еще и подводные течения. У нас всего лишь несколько минут, пока они все развернутся. И есть шанс, что первым делом они начнут искать нас на острове.

Сосредоточенная, побледневшая, заметно возбужденная Илга неслась рядом легко, ловко огибая препятствия. Поморщилась, когда окатило горечью и жаром незримой линии Барьера, но проскочила, не задержавшись.

— Постарайся выныривать как можно реже! — предупредил я напоследок.

И мы обрушились в воду. Холодный, тугой прибой принял гостей неохотно, попытавшись выкинуть назад. Вспоров морскую толщу, я сразу же ушел под поверхность. Рядом устремилась вперед длинная, гибкая тень. Теперь только грести изо всех сил, пока хватает дыхания. До пламенных кругов в глазах… Вынырнуть, хватануть ртом соленый воздух… Мельком я успел заметить пенные разводы там, где только что ушла под воду Илга. И мельтешение серых крыльев над островом позади. Словно птицы дрались за оброненную горбушку хлеба.

Снова вниз, во тьму и опять вверх… Справа, почти над самой водой распластался кривоклюв… Пугающе близко. Нет, не заметил.

Проклятье, заметил!

Отчаянный вскрик донесся слева.

Я метнулся туда и успел рвануть за скользкое крыло яростно заверещавшего кривоклюва. Его серые, кожистые лапы вцепились в Илгину одежду, вытягивая бьющуюся девушку на поверхность. Лишенный равновесия кривоклюв упал на воду, бешено молотя разбросанными крыльями. Но девушку отпустил. Второй хищник тут же спикировал, прошел прямо над головой, обдав тухлой вонью и брызгами, обрушился вниз. Илга исчезла, но живо вынырнула вновь, разозленная, с размаху лягнув нападавшую тварь в грудь. Кривоклюв тяжело качнулся назад, криво разинув пасть и неуклюже подламывая крылья. Волна захлестнула его. Третьему я бросился навстречу и, сцапав обеими руками, потянул бьющуюся тушу под воду…

Сейчас остальные заметят свалку и подтянутся. Со стаей нам не сладить.

— Ныряй! — закричал я запыхавшейся Илге. Успел увидеть, как она понятливо кивнула и, бросив почти захлебнувшегося кривоклюва, устремился вниз.

Мутное, подвижное полотно воды утратило однородность, распадаясь на течения, как канат распадается на отдельные волокна. Что-то упругое попробовало осторожно обвиться вокруг поясницы… Ну, нет! Быстрее!

На негостеприимный, каменистый берег Драконьего логова я не столько выплыл, сколько выкатился, влекомый набегающими волнами. Рассадил о гальку щеку, ударился плечом. Вскочил, пошатнувшись.

— Илга?

— Здесь… — девушка, спотыкаясь, брела вдоль кромки прибоя. Мокрые волосы облепили лицо, будто причудливый шлем. На белеющей скуле горела ярко-красная нить пореза.

Кривоклювы беспорядочно метались над мятым покровом океана, но некоторые уже сообразительно разворачивались в нашу сторону. Оскальзываясь, расшибая в кровь колени и локти, мы понеслись по стеклянистым склонам Драконьего Логова, взбираясь по круче. Хорошо еще, что поверхность острова изрыта впадинами и складками — можно укрыться. Да и стемнело порядком… Вот он, дракон!

«Ты что-то задержался, Оборотень…»

— Дел было много, — я сдавленно сипел, сплевывая скрипящий на зубах песок. — Рад тебя видеть, Дракон.

«Ты изменился, Оборотень, — Дракон незримо улыбался. — Теперь я слышу в тебе огонь… Неужто ты готов вскипятить океан?»

— Осторожнее, — удержал я за пояс Илгу, рванувшую, было, к пещерам. — Там пропасть. Давай лучше сюда. — И потянув инстинктивно упирающуюся девушку за руку, я забрался в пустую драконью глазницу.

Долгие минуты мы сидели, хрипло дыша, тесно прижавшись друг к другу. Опускавшаяся снаружи ночь, выпив дневные краски, сменила палитру, распадалась множеством звуков: оголтело вопили раздосадованные кривоклювы, разрезая воздух совсем рядом; сухо сыпалась крошево камешков, сметенных волной тяжело волокущегося за тварями воздуха; мерно шелестел безразличный океан; сыто плескались волны, ударяясь о берег; надрывно стенал ветер, принося отголоски звенящего металла и криков. Что-то происходило там, за пределами костяной крепости…

С вымокшей одежды текло, озноб пробирал до самого сердца ледяными крючьями. Во мраке он словно утроил свою силу. Я потянулся, чтобы прикоснуться к ноющей щеке — ссадина кровоточила и щипала от соленой воды.

— Ты не потерял фонарь? — Илга завозилась рядом.

Я хотел было возразить, но передумал. Сверху тусклый огонек под черепом дракона не заметен, а люди сюда еще не пришли.

— Держи…

Мокрый фонарь вынули из моих рук, и через некоторое время в темноте зарозовели ладони Илги, между которыми затеплилось едва живое мерцание. Не задумываясь, я накрыл озябшие кисти девушки своими, ощутив, как хрупки и подвижны ее косточки. Словно ящерку поймал. Фонарь засветился ярче, вымывая из мрака сосредоточенное лицо девушки. Царапины чернели, как карандашные риски.

Я не сразу осознал, что пауза затянулась. И что Илга замерла, не пытаясь отодвинуться. И что смотрит мне в глаза. Губы, почти обесцвеченные холодом и тьмой, сжались в тонкую, кривящуюся полосу. Потом шевельнулись, выдыхая жаркое и торопливое:

— Я передумала… Слышишь? Я не хочу причинять тебе вред.

Сердце глухо стукнуло, пропустило удар, налилось горячим свинцом. Только этого не хватало!

— Не хочешь? С чего бы это?

— Это неправильно. Я чувствую, что неправильно… Еще недавно я думала, что… А ты снова спас мне жизнь и…

Чудом не стиснув податливые Илгины кисти до хруста, я нарочито резко выпустил их, отодвинулся и грубо рявкнул:

— И что? Дура наивная! Нашла время для сентиментальностей! По-твоему, зачем я спасал тебя? Ради прекрасных глаз? Ты всего лишь инструмент, но потерять тебя мне невыгодно. Лишь поэтому ты все еще цела.

Она недоверчиво воззрилась на меня. Губы, снова плотно стиснутые, заметно вздрагивали и потемневший взгляд пытливо обшаривал мое лицо, ища что-то. Пришлось добавить.

— Или ты все же влюбилась? — холодно осведомился я. — Надумала втрескаться в зловещего Оборотня? Может, захотела исцелить его мерзкую душу, приметив, что он не так плох, как все думают? А как же Яннек? Пусть сдохнет?

Фонарь упал наземь, судорожно закачавшись в слое пыли, расплескивая по бугристым поверхностям чахлый свет, когда Илга отпрянула, будто от удара. Подобралась, выставив колени и локти, заползла во тьму, поблескивая злыми глазами.

— Размечтался…

Тишина сделалась плотной и волокнистой. Звуки вязли в ней, растворяясь. Казалось, даже воздух сгустился. Подобрав фонарь из пыли и отогрев, я поднял его повыше, осматриваясь. Древняя, окаменевшая кость охотно впитывала свет, наливаясь легким свечением. Бугры и трещины, изобильно покрывавшие древнюю ткань, прихотливо соединялись, рисуя скорее бойкие узоры, чем мертвые письмена времени. Глазницы полнились подвижной тьмой, и чудилось, что взор дракона обращен внутрь себя. На нас.

Илга тоже наблюдала с молчаливым напряжением. И вдруг встрепенулась:

— Там что-то написано. Посвети выше и правее.

На отливающей в сумраке янтарем кости и впрямь проступали едва различимые, расслоившиеся и раскрошившиеся руны. Сколько раз я их читал? «В драконе память»… Нет, «в мыслях». А на самом деле в «голове»! В черепе. Руны основного языка — всегда оборотни. Можно прочесть и так, и эдак. И там, где чудится двусмысленность, зачастую всего лишь прямое указание.

В голове дракона ответ. Знание. Путь. Предки оставили подсказку, а она, как песчинка в моллюске, обросла перламутром иных смыслов.

— Здесь черта. Похоже на указатель…

— Вижу.

Закрыв фонарь полой куртки так, чтобы только слегка подсвечивать кости, мы осторожно двинулись внутри драконьих останков, повинуясь указанию высеченных значков. Под сгорбленным позвоночником. Переступая через исполинские ребра… К пещере, откуда так и не выбрался однажды исполин. Пришлось идти почти на ощупь, потому что через сквозную конструкцию уцелевшего костяного свода сверху заметить даже такой тусклый фонарь, как наш, легко.

— Осторожно. Здесь обрыв.

Драконий хвост исчезает в густом, вязком мраке внизу. Там даже свет растворяется, как акварель в дегте. Но кости хвоста, такие хрупкие с виду, на самом деле надежно спаяны с вертикально уходящей вниз стеной провала. Не вздрагивают даже от удара. Можно рискнуть спуститься.

Хвост истончался, заканчиваясь костяной плоскостью, смахивающей на наконечник гигантской стрелы. Дальше только тьма. Значки на стенах подтверждают, что пока все идет правильно. Вниз, вниз!

— Сдурел? — ахнула Илга, попытавшись схватить меня, как только я прыгнул вперед. Конечно, она не успела. И хорошо, что не успела — окажись внизу пропасть, я бы утянул ее за собой.

— Идиот! — в бешенстве прошипела она вслед сверху. Помедлив, соскочила следом, мимоходом приняв мое поддержку, когда утратила равновесие, но сразу же отодвинулась.

Пахло застарелой гарью, окалиной и морскими водорослями. И еще совсем немного — зверем. Лохмотья остаточной магии колыхались липкой выцветшей пряжей. С каменной площадки во тьму стекала выдолбленная в граните лестница. Справа, возле верхней ступени валялся искореженный воинский шлем. Вычурный, потемневший от окислов.

— Идем?

Илга сделала шаг в сторону и подобрала округлый предмет — еще один фонарь. Такие фонари, из покрытого насечками мутного стекла, не делали вот уже с тысячу лет. Но он, как ни в чем не бывало, разгорелся в руках девушки.

Лестница ныряла круто вниз. Воздух наполняла волокнистая пыль, смахивающая на черную шерсть. На единственной стене, которую удавалось осветить фонарям, через равные промежутки встречались кованые чаши для светильников. Все пустые.

Не знаю точно, сколько мы спускались, но, похоже, лестница вела к туннелю, пробитому в скалах, давно ушедших под поверхность океана. В какой-то момент лестница исчезла, развернувшись в прямой, довольно обширный ход, проложенный горизонтально.

— Что-то давит… чувствуешь? — вдруг дрогнувшим голосом спросила Илга, инстинктивно подавшись ко мне.

— Над нами вода, — я невольно поднял глаза к каменному своду. — Очень много воды… — добавил, постаравшись, чтобы в свою очередь не изменился мой голос. Все-таки странное ощущение. — Раньше и Черноскал, и Драконье логово были единой горной грядой, но потом она затонула, оставив только макушки. Под водой они соединены между собой. Если проход продержался столько столетий, вряд ли он рухнет прямой сейчас.

— Ну, не знаю, — с сомнением пробормотала себе под нос Илга. — С моим везением всего можно ожидать.

Туннель тянулся и тянулся. Изрядно утомившись, мы сделали привал, кое-как разведя костер (использовали зажигалку, про магию в этом месте даже думать не хотелось) и слегка обогрелись, стараясь держаться поближе друг к другу.

— Не боишься?

— Боюсь, — спокойно отозвалась Илга без малейшей рисовки в голосе.

— Пока я рядом, здесь неопасно, — хотелось бы мне самому ощущать в этом твердую уверенность.

— Да, пока ты рядом, — Илгин голос, как эхо, отразил и исказил смысл сказанного.

— Отдохнула? Времени у нас не так уж много… — произнес я фальшиво.

Откуда мне знать, много у нас времени или мало? Погоня за плечами теперь точно не висит. Но и ждать сил больше не осталось. Особенно сидеть рядом с Илгой, слушать ее прерывистое дыхание, и представлять, что, возможно, это последнее, что происходит между нами.

Слишком поздно, чтобы что-то менять. Значит, незачем затягивать агонию.

— Туда! — решил я, выбрав направление. Туннель разошелся каменным раструбом, проваливаясь в полость.

Возникло ощущение, что вокруг полно зеркал. Краем глаза я уловил сотни своих замерших отражений. Но посмотрев внимательнее — не увидел ничего, кроме скупо поблескивающего гранита. Я сделал несколько шагов, чувствуя, как уплотнился пыльный воздух, и снова остановился, услышав тревожный вскрик спутницы.

— Что?

— Мне показалось… показалось, что ты… идешь по потолку, — смущенно созналась девушка после паузы.

А мне показалось, что за нами следует целый отряд многоножек. Шлейф причудливых, слоящихся, дробящихся звуков катил за нами волной, не отставая. Шуршание мешалось с бряцаньем железа. Стеклянный звон обрастал рыхлым, трухлявым шорохом древесины.

Я застыл. Тень перекрывала дорогу — плотная, мятая, будто скомканная бумага. Тень лежала между стенами, но не было ничего, что могло бы ее отбрасывать. Скорее напротив, свет наших фонарей крошился на ее поверхности, как на серебристой фольге.

— Не бойся, — я переложил фонарь в другую руку и повел им вокруг, выглядывая новые тени. — Это сторожевой раб. Тень тени. Он мертв.

— Мертв?

— Был бы жив, ты бы не успела его заметить.

— А ты?

— А меня он не тронул бы. Извини, я упустил из виду, что они могут тут быть.

— Ты знал…

— …но забыл. Разумеется. Оборотням не свойственно думать о других. Постарайся сама не забывать об этом.

Молчание упавшее между нами, было словно только что виденная тень. Неощутимое, сложное, смертоносное, если бы в него добавить чуть-чуть энергии. Но к этому моменту мы слишком устали, чтобы толком злиться.

— Как это — тень тени? — Илга заговорила лишь, когда четвертый поворот надежно отгородил нас от мертвеца.

— Сначала раба стирают с этой стороны мира и сливают воедино с его изнаночной тенью. И то, что получилось, живет на изнанке, бросая тень уже на обычный мир. Существо неуязвимо для обычного оружия.

— Бедняга.

Она сказала это так, что я обернулся. Лицо девушки ничего не выражало. И казалось, пожалуй, слишком уж неподвижным.

…Гранит исчез, скрытый под красноватым кирпичом, каменной гладкой плиткой или мозаикой. Весьма впечатляющей мозаикой. Присмотревшись к одной из картин, отставшая было Илга живо догнала меня и довольно долгое время держалась рядом, больше глядя под ноги, чем по сторонам.

— А ты чего ожидала? — не оборачиваясь, полюбопытствовал я. — Это логово Оборотней.

Она весьма красноречиво промолчала.

По моим расчетам мы уже должны находиться где-то в недрах подножия самого Черноскала, и требовалось отыскать путь вверх, в подземелья замка.

— Похоже, мы не туда идем, — подумал я вслух, когда плутать надоело. Пахло землей, а следы магии исчезли вовсе. — Хорошо бы обзавестись путеводителем.

— Поищи в библиотеке, — Илгин фонарь плеснул светом в пустой дверной проем, за которым спряталось довольно обширное помещение.

Я небрежно отмахнулся, решив, что она иронизирует, но вдруг заметил упорядоченный строй разновеликих книжных корешков. Невольно подался вперед, переступив порог огромной залы и вчитываясь в названия ближайших томов. Ошарашено присвистнул — прямо-таки список запрещенных раритетов! Мартан бы душу отдал за любой из них.

— Кто бы мог подумать, что здесь хранится такое сокровище!

— Кому из нас от него будет польза? — резонно осведомилась бесцеремонная спутница, равнодушно смахнув пыль с ближайшей инкунабулы. Попыталась разобрать название, забавно наклонив голову и по-детски шевеля губами.

Открыв рот для возражений, я тут же осекся. Она попала прямо в точку. Перед смертью не начитаешься. Но вот хотя бы полистать этот серый фолиант: «Апология другой магии», считается безвозвратно утраченной. Написана современником первых Оборотней…

— Нашел время! — простодушно возмутилась, нервно озиравшаяся, Илга.

— Боюсь, другого не представится, — я невольно ухмыльнулся, водя фонарем над удивительной сохранности страницами.

— Ой! — Илга прыгнула ко мне, больно вцепившись в плечо. Фонарь со стуком покатился по полу, суматошно мелькая лучами, словно пытаясь ухватиться за неровные стены.

Свет выхватил из тьмы многоногую фигуру и сразу же упустил. Паучьи лапы сложно задвигались, торопливо унося во мрак округлое тельце.

— Незачем так пугаться. Это Хранитель библиотеки…

— Какая мерзость, — вставила, попятившись, Илга.

— …и весьма упитанный. Вот кто нам поможет. А ну, иди сюда.

Хранитель проворно попятился, пытаясь спрятаться за полками. В два широких шага я догнал его и сцапал за… Ну, за загривок, наверное.

— Зачем он тебе? — Илга с опаской смотрела издали, не решаясь приблизится. — Ему явно страшно. Пусть остается…

— Дорогу покажет. Эти твари знаю все… Ведь покажешь?

Библиотекарь плачуще захрипел, когда я с силой встряхнул его, но продолжал сопротивляться. Вспухло облако сухой пыли, ссыпавшееся с жирного тельца. Здешняя тварь оказалась сытой и своенравной, не то, что полумертвый сородич, встреченный мной на островах. Видно и впрямь библиотека была обширна и вкусно питала своего хранителя.

Илга неприязненно поморщилась.

— Он же не хочет. Мы и сами найдем дорогу.

— С проводником надежнее… Ах, ты! — я еще раз зло тряхнул зарвавшуюся тварь, которая ухитрилась посечь мне запястья с виду тонкими, но очень острыми по краям лапами. Будто краями бумажных страниц — глубоко и болезненно.

— А люди верят, что нет существ, непокорных воле Оборотней… — Илга, улыбаясь, прошла мимо.

Тишина стекала со стен, мешаясь с темнотой — осязаемая, вязкая, махровая. Глаза слезились и чесались, а вдыхать стало тяжело, словно через шерсть. Илга нарочито отставала, и даже спиной я чуял ее неудовольствие.

У переброшенного через трещину моста Хранитель задергался, пытаясь вырваться. Что-то он почуял там, на другой стороне. Извивался, сучил конечностями, сипел придушенно.

— Отпусти его! — не выдержала Илга, догоняя и останавливаясь рядом. Глаза девушки были красными и сильно слезились.

Из черной щели под мостом ощутимо тянуло сероводородом.

— Илга, — я утомленно провел ладонью по лицу, растирая зудящую кожу, — шла бы ты уже… по мосту. Обещаю, что скоро ты мне отомстишь, в том числе и за жестокое обращение с живот… с библиотекарями.

Илга вспыхнула, раскрыла рот, но тут же стиснула губы и действительно двинулась по настилу. Теплый нечистый воздух снизу омывал ее фигурку зыбким потоком.

— Пшел, — буркнул я, разжимая пальцы.

Сиплый визг стих. Округлое тельце, приземлившись на камни, мгновение покачивалось на тонких ножках, потом нерешительно засеменило боком прочь.

Илга обернулась как раз в тот момент, когда я занес ногу для пинка. Проворный Хранитель, почуяв угрозу, мигом ускорился. Но девушка успела увидеть все, что я хотел.

— Это вместо благодарности? — гневно процедила Илга, когда я приблизился.

— Он сотрудничал без должного энтузиазма. Хозяин должен держать прислугу в тонусе, — небрежно огрызнулся я, с удовлетворением подмечая в глазах спутницы именно то, что нужно. Пусть презирает или злится сколько хочет. Так лучше для нас обоих.

Все острова под водой имеют единую опору. Все языки мира корнями сходят к основному. Как магия Высшая и Обратная по сути едины, так и люди в сердце своем одинаковы и хотят одного — понимания и любви. Но как островам никогда не сойтись, как языкам различаться, как магиям всегда слыть чуждыми, так и людям не понять, почему они любят. И не полюбить им того, что они не понимают.

Из трактата «Сквозь толщу вод».

Императорская историческая библиотека.

Глава 16.

Теперь мы поднимались по узким и широким, целым и разбитым, резным и строгим лестницам. По ребрам замурованных исполинских чудищ. По пальцам горных великанов, слившихся в смерти с породившим их гранитом. В ледяное, пыльное дыхание камня примешался железистый привкус. А тишина наполнилась едва уловимым, но скверным отзвуком, рожденным будто не эхом, а злым пересмешником.

…Один из великанов сомкнул ладони горстью, в которой затаилась древняя оружейная сокровищница — лопнувшие бочонки давились наконечниками стрел; на полу валялись скомканные, как ветошь, кольчуги; мечи, ссыпанные в углу, тускло блестели клинками в строчках ржавчины.

— Не может быть! — Илга прерывисто вздохнула, коснувшись моего плеча. — Это тот самый?

Так вот он где! Знаменитый Белый Луч. Легендарный клинок, который по слухам затаен в сокровищнице Императора. Меч победителя, заложившего основу нынешнего миропорядка. Перепутать невозможно, меч нарисован во всех исторических книгах с большей или меньшей достоверностью. Вот разве что черных разводов на клинке нет. Видно, не так уж кровь врага и ядовита, как уверяют легенды.

— Не хочешь дотронуться? — предложил я почти без иронии. — И исцелить себе что-нибудь?

Илга вздрогнула, словно я подслушал ее мысли, и двинулась вокруг клинка, укрепленного на простой подставке, мелкими шагами. Даже руки старательно завела за спину, сражаясь с искушением.

— А, кстати, меч нам действительно пригодится, — тоже не без усилия отведя взгляд от блистающего лезвия, решил я. — Только какой попроще… Вот этот, например. Не слишком тяжелый?

Илга, завороженная Лучом, машинально приняла из моих рук клинок, подержала на весу, брезгливо отстранившись, словно несвежую рыбу на рынке и осведомилась:

— Зачем? Придется драться?

— Надеюсь, нет, — с чувством отозвался я. — А как ты собираешься убить Оборотня? Задушить поясом? Или собственными руками?

Девушка нервно сглотнула, быстро опустила взгляд, сделав вид, что рассматривает меч.

— Тупой, — с осуждением констатировала после паузы, попробовав пальцем край лезвия. — Тебе будет…

— Неприятно? — я невольно заухмылялся во весь рот, хотя веселого в происходящем было мало. — Так ты не затягивай процесс.

— Неси сам, — буркнула она мрачно. — Вдруг по пути пригодится.

…Звук, который исподволь закрадывался в сознание, сделался явственнее. Поначалу мы не замечали его, но постепенно глухой, вибрирующий рокот и стон стал различим и неотвязен. Было в нем что-то смутно знакомое…

Пространство внезапно расступилось, оглушив размерами и тяжелым духом. Мы застыли, осматриваясь и привыкая к неприветливому простору. Здесь было светло и очень холодно. Непонятно откуда шло свечение. Белесо-красноватые, полупрозрачные остроконечные глыбы беспорядочно скопились вокруг черного, почти идеально круглого зрачка в центре каменной полости. Зрачок лениво колыхался зыбкой чернотой — вода? кровь?

Илга вдруг закусила обветрившиеся губы и зажала уши. Это вряд ли помогло — звук проникал через любые препятствия, пульсировал в каменных стенах, отдавался дрожью в ступнях, взбираясь по костям.

Сильно и одуряющее пахнуло освежеванной плотью.

Я сделал шаг в сторону и коснулся белесой глыбы. Руку сразу же ожгло холодом, а на ладони остался розоватый след. Зато на глыбе влажно заблестел гладкий мазок. Это бы лед, смешанный с кровью.

— Говорят, — мой голос сел до хрипоты, — есть в мире место, куда сливается вся пролитая Оборотнями кровь… Кажется, мы нашли его.

— Там что-то двигается.

— Это кровники. Они спят… Пока.

Вот куда они прячутся между охотами. А тугая, пронимающая насквозь дрожь, — это полусонная песнь кровников. Наверное, в миг их пробуждения и ликования здесь не под силу находиться даже мне.

Огонь факелов плыл по инистым, неровным изломам кровавого льда. Тени между глыбами смотрели нам вслед скучно, сонно. Зрачок озера брался слабыми морщинами в такт ритмичным толчкам скал.

Сразу за логовом кровников ходов стало много, но угадывать нужный не пришлось. Путь к замку древние строители обозначили весьма недвусмысленно — черной меткой. Жилой в мраморе, черной полосой мозаики, вкраплением черного стекла…

Лестницы вверх перетекали одна в другую, как реки-оборотни.

— Почти дошли. Я чувствую.

В ответ послышался полувздох-полувсхлип. Увлеченный путем, я почти забыл о своей спутнице, не замечая, что уже какое-то время практически не слышу ее. Быстро обернулся, различив в полутьме поникшую спутницу.

— Я не могу туда идти, — казалось, что Илга сейчас упадет в обморок. Что-то давило на нее, неудержимо, неподъемно, как каменная плита. Девушка еле передвигала заплетающиеся ноги, лицо было белым и мятым, словно бумага.

Око бездны совсем рядом. Дышит. Где-то близко.

— Держись…

Она безропотно оперлась о мое подставленное предплечье. Повеселела, выпрямилась, кажется, даже согрелась слегка.

Каменная тяжелая панель с узорами развернулась на невидимых шарнирах легко, беззвучно, так никогда не отворялась ни одна из дверей Черноскала.

Почти сразу же Илга, отпустив мою руку, осела на пол. Я не попытался ее подхватить. Ощущение непоправимой беды накатило мертвым приливом, затопило с головой. Вроде бы все, по-прежнему: стылый, пустой, заполненный зеленоватым мерцанием зал… Только теперь стены казались выгнутыми наружу. Выстроившиеся вдоль них колонны-ребра равномерно содрогались, а по черному камню стен ползли, набухая, уродливые жилы.

Привычной каменной плиты на полу не было. Открытый Черный Глаз смотрел ясно и зло. Взгляд его страшил, затягивая в жирную муть, вращающуюся по кругу. Он давил, ломал, плющил все живое, что оказывалось рядом. И тянул, тянул, бесконечно тянул своей безысходностью…

Над мрачным оком, едва светясь, мерцало солнце Югов. Бледный отблеск неживого древнего света.

Все остальное, за пределами этой залы было высохшим, выдохшимся, крошащимся от ветхости и ушедших жизненных сил. Камни сыпались серым песком. Вода плескалась стерилизованная. Воздух нес лишь пепел… А людей нет и в помине. Мир вовне изжил свое, исчерпал свой ресурс. Опустел.

— С-смотри… — едва слышно выдохнула Илга, пытаясь приподняться. — Там…

Я резко обернулся.

Из распахнутой двери, что вела в замок, появились, с трудом протискиваясь в дверной проем, одна за другой твари — сторожа. Раньше они дремали в нишах предыдущей залы. И никогда не были мертвыми.

Горбатые спины усеяны иглами, которые светятся словно раскаленная проволока. Крупные головы враждебно наклонены. Выпуклые глаза переливаются фальшивым светом, в котором никак нельзя угадать оттенки. Длинные, загнутые ногти на руках сверкают отточенными клинками, с шорохом пластая воздух.

Прежде их не волновало мое вторжение… Почему они проснулись?!

Размышлять некогда, твари перемещаются проворно и легко, как тени. Но от их поступи в каменному полу остаются глубокие царапины. Перехватив поудобнее меч, я сделал выпад, отхватив одному из пришельцев костистую руку. Он завыл. Вой сек мозг, как стальная стружка. Вторя ему, болезненно закричала Илга, зажимая уши. Другая тварь дернулась к девушке, но упала, когда меч подсек косолапую ногу. Тупой — или нет, но меч явно соскучился валяться без дела.

Илга поползла в угол, я едва не наступил на нее.

Покалеченная тварь устремилась наперерез. Скакнула колченого, но стремительно. Раззявила зубастую пасть, высунув длинный раздвоенный язык. Тварь неловко сшиб с ног припоздавший монстр, наконец, прорвавшийся в дверной проем. Раскаленные иглы на его хребте лежали набок, будто свалялись от долгого хранения.

Свистнул меч, располовинив ближайшего врага. Он оказался ребрист и неплотен, будто деревянный каркас, но, распавшись, продолжал вихляться у ног. Ссохшиеся внутренности рассыпались вокруг комьями мерзлой земли… Прочие сторожа отступили, скалясь и урча.

— Мир! — Илгин голос был глух и полон не страха, а злости. Отрубленная рука твари метнулась по полу, вцепившись в Илгину лодыжку. Когти звучно скрежетали о камни, мешая лапе сомкнуться. Девушка пыталась стряхнуть крючковатые пальцы.

Я втиснул клинок между ними, подсек, отрезая по суставам. Потом быстро расшвырял все еще мерзко шевелящиеся отростки.

Отделенная конечность обезноженного монстра поодаль тоже дергалась, оставляя на камне частые царапины. Разрубленный страж усердно стягивал бьющиеся половины, хозяйственно сгребая когтями выпавшие внутренности в брюхо. Черная губчатая плоть, блестящие кости срастались на глазах.

Сторожей нельзя убить обычным клинком. Их вообще мало что может уничтожить. Разве что кровников призвать… Но от тех тоже попробуй избавиться!

Я вытянул руку, снимая с пола длинные тени от колонн. Тени здесь были знатные — густые, тугие, как струны. Удобно вить петли и набрасывать на головы жертв.

Тварь с мятыми иглами забилась, корчась и стараясь сорвать петлю с шеи. Меня поволокло к ней, но, упершись пятками, я затормозил и наскоро затянул узел, привязав его к колонне на изнанке. Монстр, что остался без ноги, мог бы в это время напасть, но лишь отвел морду и поковылял за Илгой. И его партнер тоже.

Когда я понял, что они даже не пытаются причинить вред мне, а стараются убить чужака — то есть скорчившуюся в углу Илгу — стало гораздо проще. Одного за другим я связывал их новыми путами, стягивая узлы с изнанки.

Кажется, все… Илга едва дышит, сывороточно-бледный лоб усеян бисеринки пота, закрытые глаза ввалились в глазницы. Никаких заметных физических повреждений нет, но что-то ломает ее ежесекундно. Никто не может находиться так близко от Черной Дыры безнаказанно.

Кретин, я должен был подумать об этом раньше! Проклятье… Где ключ? Может быть, он подскажет, что делать дальше?

(И мне не понадобится умирать… — мелькнуло малодушное).

Вытащив из кармана темное «око» — поверхность шара оказалась испещренной бесчисленным множеством ярко пылающих рун, будто «око» напоследок пыталось кричать — я с размаху шарахнул сферу об пол. Брызнули осколки. Комок призрачных вен, клубок чужого узора внезапно и упруго раскрылся, словно страшный, ажурный цветок.

И в зале появился некто…

— Спасибо, Оборотень — прошелестел беззвучный, но пробирающий до сердца, незнакомый голос.

Все осталось по-прежнему. Мир извне сух и сер. Зала полна черного страдания. Илга еле дышит. Разве что теперь возле манящего безумием Глаза трепыхалась разговорчивая тень незнакомца.

— Нет, — тихо откликнулась Тень на невысказанное мной. — Я не Ключ… Руны обманчивы, их можно читать двояко. «Ключ внутри» означает, что ключ в тебе, Оборотень. Но я не знаю, что это значит. Я всего лишь пытался дать подсказку, крупицу того, что удалось найти мне во время странствий. Ответ в тебе. Может, это означает, что достать его можно только убив тебя. Твоя гибель там, где все началось, завершит цикл… Мир перевернется и начнется все заново.

— Кто ты? — разочарование оказалось так велико, что во мне осталась лишь перекаленная тишина и пустота, как в сердце урагана. Ненадолго. Как раз хватит, чтобы поболтать.

Плевать я хотел на то, кто он такой. Но Тень охотно отозвалась.

— Я Кассий. Неудачливый маг Кассий… Я так жаждал знаний, что нарушил все запреты. И ничего не добился. Даже уйти достойно не смог, зацепившись за изнанку… — Тень издала иронический смешок. — Я недооценил свои силы и живая моя часть умерла. А то, что осталось — ждало своего часа, пришпиленное к обратной стороне.

— Разве мы на изнанке? Я не чувствую.

— Это то, что между нашей привычной явью и ее изнанкой. Мифический промежуток. Вероятное и неслучившееся. В подземельях Черноскала все обретает истинный лик. Мятежный Оборотень, жаждущий жизни. Храбрая девочка, страшащаяся дать слабину. Неудачливый маг, возомнивший, что допущен к тайне тайн … Здесь Глаз Бездны всегда открыт, потому что то, что течет с яви и с изнанки попадает именно сюда.

— Что?

— Каждое позабытое обещание. Каждая несбывшаяся мечта. Каждое неутоленное желание… Несправедливость, отчаяние, непонимание. Все забирают Оборотни и хранят много веков.

— Зачем?

— Потому что когда-то один из них пошел против веления сердца и его сожаления тянут к себе другие. А могучая магия лишь усиливает и подпитывает человеческие страсти.

Ага. Вот это, наверное, и есть то самое «обязательство», о котором писали фамильные хроники. Жаль, что теперь это открытие уже не имеет для меня значения.

Мутный морок вяло колыхался напротив, словно рваная дымчатая кисея. Помахать рукой и разогнать бесследно. Вместо этого я сухо произнес:

— Ваш сын искал вас.

Тень резко сгустилась, очертив силуэт сгорбившегося рослого мужчины. Во впадинах исказившегося дымчатого лица расширившиеся глаза походили на сквозные дыры.

— Альвен! — боль пронизывала это имя. Ощутимая и безнадежная.

— Он был замечательный человек.

— Мальчик мой… Я так хотел, чтобы он однажды нашел меня там. Я верил, что он сумеет. Альвен всегда был сильнее, чем я.

Да, неожиданно согласился я. Так оно и есть. Маг Кассий хотел славы. Альвин Эввар, его сын, хотел разыскать своего отца. Первый проиграл, второй победил. Оба мертвы. Но отчего-то мне кажется, что Эввар оставил после себя нечто большее, чем тень на стекле будней. А Кассий скоро исчезнет вовсе без следа. Сострадания к колышущейся Тени я не испытывал.

— А вы нашли, что хотели? — все же спросил я.

— Я разыскал легендарного Героя-воина… Там, на краю земли увидел того, кто скитался, не в силах умереть, и кто единственный из всех мог помнить, отчего наш мир стал таким.

— О чем вы спросили его?

— У меня было уйма вопросов, но успел задать я лишь один… Попросил рассказать, как все было на самом деле. Увы, присутствие этого существа оказалось чересчур… чересчур невыносимым для меня. Он уже не был человеком, став чем-то иным. Я не смог даже договорить. Он слушал, но пил мою жизнь. На то, чтобы узнать ответ, меня уже не хватило.

— Я дослушал его ответ. Но не понял.

— Значит, его слова в твоем сознании. Здесь ты, наверное, поймешь их.

Невольно, я обратился к своей памяти, клейменной чужой речью. Незнакомые слова, тлевшие там, вспыхнули ярче, засочились смыслом, как сукровицей незажившая рана, позволяя прочесть давно забытую историю. Последнюю версию легенды:

«…да, я убил младенца в храме Зла. Скажешь, пустяк? Люди нынче совершают злодеяния и пострашнее? Но людям проще, сами того не зная, с той самой поры они перекладывают часть своей вины на меня и моих потомков. Потому что так и задумано… Я стал первым. Я верил, что совершаю благо. И я знал, что поступаю чудовищно. Все во мне протестовало, но исполнил задуманное…

Однажды кто-то пересекает опасную черту. Не сгоряча, не по скудоумию или ужасной случайности. А осознанно приняв необратимое решение, переступив через себя. Понимая, что именно он творит… И тогда мир меняется. Каждый раз, становясь иным. Каждое новое непереносимое зло меняет его снова и снова.

Нельзя убивать невинного и беззащитного, даже если он — вражеское семя. Но я убил младенца. И мой мир обернулся. А я сам стал Оборотнем в этой новой яви. Мир изменился, но вся горечь его никуда не делась и теперь шла прямо через меня, ибо именно я дал ей дорогу… Я поклялся, что стану стеречь покой других, собирая и храня под своей печатью все дурное, что будет в новом жизни. Я и мои потомки. Нам не знать покоя, мы стали проклятием для всех. Но воплотив зло в себе самих именно мои потомки сберегут нынешнюю явь от него, пока не наступит последний час, и все не вернется к прежнему порядку…»

— То есть когда Оборотень будет убит там, где все началось — мир вернется к прежнему равновесию?

— Ошибка будет исправлена. Тот, кто стал причиной всех бед — понесет наказание. Равновесие будет восстановлено. Мне так кажется, — неуверенно подтвердил Кассий.

— Это все?

— Ты не впечатлен?

— Не особенно. Он начал, а я, видите ли, должен закончить… Так или иначе, финал един — Оборотню смерть на алтаре. А счастливому и свободному миру процветать во веки веков. Только кто в новом мире будет нести груз ответственности? Сомневаюсь, что люди сами способны на это.

— Воин — всего лишь человек. Древний, измученный, взваливший на себя груз непомерной вины. Но всего лишь человек. Откуда ему знать, как все происходит на самом деле? Откуда нам всем знать, что в наших поступках значимо, а что нет?

Кассий вдруг усмехнулся. Я не знаю, как я это угадал — дымчатый сгусток крал выражение лица собеседника. Однако именно в этот момент ощущение горькой иронии стало почти осязаемым. Тень беззвучно переместилась, обогнула меня и склонилась над лежащей Илгой, всматриваясь так долго и пристально, что я забеспокоился. Демонстративно вклинился между ними.

Лицо Илга прикрывала локтем, но в зеленоватых отблесках девушка казалась истончившейся до прозрачности. Еще немного и проглянут кости.

— Возьми ее за руку, — подсказал мягко Кассий. — Она погибнет здесь, если останется надолго. Это место не для людей. Но твое присутствие облегчит страдания.

Я прикоснулся к Илге, и девушка встрепенулась, вздохнув глубоко и жадно. Открыла глаза, заморгала непонимающе.

— Уведи ее. Здесь больше нечего делать. А последний удар должен быть нанесен там, наверху, на алтаре, где когда-то убили младенца.

— Могу я… — я сомнением оглядел колышущийся силуэт. Симпатии Кассий у меня не вызывал, но Эввар приложил столько усилий, чтобы найти отца и помочь обрести ему покой. — Могу я сделать что-нибудь для вас? Альвин бы желал этого.

— Благодарю. Вы уже сделали. Вместе с моим сыном. Все узы оборваны, теперь я могу уйти. — Кассий умолк, несколько мгновений смотрел на отверстый Глаз, затем стал исчезать, истаивая.

Привычным усилием я обернулся, крепко держа за руку Илгу.

Снова почти ничего не изменилось. Только пропало ощущение, что снаружи больше ничего нет. Там, за дверью равнодушно плыл сквозь время старый, громадный замок. И где-то наверху, по галереям носился одуревший от скуки Аргра. Мне вдруг мучительно захотелось увидеть и обнять нелепого зверя. В последний раз… Хоть кого-то, кто беззаветно и преданно любит меня, несмотря ни на что.

Нет, сейчас об этом думать не станем.

А забавно… Над спуском в этот зал тоже есть руническая надпись: «темное» или «черное». Или «беспросветное». Может быть, имелся в виду всего лишь «черный ход»? И никаких пафосных тайн.

Илга поднялась на ноги, пошатываясь и растирая виски. Дыра, накрытая плитой со знаком Югов, по-прежнему сочилась смрадным духом, но по сравнению с тем, что творилось в «промежутке» — это лишь слегка тревожило. Правда, мерное шуршание плененных стражей, которые никуда не исчезли, все же нервировало.

— Здесь, кажется, был кто-то?

— Да, один старый знакомец. Он уже ушел.

— Это и есть то место, где…

— Да.

— Уже… все?

— Мы заключили соглашение. Я свою часть исполнил. Твоя очередь.

И не дожидаясь, пока слова окончательно проникнут в ее сознание, я трусливо отступил, сделав вид, что поглощен срочным занятием. Надо поставить зеркала с метками. Чтобы кровники не прорвались, пока я буду умирать. Они придут на кровь, но защита должна продержаться. Заодно кровники перебьют стражей. А после моей гибели — они исчезнут. Надеюсь.

А если нет? Илга пострадает… Погодите, это во мне сейчас забота об Илге говорит или трусливая попытка избежать смерти? Отложить, пока я не придумаю что-то? Потом снова возникнет препятствие… И снова.

Нет. Покончим с этим здесь и сейчас.

— Когда закончишь, выпей моей крови. Знаю, неприятно, но это защитит тебя от… В общем, от всего. Слышишь?

Я деловито сновал вокруг остолбенело глазевшей Илги, ставя одну за другой призрачные панели и припечатывая их метками. Метки вспыхивали белым. Ошалевший от всего происходящего амулет даже не трепыхался. Я и сам в душе больше не терзался, поглощенный механической работой. А что творилось в голове Илги? Нельзя было давать ей времени на размышления.

Или с самого начала уже было поздно?

— Держи! — я вручил девушке подобранный с пола меч.

Илга покорно взяла, глядя на клинок брезгливо и растерянно. Так странно… Я шел сюда, чтобы умереть. Но как-то не подготовился. И, похоже, не я один.

— Не могу, — тихо призналась Илга, оторвав взгляд от испачканного клинка. Руки у нее заметно тряслись. — Это неправильно.

— Что? Мне тебя уговаривать? Убедить, что Оборотень — это зло? Ну, давай я тебе расскажу, какие отвратительные мерзости творили поколения Югов…

— При чем тут Юги?

— Хорошо. Тогда я расскажу тебе, какой негодяй я сам.

— Знаю я, какой ты негодяй.

— Ты же сама утверждала, что во всем мире нет никого, кто любит меня и никого, кто бы мной дорожил. Что ж, это чистая правда.

Она что-то хотела возразить, но вдруг крепко закусила губы и сердито насупилась. Костяшки ее пальцев на рукояти меча казались фарфоровыми и твердыми.

— У меня нет родных. Мой друг предал меня и ненавидит всем сердцем. И, кстати, правильно делает, потому что я стал виной гибели его родных. Та, кого я любил, счастлива без меня. Я причиняю несчастье всем, кто оказывается рядом. Никто не пожалеет о моей смерти.

Илга молчала, неотрывно глядя прямо на меня. Ямочки на щеках обозначились четко и некрасиво, как порезы, узкий подбородок упрямо выпятился, тонкую переносицу смяла сердитая складка. Илгино лицо стало жестким и серьезным.

— Вспомни! Ты же хотела помочь стольким людям! Счастья дать им, здоровья, богатства… Всем сразу! Яннеку твоему. Тете… Да хоть ребенку Эллаи. Он родится здоровым.

Надо же… А ведь я сейчас сам себе внушу, что заслуживаю только смерти во благо человечества. Почему же она все еще не убеждена? Пронзительно смотрит, чуть щурясь, и молчит.

— Ты пошла на сделку.

— Я передумала! — тонким голосом воскликнула, будто очнувшись, Илга. — Ясно? Я солгала и беру свое слово назад! И что теперь?

Хм… Я так часто прибегал к подобному методу, а вот контрудара не предусмотрел. Придется идти в лобовую атаку.

— Ты ни на что не годна! Пристала ко мне, словно репей и теперь из трусости не можешь выполнить обещанное! Твой жених сдохнет только потому, что ты не можешь воткнуть клинок куда нужно? Твоя тетка стала калекой из-за моей небрежности и никто, поверь — никто! — ей не поможет! Если ты не убьешь меня, то тысячи матерей проклянут тебя. Ты ничтожна в своей глупой жалости!

На ее зеленоватом от здешнего освещения лице появилось смятение, но она с силой помотала головой, будто пытаясь стряхнуть его:

— Я не стану тебя убивать. Ты безоружен.

— Могу взять в руки меч…

— Глупости. Ты не станешь защищаться. Это все равно, что убийство.

— Тогда так… — я с места, без предупреждения бросился на нее.

Надеялся, что с перепугу она все же отмахнется клинком. Не тут-то было… Илга и не подумала сопротивляться. Позволила мне налететь на нее и замереть, дыша в лицо. Лишь потом медленно и ехидно улыбнулась.

Атака не удалась. Я разозлился уже по-настоящему.

— Хватит, Илга. Игры кончились. Ты думаешь, это весело? Если я выйду отсюда живым, я не прощу ни себе, ни тебе этой слабости. Я обещаю, что стану тем, кого все так боятся увидеть. Мне нечего терять. Я стану настоящим Оборотнем, но второй раз уже никому не удастся затащить меня к алтарю… И за все, что случится потом, буду нести ответственность не только я. Ты будешь всегда помнить об этом.

Мне показалось, или лицо ее еще больше позеленело? И на нем нехотя проступила угрюмая решимость.

— Хорошо, — процедила она, едва разжав зубы. — Я тебя услышала. И я не думаю, что это весело… — меч в тонких руках приподнялся, отражая зелень светильников.

Незнакомая прежде холодная жуть коснулась сознания. Злость и горячность испарились без следа. Я ясно прочел в Илгином взгляде необратимость приговора. Все?

— Отвернись, — попросила она. — Я не могу, когда ты смотришь.

Я покорно повернулся спиной. Ощущение было странным. Шевельнулся воздух от резкого взмаха. Длинная тень скользнула по полу. Я резво метнулся прочь, пригнувшись.

— Ты увернулся! — негодование Илги было сокрушающее искренним.

— Порежешься, — буркнул я, потирая отшибленный о край каменного колодца локоть. — Меч держат за другой конец.

Илга мрачно засопела, освобождая прихваченный рукавом куртки клинок, чья рукоять так лихо только что просвистела мимо моей головы.

— Как ты догадался?

— Тень тебя выдала.

Она поморщилась разочарованно.

— Хорошая была задумка. Оглушить меня и сбежать. Только ты забыла, что, как только я потеряю сознание, вот эти вот упрямые твари, — я повел подбородком в сторону скребущихся стражей, — лишатся пут и займутся своими прямыми обязанностями. Съедят нарушителя.

Илга неловко пожала плечом, нарочито увлеченно теребя прореху на рукаве куртке, нанесенную клинком. Было очевидно, что блестящая идея осенила ее внезапно и последствия она не продумала.

— К тому же в Черноскале без проводника далеко не уйдешь.

— Я не собиралась бежать.

— Илга…

— Только не начинай сначала! Это бесполезно.

— Вижу. И что мне теперь делать?

Теперь уже она внезапно рассердилась. Меч с бряцанием упал на камни в очередной раз. Илга с силой отшвырнула его носком ботинка:

— Что мне делать!.. — передразнила она звенящим от злости голосом. — Мне!.. Думаешь, как всегда, только о себе! А кем стану я, убив беззащитного? Тоже Оборотнем? И в новом мире уже не будет места мне! Понимаешь? И все начнется по новой…

Мы снова уставились друг на друга. Я ошеломленный и растерянный. И Илга — свирепая и решительная: губы гневно искривлены, глаза полны яростных слез, вся встрепанная, как драчливый воробей.

— Хочешь умереть — делай это своими руками! — Илга разве что не наскакивала по-птичьи. —Только знаешь что? Я стану тебе мешать!

— С ума сошла?

— Думаешь, я ничего не замечала? Как ты делал все, чтобы я тебя возненавидела? Так вот ты перестарался, Оборотень! Даже тут ты сфальшивил! И я не дам этой фальшивке помешать мне добраться до настоящего тебя!

Я одурело хлопал глазами. Илга клокотала, неистовая, как осенний шквал. Топнула в сердцах ногой:

— Как ты мог?! Как ты посмел заставлять меня делать это после всего, что мы… Нет, я все-таки ненавижу тебя! — она уклонилась от моего прикосновения.

Шагнув к ней, я осторожно перехватил за запястье ее занесенную для отчаянного удара руку, потом вторую. Держал крепко, не давая вырваться, пока она не затихла обессилено. Потом прижал к себе.

— Не смей умирать, — глухо всхлипнула Илга, вцепившись в отворот моей куртки. — Я же просила тебя еще там, в башне, назвать хоть кого-то, кому твоя смерть причинит боль… Теперь я знаю, кто это. Значит, все отменяется.

— Тогда… — дыхание перехватило, и я не сразу сумел выговорить такие простые слова. — Тогда пойдем отсюда. Нечего тут теперь делать.

— Да, — ребром ладони стряхивая слезы, быстро согласилась Илга. — Здесь очень холодно. И смердит.

Мы побрели к выходу.

Внезапно раздался металлический звон. Негромкий и резкий. Будто что-то лопнуло. Печать на алтаре? Мы обернулись одновременно, но печать осталась на месте.

— Это твой амулет, — догадливо подсказала Илга и, потянувшись, бестрепетно прикоснулась к узорчатой бляшке у меня на груди. Черненый металл пересекала блестящая трещина. Стоило девушке коснуться ее, как амулет распался на две половинки. И запястьям стало легко, когда тяжелые браслеты осыпались вниз трухой.

* * *

…Наверху, у лестницы в компании серебряной чаши сидел маг Гергор. Откинувшись на стену и прищурившись, он наблюдал за нашим приближением сквозь довольно плотную завесу табачного дыма. Светильников здесь на этот раз было принесено несколько, так что дым пластался слоями темного и светлого. У ног Гергора в напряженной позе лежал Аргра… точнее, уже не лежал, а несся навстречу, путаясь в лапах от спешки.

Вскрикнула Илга, я успокаивающе махнул рукой, пытаясь удержаться на ногах, когда восторженный зверь принялся приветствовать вернувшегося хозяина, подпрыгивая, норовя свалить наземь, чтобы как следует пройтись шершавым, как металлическая терка, языком.

— Тихо, тихо, зверь! — я блаженно зарылся пальцами в косматую шерсть. — Я тоже рад тебя видеть!

Гергор неторопливо поднялся. В дымной завесе казалось, что он выглядит как-то необычно, слишком сложно, как будто имеет несколько теней. Уродливый шрам, как всегда, отвлекает от истинного выражения его лица.

— Что ж, Аргра, не напрасно мы ждали, — произнес маг с удовлетворением. — Я тоже рад вас приветствовать. Обоих.

— Вы ждали нас?

— Как только Аргра услышал твой зов, он помчался вниз, а я следом… Еле удержал его. Не хотелось, чтобы он вам помешал.

— Зов? — машинально переспросил я. Вспомнил, как отчаянно хотел увидеть зверя там внизу. Потрепал Аргру по загривку. — Чтобы он не помешал чему?

— Сделать выбор.

Что-то странное было с голосом Гергора. Я видел перед собой одного человека, но интонации и манера говорить была совсем другая. Тоже знакомая, но чья?

— Засомневался? — тихо засмеялся Гергор. — Не узнаешь?

— Кто вы?

Стоящий передо мной человек неуловимо, очень быстро изменился. Будто обернулся внутри самого себя, при этом даже не пошевелившись. Растворился шрам, превратившись в мазок тени. Стали другими рост, комплекция, лицо. Возраст. Теперь на верхней ступеньке, в окружении фонарей, стоял маг Ставор.

— Узнал? Я не солгал, Гергор мой ученик, а учителя, как известно, продолжаются в своих учениках. Он был здесь, рядом, как и другие, но одновременно он был мной.

А есть на свете хоть один высший маг, который не является частично Ставором? Но я не спросил об этом. Вместо этого доложил, криво усмехнувшись:

— Я поломал ваш амулет.

— Еще бы, — добродушно засмеялся в ответ Ставор. — Столько стараться, столько усилий приложить… Даже самый крепкий металл и самое надежное заклятие не устоит, если год за годом испытывать их на прочность. А ты занимался весьма упорно. Сначала, решил, что тебе не хватает пространства, затем тебе захотелось больше личной свободы… Ты не замечал, что в последнее время боль, прежде казавшаяся невыносимой, все меньше тебя тревожит? В какой-то момент она стала фантомной. Амулет утратил над тобой власть, но привычка чувствовать боль осталась. Как и способность преодолевать ее. В сущности, амулет — это всего лишь символ.

— Символ чего?

— Обстоятельств. Данной нам судьбы. Препятствий на пути. Того, что любой человек вынужден ежедневно преодолевать в своей жизни. Того, что мы можем победить, если приложим усилия и с чем вынуждены смириться. Или того, что однажды убьет нас. Случается, люди действуют вопреки любым обстоятельствам, как ты действовал вопреки воле амулета. Это больно, но это позволяет освободиться. И каждый из нас волен переломить события в свою пользу. У тебя был шанс оборвать поводок… Но я не думал, что ты им воспользуешься.

— Так вы знали?

— Конечно. Когда ты вернулся из Пестрых рек обратно в башню, я был, пожалуй, разочарован. Понадобилось нечто иное, чтобы заставить тебя действовать. Мы плывем по течению до тех пор, пока нам кажется это правильным, но однажды что-то происходит…

— Так все это было подстроено?

— Нет, что ты! Я могуч, но не всесилен. И когда ты ушел, ты был предоставлен сам себе и все принятые решения — твои собственные. Хотя сознаюсь, в любой момент я мог убить тебя, если ты станешь… опасен. Защитить, помочь — нет, а вот убить мог. Где бы ты ни находился… Пойдем отсюда. Надо поговорить в более удобном месте. Да и девушку негостеприимно держать на пороге черного хода.

…На этот раз кухонная дверь распахнулась беззвучно. Все двери Черноскала теперь сдержанно помалкивали и отворялись сразу же, от малейшего прикосновения. Дохнуло привычным теплом, пряностями и дымом. Скрипнула сочленениями Кухарка у очага.

— …значит, вы тоже оборотень, — я продолжил прерванный разговор с того места, на котором мы остановились еще там, внизу.

И Ставор, принимая из рук подоспевший Кухарки поднос с кубками на троих, без заминки подхватил его:

— Все мы оборотни так или иначе. Жизнь вынуждает нас изворачиваться. Обстоятельства или другие люди. Редкие счастливцы или храбрецы обладают лишь одним ликом.

На столе доска для игры в перевертыши. Половина камней — черная, половина — белая. Временное равновесие. Начало новой игры.

— Что теперь будет? — я бесцельно перевернул ближайший камешек.

— То же, что и было. Ничего ведь особенного не произошло. Ну, разве что Оборотень сорвался с цепи.

— То, что Кассий сказал про Око — правда?

— Думаю, да. Хотя о сущности Ока знали больше твои предки. Это так странно, — верно? — быть столь беспощадными и столь бескорыстными. Оборотни, одним словом, — Ставор пригубил напиток из кубка, одобрительно приподнял брови и, слегка повернувшись, послал Кухарке благодарный поклон.

Кухарка скрипнула, неловко сведя конечности. Если бы она могла краснеть, я бы поклялся, что она польщено зарделась.

— Значит, однажды бездна все-таки переполнится?

— Возможно. Все зависит от нас самих.

— Я один должен по-прежнему караулить ее?

— А ты никогда не был один. В мире есть тысячи людей, которые тоже умеют быть стойкими, хотя искренне считают себя слабыми и неудачниками. Те, кто каждый день сражается за покой и счастье других. Кто тащит на своих плечах беду и нелюбовь. Кто может утолить чужую боль, приняв ее на себя… Только у них нет подземелий Черноскала, а есть только собственное сердце, которое, правда, иногда не выдерживает. Пока в мире достаточно таких людей — он устоит, даже если погибнет последний Оборотень. Но если их окажется мало… — Ставор покачал головой. — Впрочем, пока печать Оборотней держится.

— Не узнаешь, пока не проверишь, — хмыкнул я. — Рискованно.

— Риск — неотъемлемое свойство жизни.

— Так вы поэтому выжидали? Если бы я умер там, на алтаре…

— Чепуха, — искренне засмеялся Ставор. — Я достаточно пожил на свете. Эта отчаянная девочка готова на многое, но не на убийство. Тем более того, кто так долго пробыл с ней рядом.

Молчавшая Илга сердито насупилась и заерзала. Маг Ставор явно не внушил ей благоговения. Она смотрела на него, сведя брови, пристально и подозрительно, готовая к мгновенному отпору.

Кого собралась защищать?

— Если честно, — Ставор с удовольствием отхлебнул из кубка, — я даже не ждал, что ты сам допустишь свою смерть, несмотря на все обстоятельства. Как никогда не считал, что амулет способен по-настоящему сдержать тебя. Скорее напротив… Иной бегун специально на себя гири навешивает, чтобы, освободившись, бежать быстрее.

— Зачем вообще нужен был амулет?

— Каждый из нас, устав от обстоятельств, от боли, от ненависти иногда доходил до такого исступленного состояния, что готов пойти на что угодно. Иногда кажется, что ты обрушишь весь мир, лишь бы кончилось страдание… Но в случае с обычным человеком это закончится стыдом за свою несдержанность. Люди бессильны перевернуть реальность, даже если им чудится, что их собственный мир давно опрокинут. Но иное дело Оборотни. Никто не знает, на что способны они… Каждому человеку дано право на безумие, но если у обычного человека нет власти менять мир — и это их амулет, то для Оборотня амулет был создан специально.

— А теперь?

— Теперь ты знаешь, что с некоторыми обстоятельствами можешь и должен справиться сам, а что-то позволишь решить другим. Я до сих пор не ведаю, что за могущество Оборотней таится в тебе, но верю, что в тебе достаточно разумной воли ты все сделаешь правильно.

— Зачем все так усложнять?

— Видишь ли, Оборотень, наделенный собственной волей — это совсем не то же самое, что принужденный сотрудничать силой.

— Вы про лоботомию?

— Я про тебя самого. Даже не лишенный разума, ты не был волен в своих поступках. Разве можно было доверять такому человеку?

— Зачем вам мое доверие?

— Чтобы вернуть равновесие Магии. Мы привыкли видеть в Оборотнях лишь врагов, позабыв, что каждый из них — это своя отдельная история. А магия не разделена на высшую и оборотную по принципу принадлежности к тем или иным семьям. На века человечество утратило доступ к великой силе.

— Может и к лучшему? Вспомните историю эпохи Оборотней.

— Тогда тоже не было равновесия. Перекос был в сторону оборотной магии. Дело ведь не в магии, а в тех, кто владеет ею. Оборотни были слишком эгоистичны, слишком безрассудны, слишком высокомерны. Нельзя обладать всем, не заплатив достойную цену. И они при всем своем могуществе проиграли. Но их поражение нанесло, может быть, больший ущерб, чем века правления, уполовинив наши знания и силы. Что ж, маг Мартан решил рискнуть и снова доказать всем, что не в магии, оборотной или высшей, первопричина всех бед, а в человеческой сущности. Скажешь, он ошибся?

— У Мартана были свои мотивы. Отнюдь не альтруистические. Он не имя Оборотней жаждал очистить.

— Не осуждай Мартана. Им руководила корысть, но зла он тебе не желал.

— Теперь это уже неважно. Я причинил его семье больше боли.

— Да, — подтвердил собеседник спокойно. — И тебе придется нести тот груз ответственности, что ты взял на себя. Но не бери больше, чем нужно… Мартан знал, на что идет.

— Так теперь я больше не Оборотень?

— С чего бы? — Ставор приподнял брови. — От своей сути никуда не уйти. И от новых обстоятельств тоже. Но отныне тебе не нужен амулет. Ты свободен… Как свободен всякий человек, пока сражается.

Ставор поочередно внимательно посмотрел на нас с Илгой и неспешно поднялся:

— Что ж, за сим позвольте откланяться. Надо пойти отдать распоряжения, чтобы зря люди не беспокоились. Да и Гергору пора вернуться, нехорошо злоупотреблять его доверием.

— Что думаешь? — спросил я, когда маг скрылся из виду.

— Прикидываю, как мне теперь добираться домой, — Илга смахнула с доски и пересыпала камешки-перевертыши из одной горсти в другую.

— Спешишь сбежать?

— Не хочу встречаться с тем, кого ты обещал взамен себя, если выйдешь снизу живым.

— Хм… Я солгал. Разве ты не помнишь? Оборотни лживы. Я передумал меняться в эту сторону.

Илга промолчала, опустив глаза. Ямочки на щеках утратили резкость и глубину, словно растушевались и лицо девушки смягчилось, сделавшись почти незнакомым, но поза отчего-то оставалась напряженной. Вот-вот взлетит, как птица.

Тихо постукивали, перекатываясь, камешки. Один выскочил и скатился со стола на пол. Мы оба с преувеличенным вниманием проводили взглядом беглеца.

— Знаешь, а оковы были не только на мне, — произнес я, помедлив. — Ты не считаешь, что своих тоже лишилась?

— Может быть, — как-то скучно согласилась Илга.

— Илга… Если ты перестанешь считаться невестой Яннека, это не означает, что ты не сможешь ему помочь. Как другу детства.

Она промолчала, неопределенно поведя острыми плечами. Но и возражать не стала. Вид у нее был растерянный и словно выжидающий.

— Я посодействую его устройству в Хрустальную лечебницу… Я причинил серьезный вред вашей семье.

— Ты уже расплатился.

— Если хочешь, я попытаюсь исправить то, что натворил с твоей теткой.

— Только попробуй! — она резко вскинула голову. Камешки посыпались из ладоней. — Сделаешь еще хуже.

— Придумаю что-нибудь. Это займет время… Не спешишь? Я очень надеюсь, что ты не спешишь. — Говорить это было так же легко, как дышать.

Услышав последнее, девушка вдруг встрепенулась, пристально взглянула на меня и несколько мгновений молчала. Потом нерешительно улыбнулась уголками губ. Забавные ямочки под скулами стали глубже.

— Уверен?

— Еще бы, — я наклонился к ней.

Илга не отпрянула привычно, а напротив, обмякла, впервые за все время нашего знакомства расслабилась, доверчиво потянулась навстречу. И ее чуть шершавые от ветра губы оказались не холодно сомкнутыми, как прежде, а горячими и нежными. Мед вместо льда. И горячее желание вместо проклятой покорности.

— Что ж… — после длинной паузы и слегка отдышавшись, проговорила тихонько Илга. — Думаю, что перед отъездом было бы увлекательно осмотреть логово знаменитых Оборотней, если ты не против.

— Замок в твоем распоряжении. Учти, тут опасно. Но не думаю, что это тебя остановит.

— А что это за странное существо, хозяйничает на твоей кухне? — задумчиво осведомилась Илга, глядя на Кухарку. — Мне кажется, что она не очень счастлива.

Кухарка, смирно маячившая в темном углу, неторопливо выкатилась на свет, вразнобой поскрипывая сочленениями. На вытянутых уродливых руках она несла поднос с двумя чашками.

— Не нравятся грустные физиономии вокруг? Поправим! — легкомысленно пообещал я. Сразу же спохватился, сообразив, что из моих уст это обычно звучит весьма двусмысленно, но Илга лишь улыбнулась.

И всегда неподвижное, рассеченное трещиной девичье лицо Кухарки внезапно неуловимо изменилось. Может, виной тому игра огня в очаге, но потемневшие от времени деревянные черты приняли новое выражение. Тоже улыбка?

Да… Теперь хватит времени, не торопясь, закончить столько разных дел. Заняться проклятием Кухарки, если она пожелает, и освободить прислугу в конюшне. Вызвать Малича на поединок и ловким выпадом меча срезать с его пальца проклятое кольцо. Хотя, тут я, пожалуй, погорячился. Эдак я ему полруки отхвачу. Попробуем другие методы. Еще навещу Эллаю. Потом разберусь с Арином. И с Хранителем библиотеки на островах… Да, и еще надо отыскать этот проклятый цирк! Ну и главное… Придется нам с Илгой все же решить, как относиться друг к другу. Вот прямо сейчас и начнем выяснять.

Хм… Оказывается, у меня еще есть чем заняться в этой жизни.