Тень последней луны

Глава 20. Луна

Hелепая гармония пустого шара

Заполнит промежутки мёртвой водой.

Через заснеженные комнаты и дым

Протянет палец и покажет нам на двери, отсюда —

Домой…

Янка

Он чувствовал себя оскорблённым, оплёванным, униженным. Давненько никто его в грязь лицом не макал. Готовый пролиться гневом, как грозовая туча дождём, король спустился в людскую. Забегали сразу, как только его увидали. Карты бросили и кости, сухари свои недоеденные, вся кодла бездельников растеклась по местам. Он отловил за пуговицу мажордома, глядя в эту пуговицу, сообщил, что это последний раз, когда мажардом слышит адский грохот и видит протёкший потолок, и есть два способа этого добиться: можно сделать крышу как следует, а можно покончить с собой, потому что иначе с ним покончат в казематах. Затем вернулся к себе. Король сел точить секиру, это всегда отвлекало, но пришёл советник с вопросами относительно завтрашнего торжества, он стал отвечать, что, куда, зачем и сколько, после — думать о дочери и водоворот тягостных мыслей поглотил снова.

Скер не выдержал, спустился во двор и до темноты кидал топоры с Фипом, лёгкие и тяжёлые, больше сам усердствовал, чтоб утомиться, чем учил ребёнка. Остановился, когда увидел, что мальчик перепугано таращится. Оказалось, рассёк кожу на плече, по словам мальчика, отскочившей от дерева щепкой. Ствол и в самом оказался изрублен в труху, как только держался. Король потрепал Фипа по макушке.

— Мужчина не должен бояться крови, — пояснил он, — Ни своей ни чужой. Что ты будешь за король? Как ты поведёшь в бой своих солдат, многие из которых погибнут?

Право, мальчик был находкой. Пусть он ему не родной по крови, но уж кто-кто, а король знал, что кровное родство не значит ровным счётом ничего.

Вечером забрал Фипа с собой в кабинет, сказал принести сырого мяса. Тот не боялся до самой темноты, тогда стал спрашивать:

— Ваше величество, а свет можно?

— Жди.

Впрочем, лампу зажёг. И мальчик терпеливо сидел у него в ногах, хотя, Скер видел, ему скучно. Ничего, король должен уметь терпеть и скуку тоже.

Лис пришёл перед ужином, когда у короля голова разболелась. Сел в нескольких шагах и, прижав уши, глядел на мальчика.

— Я хочу его сделать своим наследником, — сказал ему король, ставя на пол блюдо с мясом, — а значит и твоим владыкой. Ты должен его принять, как принял меня.

— Не должен, мой король, — ответил лис, приближаясь к подношению, — у тебя есть родное дитя, плоть от твоей плоти, а этот принадлежит другому зверю и роду, — сообщил он, наступил лапкой на мясо и принялся его рвать, — Ты обязан его убить, иначе он станет мстить, когда вырастет.

— Если ты попробуешь его крови — он станет и твоим, — заметил король, указывая на мальчика, и только тогда увидел зарёванную мордаху и полные ужаса глаза, — Что такое? — спросил недовольно.

— Ваше величество, что вы делаете?

Скер оглянулся в недоумении, и вдруг увидел, что стоит на четвереньках над пустым уже блюдом, а лис ушёл.

— Где он? — спросил король, поднимаясь и морщась от головной боли.

— Кто? — губы у пацана подрагивали.

Скер нахмурился.

— Что ты видел только что?

— Вы сказали, что должны убить меня, а потом съели мясо… Но ведь я же ничего плохого не делаю? Ведь правда?

Король поморщился и ладонью вытер лицо. Его тошнило, болела голова, словно десяток славных маленьких кузнецов лупили крохотными молотками по наковальне в его черепе.

— Что за глупости? — с досадой сказал он. — Никто тебя не тронет.

— Я не буду мстить, — мальчик заплакал, — честное слово, за что мне мстить?

Головная боль становилась невыносимой. Словно кто-то просунул руку ему под череп и тычет пальцем в мягкий мозг. В ушах раздавался навязчивый шум прибоя. Король схватился за голову.

— Поди прочь!

Мальчишку словно ветром сдуло. Вместо мелкого паршивца пришла его мать с участливым лицом, горящей лампой и мокрым полотенцем. Скер тупо смотрел на Леяру, как она шевелит губами, неслышно за шумом в ушах произносит что-то, затем пытается прижать к его горящему лбу холодную тряпку, потом моргнул и вдруг увидел, что сжимает её руки чуть выше кистей, а она плачет. Разжав пальцы, смотрел на красные следы, такие потом становятся иссиня-чёрными. Ну, шевелить руками может, значит не сломал.

— Прости, — произнёс король, — голова болит адски. Ничего не соображаю.

— Ничего, ложись.

Он лёг, но лежать не получалось, тогда король встал и начал ходить по комнате из угла в угол. Леяра исчезла, и он остался один, затем откуда-то взялся перепуганный городской лекарь. Дрожащими руками он вскрыл вену, выпустил из короля миску крови, только тогда шум в ушах прекратился и перестук молотков притих, хоть и не исчез совершенно. А вот внутренний страх перед чем-то неизвестным остался. И гадкое, дрянное чувство, которое Скер не мог описать. Неужели у него мандраж перед завтрашним боем? Ерунда, когда он боялся поединков. Это дочка довела его до припадка.

— Прикажи подавать одеваться, — сказал он Леяре. — И пусть накрывают к ужину.

— Может стоит отменить ужин? — спросила она. — Полежал бы. Я с тобой посижу, певца позову балладу спеть, или…

— Делай, что тебе велено, — поднимая глаза произнёс Скер.

Мальчишка больше не болтал, смотрел в тарелку. Король попробовал с ним заговорить, но тот отвечал односложно. Обе его женщины, бывшая и нынешняя, сидели странные, почти не ели и смотрели неправильно, кажется, обсуждали его, пока он не явился. Скер увидел, что никто не ест — и сам не стал, мало ли, вдруг снова яд. Дочь к ужину не явилась. Наверное, продолжала развлекаться с годящемся ей в отцы слугой. «Они все, все ненавидят меня, каждый из них желает моей смерти» — думал Скер. Раз есть он не мог, пребывание в этом месте не имело смысла. Король бросил салфетку и поднялся.

— Трапеза окончена.

Обе дамы и мальчик положили приборы и поднялись вслед за ним.

***

Странный это получался день рождения. Её первый настоящий, а не записанный в детдоме день рождения, с огромным праздником, который устраивал родной папа, с прекрасной коляской и лошадью в подарок, но Веля никогда не чувствовала такого отчаяния и апатии, даже после травмы, когда поняла, что на спортивной карьере поставлен крест.

— Я спать, — глядя в сторону, сказала она, когда они с Шепаном поднялись от винных погребов на кухню.

— А мне что делать? — глупо спросил он.

— Не знаю. Тоже поспи. Или не спи.

Как бы не пошло завтра — этот человек уже труп. И она сама труп. А трупу безразлично непереносимое для живых, безмятежное сияние солнца, которое одинаково улыбается рождению младенца, свадебному пиру, концу света.

У себя в комнате она улеглась в обнимку с костяным шлемом Первозверя и стала думать о том, что если истина является тем благом, право на которое нужно заслужить, то что тогда бедствие? Отношения с отцом так испортились, что теперь он совсем не станет её слушать и вряд ли что-нибудь получится сделать. Впрочем, она готова попытаться. Вот сейчас, Веля только немного полежит, и сразу пойдёт к нему…

— Ваше высочество, третий раз присылают от короля, — горничная трясла её за руку.

— Сколько времени?! — она как сжатая и отпущенная пружина вскочила с кровати, обманом заманившей её в тихое царство сна без сновидений, — Где шлем?!

— Никакого шлема не было, — девушка развела руками, — вы всё спали, уже и завтрак кончился, слышите шум? Это на площади люди собрались.

— Подавайте одеваться, — коротко бросила Веля.

— Что передать его величеству? — спросила другая девушка, — Он вас ждёт в своих покоях.

— Что скоро буду. Нет, не это платье. Это для состязаний. Подай жёлтое, расшитое, и высокую корону с цепочками.

Труп следовало хорошенько украсить…

— Дорогая! — в комнату с фамильярностью первой фрейлины и близкой подруги вбежала Эвелин. — С именинами! Да хранят тебя стихии!

Она расцеловала Велю в щёки, надела ей на шею свой подарок — блестящее колье изящной староземской работы, и так же быстро убежала, успев шепнуть, что Жоль приехал без новой супруги. Остался тяжёлый запах духов и чувство обречённости.

Веля стала думать о первозвере и пропавшем шлеме. Вот кто мог бы во всём этом разобраться, хотя бы понять, что происходит, так это Тим, некрасиво бросивший её. И если случится апокалипсис, они никогда больше не встретятся.

Парчовое платье с открытой спиной и тяжелейшей, расшитой выпуклыми цветами юбкой в длинные и широкие складки, оказалось таким тяжёлым, что стояло, если его ставили на пол. Одевали Велю кроме её служанок две какие-то новые тётки, похожие на пропавшую сиделку.

Ей подумалось, не девушкой бы ей родиться, а парнем, и облачаться бы на бой, а не на праздник. Вот то было бы по ней, а это — скука. Холодная и тяжёлая корона матери легла на голову, как ответственность, цепочки утонули в волосах. Из зеркала на Велю смотрела никогда прежде не виданная нарядная дама со сжатым ртом, с отчаянием в глазах и складкой между бровями, очень бледная.

Голову выше, плечи ровнее, глаза в пол, чтоб не видеть этих радостных лиц, которые скоро станут безрадостными мёртвыми лицами.

Когда она, придерживая подол обеими руками, шла по холлу, набитому мечущейся в подготовке пиршества челядью и трейнтинской знатью, а все вокруг расступались и кланялись ей, Веля едва кивала в ответ, словно боялась уронить своё бремя.

Из отцовского кабинета слышался смех. Она постучалась и вошла.

Отец сидел со своими союзными владыками, на столе стояло вино в холодных запотевших кувшинах, густо пахло потом. Двоих Веля знала — пошляка Теталла с его маслянистыми глазами потаскуна, и папашу отцовского адьютанта, она никак не могла запомнить, как его зовут, остальные были не знакомы. Она сделала книксен — мужчины поклонились, ощупывая её глазами.

— Позвольте представить мою дочь, — сказал отец, статный в своём нарядном светло-синем камзоле, — Авелин.

Веля сделала ещё один книксен, стараясь не встретиться ни с кем взглядом. Казалось, стоит посмотреть им в лицо, они догадаются о конце света и грянет паника. Они были отвратительны, эти сытые люди, которые произносили слова приветствий и поздравлений, называли свои имена и слюнявили мягкими ртами кисть её руки, но они были живыми и очень жалкими. Каждое существо рождается и каждое будет умирать.

Отец под руку повёл её в большую гостиную — там собрались жёны и дети этих владык. Они даже подарки привезли — их полагалось вручать с пожеланиями. Отец уселся в своё бронзовое кресло, которое перекочевало сюда из кабинета, а она стояла рядом и принимала поздравления, пока слуги накрывали длинные столы к завтраку. Веля обогатилась новыми украшениями, духами, тканями и даже яркой птицей-пересмешником в серебряной клетке, всё это она просто складывала на низкий столик.

Бывало, Веля видела картину, как на убой везут скотину: свиней повозке, ведут телят или лошадок. «Потерпите совсем чуть-чуть, скоро всё закончится» — мысленно говорила она обречённым зверям тогда. «Скоро финиш», — сказала она себе теперь.

Веля подняла глаза — ей улыбался отцовский приятель-бабник.

— Счастлив поздравить нашу милую принцессу, — сказал он. — Можете рассчитывать… А вот, позвольте, моя старшая дочь…

Он вытолкнул вперёд упитанную темноглазую девицу с яркими губами, облачённую в такой жакет, как стали носить с её подачи. Девица восторженно обшарила её тёмными глазами, сделала книксен и вручила шкатулку.

Веля приоткрыла крышку — внутри лежала пара отличных ножей, очень нарядных, с нарукавниками из золочёной кожи. На секунду Веля почувствовала настоящую радость — всё последнее время она ходила без какой-либо защиты.

— Папа, можно дополнить этим мой туалет? — спросила она.

— Разумеется, — сказал король, морщась, как от зубной боли. — Это твой день.

— Вам нездоровится? — спросила Веля.

— Довольно, — отец недобро усмехнулся в бороду. — Развлекайся.

«Последний день рождения, — думала Веля, застёгивая с помощью яркогубой девицы их подарок. — Хорошо бы, чтоб быстро умереть. Просто взять суициднуться что-то мне мешает…»

Попробовала быстро выбросить нож, но тот выскакивал плохо — перетянули нарукавник. Пришлось ослаблять, это заняло её внимание на некоторое время, к удовольствию отцовского вассала и его дарительницы-дочки.

Подошли очередные гости и она едва не вскрикнула от радости и огорчения одновременно — в большую гостиную пустили всех её ганских домочадцев, которых, по правилам, там быть не могло. Она готова была обнять всех своих старых друзей без исключения, но лицо отца сказало, что следует ограничиться просто улыбкой и рукопожатием.

Дебасик стал ещё более белобородым и интеллигентным, а его нос, казалось, ещё большее покраснел. Кухарка стала ещё шире, присмотревшись, Веля поняла, что та снова беременна. Фобос с таким значительным лицом держался рядом, что, вероятно, ребёнок был от него. Все нарядились как могли, особенно — Таки. Веля чуть не заплакала, пока осматривала всех. Вот когда ей жилось весело, хорошо и спокойно — с ними.

— Драгоценную нашу владычицу Авелин, — дрожащим голосом произнёс Дебасик, — поздравляем с именинами и желаем ей…

От волнения он запнулся.

— Желаем…

Веля испугалась, что старик будет выглядеть смешно и поспешила увести их в сторонку, там торопливо пожала тянущиеся со всех сторон руки.

— Мы привезли всё масло, как вы и просили, — немного успокоившись, сказал Дебасик. — И выручку острова за последнее время. У нас даже прибыль есть! У нас теперь есть всё, только нету души нашего острова. Очень не хватает вашего высочества. Но мы же понимаем, что для владычицы Авелин хорошо…

— Хотелось бы и мне понять, — с грустной улыбкой перебила его Веля.

— Авелин! — позвал её отец. — Пора.

Они под руку вышли на восточную часть террасы, ту, под которой простиралась битком-набитая народом площадь, украшенная стягами, с которых спороли все изображения зверя рода. Горнисты загудели в горны, призывая к тишине. Глашатай в ярко-красном костюме и круглой шапочке с вышитым гербом, зычным голосом зачитал приказ о престолонаследовании и о праздновании именин наследницы престола, о замене смертной казни рудниками, — приказ вступал в силу с завтрашнего дня. Сразу поднялся адский шум — приветственные крики, восторженный визг и свист, топанье ног и аплодисменты. Веля видела, как дёрнулся мускул у отца под глазом.

— У вас голова болит? — спросила она, улыбаясь и невысоко махая ладошкой.

— Да, — бросил он. — Второй день.

Веле стало неловко.

— Так велите настойку опиума подать, — сказала она, — Или я распоряжусь.

— Мне нужна ясная голова, — медленно сказал король, — турнир открывать. Впрочем, если твой возрастной любовник навсегда вылечит меня от головной боли, я могу быть спокоен — черни ты нравишься.

Веля мучительно покраснела.

— Шепан не виноват по сути, — негромко начала она, под визг и рёв своих вероятных будущих подданных. — Я его спровоци…

— Это мне безразлично, — оборвал король, глядя вниз, на вопящее, пёстрое колышущееся море из голов, тел и стягов. — В выгребной яме ты только по собственному желанию. Я просил не так уж и много, всего лишь не ронять лица.

— Я тоже просила всего лишь оставить мне зверя, — сквозь зубы произнесла багровая от стыда и злости Веля.

— Не надо обвинять меня в своём собственном скотстве, — со спокойной брезгливостью произнёс отец и подал ей руку, идти назад, к высокородным гостям. — Я к твоему падению не причастен.

Замирая, Веля подняла взгляд. Король в глаза не смотрел, его лицо носило самое мрачное выражение из виденных. Впрочем, Веля подумала, что не видела отца в бою.

— Вы в самом деле собираетесь вешать моих ганцев? — спросила она. — На Шепана мне, в сущности, плевать. А мне что приготовили?

— Развлекайся, — холодно ответил тот и повернулся уходить с террасы.

«Потерпи, — сказала себе Веля, — скоро всё твоё пребывание в Трейнте, похожее на один неимоверно растянутый и запертый в комнате скандал, закончится…»

Когда она увидела своих домочадцев, то поняла, что никуда со зверем не пойдёт, а разделит общую судьбу, какой бы она ни была. Всё, что у неё хорошего и плохого умрёт вместе с нею, а она сама — вместе с Либром, раз уж это её законное место.

Внизу, на площади, будто кто-то невидимый подал сигнал, завопили певцы, задудели дудочки, забренчали лютни. Зазывалы принялись приглашать народ выпить и закусить на дармовщинку и толпы людей потянулись с площади в те места, где с самого утра, распространяя аппетитный запах, на вертелах жарились огромные быки и шкварчали над углями, брызгая салом, кабаньи туши, и где рекой лились пиво, эль и вино.

Она взяла отца под руку, под рукавом камзола будто камень шевельнулся. А само лицо так и осталось неподвижным.

Так вместе к гостям и вернулись.

Уселись за длинным столом: отец в торце, она по правую руку. Еле согнула своё ужасное платье и заняла места, как две огромных тётки. С изумлением она увидела, что её тёска, Эвелин Староземская, как ни в чём ни бывало сидит рядом с Жолем и они премило воркуют, в то время как его новой жены нигде не видно. «Вот это святая простота, — с оттенком зависти подумала Веля. — Вот у кого всё понятно и разумно. Зверя на смерть отдали, расстались, изменяли, сошлись снова, ведь любовь. Впрочем, и эти тоже трупы…»

Почти напротив неё сидели Леяра с Фипом. Мальчик был сам не свой, такой тихий. Веля улыбнулась ему, чтоб приободрить — он вымученно улыбнулся в ответ.

Она растягивала губы в стороны при каждом заздравном тосте, и даже пыталась отпивать из своего кубка, но почему-то появился комок в горле, есть и пить стало невозможно. А вот отец ел и даже смеялся чьей-то шутке. Веля поразилась его самообладанию. «А может, мы отравлены? — подумала она. — И отец и я. Отсюда эта ненависть. У него — к зверям, у меня — к нему, у него — ко мне, замкнутый круг, и эти головные боли…» Она постаралась абстрагироваться. И едва начало получаться, как отец сказал:

— Трапеза окончена, — и встал.

Зашумели стулья — гости поднялись вслед за ним.

Завтрак подошёл к концу, пришло время состязаний.

Придерживая руками жёсткий подол, Веля вернулась в свои комнаты, переодеться. Оказалось, что её ожидают давешние служанки с деревянными мордами.

— Где мои горничные? — устало спросила она.

— Его величество нам сказали прислуживать, — отчеканила одна, буравя Велю глазками. Вторая сжала губы и сделала книксен.

«Он хочет меня контролировать, — поняла Веля, — это не прислуга, это снова шпионки. Впрочем, всё равно…»

Женщины сняли с неё верхнее платье, нижние юбки, помогли влезть во второе, специально сшитое для состязаний, бело-розовое, с корсетом, сплошь кружевное и плетёное, очень лёгкое по сравнению с первым. Короткое, чуть ниже колена, с рукавом по локоть — Веля задавала моду в Трейнте. К этому платью прилагалась белая шляпа с широкой розовой кружевной лентой. Веля с облегчением убрала в шкатулку тяжёлую как рок корону матери.

— Следует нарукавники снять, — сказала одна из женщин, протягивая ладонь.

— Отец разрешил носить, это подарок, — глядя в пол произнесла Веля, а внутри у неё что-то сжалось.

— Это оружие, — возразила женщина. — Вам не следует…

— Завали хлебало, — сказала Веля, поднимая глаза и улыбаясь.

— Что? — переспросила женщина. Кажется, Веля перешла на другой язык.

— Заткни пердак или я его тебе заткну. Мои отношения с отцом — это мои с ним отношения. Вечером мы помиримся, и ты окажешься на улице в лучшем случае. В худшем — я попрошу у него твою голову в качестве бонуса.

Женщина немедленно умолкла. Что касается второй, то она изначально не произнесла ни слова. Смотрела стёклышками пустых глазок, стихиям неведомо, шевелилась ли хоть какая-то мысль в приплюснутом домике черепа. Затем обе сделали книксен.

— Затяните корсет, — Веля повернулась спиной, придерживая волосы.

Затем оглядела обеих, нахлобучила нарядную шляпку так же, как носила свою прежнюю, кожаную, и хлопнула дверью с досады на то, что вышла из себя. Следующим шагом будет отвесить служанке пощёчину. А чего? Ведь ей за это ровным счётом ничего не будет.

Для состязаний на набережной сколотили трибуны. Всё последнее время трейнтинцы, разбившись по цехам, тренировались стрелять из луков и фехтовать, победителей ожидали призы: лошади — лучшим лучникам, мечи староземской ковки — фехтовальщикам и парусная лодка, для команды, которой удастся захватить мост.

На лучшем месте, на покрытом коврами настиле, поставили отцовское бронзовое кресло, рядом — мягкий стул с высокой спинкой для её высочества. Отцовское кресло пустовало. Веля пошла по ковровой дорожке к своему стулу, глядя под ноги и сцепив пальцы, пока тысячи глаз обшаривали её с ног до головы.

— Мамуля, я хочу такое платье на свадьбу Пенти! — взвизгнул девичий голос где-то сбоку.

— Ещё чего, срамота, ноги видно, — негромко отрезала мать.

— Ну ма-а-ам!!!

— Бедняга, говорят, папаша хочет убить и её зверя, — сказал мужской голос с другой стороны.

— Пивом напился и критикуешь? Королю виднее, что правильно… — строго ответили ему.

Веля уселась, раскинув пышную юбку вокруг себя, да так и сидела, жалея, что нечем занять руки. Ей, подвижной от природы, приходилось прикладывать усилия, чтоб сидеть неподвижно с деланым безразличием на лице, пока подданные обсуждали её внешний вид и житейские обстоятельства.

Сбоку подошла Леяра, она с принцем сидела на скамье неподалёку, в первых рядах.

— Не имела возможности вам сказать, — тихо произнесла она, — ваш отец вчера был нездоров, что-то наподобие нервного припадка с мигренью, а может полнокровие, так звали лекаря кровь пускать.

Веле снова стало стыдно.

— Мне ничего не говорили, — пробормотала она.

— Вас не нашли. Не стоило бы его величеству открывать турнир сегодня.

— Ну предложите ему, может, вас отец послушает.

Леяра странно посмотрела, будто хотела ещё что-то сказать, но тут прогудел рог и все встали, Веля тоже поднялась — на сингловое ристалище вышел король. Он снял свой нарядный синий камзол и рубашку, теперь его тело стягивали кожаные доспехи с железными пластинами на груди, животе, плечах. В них отец словно стал ещё больше. Бритую голову, лоб, уши и щёки покрывал новый блестящий шлем, в левой руке король держал короткий круглый щит, в правой — свою секиру.

От вида отца, от его грозного, облачённого в броню тела, Велю охватила невольная тревога, какая возникает у людей при виде крупного и свирепого зверя.

Король поднял секиру, и зрители восторженно завопили. Среди них было немало солдат, ходивших за отцом в его бесконечные походы и привыкших видеть своего владыку именно таким. Следом на арену вышел Шепан, в похожей, почти такой же амуниции. Толпа восторженно приветствовала и его. Никто не догадывался, что поединок будет смертельным. Для зрителей — их король открывал развлекательный турнир. Впрочем, если бы и догадались, восторженный рёв был бы не меньше. Шепан крутанул секиру и шутливо салютовал в сторону трибуны — жри, детка. Ты этого хотела? Веля вздохнула и опустила полу шляпки чуть пониже, пряча лицо. Жаль, что от себя спрятаться нельзя.

***

Каждый крик отдавался у него в голове ударом молотка.

Скер смотрел, как ликуют трибуны, предвкушая забаву. В стороне, на куче сваленных шлемов и деревянных мечей, которые дожидались шуточного сражения горожан, сидел его адъютант, наряженный по последней моде в этот короткий сюртук, едва прикрывающий зад, и узкие штанцы, которые ввела его дочь. Зрители облепили все крыши ближайших домов, а из каждого окна торчало с полдесятка голов. В первых рядах трибун — союзники и трейнтинские вельможи, Теттал, староземские владыки, Леяра с принцем Фипполом, который больше не смотрел на короля с ужасом, в глазах мальчишки снова плескалось то естественное восхищение, к которому король успел привыкнуть. Его мать получила слишком хорошее воспитание, чтобы показывать чувства, но смотрела как-то странно. Он улыбнулся им поверх щита. Хорошо, когда кто-то молится стихиям о твоей победе. Следовало приветствовать свой народ, и король поднял секиру. Отвечая орущей толпе, за глазами сразу шевельнулась боль, подобно живому зверю повернулась там, внутри.

Его девочка неподвижно сидела со сложенными на коленях руками и отстранённым лицом. Трейнт испортил её, жаль. Но вот Шепан будто в шутку отсалютовал ей, и Скер очнулся.

— Начинай, — бросил он.

Горнист продудел.

Они пошли по кругу друг против друга. Иногда кто-то делал выпад и удар, а второй подставлял щит специальным, скользящим движением, чуть отдёргивая его к себе в момент соприкосновения с секирой. Раньше они часто становились в пару поразмяться, ничего нового, кроме незримого присутствия смерти. Скер дурак, нужно было не слушать Мирру, а свести с ним счёты давным-давно, тогда бы он не стал свидетелем этой омерзительной сцены. Впрочем, дочь нашла бы и другой способ намерено его позорить. Чёртова головная боль, череп будто мёртвой водой наполнен. Это всё из-за зверя. Следует немедленно с ним покончить, но сперва убить бывшего приятеля. Предавший раз — предаст не раз. Король знал, что его преимущество — в весе, силе и в желании убить, но и у бывшего друга было своё преимущество — в подвижности, в отсутствии мигрени и желании выжить.

Они всё кружили друг против друга, подставляя щиты под секиры противника и чуть отдёргивая их в момент удара, от этого ужасные удары, которыми оба обменивались, теряли силу, а щиты оставались не щерблёнными.

Король подумал — Шепан явно выжидает, когда он устанет и откроется. Он упорный, как и король, воевал всю свою жизнь, как король, а вот держать себя в руках, как оказалось, не смог. Ему подумалось, что оба они созданы для боя, как волки, которые приходят на поле после, пожрать падали. И вдруг он понял, что больше не сердится на этого человека, а в сердце простил его и понимает. Значит, точно следовало поскорее с ним покончить.

Он усилил удары с расчётом, что повредит ему щит, но и тот будто чутьём угадывал, чего хочет король и не сделал ни единого промаха. Король напомнил себе, что бывший дружок видит в его смерти приз, и только и ждёт, чтоб по-волчьи вцепиться клыками ему в горло.

— Что она тебе наплела? — спросил Скер, с лязгом обрушивая лезвие на щит приятеля.

— Какая разница? — Шепан, с прижатым к телу щитом, казалось, экономил силы для удобного момента.

Король чуть помедлил и тут же получил сильнейший удар в свой щит обухом, рука болезненно отозвалась, а под черепом блеснула вспышка боли.

— Она лжёт тебе, со мной она тоже притворялась любящей дочерью.

— Я знаю. Я же с ней сплю.

И Шепан пошёл вперёд. Он дважды обрушил секиру на его щит, стараясь попасть ему в плечо, но ярость уже снова потащила короля за собой, и он отбил удары приятеля с такой силой, что тот отступил на несколько шагов и секира в его руке, король видел, дрогнула.

Лицо заливало потом, Скер сорвал шлем и отбросил в сторону. Ликование трибун затихло — теперь всем стало понятно, что это смертельный бой. В наступившей на арене тишине слышно было только хриплое дыхание бойцов, даже море, казалось, прекратило свой извечный рокот.

Теперь секира короля, как живая яростная птица взлетала раз за разом, а его противник только защищался и отступал, Скер понял, что Шепан больше не может толком отразить его шторма, а значит нужно добивать.

Со всей силой, на которую король был способен, он ударил в щит Шепана своим щитом, и ушибленная рука у того повисла. Есть! Ему ещё хватило сноровки отпрянуть, но птица в Скеровой руке уже летела ему обухом в висок. От страшного удара искорёженный шлем слетел с головы. Шепан сделал ещё шаг назад, словно пытаясь устоять на ногах, и упал на колени перед королём. Голова была сплющена с одной стороны, из виска тонкой алой струйкой била кровь. Далеко била, окрашивая багровым деревянный настил набережной.

Протрубил горн. Трибуны взорвались ором и аплодисментами.

Тяжело дыша, бледный от головной боли и ярости, с дрожащими от напряженного боя руками, король подошёл к бывшему другу, завис над ним. Тот завалился на бок. Бледное и окровавленное лицо из последних сил повернулось, взгляд потянулся к трибуне, но король носком сапога развернул лицо назад, к себе, и, наступив на лоб, смотрел в глаза, пока мысль не покинула их.

— Я давал тебе шанс, — обращаясь к мёртвому, сказал он и только тогда поднял взгляд. Дочь вежливо хлопала вместе со всеми.

Сбоку подскочил адъютант, подал платок, вытереть лицо и кувшин с водой. король шумно напился.

— Вода! Где вода?! — раздался крик с края трибун.

Сперва он не понял, о чём идёт речь. Вода? Вот же она. Мысленно он всё ещё дрался, по привычке выискивая свои ошибки, а также анализируя ошибки Шепана. Всё ещё думая, как на месте Шепана дрался бы он, король повернулся к морю и увидел, что моря больше нет.

Вдаль, сколько видел глаз, простиралось песчаное, грязное дно, с кучами водорослей и тины. Все корабли, покренившись бортами и мачтами, лежали на этой странной, непривычной для них суше. А над всем этим опускалась, ползла по небу, загораживая солнце, давящая, сумрачная тень.

Наползла, неотвратимая, как рок. И посреди дня вдруг наступила ночь.