Тень предателя

Глава 1

Бывают такие минуты, когда кажется, что в комнате, полной людей, вдруг наступает гробовая тишина. Гомон разговоров внезапно затихает и слышен лишь металлический отсчет секунд на больших часах. Даже шум улицы не долетает через настежь открытое окно. Умолк и сам доктор Питер Бредли, хозяин вечеринки, собравший у себя кое-кого из своих студентов и коллег с факультета, чтобы рассказать об ученом физике, которого он встретил на конференции в Афинах, откуда только что вернулся. Роберт Стейнберг, доцент факультета физики, недосказавший анекдот, так и не дождался ответной реакции недоуменно переглядывавшихся коллег.

Эрик Мазер, стоя спиной к часам, почувствовал, как его сердце бьется в унисон с громко тикающим часовым механизмом. Ему казалось, что сейчас ему отпущено время, один момент, чтобы все взвесить, дан последний шанс, чтобы вернуться и стать прежним. Он мог бы извиниться перед Джанет Бредли, которая показывала ему макет своей последней книги, а потом пересечь комнату и сказать ее мужу: — «Питер, старина, я втянул тебя в нечто такое, чего ты не знаешь…». А что если в Афинах ничего не произошло, никаких контактов не было? Нет, этот момент был дан ему для того, чтобы он насладился последними сладкими глотками из чашки, в которой, он думал, будет горький чай. Следя за тем, как Питер постукивает себя пальцем по лбу, словно что-то пытается вспомнить, а льстецы и подхалимы, затаив дыхание, ловят каждое изреченное им слово, Мазер не испытывал раскаяния. В конце концов, свои самые великие мгновения он переживал тогда, когда превращал неудачу в победу.

Джанет перевернула последнюю страницу альбома «Дитя города», фоторепортажа о Восточных Двадцатых улицах, где она и ее муж, Питер, жили на границе с трущобами Бауэри. Мазер заметил, как дрожат пальцы Джанет, когда она переворачивает страницы. Его буквально потрясла радость неожиданной догадки: Джанет далеко не безразлично то, что книга ему понравилась. А значит, понравился и ее автор тоже, мысленно дополнил свою догадку он. Но вдруг вспомнился немой намек Джерри, что ему, Мазеру, такое не светит, и минуты прекрасных ощущений исчезли. Они более не повторятся, как бы он ни старался! Он уже жалел Джанет так же сильно, как самого себя. Протянув руку, словно ища у нее симпатии, он и сам готов был ответить ей тем же. Но Джанет по-своему объяснила его порыв и, ухватившись обеими руками за книгу, стала искать глазами мужа. С ее губ вот-вот готово было сорваться его имя. Но в этот момент Питер, удовлетворенно щелкнув пальцами, радостно воскликнул:

— Вспомнил, его зовут Никос Скафидас!

Стейнберг, тем временем, повернувшись ко всем присутствующим, воскликнул: — О, черт! Нет ничего удивительного в том, что вы ничего не поняли. Я забыл назвать вам имя того, кто в этом анекдоте…

— Ты всегда забываешь это сделать, Боб! — прервала его Луиза, его жена.

В комнате снова все заговорили. Мазер следил за Джанет, стараясь поймать ее взгляд, ища в нем свое отражение, свои лучшие черты, свое потерянное спасение.

— Джанет… — наконец он поймал ее руку и поцеловал. Если кто и заметил это, то не обратил бы внимания, ибо это было вполне в духе Эрика. Он любил целовать дамам ручки.

Но Джанет лишь ответила:

— Спасибо, Эрик.

— Это прекрасная книга. Да иначе и быть не могло, раз вы ее автор.

Джанет лишь склонила голову в знак благодарности и, чтобы избежать ненужной ей интимности, предложила ему кофе:

— Еще кофе? Я подогрею, если остыл.

Мазер отказался, покачав головой, и заставил ее вытерпеть в течение нескольких секунд его пристальный взгляд. Она мужественно вынесла это, ее волнение выдавала лишь пульсирующая жилка на шее. Джанет упорно отказывалась посмотреть Эрику в лицо и не спускала глаз с мужа.

— Вы его любите, Джанет? — тихо спросил Мазер.

— Да! — Джанет, вскинув голову, порывисто произнесла это слово, словно прокричала шепотом. Мазер почувствовал это сердцем. За его спиной зашипели часы, собираясь пробить девять.

Какая горькая ирония судьбы — сошлись два решающих момента в его такой пустой жизни. Присутствующие зашевелились, молодежи не терпелось поскорее посмотреть фильм, хотя час был уже поздний. Мазер слышал, как Питер пояснял: — В нем, возможно, нет ничего такого, чего бы мы не знали… — Но даже говоря это, глаза его светились ожиданием. Он хотел увидеть эту пленку не менее других.

Мазер позволил себе в последний раз подумать о Джанет: что он будет чувствовать к ней, когда этот вечер кончится?

— Я, пожалуй, тоже пойду, — сказал он. — Я обещал побывать у имажистов.

— Кто такие имажисты? — заинтересовалась Джанет.

— Они не битники и, конечно, не Битлзы. Это современные поклонники Элиота и Юма, но они настолько прямолинейны, что скорее похожи на кубистов, — улыбнувшись Джанет, он легонько погладил ее по щеке: — Спасибо, дорогая, за все.

Когда он пересекал комнату, часы пробили девять.

— Представляете, они готовы идти в лабораторию даже на ночь глядя? — сказала Луиза Стейнберг. Не обращаясь ни к кому в частности, она просто констатировала досадный факт.

Да, готовы, подумал Мазер.

— Черт бы тебя побрал, Питер, — незлобиво чертыхнулась Луиза. Она стала полнеть, ибо любила удобную, полную уюта и тепла жизнь, гордилась своим мужем и держала его под каблуком. Он обеспечивал ей безбедное существование и стал известен как физик, работая под началом Бредли.

— Мы не надолго, — успокоил ее Питер. — Я сам не видал Джанет целую неделю.

— Эрик, пойдемте с нами. Это русские фильмы.

Это сказала Анна Руссо. Ее больше беспокоило то, что он может отнять у нее внимание Питера, подумал про себя Мазер. Может, она, будучи человеком целенаправленным, тоже решила, что ему эти фильмы что-то могут дать. Анна, готовясь к защите докторской диссертации под руководством Бредли, боготворила своего учителя, как впрочем, все женщины на его курсе. Нельзя сказать, чтобы их было так уж много. Анна была единственной претенденткой на докторскую степень. Бредли делал все, чтобы отговорить от этого всех своих аспиранток. Женщина, идущая в науку, должна быть готова к преодолению немыслимых препятствий. И эти глупышки обожали его за это. Анна не была похожа на женщину-ученого, скорее на социального работника. Она была высокой, хорошо сложенной молодой девушкой, и Мазер сразу оценил ее прелести не в пример ее коллегам-мужчинам, которые слепо не замечали красоту.

— Я давно не видел русских фильмов, они слишком благополучны, — ответил Мазер, продолжая играть роль оригинала. Иногда он удивлялся, как его еще терпят, ибо это было общество снобов.

Он положил руку на плечо Бредли и невольно в который раз отметил: Питеру тридцать пять лет, а седина уже тронула инеем виски ученого. Это было бремя успеха, пришедшего к нему слишком рано.

— Достопримечательности в Афинах довелось посмотреть?

— Акрополь и Плакку, как и положено туристу, приехавшему на неделю.

— А памятник Байрону?

— Мы потратили чертовски много времени на его поиски…

«Мы», подумал Мазер. Он предполагал, что Бредли в Афинах предпочтет, как и у себя дома, прогулки в одиночестве. Ему не хотелось думать, что профессор в какие-нибудь несколько минут поломает его хитроумный план, вдруг изменив своим привычкам.

Но и здесь Бредли оказался верен себе. Взяв в руки какой-то журнал, он принялся листать его, дожидаясь, когда все уйдут. Джанет говорила, что он в любой, даже самый неподходящий момент может погрузиться в чтение, одним взглядом прочитывая целую страницу. У него была удивительная способность делать это и никого не обижать своей невоспитанностью. Это было чем-то вроде шестого чувства. Мазер уже у двери обернулся и махнул ему рукой. Питер ответил тем же жестом и сказал: — Мы с тобой еще поговорим, Эрик.

Переждав, когда проедет машина, Мазер перешел улицу. Колеса автомобиля прошелестели по расплавленному асфальту, словно по воде. Стояла жара. Для мая день выдался необычно знойным. Мазер загляделся на играющих на улице детей, если можно назвать игрой их толкотню с самодельными ружьями в руках в толпе взрослых, среди мчащихся машин. Наступали сумерки, пятнистые сумерки на плохо освещенных городских улицах, над которыми висело сияние города, похожее на неоновую туманность. Мазер занял свой пост под фонарем и стал смотреть на окно второго этажа дома Бредли. Когда он подал знак, махнув рукой своим напарникам, следившим за ним, — откуда, он точно не знал, он даже не был уверен, что они где-то здесь, — он неожиданно поцеловал кончики своих пальцев, словно посылал воздушный поцелуй дому, который только что покинул. И тут неожиданно он увидел в окне Джанет. Ему показалось невероятным, что она стоит там. Круг замкнулся. Но Джанет вдруг резко повернулась спиной к окну. Ему оставалось лишь мучиться в догадках, видела ли она его под фонарем и жест, который он сделал? Возможно, она все приняла на свои счет? Тогда отлично. Тем лучше, если что-то пойдет не так. Впервые он позволил себе хотя бы на мгновение испугаться. С Джанет в доме осталась только Анна Руссо, разговаривая, она все время отбрасывала назад свои длинные темные волосы. Неужели она тоже видела его? В этом он не был уверен.

На тротуаре прямо под окнами трое студентов, — Мазер не помнил их имен, — криками вызывали Анну. Вскоре к ним присоединился Стейнберг, и все двинулись по тротуару. Через несколько секунд их догнала Анна. Затем из дома вышла Луиза Стейнберг, и остановилась на крыльце. Мазер совсем забыл о ней. Луиза втянула в себя полный испарений воздух. Она была из тех, кто любит мир и готов заключить в объятия даже устрицу. Иногда она посещала его лекции. Он запомнил ее потому, что она назвала Шелли пролетарским поэтом.

Зажглась лампа в кабинете Бредли, маленькой комнатке над гостиной. Питер подошел к столу рядом с окном и открыл свой дипломат. Он вынул из него небольшую коробку и еще какие-то бумаги и переложил их в более скромный портфель. Через несколько секунд он погасил свет и покинул комнату. Джанет закрывала окна шторами, оглядываясь через плечо на мужа и разговаривая с ним.

Мазер выполнил свое задание. Все, что ему теперь следовало сделать, это поскорее уйти. Для других это будет знаком, что Бредли сейчас выйдет из дома. Мазер торопился, ибо не хотел участвовать в том, что произойдет дальше, даже если это такое простое дело, как кража портфеля. Но тут же почувствовал сожаление, — ему не нравилось, что Питер в их руках, в то время как он вышел из игры.

Мазер шагал через смешанные полуделовые, а затем полужилые кварталы города, отделявшие дом Бредли от Гринвич-Виллиджа. Он шел не выбирая пути, легким размашистым шагом, весело, как деревенский мальчишка шагает по полям. Этот образ встал на мгновение перед его взором, и это было лучшим воспоминанием о самом себе. Вот ему двенадцать, он бежит через бабушкин двор, распугивая кур и уток, а вот он вспугнул куропатку с птенцами, несясь во вею прыть через поле к лесу, тенистому, тихому, где его никто не увидит, и где он совершенно свободен.

Сейчас он тоже был свободен, бодр и весел, потому что столь успешно применил свои таланты в конспиративном задании, которое, он убеждал себя, поможет ему покончить со всякой конспирацией. А в то, будто его выбрали не потому, что талантлив, а скорее потому, что просто подвернулся под руку и действовал больше из чувства собственной ущемленности, чем в силу убеждений, он не собирался верить. Ему удалось превратить позор в достоинство, что проделывало куда большее количество людей, чем он мог себе представить. Несмотря на постоянные попытки играть на этом, в глубине души он сомневался в своем понимании человеческой натуры. Но его единственной проблемой отныне будет беречь свой столь воодушевляющий его секрет. Он знал свою слабость к драматизации. Теперь, когда все пройдет, он прежде всего должен побороть в себе соблазн рассказать Питеру Бредли всю правду о том, как тот, сам того не ведая, был использован советской контрразведкой.

Мазер невесело посмеялся над собой. С таким соблазном он должен справиться, да и Бредли ему все равно не поверит. Он сочтет это остроумной выдумкой, делающей честь богатому воображению Мазера, фантазией, построенной на случайном совпадении обстоятельств. Свободен? Но он пленник собственной затеи.

Мазер замедлил шаги, чувство победы угасало. Сознание того, что Бредли не поверит ему, жгло его. Бредли плохо знал его, впрочем, как и все остальные. Его часто мучило подозрение, что никто даже не стремился его узнать. И все же его тепло принимали во всех компаниях, даже в кругу ученых. Он всегда мог выбрать, куда пойти, из того полдесятка группировок молодых интеллектуалов Виллиджа, которые собирались случайно или по заведенной привычке в барах или кафе. Его появлению везде были рады. Он мог вернуться в дом, который только что покинул. Будет ли рада ему сейчас Джанет? Ей захочется его видеть? Или в какой-то момент, наедине с Питером, она уже прогнала из своих мыслей образ Мазера как искусителя?

Когда он наконец вошел в таверну «Красная лампа», имажинисты были в сборе, сверкая красками и элегантностью, как цветник. Это сравнение понравилось Мазеру. Молодые интеллектуалы проявляли себя искусством правильной речи, изысканностью одежды и манер. Аффектация в жестах, манерах и языке даже развлекала Мазера. Эта элегантность ради элегантности в современном студенческом городке, где сознательно создавался культ неряшливости и неумытости, требовала незаурядной смелости. Таверна со стенами, обшитыми дубом, с приглушенным светом ламп была переполнена туристами, сидевшими за столиками, и завсегдатаями — у стойки бара. Мазер с трудом пробрался к своим юным друзьям. Среди них была всего лишь одна девушка с шалью на плечах и волосами, небрежно собранными в пучок на макушке. Возможно, это был даже нарик. Она показала язык какому-то одобрительно свистнувшему ей типу, направлявшемуся в сторону туалетов. «Суини среди соловьев»,[1] — подумал про себя Мазер.

Молодые люди подвинулись, освобождая побольше места для гостя, и в результате в его распоряжении оказалась целая скамья. Большинство из этих юнцов знало его как Эрика из студгородка, здесь все величали его так. Он часто сиживал с ними, уместившись боком на стуле, подтянув к подбородку согнутую в колене ногу, и слушал их болтовню. Он заслуживал их гостеприимство тем, что мог наизусть читать отрывки из любых поэм, что воодушевляло или порой повергало их в грусть. Сегодня он снова прочтет им «Суини», но не станет долго задерживаться. Он всегда считал Суини персонажем не только скучным, но и грубой деревенщиной.

Открыв глаза, он начал. Разговоры умолкли. Мазера самого напугал выбор строк, который озадачил потом и его юных слушателей. Строки всплыли в памяти непроизвольно, поднявшись из глубин подсознания, и так же были далеки от Суини, как Дарданеллы от Лондона. В сущности он даже не подозревал, что помнит этот отрывок, пока не начал читать.

Начав, он уже не мог остановиться. Строфа за строфой стремительно вылетали из глубин его памяти. Иногда он спотыкался от натиска слов, вкладывая в них больше значения и красок, чем дано им в поэме. Галстук мешал ему, и он сорвал его, расстегнул сорочку и свободно откинул на плечи воротник.

Молодежь, как зачарованная, не спускала с него глаз, в которых было полно живого удивления. Элиот? Ну, конечно же, нет. Кто-то с трудом удерживался от смеха, другие прилежно слушали, ибо это расширяло их познания в ура-патриотизме, который их гость противопоставил сардонической насмешке Элиота.

Мазер внезапно умолк.

Девушка хихикнула:

— Я знаю, — сказала она, манерно растягивая слова. — Это Байрон.

— Как вы узнали? — насмешливо спросил Мазер.

Девица указала мановением руки на его открытый ворот. Романтический поэт, чьи строки могли быть забыты, остался, однако, в памяти благодаря своей манере одеваться.

— Свидетельство прекрасной дамы, — с прежней насмешливостью произнес Мазер. — Поэт, открывший шею дамским коготкам, не подлежит забвению.

Он подтянул свои длинные ноги и встал. — Простите за то, что прервал вашу беседу, джентльмены. Живи, Суини! Сегодня вечером умер Агамемнон.[2]

Он быстро покинул таверну, пробираясь через толпу входящей в нее публики, не заметив даже прощально поднятой руки бармена. Его охватило странное нетерпение, жгучее желание сделать что-то из ряда вон выходящее, на удивление всем. Он жаждал внимания. Агамемнон умер сегодня! Была ли смерть его достойной? Потом Мазер блуждал по барам и кофейным и, как фокусник, с неистовой неудержимостью веселил знакомых завсегдатаев.