В процессе Терапии поведением (1,2,12,13) неврозов, психосоматических заболеваний, алкоголизма, потом в ходе оказания помощи по разрешению трудностей общения и семейных проблем мы с пациентами и клиентами постоянно натыкались на одни и те же, ни им, ни мне невидимые препятствия.
Позже с такими же, ускользающими от пониманиями помехами мы столкнулись в работе с одаренными подростками по курсу «Развитие творческих способностей подростков» (для себя я назвал эту программу. «Гадкий утенок» (15).
Упорные попытки извлечь на свет эти помехи лечению и творчеству увенчались неожиданным открытием.
Открылся и стал понятным давно забытый и просто незамеченный социальный конфликт.
Оказалось, что он сначала объективно существует в нашей культуре. Что личность, формируя себя, «заражается» им только потом. Но, присвоив его - «заразившись», закономерно программирует им все последующие свои неразрешимые внутренние и внешние конфликты.
В этой главе я хочу поделиться этим открытием.
Обратить внимание всех, кто в этом заинтересован, на повсеместную распространенность и довлеющее влияние в важнейших сферах нашей жизни (в воспитании, в образовании, в научном творчестве, на производстве, в семье, в обеспечении здоровья людей) неотрефлексированных[117] нравственных стереотипов, которые запрещают инициативу, творчество, личностное самоутверждение, любовь, счастье, здоровье. А навязывают в качестве добродетелей - безликость, безынициативное и безответственное исполнительство, потребительское ожидание награды за эти добродетели, а в результате несчастье и болезнь (15).
Многие из нравственных стереотипов, о которых я собираюсь рассказать, считаются давно изжитыми, так как на словах они отвергнуты. Но в реальной живой действительности часть из них еще даже не осознана, не названа. А все они, незамечаемые, бытуют в повседневных наших отношениях, привычках, нравах, укладах и тем неотвратимее действуют и «заражают» всех, чем менее осознаются и замечаются.
В сфере здоровья они предопределяют развитие болезней «на нервной почве», алкоголизм, наркомании. Затрудняют или делают невозможным их излечение.
В сфере воспитания и образования они оставляют почти невозможным становление и самоутверждение творческой, инициативной личности.
Разговор пойдет в трех направлениях, в следующем порядке.
I. Во-первых, я расскажу о том, как Терапия поведением оказалась способом комплексного изучения человека и как она вывела меня на те нравственные стереотипы, которые не допускают здоровое и творческое поведение.
II. Затем я попытаюсь более или менее подробно описать эти, программирующие нашу несчастливость нравственные стереотипы. И показать, как они препятствуют сохранению здоровья. Как мешают излечению. Как тормозят формирование творческой инициативы. То есть, как, в конечном счете, снижают энергетический потенциал любого общества, подпавшего под их влияние.
III. И, наконец, я попробую выявить определяющее нравственное отличие сообщаемого психотерапевтического подхода к решению лечебных задач, проблем общения и творчества от традиционных подходов.
В системе «ПАЦИЕНТ - ОБСТОЯТЕЛЬСТВА ПАЦИЕНТА - ВРАЧ» возможности врача воздействовать на обстоятельства, тем более общественно-культуральные, весьма ограничены. Поэтому я сосредоточил свое внимание на пациенте, то есть занялся лечебной работой.
Доступным психотерапевту объектом коррекции я счел внешнее и внутреннее ПРОИЗВОЛЬНОЕ поведение пациента и к 1969 году разработал психотерапевтическую систему терапии неврозов с обсессивно-фобической симптоматикой, которая получила условное название: «Терапия поведением».
В основу системы лег факт, что при психогенных и психосоматических заболеваниях обнаруживаются конкретные свойства поведения, которые закономерно приводят к данному заболеванию и без которых возникновение, становление и развитие этого заболевания затруднительно или невозможно.
Суть Терапии поведением в выявлении и ликвидации тех. свойств поведения человека, которые обусловливают болезнь и без которых она вылечивается или становится доступной обычной терапии.
Терапия поведением оказалась не только средством лечения, но и способом комплексного исследования человека (личности, ее поведения, общения, мотивов), средством практической проверки гипотез и результатов исследования.
В процессе разработки и использования Терапии поведением последовательно выявлялись сначала особенности поведения, обуславливавшие формирование синдромов, потом - нозологических[118] форм (неврозов, психосоматических заболеваний, алкоголизма). Затем обнаружили себя способы поведения, приводящие к задержке нравственнопсихологического развития - к парциальному[119] и, редко, тотальному[120] инфантилизму. Наконец явными стали поведенческие стратегии, неотвратимо ведущие к болезни вообще.
Подтвердилось, что в основе болезней «на нервной почве» лежит скрытая депрессия (4).
Встали следующие вопросы.
1. У кого эта депрессия возникает?
2. У кого из двигателя, побуждающего к развитию, превращается в разрушительную силу?
3. Кто, в этом случае, не умеет воспользоваться помощью медицины и вылечиться? А таких от 30 до 50% среди пациентов врачей всех специальностей в поликлинике (17).
Ответы на эти вопросы были получены в процессе Терапии поведением и привели к весьма важному выводу.
Все мои пациенты жили, как дети, под чужую ответственность. Как дети некритично повторяли не ими придуманные жизненные стили и правила. Сами о себе не заботились, но привычно ждали заботы о себе ото всех.
Всех их объединяла нетворческая, безынициативная, пассивно-потребительская, в конечном счете, детская, или иными словами - ИНФАНТИЛЬНАЯ ЖИЗНЕННАЯ ПОЗИЦИЯ (14,15).
Терапия поведением подтвердила гипотезу, что даже частичное освоение активной жизненной позиции не на словах, а практически делало человека доступным терапии, приводило к улучшению состояния и в ряде случаев к выздоровлению.
Так при лечении неврозов достигалось не только клиническое выздоровление, дезактуализация и разрешение типичных для этого человека жизненных конфликтов, но и во многих случаях человек созревал в инициативную ответственную личность.
Так люди с длительной гипертонической или ишемической болезнями и в преклонном возрасте достигали ремиссий[121].
Впечатляющим было излечение от бесплодия или привычного выкидыша у сензитивных[122], наглядно впечатлительных женщин.
Поначалу удивляло прекращение без всякого участия врача пьянства мужей у вылечившихся от истерического невроза женщин.
Выявление и коррекция этой нетворческой позиции в референтной для подростка группе[123], у значимых для него воспитателей и родителей, у него самого устраняло помехи развитию его творческих способностей.
Теперь Терапия поведением поставила новые вопросы.
1. О методах диагностики у больных и здоровых патогенного, нетворческого поведения.
2. Об общих и частных принципах построения поведения саногенного.
Но особо значимым оказался целый круг вопросов О МОТИВАЦИИ (16), как патогенного, так и саногенного поведения, а в работе с подростками - о мотивации инициативы, творчества. Именно эти вопросы оказались наиболее продуктивными.
Выяснился, например, казавшийся невероятным факт, что ПОЛЕЗНОЕ ДЛЯ ЗДОРОВЬЯ ПОВЕДЕНИЕ сплошь и рядом ОТВЕРГАЕТСЯ! Будто человек себе враг?!
В работе с подростками оказалось, что РОДИТЕЛИ, на словах искренне побуждающие детей к инициативному творчеству, на деле, в поминутных своих реакциях, и, не замечая того, ПУГАЮТСЯ САМОБЫТНОСТИ ДЕТЕЙ. Иногда воспринимают своеобразие подростков как надругательство над своими святынями, как крамолу, а порою даже как ненормальность. Так, вовсе того не желая, родители тормозят становление и развитие творческой индивидуальности своих отпрысков.
ДЕТИ в 11-14 лет, сознательно отстаивающие независимость ото всех и вся, в то же время на неосознанно-эмоциональном уровне совершенно ЗАПРОГРАММИРОВАННО ОСУЩЕСТВЛЯЮТ те самые УСТАНОВКИ старших, ПРОТИВ КОТОРЫХ якобы искренне ПРОТЕСТУЮТ. Сами, отказываясь от действительного творчества, они, не замечая того, невольно подменяют его бессодержательной имитацией.
Подтвердился тезис А.Д. Зурабашвили о том, что человек не «Номо sapiens» - разумный, но «Номо moralis» -нравственный и что в этом его специфика (5,6).
Независимо от нашего сознательного произвола наше поведение, переживание, любая активность нашего организма регулируется не осознанным разумом, а скрытым от сознания нравственным чувством (15).
Что такое это самое - нравственное чувство[124]?
Будучи с одной стороны,
- инструментом, осуществлявшим зависимость жизнедеятельности человека и его организма от нужд, чувств, интересов, ценностей и норм других людей, общества,
нравственное чувство, с другой стороны, является
- регулятором энергетического обеспечения переживания, поведения человека и любой активности его организма.
Оказалось, что каким бы практически выгодным ни выглядело поведение, если оно грозит привести к результатам, противоречащим нравственному чувству, то такое поведение эмоционально тормозится.
Даже, казалось бы, практически вредное поведение, сулящее результаты, соответствующие нравственному чувству, энергично эмоционально поддерживается и легко осуществляется.
Попытки «поведенчески» влиять на нравственное чувство обнаруживают, что трудность не столько в его осознании, но в том, что оно зависит не от влияний разума, волевых решений, а от отношения к предмету чувства актуальной или прошлой - формировавшей человека - референтной для него группы.
Нравственное чувство формируется в своей основе уже в досознательном детстве, но доступно социальному влиянию, развиваясь всю жизнь.
Изменение характера референтной группы или ценностей и норм в прошлой группе создавало условия, побуждавшие к изменению нравственных установок.
Формирование личности, то есть и неосознанного нравственного чувства, происходит в процессе активного сознательного и неосознанного выбора и освоения той или иной культуры (7)[125].
Как человек сформирует себя, зависит, с одной стороны, от того,
- что ему предлагается, с другой - от того,
-что и как он умеет выбирать!
Повторю: то, как человек сформирует себя, зависит не только от того, что ему предлагается, но, во-первых, от того, как он умеет выбирать!
Именно поэтому подавление инициативы (а с нею и навыка выбирать), особенно в детстве, делает освоение культуры, формирование зрелого нравственного чувства вообще невозможным!
Оставляет человека невключенным в свою общественную среду[126](9), одиноким среди людей, отгороженным от них, «дрессированным Маугли»[127] (16).
Это предопределяет неприспособленность, беспомощность и болезнь.
Но человек в своем самостроительстве зависим и от того, что ему предлагается.
Таким образом, отсутствие в обществе культа инициативы, отсутствие культа индивидуальности (разработанного не в лозунгах, но в мелочах осуществления) и, тем более, страх всякого «яканья», делает такое общество антагонистичным человеку, а человека оставляет инфантильным, обиженным на людей, на общество, потребителем, не участвующим в общественном процессе.
Страх инициативы затрудняет и научное творчество, всякую непоказную творческую активность, делает невозможным формирование активной жизненной позиции.
Тогда низок или против себя направлен энергетический потенциал каждого, низок или разрушителен и суммарный потенциал такого общества.
Так Терапия поведением актуализировала вопрос о тех социокультуральных нравственных стереотипах, которые, объективно существуя в формирующей нравственное чувство человека среде, обуславливают ту или иную конкретную направленность его нравственных установок.
Так решение вопросов мотивации поведения актуализировало и совершенно по-новому повернуло проблему об общественных условиях, продуцирующих болезнь и делающих невозможным ее излечение.
По-иному встал вопрос и об условиях формирования инициативной творческой личности.
Так в системе «ПАЦИЕНТ - ЕГО ОБСТОЯТЕЛЬСТВА - ВРАЧ» внимание к пациенту вернуло к обстоятельствам (со-циокультуральным) и потребовало сменить социальную позицию врача-терапевта на позицию врача-гигиениста.
В этой позиции и ведется дальнейшее исследование.
«Каждый из нас виноват уже тем, что живет, и нет такого великого мыслителя, нет такого благодетеля человечества, который в силу пользы, им приносимой, мог бы надеяться на то, что имеет право жить...» (И.С. Тургенев. Накануне.) - так относилась к своей и чужой жизни молодая русская женщина, религиозная дворянка на середине прошедшего века.
Из частного письма.
Большинству человеческих культур сотни и тысячи лет.
Они нередко вовсе не сосредоточены на интересах отдельного человека, вовсе не гуманистичны. Многие - в противоречии с реальными интересами людей. Многие неприемлемы в современных условиях.
Нередко свойственные этим культурам нравственные стереотипы поведения и переживания препятствуют человеческому самовыражению, самоосуществлению, развитию.
Во внутриличностном плане они делают невозможным полноценное самопонимание. А без понимания себя становится затруднительным и удовлетворение всего круга потребностей людей.
В социальном плане эти стереотипы становятся препятствием осуществлению задач общественного здоровья и всякого строительства.
Выявить эти социокультуральные нравственные стереотипы и обнаружить, какие из них, отвергнутые или не отвергнутые на словах, реально существуют в наших отношениях, нравах, традициях, укладах, неосознанные передаются от бабки к внучке, заражают нас, пронизывая любимые нами произведения искусства, «впитываются с молоком матери», выявить такие стереотипы кажется мне общественно важной задачей.
Назову здесь некоторые из тех неотрефлексированных (неосознанных обществом) и неизжитых нравственных стереотипов, которые в процессе Терапии поведением обнаруживались как особо трудно одолеваемые препятствия лечению и здоровью.
Проклятие женской инициативы, женского желания, женского несанкционированного мужчиной выбора, воплощено уже в Ветхом завете изгнанием из рая в наказание за «грехопадение» - за самовольное, вопреки божественному запрету срывание яблока с древа познания Добра и Зла, то есть в наказание за инициативу Евы.
В Новом завете проклятие женской инициативы закреплено мифом о «непорочном» зачатии, которым нормальное, по инициативе женщины, по ее любви зачатие опорочено. Вместе с тем опорочен любой женский выбор, само поползновение женщины быть участницей.
Снова опорочена инициатива женщины.
Наши сестры и дочки уже девочками воспитываются обвиненные в будущей, как бы природой предопределенной, асоциальности - «греховности».
Разделив этот, без критики принятый, взгляд, сама девочка-подросток заранее с настороженностью, со стыдом и брезгливостью вынуждена относиться к своей еще только формирующейся женственности, к своим влечениям. Оставляя эти неназванные влечения непонятыми ею, она делает их энергетическим содержанием будущих страхов, навязчивостей, основой и почвой психосоматических заболеваний.
Отказавшись от своих смутных влечений, от собственных выборов, но, выбрав пресловутую «чистоту» безучастия, будущая женщина ждет непременной платы за свою жертву -жертвой со стороны мужчины и общества.
Отвергнутая, стыдящаяся себя, своих импульсов, чувств, желаний, своей свободы, а в результате, уже и не сознающая никаких своих нужд, женщина растит детей.
Жертвенно забывшая себя женщина растит не доверяющих себе, так же, как и она, стыдящихся себя, сыновей и дочек. Растит людей, живущих в тайном или явном убеждении, что «человек грязен по природе своей».
Отвергнутая женщина принуждает всех нас к сокрытию своих истинных, первых и навсегда остающихся неведомыми побуждений - к самоотречению.
Не доверяя себе, мы тогда боимся себя понимать - не умеем понимать и друг друга. Суетимся во взаимном недоверии и взаимной настороженности.
Самоотверженное отношение к себе матери определяет теперь уже самоотвергание и всех нас - ее детей.
Стеснив сами свою свободу, мы приписываем это стеснение «воспитанию», «обстоятельствам», «миру». И копим агрессию против всего мира и себя, как его части.
Дочери тогда остаются дарящими или продающими себя «мадоннами»... Чувствуют себя непонятыми, неоцененными, обманутыми в ожиданиях страдалицами.
Дочери отвергнувшей себя мамы обижены на жизнь или ждут, обесценив земное существование, платы за жертву от людей и на том свете.
Дочери остаются подобием предметов для чужого пользования.
Сыновья, никем теперь не выбираемые (некому выбирать!) и никому ненужные, компенсируют неуверенность в себе потребительским, ложно галантным, снисходительным отношением к женщине, как к существу низшему, мешающему им (сыновьям) осуществлять свой «высокий замысел».
Обесценив женщину, мужчина стал невыбранным, ненужным как мужчина, непризнанным.
Сниженное отношение к женщине рождает сниженное отношение к сексуальности.
Отвергнутая на уровне духа сексуальность возвращается к нам наваждением похоти. Неудовлетворенностью, несостоятельностью, болезни всех в семье.
Мужчины спиваются, агрессивно самоутверждаются. Плохо всем.
Проклятие женщины стало тем смешением языков, после которого люди перестали понимать друг друга. Разделились на «женщин» и «мужчин». На «тело» и «дух». Стали усматривать в другом не такого же человека.
Проклятие женщины стало ни чем иным, как проклятием поступка, инициативы, чувства.
Она - следствие предыдущего стереотипа - отвергания инициативы женщины.
За человека как за воплощение Духа принимается теперь мужчина.
Уважаемыми становятся только качества, свойственные, во-первых, мужчине, или качества, полезные для него: ум, деловые навыки, кокетство, собственничество, деторождение...
Мужчина уважает только себя, а женщину втайне или явно ощущает существом второго сорта.
Разделив и это отношение, женщина превратила теперь эмансипацию не в освобождение от проклятия, а в доказательство, что истинный мужчина, то есть человек - она. А мужчина - «баба».
Чем более ее «мужская» активность, тем более и безнадежнее ее потаенная или вовсе неосознаваемая неудовлетворенность без перспективы удовлетворения на этом пути, тем разочарованнее она.
«Куда девались настоящие мужчины?!» - отказавшаяся от себя женщина доказала себе, что и мужчин нет.
Дальше те и другие, потеряв друг друга, потеряют вместе с собой и жизненные смыслы.
В новом, «женском», исполнении мужские свойства теряют свой приспособительный смысл. Они демонстрируются, накапливаются, доказываются, но ни для чего не используются, никому не служат, никого не берегут.
Ум перестает быть средством и залогом счастья, он становится предметом соревнования.
Вкус становится предметом торга, а не средством выбора.
Обесценив реальных мужчин, теперь уже женщина лишается возможности быть выбранной, признанной - любимой. Ощущает себя незащищенной, ненужной, теряет жизненные смыслы.
Сняв с себя ответственность за так одураченную женщину, мужчина живет, как в сказке «О рыбаке и рыбке», эксплуатирующим во вред себе ее глупость дитятей. Предоставляет ей возможность самостоятельно оказываться «у разбитого корыта».
Воспитанные в таких семьях мальчики феминизируются. То есть ни за кого не отвечают. Живут под ответственность мам, жен и чужих предписаний. Вечные «мальчики» кокетничают мужскими свойствами.
Девочки - самоутверждаются, обесценивая в своих глазах всех. Живут в ненавидимом ими мире. Без благодарности убегают от всех, кто им нужен. И остаются с теми безразличными для них, кто, желая ими пользоваться как вещами, не мешает им самих себя уничтожать.
Рушатся уже их семьи. Корежатся характеры уже их детей.
«Дети расплачиваются за ошибки родителей в четвертом колене»[128].
Наркомании и алкоголизм у детей из этих семей, прожигание жизни, самоубийства - только часть из последствий.
Дети, женщины и мужчины болеют.
Закономерным следствием двух предыдущих подходов оказывается отвергание человеческого эгоизма, страх эгоизма.
Оклеветанный, спутанный со звериным - волчьим эгоизм человека стал жупелом.
Надо напомнить, что волк - опасен для людей. В своей стае он не уничтожает природу, бережет волчицу, бережет стаю! Добр для своей стаи.
Страх человеческого эгоизма - сам следствие отвергания женщины, тела, инициативы имеет следствием страх своих желаний; импульсов, своего неосознанного мира чувств, своего вкуса, своих выборов, своих поступков.
Страх себя оборачивается страхом чужой непохожести.
Этот страх распространяется на других людей, затрудняет отношения доверия, дружбы, признания.
Страх затрудняет взаимопонимание, мешает любить, ощущать себя любимым, затрудняет непредвзято познавать себя и другого - познавать человека.
Его проявлением становится тенденциозное подавление и своей, и других инициативы, страх выбирать и чувствовать себя выбранным. Последний означает невозможность любить и ощущать себя любимым.
Отвергание себя значит отвергание другого.
Важно, что, не сознавая этого отвергания, не зная его причин, то есть не имея ключей к нему, мы в состоянии только имитировать любовь. Или осуществлять любовь только украдкой даже от себя, не подозревая о том, без благодарности за этот дар.
Только выявив и преодолев нравственный запрет любить себя, можно дожить до самоприятия, а тогда и до приятия другого - до любви к нему.
О других последствиях страха инициативы, отсутствия культа инициативы я уже говорил и скажу ниже (см. пункт 9).
Только понимание человеком себя как представителя Человечества снимает страх перед собой и другими. Избавляет от страха перед человеческим эгоизмом.
Ведь в действительности-то человеческий эгоизм требует от нас сберечь планету. Сберечь природу. Сберечь Род человеческий, Родину, «малую родину». Сберечь свой дом, свою семью, своих любимых, своих друзей, своих детей.
Эгоизм же помогает нам и врага не бояться. Ведь будучи эгоистом, ты ясно ощущаешь себя и хорошо чувствуешь, что враг - тоже человек, как и ты.
«Возлюби ближнего, как самого себя!» начинается с решимости возлюбить, принять, а не бояться себя самого.
При таком подходе - на человека и он сам на себя смотрят не как на цель общества, но как на его средство. Как на хороший или плохой инструмент. Ценят (за пользу, им приносимую, или за качества, могущие быть полезными), а не любят.
Тогда нужда в другом человеке, в людях, в себе не осознается. Не осуществляется непосредственно - ни за что, а требует обоснования пользой, достоинствами.
Не найдя обоснований, мы принужденно отказываемся от себя и от тех, без кого не можем сохраниться собой. Дети - от родителей. Супруги - друг от друга. Отказываемся от памяти, от «неполезных» чувств, от «сумасшедших идей» и от трудных новых состояний. Как в детской игре в «съедобное - несъедобное», отказываемся от всего несладкого.
В столкновении ощущаемых фактов со знаемыми, логически обоснованными, привычными догмами мы тогда предпочитаем догмы.
Игнорируем факты, чувства, предчувствия. Остаемся в мире упрощенных детских представлений.
Желая казаться себе неэгоистичными, «набить себе цену», мы тенденциозно, хоть и неосознанно, неблагодарно не помним, что берем у других. Помним только свои траты.
Отказываемся от необходимых чувств по принципу: «А за что его любить?», «За что меня любить?», «За что любить этот мир, эту жизнь, наконец?».
«Что мне дал мир или зачем я миру?!»
«Если жизнь ради жизни нам дана, то и жить не стоит!» (Л.H. Толстой. Крейцерова соната).
Не умея ответить на только что названные и другие, адресованные вкусу вопросы, мы, принужденные «логикой», отказываемся от любви к тем, без кого не можем сохраниться собой. Отказываемся от себя, от мира, от жизни!
«Христос терпел и нам велел!» - утверждение этого, превратно понятого лозунга оказалось следующим стереотипом, запрещающим естественность и здоровье. Хотя ни страдание, ни очищение никогда не были у Христа самоцелью. Он шел к людям!
Женщине, а с нею всему роду людскому, обрекшим себя на самоотречение, всем нам взамен жизни оставляется только страдать, терпеть. Оставляется гордиться страданием и ждать награды за муку. Мы научились в самой неудовлетворенности мазохистски черпать удовлетворение.
«Страданием все оправдывается!»
За отказ от себя, от эгоизма нам предлагается гордость страданием, которое «оправдает»! Будто мы при рождении осуждены и виноваты.
Насколько жестоко обвиненным надо ощущать себя, чтобы, ради оправдания, отказаться от всего другого нужного!
«Страданием все оправдывается!»
Культ страдания оставляет о счастье только мечтать, но на корню тормозить любую свою активность, которая могла бы привести к осуществлению мечты.
Мечтать можно, быть счастливым - нельзя!
Даже чувствование, а тем более действия, которые могли бы привести к счастью, предощущаютс я безнравственными. Будто осуществление мечты лишит всяких стимулов к развитию.
«Заразить можно только тем, что имеешь!»
Несчастливый заражает несчастьем как жизненным стилем.
Мы охотно притворяемся счастливыми, но не умеем, боимся ими быть.
К страдающему человеку мы относимся с уважением (о «профессиональных страдальцах» уже писал А.М. Горький). К счастливому - настороженно.
Культ страдания делает недостойным счастье, а с ним и здоровье.
Здоровый подозревается в тупом равнодушии.
Страдающий и больной уважаем и чуть только не идеал для подражания.
Это отношение обесценивает и то и другое. Приводит к не интересующейся ни реальностью, ни живым человеком, нарочитой или фанатичной псевдодуховности. Мы ученически посещаем театры и филармонии, колесим по заграницам, ведем непременные разговоры о смысле бытия и искусства с другими эстетами, только, чтобы не остановиться и, паче чаянья, не встретиться с одиночеством чужой или собственной души.
Ставя «дух» выше «тела», это отношение обесценивает реальных живых людей, жизнь вообще. Побуждает относиться к повседневности в лучшем случае, как к материалу, а чаще, как к помехе.
Такая «духовность» только кажется противоположностью откровенно бездуховному, а значит энергетически сниженному, выхолощенному прагматизму (то. смыкается с оценочным подходом к человеку). Результат их один.
Как и циничный прагматик, который игнорирует свою специфику «Homo moralis» (существа, чьей средой являются не вещи и уже, конечно, не только природа, но, во-первых, человеческое общество с его историей), так и носитель такой «одухотворенности» игнорирует себя как человека (средой которого является другой человек, а главной нуждой, знает он об этом или нет, является нужда в этом другом, в заботе о другом живом, а не выдуманном человеке).
Неудовлетворение этой нужды - быть нужным - идет вразрез с нравственным чувством, тормозит все прочие активности, оставляя быть имитатором.
Часто эта неудовлетворенность подхлестывает отвлекающую активность. А погоня за второстепенными (не смыслобразующими) ценностями, снижает, в конечном счете, энергетический уровень отдельной личности и целых обществ, пренебрегающих этой человеческой особенностью - быть человеком.
Собственно, по-человечески бессмысленный прагматизм - следствие и оборотная сторона этого подхода.
Оно побуждает к участию в том, что кажется общественно необходимым, но нередко остается безразличным лично тебе или даже чуждым.
В этом противопоставлении мы нередко отказываемся от выбора своего, необходимого, якобы менее престижного с «общественной» точки зрения. По сути, в этом отношении кроется глубокое презрение и, поэтому, недоверие к своему обществу, которое мнится тупо враждебным своим участникам и тебе лично.
Так отказываются от своего дела, от своих друзей, от любимых. «Осчастливливают» собой чужих и ненужных. Смердят на нелюбимой работе и ожидают наград (опять наград!) за жертву.
Жертвы же такие редко бывают кому-то в счастье и благодарности не вызывают!
Вот и получается пресловутое: «За мое-то добро мне же злом заплатили!»
Заразить можно только тем, что имеешь!
Самоотречение рождает самоотречение. Ложь рождает ложь.
Обесценивая быт, это отношение обесценивает семью, материнство, домашние дела. Лишая их ранга общественно значимых, обесценивает все «женские дела».
Тогда женщина отказывается от быта. Или, чувствуя его своим проклятием, устает в нем, разрушается. Чтобы сохраниться, уходит в менее нужные ей, но престижные «общественные» дела.
В иных случаях, напротив, вытесняет мужчину из быта совсем.
Демонстрирует тогда ему его зависимость, беспомощность. Самоутверждаясь, отказывает ему в признании его производственных дел. Отказывает ему в сексуальном признании.
Вообще противопоставление одних планов существования человека другим и снижение значимости тех или других определяет постоянный взаимоотвергающий конфликт всех со всеми.
Об этом стереотипе, о последствиях пренебрежения к индивидуальнейшему в каждом и в самом себе, о результатах страха инициативы, утверждающих безличие, мы говорили до начала перечисления всех изучаемых стереотипов.
Уже говорилось, что это следствие отвергания человеческого эгоизма и культа самоотречения.
Страх инициативы весьма затрудняет всякое, в том числе и научное, творчество, затрудняет всякий прогресс, всякую действительно не показную общественную активность.
Работая по программе «Развитие творческих способностей подростков», мы попытались узнать, как влияют изучаемые нравственные стереотипы на характер общения в группах, от которых, как нам кажется, раскрепощение или подавление творческих способностей подростка зависит во-первых.
Вот эти группы.
I. Родительская семья.
II. Воспитатели (в нашем случае рассматривались преподаватели, работавшие с детьми).
III. Сверстники (здесь - товарищи, участники программы).
В процессе сотрудничества психотерапевтов со всеми этими группами выяснилось следующее.
1. Существенным, значимым, «человеческим» и здесь еще больше, чем у взрослых, воспринимается поведение и переживание, специфическое для мужчины или полезное ему.
Девочки в школе творчества ощущают несколько пренебрежительное отношение к себе мальчиков и снисходительное старших и вынуждены самоутверждаться как могут.
Иногда и мальчики, подавленные самоутверждающимися мамами тоже пытаются самоутвердиться, демонстрируя способности, но не реализуя их для решения поставленных задач. Их тогда интересует только похвала, а не решение практических вопросов.
2. Специфически женское поведение в группах остается либо необозначенным - игнорируется, либо отвергается, как помеха в работе, либо снисходительно терпится, как ущербное, сниженное. То же в особенности касается «женского» способа переживать и думать.
3. В группах поддерживается наглядно целесообразное, предсказуемое, изначально защищенное от нового, неизвестного поведение.
Новое тогда имитируется, механически комбинируется из элементов известного.
Отвергается эмоциональное, непредсказуемое, нелогичное, не имеющее заведомо понятных связей с непосредственными целями.
Неимитируемое, действительно непредсказуемое, интуитивное, инициативное поведение или пугает и отвергается как дезорганизующее или не замечается, обесценивается безразличием.
4. Незнаемый, не изучаемый, непонимаемый конфликт «мужского» и «женского» приводит к затруднению реализации и того и другого. Обесценивает и то и другое. Ведет к последующей бессодержательной имитации предварительно подавленных свойств. К стремлению казаться, а не быть.
Уже говорилось, что девочки тогда демонстрируют мужские свойства, а мальчики подменяют содержательное поведение тоже демонстрацией навыков и возможностей. И те, и другие, увлеченные демонстрацией, не интересуются выявлением и реализацией своих свойств и талантов.
Дезорганизующей оказывается не эмоциональность по отношению к разуму, а демонстративность, имитация по отношению к содержательному переживанию и поведению в группе и с самим собой.
5. Конфликт «мужского» и «женского» приводит к конфликту «эмоционального» и «разумного».
Разум используется, чтобы проигнорировать или попытаться подавить эмоции.
Не подвластные контролю эмоциональные процессы, часто просто незнаемые, тогда дезорганизуют не только сотрудническое общение и коллективное мышление, но и индивидуальную мыслительную работу.
Если вспомнить, что взаимоотношения с самим собой у человека строятся, как диалог актуальных импульсов с отношением к ним «прошлого общества» (воспитателей, родителей, сверстников, формировавших наше нравственное чувство), то станет ясно, что под влиянием обсуждаемых стереотипов инициатива подростка подавляется уже неосознанным самоконтролем «изнутри».
Таким образом, влияние изучаемых нравственных стереотипов, особенно когда они не осознаны, приводит к тому, что во всех группах девичье творчество просто игнорируется, не осознается, для него нет знаков - нет языка.
Игнорируемое эмоциональное, в особенности неосознанные сексуальные переживания и проявления дезорганизуют и общение, и совместную деятельность и индивидуальное творчество подростков. Иногда приводит их к ощущению «отупения», полной несостоятельности.
Много времени и сил уходит у подростков на демонстрацию состоятельности, самоутверждение в чужих и своих глазах, на «кураж», в ущерб содержательному движению.
Некоторые вместо того, чтобы тренировать свое умение наблюдать, изучать себя и подчинять свое поведение практическим задачам, подчиняют себя часто неосознанной «цели» произвести хорошее впечатление на окружающих и на себя самих. Они тренируют себя (а значит и свой мозг) в умении замечать только то в себе, что требует похвалы, и способность не замечать и не понимать, не знать ничего о себе, что могло бы позволить порицание. Демонстрируя себе и другим только видимость успешности, они с каждым днем все больше и больше тренируют все свои подвластные сознательному контролю инструменты восприятия и переработки информации (и свой мозг) в этой способности не замечать, не знать и не понимать ничего реально происходящего, что могло бы навлечь на них осуждение. Разучиваются замечать и понимать реальность. Вся их сознательная психика обслуживает одну задачу: приятным для себя образом обмануть себя и других, выпросить или вытребовать такой обман у всех. Любая правда становится для их психики угрозой.
Неудачи в доказательстве самим себе своей состоятельности приводят подростков к потере интереса к деятельности (творчеству), к отказу от нее.
Любые две тенденции в группе и внутри личности, оказываясь в противоречии, не потенцировали друг друга, но, конфликтуя, взаимоподавлялись.
Именно на снятие этих антагонизмов в результате актуализации вышеописанного социального конфликта и была направлена работа психотерапевтов во всех группах.
Верь в великую силу любви!..
Свято верь в ее крест побеждающий,
В ее свет, лучезарно спасающий Мир, погрязший в грязи и крови...
С. Надсон
«Homo hominis lupus est![129]»
Общество - враждебно человеку, а человек - враждебен обществу» - именно этот стереотип оказался особо значимым для меня. Именно в молчаливой полемике с ним утверждался мой подход к терапии и решению проблем психогигиены общения.
Нерадикальный, симптоматический характер терапии, тенденция «прикрыть», «спрятать», «замазать», а не выявить и разрешить приводящий к болезни конфликт, терапевтический пессимизм - все эти беды, по моему мнению, неотвратимо проистекают именно из этого неосознанного нравственного мировосприятия.
В подходе к преодолению трудностей общения в семье, в быту, на работе, в отношениях с самим собой этот стереотип порождает либо ничем не обоснованные призывы «жить дружно», либо проявляется выхолощенным прагматизмом, тенденцией вооружить всех против всех, защитить всех ото всех.
Активный терапевтический подход, который я осуществляю, всегда оказывался в противоречии с традиционными ожиданиями как врачей, направляющих к нам пациентов, так и самих пациентов.
Врачи настраивали пациента на успокаивающий, отвлекающий, симптоматический характер психотерапии, рассчитанный на сиюминутный эффект, замазывающий патогенный конфликт.
Издерганные долгим бесполезным хождением по врачам, пациенты тоже претендовали на заласкивание, опеку, справки, облегчение производственных и бытовых условий. Ждали подчинения здоровых окружающих своим претензиям больных. Рассчитывали на помощь медицины в разрешении жизненных трудностей(1), на помощь «отвлечься от них, забыть».
Теми и другими трудности воспринимались неодолимыми.
Для тех и для других психотерапевт представлялся заменой наркотику.
В начале нашей работы по курсу «Развитие творческих способностей подростков» того же ждали от психотерапевтов и преподаватели, и родители, и подростки. Ждали обучению гетеро и аутоманипулированию, самоподавлению, «борьбе с собой».
Попытка понять происхождение и анализ описанного противоречия помогли выявить и уяснить содержание и сущность этого нравственного стереотипа и привели к выводам, еще раз убедившим в верности подхода Терапия поведением.
Традиционная медицина, психотерапия и подход к пониманию проблем общения складывались и развивались в условиях обществ классовых антагонизмов.
В соответствии с корпоративистскими (3) установками[130], определяющими отношения в этих обществах, общество воспринималось враждебным человеку, а человек - враждебным обществу.
Homo hominis lupus est! Другой - не подобен тебе. Общество, мир - не творец каждого и всех нас, а чуждая, враждебная тебе стихия.
Этим отношением и определялась терапевтическая задача. Вырвать человека из враждебных ему условий. Защитить, оберечь, в искусственных охранительных условиях подлечить. С тем, чтобы затем бросить обратно во враждебный, травмирующий человека мир.
Врач при этом мнился не представителем «злого» общества, а «добрым», в противовес обществу, опекуном.
Откуда взялась его доброта?! Кого за нее благодарить?! Неизвестно!
В психотерапии такой подход обусловливает:
- симптоматическую ориентацию,
- отвлечение от конфликта,
- терапевтический пессимизм,
- молчаливую поддержку антиобщественных установок пациента.
Врач, с одной стороны, себя с пациентом идентифицирует. С другой - преследует, иногда и несознательно, меркантильные цели. Избегает продуктивного, необходимого для эффективной терапии, конфликта с пациентом. Стремится ему понравиться, а не быть полезным. Оказывается тайным эксплуататором пациента, стремящимся его использовать.
В подходе к применению и разрешению трудностей общения корпоративистская направленность требует вооружить всех против всех. Обучить, не использовать всех для себя и себя для всех, но обороняться, защищаться ото всех.
«Для себя» тогда предполагает - «против другого». Тем самым, чем полнее успех, тем напряженнее конфликт всех со всеми.
Этот подход ориентирует не на помощь, поддержку в освоении человеком своей человеческой среды - не на поиск путей включенности (9,10) в нее (человеческую среду), а на обучение внешней атрибутике общения, приемам поведения часто бессодержательным[131].
Отвергнутый на словах, этот корпоративистский подход пронизывает ожидания, отношения пациента, врача, психолога и теперь.
Непременным, определяющим отличием осуществляемой мной терапии и отношения к решению проблем общения является коллективистский по сути[132](3) подход.
Пациент и врач предполагаются равноответственными (и только потому, равноправными!) представителями одного общества.
Доброта врача сначала - плод, результат, гражданское поручение вырастившего его общества, а только потом - его личная заслуга.
Пациент - дитя того же общества.
Его конфликт - не результат антагонистической чуждости интересов его и общества.
Этот конфликт - следствие недостаточной включенности человека в свою общественную среду, недостаточного освоения общества, как своего. Конфликт (непродуктивный) - результат нравственной незрелости, инфантилизма, позиции потребителя, а не хозяина в своем обществе.
Этот конфликт - следствие недостаточной включенности.
Из такого понимания вытекают и иные задачи психогигиениста и психотерапевта.
Первая из них: не обучать инфантильного, изображать взрослое поведение, а побудить его заметить новую для него человеческую реальность, в которой он живет. То есть способствовать его нравственному взрослению (14,15).
Способствовать освоению им своих общественных обстоятельств в качестве внутреннего регулятора переживания и поведения (а не внешнего препятствия). Способствовать его включенности в свою общественную среду.
Такая задача диктует не «замазывать» существующий конфликт, а искать способ его разрешения на уже названном пути - освоения необходимости интересов других людей как своих.
Тогда задача врача не угодить пациенту, а заботиться о его выздоровлении.
Задача пациента - не ждать опеки, а заботиться о себе -сотрудничать.
В психотерапии это ставит в основу патогенетическую направленность терапии, а симптоматическую делает вспомогательной.
Как в сельском хозяйстве и промышленности нужен не сиюминутный эффект за счет завтрашнего разорения, а успех, обеспечивающий и гарантирующий завтрашнюю еще большую эффективность, так и при этом подходе задача - не сегодняшняя временная удача, а устранение причин болезни и выздоровление.
Тем, что причины болезни видятся в самом пациенте, а их устранение зависит от его произвола, определяется и терапевтический оптимизм, и активность этого подхода.
В понимании и устранении трудностей общения коллективистский, по сути, подход видит решение проблем в умении вникнуть и разделить интересы другого, принять их необходимость. В умении выбирать из двух своих (за себя и за другого) тенденций, а не из своих и чужих.
Подход ставит задачей: не обучать штампам, а помочь научиться, достаточно глубоко ориентироваться в собственных и чужих, равно необходимых мотивах. Поступок человек найдет сам!
Этот подход понимает человеческий эгоизм, как эгоизм «homo moralis» (6), а не зверя в отношении людей.
Главной заботой человека как человека является забота о своей среде, то есть об обществе, другом человеке. В этом и человеческий эгоизм и человеческая доброта.
Эмоция, посланная в мир, возвращается многократно усиленной эмоциональным откликом всех, кого она затронула. «Откликается, как кликнешь!» Это ощущается или прогнозируется.
Осуществление себя, враждебное миру людей, то есть разрушающее среду обитания - не эгоизм homo moralis, а проявление человеческой недосформированности, невключенности в свою среду.
При обсуждаемом подходе врач никогда не кооперируется с пациентом против его общества (то есть против него самого).
Никогда врач не становится сторонником притязаний пациента, противопоставляющих того миру в «комплексе различия»[133] (8,11,14). Не становится «подливающим масла в огонь», молчаливым пособником непродуктивного конфликта.
Продуктивные же конфликты разрешать - это личная и гражданская забота самого пациента, а не медицинская -врача.
Тогда врач лечит пациента в действительном смысле слова. Помогает тому стать состоятельнее, а не «справки дает», не прикрывает терапевтическую несостоятельность подкупающей опекой и подачками за счет общества и государства.
Осуществление себя, враждебное миру людей, то есть разрушающее среду обитания - не эгоизм homo moralis, а проявление человеческой недосформированности, невключенности в свою среду.
В работе с подростками этот подход не требовал вооружения инфантильного, не признающего себя человека
способами самоподавления, «отвлечения», «борьбы» со своими «недостатками», подавления «плохих» свойств ради «хороших».
Мы пытались поддержать самоуважение, самопризнание подростка, отношение к себе, к «мелочам» своего внутреннего мира как к особой ценности и цели общества, цели существования, бытия.
Пестовалось бережное отношение к любому проявлению индивидуальнейшего.
Поддерживалось использование любого внутреннего противоречия для развития, для перехода на новый уровень, творчески снимавший противоречие.
Поддерживался навык «использовать любое свойство, любой «недостаток» как достоинство».
Я считаю, что вековечное отношение к обществу, как враждебному человеку институту, часто отвергнутое на уровне слов, тем не менее бытует у нас как детский негативизм на уровне неосознанного нравственного чувства.
У врача это проявляется тем, что он мнит себя представителем наиболее доброй профессии, добрее своего общества, родных, близких, сотрудников пациента.
У психологов - когда они, принимая сторону то пациента, то общественных институтов, ищут не средств сотрудничества и взаимной поддержки теми друг друга, а традиционно заботятся о способах их взаимного давления, принуждения, использования, ущемляющего интересы «противника». Поддерживают и провоцируют антагонизм тех и других [134](8).
У пациентов этот корпоративистский нравственный стереотип проявляется стремлением защищаться ото всех. Самоутвердиться за счет других, «победить», подчинить мир: то есть усилить его сопротивление.
Этот стереотип проявляется инфантильным, потребительским, разрушающим отношением к миру. Мир воспринимается как нянька, хозяин раба, нелюбимый воспитатель, или... враг.
«Верь в великую силу любви!..
Свято верь в ее крест побеждающий,
В ее свет, лучезарно спасающий
Мир, погрязший в грязи и крови...»
На взгляд человека, оторвавшего себя от реальных переживаний и отношений живых, стремящихся быть нужными друг другу людей, на поверхностный взгляд пафос этих слов кажется возвышающим, героическим и красивым.
Этот пафос подкупает. И с ним охотно согласится несчастливый, ни кого не любящий, знающий о любви понаслышке, по романтической сказке, больной человек.
Живущие в любви люди, занятые тем, кого любят и счастливые трудом, радостью и мукой этих неисчерпаемых отношений, в отличие от влюбленных, захваченных собственным переживанием, предвкушением и так спасающихся от встречи с реальностью, живущие в любви люди переживают свое отношение, как счастье открытия мира, смыслов своего существования, счастье прикосновения, а не как крест обрекшего себя на страдания Бога.
Любящими людьми это сообщение о «кресте» воспринимается, как обольщение моральной взяткой.
Согласись они с тем, что любовь - крест, то, конечно, тут же и без труда приобретут этот пошлый, возвышающий над прочими людьми ореол мученичества. Но, потеряв благодарность миру, потеряют сразу все: равенство с себе подобными, реальные отношения, любовь.... Потеряют весь мир - ослепнут, оглохнут, заледенеют в горделивом бесчувствии.
За мазохистское наслаждение ощущать мир хуже себя, помойкой, «погрязшей в грязи и крови...», а себя единственно чистым ангелом этой помойки человек расплачивается отчаяньем и гибелью в им же оклеветанном, ужасающем его, ненавидимом им мире.
Ведь очевидно же, а со времен Ч. Дарвина и понятно, что мир не «погряз» в грязи и крови, а из грязи и крови рождается. Подымаясь все выше над грязью, он и к своей крови становится все бережнее.
Трагедия, когда, возгордясь, он отказывается от своей почвы, а с нею отрывается и от своих корней - чахнет.
Когда посвятивший себя отвергающему реальный мир «высокому» идеалу человек, самоотверженно воюет со всем сущим, то непременно оказывается побежденным и отчаявшимся. И в тем большей мере, чем воюющий, темпераментнее и одареннее.
Жизнь побеждает, но уже без него!
Несчастный поэт, выкрикнувший в отчаянье эти, на поверхностный взгляд кажущиеся красивыми слова, взятые мной эпиграфом, не дожил и до 25 лет.
Сам о себе в опубликованном посмертно стихотворении «Из песен любви» он скажет:
«А я, - я труп давно... Я рано жизнь узнал,
Я начал сердцем жить едва не с колыбели,
Я дерзко рвался ввысь, где светит идеал, -И я устал... устал... и крылья одряхлели.
Моя любовь к тебе - дар нищего душой...»
1879 год (Поэту 17лет)...
Список мешающих самоосуществлению человеком себя стереотипов можно было бы продолжить.
Намереваясь решать психотерапевтические или коррекционные задачи, психотерапевт, психолог, воспитатель должны хорошо отдавать себе отчет в том, проявлением каких нравственных установок являются трудности партнера и с какими своими и партнера несознаваемыми нравственными направленностями они вступают в конфликт, на какие опираются.
Стыдящийся своего эгоизма человек подавляет эгоизм другого.
Ненавидящий себя человек ненавидит другого. Взрослый - ребенка, муж - жену, терапевт - пациента.
Только любя себя, и настолько, насколько любим, мы лелеем, пестуем другого человека.
Разве может быть добр неэгоист?
* * *
Заканчивая эту главу, ощущаю необходимость напомнить, что любые человеческие навыки, привычки, уклады, просуществовавшие сколь-нибудь долго, непременно носили или
носят тот или иной приспособительный смысл. И нет укладов плохих или хороших вообще. Есть - несвоевременные или неуместные здесь и теперь.
Это касается и тех неосознанных или забытых нравственных стереотипов, о которых я веду здесь речь.
Со всеми их преимуществами или несоответствием современности они, тем не менее, сами по себе не несут людям ни радости, ни угрозы, как не несет их обоюдоострый нож, пока его не коснулись руки ребенка, хозяйки, разбойника или хирурга.
При всей их проблематичности опасными эти нравственные императивы, как и этот нож, становятся только, когда ими пользуются беспечно, не отдав себе отчета в последствиях, не отвечая за результат, передразнив чужое непонятое поведение, как обезьянка, без смысла. Опасными они становятся только в безответственном исполнении инфантильного имитатора[135]. Как, впрочем, и все, за что бы тот ни взялся. Именно об этом я и веду разговор в этой, да и в других моих книжках.
Здесь замечу только, что до тех пор пока эти стереотипы и их нетворческое осуществление в повседневном быту господствуют, до тех пор освоение всякой необходимости (в том числе и необходимости активной жизненной позиции) не на словах, а на деле, требует становиться «белой вороной», идти вразрез с всеобщими эмоциональными, «нравственными» требованиями несчастливых и гордящихся несчастьем людей - требует более, чем когда бы то ни было практического подвига.
Для осуществления любого творческого акта развивающемуся человеку, выбравшему себе такое же, как он сам, окружение предварительно приходится сознательно или неосознанно совершить грех или подвиг преодоления безнравственных нравственных запретов.
Психотерапевтическая работа - это поддержка человека в осуществлении такого шага.
В работе с подростком мы стремились, чтобы этот подвиг он мог совершить и не в одиночку.
И, тем не менее, все это весьма накладно для всех нас.
1. Беляев В.H., Панфилов Ю.А., Покрасс М.Л. Роль психотерапии у больных с психосоматическими заболеваниями. В сб. Материалы юбилейной конференции врачей Куйбышевской железной дороги, Куйбышев, 1974 г.
2. Беляев В.H., Панфилов Ю.А., Покрасс М.Л. «Психотерапия больных с фобическим синдромом при ишемической болезни сердца и неврозах». В сб. трудов Куйбышевского мединститута по атеросклерозу, Куйбышев, 1975г.
3. Десев Л. Психология малых групп. Пер. с болг. - М.: Прогресс, 1979.
4. Десятников В.Ф. Маскированная депрессия (Методические рекомендации). Куйбышев. 1976.
5. Зурабашвили А.Д. Актуальные проблемы персонологии и клинической психиатрии. - Тбилиси, Медниереба, 1970, с. 118.
6. Зурабашвили А.Д. «Проблемные вопросы клинической па-топерсонологии шизофрении». В кн. Шестой Всесоюзный съезд невропатологов и психиатров, том 3. Москва, 1975.
7. Каган М.С. Мир общения. М.: Политиздат, 1988.
8. Карнеги Д. Как завоевывать друзей и оказывать влияние на людей. Пер. с англ. - М.: Прогресс, 1989.
9. Кемеров В.Е. Проблема личности: методология исследования и жизненный смысл. - М.: Политиздат, 1977.
10. Кемеров В.Е. Взаимопонимание. - М.: Политиздат, 1984.
11. Обуховский К. Психология влечений человека. М.: Прогресс, 1971, с. 51-60, 177-181.
12. (Покрасс М.Л.) Pokrass М. Therapie durch Verhaken (Pokrass). In: Lauterbach W., Psychotherapie in der Sowjetunion. München, Wien, Baltimore: Urban und Schwarzenberg, 1978.
13. Покрасс М.Л. Современные вопросы ранней психодиагностики и психотерапии нейроциркуляторной дистонии. В кн.: Психодиагностика и психотерапия в терапевтическом и гематологическом стационаре. Сборник научных трудов под ред. В.А. Германова, Куйбышевский мед. ин-т, Куйбышев, 1988.
14. Покрасс М.Л. «Социально-психологические проблемы заикающегося и логопеда». В кн.: Использование комплексной системы устойчивой нормализации речи заикающихся». Материалы конференции, проходившей в Куйбышеве 19-20 июня 1990 г. Куйбышевский пед. ин-т, Куйбышев, 1990.
15. Покрасс М.Л. «Методика психотерапевтической работы с подростками с творческой направленностью». В сб.»Учебно-методические материалы по курсу «Развитие творческих способностей». Куйбышев, 1990.
16. Покрасс М.Л. Залог возможности существования. /Четвертая категория психологии./ - Самара: Издательский Дом «Бахрах», 1997, 456 с.
17. Тополянский В.Д., Струковский М.В. Психосоматические расстройства. - М.: Медицина, 1986.