Терапия поведением

Пока я разрабатывал Терапию поведением, у меня родились, росли и взрослели дети.

И как-то мне показалось, а после я сумел свою догадку проверить и убедиться в ее правильности, мне показалось, что мои пациенты ведут себя и воспринимают мир во многом так же, как дети разного возраста.

Показалось, что мой кабинет тот же детский сад или школа. Разница только в том, что мне поначалу даже думать так было неловко. Как же так, взрослые и детский сад!?

И еще - в детском саду, в школе прямое руководство детьми воспринимается всеми само собой разумеющимся, а мои пациенты, в отличие от детей, претендовали на отношение к себе, как к взрослым. Поведение с ними, как с детьми, обидело бы их.

Но оказалось, что есть ситуации, когда человека можно и нужно поучать и давать ему советы! Когда именно такая и только такая стратегия означает равенство и доверие. А отказ от такой родительской позиции значил бы стать над человеком, навязывать - свое, ему не свойственное.

Оказалось, что мы сами выбираем свою несчастливость, а с нею и жестокость. Сами заставляем и тех, кого любим, выбрать несчастье.

Оказалось, что родители и воспитатели сплошь и рядом -психологически младше своих лет ей и воспитанников.

Диагностировать такую ситуацию и действовать точно и с ребенком, и со взрослым помогает понимание того, что такое инфантилизм, возраст психологического развития и возраст задержки психологического развития.

Две обезьянки

Эту притчу я сочинил и рассказал впервые на республиканской конференции логопедов в 1990 году.

Сутью того выступления была мысль о том, что «психотерапией, может быть уместнее сказать: психодидактикой[146], следует начинать заниматься с самими логопедами», здесь бы я сказал: с самими нами: психотерапевтами, психологами, воспитателями. Это должно быть основным в нашей профессиональной подготовке.

Так вот - притча. Здесь я ее только повторю.

Мне представляется эдакая гипотетическая обезьянка, которая очень хотела есть.

А высоко на ветке висела аппетитная и недосягаемая «краковская колбаса».

Обезьяна прыгала, сердилась, тянулась, сетовала, плакала... Но никто ей этой колбасы не подал.

Тогда она взяла палку. Встала на задние лапы. И палкой сбила колбасу.

Села и стала есть.

Рядом было двести (не знаю, почему двести) других обезьянок, которые довольствовались прежним рационом и прежними средствами, но были завистливы и переимчивы, и тоже были не прочь попробовать «краковской», а может быть «киевской» - точно не помню - колбасы.

Все 200 стали на задние лапы. Схватили палки. И стали изо всех сил этими палками размахивать.

Махали, махали, махали... устали! Но колбасы в их лапах не появилось.

Снова махали... «в поте лица» правда, теперь, подозрительно поглядывая на обладательницу колбасы. И снова ничего не получили.

Обиделись, разозлились, подступили к обладательнице колбасы:

- Мы трудимся, стараемся из последних сил, с зари до зари, а ты тут ничего не делаешь, а ешь. Это не справедливо! Ты нас обманула! Ты над нами издеваешься, обрекаешь на муки! - Стали грозить.

Оправдываться, добиваться понимания или обороняться первая обезьянка не стала - она все понимала. Понимала, что те не виноваты - не дожили. Она стала на ноги. Взяла в руку палку. И насбивала 200 кругов колбасы. «Один с сошкой - 200 с ложкой» - все сыты.

Одна разработала новую технологию (нужда побудила).

Она встала на задние лапы, превратив их в ноги.

Использовала палку в качестве орудия и тем самым переднюю лапу превратила в руку.

Появилась у нее и новая забота о других и новое понимание других.

Она превратила себя в человека!

Остальные передразнили, повторив все ее действия.

В них (этих действиях) не было только ее нужды, ее цели -не было смысла.

Их «человеческое» поведение было и более выразительным, и более усердным, и более изнурительным! Только приносило оно им не удовлетворение, а, напротив, неудовлетворенность. Рождало новые и новые ожидания, обиды на весь мир и на того, кому лучше, кто ведет себя осмысленно.

В их поведении не было творчества.

Людьми эти 200 страдалиц не стали!

Они остались обезьянками, которые притворяются людьми, то есть имитаторами.

Имитатор

Имитатор, в зависимости от темперамента и силы, мог просить, клянчить, гордиться своими усилиями и заслугами, требовать, угрожать, отнимать, обменивать, даже мог убить человека, но новой технологии он не открыл и не освоил.

Строить удовлетворяющее его - человеческое поведение имитатор не мог.

Человекоподобное поведение затруднило ему или сделало невозможным прежние, животные (естественные для обезьяны) формы поведения. Взамен же дало только

- лишнюю нагрузку,

- обязало демонстрировать себя тем, кем не являешься,

- создало ожидание награды за жертву.

Иначе говоря, вынудило,

- либо признаться в несостоятельности в новой роли (отказаться от нее или ее осваивать),

- либо притворяться, претендовать на не свое, обижаться.

Обидевшемуся приходится доказывать себе, что другие

тоже притворяются. И чужим, якобы притворством - «вероломством» оправдывать свой отказ от человеческого поведения. А потом - «с волками жить - по-волчьи выть»!

Фактически имитатору приходится брать чужое, так или эдак жить на чужой счет - грабить и свой грабеж в человеческих терминах оправдывать.

Эта фантазия, по-моему, наглядно показывает, как все мы и каждый из нас в себе разделились на развивающихся, творящих свой мир и имитаторов (творцами не ставших).

В плане этого разделения - две мысли.

Два отношения к человеку

Есть два отношения к человеку.

Первое отношение: человек - часть вечного, огромного, неисчерпаемого, непознанного мира. Как сказали бы раньше - часть неведомого бога.

Оно рождает благоговейное отношение к неизбывному для знакомства человеку в каждом другом, к бережному вниманию к человеку в себе.

Здесь - нет скуки, нет пустоты, нет страха перед другим, перед собой.

Познаваем, не значит познан! Но всегда - захватывающе интересен. Этот мир хочется открыть, сберечь, утвердить.

... Я увидел женщину, с которой знаком с ее девичества. Она несла авоськи - она знала для чего ей ноги, руки. Она вся - для ношения этих авосек. Она знает, что про себя она знает все, а про другого - «ее не проведешь - всем одного и того же надо»! Нет - не мира, не хлеба, не любви, не друга, не вечности... Свой мир эта усталая женщина ограничила (и чужой тоже) очень конкретными, новых целей не рождающими, нуждами.

Второе отношение - это отношение, когда человек ограничил свое представление о себе и людях знаемым.

Он живет, не выявляя себя, не открывая все больше и больше, а, ограничив свой мир известным. Играет, словно по заведомо известному ему сценарию, известную, давно наскучившую ему роль, на которую все меньше сил дает надежда. Надежда, что вдруг когда-то этот сон кончится! И начнется какая-то иная, настоящая, лучшая жизнь.

Второе отношение - человек передразнивает, имитирует чужую жизнь, играет себя.

Пронзительная тоска, которую вызвала эта, отказавшая себе в жизни, в судьбе женщина с авоськами (а она жена рано седеющего безропотного мужа и мать пока еще играющей, но уже паиньки-дочки), тоска высветила, наверное, не новую мысль: «разум это - инструмент».

1.Когда этот инструмент служит нужде, голоду, сердцу -тому неисчерпаемому для познания миру, частью которого мы являемся, тогда это - новая, прежде небывалая в природе свобода. Это - выход в творчество, за пределы гороскопа.

2.Если же этот инструмент утратил связь с породившей его нуждой, стал самоцелью, тогда он порабощает, подчиняет себе своего носителя.

Тогда не авоськи для жизни, а жизнь для ношения авосек.

Такой разум обрекает на бессмысленную имитацию разумного, полезного, одухотворенного - человеческого поведения. Обрекает на самоуничтожение, то есть - безумие. Он и есть - безумие!

Когда же мы предпочитаем разуму - безумие? Смыслам - бессмыслицу? Тревоге жить - скуку (говорят - «покой») существования - запрограммированную имитацию?

Ответ прост.

Рождаясь человеческими детенышами, прежде чем стать людьми, мы все проходим стадии подражания людям - игры в человека - стадии имитации.

Правда, уже в этой игре в человека мы разделяемся.

- Одни, подражая, помнят, что играют. Остаются теми, кто есть. И помнят, что теми, в кого играют, еще не стали. Они вникают в суть всего, чему подражают - открывают смысл человеческого поведения и переживания. Осваивают роли как навыки достижения нужного им. Научаются сами достигать желаемых результатов.

- Другие заботятся только о похвале и внешнем сходстве. Не понимая сути того, что играют, они заигрываются. Забывают себя и верят, что уже стали теми, кому подражают. И ждут желаемого в награду за старания - от других.

Эти стадии имитации, как известно, есть ни что иное, как фазы развития ребенка.

Застревание на одной из таких фаз, остановка в развитии, прекращение приобретения позитивного, качественно нового опыта, ведения о себе и о жизни и есть предпочтение имитации.

Обычно это называют инфантилизмом (парциальным или тотальным, в зависимости от сфер жизни, где человек прекратил приобретать новый опыт - стал «закрыт опыту» по Роджерсу^[147]).

Степень этого инфантилизма нетрудно измерить, если вспомнить этапы (фазы) формирования ребенка. Степень инфантилизма будет измеряться той фазой детского развития, на которой случилась остановка. Тем моментом, с которого человек начал отставать от развивающейся и усложняющейся реальности.

О несчастье, неудачах и провалах, в силу недостатка компетентности и умения, узнавать продолжил, как каждый что ни шаг набивающий шишки халтурщик.

О счастье узнавать он перестал! В этом смысле степень инфантилизма определяется тем возрастом, до которого человек открывал новое о счастье.

В отличие от зрелого человека - для инфантильного самой счастливой порой было детство!

Но прежде, чем перейти к разговору об этих фазах становления человека и этапах задержки нравственно-психологического развития, я хочу вспомнить еще об одном свойстве, объединяющем всех имитаторов - о так называемом «комплексе различия».

Комплекс различия

Все мы до поры жили по не нами предуготованным сценариям, обучаясь и вникая - взрослея, или бессмысленно зазубривая и отставая от самих себя, все мы до своего «грехопадения» в юность передразнивали отраженную в этих сценариях чужую жизнь.

Все оставались имитаторами.

Речь о еще одном свойстве, объединяющем всех людей, живущих по правилу (или против правил), но не по жизни. Об общем свойстве тех, кто, существуя как биоробот, даже не догадывается, что есть другая, действительная жизнь.

Руководствуясь правилом, а не собственной жизнью, мы не чувствуем себя. Не чувствуя себя, не чувствуем и других -не умеем сочувствовать.

Но, не умея чувствовать вместе с другими людьми, как узнаешь, что ты такой же, как и они?!

А, не зная каждой клеточкой того, что ты такой же, как все, не понимаешь людей совсем!

Зато легко понимаешь правила!

Это ощущение «я не такой, как вес» и оказывается определяющей чертой имитатора. Оно называется - «комплекс различия»^[148].

«Я не такой, как все» - это свойство легко диагностировать, задав самому себе о человеке (в том числе и о себе) только три вопроса.

1. Кого он ощущает добрее? Себя или людей, с которыми постоянно имеет дело?

2. Кого он ощущает ранимее? Себя или их?

3. Чьи обязанности он помнит в первую очередь? Свои перед ними, или их перед собой?

Вы легко почувствуете, что взрослеющий ребенок или развивающийся (открытый опыту) взрослый ощущают других добрее, других ранимее и помнят свои обязанности перед всеми.

Поэтому они и развиваются. На ошибках учатся, а не упорствуют в своих заблуждениях.

Имитатор же ощущает себя добрее, себя ранимее. Ему всегда кажется, что другие не выполняют своих обязанностей перед ним.

Поэтому окружающие воспринимают человека с «комплексом различия», как носителя «комплекса бессовестности».

Действительно, не имея «вести» о другом, не чувствуя чужой боли, человек ни с кем не считается. Он невольно мучит всех и избивает себя обо всех.

Если нам посчастливилось открыть, что мир людей существует реально, а не в мыслях, мы открываем, что и мы сами существуем реально, а не в мыслях.

Это открытие мира открывает нас новому опыту. Проходят обиды, претензии, возмущение инакомыслием.

Мы сами тогда поступаем свободно: по произволу, а не по праву. Нас перестает возмущать и чужое свободное поведение.

Конфликты теперь ведутся по делу, а не за абстрактную идею.

Мы выступаем теперь как частные лица, а не как представители истины, справедливости или всеобщего интереса.

«Я знаю, что я такой, как все!»

И тогда зрелость знаменуется уже следующим удивленным открытием - «я знаю, что я ничего не знаю!»

А теперь о психологическом возрасте и возрастах задержки нравственно-психологического развития.

О психологическом возрасте и возрастах задержки нравственно-психологического развития

Психологический возраст можно измерить.

Это значит, что можно измерить и возраст тотальной (полной) или парциальной (частичной) задержки психологического развития. То есть, чтобы измерить степень инфантилизма надо только определить возраст, в котором произошла остановка в освоении человеком своего же собственного опыта.

Меня интересовали три особенности отношений ребенка с собой и с миром - три вопроса.

1. Кто заботится о ребенке?

2.Как он относится к старшим, сверстникам (к себе)?

3.Как он заботится о себе сам?

На эти три вопроса мы и будем отвечать, различая фазы нравственно-психологического развития ребенка.

Здесь оказалось существенным:

- на чью заботу ребенок осознанно или неосознанно (практически) рассчитывает, от кого этой заботы ждет;

- от кого эту заботу принимает (кому позволяет о себе заботиться), иначе,

- на кого вольно или невольно возлагает ответственность за себя: свое настоящее, будущее, кого винит в прошедшем и кому за него благодарен?

a) Как он относится к взрослым /старшим/?

- Какое значение в его жизни объективно имеют взрослые?

- Какое значение взрослым придает?

- Какое место относительно них определяет себе?

b) Как относится к сверстникам?

- Какое значение в его жизни объективно имеют сверстники (группа, лидеры его группы)?

- Какое значение в своей жизни он им осознанно придает?

- Какое место среди них и относительно них уделяет себе?

- Как заботится о себе интуитивно?

- Как заботится о себе сознательно?

Ответами на эти вопросы определяются основные преимущества и ограниченность данного возраста.

Но при инфантилизме, когда достижения предшествующего возраста частично или полностью снимаются новшествами последующего, выявляется только ограниченность.

Плюсами (+) обозначены утвердительные ответы, минусами (-) - отрицательные.

Для себя я определил следующие возрастные группы: 1) до 6 лет, дошкольный период; 2) до 10 лет, младший школьный период; 3) до 12 лет, младший подростковый период; 4) до 14 лет, старший подростковый период; 5) юность, 6) зрелость.

Смотрите таблицу 1. Она для всех возрастов до юности отражает только что описанную ситуацию: психологический возраст как меру развития или инфантилизма.

1. Кто заботится о ребенке?

О ребенке заботятся все: родители, чужие взрослые, даже дикие звери (случаи так называемых «маугли»).

Сам ребенок не выделяет себя из мира взрослых и сверстников.

Заботу о нем принимает, не замечая как должное.

Беспечен и ответственность за то, что с ним произойдет, оставляет взрослым, другим - всем.

2.Как он относится к окружающим?

Ни взрослых, ни сверстников не замечает. Ни тех, ни других отдельно от него - как бы и нет. Есть только он.

Себя идентифицирует со всем миром - «он тоже большой».

До 6 лет ребенок эгоцентричен естественно и адекватно отношению к нему.

3.Как он заботится о себе сам?

Интуитивно заботится о себе с точностью и отзывчивостью не стесненного сознанием зверя. Иначе говоря, свои импульсы осуществляет естественно и без задержек, легко и все лучше приспосабливая их к обстоятельствам и обстоятельства к себе. В этом смысле и заботится.

Это возраст ничем не стесненного творчества.

Сознательно заботиться о себе он еще не умеет.

Если задержка психологического развития произошла до 6 лет, то взрослый по биологическому и интеллектуальному возрасту человек, вопреки естественным ожиданиям окружающих - абсолютно эгоцентричен.

При отсутствии сопротивления социума, мощной чьей-то поддержке и значительной собственной стеничности^[149] эта задержка означает:

- живость чувств, непосредственность самовыражения, открытое следование интуиции;

- инициативность, не стесненную ответственностью;

- игнорирование реальных человеческих обстоятельств, чужих интересов, неосторожность с другими;

- недостаточность сознательной заботы о себе, о своей безопасности.

Это при благоприятном стечении - гениальный... художник, ученый.

Это нередко «шагающий по головам», никого не замечающий, не стесненный ни совестью, ни страхом диктатор!

Это - жизнерадостный гоголевский Ноздрев и «Раба любви».

Это - подкупающая непосредственность и... совершенная невыносимость в быту.

Его нельзя не любить! Но и терпеть - почти невозможно!

При достаточном сопротивлении социума, в отсутствии мощной поддержки, сильный он обречен на гибель среди незамечаемых им людей, а слабый - на всегдашний обман ожиданий. Его незащищенность тогда чревата уходом в мир фантазий, жизнью подаянием (буквальным и нравственным) или болезнью. Вспомните «Белые ночи» Ф.М. Достоевского.

Человек этого психологического возраста носит конфликт не в себе, а поминутно создает его снаружи, существуя, как малыш, который, не зная, что вам больно, проверяет, когда вы спите, действие молотка на вашем лбу. По беспечности, создавая на каждом шагу препятствия, набивая шишки и себе и вам, он при всем его обаянии, до невозможности труден и другим и себе.

Заботы о себе такой взрослый дошестилетнего психологического возраста, ждет ото всех, кого воспринимает нормальными, нравственными людьми. Те же от взрослого человека ждут зрелого поведения. Никто не хочет и не собирается решать его проблемы за него. Никто не может позаботиться о нем содержательно.

Всеобщее сопротивление его непреднамеренной беспардонности ему непонятно и обескураживает его. Он же ничего плохого вам не хотел (а в его переживании это значит - не делал). Вашей боли, как и вас, для него нет. Ответная агрессия воспринимается вопиющей несправедливостью, рождает его обиду.

Обижая вас, он готов расплакаться от отчаянья в ответ на любое сопротивление его хамству. В этом смысле вместо того, чтобы на ошибках учиться, он их заучивает, упрямо, будто назло всем, повторяет вновь и вновь.

На всех, кто о нем заботится, дошестилетний обижен бесконечно и безнадежно!^[150]

Обида в свою очередь побуждает его к никак морально не сдерживаемой защите-нападению (любыми средствами). Окружающие отвечают на его агрессию. Круг замыкается.

Не ждет заботы о себе он только от врагов! От тех, кого он вычеркнул из людей.

Не ждет он заботы о себе иногда и в игре (но и здесь сам, позволяя себе хитрить, ждет, что партнер будет играть по правилам).

С людьми, застрявшими в этом психологическом возрасте, чаще встречаются наркологи, криминалисты и психиатры.

С регрессом^[151] в этот психологический возраст непременно встречается психотерапевт, например, занимаясь профилактикой болей в родах или работая с молодыми супругами, когда те, веря или чувствуя, что их любят, «впадают в детство».

I. Кто заботится о ребенке?

В силу утраты им прежней непосредственности звери его уже не усыновляют.

О ребенке заботятся старшие. Эту заботу ребенок неосознанно по-прежнему принимает как само собой разумеющуюся. Но на сознательном уровне считает теперь, что должен ее заслужить.

Встречает заботу без сопротивления. Но, имея ее в избытке, имитирует самостоятельность - «я сам». При этом («я сам») ответственность за себя привычно возлагает на взрослых. Благодарен им мало. В своих ошибках винит их. В случае же успеха своей самостоятельности заслугу чаще приписывает только себе.

2.Как он относится к окружающим?

Взрослые для него - абсолютный авторитет. Он слепо, с фанатичной старательностью осваивает их правила. Эти их правила (даже нарушаемые им) для него незыблемы. В этом возрасте он абсолютный догматик.

Взрослым он подражает, ощущая себя тоже взрослым.

Он уверен, что взрослым мир известен. Что мир логически упорядочен и правилен. Ему надо только эти правила «подучить».

Первоклассник, впервые придя из школы, озабоченно заявил отцу: «Знаешь, папа, придется мне еще раз сходить, я там не все понял!»

Прежний, многогранно воспринимаемый мир, из которого ребенок еще не выделял себя, теперь заменяет ему схема. Ее изучение и подчинение себя этому абстракту теперь его героическая цель.

В своих высказываниях о мире, о «правильном» ребенок выступает теперь от имени Справедливости, как обладатель Абсолютной Истины, и воитель этой истины более ортодоксальный и фанатичный, чем те, у кого он ее (эту истину) без критики перенял.

Он взрослее взрослого!..

Сверстников как людей с отличными от его интересов нуждами не замечает. Мало от них зависим. И зависимости от сверстников не замечает тоже. Это ребенок до 4-го класса.

Из взрослых для него существуют по преимуществу воспитатели, авторитеты.

3. Как он заботится о себе сам?

В этот период ребенок интенсивно учится самообслуживанию. Сознательно заботится о себе настолько, насколько этому научен.

Этой сознательной активностью в значительной мере тормозится его интуитивная забота о себе - он как будто разучивается вести себя инстинктивно. К концу этого периода теряет обаяние прежней непосредственности и естественности.

В этом возрасте нередко создается трагическая ситуация, когда сознательная программа может в той или иной мере игнорировать живые нужды, интересы ребенка, навязывать чуждые ему стереотипы понимания, переживания и поведения.

Тогда ребенок добивается ненужного ему, оправдывая ненужное поведение «правильностью», общественной полезностью. От нужного же в таком случае часто отказываться, иногда с обидой, даже со злобой.

Его жизнь становится бесполезной для него, впустую расходующей силы тратой. Мы уже говорили о нравственных стереотипах, подавляющих человеческую спонтанность.

Нам - взрослым необходимо ясно отдавать себе отчет в том, что мы своей догматикой передаем детям уже в их додесятилетнем возрасте:

- благоговейный интерес к неведомому миру, к самим себе в нем и спонтанность или

- такое «знание» о самих себе и такие формы поведения, которые из-за ложных представлений о нужном делают для наших детей заботу о собственной индивидуальности, а порой и жизни, морально недопустимой и невозможной?!

Остановка в этом психологическом возрасте означает:

- отсутствие интереса к живым нуждам своим и чужим;

- игнорирование конкретного реального мира людей;

- незнание ни их, ни себя;

- поиск в любой ситуации старшего - лидера;

- совершенно рабскую детскую подчиненность лидеру и

- такую же подчиненность исповедуемой догматике;

- ощущение себя представителем истины в любых отношениях с людьми;

- умение жить только внутри той или иной конвенции, схемы;

при этом:

- отсутствие учета как своих, так и чужих возможностей;

- бессмысленную требовательность к другим, иногда и к себе;

- представление о себе чаще по намерениям;

- игнорирование результатов своих дел;

- оправдание недопустимых результатов своих действий чужим произволом, обстоятельствами;

- обвинение «их» и выгораживание себя.

Некритичность к себе и чрезвычайная критичность к другим рождают разочарование в других, тайную тревогу и неуверенность в себе, тайную даже от себя.

Застрявшие в этом психологическом возрасте не умеют творчески разрешить никакую нешаблонную, новую жизненную ситуацию.

Преграды одолеваются прямолинейным навязыванием «своей правоты».

Если социум оказывает сопротивление, застрявшие в этом возрасте обижаются, сетуют, заболевают гипертонической болезнью, ишемической болезнью сердца, сахарным диабетом. Или, разочаровавшись в мире, оклеветав его в своих глазах, под лозунгом: «с волками жить, по-волчьи выть!», под чужую ответственность отказываются от всяких правил. Живут по принципу «человек человеку - волк».

Такой Homo moralis - по-прежнему считает свое поведение вынужденным, а потому - достойным.

При благоприятном стечении обстоятельств и достаточной внешней поддержке сохраняют детство на всю жизнь. Ощущают свою жизнь подвижничеством. Ждут награды за жертву - ощущение жертвы рождается постоянной неудовлетворенностью, нарастающей от несоответствия поведения потребностям. Получаемую награду принимают без особого удовлетворения как должное. Но не получая награды, обижены. Помнят только свою «заслугу», но не то, что получили от мира. Тайно или явно живут «воплощенной укоризной» этому «несовершенному миру». Тоже заболевают.

Есть профессии, которые способствуют закреплению мироощущения ребенка до 10 лет.

Учитель, упрощенно объясняя мир детям, иногда начинает верить в свои схемы сам.

Военный, живущий в условиях особого порядка, потом трудно адаптируется в кажущемся беспорядке реального мира.

Остановившийся в этом психологическом возрасте взрослый ответственность за свое прошлое, настоящее и будущее невольно возлагает на авторитетных для него других.

В браке - на родителей и супруга. В разводе - на оставшегося с ним ребенка («все только ради него») и на то «что люди скажут» («люди» могут быть и не из его актуальной группы, но из его прошлых воспитателей).

В работе - на администрацию, инструкции, правила.

В обществе - на государство, «партию и правительство», на политических лидеров (которых ругает за нерадивость).

В нравственности - на не им придуманные догматы и уклады.

Стеничные додесятилетние взрослые могут безо всякого смысла для себя (точнее: ради сиюминутного спокойствия или комфорта) навязывать всем «свой» порядок, привычный уклад, устав.

Слабые - более или менее последовательно сами подчиняются чужой догматике. Ищут себе «папу» (обычно стенично-го представителя взрослых того же додесятилетнего возраста), под чью ответственность станут жить.

Остановившиеся в этом психологическом возрасте - мы хотим для себя диктатора, деспота - жесткой власти, освобождающей нас от тревоги инициативы и ответственности.

Стеничные - мы сами рвемся в деспоты, диктаторы, ищем власти (тоже под чужую ответственность). Раб хочет быть господином и порабощать других.

Для нас в этом психологическом возрасте существует только наша догматика. Любая иная - переживается угрозой, крамолой и подлежит искоренению. Инакомыслие ощущается вероломством.

Если ответственность введена воспитателями в состав исповедуемых ценностей, то на осознанном уровне мы в этом возрасте задержки развития верим, что живем под свою ответственность - имитируем инициативу. Самодиагностика тогда очень затруднена.

На осознанном уровне мы в этом додесятитилетнем психологическом возрасте считаем, что заботу о себе надо заслужить, но ждем ее не от себя.

В семье, отслужив требуемый нашими взглядами ритуал, ждем заботы о себе от супруга. А что, если и он - тоже «отслужил» ритуал и тоже ждет?

«Забота» о других в этом психологическом возрасте схематична, огульна, обязывает всех, но почти ничего индивидуально необходимого не дает ни себе, ни тем, о ком так заботятся.

Когда в этом психологическом возрасте застряли оба супруга, то, если они веруют одним и тем же авторитетам, осуществляют сходные ритуалы (оба выросли в среде со сходными ценностями), тогда на уровне осознанного понимания у них нет претензий друг к другу. Но, осуществляясь по шаблону, не меняя поведения в соответствии с несознаваемым изменением мотивационной системы своей и другого, они не умеют ни дать, ни взять друг от друга ничего действительно нужного каждому из них. Нарастает их неудовлетворенность, которая либо в форме аутоагрессии приводит к неврозам и психосоматическим болезням, либо становится «беспричинной» придирчивостью к другому (гетероагрессией) и потом снова недовольством собой («он замечательный человек, а я не мог сдержаться»).

В этом психологическом возрасте сами о себе мы не заботимся, заботой другого, равного себе, воспользоваться не можем и другого «не замечаем», не понимаем. Равного другого для нас нет.

Успехи вменяем в заслугу себе, в неудачах виним тех, кто якобы вовлек нас в такой стиль жить: «нас такими воспитали»!

Не умея заботиться о себе, лишены заботы.

Деспот, освободивший нас от ответственности, вызывает у нас привычные рефлекторные реакции ребенка на заботящегося отца - успокоенные, мы ждем заботы о себе от него. Но он, другой, не может о нас позаботиться, даже если бы и хотел (ни в семье, ни в дружбе, ни в труде, ни в обществе, ни в стране).

Предпочтя покой благих ожиданий, требуя за службу, якобы обещанных благ, мы отказываемся от реальной своей жизни, от реального решения наших проблем. «Раб» - требует покорности, покорность рождает деспота, деспот утверждает рабство.

Остановка в додесятилетнем возрасте означает рабство и погибель со спокойными ожиданиями.

В общественном плане этот психологический возраст рождает тоталитаризм, сталинизм.

В этом возрасте задержки психологического развития, обиды из-за обманутых надежд рождают бунт против несправедливого «отца», в надежде на другого - справедливого. Бунт против «плохих слуг», которые мешают хорошему «отцу» править.

Этому же возрасту свойственно и полное самоотречение, и самопожертвование во имя авторитета, догмы, девиза.

Нередко это очень симпатичный многим, притягивающий своей холодной справедливостью Атос из «Трех мушкетеров» Дюма.

Итак, взрослый додесятилетнего психологического возраста о себе не заботится. Других реальных не видит, то есть о других позаботиться не может. Жертвует собой ради абстракции, догмы. Живет под ответственность авторитета, «загипнотизированный» покоем надежд на его заботу и на «справедливость». За справедливость он принимает осуществление другими его догматов, уверенный, что после такого осуществления каким-то волшебным образом всем и ему станет хорошо!

Неудовлетворенность всего круга его живых особых сегодняшних нужд делает человека, застрявшего в этом возрасте, либо больным, либо обиженным, либо подхлестывает его агрессивность к инакомыслящим как к причине его несчастий.

Совершая, как и каждый человек, свой подвиг[152], он уничтожает себя и жертвует живыми, сегодняшними людьми.

Пренебрегая мгновением, он отказывается от вечности.

Трагедия этого психологического возраста, и в том, что исповедуемую догматику человек не выбирал, принял без ответственности, не критически, поэтому не волен, и сам выбрать что-нибудь другое.

А кто же во взрослой жизни, кроме самого человека, может вникнуть в многосложность его противоречивых интересов и выбрать ему жизнь за него!?

Этому возрасту свойствен:

- бурный физический рост,

- биологические пертурбации в организме,

- стремительное и несознаваемое подростком расширение круга его потребностей,

- формирование сексуальных импульсов, которые кажутся ему всеми отвергаемыми и поэтому стыдными,

- отсутствие необходимой для их полноценного удовлетворения ориентированности в других и в себе.

1. Кто заботится о ребенке?

Объективно о подростке и теперь заботятся взрослые.

Но с одной стороны он стал большим, и многое может сам. С другой - чрезвычайно затрудняет заботу о нем.

Меняется и отношение взрослых к нему. Его чаще принимают за большого, самостоятельного, «взрослого» - путают длину с ростом, меньше заботятся.

О нем теперь труднее позаботиться. И потому, что все больше у него «своего», но и потому, что и он в эту пору отказывается от заботы разочаровавших его (см. дальше) взрослых - «Я сам»!

2.Как он относится к окружающим?

Бессознательно, как и прежде, уверенный в заботе о нем старших, подросток часто ведет себя, как малыш, который, сидя у мамы на руках, вырывается, бранит ее, даже колотит, зная, что она рук не разомкнет и его не уронит, не бросит[153].

Живя, как и в предыдущем возрасте, под ответственность взрослых, подросток в «плохом» винит их. «Хорошее» вменяет в заслугу себе.

В этот период он в старших разочаровывается! А с ними - и в их принципах.

Отчасти это результат напора формирующихся влечений (в том числе и сексуальных), которые в рамках его догматики ни осознаваться, ни удовлетворяться не могут.

Подспудное побуждение разрушить стесняющую его догматику - «согрешить», заставляет подростка проецировать потаенные свои импульсы в мир - приписывать их другим.

Не умея еще доверять себе и выработать собственное отношение, он неосознанно предпринимает обходной маневр. Доказывает себе, что взрослые сами «нарушители».

Он ищет и находит разрешающие новое поведение мотивы в поведении самих взрослых, в их непоследовательности и отступничестве. Подросток замечает, что вопреки прокламируемым ими принципам старшие часто живут не по правилам. Вообще не живут ни по каким понятным ему правилам!

Понять, что взрослые используют правила для улучшения жизни, но не подчиняют жизнь правилам, подросток еще не умеет. Ему понятнее обидеться, разочароваться во всех. Он будто ищет повода всех обвинить.

Сам к себе он при этом некритичен, и сплошь ведя себя вразрез с правилами, не замечает этого.

Так под ответственность взрослых, и якобы с их позиций, он ставит под сомнение стесняющие его их же нормы.

Он - догматик, разочаровавшийся в носителях догм!

Приобретения от этого... велики. Но и потери существенны.

Разочаровавшись во взрослых, обнаружив, что «взрослые его не понимают» (непонятны ему, не такие как требует его, взятая у них же схема), подросток в этот период отдаляется от родителей, от воспитателей. Теряет мир детства. Оказывается в первом своем одиночестве. И впервые ищет «понимания» в группе сверстников. Здесь он удовлетворяет потребность в эмоциональных контактах, которая прежде удовлетворялась взрослыми.

Впервые заметив сверстников, пытаясь смешаться с ними, он начинает говорить «мы». Это «мы» объединено:

- одиночеством каждого,

- потребностью в «тепле» другого,

- протестом против давления додесятилетних зависимостей (переживается подростком как протест против объединенных взрослых).

В одиночку актуализировать себя подросток еще не готов.

Занятый своим протестом, своей новой внутренней и внешней ситуацией, подросток в действительности не замечает, не понимает и отдельных от него других сверстников. Не заметив их, не умеет о них заботиться. Никто ни о ком!

Очень трудная ситуация!

От забот взрослых он отказался или, по крайней мере, эту заботу о себе очень затруднил. Ушел в группу сверстников. Здесь надеется на заботу о себе товарищей. «Друг - это тот, кто меня понимает!» (в том, что он сам умеет понять, подросток не сомневается).

Эгоцентризм в отношениях с взрослыми превратился в эгоцентризм со сверстниками. Ожидания от другого здесь не осознаны. Но и не удовлетворены. Не умея никого понимать, он не умеет воспользоваться другими. Никто - ни кем! Здесь никто ни о ком не заботится.

Нарастает огромная напряженность импульсов, а из всех новых нужд удовлетворена одна - потребность в эмоциональных контактах - «Мы»!

Теперь он зависим от группы, от ее групповых норм и от лидеров группы, как прежде зависел от взрослых.

Из-за своей эмоциональной безграмотности он вместе с его группой нередко оказывается великолепным объектом манипулирования для лидера, если тот беспечен или агрессивен (из дошестилетних!), или психологически взрослее.

Иногда группа выдвигает в лидеры самого подростка. Но, став лидером, он руководствуется не своим выбором, а нормами группы. Одна несвобода заменена другой. Он пока по-прежнему «никого не понимает».

Он - «гадкий утенок»!

З.Как он заботится о себе сам?

Зависимость от взрослых, благодарность им подростка теперь тяготят. От зависимости он избавляется, дискредитируя в своих глазах и самих этих взрослых и их заботу («все они врут»)!

Подросток будто бы хочет отвечать за себя сам.

В действительности, привычно уверенный в опеке старшими он, рискуя всем, чем только можно, не умеет отвечать ни за какие последствия своих дел ни для себя, ни для других.

Критикуя, уличая во всех грехах старших, к себе он совсем некритичен. То, что сам он и лжет, и необязателен, и в чужой сад залез - не в счет.

Во взрослых он разочаровывается. Меряя старших их же поверхностно усвоенной догматикой, он убеждается, что взрослые недостаточно строго ей следуют. Считает их отступниками, обманщиками, продажными.

Это отношение подготавливается его неосознанной в причинах неудовлетворенностью прежней догматикой. Не успев освоить ее содержательной глубины, подросток уже вырос из ее схем.

Сознательно он умеет о себе позаботиться почти во всем, кроме своей внутренней жизни!

Интуитивная забота о себе подавлена еще больше, чем в прежнем возрасте. Непонятная ему неудовлетворенность растет. Неудовлетворенность подхлестывает его поведенческую активность. Это самый энергичный и активный подростковый возраст. Подросток очень активен... Многое умея, и будучи сверхактивным, но, совсем еще не интересуясь собой и не зная себя, он о себе как о личности в этом возрасте не заботится, как и до 10 лет, а чужой заботы не принимает!

Это очень трудный период жизни подростка.

Сплошь претензии и неудовлетворенность.

Это - «мыканье», объединение в случайные товарищества: туризм, «неформалы», компании бражников, теперь еще секты...

Это критическое отношение ко всему, что вне норм нашего объединения, что не этим объединением придумано, сделано.

В этом психологическом возрасте знают против чего. Протест - основная реакция. Не знают - за что.

Это разочарованные в возможностях мужей жены. Раскритиковывающие сотрудников работники. Мужики, обиженные на женщин. Наслаждающиеся нахождением изъянов в других сплетники. Это те группы и фигуры в политике, которые, не имея своей программы, ничего кроме огульного нигилизма не предлагая, раскритиковали все другие. Это тайное наслаждение тем, что тебе никто угодить не может, во всех - изъян.

«Они нас не понимают!»

Застревая в психологическом возрасте до 12 лет, мы остаемся во всех сферах жизни в такой же трудной ситуации, как и додвенадцатилетний подросток.

По внешней активности - это самый предприимчивый возраст. Мы горы сворачиваем! И все не для себя. Часто совсем впустую.

Сами о себе не заботимся. От заботы более зрелых, чем мы, людей отказываемся, воспринимая их заботу, как посягательство на нашу самостоятельность. А потом сетуем, что «за наше добро нам чем отплатили?!».

Мы развенчиваем авторитеты и гордимся тем, что эти авторитеты «перестали нас понимать».

Так мы возвышаем себя над всеми, повышая самооценку за счет снижения оценки других, ценой разрушительной иллюзии, что мир, который сотворили не мы, никуда не годится, и те, кто его сотворил, никуда не годятся.

Счастливо раскритиковав всех и вся, объявившись «молодцами среди овец», мы втайне ощущаем «овцами» себя.

От одиночества объединяемся с такими же одинокими, непонимаемыми нами и нас непонимающими людьми в случайные протестующие общности, в сплоченные этим протестом «тусовки»... Мужчины друг с другом - против женщин. Женщины - против мужчин. Сотрудники в коалиции - против других сотрудников. Все - против начальства. Все - против кого-то или чего-то, но никто не знает за что! Мыкаем и мыкаемся.

Теперь в семье нас не понимает супруг, на работе сотрудник, начальник, подчиненный.

Мы оказываемся в стране дураков!

Согласны мы только с теми, с кем вместе браним всех остальных. Веселимся, соревнуясь, как лучше убедить друг друга, что все вокруг помойка вонючая, и мы плаваем в этой вони по уши.

Это разочарование во всех и во всем может быть воинственным и явным или молчаливо-ироничным - «про себя!». Взяв эту «высоту», мы теряем собственные корни, свое лицо, себя. Зато!..

Сами о себе не заботимся. Другим заботу о нас затруднили до предела. Демонстрируя совершенную незаинтересованность в чужой заботе о нас, и нуждаясь ней, обижаемся на ее недостаток.

Самоутверждаемся тем, что мы «сами обойдемся», что нас не понимают авторитетные люди, книги, религии.

Требуем ненужного. Нужное - натыкается на стиснутые зубы.

Боимся всякого порядка. Исповедуя стихийный нигилизм, анархизм, легко оказываемся во власти самоутверждающегося лидера.

Всех раскритиковав, часто обидев, объединившись в ощетинившуюся во все стороны группу против всего и всех, мы неосознанно втайне уверены (как тот малыш, что колотит маму, сидя у нее на руках), что мир нас подстрахует. Что ни за какие наши нападки - «мы же за правду!» - нам не надо будет расплачиваться, отвечать. За все ответит группа, толпа, то есть никто!

Когда же приходится отвечать, застигнутые врасплох, обижены.

Почти невозможно позаботиться о человеке в этом подростковом возрасте. Да и кто заботится о взрослом за него!

Мы мучаем себя еще и тем, что более всего третируем всех, кого любим.

Трудно жить в том отвратительном мире, который мы, самоутверждаясь, себе нарисовали.

«Я умный - ты дурак!», «Ты умный - я дурак!», «Куда девались настоящие мужчины?!», «Бабы - дуры!», «Человек человеку - волк!»... - вот характерные откровения этого возраста задержки развития.

Мы знаем против чего мы, но не знаем: за что!

1. Кто заботится о подростке этого возраста?

О подростке заботятся взрослые. Но воспринимают подростка «взрослым» и мало опекают. Да и сам он запирается в поиске своего отдельного мира. Не принимает теперь уже ничьей заботы.

2. Как он относится к окружающим?

На действительном, поведенческом, практическом уровне он так же, как и в предыдущей возрастной группе, не сознавая того, живет под ответственность воспитателей.

Отказавшись в предыдущем возрасте от видимой заботы взрослых, он теперь обнаруживает, что и в группе сверстников о нем никто не заботится. Никого не понимая, он считает, что «никто не понимает» его!

Именно этим открытием и манифестирует и отличает себя от предыдущего новый возраст.

Теперь подросток отказывается и от своей группы.

При еще большем натиске внутренних изменений, у него теперь и потребность в эмоциональных контактах остается неудовлетворенной.

Это возраст «явлений, вызывающих самоубийства в отрочестве... ошибок младенческого воображения, детских извращений, юношеских голодовок, Крейцеровых сонат и сонат, пишущихся против Крейцеровых сонат...»^[154]

Отказавшись и от взрослых и от сверстников, в полном одиночестве подросток интуитивно ищет выхода дружбе и любви.

Но никого не понимающий (считающий себя непонятым) ждет, чтобы поняли его.

Мечтая о самоотверженной влюбленности, искренне готовый пожертвовать для предмета любви «всем», он совершенно уверен, что и тот тоже должен, ради него отречется от себя. И дружбу, и любовь превращает в невыносимый диктат: «Если я тебя придумала, стань таким, как я хочу!».

Сам бы он такого диктата не вынес! Другой - не выносит тоже. Никем из искренних партнеров этот диктат не принимается. Такие диктат-влюбленности и диктат-дружбы терпят крах. Результатом - тягостные разрывы.

Окончательно разочарованный (в дружбе, в любви, в мужчинах и в женщинах, в людях вообще), гордый своей обидой, как Чайльд-Гарольд, или «убив на поединке друга»[155], подросток прячется в свое исключительнейшее одиночество.

«Каждый умирает в одиночку!..» - объявляет подросток в этом возрасте.

З.Как он заботится о себе сам?

В плане самообслуживания подросток теперь умеет практически все, что и взрослый. Взрослым себе и кажется.

Отказавшись теперь и от группы, он сам собой, тем не менее, привычно не озабочен и не занят.

Чрезвычайное одиночество!

К себе относится двойственно:

- пытаясь утвердиться в своей исключительности («не такой, как все»),

- втайне мучается ощущением собственной ничтожности, «мушиной пошлости».

Разочарованный в старших, в группе, подросток разочаровывается теперь во всех знакомых ему в догматах.

В догматах, но не в догматическом подходе

Он остается догматиком без путеводных догм.

Начинается страстный поиск оснований для собственной нравственности. Но по-прежнему подросток не замечает, что в своих решениях опирается все на ту же, не им выработанную догматику. В стремлении утвердить свою самостоятельность он выражает свою инициативу тем, что догмам, в которых рос, как правило, противопоставляет противоположные, или просто очень далекие от родительских, от родных - чужие, но тоже не им открытые. Белому - черное, и тому и другому - «трансцендентное».

Отыскиваются «новые» экзотические философии, «новые» религии. Настойчиво ищутся ответы на вопросы о смысле жизни.

Правда, многие нередко наслаждают себя мазохистским ощущением бессмысленности существования. Ищут ответы, погружаясь в мистику.

Подросток разочарован во всем, как Чацкий.

«Никто меня не понимает!»

Неудовлетворенность тотальная!

Незнание других и себя. Я - не такой «как все». За себя принимаются идеи.

Это период незнакомства с реальностью. Она еще непосильна для понимания подростка и для освоения ее. Это пора защитного презрения к реальности.

В случаях, когда подросток выбирает развитие - это период, бурно готовящий открытие мира и становление личности.

В мире идей он тогда ставит и пытается решать самые трудные нравственные проблемы.

Сознательно утверждая свою инициативу, свою ответственность подросток впервые открывает, что в своих нравственных поисках больше не в состоянии удовлетвориться ни чем готовым...

В случае задержки нравственно-психологического развития в этом возрасте происходит то, что только что описано. Человек остается воплощением отвергающего любую реальность и его самого стереотипа «Дух - выше!»[156].

Ему трудно терпеть себя, трудно терпеть других. Он ладит мир под случайно приглянувшуюся ему догму. Он труден себе и всем.

Остановившийся в этом психологическом возрасте взрослый наслаждается своим одиночеством, мучает им себя и других.

В браке это - жена, уничтожающая мужа своей вечной неудовлетворенностью, или муж, снисходительно возвышающийся покровительственным отношением к женщине.

Движимый тайным ощущением кругом несостоятельности такой взрослый самоутверждается, доказывая всем, что «и Вы его не поняли, и Вы разочаровали», «и для Вас я слишком сложен»!

«Непонятостью» демонстрирует он для самого себя свою уникальность.

Своей мукой укоряет всех. Так и живет «воплощенной укоризной»[157] всем - мужу, жене, сыну, дочери, обществу, миру. «Мир божий - не приемлю!»[158] или попросту «Пойду, вырву себе глаз, пусть у моей тещи зять будет кривой!». Вспомните пушкинского Германа из «Пиковой дамы», Базарова у И.С. Тургенева, социалистов у Н.С. Лескова, «Бесов» у Ф.М. Достоевского.

«Мы все глядим в Наполеоны,

Двуногих тварей миллионы,

Для нас орудие одно,

Нам чувство дико и смешно».

(A.C. Пушкин «Евгений Онегин»),

Томас Манн в «Докторе Фаустусе» говорит об этом, что «в юности мы не любим природы, правды, реальности». Чувство, не разыгранное по заведенному сценарию, не рожденное фантазией, готовой схемой, реальное чувство, отражающее подлинные наши нужды пугает своей непредсказуемостью, новизной, непонятностью. Оно «смешно», потому, что «дико», - обескураживает нас.

Комплекс различия[159] в этом возрасте особенно остро переживается. Мы застряли перед открытием мира и себя на Грани, которую, страшно переступить.

Не понимая других, мы не понимаем и себя. Вот и просим: «Дай мне то, что я у тебя не возьму»!

Если разочаровавшиеся в мире и друг в друге два подростка, спрессованные одиночеством, не могут, тем не менее, друг друга оставить...

Если у подростка не хватает сил отвернуться от идеалу не соответствующего, «не достойного» интереса, разочаровавшего его мира...

Если «не хватает воли» отказать себе во всем, к чему он всеми фибрами невольно привязан, то он совершает свою первую непоследовательность, первое преступление перед любой своей догматикой —совершает первое свое «грехопадение» - он остается жив!

Остается с теми, кто не выдерживает его же критики, кто «этого не стоит», но, кто ему необходим!

Он не отказывается от мира, не кончает самоубийством (как того требует логика его разочарований) - «беспринципно и безвольно» остается жить!

Совершив эту свою непоследовательность, он либо разочаровывается в себе («беспринципном и безвольном», «слабом», «предателе своего идеала», согласившемся на «недостойный компромисс!») и влачит обесцененное существование: прожигая жизнь, «убивая» время или становясь циником, пьяницей,наркоманом.

Как личность он тогда остается, по сути, в предшествующем психологическом возрасте «...и без семьи, без дружбы, без причал»[160].

Если же темперамент или честность, или иные причины не позволяют растущему человеку прозябать без смыслов, то он совершает второе ив личностном плане поворотное, определяющее всю его дальнейшую жизнь «грехопадение» -сознательное!

Человек открывает, что живет он не по предписанию, не по правилу или завету, а потому, что хочет, потому, что нуждается. Нуждается в этом мире! Нуждается в этих, ни в какие шаблоны не вписывающихся людях! Нуждается в том, чтобы нуждаться! Нуждается в жизни!

Человек открывает и признает, что жизнь, другой человек с его многосложностью важнее любых идеалов и претензий. Ценными становятся жизнь, человек - Ева предпочитает свободу и ответственность (яблоко) запрету.

По-моему, запреты любой монотеистической религии потому и существуют, что, только преодолевая их, и преодолевая не по рассудочному решению из подросткового протеста, а лишь, когда больше не умещаешься в их детские одежды, только, преступая запрет за запретом, когда иначе больше не можешь, как не можешь не дышать, только, преодолевая конкретные запреты, юноша на свой страх и риск формирует себя в единую мотивационную цельность - в инициативную, ответственную личность -становится взрослым.

Не в силах следовать запретам, растущий человек чувственно открывает факт существования реальности вне схем. Факт существования другого, ему незнакомого. Факт своего существования не как носителя чужих предписаний, но во всей сложности своих, еще незнакомых ему, импульсов, побуждений, нужд - факт существования себя как выбирающего участника мира. Человек открывает мир!

Впервые он обнаруживает, что люди, как и он, хотят, маются, ищут... что не его не понимали, а он не понимал никого. Не понимая и себя, не мог воспользоваться пониманием других. Был слеп. Живя в мире схем и слов, просто не догадывался, что есть другой, неисчерпаемый мир. Мир движения, влечений, инициативы, мир, который в слове отражается, но словом не создан и в слово не вмещен. Что прежде был Мир, и этот мир сотворил Слово.

Открывает, что ему предстоит знакомство...

Потрясение этим открытием мира (и себя в нем)[161] навсегда освобождает от претензий, от обид и притязаний на то, что не умеешь сам для себя и других обеспечить.

Чаще это потрясение - результат влюбленности, привязанности, захваченности чем-либо в мире, что становится для нас важнее любой догмы, порой важнее нас самих. «Все мы стали людьми лишь в той мере, в какой людей любили и имели случай любить»^[162].

Впервые мы открываем, что мир - не наш вымысел, но, что он есть, что он сформировал нас, что он бережно нас пестует, будто заботится о нас. Но уже не как о беспомощных детях, а без снисходительности, предоставив нам учиться на собственных синяках и шишках. В мире есть все, что нам необходимо, или есть возможность необходимое самостоятельно сотворить.

Мы открываем, что мы неоплатные должники, что, проживи мы жизнь хоть сотни гениев и пророков, мы никогда не расплатимся с миром за то, что получили даром (в дар!).

Так мы открываем состояние благодарности, которая навсегда дает силы для движения и для собственного в свою очередь участия в творчестве нашего мира.

Впервые (после интуитивной заботы о себе в дошестилетнем возрасте) мы начинаем снова заботиться о себе сами. Перестаем служить и ждать воздаяния за заслуги, и указаний, предписаний, как жить.

В этом возрасте мы воспринимаем мир, как материнский, бережный к нам, имеющий все для нашего самоосуществления, но и не «крутящийся» вокруг нас, не собирающийся нас опекать. Мир объединяется с нами в общих заботах, только, когда мы сами объединимся с ним - со всем Родом человеческим - в поиске путей сберечь планету и сотворить человека.

В этом возрасте мы, заботясь о себе, ответственность за свое настоящее и будущее впервые берем на себя. На себя берем и ответственность за прошлые неудачи. Ответственность за успехи делим с миром, ему и благодарны за них - за все!

Теперь заботу о себе принимаем ото всех. Но впервые не спешим отделаться от заботящихся срочной расплатой. Мы становимся должниками всех!

Вопрос «Что мне дал мир?» сменяется вопросом «Что я дал миру?». Мир становится предметом нашей хозяйской заботы.

Впервые открыв, что мы до этих пор никогда никого tie понимали, открываем и мир людей, неисчерпаемый для Познания.

Больше нет места часто сопутствующей подростку скуке. Пропадает и страх пустоты. Мы догадываемся, учимся ощущать и собственную неисчерпаемость. Теперь есть мир, есть мы, есть другой - все это захватывающе интересно.

Ребенок становится человеком.

Теперь мир не делится на взрослых и сверстников, создателей и потребителей, авторитеты и слепо следующих им. Прежние отношения сменяются равенством.

Равенство ответственности, инициативы, равенство возможностей творчества обусловливает и равноправие.

Теперь мы - участники жизни, участники процесса, называемого Род Человеческий.

Теперь нет неразрешимых конфликтов. Мы открыты опыту[163]. Внимательны к себе, к миру. Выходим из «комплекса различия».

Зрелость - возраст обыденной, более оснащенной и полной открытости опыту, когда новизна уже - менее неожиданна, более привычна. «Я знаю, что я ничего не знаю!» (Сократ)

Этот возраст в наших группах является скорее целью, чем реальностью.

Теперь понятно, что все инфантильные фазы развития у взрослого характеризуются:

- осознанным или неосознанным расчетом на заботу о нем всех,

- затруднением этой заботы из-за неумения ею воспользоваться,

- обидой на недостаточность заботы.

Мир на претензии взрослого незрелого человека чаще отвечает явной или скрытой агрессией.

В результате всегда и во всем - обман ожиданий, так как никто о многосложном взрослом человеке позаботиться не может, а часто и не хочет.

Сам инфантильный человек о себе не заботится. Самостоятельность только имитирует. До 10 лет напоказ воспитателю и за его похвалу, в ожидании награды. В подростковых фазах демонстрирует ее себе и группе.

Имитируя самостоятельность, незрелый взрослый, обнаруживает никаким делом необеспеченную претензию считать себя самостоятельным.

Ответственность за себя вольно или невольно инфантильный человек возлагает на других и здесь тоже обманывается - никто за взрослого отвечать не может.

Центрированный не на своем существовании - не на себе (как это часто кажется), а на нетворчески взятых правилах, схемах, идеях, которые он принимает за себя и за реальность, инфантильный человек всегда живет как бы не здесь, не в реальном мгновении, а где-то по старой, давно ошибочной шпаргалке. Поэтому и

-его эмоциональное реагирование двойственно: интуитивное - на факты, которых он не сознает, сознательное -на далекие от действительности выдумки, и

- поведение его неточно, приблизительно, невпопад. Усилия и затраты огромны! А полезный для него, да и для других результат ничтожен.

К тому же, игнорируя свои внутренние и внешние обстоятельства, он очень мало обучаем. Как робот без обратной связи, скорее сломается, чем изменит разрушительное для него поведение.

Не понимая, не узнавая ни себя, ни других, и к другим и к себе относясь, как к инструментам для чего-то, он, расплачиваясь услугой (ни для кого) за услугу (не для себя), - не считается ни с ними, ни с собой.

Вечный участник обмена полезностями, у которых нет потребителя, он, отдавая второстепенное, ждет, что получит все главное и необходимое волшебным образом^[164].

Ведь в чем заключается это, необходимое для него (да и Для других), он не знает и даже не задумывается. О своем (и Другого) реальном существовании в качестве хозяина, законодателя и смысла нашего мира он даже не догадывается.

Малейшее соприкосновение с такой реальностью его обескураживает.

Такое восприятие мира через «комплекс различия» обусловливает все его конфликты, их характер и неодолимость для него.

Усвоив до 10 лет мерки одобряемого воспитателями («хорошо - плохо»), с 10 лет управляемый ими подросток не осуществляет почти никаких своих нужд. Он не живет, а судит!

Постоянная придирка ко всему и вся для него - гарант (залог) того, что все осужденное, как по волшебству, изменится в его пользу. Гарант (залог) - ложный!

Захватившее все силы незрелого человека старательное осуждение всех и всего чернит в его глазах среду обитания, превращает субъективный мир подростка в угрожающий, гадкий, непригодный для жизни. В конце концов, чернит и его самого. Рождая чувство малоценности, лишает права на все, чего достоин только «хороший» человек. Лишает права на жизнь.

Это же неосознанное ожидание волшебства - ощущение, что осужденный мир должен от осуждения сам измениться к лучшему, чуть не полностью парализует инициативу инфантильного человека. (Об этом невероятно точно рассказал Джером Дэвид Сэлинджер в романе «Над пропастью во ржи»[165])

Как происходит остановка в развитии? Как человек предпочитает развитию остановку - имитацию[166]?

Как происходит остановка в развитии? Как человек предпочитает развитию остановку - имитацию?

Каждому из нас когда-то жизнь ставит «двойку». И все мы выбираем один из двух, принципиально отличающихся способов реагирования на эту «двойку» (см. рис.6).

Рисунок 6. Выбор судьбы

1. Либо мы соглашаемся, что «двойка» заслужена. Открываем для себя пробел в своих умениях, знаниях. Изучаем ту реальность, за незнание которой получили «двойку». Обретаем новый опыт.

С благодарностью тогда относимся к тому, кто предпринял труд говорить нам «правду в глаза» - ставить двойку.

О мире (о тех, кто нам сообщает про наши изъяны) мы узнаем, что он доброжелателен, справедлив к нам.

О себе, что мы в состоянии глубже осваивать этот мир, что изъяны поправимы.

На уровне ума обретаем творческое сомнение в своей непогрешимости.

На уровне чувства - уверенность в себе.

Хороши люди (мир), хороши мы. Двойка тогда - инструмент обучения.

Наша самооценка растет за счет более глубокого внедрения в мир, освоения его.

Мы научаемся учиться.

2. Есть другой вариант реакции на двойку.

Мы с этой заслуженной двойкой не соглашаемся.

Обижаемся на несправедливость, тенденциозную придирчивость поставивших ее.

Тратим все силы задетости оценкой на отвергание ее, на доказательство себе и другим ее необоснованности.

Мир (люди, информирующие нас о наших действиях) тогда представляется нам враждебным, лживым, вероломным.

Мы разочаровываемся в других людях.

Вместо благодарности - обида, настороженная подозрительность.

Мы пытаемся повысить свою самооценку за счет усилий не видеть действительного положения дел, попыток замаскировать себя, приукрасить перед другими, перед собой, за счет снижения оценки других.

На уровне сознания нам удается обмануть себя, утешить тревогу раздуванием самомнения.

На уровне чувства нарастает подхлестывающая эту маскировку тревога неуверенности, растерянности в этом незнакомом мире.

Мы оклеветали мир.

Теперь мы его боимся, защищаемся от него. Тратим усилия на макияж.

Гадок мир.

Мы «пухнем» от внешнего самодовольства и внутренней неуверенности, ощущения какой-то своей неполноценности.

Мы защитились от... опыта! Остановились в психологическом развитии.

Понятно, что «двойка» в нашем случае это - не только оценка в школе, а любое сообщение мира о нашем неумении, незнании, несостоятельности в тех или иных обстоятельствах.

Не умеем писать палочки, дружить, возлюбленный оставил, жена спилась, дети не уважают, перестройка буксует на месте.

Либо мы не умеем и учимся с благодарностью миру за науку.

Либо мир - не прав, обстоятельства, судьба!.. На бога ропщем. Застреваем в несостоятельности.

В первом случае мы открыты опыту. Наш возраст соответствует биографическому, паспортному.

Во втором - мы закрываемся от жизни, останавливаемся в развитии в том психологическом возрасте, когда отвергли двойку - информацию о своем неумении. До 5 лет, до 10 лет, до 12 лет, до 14 лет.

Тогда и неприспособлены, несчастливы, обижены. Испытываем трудности непосильные для «ребенка» во взрослом мире. Не умеем решить взрослых задач.

В первом случае нет смысла рисоваться. Некогда! Надо мир осваивать. Разный и все более любимый мир.

Во втором - все силы тратятся на кураж, маскировку несостоятельности во враждебном, ненавистном мире - на имитацию.

В первом случае человек - часть этого мира.

Во втором - дитя, обиженное, брошенное, отказавшееся от включенности в наш мир.

Либо мы любим открывать, что мир, люди - добрее, честнее, ранимее, глубже нас. Глубже того, что мы знаем о себе и о них.

Либо хотим утвердиться за чужой счет.

Я сказал, они «лучше, глубже», а не такие же. Потому что, если по-русски сказать «такие же», то за этим спрячется ощущение, что мы лучше. Когда мы признаем, что они лучше, то признаем их действительное равенство нам.

Либо мы любим открывать их таланты, тогда, будучи даже самыми бесталанными, оказываемся среди гигантов.

Либо любим утверждать свои достоинства, тогда становимся лучшими среди ничтожеств.

Итак, мы выбираем остановку в развитии, когда предпочитаем мнить мир - хуже себя.

Выбираем открытость опыту, когда согласны поставить мир «над» собой, когда согласны на равенство.

Мы становимся частью этого мира, частью своего Бога.

За удовольствие кичиться собой мы платим слепотой и крахом своей личной истории.

Должен напомнить, что имитатор в заботе о том, чтобы казаться, может достигать очень высоких ступеней совершенства в повторении человеческих навыков. «Из кожи вон» он достигает часто очень многого.

Только жизнь, действия открытого опыту человека

- преследуют цели, необходимые ему,

- приносят удовлетворение, во-первых, ему и

- согревают, вовлекают в содержательную жизнь всех вокруг.

Заразить можно только тем, что имеешь.

Имеешь грипп - заразишь гриппом.

Болен самоотречением - заразишь несчастьем.

Счастливый передает счастье, как походку.

Имитатор, чего бы ни достиг,

- сам этим не согрет, не удовлетворен,

- его действия бессмысленны для него. Они всегда - жертва. Жертва позе, роли, задаче соответствовать. За все он ждет награды, платы от других.

- Его жертвы наглядны, но не хорошо от них никому!

Мы знаем гениальных имитаторов. Нет имитаторов счастливых.

Второй вопрос: каким педагогическим, воспитательским воздействием мы побуждаем ребенка остановиться в развитии?

Или иначе: каким образом один человек побуждает другого (еще не зрелого) человека (зрелый сам выбирает свои пути) остановиться в развитии, стать имитатором, добиваться не пользы, а оценки?

Если мы проследим путь открытого опыту человека, то станет ясно, что он (и втайне!) достаточно уверен в себе.

Не умея быть рабом, он не хочет господствовать над другим. Хозяйски бережен к этому миру. Любя себя, любит другого.

Такой учитель видит возможности ребенка. И от постановки двойки не получает удовольствия.

Видя таланты ребенка, ведет себя по принципу: «Александр Македонский тоже был великий полководец, но стулья ломать зачем!?»

Видя ошибку ребенка, такой педагог двойкой говорит: «Ты замечателен, способен на гораздо большее, но пока вот этого не умеешь!»

Такое сообщение, одаривая искренним признанием, оказывается поддержкой и с радостью используется ребенком. Учит его учиться, открывает опыту.

Оценка ставится за действие, но не оценивает негативно человека.

Это - втайне неуверенный в себе, пыжащийся человек.

Всякое допущение состоятельности другого - угроза его самооценке.

Несостоятельность другого утверждает имитатора в том, что он «лучше».

Такой учитель втайне боится успехов талантливых детей. Он хочет видеть их слабость. (Его в собственных глазах возвышают успехи только тех, кто еще несостоятельнее его -кого он «спасает»)!

Но и, видя ошибку ребенка, он воспринимает ее как доказательство своей педагогической слабости. И тогда облегчает свой страх несостоятельности, доказывая себе и ученику, что это ученик, а не он - бездарь! Тогда двойка - не только оценка ошибки, но доказательство безнадежной бестолковости ученика!

Такой учитель двойкой говорит: «ты - двоечник и у тебя нет перспектив!»

Такую безбудущность никто не может принять (а отделить оценку действия от оценки его самого незрелый человек не в состоянии).

Ученик говорит такому «учителю» - «сам ты бездарь, лгун и двоечник...»

Имитатор негативно оценивает не действие, но самого человека, зачеркивает его возможности, лишает перспективы и тем побуждает того к защите отверганием такой, унижающей его, лишающей будущего оценки. Оценивая так же себя, он и себя обесценивает, лишает ощущения перспектив - будущего.

Если перенести эту ситуацию в обыденную жизнь, которая полна взаимными сообщениями, текстами и подтекстами словесными, эмоциональными, поведенческими, то станет ясно, что каждомгновенно в общении зрелые люди поддерживают себя и других, делятся опытом. А имитаторы, самоутверждаясь, обижают всех и закрывают других от любых своих, а потом и чужих сообщений.

Это проделывается с детьми, с близкими, друзьями, любимыми, начальниками и подчиненными.

Если мы говорим о воспитателе, педагоге, психологе, психотерапевте, то становится ясным, какое значение для результатов его общения с учеником, клиентом, воспитуемым, пациентом, сотрудником имеет то, кто он сам - открытый опыту человек или темпераментно самоутверждающийся за счет других имитатор.

Интересно, как имитатор читает текст, который мог бы сообщить ему о его ошибках и подсказать пути их исправления!

Если уверенные в своих возможностях, открытые опыту люди в любом человеческом сообщении находят информацию о себе, в том числе и в сообщении об ошибках. Им такое знание помогает исправлять промахи, избегать их - лучше жить.

То люди с тайным чувством малоценности все читают «про них», а не про себя! Привыкнув всякое негативное сообщение относить не к действию, а на счет самого человека, они в любом критическом замечании рискуют услышать критику не своих действий, а самих себя. Поэтому, читая острый текст, они либо с радостью и хорошо понимают его как критику кого угодно другого, либо, получив даже намек, что текст о них, перестают его понимать! Загодя, таким образом, спасаются от угрозы снизить самооценку. Но и лишаются шанса воспользоваться спасительной информацией для себя. Все нужное - не про них!

Общая болезнь

Позволю себе еще одну цитату с той конференции.

«Мне пришлось провести несколько психотерапевтических марафонов с заикающимися в период их медленноговорения. Это очень медленная по темпу работа.

Совпало, что на следующий день после одного из таких марафонов я вел аналогичные занятия с логопедами и планировал успеть во много раз больше. А успел гораздо меньше. Потом этот парадокс повторялся.

Что же случилось?

Как, по-вашему, заикающиеся люди чаще ответят на вопросы:

- Кто добрее, они или окружающие их люди?

- Кто ранимее?

- Чьи обязанности они помнят, во-первых? Свои - перед людьми и миром или людей - перед собой?..

Совершенно верно.

Заикающиеся чаще ощущают:

- себя добрее (человечнее),

- себя ранимее, и

- лучше помнят чужие обязанности перед собой.

Других они ощущают более черствыми, чем они, по-

человечески - хуже себя.

Они сетуют на то, что другие с ними ведут себя не бережно. Своей небережности к другим они не замечают.

Это проявления «комплекса различия».

В результате, такой человек, живущий «ходячей укоризной», оказывается всеми принимаемым в штыки. И не из-за заикания!

А из-за своей недоброты, которую он идеологически оправдал мнимой жестокостью с ним мира.

Но оказалось! Что и большая часть логопедов на эти вопросы отвечают также! То есть, логопеды тоже в претензии к миру. Часто даже в большей претензии, чем их клиенты. И, как всякий живущий в «комплексе различия» имитатор, в своих обидах упорствуют.

А, будучи часто очень стеничными, талантливыми людьми и упорствуя в обиде, поддерживают психопатические установки своих пациентов.

Таким образом, одаряя с одной стороны речью, с другой делают тех еще более больными, вовлекая их в противостояние людям, в конфликт с людьми.

Почему это произошло?

Ну, отчасти, известно, что лечить часто берется более больной. Он или, леча других, вылечивается. Или за чужой болезнью маскирует свою.

Но есть другое. У меня есть товарищ, который оказывал психологическую поддержку людям после землетрясения в

Армении. Он ел с ними хлеб и пил с ними воду. Он сам увлекся их мифологией: подозрениями, что землетрясение - происки их врагов!

Логопеды, разделяя боль заикающихся, вовлекаются в их мировосприятие, заражаются их обидами.

А в результате, будучи спасителями, любимыми людьми, «давшими» человеку речь, невольно поддерживают того в имитаторстве - в неврозе!

Я снова повторю, что желание помочь заикающемуся человеку должно быть вооруженным.

Педагог, воспитатель, психотерапевт, логопед непременно нуждаются в том, чтобы уметь диагностировать имитатора в себе (свой, слава богу, парциальный, инфантилизм) и иметь возможность открыть опыту себя, открыть себя развитию, то есть миру, другому человеку.

Эффективнее это делается в психотерапевтической группе с участием психологов и психотерапевтов.

«Cure te ipsum» - «исцелися сам» - одна из первых заповедей врачевания.

Самарские психотерапевты готовы к осуществлению этой программы психодидактической помощи родителям, воспитателям, педагогам, врачам, психологам, логопедам[167].

Благодарю за доброжелательное и заинтересованное внимание!

Любви вам!»