Тэсса на краю земли

Глава 22

Подперев рукой щеку, Фанни через прилавок смотрела на Кенни. Он все еще был несколько прозрачным, и это определенно внушало тревогу.

— Ну, — строго спросила она, — и как долго ты намерен оставаться в таком состоянии?

Кенни немного неуверенно пожал плечами. Он выглядел смущенным, взволнованным и очень милым.

— Кто знает, — в его голосе прозвучала легкая добродушная самоирония, означающая, что он понимает, как странно выглядит, и ему неловко за то, что это неудобно для окружающих. — Возможно, до конца своих дней.

— И что это значит? — нахмурилась Фанни.

— Что, кажется, я на полном серьезе в тебя втюрился. И из-за этих, ну знаешь, бабочек в животе, я все время немного встревожен.

— Как это — на полном серьезе? — немедленно заинтересовалась Фанни, не скрывая торжества в своем голосе. — Что значит — втюрился? Когда это произошло?

Ей хотелось подробностей.

Не каждый день, знаете ли, такое доводится услышать.

В случае Фанни — никогда раньше.

Она вспомнила весь свой постыдный травматичный опыт так называемых отношений. Кто-то относился к ней как к экзотике, другие пытались доказать широту своих взглядов — вроде как «эй, посмотрите, для меня внешность вовсе не главное». Третьи обращались с презрительным высокомерием — «я же осчастливил тебя своим вниманием, убогое ты создание».

Фанни понадобилось много лет, чтобы перестать думать о себе точно так же.

И вот — светлый, нежный Кенни, в душе которого не было места цинизму и подлости. Не мог он такое сказать, чтобы посмеяться над Фанни.

— Да почти сразу и втюрился, — бесхитростно признался он. — Ты — воплощение свободы, Фанни.

Девочка-подросток, которая носила толстовки с капюшоном в любую погоду, сейчас бы истерически расхохоталась.

Но Фанни — Фанни не стала. Она приложила много сил, чтобы стать той, кто сейчас сидела на высоком табурете, пытаясь не потерять кроваво-красные мюли с мехом и на огромных каблуках.

Она, Фанни, прошла долгий путь в поисках своего дома.

И своего Кенни.

Но не успела она потянуться вперед, чтобы коснуться губами просвечивающих губ, как звякнули колокольчики над входом и в магазинчик вплыла чета Милнов.

Полнолуние прошло, и теперь они выглядели самыми обыкновенными людьми. Фанни нравились их кудрявые ушки, и она всегда жалела, когда они теряли свою мохнатость.

Отпрянув назад, она с независимым видом уставилась на этикетку лежавшей на прилавке шоколадки.

— Привет, — сказала Дебора оживленно. — Фанни, милая, как хорошо, что и ты здесь. Уж ты-то всегда все и про всех знаешь!

— Ну разумеется, — подтвердила она. — Я секретарь администрации Нью-Ньюлина и полицейского участка. Такая у меня работа.

— Работа, — пренебрежительно фыркнул Билли Милн, обычно на редкость немногословный. В одно короткое слово он умудрился вложить все, что думает об этих бесполезных госслужащих.

— Перерыв на обед, — сухо уведомила его Фанни и отвернулась, демонстрируя, что не намерена продолжать беседу в подобном тоне.

— А скажи нам, Кенни, — вкрадчиво заговорила Дебора, — где нынче все вокруг берут младенцев?

— Что? — изумился он.

— Ну это же… прямо-таки тренд какой-то! Что ни день — так откуда ни возьмись появляется очередной карапуз.

— Вы что же думаете, — растерянно произнес Кенни, — что я продаю их в своем магазинчике?

— Ну откуда-то же они появляются! Хлоп — и пожалуйста!

— Заводятся от одиночества, — не удержалась от ехидной ремарки Фанни. — Вам с Билли дети не положены: вы есть друг у друга.

— Знаешь, милая, — хмыкнула Дебора, — весь мой жизненный опыт говорит о том, что обычно все происходит ровно наоборот.

— Это же Нью-Ньюлин. Здесь только так и бывает: люди получают, что заслуживают, — и Фанни окинула Кенни нежным взглядом.

Плетясь по узкой дороге со скоростью одного пони в час, Фрэнк мечтал о том, как убьет Холли Лонгли.

Пони!

Чертов пони, который, видите ли, ненавидел перевозки (бедняжка и так настрадался во время перелета!) и обожал прогулки на свежем воздухе.

Ради всего святого, покажите ему другого взрослого человека, у которого есть пони!

Пикап тащился за ними, и Фрэнк только надеялся, что у его автомобиля ничего по дороге не отвалится от такого издевательства.

Впрочем, он слышал, что Тэсса берегла сцепление и старалась двигаться на одной передаче.

Серый пони — Стюарт Уэльский VIII, что бы вы понимали, — величаво ступал по пыльной дороге, время от времени останавливаясь, чтобы сорвать травинку. В такие минуты Фрэнку хотелось придушить не Холли, а его злосчастную скотину, вся вина которой состояла в том, что ее хозяин уродился идиотом.

«В этом благородном животном, — заявил Холли, — сочетается уэльская и арабская кровь. Я знаю его предков вплоть до 1850 года. А интеллект моего Стюарта явно выше твоего, Фрэнки».

После чего беззаботный ублюдок завалился на заднее сиденье, свернулся клубочком и заснул, явно утомленный столь насыщенным днем.

А Фрэнк теперь вышагивал вместе со Стюартом в густых душных сумерках.

И отчетливо понимал, что его злит вовсе не прогулка в несколько жалких миль.

Он просто злился… на свой собственный страх, и Холли Лонгли здесь был вовсе ни при чем.

Если бы завтра сумасшедший художник умчался в разные неведомые дали, то его отъезд ничего бы не изменил между Фрэнком и Тэссой.

Она держала их в разных карманах: Фрэнка и Холли.

Холли вызывал у Тэссы неуловимую снисходительную нежность, спрятанную за небрежной усмешкой.

А с Фрэнком она всего лишь трахалась.

Тэсса постаралась донести свою мысль четко и ясно: мы с тобой просто любовники, ничего личного. Ничего лишнего.

А он понимал, что готов убить, встать на колени, сделать что угодно, лишь бы Тэсса никогда не отворачивалась от него.

В жизни Фрэнка был всего один человек, который глядел ему прямо в глаза без страха и ненависти, — его брат Алан.

А теперь были Тэсса и Холли.

Она могла сколько угодно смотреть на Фрэнка, не опасаясь за тайны, которые столь тщательно хранила. Инквизиторские штучки.

И это было ценно вдвойне — о, Фрэнк никогда не хотел чужих секретов, которые так и сыпались на него, как из рога изобилия. А уж мрачных секретов инквизиторского прошлого он не хотел и подавно — видел кое-что, хватило.

Холли же был простаком, готовым рассказать что угодно и кому угодно.

И вот Фрэнк, взрослый мужчина, побывавший в тюрьме, впервые в своей жизни обрел нечто… похожее на обычные человеческие отношения.

Такие простые, что люди живут себе и не знают, каким сокровищем обладают.

И Фрэнка скручивало жгутом при одной мысли, что все это — желанное, недостижимое, неимоверно ценное — он может по какой-то причине потерять.

Жизнь не дала ему поводов для оптимизма, забрав единственного человека, которого он любил больше себя самого.

В нем снова прорастала привязанность, по-собачьи тоскливая, больная, пугающая. И Фрэнк будет держаться за нее зубами, потому что — он был уверен — нового шанса он не получит.

— Эй, — крикнула Тэсса, — хочешь, поменяемся местами?

Он только головой мотнул.

Им со Стюартом Уэльским VIII было о чем подумать.

Холли проснулся, когда Фрэнк уже почти разгрузил багажник пикапа — ящики с шампанским, коробки с провизией, какие-то котомки, контейнеры, пакеты.

— Что здесь такое? — крякнув от натуги, спросил он, принимая очередной груз.

— Не знаю, — зевнул Холли. — Может быть, глина?

Он сел на заднем сиденье, моргая и тяжело просыпаясь.

— Глина? — рычащим голосом повторил Фрэнк.

— Иногда я занимаюсь лепкой… ну знаешь, чтобы размять пальцы… Будь так добр, отнеси ее на веранду. Я устроил там нечто творческой мастерской…

Дальше Фрэнк не слушал.

Пони! Глина!

Когда он вернулся во двор, Холли уже гладил Стюарта по холке, отгоняя назойливо лезущих к ним к пикси.

— Кыш! — кричал он. — Вы забрали мою машину! Моего пони вы не получите!

Фрэнк подошел к ним ближе, примерился, схватил ту пикси, которая была покрупнее, и поднес ее к своему лицу. Глаза в глаза. Пикси заверещала, вырываясь, и он разжал кулак. Суматошным роем стая унеслась опять в машину и там возмущенно загудела.

— А если они будут мстить? — опасливо спросил Холли.

— Ну, — Фрэнк недобро усмехнулся, — пусть.

Холли помолчал, встревоженно в него вглядываясь, словно ища подтверждения тому, что Фрэнк способен постоять за себя. Напрасно тот скорчил особо злодейскую морду — это не помогало.

— А где Тэсса? — маятно вздохнув, спросил Холли.

— Сказала, что вся запылилась, и отправилась поплавать.

— В море? — изумился Холли и задрал голову к небу. — Но ведь гроза идет!

— И куда ты загонишь свою клячу? В гараж? В свою спальню? Оставишь на улице?

— Ой, — глаза Холли округлились, — куда?

— Чучело, — вздохнул Фрэнк, — отведу пока Стюарта в коровник к невыносимой Бренде. Авось его там не забодают.

Когда Фрэнк со Стюартом ушли, Холли еще немного постоял, разглядывая темнеющее небо.

После короткого сна он чувствовал себя бодрым и свежим. Множество пейзажей, которые они сегодня видели, теснились в его голове, но он знал: их время еще не пришло.

Они потом появятся на свет — в том или ином виде.

Идеи, образы, сюжеты так и вертелись туда-сюда, и порой Холли изрядно уставал от этого калейдоскопа.

— Хорошо быть Фрэнком, — пробормотал он, направляясь к морю. — Зыркнул своими глазюками — и все перепугались. А мне страдай от славы мирской…

Это было кокетство: от славы Холли не страдал, он ею наслаждался.

Ему нравилось, когда его любили.

И очень огорчил тот факт, что Тэссу все вокруг — ненавидели.

Холли бы не пережил подобного, а бедная девочка держалась так мужественно, что у него сердце разрывалось.

Раньше он как-то не особо задумывался о том, что именно устроила Тэсса в Лондоне и как люди к этому отнеслись. Видел газетные заголовки, конечно, но отворачивался. Попадал на новостные сюжеты и переключал каналы.

Холли не любил трагедий.

Но сейчас его действительно расстраивало, что Тэссу тошнит от самой себя, а люди вокруг только подливают масла в огонь.

Кто из нас способен изменить прошлое и зачем тащить его в настоящее?

Остановившись на вершине холма, он прищурился, пытаясь разглядеть голову Тэссы среди бурных, почти штормовых волн. Было уже темно и почти ничего не видно, но ему показалось, что он нашел в воде маленькую точку. А может, и нет.

Что за безрассудство — купаться в таком неспокойном море!

Покряхтывая и постанывая от страха, он начал спускаться по узкой извилистой тропинке вниз. Ее и днем-то преодолеть было непросто, а уж в потемках и вовсе смертоубийственно. И куда его несет? Зачем? Ведь Холли не спасатель и герой. Он художник. И если Тэсса утонет на его глазах, максимум, что он сможет сделать, — нарисовать печальную картину.

И тем не менее Холли добрался кое-как до пляжа, сел на не успевшие остыть камни и прилежно принялся ждать. Порывы ветра становились все сильнее, волны — все выше, и казалось, что небеса вот-вот обрушатся ливнем.

Завороженный неистовой красотой происходящего, Холли терпеливо не отводил взгляда от моря, пока в свете яркой молнии не разглядел силуэт Тэссы.

— Ну наконец-то, — закричал он, — сколько еще тебя ждать к ужину!

До него донесся смех, а потом Тэсса вышла из воды и подошла ближе. Майка липла к ее ребрам, груди и животу. С волос стекала вода.

— Ого! — восторженно воскликнула она. — Да Одри просто в ярости!

Ее голос был заглушен раскатом грома.

— Пойдем быстрее домой, — Холли вскочил, — нет ничего интересного в том, чтобы торчать в эдакую непогоду на берегу.

Тэсса протянула ему руку — мокрую, холодную и очень сильную, и Холли принял ее, поднявшись на ноги.

На него снизошло удивительное чувство: защищенности.

— Я в безопасности, — произнес он обескураженно.

Тэсса, не отпуская его ладони, направилась к тропинке.

— Это один из скиллов инквизитора, — громко ответила она, — напуганным людям рядом с нами становится спокойнее. Я больше не в ордене, и это теперь выражается слабее, но ты очень чувствительный.

— И злодеям становится спокойнее?

— Те, у кого нечистая совесть, приходят в ужас. Вперед, Холли Лонгли, я не позволю тебе упасть.

И он, совершенно доверившись ей, бесстрашно полез наверх.

Тэсса держала его крепко, уверенно и надежно.

Несколько раз ветер едва не сбил Холли с ног, и он не стеснялся цепляться за крохотную ладошку изо всех сил. Тэсса только смеялась.

Когда они добрались до кладбища, хлынул сильнейший дождь.

— Бежим! — взвизгнул Холли и тут же поскользнулся на траве. Тэсса подхватила его за плечи, не дав шмякнуться на мигом раскисшую землю, и они понеслись в ночи.

Они ввалились в дом — смеющиеся и совершенно мокрые, Фрэнк как раз заварил чай. Он и не сомневался, что Тэсса справится с бушующим морем и не даст пропасть Холли. Но его болезненно оцарапала их близость — он ощутил себя лишним, вышвырнутым за борт, и закусил губу, не зная, как с этим справиться.

Как будто их двое, а он один.

Тэсса же сделала несколько шагов в сторону кухни и вдруг без всяких раздумий стянула с себя майку. Фрэнк остолбенел, а Холли застонал.

— Опять, — возмутился он, — женщина, почему ты все время ходишь голой?

Тэсса дернула плечом, не желая отвечать на такие глупости, дошла до кухни и обрадовалась.

— Чай!

Непостижимая сила толкнула Фрэнка вперед, он стремительно прижался к узкой спине и накрыл руками грудь Тэссы. Все, чего он хотел — спрятать от Холли затвердевшие от прохлады соски, но вышло наоборот.

— Господи, — низко и хрипло выдохнул Холли, и его радужка почти исчезла, поглощенная расширившимися как у наркомана зрачками. — Не шевелитесь, — взмолился он, — только не шевелитесь! Я сейчас! Мои солнца…

— Переоденься, — сказала Тэсса, и ее голос тоже изменился. Стал глуше, и тело Фрэнка отозвалось на эти изменения. Жаркая волна накатила в паху, и возбуждение — непрошеное, неуместное — тягучим маревом заволокло разум.

— Мы подождем, — добавила Тэсса вслед убегающему наверх Холли.

— Серьезно? — нахмурился Фрэнк, не понимая, почему они идут на поводу у сбрендившего художника.

Однако он не пошевелился, не стащил с дивана плед, не укрыл Тэссу, не убрал рук, не отодвинулся, так и упирался в нее своим стояком.

Покорно ждал неизвестно чего и больше не задавал новых вопросов.

Холли вернулся очень быстро, и не подумав избавиться от мокрой одежды, зато притащил свои карандаши и бумагу.

— В прошлый раз, — лихорадочно сказал он, торопливо устраиваясь за столом, — вы остановились на половине пути, и это не давало мне покоя. Я думал, что не смогу завершить картину, как надо… Она должна наполнять жизненной энергией… должна…

Он вскинул глаза и снова поплыл, вобрав в себя две неподвижные фигуры. Это был полный мучительной жажды взгляд художника, поглощенного своим замыслом. Но и — Фрэнк вдруг понял это очень отчетливо — в этом взгляде было и другое желание.

И Тэсса тоже это увидела, коротко выдохнула и текуче откинулась на спину Фрэнка, обретя необычные для нее плавность и мягкость.

— Фрэнк, — облизнув совершенно сухие губы, попросил Холли, — ты не мог бы опустить одну руку ниже?

В этот раз он не стал угрожать и рычать в ответ. Очень медленно Фрэнк отнял руку от груди Тэссы и повернул ее лицо к себе, вглядываясь в его выражение.

И его прошибло насквозь: впервые Тэсса утратила свои хладнокровие и невозмутимость. Всепоглощающее внимание Холли сотворило какую-то чертову магию, пробудив чувственность. Взгляд был расфокусированным, скулы алели, а дыхание стало поверхностным и частым.

И Фрэнк поддался этому безумию, позволив грубому вторжению в их интимную жизнь приобрести эротичный контекст. Он никогда не тяготел к эксгибиционизму и прочим странностям, но сейчас почти забыл про Холли, всем своим существом отзываясь на молчаливый призыв. Если за прежнюю Тэссу он был готов убить, то за эту — умереть.

Наклонившись, он приоткрыл губами ее губы, сжал грудь, скользнул рукой в мокрые от дождя трусики, вбирая в себя дрожь позвоночника, слабый стон, глубокий поцелуй. Тэсса становилась горячей, словно кто-то внутри нее поджег костер, и член даже заломило в узких джинсах.

Он хотел ее так, что в ушах звенело.

— Футболку, — раздался бесцветный голос-шелест Холли. — Сними с него футболку, Тэсса.

Она не оглянулась, не удивилась, не воспротивилась. Послушно потянула ткань, и Фрэнк поднял руки, помогая ей. Происходящее полностью утратило всякую реальность и отчетливость. Холли из зрителя превратился в участника, как будто — щелк! — недостающая часть пазла встала на место.

Секс-сражение, секс-эквилибристика, яркий и изматывающий, битва на выносливость — остался где-то в прошлой жизни. В той, где Фрэнк не позволял себе такого бесстыдства.

Происходящее сейчас царапало неправильностью и странностью, но и распаляло тоже.

Он видел, что Тэссе тоже неловко, что она точно так же смущена и сбита с толку, но и очарована одновременно.

Жгучая и сладострастная испорченность подхлестывала, как розга, и одурманивала, как алкоголь.

Они поймали единый ритм, подчиняясь коротким пожеланиям Холли — сними джинсы, Фрэнк. На стол, Тэсса. Повернись ко мне лицом, разведи колени. Языком, пожалуйста, Фрэнк.

От каждого движения как будто кусочек стыда откалывался и камешком улетал в пропасть. Терялись скованность и напряженность. Оставалась только горчаще-захватывающая порочность — в каждом поцелуе, в каждом прикосновении, влаге Тэссы на языке Фрэнка, в его пальцах внутри нее, в остром запахе пота и возбуждения, в неотступно-пылающих взглядах Холли, скрипе его карандаша, движении его кадыка, пересохших губах, в ее стонах, ее нетерпении, ее соленой коже.

И когда Холли наконец наигрался, напитался, как суккуб, чужой похотью, когда отбросил в сторону карандаш, только тогда и разрешил — давай уже, Фрэнк, — и Фрэнк перевернул Тэссу грудью на стол, задницей кверху, зафиксировал бедра и вошел в хлюпающее и тугое, обернувшее горячим шелком, и не думая ее щадить, Тэсса зарычала совсем по-звериному, безнадежно цепляясь пальцами за гладкую поверхность.

А Холли просто смотрел и смотрел, и глаза его отчаянно полыхали.