Тимка-новосёл

Глава пятая. А если идти всё прямо и прямо?

Утром Тимка ещё не успел подняться с раскладушки, а отец уже принялся ворчать на него за то, что он вчера ходил к беркутёнку.

— Упустил ведь птицу-то! Я же предупреждал тебя!

— Я упустил?! Я упустил? Да? Как бы не так! — возмущался Тимка. — Я её совсем не выпускал.

— Не выпускал… Не сама же дверь-то открылась? Достанется нам, брат, от пастуха!

По словам отца выходило, что беркутёнок исчез по вине Тимки.

— Вставай! Не гоняй лентяя-то! — прикрикнул на Тимку отец. — Рубашку надень. Прохладно!

В вагончике по утрам прохладно, прохладнее, чем в городской квартире. Тимка, желая согреться, принялся скакать на раскладушке.

— Ты у меня допрыгаешься! — напустился отец. — Одевайся, тебе говорят! Я на работу пошёл!

На этот раз Тимка одевался с неохотой. Придирки отца испортили настроение. И зачем он ворчит с утра? Мог бы подождать до вечера. Сам же говорил, что у человека день должен начинаться с ожидания радости. Хороша радость! Не успеешь проснуться и открыть глаза, начинают наговаривать и придираться. Увидев, что Тимка еле-еле поворачивается, бабушка тоже начала ворчать и сказала, что она напрасно согласилась ехать с ним в эту чёртову дыру, где не только радио, но порядочной воды и той нет.

Чёртова дыра?! Выходит, бабушка недовольна тем, что приехала в степь? Ну и пусть недовольна! А он доволен и ни за что не уедет отсюда. Сегодня он разыщет речку, будет загорать на солнце и долго-долго купаться! Застёгнута последняя пуговица, Тимка выбегает из вагончика. Утро! Хорошо утром в степи! Солнце ещё только-только приподнялось над далёким горным кряжем, а лучи его уже тёплые. Небо синее-синее, похожее на бумагу, которой мама застилала отцовский рабочий стол. И видно кругом далеко-далеко! Так далеко, что Тимка затруднился бы сказать, как далеко видно утром в степи. Не желая рассердить бабушку ещё больше, Тимка решил хорошенько умыться. Набрав полную пригоршню поды, он плеснул ею в лицо. Щёку, по которой саданул лапой беркутёнок, защипало.

Из-за вагончика неожиданно выскочила девочка. У неё были чёрные длинные косички и белые тонкие руки. Вытирая лицо полотенцем, Тимка спросил у нее:

— Тебя как зовут?

— Юлия… А тебя как?

— Ты не ври, — усмехнулся Тимка. — Юлька не такая. Да! Она сильнее тебя, у неё белые волосы.

— То, наверно, другая Юля, а я настоящая, — не растерялась девочка. — Ты так и зови меня. Мы живем в крайнем вагончике. Ночью приехали. Мама в поле ушла. Играть будем?

Тимка всегда готов играть. Но интересно, какие игры знает эта девчонка? Юлия назвала много игр, но Тимка предложил сыграть в «Кони, кони» или в «Рыбки, рыбки».

— Я не умею в «Кони, кони» и в «Рыбки, рыбки» не умею, — разочарованно ответила девочка.

Из вагончика выглянула бабушка и позвала ребят:

— А ну, за стол! Поешьте, потом об играх будете договариваться.

Юлия отрицательно мотнула головой и на одной ноге поскакала к своему вагончику. За столом бабушка наставляла:

— Смотри, Тимофей, не вздумай заобидить девчонку. Скажу отцу.

Тимка, захлебываясь, торопливо выпил молоко. Скорее бы покончить с едой и выбраться из вагончика. Можно будет позвать Юльку пойти в степь; она старше и, наверно, знает, где речка.

— На реку?! — удивилась Юлька, услышал приглашение Тимки. — Я не знаю, где река… Мама не разрешила мне одной уходить в степь.

— Одной?! Мы вместе пойдём! — начал уговаривать Тимка.

— А я не пойду. Мама не велела, — и не пойду!

Тимке пришлось выбирать — идти ли на реку одному или остаться играть с девочкой.

— Я знаю, где река! Да! — прихвастнул Тимка. — Мне папа говорил, что надо идти вон в ту сторону и всё прямо и прямо. Пойдём? Ты, Юлька, не бойся.

— Я не Юлька, а Юлия! — Девочка строго глянула на Тимку и предупредила: — Ты не зови меня Юлькой, я с тобой играть не буду.

Тимка смутился ещё никто из девчонок не требовал от него, чтобы он называл их не так, как ему хочется.

— Ты — Юлька! Юлька! Я тебя буду звать Юлькой! Да! — Мальчик в упор посмотрел на девочку.

— Вот и нехорошо! Я не зову тебя Тимкой? Не зову?

— Меня папа всегда зовёт Тимкой. Я люблю, когда он меня так зовёт.

Юля улыбнулась. Было видно, что упрямство мальчишки ей понравилось.

— Я маму спрошу, — сказала девочка. — Если она разрешит называть меня Юлькой, то зови.

Тимке надоел разговор об именах, и он нетерпеливо спросил:

— Пойдёшь на реку?

Но Юлия и на этот раз отказалась уйти от вагончика. Ну и пусть! Тимка знал, что все девчонки трусихи. Будет лучше, если на реку он пойдёт один. Может, спросить разрешения у бабушки? Нет, одного она не отпустит…

Тимка шёл и шёл в ту сторону, где вчера солнце опустилось в землю. Путь преградили кусты — высокие и колючие; через них трудно было пробраться. Пришлось обходить.

Шагая, Тимка уже видел себя купающимся в реке. Не плохо было бы наловить мальков, только нести их не в чем, а без воды они быстро задохнутся и даже могут высохнуть, а мёртвые мальки неинтересны.

Ноги путались в высокой траве. Острые стебли больно царапали кожу. Тимка остановился, поплевал на ладонь, принялся растирать царапины. Хотелось вернуться домой. Юльке можно сказать, что он раздумал идти на реку. Глянув в ту сторону, где должны быть вагончики, Тимка не увидел их. Куда же они могли подеваться? Кругом степь и степь, местами ровная, местами горбатая, с небольшими горками, которые отец называет сопками. Тимка опустился на траву. Надо было подумать, идти ли на реку или начать искать вагончики.

Сосредоточиться не удалось: из норы выскочил серый зверёк. Встав столбиком, он не мигая смотрел на Тимку.

«Суслик!» — узнал зверька Тимка. Суслик сидел смирно. Казалось, протяни к нему руку и он позволит погладить себя. Но стоило Тимке пошевелиться, зверёк юркнул в своё убежище. Сняв панаму, Тимка присел у норы и приготовился накрыть суслика, если тот снова появится.

Время шло, а зверёк не появлялся. Ждать надоело. Неприкрытую голову припекало солнце. Тимка выдрал с корнями пук травы и, сунув его в нору, огляделся кругом.

Под ногами застрекотал кузнечик. Что ж, на худой конец можно поймать кузнечика и принести его бабушке; она почему-то любит кузнечиков. Поймав зелёного прыгуна, Тимка сорвал широкий лист подорожника и, завернув в него добычу, спрятал её в карман.

А вот и ящерица! Серая, с длинным хвостом, она грелась на солнце. Если её поймать, то можно посадить в бабушкину корзину. Схватить ящерицу не удалось: она шмыгнула под камень. Камень большой, и у Тимки не хватило силы сдвинуть его с места.

Но куда же девались вагончики? Сколько Тимка ни всматривался в степь, он не увидел их. Если бы росло дерево, можно было бы залезть на него и оглядеться. Отец рассказывал, как он заблудился на охоте и, чтобы найти дорогу, лазил на дерево, В степи дерева нет, но за кустами виднеется горка; надо подняться на неё, тогда, может быть, удастся увидеть вагончики.

Нет, кусты не обойдёшь! Они тянутся без конца и края. Налетел ветер и заколебал травы. Кажется, где-то совсем близко, сверкая на солнце, блестит река. Тимка с жадностью всматривается вдаль. Нестерпимо хочется пить. Хотя бы молока! Бабушка говорила, что где-то текут молочные реки с кисельными берегами. Но где?

Тимка делает шаг, другой, спотыкается и падает. Большая тяжёлая птица, оглушительно хлопая крыльями, поднимается из травы. Она летит низко и вдруг камнем падает вниз. С птицами Тимке не везёт. Не повезло с беркутёнком, не повезло и с этой, которая вырвалась почти из-под носа. Надо её поискать! Но разве найдёшь птицу в такой высокой и густой траве!

Прекратив поиски, Тимка задумывается над тем, куда ему идти. «Надо всё прямо и прямо», вспоминает он слова отца и, облизнув сухие губы, принимается шагать.

Обрывается зелёное разнотравье. Путь преграждает чёрное поле. Оно тянется до того места, где земля и небо сходятся вместе. Чёрное поле пугает Тимку: уж очень оно чёрное и большое. Тимка долго не решается ступить на него. Но надо идти. Шагать по чёрному полю трудно: высокие гребни борозд осыпаются под ногами — того гляди упадёшь. Тимка поворачивается кругом и выбегает на траву.

— Уй-юю! — кричит кто-то в степи.

Тимка вздрагивает и застывает на мосте. По степи верхом на лошади скачет всадник. Он быстро приближается. Но почему всадник весь какой-то лохматый? Осадив коня, всадник соскочил на землю. С ним надо поздороваться: старшие всегда ждут, чтобы маленькие здоровались с ними первыми. Тимка подходит к всаднику и произносит:

— Здравствуй, Лохматый Дядя! — Всадник молчит. Тимке страшно, но он храбрится и повторяет: — Здравствуй, Лохматый Дядя! Ты Лохматый Дядя?

— Карош мальчишка, — улыбается всадник. — Куда шёл?

Ободрённый улыбкой, Тимка торопиться сказать, что он идёт на реку.

— Река?! Здесь нет река… Совсем не туда шёл…

— Пить хочу… — вырывается у Тимки. — Пить!

— Поедем. Пить будем… Много пить! Кароший мальчишка!

Предложение звучит заманчиво, и Тимка смело спрашивает:

— Ты меня, дядя, на лошадь посадишь?

Всадник прищёлкнул языком и вскочил в седло. Потом он низко склонился, и не успел Тимка вскрикнуть, как тоже очутился в седле.

Ехать верхом лучше, чем идти пешком, и Тимка не прочь ехать долго-долго.

— Смотри, хорошо смотри. — Вытянув руку, всадник показывает в степь. — Отара! Барашек гуляет. Мы — чабан, пасём барашек.

На зелёном ковре степных трав движется пёстрое стадо; в нем белые, чёрные и серые точки. Точки перекатываются с места на место. Их много. Но сколько?

— Барашков очень много? — интересуется Тимка.

— Одна тысяча, две тысячи! Породистый барашек!

Что значит породистый, Тимка не знает, но по выражению лица Лохматого Дяди он понимает, что это хорошо, и одобрительно кивает головой.

Тимку томит любопытство: почему дядя носит такую большую лохматую шапку и штаны, вывернутые мехом наружу, но расспросить об этом он не успевает, — чабан, остановив коня, спустил Тимку на землю и спешился сам.

— Пойдём юрта, — приглашает чабан. — Отдыхать будем. В тени сидеть.

На поляне стоит шалаш. Нет, это совсем не такой шалаш, какой Тимка видел в деревне на лугах, когда они с бабушкой укрывались от дождя. Тот шалаш был покрыт ветками и травой, а этот — круглый и стенки у него из лохматой материи.

Тимка задержался у входа о юрту.

— Ходи, ходи! Гостем будешь! — зазывает чабан.

Тимка вошёл и огляделся. Земля в шалаше устлана шкурами. Их много.

— Они волчьи? Да? — с опаской посматривая на серые шкуры, спрашивает Тимка.

Чабан молчит, он занят: сняв с треугольной подставки кувшин, наливает из него в деревянную чашку молоко. Кувшин обёрнут в тряпку, и почему-то конец её опущен в таз с водой.

Наполнив чашку до краев, чабан протянул ее Тимке:

— Пей айран! Много пей!

Удивительно кислое молоко оказалось таким холодным, что заломило зубы, но Тимка не может оторваться от чашки, а чабан уже подал кусок сыра.

Тимка никогда ещё не ел такого вкусного сыра. Можно было бы съесть его много, но дяди не предложил больше, а просить нехорошо.

Молоко и сыр восстановили силы. Тимка готов хоть сейчас пойти на поиски реки, но интересно побыть и в юрте.

— Ты, дядя, здесь живёшь всегда? — спрашивает Тимка.

— Отдыхаем… Спим мал-мала… — прихлёбывая из чашки молоко, отвечает чабан.

Тимка решил, что спать на шкурах, наверно, очень приятно. Но зачем кувшин ставят на треногу, укутывают его в тряпку, а конец её опускают в воду?

— Дядя, — заглядывая чабану в глаза, говорит Тимка, — кувшин тоже воду пьет?

— Степной холодильник! Молоко студим, — прищёлкнул языком хозяин юрты.

Холодильник? Тимка в городском «Гастрономе» видел холодильник, но тот был весь белый как снег и похож на шкаф.

— Тряпка совсем мокрый, быстро сохнет, холод делает, — поясняет чабан. — Кувшин холодный, айран холодный… Хорошо!

Тимка ощупывает стенки кувшина. Что за чудо? В юрте жарко, а кувшин холодный как лёд! Да, взрослые умеют делать так, что не сразу всё поймёшь!

Чабан, кончив пить молоко, взял белое лохматое одеяло и вышел из юрты. Тимка последовал за ним.

Хорошо в солнечный день лежать на спине, смотреть в небо и думать, где оно начинается и где кончается.

Чабан сидит неподвижно и не сводит глаз с барашков. Тимка рассказывает, как он утром пошёл на реку и шёл всё прямо и прямо. Чабан, узнав, что его гость о своем уходе не сказал бабушке, покачал головой и проговорил:

— Совсем плохой мальчишка! Тихонько бежал!

Тимка теперь и сам понял, что он поступил плохо.

— Домой будем ехать, — говорит чабан. Долго будем ехать!

Ну что ж, Тимка согласен ехать хоть сейчас. Но чабан сказал, что надо ждать, когда стемнеет и на небе покажутся звёзды.

Тимка молчит. Чабан сидит неподвижно. Вдруг он вскочил на ноги и выкрикнул какие-то непонятные слова. От отары овец отделились три точки и быстро-быстро понеслись к юрте.

Первым на поляну выскочил серый лохматый пёс. Какой это огромный и злой пёс! Не успел Тимка опомниться, а пёс уже стоял над ним с широко разинутой пастью. А вот ещё два таких же пса.

— Дядя! — в испуге закричал Тимка.

— Смирный собака. Не тронет… — успокаивает чабан и скрывается в юрте.

Псы уселись рядышком и уставились мордами на вход в юрту. Три куска мяса, один за другим, вылетели на поляну. Псы подхватили куски на лету. Тимка был в восхищении от ловкости собак. Расправившись с мясом, псы, облизываясь, глядели на чабана. Тот махнул рукой и опять выкрикнул непонятные слова, и вот собаки сорвались с места и помчались к отаре. Чабан похвалил псов:

— Отличный помощник!

Вот это помощники! Тимка видит, как собаки, добежав до отары, кинулись в разные стороны и, сгрудив овец, погнали их на отлогий пригорок.

— Ты, дядя, умеешь с ними разговаривать? — стал допытываться Тимка. — Они слушаются тебя? Ты их слова знаешь? Да?

— Умный собака! — улыбнулся чабан. — Хорошо всё понимает!

Солнце, раскрасневшись, низко опустилось над землёй. Чабан вынес из юрты куртку и подал её Тимке. Куртка пришлась кстати: вечерняя сырость, забираясь под рубашку, начала холодить спину.

Чабан, закинув повод на шею лошади, сел в седло и сказал Тимке:

— Лежи! Барашек мал-мала проверим…

Тимка лежит и смотрит, как Лохматый Дядя быстро-быстро скачет на лошади по степи…

Когда вернулся Лохматый Дядя, Тимка не слыхал. Открыв глаза, он увидел отца — тот сидел у стола и читал газету. Ярко горела керосиновая лампа. Бабушки в вагончике не было. Может, она спит? Тимка приподнялся на локтях. Раскладушка заскрипела. Отец отложил газету и, глянув на сына, сказал:

— Так! Проснулся, брат? Теперь мы с тобой поговорим!

Взгляд и тон отца не предвещали ничего хорошего. Тимка со стоном опустился на подушку.

— Ты чего охаешь? — спросил отец.

— Ноги… Ноги болят…

— Будешь по степи бродить, не только ноги заболит, голову потеряешь! — Отец подошёл и сел на край раскладушки. — Как же, брат, ты додумался в степь-то убежать? Разве бабушка не говорила, чтобы ты не уходил от вагончиков?

Конечно, бабушка говорила. Тимка хорошо это помнит.

— Ну вот, видишь, предупреждала. А ты ушёл…

— Я реку искал… Ты сам говорил, что надо идти все прямо и прямо, туда…

Тимка не успел досказать, как он искал реку: в вагончик вошла бабушка. Увидев, что отец разговаривает с сыном, она потребовала:

— Ты, Андрюша, построже с ним, построже! Иначе он меня в гроб вгонит!

Ну вот чего ещё придумала бабушка! Тимка никого не вгонял и не собирается вгонять в гроб.

— Ты, Андрюша, пробери его как следует! — не унималась бабушка. — Грех-то какой — уйти в степь и не сказаться! Я все ноги отбила, искавши его!

Тимка не сомневается, что бабушка искала его, но почему же она не нашла? И как можно отбить ноги? У него тоже болят ноги, но он их ни обо что не бил. Чудная бабушка, скажет тоже — ноги отбила!

— Давай, брат, прекращай эти фокусы! Я серьёзно говорю, — хмурится отец. — Со степью, дорогой мой, не шути. Она, если рассердится, такого задаст…

Тимке непонятно, как может «задать» степь, и он спрашивает:

— Она сильно дерётся?

— Не дерётся, усмехнулся отец. — Она огромная. Ты не смотри, что она ровной такой кажется. В ней можно заблудиться в два счёта. Пропасть… Зверьё бродит. Змей много. А если змея укусит, — считай, брат… Ну да ладно!

Отец говорил спокойно, но Тимка услышал в его голосе тревогу.

— Счастье твоё, что ты на чабана набрёл, или он на тебя, не знаю, как у вас там получилось. Если бы не чабан, до сего времени колесил бы по степи. Ночь, выбился бы из сил. Темно. Холодно. Упал бы на землю, а тут как тут серый волк. Он не стал бы с тобой разговаривать: раз, раз и…

— Я закричал бы, — нашёлся Тимка. — Громко закричал бы! Бабушка услышала бы и прогнала волка.

— Э-э, брат, ты далеконько забрел! Кричи не кричи, бабушка не услышала бы тебя… Ну, спи. Завтра я с тобой ещё поговорю, да и накажу как следует.

Отец отошёл к столу. Бабушка примялась укладываться спать. Отец потушил лампу и тоже лёг. В вагончике стало темно. Тимке кажется, что он лежит глубоко под землей, и, если бы не вздохи бабушки, можно было бы подумать, что ему уже никогда не выбраться из-под земли и не увидеть ни солнца, ни степи. А степь такая хорошая! В ней можно встретить Лохматого Дядю, ехать с ним верхом на лошади, пить холодное молоко и есть вкусный сыр. Лохматый Дядя не пугает, что в степи можно пропасть или быть съеденным волками. Вглядываясь в темноту, Тимка улыбается. Он улыбается степи и Лохматому Дяде.