Только для девочек

Глава одиннадцатая

В папиной газете писали, что если всю водопроводную воду, которую употребляют киевляне, разделить на количество дней в году, а потом еще на количество жителей нашего города, то получится, что каждый человек у нас тратит в сутки 540 литров воды. И что это — очень много. И что потребление большого количества воды показывает высокий уровень цивилизации.

Ну, это средние цифры. Возможно, какие-нибудь неряшливые мальчишки потребляют всего, скажем, по сорок литров воды в сутки, а остальные пятьсот достаются другим, поднимая уровень их цивилизации еще выше.

Кроме того, воду потребляют неравномерно. По данным Центральной водопроводной диспетчерской, когда по телевизору показывают футбольный матч, воды уходит больше. Именно в это время многие женщины затевают стирку.

Но девочки из нашей палаты, и я в частности, теперь уже никогда не будут стирать во время футбола.

Ни моя мама, ни мой папа футболом не интересуются. И я дома, когда показывали по телевизору футбол, переключала программу. Теперь я поняла, что футбол — замечательная игра, благородная и загадочная. Если в шахматах, где всего 64 клетки и по 16 фигур у каждого игрока, возможно совершенно фантастическое количество вариантов, то что говорить о футболе, где перед игроками большое пространство, на котором каждый игрок проявляет свой характер и свое индивидуальное настроение, и свое мастерство, и где правила не так строги, как в шахматах.

Нужно только узнать эти правила, чтобы понимать, когда и почему свистит судья. Но мы их узнали. От Володи и Фомы.

Если прежде Володе и Фоме приходилось выдумывать какой-нибудь предлог, чтоб зайти в нашу палату, ну, например, говорить, что они пришли узнать, как мое здоровье, или передать Юльке конфет, то теперь они входят со словами о том, какая сегодня будет интересная передача.

Программу телевидения они, по-моему, знают наизусть. Свой маленький телевизор на батарейках они отдали нам. Поставили на подоконнике экраном к палате, для Юльки провели провод с дистанционным управлением, так что она может сама включать и выключать телевизор и регулировать силу звука.

До недавнего времени наши разгороженные окном палаты были во всем равны. Но теперь мы вступили в эпоху неравенства. Девочки из соседней палаты нам завидуют. И, конечно, если бы поступать по справедливости, то следовало бы один день держать телевизор в нашей палате, а другой — отдавать соседям. Но мы этого не сделаем. Оказалось, что мы больше не можем жить без телевизора.

Сегодня Володя и Фома пришли к семи часам. Смотреть вместе с нами принципиальный футбольный матч. Из Москвы. «Спартак» (Москва) — «Динамо» (Киев).

Фома в одну минуту нарушил три больничных правила. Во-первых, он сел на Юлькину кровать. Во-вторых, он принес в палату мороженое. А в-третьих, они с Юлькой ели мороженое столовыми ложками из одной глубокой тарелки. И Фома при этом, несмотря на принципиальный матч, все время отвлекался от экрана и жалобно повторял:

— Юленька, я не успеваю, ешь медленно! Я — ложку, и ты — ложку. Я — ложку, и ты — ложку.

Серьезный и задумчивый Володя сидел на стуле в проходе между кроватями и смотрел на экран, время от времени с досадой хлопая себя ладонями по коленям — ему не нравились решения судьи.

И тут вдруг произошло очень важное событие. Дверь в палату широко открылась, и вошел академик Деревянко, которого все в разговорах между собой называли Светило.

Ни я, ни девочки, ни Володя и Фома никогда прежде его не видели. На его халате не было таблички с именем и должностью.

Но мы все сразу поняли, что это — он. Что это — Светило. Может быть, потому, что был он огромным, похожим на медведя, человеком, с недовольно оттопыренной нижней губой и сердитым властным выражением на очень большом и красном лице, и от него одного в палате стало как бы теснее; а может быть, потому, что за ним вошли писатель Павел Романович Корнилов, тоже в белом халате и с портфелем в руке, Олимпиада Семеновна, а сзади заведующий нашим отделением Валентин Павлович Попов.

Фома ужасно испугался, вскочил с Юлькиной кровати, а ведь на коленях у него была тарелка с мороженым, тарелка брякнулась на пол, раскололась на куски, а мороженое потекло по линолеуму.

В жизни бывают фантастические совпадения, футбольный комментатор именно в это мгновение восторженно закричал: «Удар!»

Я фыркнула. Фома опустился на колени и начал вытирать пол носовым платком, еще больше размазывая мороженое. Володя бросился ему помогать, стремительно опустился на колени, и они так стукнулись лбами, что, как мне показалось, даже звон пошел, и у меня у самой заболела голова.

— Что это значит? — грозно спросил академик Деревянко, тяжело поворачиваясь к Валентину Павловичу.

Я никогда не думала, что Валентин Павлович может так растеряться. Вместо ответа он неловко мямлил:

— Я… Эти люди… я не ожидал.

— Кто вы такие? — раздраженно обратился академик Деревянко к Володе.

Но и Володя опешил и не отвечал. Я почувствовала, что мне нужно вмешаться. Однако язык меня совсем не слушался.

— Это я… Это ко мне… Это Володя Гавриленко и Фома Тенрейру… Это они сбили меня своей машиной. Познакомьтесь, пожалуйста.

Фома поднялся с колен, переложил мокрый платок из правой руки в левую и с готовностью протянул правую руку.

Но академик Деревянко будто не заметил этого его дружелюбного движения. А писатель Корнилов пожал сначала липкую руку Фомы, потом липкую руку Володи. При этом он явно сдерживал смех. Мне показалось, будто все, что здесь происходило, доставляло ему большое удовольствие.

Академик Деревянко снова сердито оглянулся на Валентина Павловича:

— Скажите — пусть уберут. И принесут стулья.

Олимпиада Семеновна выглянула в коридор, и тотчас же появилась уборщица, так, словно она с тряпкой и щеткой стояла за дверью. Уборщица вытерла пол и убрала осколки, санитарки принесли из холла стулья.

— Здравствуйте, Павел Романович, — только теперь догадалась я поздороваться с писателем Корниловым. — Как вы… Как вы сюда попали?

— Очень просто. Я — к тебе. Навестить.

— Но как вы узнали?

— Ты, Оля, теперь входишь в цех.

— Как это?

— Понимаешь… Вот парикмахеры. Или повара. Или другие специалисты. Они и теперь еще составляют как бы цеха. И знают друг о друге. Я почти полгода был во Франции, а затем в Англии. Читал лекции. Вернулся, зашел в Московский дом литераторов и первый же встреченный мной писатель сразу спросил: «Слышали — Оля Алексеева попала под машину?»

— Откуда же он узнал?

— Я ведь говорю, что ты теперь входишь в литературный цех. Твои стихи помнят.

«Гол!» — восторженно закричал футбольный комментатор.

Олимпиада Семеновна выключила телевизор. Стулья поставили в проходе между койками. На первых двух стульях сели академик Деревянко и писатель Корнилов, на следующих посадили Володю Гавриленко и Фому Тенрейру, а за всеми — Олимпиада Семеновна и Валентин Павлович.

Все молчали.

— Могу ли я узнать, — повернулся академик Деревянко к Володе и Фоме, но обращаясь через их головы к Валентину Павловичу, — почему эти молодые люди приняты на работу без меня? И что у них за должность — физикохимики? Что-то я не слышал о такой специальности в медицине.

— Они это… Они у нас вне штата. Добровольно, — виновато ответил Валентин Павлович. — Они переделывают и изготовляют скобы, крепления, стяжки… Они — студенты. Физикохимики.

— Понятно, — сказал академик Деревянко. — Они сначала добровольно ломают девочкам кости, а потом добровольно делают для этих девочек стяжки.

Он тяжело поднялся со стула, подошел к Юльке, приподнял ей голову и двумя пальцами сдавил ей сзади шею.

— Больно?

— Нет.

Юлька глядела на него во все глаза.

— Как тебе тут?

— Хорошо.

— Молодец. Ты у нас еще пойдешь. — Он повернулся к писателю Корнилову. — Вы найдете меня в кабинете, в центральном корпусе. Вас проводят. Пойдемте, коллеги физикохимики, — предложил он Володе и Фоме и направился к двери. А за ним Володя, Фома, Олимпиада Семеновна и Валентин Павлович.

По-видимому, кроме Юльки, академика Деревянко тут никто не интересовал.

Когда они ушли, писатель Корнилов раскрыл свой толстый портфель и достал оттуда несколько коробок яблочного мармелада. Я очень удивилась. Конечно, не вслух, а про себя. Почему все приносят мармелад? Может, считается, что он полезен при переломах? И решила, что нужно будет расспросить Олимпиаду Семеновну.

— Это вам гостинец.

Павел Романович дал по коробке мармелада Юльке, Вике и Наташе, а мне оставил три коробки. Возможно, до прихода сюда он считал, что нас в палате может оказаться шесть. Что-то такое особое есть в Павле Романовиче. Даже Вика взяла мармелад, хотя прежде говорила, что он ей не нравится.

Я все время улыбалась. Я не могла удержать улыбку. Мне все-таки было невозможно приятно, что ко мне пришел знаменитый писатель Корнилов и что он при Володе, и при Фоме, и при девочках, и при взрослых сказал, что я принадлежу к литературному цеху. И стихи мои чего-то стоят, если их помнят даже московские писатели.

— Ты, Оля, так увлеклась химией, а может, и физикохимией, что больше не пишешь стихов? — садясь на стул, спросил Павел Романович.

Мне больше не захотелось улыбаться.

— Наоборот. Я почти совсем оставила химию. А стихи пишу. Много.

Я рассказала Павлу Романовичу, что в последнее время у меня большие расходы, что такую же сумму какую я прежде тратила на конфеты, я теперь грачу на почтовые марки. Я посылала стихи во многие журналы и газеты. Мне не все ответили. Но в большинстве редакций работают люди обязательные, которые без задержки присылали мне письма, где говорилось, что стихи мои несовершенны, чтоб я читала таких классиков отечественной и советской литературы, как Пушкин, Лермонтов, Маяковский и Твардовский, и училась у них, как нужно хорошо писать стихи.

И еще я рассказала о том, что только тут поняла, на что похожа история с моими стихами. В травматологическом центре создана специальная библиотека. Юмористическая. Там держат только смешные книжки. Потому что у тех, кто смеется, травмы будто бы заживают быстрее. Смех значительно активизирует работу легких и ускоряет обмен веществ в организме. Три минуты смеха вполне заменяют 15-минутную зарядку. Из этой библиотечки медсестра Анечка принесла мне потрепанную, зачитанную книгу Ильфа и Петрова «Одноэтажная Америка». В одном месте там говорится, что в Голливуде снимают много фильмов про певцов и певиц. Поют они одинаково в начале и в конце фильма, но сюжет состоит в том, что вначале их никто не признает, но в конце, по неизвестным причинам, они пользуются огромным успехом.

А у меня все наоборот. Вначале мои стихи напечатали в «Литературной газете», и все их хвалили. А теперь такие же стихи, и даже лучшие, никто не признает.

Мои жалобы, как мне показалось, не вызвали у Павла Романовича никакого сочувствия.

— Тут все зависит от того, — сказал он, — для чего ты пишешь. Если для того, чтобы выразить то, что тебе очень нужно сказать, чего ты не можешь не сказать — это одно дело. А если для того, чтобы тебя напечатали, — совсем другое. Для того чтобы тебя напечатали, нужно лишь уметь соблюсти одно правило.

Он помолчал.

— Какое? — не выдержала я.

— Нужно писать, как все… только лучше. Начинающий литератор должен сразу писать лучше, чем маститый. Только маститым прощают небрежности, которые начинающим ни за что не извинят.

Это мне было понятно. Я и сама об этом думала. Или о чем-то похожем.

За большим нашим окном печально синел вечер, и тушью налились тонкие гибкие ветви на верхушках тополей.

— Прочти нам какое-нибудь новое стихотворение, — предложил Павел Романович. И сразу же обратился к девочкам: — Вы послушаете?

— С удовольствием, — ответила за всех Наташа.

Я прочла стихи о старом пароходе, о капитане, который «безбожно матерится», о четырех черных машинистах и о том, как я едва не утонула.

— Понравились вам эти стихи? — спросил писатель Корнилов у девочек.

— Понравились. Очень, — одобрила мое сочинение Юлька. — Складно. Как песня.

— А мне — не очень, — не сразу сказала Наташа.

— Почему?

— Непонятно, что хотел сказать автор этим произведением, — так, словно читала из учебника, ответила Наташа. — Зачем автор сравнивает себя с пароходом? Для чего здесь это грубое слово?

Павел Романович улыбнулся весело и как-то беспомощно.

— Что ж, в этом, наверное, есть свой резон. Может быть, редакторы, которым ты посылала стихи, рассуждали также, или примерно так же, как твоя подруга? Спасибо, — поблагодарил Наташу Павел Романович. — Я уже буду собираться. Но я обязательно еще приду. Здесь сейчас проходит пленум Союза писателей. Меня пригласили принять в нем участие. Так что я пробуду в Киеве еще с неделю и…

Он удивленно замолчал. В окне между палатами было видно, как семиклассница Даша Гришина повернулась к нам и показала свою любимую штуку — высунула язык и дотронулась ним до кончика носа.