Только для девочек

Глава двадцать первая

Наш учитель физики Борис Борисович однажды на уроке рассказывал об английском математике Тьюринге и о критерии Тьюринга. По этому критерию получается, что если бы человек разговаривал по телефону с роботом и если бы он не смог узнать в своем собеседнике робота, то это бы значило, что у человека нет перед роботом никаких преимуществ. По Тьюрингу выходит, что если человек не может отличить робота от человека, то в умственном отношении он от робота, по сути, ничем не отличается.

Но, может быть, критерий Тьюринга применим не только к роботам, но и к маленьким детям? Ведь как чудесно, как удивительно одарила природа маленьких детей! Они еще ничего будто бы не понимают. Но мимика у них такая, как у больших, как у взрослых, как у тех, кто понимает очень многое.

Грудной ребенок. Ему еще нет и года. У него ничего не болит, он сыт, ему тепло, и он вдруг улыбнется так чисто, так открыто, так счастливо, как это редко увидишь у больших, у взрослых. У них к улыбке всегда еще что-то добавляется: прошлая печаль, недоверие, стеснительность, неумение быть искренним или, что еще хуже, расчет. А так улыбаться, как эта маленькая женщина по имени Инга, которую внесла в нашу палату маленькая женщина по имени Жанна, могут только пухлые шаловливые ангелы на картинах какого-то старого французского художника, забыла, как его фамилия.

У меня есть теория о том, для чего природа делает детей похожими на родителей даже в тех случаях, когда, может быть, родителям лучше бы и не подражать. Это один из способов сохранить и защитить человеческий род. При таком сходстве родители еще больше любят своих детей, еще лучше за ними ухаживают, еще сильнее о них заботятся.

Маленькая Инга была как две капли воды похожа на свою маленькую маму Жанну. Только улыбалась еще лучше, еще чище, и весело и дружелюбно смотрела на нас своими карими глазенками с голубыми, словно подсиненными белками. Разговаривать она еще не умела, но мимикой она ничем не отличалась от взрослых разумных людей, и если исходить из критерия Тьюринга, как я его понимаю, то фактически она действительно не очень отличалась от взрослых людей.

Во всяком случае, маленькая Инга перенесла хирургическую операцию, о которой большинство взрослых, вероятно, даже не имеют представления. Она была самым настоящим «чудом медицины», операцию ей делал сам Светило, сам академик Деревянко, на нее приходили смотреть и изучать студенты-старшекурсники и хирурги, которые повышают свою квалификацию.

С маленькой Ингой произошло несчастье, о котором мне даже не хочется вспоминать. Я даже не знаю всех подробностей. Я старалась не расспрашивать и не слушать. В общем, она была на руках у своей мамы, у Жанны. Они выходили из дому. У них какая-то очень тяжелая, очень массивная дверь. Может, это старая квартира? С такой тяжелой дубовой дверью? Дверь эта от сквозняка или еще от чего-то захлопнулась и раздавила ребенку руку.

Светило, как бог, сделал все заново, восстановил каждую крошечную косточку, сшил каждое мышечное волоконце, соединил тонкие, как волоски, нервы. И рука будет самой настоящей. Валентин Павлович говорил, что на ней даже не останется следов операции, хотя это уж, конечно, не имеет большого значения.

Такую операцию делают под микроскопом. Инструментами, которые можно изготовить и наточить тоже только под микроскопом. На некоторые из них нанесено алмазное покрытие.

Руки хирурга при такой операции неподвижно лежат на металлических подлокотниках специального кресла, работают только пальцы. Ведь сосуды и нервы сшивают нежным точным швом, нитью, тоньше паутины — толщиной в несколько микронов.

Есть такая игра — бирюльки. Крошечные фигурки — чашечки, тарелочки, кувшинчики — нужно вытаскивать из кучки тонким крючком. При этом тоже нужно шевелить лишь пальцами. Если двинуть рукой — все сооружение разрушится. Я сказала об этом Олимпиаде Семеновне, но она неожиданно обиделась.

— Какие уж тут бирюльки, — проворчала она.

И в самом деле — «какие уж тут бирюльки?» Нерв состоит из пучков волокон. И каждый из этих пучков нужно соединить с таким же пучком в отрезанной части, непременно с таким же — иначе нерв не будет работать. А в нерве бывает пять, шесть, семь, восемь и больше пучков этих волокон. И прежде всего, нужно, чтоб все они разместились друг против друга.

Валентин Павлович рассказывал, что в микроскопе на срезе видны эти пучки. Они похожи на глаза улитки. Все они разные, как настоящие глаза. Встречаются большие и маленькие, круглые и овальные. Их сращивают, а затем нервная ткань постепенно восстанавливается. Клетки, прорастая, словно щупальцы осьминога, направляют свои отростки и соединяют ими два конца. Скорость этого процесса, примерно, один миллиметр в сутки.

Чтоб ускорить сращивание костей, мыши и нервов, в травматологическом центре применяют особый метод — вокруг перелома прикрепляют небольшие магнитики. Это самый передовой, самый современный метод.

Жанна и Инга приходят к нам в палату будто бы к нам ко всем. Но в действительности только Инга приходит к нам ко всем, а Жанна приходит к Вике. Ингу передают из рук в руки, она ничуть не зазналась от того, что является «чудом медицины», она очень смешлива и дружелюбна, а Жанна и Вика тем временем разговаривают негромким шепотом. Это даже не шепот, так разговаривают между собой глухие — я видела в троллейбусе. Они только шевелят губами.

Но все равно отдельные слова до меня доносятся. Они говорят о взрослом. При этом в отличие от маленькой Инги, они не улыбаются. У них бесстрастные лица. Вика Жанне никогда ничего не рассказывает. Она только спрашивает: «А он?.. А ты?.. А она?..»

Жанна отвечает. Долго и подробно. Иногда доносится ее приятный, чуть надтреснутый голосок: «…сказала, проживем… Не будем унижаться… Она старше и волосы завивает на термобигуди… Я бы могла ее просто убить…»

О ком она, кого она могла бы убить, я не знаю. Но догадываюсь.

На вид Жанна младше всех в нашей палате. Ну не всех, а Вики, Наташи и меня. И действительно, она не намного старше нас. Ей только восемнадцать лет. Значит, замуж она вышла в семнадцать. Хотя я не совсем это понимаю, по закону, по-моему, замуж можно выходить только в восемнадцать. И с мужем она, по-видимому, уже разошлась. Медсестра Анечка однажды начала было рассказывать об этом в своей детективной манере: «Сегодня ночью, во время дежурства, я услышала, как кто-то плачет носом, знаете, как это бывает, когда всхлипывают, засунув в рот уголок подушки. Я тихонько, крадучись, пошла на звук. И вижу — это Жанна сидит возле кроватки своей Ингочки… Муж ее бросил, никого у нее нет, ни мамы, ни бабушки, она одна, как палец, и ребенок на руках, лучше бы ей вовремя сделать аборт, теперь это просто…» Но ее грубо оборвала Вика:

— Не вешай лапшу на уши. Твое дело разносить по палатам термометры и таблетки, а не фуфло.

Анечка так растерялась, что не одернула Вику за грубость, за странный жаргон, не возражала, а только очень покраснела и ушла из нашей палаты.

Я потом тихонько спросила у Вики, до скольких месяцев беременности можно делать аборт.

— До двух с половиной, — сразу, не задумываясь, ответила Вика. — В крайнем случае, до трех. — И вдруг посмотрела на меня подозрительно. — А тебе это зачем? Ты что — арбуз проглотила?

— Как арбуз?

— Ну… ну, нуждаешься… в аборте?..

— Нет. А что такое лапша и фуфло?

— Вешать лапшу — врать, а фуфло — сплетня. Так зачем тебе — сколько месяцев?

— Да просто так. Интересно.

Профессор Танцюра в своей лекции по половому воспитанию говорила, что за пять месяцев до рождения ребенок уже улыбается, когда ему хорошо, и морщится от неудовольствия, и сосет палец. Все это увидели ученые на специальных экранах с помощью новой аппаратуры, совершенно безвредной для матери и ребенка.

Я думала: ведь были ученые, которые считали, что первое и главное отличие человека от животного состоит в том, что человек — смеется. Но если еще не родившийся ребенок, еще зародыш улыбается, то, может быть, действительно, в соответствии с критерием Тьюринга, уничтожают настоящего человека? Убивают!

Я рассказала Вике об этих своих сомнениях.

— Смешнячка ты, Оля, — не сразу, тихо и печально ответила Вика. — А если нет выхода? Ведь если нет выхода, иногда убивают и взрослых людей.