Только для девочек

Глава двадцатая

«— Дело было так:

— Если через три дня королю не станет лучше, можно всего ожидать, — сказал доктор. — Король тяжело болен, и если через три дня состояние его не улучшится, можно всего… всего ожидать, — повторил он.

Все опечалились, а главный министр, нацепив на нос очки, спросил:

— Что значит: «Можно всего ожидать»?

Доктор ничего более определенного не сказал, но все и так поняли: значит, король умрет.

Главный министр переполошился и созвал государственный совет.

Министры собрались в просторном аудиенц-зале и расселись в мягких креслах вокруг большого стола. Перед каждым из них лежал лист бумаги и два карандаша: один — простой, второй — с одного конца красный, с другого синий. А перед главным министром стоял еще колокольчик.

Дверь заперли на ключ, чтобы никто не мешал. Зажгли свет и долго сидели молча. Наконец главный министр позвонил в колокольчик и сказал:

— Давайте посоветуемся, как быть. Король болен и управлять государством не может.

Первый взял слово министр военный:

— Надо позвать доктора. Пусть скажет прямо: вылечит он короля или нет?

Военного министра все боялись: он носил саблю и пистолет. Поэтому ему никто не прекословил…»

Дверь нашей палаты широко открыли, и дверь соседней палаты тоже широко открыли, перед нами был холл, в холле на расставленных в беспорядке стульях сидели девочки и мальчики — ходячие больные, и медсестры, и нянечки, и Олимпиада Семеновна, и Валентин Павлович, а артистка Валя Костенко спиной к окну стояла против нас и читала наизусть «Короля Матиуша Первого» Януша Корчака.

Когда выступает настоящая артистка — это само по себе чудо. Мы сразу же увидели и доктора — он был в чем-то неуловимо похож на Валентина Павловича, только смешнее, и старенького главного министра, у него тряслась голова, очки свалились с носа, и он их еле поймал, и бравого усатого военного министра, которого боялись все остальные министры.

Я ведь читала книгу «Король Матиуш Первый», но я тогда не думала, что это так смешно и так интересно.

Но самым интересным было то, что Валя потом рассказала об авторе книги, о Януше Корчаке. От того, что она рассказала, было и радостно, и прекрасно, и горько, и хотелось плакать, и некоторые дети и взрослые в самом деле плакали. И всем хотелось стать такими, как Януш Корчак. Ну, совсем такими стать, конечно, невозможно, но похожими.

Януш Корчак, как рассказала Валя, погиб в 1942 году, а до этого тридцать лет он был в Польше, в Варшаве директором детского дома, который назывался «Домом сирот», и выступал по радио с передачами под названием «Беседы старого доктора», и все в Польше знали Корчака под именем «Старый доктор». Впрочем, он и в самом деле был по профессии доктором, врачом.

И вот в 1911 году в тюрьме у одной польской революционерки родился ребенок, мальчик. Через несколько месяцев его маму вместе с ним, мальчиком, повезли в суд, который приговорил революционерку на вечное поселение в Сибирь. Революционерка не могла взять мальчика в Сибирь — он был очень слабеньким и умер бы по дороге. Не мог забрать мальчика и его отец. Он тоже был революционером и скрывался, его разыскивала полиция.

И вот мама мальчика решила обратиться к «Старому доктору», к Янушу Корчаку. Корчак отнес ребенка к своей хорошей знакомой и отдал его ей на воспитание. Но однажды ночью к Корчаку пришел высокий худой человек. Человек этот сказал, что он дядя мальчика и попросил повести его к ребенку. Корчак догадался, что человек этот совсем не дядя, а отец мальчика. Мальчик был удивительно похож на своего отца — выдающегося революционера, имя которого известно каждому грамотному человеку: Феликс Дзержинский. Это его сын родился в тюрьме.

Януш Корчак и Феликс Дзержинский только раз встретились за всю их жизнь, но они были похожими людьми, потому что все свои силы, и весь свой ум, и всю свою доброту посвятили тому, чтоб людям, и прежде всего детям, жилось иначе, лучше.

А во время Второй мировой войны, когда фашистская Германия захватила Польшу, Януш Корчак погиб. Пятого августа 1942 года по приказу гитлеровцев дети и взрослые из «Дома сирот» выстроились на улице. Их повели к вокзалу. Старый доктор шел впереди. Он держал за руки мальчика и девочку — самых маленьких своих воспитанников. И тут к Янушу Корчаку подошел немецкий офицер и сказал:

— Вы можете остаться. Даже в Германии знают ваши книги.

— А дети? — спросил Корчак.

— Дети поедут, — ответил эсэсовец.

Корчак молча вошел в вагон. На следующий день он погиб, вместе с детьми — воспитанниками детского дома — в газовой камере лагеря смерти в Треблинке.

— Корчак был уверен и сумел объяснить всему человечеству, что дети — это совсем не зародыши взрослых, а настоящие люди, которые во всем равны взрослым — в праве на свободу, на любовь, на справедливость, — так закончила свой рассказ о Януше Корчаке артистка Валя Костенко.

И тут Валентин Павлович сделал Вале подарок от имени всего коллектива, как он выразился. Букет красивых темно-красных роз. Но главным подарком был не букет, а такая же табличка, как у всех, кто работает в травматологическом центре. С надписью: «Костенко Валентина Сергеевна. Артистка».

Валя сказала, что она очень тронута тем, что ей дали такую табличку, что она теперь считает себя сотрудником больницы и будет к нам постоянно приходить, и будет рассказывать младшим детям сказки, а старшим читать интересные книжки.

После этого все разошлись, а Валя и Валентин Павлович зашли меня навестить. Ведь я им, можно сказать, старая знакомая. Но Валентина Павловича сейчас же вызвали. Чувствовалось, что ему очень не хочется уходить, но он ушел, его позвали в операционную, а Валя осталась.

— Я теперь даже не понимаю, — смущенно улыбаясь, сказала Валя, — как я до сих пор могла жить без вашего травматологического центра.

Она рассказала, что сегодня познакомилась тут с замечательным человеком, с трехлетним Сашей такой немыслимой красоты и такой невиданной доброты, что если бы его показать со сцены, то зрителям не захотелось бы никакого другого спектакля. Глаза у него совершенно синие, щеки совершенно розовые, волосы совершенно льняные, а сказку про Ивасика-Телесика, который попал к Бабе-Яге, он рассказывает совершенно по-особому, в соответствии со своим характером. По его словам, Ивасик сам обратился к Бабе-Яге: «Бабушка-ягушка, съешь меня, я чистенький, я хорошенький».

Валя обещала привести его в нашу палату, как только он сможет ходить — у него перелом ноги.

И еще она рассказала про другого своего нового знакомого, про четырехлетнего Павлика с заискивающей неуверенной улыбкой, от которой разрывается сердце. Павлика оставили родители. Суд лишил их родительских прав. Его мир — больничная палата. Друзья — соседи по кровати. К ним приходят мамы и папы, приносят им игрушки и конфеты. Их выписывают. Их забирают родители.

А Павлик на чей-то неосторожный вопрос, где его мама и папа, грустно ответил. «Их нету. Они водку пьют». Это они, родители Павлика, в пьяной драке свалили на своего ребенка шкаф и поломали ему ребра.

— И как странно думать, — говорила Валя, — что Павлику, может быть, повезло, когда он попал сюда, в травматологический центр. Здесь у вас в холле висит плакат — выписка из «Декларации прав ребенка»: «Человечество обязано давать ребенку лучшее, что оно имеет». Здесь он и в самом деле получает лучшее из того, что имеет человечество. А дома он получал самое худшее.

— У вас нет портрета писателя Корчака? — неожиданно спросила Вика. — Только посмотреть…

— Нет, — ответила Валя. — Но я постараюсь достать. И принесу.