Том 10

К. МАРКС ПАРЛАМЕНТСКИЕ ДЕБАТЫ 22 ФЕВРАЛЯ. — ДЕПЕША ПОЦЦО-ДИ-БОРГО. — ПОЛИТИКА ЗАПАДНЫХ ДЕРЖАВ

Лондон, пятница, 24 февраля 1854 г.

Пресса наводнена большим количеством праздной болтовни относительно «воинственных приготовлений» Кошута и его предполагаемых «передвижений». Между тем я случайно слыхал от одного польского офицера, который едет в Константинополь и советовался об этом с Кошутом, что экс-правитель уговаривал его не покидать Лондон; Кошут высказался отнюдь не одобрительно о возможном участии венгерских и польских офицеров в теперешней турецкой войне, ссылаясь на то, что они вынуждены будут либо пойти под знаменем Чарторыского, либо отречься от своей христианской веры; первое, как он считает, противоречит его политике, второе — его принципам.

Впечатление, которое произвело мастерское разоблачение г-ном Дизраэли политики правительства, было столь глубоким, что «кабинет всех талантов» счел нужным сделать запоздалую попытку замять все дело посредством маленькой комедии, которая была разыграна министрами и г-ном Юмом в среду на утреннем заседании палаты общин. Лорд Пальмерстон закончил свой беспомощный ответ на эпиграмматическую альтернативу, выдвинутую г-ном Дизраэли — болезненная «доверчивость» или предательское «попустительство», — тем, что апеллировал от оппозиции к беспристрастному приговору страны; на долю же г-на Юма выпало — отвечать от имени страны подобно столяру Снагу, который играет роль льва в «жесточайшей смерти Пирама и Тисбы» [Шекспир. «Сон в летнюю ночь», акт I, сцена 2. Ред.]. Г-н Юм на протяжении всей своей парламентской жизни стремился сделать оппозицию приятной, сносил поправки с том, чтобы потом взять их обратно, и представлял собой так называемую независимую оппозицию, которая всегда стоит в арьергарде любого министерства вигов и неминуемо приходит ему на выручку, лишь только его официальные сторонники обнаруживают признаки колебания. Юм — величайший парламентский «гаситель» par excellence [по преимуществу. Ред.]. Он — не только старейший член парламента, но еще и независимый член парламента, и не только независимый, но еще и радикал, и не только радикал, но еще и педантичный, всеми признанный Цербер государственного кошелька; его миссия — позволять фунтам исчезать незаметно, в то время как ведутся препирательства из-за доли фартинга.

В первый раз за все время своей парламентской деятельности, как торжественно заявил г-н Юм, он берет слово не для того, чтобы осудить проект государственного бюджета, а для того, чтобы его одобрить. Это необыкновенное событие, как он не преминул заметить, должно служить неопровержимым доказательством того, что министерство не напрасно апеллировало к здравому смыслу страны, после незаслуженных клеветнических обвинений оппозиции, и что с него должно быть торжественно снято обвинение в доверчивости и попустительстве. Его доказательства были характерны. Чтобы спасти министров от альтернативного обвинения в доверчивости или попустительстве, — он доказывал доверчивость министров в их переговорах с Россией. Он понял, следовательно, истинный смысл апелляции лорда Пальмерстона. Все, чего министерство добивалось, было снятие обвинения в предумышленном предательстве. Что касается доверчивости, то разве сам великолепный сэр Джемс Грехем не сказал уже, что «в благородных душах не легко зарождаются подозрения»? Так как угрожающая война является следствием дипломатических промахов самих министров, то она является, естественно, их войной, и поэтому они, по мнению г-на Юма, больше чем кто-либо способны успешно вести ее. По мнению г-на Юма, относительная незначительность предлагаемого военного бюджета является убедительнейшим доказательством масштабов предполагаемой войны. Лорд Пальмерстон, разумеется, поблагодарил г-на Юма за вынесенный им от имени страны приговор и в награду осчастливил своих слушателей рассуждением о государственных документах. По его мнению, документы не должны быть представлены палате и стране, пока дела не запутаются до такой степени, что опубликование утратит всякий смысл. Вот вся запоздалая мудрость, на которую коалиционное министерство, по зрелом размышлении, оказалось способным. На долю его руководителя лорда Пальмерстона досталась задача не только ослабить впечатление от речи противника, но и свести на нет действие своей собственной театральной апелляции от палаты к стране.

Во вторник вечером г-н Хорсфолл, член парламента от Ливерпуля, сделал следующий запрос:

«Действительно ли договоры с иностранными государствами или шаги, которые правительство ее величества собирается предпринять в случае войны, будут носить такой характер, что смогут эффективно помешать каперским судам снаряжаться против британского флота в нейтральных портах?»

Ответ лорда Пальмерстона гласил:

«Достопочтенный джентльмен и палата должны сами понимать, что на такой вопрос, при теперешнем положении вещей, не может последовать разъясняющий ответ».

Газета «Morning Post»[74], собственный moniteur [официальный вестник. Ред.] Пальмерстона, замечает по поводу этого ответа своего хозяина следующее:

«Благородный лорд не мог дать иного ответа (как бы хорошо правительство ни было знакомо с этим делом), не входя в обсуждение самого щекотливого и трудного вопроса, который в настоящее время, быть может, и составляет предмет переговоров. Если хотят, чтобы этот вопрос был благоприятно разрешен, нужно довериться естественному чувству справедливости держав, которые не пожелают в наш цивилизованный век вновь оживить узаконенное пиратство».

С одной стороны, орган лорда Пальмерстона объявляет, что «трудный вопрос», о котором идет речь, составляет предмет происходящих в данный момент переговоров, с другой стороны, что в его решении надо довериться «естественному чувству справедливости» заинтересованных держав. Если хваленый договор о нейтралитете между Данией и Швецией не был продиктован с. — петербургским кабинетом, то он должен, само собой понятно, содержать запрещение этим государствам снаряжать в своих гаванях каперские суда. В действительности же весь вопрос может касаться только Соединенных Штатов Америки, так как Балтийское море предполагается занять английскими линейными кораблями, а Голландия, Бельгия, Испания, Португалия и итальянские гавани Средиземного моря находятся целиком в руках англичан и французов. Какова же, по мнению с. — петербургского кабинета, может быть роль Соединенных Штатов в случае, если турецкая война приведет к войне между Англией и Россией? Мы имеем возможность дать на этот вопрос точный ответ на основании одной депеши, которую Поццо-ди-Борго послал осенью 1825 г. графу Нессельроде[75]. Россия тогда приняла решение вторгнуться в Турцию. Как и сейчас, она намеревалась начать с мирного занятия Дунайских княжеств.

«Если предположить, что этот план будет принят», — говорит Поццо-ди-Борго, — «то было бы уместно вступить в переговоры с Портой в самом умеренном тоне и заверить ее, что если она не желает ввергнуть себя в войну, то император согласен миролюбиво уладить эти разногласия».

Перечислив все меры, которые необходимо было бы предпринять, Поццо-ди-Борго продолжает:

«Было бы желательно сообщить о всех этих действиях Соединенным Штатам Америки в знак уважения со стороны императорского кабинета и в доказательство того значения, которое он придает правильной информации американского общественного мнения и даже завоеванию его поддержки».

В случае, если бы Англия связала себя с Турцией и повела войну против России, говорит Поццо-ди-Борго,

«она» (Англия) «блокировала бы наши гавани, опираясь на свои мнимые права на море против нейтральных. Этого не потерпели бы Соединенные Штаты! И это привело бы к режим разногласиям и опасным ситуациям».

Так как, по правильному замечанию русского историка Карамзина, «в нашей» (русской) «внешней политике ничего не меняется»[76], то мы вправе допустить, что Россия в настоящий момент или, может быть, еще с февраля 1853 г. сообщает «о всех своих действиях Соединенным Штатам» и принимает все меры, чтобы склонить посредством лести вашингтонский кабинет, по крайней мере, к нейтральной позиции. Одновременно она возлагает свои надежды, в случае войны с Англией, на возможные споры о «морском праве нейтральных», которые привели бы к «резким разногласиям и опасным ситуациям» и вовлекли бы Соединенные Штаты в более или менее открытый союз с С.-Петербургом.

Раз уж я цитирую самую знаменитую из депеш Поццо-ди-Борго, то заодно приведу еще и место, касающееся Австрии. Это место и после событий, происшедших с 1825 г. в Галиции, Италии и Венгрии, ничего не потеряло в злободневности.

«Наша политика», — говорит Поццо, — «требует, чтобы мы по отношению к этому государству занимали угрожающую позицию; наши приготовления должны убедить его в том, что, если оно предпримет что-либо против нас, над его головой разразится такая буря, какой оно еще никогда не переживало. Князь Меттерних может либо объявить туркам, что наше вступление в Дунайские княжества спровоцировано ими самими, либо же может сам, на свое усмотрение, вторгнуться в другие провинции Оттоманской империи. В первом случае — это значит, что мы уже сговорились, во втором — что придем к соглашению. Единственное, чего мы должны опасаться, это — открытого выступления против нас. Если князь Меттерних мудр, он избежит войны, если он склонен к насилию, то будет наказан. По отношению к министерству, которое попало в такое положение, как он, такое правительство, как наше, найдет, в случае необходимости, тысячу путей для того, чтобы покончить с разногласиями».

Зажигательные речи лорда Джона [Рассела. Ред.], шумиха по поводу чести Англии, праведное негодование по поводу русского вероломства, видение английских пловучих батарей, крейсирующих под стенами Севастополя и Кронштадта, бряцание оружием и демонстративная посадка войск на суда — все эти драматические эпизоды совершенно сбивают с толку общественное мнение и застилают его глаза туманом, который не позволяет видеть ничего, кроме собственных иллюзий. Может ли быть большее самообольщение после всех разоблачений Синих книг, чем думать, что данное министерство внезапно превратилось в министерство, не только способное вообще вести войну, но даже способное вести против России какую-либо другую войну, кроме показной, то есть такой, которая была бы как раз в интересах врага, против которого она якобы ведется? Рассмотрим условия, при которых ведутся эти военные приготовления.

Никакого формального объявления войны России не было сделано. Министерство даже не в состоянии открыто заявить о целях войны. Место назначения войск, погружаемых на корабли, точно не известно. Требуемые ассигнования слишком малы для большой войны и слишком велики для малой. Коалиционное правительство, прославившееся изобретательностью в измышлении предлогов для нарушения своих самых торжественных обещаний и оснований для отсрочки самых неотложных реформ, вдруг, в припадке чрезмерной добросовестности, чувствует себя обязанным выполнить слишком поспешно данные обещания и осложняет переживаемый страной серьезный кризис тем, что поражает ее новым биллем о реформе. Внесение этого билля, которое кажется несвоевременным самым горячим поборникам парламентской реформы, не вызвано никаким давлением извне и со всех сторон встречено с величайшим равнодушием и подозрительностью. Не ясно ли, что план состоит именно в том, чтобы отвлечь общественное внимание от внешней политики путем возбуждения вопроса, имеющего значительный внутренний интерес?

Старания ввести публику в заблуждение касательно отношений Англии к иностранным государствам достаточно прозрачны. С Францией до сих пор не заключено никакого связывающего договора, зато создан суррогат его в виде «обмена нотами». Но Англия уже в 1839 г. обменялась с кабинетом Луи-Филиппа подобными нотами, в силу которых союзный флот должен был войти в Дарданеллы и воспрепятствовать России одной или совместно с другими державами вмешаться в восточные дела. Мы все знаем, что вышло из этого обмена нот — священный союз против Франции и договор о Дарданеллах[77]. Насколько искренно и серьезно мыслится франко-английский союз, видно из инцидента, который произошел во вчерашнем заседании палаты общин. Как вы могли видеть из газеты «Moniteur», Бонапарт угрожает греческим повстанцам и направил правительству короля Оттона соответствующее представление. Когда сэр Дж. Уолш сделал министерству запрос по этому поводу, лорд Джон Рассел заявил, что

«ему ничего не известно о соглашении между французским и английским правительствами по упомянутому вопросу и ему не удалось поговорить с министром иностранных дел на эту тему. Его впечатление, однако, таково, что никакого представления не было послано правительством Франции и уж во всяком случае не с согласия или при участии правительства Англии».

Если британское правительство действительно намеревается вести войну с Россией, почему оно так упорно избегает принятых международных форм объявления войны? Если оно намеревается заключить серьезный союз с Францией, почему оно так заботливо избегает принятых форм заключения международных союзов? Относительно немецких государств сэр Джемс Грехем заявляет, что они заключили союз с Англией, а лорд Джон Рассел, в противоречии с ним, в тот же вечер утверждает, будто отношения с этими государствами в настоящий момент такие же, как и в начале восточных осложнений. Министры заявляют, что они как раз теперь намерены урегулировать отношения с Турцией и предложить договор с нею. Они отправляют войска с целью занять Константинополь, не заключив предварительно договора с Турцией. Поэтому мы совершенно не удивились, узнав из одного письма из Константинополя, что тайный агент Порты был послан из Вены в С.-Петербург, чтобы предложить царю частное соглашение. Корреспондент пишет:

«После того как турки убедились в предательстве и глупости своих мнимых друзей, вполне разумно с их стороны отомстить им, заключив союз с мудрым врагом. Условия соглашения, которое хотели навязать Турции, в десять раз более разорительны, чем требования Меншикова».

О действиях, к которым, по мнению английского министерства, призваны английские войска, можно составить себе правильное представление из того, что сделали и делают в настоящее время союзные эскадры. Через двадцать дней после вступления в Черное море они вернулись в Босфор. За несколько дней перед этим, как нам сообщают,

«министры Порты из уважения к представлениям британского посла должны были засадить в тюрьму редактора греческой газеты «Telegraphe du Bosphore», который в своей газете заявил, что и английский и французский флоты скоро должны вернуться из Черного моря в Босфор. Редактор «Journal de Constantinople)) был уполномочен заявить, что оба флота продолжают оставаться в Черном море».

В знак признательности за данное ему английскими и французскими адмиралами указание русский адмирал послал 19 февраля два паровых судна для бомбардировки турок у Шефкатиля; русские паровые суда крейсируют в виду Трапезунда, в то время как союзные эскадры не имеют своих судов в Черном море, за исключением одного английского и одного французского корабля у Севастополя. Синоп и бомбардировка Шефкатиля русскими паровыми судами — вот единственные подвиги, которыми могут похвалиться союзные эскадры. Ссора между послами и адмиралами, приведшая к полному разрыву отношений между ними, — лорд Стратфорд де Редклифф отказался принять адмирала Дандаса, а Бараге д'Илье не допустил французского адмирала и его офицеров на свой официальный бал, — эта ссора имеет лишь подчиненное значение, так как дипломатические болтуны, которые чувствуют себя скомпрометированными опубликованием своих депеш в Лондоне и Париже, очевидно, стремятся во что бы то ни стало восстановить свой утерянный престиж, во сколько бы кораблей и матросов это ни обошлось.

Однако сущность вопроса заключается в том, что гласные инструкции, данные послам, были отменены рядом тайных инструкций, данных адмиралам, и что последние действительно не в состоянии выполнять противоречивые инструкции. И как могут инструкции быть иными, если им не предшествовало объявление войны? С одной стороны, им приказывают атаковать русские суда в Черном море, чтобы заставить их уйти в Севастополь, а с другой — они не должны выходить из состояния простой обороны. Наконец, если бы имелась в виду серьезная война, то как мог бы британский посол в Константинополе изображать в виде большого успеха то, что ему удалось устранить лидера военной партии в турецком правительстве Мехмед-Али-пашу с поста военного министра и заменить его «миротворцем» Риза-пашой, вручив в то же время пост главнокомандующего Мехмед-паше, креатуре Решид-паши.

Есть и другой в высшей степени важный момент. К отправке британских и французских войск приступили лишь после того, как в Лондон и Париж пришло известие, что в Албании вспыхнуло восстание греческого населения, распространившееся на Фессалию и Македонию[78]. Как показывают депеши Рассела, Кларендона и Стратфорда де Редклиффа, английский кабинет с самого начала с нетерпением ожидал этого восстания. Оно дает ему наилучший повод вмешаться в распри султана с его собственными христианскими подданными под предлогом посредничества между турками и русскими. С того момента, как католики вмешаются в дела греков (я употребляю здесь это слово лишь в религиозном смысле [В оригинале «greeks» — «греки», что означает также «православные». Ред.]), можно с уверенностью рассчитывать на соглашение 11000000 жителей Европейской Турции с царем, который в этом случае действительно окажется их религиозным покровителем. Между мусульманами и их православными подданными нет никакой религиозной распри, но религиозная вражда к католикам образует, можно сказать, единственную общую связь между различными народами, населяющими Турцию и исповедующими православие. В этом отношении ничто не изменилось с того времени, когда Мехмед II осаждал Константинополь, когда Лука Нотарас, греческий адмирал, самый влиятельный человек в Византийской империи, публично заявил, что он охотнее увидит в столице триумф турецкого тюрбана, чем римской шляпы, а, с другой стороны, было в ходу венгерское пророчество, что христиане будут только тогда действительно счастливы, когда будут уничтожены проклятые православные еретики и турки разрушат Константинополь. Поэтому всякое вмешательство западных держав в отношения между султаном и его православными подданными будет благоприятствовать планам царя. Такой же результат получился бы, если бы Австрия вздумала, как она сделала это в 1791 г.[79], занять Сербию под предлогом противодействия изменническим проискам русской партии в этом княжестве. Прибавлю еще, что в Лондоне ходит слух, будто восставшие жители Эпира были поддержаны присоединившимися к ним греками с Ионических островов, которым английские власти в этом не противодействовали, и что орган коалиционного правительства «Times» в своем субботнем номере рассматривает известие о греческом восстании как весьма желательное событие.

Я, с своей стороны, абсолютно не сомневаюсь в том, что за этими шумными военными приготовлениями коалиционного министерства кроется предательство. Бонапарт, разумеется, пускается в эту войну вполне серьезно. Революция внутри страны или внешняя война — иного выхода у него не осталось. Он уже не может продолжать, как прежде, сочетать жестокий деспотизм Наполеона I с продажной мирной политикой Луи-Филиппа. Ему придется прекратить непрерывную отправку целых партий арестантов в Кайенну, если он не сможет одновременно двинуть французские войска через границу. Но противоречие между нескрываемыми намерениями Бонапарта и тайными планами коалиционного министерства может только еще больше запутать положение. Из всего этого я отнюдь не заключаю, что войны не будет; наоборот, война приобретет такой страшный размах, такой революционный характер, о котором и не помышляют маленькие людишки коалиционного министерства. И самое их вероломство является средством превратить местный конфликт во всеевропейский пожар.

Но даже если бы британское министерство было настолько же искренне, насколько оно сейчас лживо, его вмешательство все равно лишь ускорило бы крушение Оттоманской империи. Англичане не могут вмешаться, не потребовав от Порты гарантий для ее христианских подданных, а добиться этих гарантий они могут, лишь обрекая ее на гибель. Даже тот константинопольский корреспондент, которого я выше цитировал, заведомый туркофил, вынужден признать, что

«предложение западных держав вполне уравнять всех подданных Порты в гражданском и религиозном отношениях сразу повело бы к анархии, междоусобным войнам и к окончательной и быстрой гибели империи».

Написано К. Марксом. 24 февраля 1854 г.

Напечатано в газете «New-York Daily Tribune» № 4025, 13 марта 1854 г.

Подпись: Карл Маркс

Печатается по тексту газеты

Перевод с английского