Том 10

К. МАРКС ВОЗБУЖДЕНИЕ В ИТАЛИИ. — СОБЫТИЯ В ИСПАНИИ. — ПОЗИЦИЯ НЕМЕЦКИХ ГОСУДАРСТВ. — АНГЛИЙСКИЕ СУДЬИ

Лондон, пятница, 14 июля 1854 г.

Сэр Чарли [адмирал Чарлз Нейпир. Ред.] преспокойно возвратился из Кронштадта без потерь убитыми и ранеными, кроме нескольких храбрых моряков, унесенных холерой. Чтобы поддержать хорошее настроение публики, такой же фарс должен теперь повториться под Севастополем: под Одессой уж видели пятьдесят судов союзного флота, «держащих курс» на этот пункт.

Назначенная на сегодня погрузка французских войск на суда в Кале отложена до 20 июля, как говорят, для того, чтобы выждать, пока выяснятся события в Испании.

Генерал Будберг принудил население Дунайских княжеств принять обращение, в котором выражается благодарность императору Николаю за оккупацию страны и за защиту се против «жестоких варваров-турок». «Евфрат», оставивший Константинополь 5 июля и 13 июля прибывший в Марсель, приносит важное сообщение, что Добруджа вовсе не эвакуирована русскими и что «знаменитый» злополучный [Игра слов: «wretched» — «злополучный» — созвучно с именем Решид. Ред.] Решид-паша снова занял пост министра иностранных дел.

Из Кракова сообщают от 8 июля, что князь Паскевич прибыл в гомельский дворец, расположенный в его литовских владениях, и уже не будет принимать участия в нынешней кампании. К этому добавляют, что не только он сам получил отставку, но отказались и от его плана кампании; это тем более правдоподобно, что русские войска, уже начавшие отступление в Молдавию, снова двинулись вперед под командой князя Горчакова, который якобы собирает значительные силы перед Бухарестом.

В настоящее время расположение русских войск таково: их правое крыло у верхней Яломицы простирается до Трансильванских Альп, где оно с помощью двадцати четырех тяжелых артиллерийских орудий удерживает Темешский перевал; их центр занимает пространство от Фокшан до Бухареста; их левое крыло под командой Лидерса стоит у Браилова, а крайнее левое крыло под командой Ушакова находится в Добрудже.

По последним известиям с театра военных действий, значительные силы турок (40000, включая 12000 союзников) перешли Дунай и заняли Журжево. Французские газеты сообщают, что русский поселок у устья Сулицы подвергся бомбардировке с судов союзного флота и разрушен; правда, к этому сообщению скорее всего следует отнестись так же, как к сказке о вторичной бомбардировке и разрушении Бомарсунда в Балтийском море. Операции маршала Сент-Арно на Востоке, кажется, вызвали в Тюильрийском дворце некоторые опасения, как бы они не приобрели слишком крупный масштаб. Во всяком случае передают, что французское правительство послало специального обер-инспектора, — конечно, финансиста, — чтобы умерить это чрезмерное усердие (son exces de zele).

В Италии и правительство и народ охвачены странным возбуждением. Генерал Ла Мармора, военный министр Пьемонта, издал приказ об образовании военных лагерей в Савойе, Сен-Морисе, Алессандрии и даже на острове Сардинии. Под ружье призвано большое число солдат, находившихся в бессрочном отпуску. Одновременно пополняются запасы в крепостях Алессандрии и Касале. С другой стороны, маршал Радецкий также издал приказ об образовании военного лагеря между Вероной и Вольтой, где ежедневно более 20000 солдат обучаются методам малой войны (petite guerre). В Кодоньо, Касале, Пустерларцо и некоторых других городах Ломбардии имели место беспорядки, вызванные дороговизной продовольственных продуктов. Около двухсот человек арестовано и отправлено в Мантую. Судя по письмам, полученным из Неаполя, там были произведены многочисленные аресты; то же самое было и в Сицилии, где заключен в тюрьму сын графа Караффы. Король-бомба [Фердинанд II. Ред.] принимает чрезвычайные меры к вооружению на суше и на море. Он приказал на всякий случай привести крепость Гаэту в боевую готовность. Он объявил, что во всей Европе свирепствует чума и поэтому для всех прибывающих судов установлен строгий карантин. Все корабли, приходящие из Португалии, Глазго и Сардинского королевства, подвергаются карантину, на. десять дней, суда из Тосканы и Римского государства — на семь дней. Так как по отношению ко всем почти странам уже введены такие ограничения, то свободное прибытие какого-либо судна является редким исключением. Иностранная корреспонденция, прибывающая сухим путем, подвергается всем мерам предосторожности, соблюдаемым в отношении стран, где свирепствует чума. Сообщение с Папской областью осуществляется через Монтекассино и Copy, а также через Абруццы, но санитарный кордон, вероятно, скоро будет установлен вдоль всей границы.

Последняя почта, ожидаемая из Мадрида через Бордо, до вчерашнего вечера в Париж не поступила. Сообщают, что королевские войска продолжают преследовать мятежников, что они будто бы их уже настигли и приступают к их уничтожению. Сначала нам сообщали, что мятежники бегут в Эстремадуру, намереваясь добраться до португальской границы. А сейчас мы узнаем, что они якобы находятся на пути в Апдалузию, обстоятельство, показывающее, что мятежники не очень стремятся так скоро покинуть свое отечество. Из частных писем известно, что генерал Серрано присоединился к повстанцам во главе 300 кавалеристов; «Gaceta» же сообщает, что он присоединился один. В Мадриде распространились слухи, что полк короля (del Rey) перешел на сторону повстанцев. Корреспондент «Morning Chronicle» добавляет, что к ним присоединилось 200 офицеров различных родов оружия, несколько рот полков, расквартированных в Толедо, и два батальона добровольцев из Мадрида. «Gaceta» заявляет, что дивизия, которой поручено преследование мятежников, отбыла из Мадрида вечером 5 июля в составе трех бригад пехоты, одной бригады кавалерии, двух артиллерийских батарей, одной саперной роты и группы рабочих военного ведомства. Дивизия выступила под командованием генерала Виста Эрмоса, которого, однако, на следующий день сменил военный министр генерал Бласер. Королевский декрет от 7 июля временно назначает генерала Сан-Романа исполняющим обязанности военного министра на время отсутствия генерала Бласера. «Gaceta» сообщает, что вышеупомянутая дивизия достигла Темблеке и движется в направлении Сьюдад-Реаль по долине Гвадианы. В тот же день Бласер обратился с воззванием к солдатам и унтер-офицерам армии мятежников, предлагая им вернуться под свои знамена и обещая им от имени королевы полное прощение. В «Messager de Bayonne» мы читаем следующее:

«Согласно последним известиям, полученным ними, генерал О'Доннель продвинулся в направлении Вальдепеньяса. Авангард королевской армии был сконцентрирован в районе Темблеке. Генерал О'Доннель использует свободное время для обучения своей небольшой армии, состоящей из 2000 человек конницы, шести орудий и 800 пехотинцев».

Воззвания О'Доннеля и Дульсе отличаются друг от друга: первое апеллирует к конституции 1837 г.[175], а второе к древнему кастильскому праву восставать против монархов, виновных в нарушении присяги, данной при коронации. Новой чертой является формирование отрядов республиканских герильерос в Валенсии. Из полученного сообщения от 6 июля видно, что несколько городов и сел восстали против правительства, в том числе называют Алуру, Хативу и Карлет. Полковник в отставке Ороско вступил в Карлет во главе вооруженного отряда, провел конфискацию всего огнестрельного оружия и издал прокламацию, призывающую население присоединиться к движению. Правительство направило отряды кавалерии, пехоты и гражданской гвардии для подавления восстания в Валенсии.

«Independance belge» дает совсем новую версию русской ноты Австрии и Пруссии[176]. По словам этой газеты, — а ее можно рассматривать как частный moniteur отставных русских дипломатов в Брюсселе, — русская нота была адресована не непосредственно австрийскому правительству, а князю Горчакову, который передал копию ее г-ну де Буолю и выразил при этом надежду, что Австрия, требуя от русских эвакуации Дунайских княжеств, лишь имела в виду предложить перемирие, так как не могла же она желать, чтобы отступающие русские войска подверглись нападению со стороны союзных войск. Следовательно, Австрия лишь имела в виду перемирие. Турки, англичане и французы должны бы поэтому воздержаться от какого-либо наступательного движения и от всяких новых враждебных действий против России. Что касается эвакуации Дунайских княжеств русскими войсками, то нота подчеркивает, что Россия безусловно должна удержать в этих провинциях определенные стратегические пункты в ожидании заключения мира, так как иначе положение ее по отношению к армиям союзников было бы слишком неблагоприятным. С другой стороны, нота отрицает какое-либо намерение России создать посредством указанной стратегической оккупации угрозу для Австрии. Исходя из этих предпосылок, нота выражает готовность России начать новые мирные переговоры на следующей основе: целостность Оттоманской империи, на которую русское правительство никогда не имело намерения посягать; равенство христианских и мусульманских подданных Порты, как оно намечено в протоколе от 9 апреля; наконец, пересмотр договоров, касающихся проливов. Нота допускает общий протекторат держав над христианами в Турции; но по вопросу о русском протекторате над православными христианами «Independance» признает, что в ноте добавлено несколько неопределенных фраз, создающих достаточную почву для различных толкований. Князь Горчаков, сообщает газета, взял еще более уступчивый тон, чем сама нота. Его депеша не является последним словом России; он уполномочен идти дальше, если есть надежда побудить Австрию начать новые переговоры. 9 июля, однако, венский кабинет еще не пришел ни к какому решению.

«В настоящее время», — говорит «Independance» или, вернее, барон Бруннов, — «мы не должны закрывать глаза на то, что каковы бы ни были намерения в С.-Петербурге, достаточно будет любого инцидента, любого военного акта, например, нападения на Кронштадт или, что более вероятно, нападения на Севастополь, или даже оккупации Аландских островов англо-французскими войсками, — чтобы изменить эти намерения и дать перевес партии, возражающей против каких-либо уступок».

Во всяком случае Пруссия удовлетворена этой русской нотой и рассматривает ее как средство для возобновления переговоров и для того, чтобы помешать вступлению австрийцев в Валахию. Даже «Moniteur» признает, что возражения Пруссии против этого вступления австрийцев явились причиной новых колебаний венского двора. С другой стороны, лицемерная «Morning Chronicle» сообщает, будто

«в Берлине утверждают, что условное обязательство защищать австрийскую территорию от неприятельского вторжения, взятое на себя прусским двором, дает ему право протестовать против всякой новой провокации со стороны России».

Кроме того, известно, что договор между Австрией и Пруссией[177] составлен как раз таким образом, чтобы позволить каждой из обеих держав приостановить свои военные операции, пока она не убедится в необходимости военных мероприятий, намечаемых другой державой. Поэтому Австрия, пусть она и проявляет готовность действовать сообща с западными державами, может оказаться вынужденной отказаться от этого вследствие протеста Пруссии. Я, со своей стороны, убежден, что все эти возможности были заблаговременно рассмотрены тремя северными державами совместно и что даже новые затруднения, встающие перед Австрией, имеют целью лишь придать оккупации ею Валахии видимость героической борьбы против России. Небольшая мнимая война, наподобие австро-прусской войны 1850 г., может быть, и предусматривается этим соглашением, так как она лишь способствовала бы предоставлению Австрии более решающего голоса при заключении мира. Нужно заметить, что «Oesterreichische Correspondenz»[178] категорически заявляет, что Австрия по всем пунктам согласна с политикой западных держав, кроме пункта о возможном нарушении существующей границы России.

Для оценки позиции Австрии важно обратить внимание на протест сербского правительства против австрийской оккупации[179], представленный теперь палате общин по запросу от 22 июня. Протест этот адресован сербским правительством Высокой Порте. Он начинается констатацией того, что «в зависимости от того, считала ли Австрия, что сербское правительство находится в лучших или худших отношениях с Россией или Турцией, менялось и отношение к Сербии самой Австрии, которая постоянно обещала ей свою помощь для защиты границ Дунайского княжества против всяких враждебных нападений». Затем на границах Сербии были сконцентрированы значительные силы. Сербское правительство запросило «непосредственно венский кабинет и косвенно Высокую Порту, каковы цели и значение этих военных передвижений Австрии». Австрия дала уклончивый ответ, между тем как Порта и представители западных держав в Константинополе заявили, что они ничего не знают о цели австрийской демонстрации, и даже, казалось, разделяли беспокойство и сомнения сербского правительства. «Белградский паша оставался без инструкции или, правильнее сказать, имел все еще старые инструкции, согласно которым он должен был рассматривать любую военную интервенцию Австрии в Сербии как враждебный акт, направленный против самой Оттоманской империи и заслуживающий самого решительного отпора». Поскольку Австрия, казалось, все более и более склонялась на сторону западных держав, ее представители в Белграде начали делать успокоительные заявления относительно ее намерений. Одновременно венский кабинет заверил сербское правительство, что военные мероприятия, о которых шла речь, не имели в себе ничего враждебного по отношению к Сербии; что Австрия желает лишь защитить свои границы; что она вмешается лишь в том случае, если русские войска вступят на территорию Сербии или если там вспыхнет бунт против законной власти; что, следовательно, даже в последнем случае вмешательство ее носило бы дружественный характер и имело бы целью прийти на помощь правительству и законной власти. Уверения Австрии не успокоили сербское правительство. Оно видело, что Австрия, с одной стороны, притязала на роль арбитра, а с другой стороны, выступала изолированно под предлогом, что желает вместе с западными державами прийти на помощь Оттоманской империи. Наконец, сербское правительство подозревало Австрию в намерении вызвать те самые беспорядки, которые она якобы так жаждет предотвратить. Так как военные приготовления Австрии с каждым днем принимали все более угрожающий характер, то сербское правительство совместно с Изет-пашой предприняло энергичные шаги в Вене и Константинополе для того, чтобы противодействовать каким бы то ни было комбинациям, которые могли бы сделать Австрию арбитром сегодняшней судьбы Сербии. Вот почему Азис-паша сначала был послан в Вену, а сейчас находится в Константинополе. Одновременно, по соглашению с турецким представителем, были приняты все меры к обороне страны. Австрия ссылается на два возможных повода для ее интервенции в Сербию: 1) вступление русских и 2) восстание в Сербии. Первое абсурдно, так как театр военных действий находится слишком далеко от Сербии, и если бы русские попытались проникнуть в Сербию, то сербских и турецких войск было бы совершенно достаточно для того, чтобы дать им отпор. Если бы понадобились вспомогательные войска, то Сербия предпочла бы австрийским войскам другие.

«Сербский народ питает к Австрии такое недоверие, чтобы не сказать ненависть, что вступление австрийцев в Сербию рассматривалось бы каждым сербом как грозная опасность, как большое несчастье, и все усилия сербов немедленно были бы направлены на борьбу с австрийскими войсками; вся энергия нации была бы употреблена против этого неприятеля, который всегда олицетворял собой жадную и эгоистическую политику, преследуемую Австрией в Сербии под предлогом оказания ей покровительства».

Что касается восстаний внутри страны, то их следует опасаться лишь в результате австрийской интервенции. Сербия всегда будет лояльна по отношению к Порте.

«Все, чего требует сербское правительство, это — то, чтобы Высокая Порта и впредь оказывала ему то высокое доверие, которое она обнаруживала до сих пор, и чтобы Сербия не была отдана под власть австрийской оккупации, что явилось бы началом неисчислимых бедствий. При этом условии сербское правительство вполне отвечает за сохранение общественного спокойствия и порядка в Сербии».

Этот протест Сербии в то же время ясно показывает, с каким энтузиазмом валашский народ ожидает вступления австрийцев в Валахию.

Нейтральное или, вернее, враждебное отношение малых государств к Англии не может удивить никого из тех, кто следил за ее теперешними военными действиями против России, за мародерскими экспедициями английского флота в Балтийском море и за мерами, принятыми для того, чтобы сделать войска под Варной неспособными к каким бы то ни было боевым действиям: ведь даже подвижные санитарные отряды британских войск в Турции только сейчас отплыли из Саутгемптона на корабле «Гималая». Швеция поэтому заявила о своем окончательном решении оставаться нейтральной и воздержаться от каких-либо совместных шагов с западными державами; Дания и Голландия, как члены Германского союза[180], присоединились к австрийскому сообщению от 24 мая лишь с категорической, оговоркой, что оно имеет единственной целью сохранение полнейшего нейтралитета и восстановление мира.

Мировой судья Боу-стрит г-н Джердайн рассматривал дело[181], вызвавшее в Лондоне бесконечно большое возбуждение, чем речь Бонапарта в Булони или славное отступление Чарли от Кронштадта. Некий немец, д-р Пейтман, которого в течение четырех дней продержали под замком, был доставлен в суд под охраной как человек невменяемый, а потому не могущий оставаться на свободе. Г-н Райнольдс, судебный стряпчий, потребовал удаления публики и представителей печати, и дело соответственно слушалось сугубо секретно в личном кабинете судьи. Г-н Отуэй, член палаты общин, друг обвиняемого, с негодованием протестовал против попытки лишить его возможности участвовать в рассмотрении дела, после чего ему разрешено присутствовать; адвокат г-н Льюис также попросил допустить его как защитника подсудимого, что ему было разрешено. Г-н Льюис спросил, почему д-р Пейтман был заключен в камеру для преступников в течение целых четырех дней без допроса судьей. Г-н Джердайн на это ответил, что ему были представлены свидетельства, подписанные двумя врачами, об умопомешательстве подсудимого, вследствие чего он вынужден отправить его в больницу для умалишенных. Г-н Льюис предложил суду представить свидетельства противоположного характера, но г-н Джердайн отклонил рассмотрение каких бы то ни было предложений, направленных на откладывание дела, так как он должен действовать на основании представленных ему документов. Г-н Льюис заявил тогда, что он будет апеллировать к более высокой судебной инстанции, где дело будет рассматриваться без предубеждения и где будут выслушаны обе стороны. А пока он посоветовал бы своему подзащитному не отвечать на вопросы, хотя судья от него этого и требует. Г-н Отуэй заявил протест против ex parte [одностороннего. Ред.] характера всего ведения следствия и предупредил, что внесет все дело на рассмотрение палаты общин, учитывая обстоятельство предварительного заключения д-ра Пейтмана и помещение его в больницу для умалишенных. Обвиняемый был снова отправлен в Колней-Хэч [название психиатрической больницы. Ред.].

Теперь приведем напечатанное сегодня в «Morning Advertiser» заявление г-на Персивала, врача, который только недавно вызволил д-ра Пейтмана из Бедлама [название психиатрической больницы. Ред.]:

«Д-р Пейтман, немецкий профессор, получивший образование в Боннском, Берлинском и Галльском университетах, является сыном ганноверского офицера, который сражался за Георга III и умер на военной службе, и пасынком барона Рипперта, прусского ландрата. Он приехал в Англию почти тридцать лет тому назад и, ознакомившись вскоре с позорно скверной системой обучения, практикуемой в наших закрытых учебных заведениях и колледжах, отправился в Оксфорд и Кембридж, чтобы читать там лекции на эту тему. В 1835 г. он получил рекомендацию к маркизу Норманби, под покровительство которого поехал в Ирландию. Так как леди Норманби уже подыскала воспитателя для лорда Молгрева, то она рекомендовала доктора Пейтмана одному ирландскому аристократу, который пригласил его воспитателем к своим двум сыновьям. Через семь месяцев было обнаружено, что старший из двух сыновей питал глубокую привязанность к работавшей в доме служанке, уроженке Саксонии, которая была от него беременна. Мать молодого человека обратилась к д-ру Пейтману с просьбой помочь ей отправить девушку обратно в Германию, но доктор отказался вмешиваться в это дело. Он оставил службу в этой семье и приступил к чтению курса публичных лекций в Дублине, как вдруг в марте 1836 г. туда приехала эта девушка, к этому времени родившая ребенка в имении аристократа, в состоянии глубокой нищеты и сообщила д-ру Пейтману, что намерена нанять адвоката для возбуждения дела против сына аристократа за то, что он ее соблазнил, и что Пейтман будет вызван в качестве свидетеля. Д-р Пейтман решил тогда обратиться к полковнику Фипсу, управляющему имением маркиза Норманби и очень близкому с его семьей. Д-р Пейтман несколько раз заходил к этому Фипсу, брату Норманби и нынешнему секретарю принца Альберта, но не получил от него никакого ответа и не был им принят. Наконец, его вызвали к мировому судье в Дублине, г-ну Стаддерту, который на основании показаний того же Фипса и, не имея никаких других документов о нарушении д-ром Пейтманом общественного порядка, отправил последнего в мае 1836 г. в лечебницу для умалишенных. В бытность лорда Норманби наместником Ирландии, д-р Пейтман был переведен в больницу Дин Свифт на основании свидетельства какого-то д-ра Литтона, по мнению которого не было основания считать д-ра Пейтмана умалишенным. Через девять месяцев он был выпущен из больницы благодаря вмешательству настоятеля собора Сент-Патрика д-ра Даусона, по рекомендации которого он потом читал курс лекций в дублинском королевском обществе и был приглашен в семью лорда Фортескью. Когда принц Альберт приехал в Англию, д-р Пейтман обратился к нему с просьбой назначить его библиотекарем и разрешить ему проводить свою школьную реформу. После длительной беседы, которую д-р Пейтман имел с герцогом Сассексом, последний отдал распоряжение своему библиотекарю предоставить д-ру Пейтману свободный доступ в его библиотеку. После этого д-р Пейтман обратился с прошением к принцу Альберту, приложив свои дипломы и одиннадцать томов своих сочинений. Принц не ответил на прошение, и д-р Пейтман, наконец, просил либо предоставить ему аудиенцию, либо вернуть ему его документы. Приблизительно в это время молодой Оксфорд стрелял в королеву, а из Германии приехала женщина, с которой принц был в близких отношениях во время его пребывания в Бонне, где он учился у того же профессора, что и Пейтман. При дворе стали нервничать, а настойчивость д-ра Пейтмана вызвала подозрения. Обо всем этом было доложено министру внутренних дел маркизу Норманби, на которого д-р Пейтман жаловался за необоснованное помещение его в лечебницу для умалишенных в Дублине; в одно прекрасное утро в июне 1840 г. за д-ром Пейтманом к нему на квартиру в Уайтхолле был послан полицейский в гражданской одежде. Лорд Норманби вызвал своего брата, полковника Фипса, на основании показаний которого дежурный судья распорядился поместить д-ра Пейтмана в Бедлам, где он Оставался четырнадцать лет. Его поведение там всегда было примерным; его ни разу не пришлось изолировать и ему никогда не давали никаких лекарств. Он посвятил себя улучшению ухода за больными и организовал занятия для тех больных, которые были в состоянии усваивать его учебу. После своего освобождения он, по совету друзей, обратился с прошением к королеве и в субботу на прошлой неделе, полагая, что может теперь ходить куда ему угодно, не опасаясь быть задержанным, он отправился в королевскую церковь в Бакингемском дворце, где присутствовал на богослужении, чтобы обратить на себя внимание королевы. И там его снова арестовали».

Этот пример должен показать вашим читателям, как опасно в свободной Англии вызывать нервозность двора и быть посвященным в семейные скандалы добродетельной английской аристократии.

Написано К. Марксом 14 июля 1854 г.

Напечатано в газете «New-York Daily Tribune» № 4142, 28 июля 1854 г.

Печатается по тексту газеты

Перевод с английского

Подпись: Карл Маркс

На русском языке полностью публикуется впервые