147. Тема «Белый» была опубликована дважды. Оба раза — с примечаниями Л. Сил ар д. Вот как комментирует Л. Силард это место записей:
«Ср., напротив, мнение Андрея Белого: "… я пишу не для чтения глазами, а для читателя, внутренне произносящего мой текст; и поэтому я сознательно насыщаю смысловую абстракцию не только красками, гамму которых изучаю при описании любого ничтожного предмета, но и звуками… я, как Ломоносов, культивирую — риторику, звук, интонацию, жест; я автор не 'пописывающий', а рассказывающий напевно, жестикуляционно; я сознательно навязываю голос свой всеми средствами: звуком слов и расстановкой частей фразы… Кто не считается со звуком моих фраз и с интонационной расстановкой, а летит с молниеносной быстротой по строке, тому весь живой рассказ автора (из уха в ухо) — досадная помеха, преткновение, которое создает непонятность…" (Маски. Москва 1932,9-10); "… главенствующая особенность моих произведений есть интонация, ритм, пауза дыхания, передающие жест говорящего; я или распевал в полях свои стихотворные строчки, или их бросал невидимым аудиториям: в ветер; все это не могло не влиять на особенности моего языка; он труден для перевода; он взывает не к чтению глазами, а к медленному, внутреннему произношению; я стал скорей композитором языка, ищущим личного исполнения своих произведений, чем писателем-беллетристом в обычном смысле этого слова…" (О себе как писателе, март 1933 г.: День поэзии. Москва 1972, 270)» (Studia Slavica Hung. XXIX, 1983, с. 239–240;ДКХ, № 2–3,1993, с. 167).
По-видимому, надо учитывать и то, что оба приведенных выше высказывания Белого относятся к тридцатым годам, и то еще, что впечатление Бахтина (он прямо трещит) в контексте записей очень похоже на личное впечатление его самого или кого-то из его ближайшего круга. Впечатления эти могли быть связаны с каким-то определенным периодом жизни Белого или особым его настроением или состоянием. Трудно это впечатление Бахтина считать простым недоразумением. Нельзя исключить и того, что речь идет и о разных произведениях (жанрах), и о разных периодах творчества. Так, Георгию Адамовичу, например, Белый на эстраде запомнился (дело было «за несколько лет до войны») как «обрывавший речь в моменты, когда этого меньше всего можно было ждать, вдруг застывавший будто в глубоком недоумении, потом внезапно разражавшийся потоком безудержно-быстрых фраз» (Воспоминания о серебряном веке. М., 1993, с. 220).