Том 5

VI. История царицы Мериамон

Реи, жрец бога Амона, начал свой рассказ нехотя и медленно, но скоро увлекся и стал рассказывать с увлечением, присущим старым людям.

— Царица прекрасна, — сказал он, — видел ли ты кого-нибудь красивее в своих странствиях?

— Она очень хороша, — ответил Скиталец, — я желал бы, чтоб она была здорова и счастлива на троне!

— Вот об этом-то я и хочу говорить с тобой, хотя рассказ мой может стоить мне жизни! — сказал Реи. — Но легче будет на сердце, когда я скажу тебе, и, может быть, ты можешь помочь и мне и ей, когда узнаешь все! Фараон Менепта, ее супруг, — сын божественного Рамсеса, вечно живущего фараона, сына Солнца, почивающего в Осирисе.

— Он умер? — спросил Одиссей.

— Он живет вечно на лоне Осириса, — ответил жрец, — и царица Мериамон — его побочная дочь.

— Брат обвенчан с сестрой? — воскликнул с удивлением Одиссей.

— Таков обычай царственного дома со времен детей Гора. Старинный обычай! Священный обычай! — продолжал Реи. — Но женщины, которые узаконивают обычаи, часто нарушают их. Из всех женщин Мериамон выделяется своим послушанием, остается верной старым обычаям. Брат ее, фараон Менепта, имел много сестер, но Мериамон прекраснее всех. Она так хороша, что народ назвал ее «Дитя Луны», очень умна и не знает страха. Случилось так, что она изучила, что редко бывает среди наших женщин, всю тайную мудрость нашей древней страны. За исключением царицы Тэйе, никто не знает больше Мериамон, я научил ее многому…

Он помолчал немного.

— Я занимался с ней с самого детства, — продолжал он, — был ее другом и учителем, и после отца и матери она любила меня больше всех. Любит она немногих. Меньше всех привязана она была к своему царственному брату Менепте. Она бойка и жива, а он тих, и речь его медлительна. Она не знает страха, а он боится войны. С самого детства она смеялась над ним, над его речью, превосходила его во всем, даже в бегах и играх, хотя это было нетрудно, так как наш божественный фараон не отличался остроумием и догадливостью. Еще ребенком она сожалела о том, что он будет носить двойную корону Египта, станет могущественным властителем страны, тогда как она вынуждена жить в бездействии и бедности, и завидовала ему.

— Но странно, почему из всех своих сестер он избрал именно ее? — спросил Одиссей.

— Да, странно, и произошло это удивительным образом! Божественный Рамсес пожелал женить сына. Менепта всячески противился этому, но воля отца — это воля богов. Божественный Менепта был очень искусен в одной древней египетской игре. Это игра в деревянные пешки, очень любимая в Кемете. Конечно, игра в пешки вовсе не женское дело, но Мериамон не хотела уступить своему брату и поручила мне вырезать ей из твердых корней кипариса пешки.

Я вырезал их своими собственными руками, и каждый вечер она играла со мной, а я был лучшим игроком в то время.

Однажды на закате солнца ее брат Менепта вернулся с охоты на львов в очень дурном расположении духа, так как охота была неудачна. Он велел подать вина, выпил его у ворот дворца и стал еще мрачнее.

Направляясь в свои комнаты во дворец, Менепта шел, размахивая своим хлыстом, как вдруг обернулся и заметил Мериамон. Она сидела под большими пальмовыми деревьями и играла со мной в пешки, одетая в белую с пурпуром одежду, с золотой змейкой в темных, как ночь, волосах, прекрасная, как Хатхор, богиня любви, или сама Исида.

Я — старый человек и скажу, что не было женщины прекраснее Мериамон, и нет такой на свете, хотя наш народ толкует об удивительной красоте «Чужеземной Хатхор».

Одиссей вспомнил о рассказе лоцмана, но промолчал.

— Божественный князь Менепта увидел Мериамон, — продолжал Реи, — и подошел к нам. Ему надо было на чем-нибудь излить свой гнев. Я встал и низко поклонился ему, Мериамон небрежно откинулась на спинку кресла, грациозным движением своей нежной руки смешала деревяшки и приказала своей прислужнице, госпоже Натаске, собрать их и унести. Но глаза Натаски украдкой следили за князем.

— Приветствую тебя, царственная сестра! — сказал Менепта. — Что ты делаешь с этим? — он указал кончиком хлыста на деревяшки. — Это не женская игра, и эти деревяшки вовсе не сердца мужей, которыми можно играть по своему желанию. Эта игра не требует большого остроумия. Займись своим вышиванием, и это будет лучше.

— Привет тебе, царственный брат, — ответила Мериамон, — мне смешно слышать, что эта игра не требует остроумия. Твоя охота не удалась, займись же игрой, которую боги помогли тебе преодолеть!

— Это пустяки, — отвечал Менепта, бросаясь в кресло, с которого я встал, — но я хорошо играю и сумею дать тебе «храм», «жреца», пятерых «лодочников» и обыграю тебя. («Храм», «жрец» — так называются в игре деревяшки, Скиталец, — добавил Реи).

— Я принимаю вызов! — вскричала Мериамон. — Но мы будем играть три раза! Моей ставкой будет священная змейка на моем челе против твоего царственного урея. Кто выиграет, пусть носит то и другое!

— Нет, госпожа, — осмелился я сказать, — это слишком высокая ставка!

— Высока ставка или низка, а я согласен, — ответил Менепта. — Моя сестра слишком долго смеялась надо мной. Она увидит теперь, что вся ее женская хитрость не поможет ей превзойти меня в игре, что сын моего царственного отца, будущий фараон, — выше всякой женщины. Я принимаю твой вызов, Мериамон!

— Хорошо, князь, — вскричала она, — после солнечного заката ты найдешь меня в моей первой комнате. Возьми с собой писца, чтоб отмечать игру. Реи будет судьей. Но не пей вина сегодня вечером! Иначе я выиграю твою ставку!

Менепта ушел, а Мериамон громко засмеялась. Но я предвидел беду. Ставки были слишком высоки, игра слишком неожиданна. Мериамон не хотела слушать меня, она всегда своенравна.

Солнце зашло, и два часа спустя Менепта пришел в сопровождении писца, найдя Мериамон уже готовой к игре. Перед ней на столе лежала квадратная доска. Он молча сел и спросил, кто начнет игру.

— Погоди, — возразила Мериамон, — надо приготовить ставки!

Сняв с головы царственную змейку, она распустила свои дивные волосы и передала мне свою ставку.

— Если я проиграю, — заметила она, — то никогда не буду носить царственный урей!

— Пока я жив, ты не будешь его носить! — отвечал Менепта, снимая свой урей и подавая мне.

Между обоими уреями была значительная разница. На короне Мериамон была одна змея, а Менепты — двойная.

— Да, Менепта, — произнесла Мериамон, — быть может, Осирис, бог смерти, ожидает тебя, он ведь любит великих людей. Начинай игру!

При этих зловещих словах Менепта нахмурился, но с готовностью начал игру. Мериамон играла спокойно и небрежно. Менепта выиграл первую игру и с криком: «Фараон» умер!» — сбросил пешки с доски.

— Каково я играю! — сказал он насмешливо. — Совсем по-женски: вы умеете нападать, но не защищаться.

— Не хвались, Менепта! — перебила Мериамон. — У нас две игры впереди. Я начинаю!

Вторую игру выиграла Мериамон и, крикнув: «Фараон» умер!» — сбросила пешки с доски. Менепта нахмурился, пока я устанавливал доску и пешки, а писец отмечал игру.

Очередь была за Менептой начинать третью игру.

— Клянусь священными богами, — вскричал он, — я принесу им богатые дары в знак победы над тобой!

— Клянусь священной богиней мести, — ответила Мериамон, — которой я молюсь ежедневно, я выиграю!

— Тебе бы надо клясться головой кошки, — произнес он насмешливо.

— Да, это верно, в особенности если кошка одолжит мне свои когти. Играй же, князь Менепта!

В конце игры после долгой борьбы, когда Мериамон потеряла большую часть своих пешек, лицо ее вдруг озарилось радостью. Казалось, она что-то решила в своем уме.

Пока Менепта велел принести вина и пил его, она полулежала в своем резном кресле, не сводя глаз с доски, потом сделала такой удачный ход, так тонко выполнила намеченный ею план игры, что Менепта стал в тупик и проиграл. Напрасно призывал он богов и клялся соорудить небывалый по роскоши храм.

— Боги не слышат тебя! — смеялась Мериамон.

Тогда он начал проклинать все и всех и пил вино.

— Глупцы ищут мудрости в вине, но только мудрецы находят ее! — продолжала она. — Смотри, царственный брат, «Фараон» умер», я выиграла и победила в твоей любимой игре. Реи, слуга мой, дай мне этот урей, не мой, нет, а двойной, тот, который он проиграл мне. Я надену его, он мой теперь, Менепта! Я победила тебя!

Мериамон встала, выпрямилась во весь рост и стояла так, освещенная светом ламп, с царственным уреем на челе, смеясь над Менептой и протягивая ему свою маленькую руку для поцелуя. Она была так прекрасна, что Менепта перестал клясть богов и судьбу свою и удивленно смотрел на нее.

— Клянусь Пта, ты очень хороша! — вскричал он. — Я прощаю отцу его мысль сделать тебя моей супругой и царицей!

— А я никогда не прощу ему этого! — возразила Мериамон.

Но Менепта выпил слишком много вина.

— Ты будешь моей царицей, — произнес он, — и поэтому я поцелую тебя! По праву сильнейшего я это сделаю! — И прежде чем Мериамон успела отскочить, он обнял ее и поцеловал прямо в губы.

Мериамон побледнела, как мертвец. Сбоку у нее висел кинжал. Она быстро схватила его и ударила им Менепту. Если бы тот не успел отступить, то, наверное, был бы убит. Вместе с этим она крикнула: «Вот тебе, князь, твой поцелуй!»

Ей удалось только проколоть его руку, и я схватил ее и удержал от вторичного удара.

— Змея! — произнес Менепта, побледнев от страха и ярости. — Я еще поцелую тебя, все равно, хочешь ли ты этого или нет! А за рану ты мне дорого заплатишь!

Она тихо рассмеялась: ее гнев прошел. Я побежал за врачом, чтоб перевязать руку Менепты.

— Царственная госпожа, что ты наделала? — сказал я Мериамон, когда вернулся к ней. — Ты знаешь, что твой божественный отец предназначил обвенчать тебя с Менептой, которого ты ранила!

— Я не хочу этого, Реи! — ответила она. — Не хочу этого тупицу, который называется сыном фараона. Кроме того, он мой сводный брат, и я не могу быть женой брата. Сама природа возмущается против этого обычая!

— Этого нельзя изменить, госпожа! Таков обычай страны и царственного дома, такова воля твоего отца. Боги, твои предки, были обвенчаны согласно этому обычаю: Исида стала супругой Осириса. Великий Аменемхет установил его, и за ним — все праотцы и весь их род. Подумай только, я говорю это тебе потому, что люблю тебя, как родную дочь, ты не можешь избежать этого, ведь ложе фараона — это ступень к царскому трону. Ты любишь власть, а это ворота могущества. Быть может, хозяин ворот умрет, и ты будешь одна сидеть на троне!

— Ах, Реи, ты говоришь, как советник царей! Как я ненавижу его! Ведь я могу руководить им, я знаю это! А наша игра сегодня ночью… Все будущее было на этой доске. Смотри: его диадема на моем челе! Быть может, так должно быть, я отдамся ему, хотя ненавижу его. Я начну новую игру, и ставкой будет жизнь, любовь и все, что мне дорого, и выиграю… Урей будет принадлежать мне, так же как двойная корона древнего Кемета, и я буду править страной, как Хатшепсут, великая царица. Я сильна, а сильному боги даруют победу!

— Да, — ответил я, — смотри, госпожа, чтоб боги не обратили силу твою в слабость. У тебя слишком страстная душа, а страсть в женском сердце — это дверь, в которую входит безумие. Сегодня ты ненавидишь, берегись, чтоб эта ненависть не обратилась в любовь!

— Любовь! — произнесла она насмешливо. — Мериамон не полюбит, пока не найдет человека, достойного своей любви! И тогда… Тогда любовь ее разрушит все, и горе тому, кто станет на ее пути! Прощай, Реи!

Вдруг она заговорила со мной на другом языке, которого никто не знал, кроме меня и ее, — на мертвом языке мертвого народа Страны Скал, откуда вышли наши отцы.

— Я иду, — произнесла она, и я задрожал при ее словах, потому что ни один человек не говорит на этом языке, когда у него добрые мысли на уме, — я иду просить совета у того… ты знаешь… — она дотронулась до царственного урея.

Я бросился к ее ногам и обнял ее колени, крича:

— Дочь моя, дочь моя! Не совершай этого страшного греха! Молю тебя, за все блага мира не буди того, кто почивает в Осирисе, не призывай к жизни то, что мертво и холодно!

Она кивнула головой и ушла…

Старый жрец побледнел, говоря это.

— Что же она задумала? — спросил Скиталец.

Реи закрыл лицо руками и некоторое время молчал.

— Да, не буди и ты того, кто почивает в Осирисе, Скиталец! — произнес он наконец. — Язык мой запечатан. Я сказал тебе больше, чем надо было. Не спрашивай! Вот они идут! Пусть бог Ра и Амон пошлют им свое проклятие! Пусть Аменти поглотит их. Пусть зловещая рыба Себек вонзит в них свои зубы и пожрет их!

— За что ты проклинаешь их, Реи, и кто они такие? — спросил Одиссей. — Я слышу пение и шаги людей!

В самом деле, до них доносились топот ног и слова песни.

— Это проклятые богохульники, колдуны и рабы апура, — сказал Реи, когда музыка и пение замерли вдали. — Их колдовство сильней нашей мудрости: их предводитель был одним из наших жрецов и изучил все наши тайны. Они ходят и поют только перед бедой. Еще до рассвета мы узнаем что-нибудь новое. Да истребят их боги! Хорошо было бы, если б царица Мериамон позволила им уйти отсюда навсегда в пустыню, как они желают, но она хочет закалить сердце царя!