Том 5

XXII. На одре мучений

Вечерело. Фараон восседал за столом подле царицы Мериамон. Сердце его было переполнено скорбью: мысли останавливались то на бесчисленных воинах его, погибших в водах Чермного моря, то на сонме апура, которые теперь смеялись над ним в своей пустыне; но всего дольше останавливались они на тех вестях, мрачных и грозных, которые принес ему сегодня гонец. Весь этот день фараон провел в зале совета, посылая гонца за гонцом на восток, на север и юг с приказанием набирать наемные войска со всех городов и провинций, чтобы идти войной на врагов, так как здесь, в его белокаменной столице Танис, оставалось всего только пять тысяч воинов. Наконец истомленный и телом и душой, измученный и усталый, Менепта уселся за стол и вдруг вспомнил о том доблестном чужестранце, которому он поручил, покидая столицу, охранять и беречь дворец и царицу Мериамон.

— Где же тот великий Скиталец, что носил золотые доспехи? — спросил он. — Почему я не вижу его?

— Я должна рассказать тебе о нем страшную повесть! — ответила Мериамон. — Я не сказала тебе ничего до сих пор, видя, что ты и без того был так огорчен и озабочен! — И, склонившись к уху супруга, она долго шептала ему что-то. Лицо фараона стало страшным и мрачным, как ночь, наконец, недослушав, он вскочил и в диком бешенстве воскликнул:

— Этого-то врага мы можем одолеть и уничтожить! Я и ты, Мериамон, сестра и супруга моя, мы так далеки друг от друга, как далеко небо от кровли храма! Любви между нами никогда не было, но я жизни своей не пожалею, чтобы стереть это пятно позора с твоей чести, которая вместе с тем и моя честь!

И он ударил в ладоши, сзывая слуг, которым приказал отправиться в крепостную башню, привести оттуда Скитальца в залу пыток и созвать палачей, чтобы те немедленно приготовились приступить к пыткам, когда он, фараон, прикажет им. Отдав эти приказания, Менепта стал пить вино, пока не явился раб с докладом, что приказания его исполнены. Тогда фараон встал, спросив жену:

— Пойдешь ты со мной, Мериамон?

— Нет! — ответила та. — Я не хочу больше видеть лица этого человека, да и тебе советую не ходить туда сегодня ночью. Пусть палачи дадут ему пищи и питья вволю, чтобы смерть ему была тяжелее, затем прикажи зажечь огонь у него в головах и в ногах и оставить его одного в месте мучений до рассвета, чтобы он претерпел сотни смертей прежде, чем настанет для него время умереть!

— Как желаешь! — сказал фараон. — Придумай сама для него наказание, а завтра, выспавшись, я пойду смотреть на его мучения! — И, подозвав слуг, фараон распорядился так, как того желала царица.

Между тем Скитальца действительно привели в комнату пыток, накормили и напоили вволю. Теперь силы его вернулись к нему, он воспрянул духом, хотя душа его была полна скорби и печали.

Он лежал на жестком каменном ложе и думал: «Вот каков конец моим скитаниям! Вместо отдыха на груди прекрасной Елены это каменное ложе!» Где же все боги, которым он поклонялся? Неужели ему не суждено уже слышать звук военной трубы богини Паллады? Ах, зачем он отвратил свое лицо от нее и стал приносить жертвы на алтарь лживой Афродиты? Так-то она сдержала свою клятву. Так она отплачивает своим поклонникам!

Так думал герой и вдруг увидел, что полумрак подземелья осветился лучезарным облаком, наполнившим все помещение мрачного подземелья; из облака раздался в тишине голос Афродиты:

— Не сетуй на меня, Одиссей! Не я ли предупреждала тебя, что только по красной звезде на груди узнаешь ты Елену-аргивянку? Да и она повторила тебе то же в святилище Хатхор! А ты, когда пред тобой предстала женщина, опоясанная змеей, забыл мои слова, страсть отуманила тебя, ослепила твои глаза, и ты не сумел отличить Мериамон от Елены. Красота изменчива и многообразна, и каждый видит ее такой, какой хочет видеть, но звезда всегда остается звездой, а змей змеем!

Она смолкла. Скиталец громко застонал, воскликнув:

— О богиня! Я согрешил! Но неужели же нет прощения моему греху?

— Прощение есть, Одиссей! — продолжал голос богини. — Но прежде следует наказание. Никогда больше в этой жизни ты не станешь супругом златокудрой Елены, никогда не достигнешь звезды, которая, однако, продолжает и будет сиять для тебя сквозь туманную дымку смерти. Но смотри, когда ты пробудишься к новой жизни, чтобы твои глаза были открыты и уловили ее сияние. А теперь скажу тебе в утешение: здесь ты не умрешь, и пытки не коснутся тебя, так как смерть придет к тебе с воды. Но перед смертью ты еще раз увидишь златокудрую Елену и услышишь от нее слова любви, узнаешь сладость ее поцелуя, хотя твоею она не будет. Знай, что громадное войско идет на Кемет и с ним большой флот ахеян. Иди им навстречу и сражайся против твоего родного народа, так предопределено судьбой. Рази мечом сынов тех, с кем ты бок о бок бился под стенами Илиона; в этой битве ты найдешь смерть, а в смерти — то, чего ищут все люди, испытавшие объятия бессмертной Елены. Хотя люди думают, что она живет на земле, но, в сущности, они видят только ее тень: в долинах смерти она царит, в садах царицы Персефоны, где змей не может казаться звездою и грех не властен разъединить тех, кто составляет одно. Укрепи сердце свое и поступи так, как велит тебе твой рассудок. Прощай!

Так проговорила богиня из светозарного облака и скрылась, а сердце Скитальца преисполнилось радости, так как теперь он знал, что утратил Елену не безвозвратно и что позорная смерть в пытках не грозила ему.

Было за полночь. Фараон крепко спал. Но царица Мериамон не спала. Она поднялась со своего ложа и, накинув на себя темный плащ, скрывавший даже ее лицо, и взяв потайной фонарь, крадучись, прошла длинный ряд зал, отворила скрытую в стене дверь и стала быстро спускаться по узкой и темной секретной лестнице. На последней площадке стоял страж, она, толкнув ногой, разбудила его и показала большой перстень царицы Тэйе с изображением Хатхор, поклоняющейся солнцу. Страж с низким поклоном пропустил ее, отворив железную калитку в стене.

Длинными ходами, уходившими глубоко в подземелье, шла царица и наконец остановилась у дверей небольшой сводчатой комнаты, где мерцал огонь. Там слышались мужские голоса: она с минуту стояла, прислушиваясь к ним. Незнакомцы говорили громко и злобно хохотали. Она толкнула дверь и вошла. Тут было шестеро безобразных черных негров, сидевших на полу вокруг восковой фигуры нагого человека, которую они резали своими ножами, рвали щипцами, давили тисками, кололи громадными железными иглами, применяя и другие отвратительные орудия пытки. Это были палачи, упражнявшиеся в своем деле накануне казни Скитальца, над которым им предстояло применить все свое искусство в присутствии самого фараона.

Мериамон прошла мимо них, держа на виду перстень, и те пали лицом вниз, не смея поднять глаз. Проходя мимо, Мериамон наступила со всей силой на восковую фигуру и растоптала ее.

В противоположном конце комнаты была небольшая дверка, ведущая в другой темный проход, а в конце этого прохода стояла полуотворенной каменная дверь. У этой двери Мериамон остановилась с сильно бьющимся сердцем, из нее доносились звуки знакомого голоса, который пел:

Мужайся, сердце мое, недолго тебе терпеть позор

и мучения!

И добро, и зло миновали, близок конец!

Подле трона Зевса стоят два сосуда.

Из них он сыплет и радость, и скорбь умирающим

людям!

Мужайся, сердце, и с честью выйди из последнего

смертного боя.

И перейди в те поля, где ждут тебя рыцарственный

Гектор

И все те, кто сражались за Трою!

Мериамон, слушая эту песню, невольно изумлялась мужеству человека, который мог петь в такую минуту перед пыткой. Она тихонько отворила дверь и вошла. Место мучений было ужасно: всюду железные крюки, цепи и всякие орудия пыток, а посреди стояло каменное ложе, к которому был прикован цепями Скиталец. На нем не было одежды, кроме узкого пояса, прикрывавшего наготу; в ногах и в голове ложа горели медные жаровни, бросавшие красные пятна света на орудия пыток, на мрачные своды и стены, украшенные изображением их.

Крадучись, пробралась Мериамон за изголовье Скитальца, где он не мог ее видеть, но ей показалось, что его чуткий слух уловил какой-то звук, так как он перестал петь свою песню и стал прислушиваться. Она стояла молча, не шевелясь, затаив дыхание и не спуская глаз с того, кого она любила, кто был для нее прекраснее всех мужчин на свете.

— Кто ты такой? — спросил наконец герой. — Если ты один из палачей, то приступай к своему делу! Ты мне не страшен, никакие твои ухищрения не вырвут у меня ни стона, ни звука. Но знай, что боги справедливы и отомстят за меня! Уже сейчас тьмы и тысячи войска надвигаются сюда, а суда ахеян, грозных в бою, подобно стаду хищных волков, налетят на эту страну, предавая все мечу и огню!

При этих словах Мериамон склонилась над ним, чтобы прочесть в его глазах то, что в них было написано, и облик ее отразился на медной поверхности жаровни у него в ногах.

Одиссей узнал, кто стоит за его изголовьем.

— Скажи, Мериамон, царица Кемета, опозоренная жена фараона, зачем ты пришла сюда? — спросил он. — Зачем ты прячешься от меня, встань так, чтобы я мог тебя видеть!

Тогда Мериамон, не проронив ни слова, обошла вокруг одра мучений и, сбросив с себя плащ, встала перед ним во всей своей величественной красоте.

— Злая женщина, зачем пришла ты сюда смотреть, как твои рабы будут раздирать мое тело на части и гасить эти огни моей кровью? Пусть так, но знай, что твои мучения превысят мои во столько крат, во сколько звезды неба превышают своей численностью землю. И здесь, и в будущей жизни, до скончания века ты будешь томиться такой неутолимой жаждой любви, что проклянешь день своего рождения. Во все века и во всех странах будешь ты под разными именами снова переживать свою пытку.

— Замолчи и не вливай еще нового яда в мою отравленную душу! — воскликнула Мериамон. — Я потеряла разум от любви, обезумела от бешенства и обиды… Ты спрашиваешь, зачем я пришла сюда? Я пришла спасти тебя! Но время летит, слушай! Правда, громадное войско варваров надвигается на Кемет, хотя я не могу понять, как тебе это стало известно; правда также и то, что фараон возвратился один и все его войско, все всадники и колесницы поглощены волнами Чермного моря. Горе, беды и скорбь обрушились на нас и на эту страну, но, несмотря на все, я хочу спасти тебя, Одиссей! Я внушу фараону мысль помиловать тебя и послать навстречу неприятелю, но ты должен поклясться мне, что останешься верен фараону и разобьешь неприятельское войско, кто бы ни был этот враг Кемета.

— Клянусь, — сказал Скиталец, — я сдержу свою клятву, хотя рука не поднимется на своих братьев! Но будь спокойна, я не изменю фараону.

— Кроме того, ты должен дать мне еще другую клятву. Та, что зовут здесь, в Кемете, Хатхор, отвергла тебя, вырвав из своего сердца любовь к тебе за то, что ты стал моим супругом в прошедшую ночь. Ты связан со мной нерушимой клятвой и, в каком бы образе я ни была и каким бы именем ни звалась, вечно будешь со мной. Поклянись же мне, что никогда не скажешь ничего о прошедшей ночи фараону!

— И в этом клянусь!

— А еще клянись, что, если бы фараон был отозван в царство Осириса и случилось бы так, что та, которая зовется Хатхор, подобно ему, переселилась бы в преисподнюю, ты, Одиссей, возьмешь меня, Мериамон, себе в жены и будешь верен мне во всю свою жизнь!

На этот раз Одиссей призадумался, поняв, что Мериамон держала в уме сжить со света и фараона, и Елену. Но судьба фараона мало тревожила его; что же касалось Елены, то он знал, что она неуязвима и хотя постоянно меняет свой образ, но не умрет до тех пор, пока не вымрет все человечество. Кроме того, он знал, что теперь ему предстоит идти на смерть, которая придет к нему с воды, и потому он ответил царице:

— И в этом я готов поклясться тебе!

Тогда Мериамон опустилась на колени подле ложа Одиссея и, глядя любовно ему в глаза, промолвила:

— Хорошо, Одиссей, быть может, вскоре я потребую от тебя исполнения твоей клятвы! Но не думай так дурно обо мне. Если я согрешила, то только потому, что любовь к тебе довела меня до безумия. Много лет тому назад тень твоя упала на мое сердце, и я отдала душу этому призраку, а теперь ты явился, и я, увидя тебя перед собой, полюбила на свою погибель… О, я поборола в себе свою гордость, и боги дали мне другой образ, образ той, которую ты любишь, и ты сделал меня своей женой… Ах, Одиссей, когда я видела тебя во всей твоей красоте и силе и когда этот негодяй Курри перерезал тетиву твоего лука…

— Курри! — воскликнул Скиталец. — Скажи мне, царица, что с ним стало, да заставь его перенести все те пытки, к которым приговорен я!

— Ты просишь об этом слишком поздно! — сказала Мериамон. — Ложная Хатхор взглянула на него, и он пронзил себя ножом на ее глазах. А теперь мне пора, ночь проходит. Фараон должен видеть знаменательный сон до рассвета. Прощай же, Одиссей! Жестко твое ложе в эту ночь, но мягко царское ложе, ожидающее тебя! — закончила царица и, завернувшись в свой темный плащ, удалилась.

— Да, Мериамон! — прошептал Скиталец ей вслед. — Жестко мое ложе сегодня ночью, но мягко ложе царей, тех царей, что ожидают меня в царстве царицы Персефоны! Но не ты будешь делить со мной это ложе! Жестко сегодня мое ложе, но твое будет много жестче во все ночи, какие будут в жизни и смерти!