Том 5

XII. Комната царицы

На другой день ровно в полдень фараон выступил с войском в поход. Они двинулись через пустыню к Красному морю, в том направлении, куда ушли апура. Скиталец проводил их в колеснице жреца Реи, который поехал отдельно от войска. Многочисленность солдат удивила Скитальца, но он промолчал и только спросил жреца, все ли войска фараона двинулись в этот поход. Реи ответил, что тут только четвертая часть всего войска, так как нет ни одного наемного солдата из Верхнего Египта.

Скиталец ехал за фараоном, пока дорога не разделилась, затем простился с ним. Фараон подозвал его к себе.

— Клянись мне, Скиталец по имени Эперит, из какой бы ты ни был страны и где бы ни была твоя родина, клянись, что ты будешь честно охранять царицу Мериамон и мой дом, пока я буду в отсутствии! Ты красивее и сильнее других мужей, но мое сердце не доверяет тебе. Быть может, ты коварный человек и навлечешь несчастье на меня!

— Если ты так думаешь, фараон, — ответил Скиталец, — то не заставляй меня охранять царицу. Разве я не доказал тебе свою преданность, защищая тебя и твой дом от мечей разъяренной толпы?

Фараон посмотрел на него долгим недоверчивым взглядом, потом схватил за руку. Скиталец поклялся Афродитой, Афиной и Аполлоном, что будет верно и честно служить ему во время его отсутствия.

— Я верю тебе, Скиталец, — сказал фараон. — Знай, если ты сдержишь свою клятву, то будешь щедро награжден, будешь вторым лицом после меня в стране Кемет, если же изменишь клятве, то умрешь!

— Я не прошу награды, — возразил Одиссей, — и не боюсь смерти, так как должен умереть и знаю это. Но я сдержу свою клятву!

Он низко поклонился фараону и сел в свою колесницу.

— Не оставляй нас, Скиталец! — воскликнули солдаты, видя, что он отправляется обратно.

Он выглядел таким победоносным в своем золотом вооружении, что казался солдатам богом войны, который покидал их.

Хотя сердце его стремилось за войском, так как он любил войну, но он покорно возвратился во дворец к закату солнца.

В эту ночь он сидел на пиру рядом с царицей Мериамон. Когда пир закончился, она приказала ему следовать за собой и привела в свою комнату. Это была красивая, благоуханная комната, слабо освещенная светом ламп. Тут стояли золоченые ложа, а на стенах были нарисованы сцены любви и войны чужеземных богов и царей.

Мериамон опустилась на вышитые подушки богатого ложа и приказала Одиссею сесть поближе, так, что ее одежда касалась его золотых лат. Он сделал это неохотно, хотя любил красивых женщин. Сердце предостерегало его против темных загадочных очей царицы.

— Скиталец, мы многим обязаны тебе, мы в долгу у тебя за спасение нашей жизни! — начала царица. — Расскажи мне что-нибудь о себе, о твоей родине, о твоей стране, о войнах, которые ты вел. Скажи, как достал ты это золотое вооружение? Несчастный Парис носил такое же, если менестрель сказал правду!

Скиталец искренно проклинал в душе и менестреля, и его песни.

— Менестрели лгут, царица, — сказал он, — и рассказывают старые сказки. Парис также мог носить мое вооружение, как и всякий другой человек. Я купил его на Крите и ничего не знаю о его первом владельце. Воевал я часто и много, но вся добыча и женщины обыкновенно доставались царю, а нам — лишь удары мечей!

Мериамон слушала молча, мрачно усмехаясь.

— Странная история, Эперит, странная история! Ну, скажи хотя бы, как достал ты этот волшебный лук? Такой лук был только у Одиссея!

Скиталец беспомощно оглянулся, как человек, попавший в ловушку.

— Этот лук, госпожа? — переспросил он. — Он достался мне чудесным образом. Я высадился с грузом железа на западный берег острова. Чума опустошила его, я нашел в развалинах одного дома этот лук и взял себе. Хороший лук?

— Чудесная история в самом деле, чудесная история! — насмешливо произнесла царица. — Случайно ты купил вооружение Париса, случайно нашел лук, которым богоподобный Одиссей убил врагов в своем доме. Знаешь ли, Эперит, когда ты стоял в своих доспехах в нашем пиршественном зале, когда лук твой звенел, а стрелы, яростно жужжа, летели на врагов, я подумала, что это лук Одиссея. Слава его облетела весь мир, дойдя до Египта!

Она загадочно взглянула на него.

Лицо Скитальца омрачилось. Да, он также слышал об Одиссее, но не особенно верил слухам. Между тем царица приподнялась со своего ложа и, извиваясь, как змея, гибким движением приблизилась к нему, устремив на него свои задумчивые очи.

— Странно, странно, что Одиссей, сын Лаэрта, не знает ничего о своих подвигах. Ты, Эперит, ведь ты — Одиссей, я знаю это!

Скиталец был приперт к стене, но нашелся.

— Люди говорят, — произнес он, — что Одиссей странствовал на севере. Я видел его, но он выше меня ростом!

— Я тоже слышала, — возразила царица, — что Одиссей двуличный человек, как лисица. Взгляни мне в глаза, Скиталец, взгляни в мои глаза — и я скажу тебе, Одиссей ты или нет!

Она перегнулась вперед так, что ее роскошные волосы распустились, и уставилась в его лицо.

Скитальцу было стыдно опустить глаза перед женщиной, а встать и уйти он не мог и вынужден был смотреть ей в глаза. Пока она смотрела, голова его закружилась, кровь закипела в жилах.

— Обернись, Скиталец, — прозвучал голос царицы, и ему показалось, что этот голос звучал откуда-то издалека, — и скажи мне, что ты видишь!

Он обернулся и посмотрел в темный конец комнаты. Там мерцал слабый свет, подобный первым лучам зари. В этом свете он увидел фигуру в виде деревянного коня, а за ней вдали виднелись огромные каменные башни, ворота, стены и дома города. В боку «коня» отворилась дверь, и из нее выглянула голова человека в шлеме. Слабый свет озарил лицо человека, это было его собственное лицо! Скиталец вспомнил, как он прятался в «коне», стоявшем внутри стен Трои. Вдруг большая белая звезда, казалось, упала с неба на осажденный город, предвещая конец его.

— Смотри еще! — произнес голос Мериамон.

Он снова взглянул в темноту и увидел устье пещеры. Под широко разросшимися пальмами сидели мужчина и женщина. Месяц выплыл на небо, над высокими деревьями, над пещерой и озарил сидящих людей. Женщина была прекрасна, с вьющимися волосами, одетая в блестящее платье, но глаза ее были полны слез. То была богиня Калипсо, дочь Атласа. Мужчина был он сам с усталым, измученным тоской по родине лицом. Скиталец вспомнил, как сидел рядом с Калипсо однажды ночью на ее острове в центре морей.

— Смотри еще! — прозвучал голос Мериамон.

Снова взглянул он в темноту и увидел развалины своего дома на Итаке, кучу праха и костей. Около этих останков лежал человек в глубокой скорби и отчаянии. Когда он поднял голову, Скиталец узнал свое собственное лицо. Вдруг мрак распространился в комнате. Снова кровь прилила к его голове, и он увидел царицу Мериамон, сидевшую около него с мрачной улыбкой.

— Странные вещи ты видел, Скиталец? — спросила она. — Не правда ли?

— Да, царица, очень странные! Скажи мне, каким образом ты вызвала все эти видения?

— Силой моего колдовства, Эперит. Я искуснее всех колдунов, живущих в Кемете, могу узнать все прошлое тех, кого люблю! — взглянула она на него. — Я могу вызвать тени прошлого и заставить их снова ожить. Разве ты не видел лицо Одиссея из Итаки, сына Лаэрта, твое собственное лицо?

Скиталец понял теперь, что увертываться больше нельзя, и поневоле должен был сказать правду.

— Да, царица, я видел свое собственное лицо — лицо Одиссея из Итаки и сознаюсь, что я не кто другой, как Одиссей, сын Лаэрта.

Царица громко засмеялась.

— Велико же мое искусство, — произнесла она, — если я заставила сознаться хитрейшего из людей. Знай же, Одиссей, что глаза царицы Мериамон видят далеко! Скажи мне правду теперь, зачем ты приехал сюда? Кого ты ищешь?

Скиталец задумался. Он вспомнил сон Мериамон, о котором ему рассказывал Реи, вспомнил слова мертвой Натаски и испугался. Он отлично понимал, что был тем человеком, которого Мериамон видела во сне, но не мог принять ее любовь в силу своей клятвы фараону и потому еще, что должен был отдать свое сердце только Мечте Мира — золотоволосой Елене.

Положение было отчаянное. Нужно было или нарушить клятву, или оскорбить царицу! Скиталец боялся гнева богов и решил как-нибудь вывернуться.

— Царица! — произнес он. — Я скажу тебе все! Я приехал с далекого севера в родную Итаку и нашел свой дом в развалинах, а всех людей умершими. От жены моей остался только прах. Ночью я видел во сне богиню Афродиту, которую здесь называют Хатхор; она приказала мне уехать и обещала, что я найду прекрасную женщину, которая ожидает меня и которую я полюблю бессмертной любовью!

Мериамон выслушала его, вполне уверенная, что она была той женщиной, которую Афродита обещала ему и послала искать. Прежде чем Одиссей успел что-либо сказать, она скользнула к нему, как змея, обвилась вокруг него, заговорила так тихо, что он едва мог слышать ее слова.

— Правда ли это, Одиссей? Действительно ли богиня послала тебя искать меня? И не одному тебе она сказала это. Я также ждала тебя, ждала того, кого должна была полюбить. Как тяжела и скучна была моя жизнь, как пусто было сердце все эти годы, когда я тосковала по любви! Наконец ты пришел, я вижу того, кого видела в моих снах!

Мериамон приблизила свое лицо к лицу Одиссея, и ее сердце, ее глаза, ее губы говорили ему: «Люблю, люблю!»

Одиссей обладал стойким и терпеливым сердцем и не боялся опасностей. Но ему никогда не приходилось быть в таком положении: он связан по рукам и ногам и попал в силки, из которых не мог вырваться. С одной стороны — любовь, с другой — нарушенная клятва и потеря Мечты Мира, которой он никогда не увидит.

Однако даже теперь обычное мужество и хладнокровие не покинули его.

— Царица! — сказал он. — Мы оба грезили. Если ты видела во сне, что я должен быть твоей любовью, то проснулась уже супругой фараона. Фараон — мой хозяин, я дал ему клятву беречь и охранять тебя!

— Проснулась супругой фараона! — устало повторила Мериамон его слова. Руки ее скользнули с его шеи, и она снова откинулась на ложе. — Я супруга фараона только по имени! Фараон для меня ничто, мы чужие друг другу!

— Все равно я должен сдержать свою клятву, царица, — ответил Скиталец. — Я клялся Менепте оберегать тебя от всякого зла!

— А если фараон не вернется более, тогда что, Одиссей?

— Тогда мы поговорим. А теперь, царица, ради твоей безопасности я должен осмотреть стражу!

Он молча поднялся с места и ушел.

Царица Мериамон посмотрела ему вслед.

— Странный человек! — прошептала она. — Он ставит свою клятву преградой между собой и той, которую любит и ради которой приехал издалека! И за это я уважаю его еще более! Ну, фараон Менепта, супруг мой, пей и веселись! Коротка будет твоя жизнь — я обещаю тебе это!