Том третий. Избранные переводы

Быть сегодня в Англии —

В этот день апреля!

Хорошо проснуться в Англии

И увидеть, встав с постели,

Влажные ветви на вязах и кленах

В маленьких, клейких листочках зеленых,

Слышать, как зяблик щебечет в саду

В Англии — в этом году!

А после апреля ― в начале мая

Ласточки носятся не уставая.

И там, где цветет над оградою груша,

Цветом своим и росой осыпая

Поле, поросшее клевером, ― слушай

Пенье дрозда. Повторяет он дважды

Песню свою, чтобы чувствовал каждый,

Что повторить он способен мгновенье

Первого, вольного вдохновенья.

И пусть еще хмурится поле седое,

В полдень проснутся от света и зноя

Лютики — вешнего солнца подарки.

Что перед ними юг этот яркий!

Гаммельн — в герцогстве Брауншвейг,

С Ганнóвером славным в соседстве.

С юга его омывает река

Вéзер, полна, широка, глубока.

Приятней нигде не найдешь уголка.

Но многие слышали в детстве,

Что пять веков тому назад

Испытал этот город не бурю, не град,

А худшее из бедствий.

Крысы

Различных мастей, волосаты и лысы,

Врывались в амбар, в кладовую, в чулан,

Копченья, соленья съедали до крошки,

Вскрывали бочонок и сыпались в чан,

В живых ни одной не оставили кошки,

У повара соус лакали из ложки,

Кусали младенцев за ручки и ножки,

Гнездились, презрев и сословье и сан,

На донышках праздничных шляп горожан,

Мешали болтать горожанам речистым

И даже порой заглушали орган

Неистовым писком,

И визгом,

И свистом.

И вот повалила толпа горожан

К ратуше, угрожая.

— Наш мэр, — говорили они, — болван,

А советники — шалопаи!

Вы только подумайте! Должен народ

Напрасно нести непомерный расход,

Безмозглых тупиц одевая

В мантии из горностая!

А ну, поломайте-ка голову, мэр,

И, ежели вы не предложите мер,

Как справиться с грызунами,

Ответите вы перед нами!

Обрюзгших и пухлых лентяев долой

С насиженных мест мы погоним метлой!

При этих словах задрожали

Старшины, сидевшие в зале.

Молчало собранье, как будто печать

Навеки замкнула уста его.

— Ах! — вымолвил мэр. — Как хочу я бежать,

Продав этот мех горностаевый!

Устал я свой бедный затылок скрести.

Признаться, друзья, я не вижу пути

От крыс и себя и сограждан спасти…

Достать бы капкан, западню, крысоловку!…

Но что это? Шарканье ног о циновку,

Царапанье, шорох и легонький стук, —

Как будто бы в дверь постучали: тук-тук.

— Эй, кто там? — встревоженный мэр прошептал,

От страха бледнея, как холст.

А ростом он был удивительно мал

И столь же немыслимо толст.

При этом не ярче блестел его взгляд,

Чем устрица, вскрытая месяц назад.

А впрочем, бывал этот взор оживленным

В часы, когда мэр наслаждался зеленым

Из черепахи варенным бульоном.

Но звук, что на шорох крысиный похож,

В любую минуту вгонял его в дрожь.

— Ну что же, войдите! — промолвил он строго,

Стараясь казаться повыше немного.

Тут незнакомец в дверь вошел.

Двухцветный был на нем камзол —

Отчасти желтый, частью красный,

Из ткани выцветшей атласной.

Высоко голову он нес.

Был светел цвет его волос,

А щеки выдубил загар.

Не молод, но еще не стар,

Он был стройней рапиры гибкой.

Играла на губах улыбка,

А синих глаз лукавый взор

Подчас, как бритва, был остер.

Кто он такой, какого рода,

Худой, безусый, безбородый,

Никто вокруг сказать не мог.

А он, перешагнув порог,

Свободно шел, и люди в зале

Друг другу на ухо шептали:

— Какая странная особа!

Как будто прадед наш из гроба

Восстал для Страшного суда

И тихо движется сюда —

Высокий, тощий, темнолицый —

Из разрисованной гробницы!

Ступая легко, подошел он туда,

Где мэр и старшины сидели,

И с низким поклоном сказал: — Господа,

Пришел толковать я о деле.

Есть у меня особый дар:

Волшебной силой тайных чар

Вести повсюду за собою

Живое существо любое,

Что ходит, плавает, летает,

В горах иль в море обитает.

Но чаще всего за собой я веду

Различную тварь, что несет нам беду.

Гадюк, пауков вызываю я свистом,

И люди зовут меня пестрым флейтистом.

И тут только каждому стало заметно,

Что шея у гостя обвита двухцветной

Широкою лентой, а к ней-то

Подвешена дудка иль флейта.

И стало понятно собравшимся в зале,

Зачем его пальцы все время блуждали,

Как будто хотели пройтись поскорее

По скважинам дудки, висевшей на шее.

А гость продолжал: — Хоть я бедный дударь,

Избавил я хана татарского встарь

От злых комаров, опустившихся тучей.

Недавно Низама я в Азии спас

От страшной напасти — от мыши летучей.

А если угодно, избавлю и вас —

Из Гаммельна крыс уведу я добром

За тысячу гульденов серебром.

— Что тысяча! Мы вам дадим пятьдесят! —

Прервал его мэр, нетерпеньем объят.

Флейтист порог переступил,

Чуть усмехнувшись — оттого,

Что знал, как много тайных сил

Дремало в дудочке его,

Ее продул он и протер.

И вдруг его зажегся взор

Зелено-синими огнями,

Как будто соль попала в пламя.

Три раза в дудку он подул.

Раздался свист, пронесся гул.

И гул перешел в бормотанье и ропот.

Почудился армий бесчисленных топот.

А топот сменился раскатами грома.

И тут, кувыркаясь, из каждого дома

По лестницам вверх и по лестницам вниз —

Из всех погребов, с чердаков на карниз

Градом посыпались тысячи крыс.

Толстые крысы, худые, поджарые,

Серые, бурые, юные, старые, —

Всякие крысы любого размера:

Крупный вор и жулик мелкий,

Молодые кавалеры —

Хвост трубой, усы как стрелки, —

Крысы-внуки, крысы-деды,

Сыроеды, крупоеды, —

Все неслись за голосистой

Дудкой пестрого флейтиста.

Прошел квартал он за кварталом.

А крысы вслед валили валом,

Одна другую обгоняя.

И вдруг бесчисленная стая

Танцующих, визжащих крыс

Низверглась с набережной вниз

В широкий, полноводный Вéзер…

Одна лишь смелая, как Цезарь, —

Часа четыре напролет

Плыла, разбрызгивая воду.

И, переплыв, такой отчет

Дала крысиному народу:

— Едва лишь флейта зазвучала,

Как нам почудилось, что сало

Свиное свежее скребут

И яблоки кладут под спуд.

И плотный круг сдвигают с бочки,

Где заготовлены грибочки,

И нам отпирают таинственный склад,

Где сыр и колбасы струят аромат,

Вскрываются рыбок соленых коробки,

И масла прованского чмокают пробки.

На тех же бочонках, где масло коровье,

Все обручи лопнули — ешь на здоровье!

И голос, приятнее в тысячу раз

Всех ангельских арф и лир,

Зовет на великое празднество нас:

— Возрадуйтесь, крысы! Готовится пир

Всех ваших пирушек обильней.

Отныне навеки становится мир

Огромной коптильней-солильней.

Всем, кто хочет, можно, дескать,

Чавкать, хрупать, лопать, трескать,

Наедаться чем попало

До отказа, до отвала!

И только послышались эти слова,

Как вдруг показалась громада —

Прекрасная, гладкая голова

Сверкающего рафинада.

Как солнце, она засияла вблизи,

И шепот раздался: — Приди и грызи!

Но поздно!… Уже надо мной

Катилась волна за волною…

Экая радость у граждан была!

Так они били в колокола,

Что расшатали свои колокольни.

Не было города в мире довольней.

Мэр приказал: — До ночной темноты

Все вы должны приготовить шесты.

Норы прочистить, где крысы кишели.

Плотники! Плотно заделайте щели,

Чтобы не мог и крысенок пролезть,

Духу чтоб не было мерзостной твари!

Вдруг появился флейтист на базаре.

— Тысячу гульденов, ваша честь!

— Тысячу гульденов? — Мэр городской

Ошеломлен был цифрой такой.

Было известно ему, что казна

В городе Гáммельне разорена.

Столько рейнвейна и вин заграничных

На торжествах и обедах публичных

Выпили дружно мэр и старшины…

Тысяча гульденов? Нет, половины

Хватит на то, чтоб наполнить вином

Бочку, огромную с высохшим дном!

Можно ли тысячу гульденов даром

Бросить бродяге с цыганским загаром,

Дать проходимцу, который притом

В город явился, одетый шутом?…

Мэр подмигнул музыканту: — Мы сами

Видели нынче своими глазами —

Крысы погибли в реке, как одна,

И не вернутся, конечно, со дна.

Впрочем, мой друг, городская казна

Что-то за труд заплатить вам должна,

Скажем — на добрую пинту вина.

Это совсем неплохая цена

За то, что минутку

Дули вы в дудку.

А тысячу мы посулили вам в шутку.

И все же, хоть после бесчисленных трат

Бедный наш город стал скуповат,

Гульденов мы вам дадим пятьдесят!

Весь потемнел владелец дудки.

— В своем ли, сударь, вы рассудке?

К чему вся эта болтовня!

Довольно дела у меня.

К обеду я спешу отсюда

В Багдад, где лакомое блюдо

Готовит мне дворцовый повар, —

С ним у меня такой был сговор,

Когда я вывел из притонов

Под кухней стаю скорпионов.

Я с ним не спорил о цене.

Но вы свой долг отдайте мне!

А если со мною сыграли вы шутку,

Звучать по-иному заставлю я дудку!…

— Да как ты смеешь, — крикнул мэр; —

Мне ставить повара в пример!

Как смеешь, клоун балаганный,

Грозить нам дудкой деревянной.

Что ж, дуй в нее, покуда сам

Не разорвешься пополам!

Снова на улицу вышел флейтист,

К флейте устами приник,

И только издал его гладкий тростник

Тройной переливчатый, ласковый свист,

Каких не бывало на свете, —

Послышалось шумное шарканье, шорох

Чьих-то шагов, очень легких и скорых.

Ладошки захлопали, ножки затопали,

Звонких сандалий подошвы зашлепали,

И, словно цыплята бегут за крупой,

Спеша и толкаясь, веселой толпой

На улицу хлынули дети.

Старшие, младшие,

Девочки, мальчики

Под флейту плясали, вставая на пальчики.

В пляске

Качались кудрей их колечки,

Глазки

От счастья светились, как свечки.

С криком и смехом,

Звонким и чистым,

Мчались ребята

За пестрым флейтистом…

Мэр и советники замерли, словно

Их превратили в стоячие бревна.

Ни крикнуть они, ни шагнуть не могли,

Будто внезапно к земле приросли.

И только следили за тем, как ребята

С пляской и смехом уходят куда-то

Вслед за волшебником с дудкой в руке.

Вот уже с улицы Главной к реке

Манит ребят говорливая дудка.

Мэр и старшины лишились рассудка.

Вот уже Везера волны шумят,

Пересекая дорогу ребят…

Руки тряслись у старшин от испуга,

Свет в их глазах на мгновенье померк…

Вдруг повернула процессия с юга

К западу — к склонам горы Коппельберг.

От радости ожили мэр и старшины:

Могут ли дети дойти до вершины!

Их остановит крутая гора,

И по домам побежит детвора.

Но что это? В склоне открылись ворота —

Своды глубокого, темного грота.

И вслед за флейтистом в открывшийся вход

С пляской ушел шаловливый народ.

Только последние скрылись в пещере,

Плотно сомкнулись гранитные двери.

Нет, впрочем, один из мальчишек не мог

Угнаться за всеми — он был хромоног.

И позже, когда у него замечали

Близкие люди улыбку печали,

Он отвечал, что с той самой поры,

Как затворились ворота горы

И чудная дудка звучать перестала,

Скучно в родном его городе стало…

Он говорил: — Не увидать

Мне никогда страны счастливой,

Куда от нас рукой подать,

Но где земля и камни живы,

Где круглый год цветут цветы

Необычайной красоты.

Где воробьи простые краше,

Чем яркие павлины наши,

Где жала нет у мирных пчел,

Где конь летает, как орел,

Где все вокруг не так, как дома,

А ново, странно, незнакомо…

И только показалось мне,

Что в этой сказочной стране

Я вылечу больную ногу,

Скала закрыла мне дорогу,

И я, по-прежнему хромой,

Один, в слезах, побрел домой…

О горе Гаммельну! Богатый

Там начал думать над цитатой,

Что, как верблюду нелегко

Пролезть в игольное ушко,

Так и богатым в рай небесный

Не проползти тропинкой тесной…

Напрасно мэр гонцов и слуг

Послал на сотни верст вокруг

С такою трудною задачей:

Где б ни был этот шут бродячий,

Найти его и обещать

Вознаграждение любое,

Коль в город он придет опять

И приведет детей с собою…

Когда же мэр в конце концов

Узнал от слуг и от гонцов,

Что и флейтист исчез без вести,

И детвора с флейтистом вместе,

Созвал он в ратуше совет

Чтобы издать такой декрет.

— Пусть ведают стряпчие и адвокаты:

Там, где в бумагах проставлены даты,

Должно добавить такие слова:

«Столько-то времени от рождества

И столько-то времени с двадцать второго

Июля — то есть со дня рокового,

Когда отцвела, не успевши расцвесть,

Надежда народа всего городского —

В году от рождества Христова

Тысяча триста семьдесят шесть».

А путь последний детворы —

От набережной до горы —

Старшины города и мэр

Потомкам будущим в пример

Иль в память совести нечистой

Назвали Улицей Флейтиста.

Ни двор заезжий, ни трактир

Здесь нарушать не смеют мир.

Когда ж случится забрести

На эту улицу флейтистам

И огласить окрестность свистом, —

Дай бог им ноги унести!

А на колонне против скал,

Где некогда исчезли дети,

Их повесть город начертал

Резцом для будущих столетий.

И живописец в меру сил

Уход детей изобразил

Подробно на стекле узорном

Под самым куполом соборным.

Еще сказать я должен вам:

Слыхал я, будто в наше время

Живет в одной долине племя,

Чужое местным племенам

По речи, платью и обрядам,

Хоть проживает с ними рядом.

И это племя в Трансильвании

От всех отлично оттого,

Что предки дальние его,

Как нам поведало предание,

Когда-то вышли на простор

Из подземелья в сердце гор,

Куда неведомая сила

Их в раннем детстве заманила…

Тебе ж, мой мальчик, на прощанье

Один совет приберегу:

Давая, помни обещанье

И никогда не будь в долгу

У тех людей, что дуют в дудку

И крыс уводят за собой, —

Чтоб ни один из них с тобой

Не мог сыграть плохую шутку!