Нет, у него не лживый взгляд,
Его глаза не лгут…
Они правдиво говорят,
Что их владелец — плут.
Наш лорд показывает всем
Прекрасные владенья.
Так евнух знает свой гарем,
Не зная наслажденья.
У него — герцогиня знакомая,
Пообедал он с графом на днях…
Но осталось собой насекомое,
Побывав в королевских кудрях.
В кромешный ад сегодня взят
Тот, кто учил детей.
Он может там из чертенят
Воспитывать чертей.
Господь во всем, конечно, прав,
Но кажется непостижимым, —
Зачем он создал прочный шкаф
С таким убогим содержимым!
Здесь Джон покоится в тиши.
Конечно, только тело…
Но, говорят, оно души
И прежде не имело!
О ты, кого поэзия изгнала,
Кто в нашей прозе места не нашел, —
Ты слышишь крик поэта Марциала:
«Разбой! Грабеж! Меня он перевел!..»
Сто дней Адама все напасти
Происходили от жены.
Та, у кого ты был во власти,
Была во власти сатаны.
Рыдайте, добрые мужья,
На этой скорбной тризне.
Сосед покойный, слышал я,
Вам помогал при жизни.
Пусть школьников шумливый рой
Могилы не тревожит…
Тот, кто лежит в земле сырой,
Был им отцом, быть может!
Как твоя госпожа, ты трещишь, дребезжа,
Обгоняя возки, таратайки,
Но слетишь под откос, если оси колес
Ненадежны, как сердце хозяйки!
Чего ты краснеешь, встречаясь со мной?
Я знаю: ты глуп и рогат.
Но в этих достоинствах кто-то иной,
А вовсе не ты виноват!
Джеймс Грив Богхед
Был мой сосед,
И, если в рай пошел он,
Хочу я в ад,
Коль райский сад
Таких соседей полон.
Пусть по приказу сатаны
Покойника назначат
В аду хранителем казны, —
Он ловко деньги прячет.
Пред тем, как предать капитана могиле,
Друзья бальзамировать сердце решили.
— Нет, — молвил прохожий, — он так ядовит,
Что даже червяк от него убежит.
Покойник был дурак и так любил чины,
Что требует в аду корону сатаны.
— Нет, молвил сатана. — Ты зол, и даже слишком,
Но надо обладать каким-нибудь умишком!
В году семьсот сорок девятом
(Точнее я не помню даты)
Лепить свинью задумал чорт.
Но вдруг в последнее мгновенье
Он изменил свое решенье,
И вас он вылепил, милорд!
В его роду известных много,
Но сам он не в почете.
Так древнеримская дорога
Теряется в болоте!
Нет, вы — не Стюарт, ваша честь:
Бесстрашны Стюартов сердца.
Глупцы в семействе этом есть,
Но не бывало подлеца!
Пусть книжный червь — жилец резного шкафа —
В поэзии узоры прогрызет,
Но, уважая вкус владельца-графа,
Пусть пощадит тисненый переплет!
О, будь у скóттов каждый клан
Таким, как Джинни Скотт, —
Мы покорили б англичан,
А не наоборот.
Эльф, живущий на свободе,
Образ дикой красоты,
Не тебе хвала — природе!
Лишь себя играешь ты!
Позабудь живые чувства
И природу приневоль,
Лги, фальшивь, терзай искусство —
Вот тогда сыграешь роль!
Полно вам шипеть, как змеи!
Всех затмит она собой.
Был один грешок за нею…
Меньше ль было у любой?
Не хвастайся, дряхлый рассудок людской
Безумству — любовь и почет.
Сулишь ты, рассудок, прохладный покой.
Безумство восторг нам дает!
— Зачем надевают кольцо золотое
На палец, когда обручаются двое? —
Меня любопытная леди спросила.
Не став пред вопросом в тупик,
Ответил я так собеседнице милой:
— Владеет любовь электрической силой,
А золото — проводник!
Нет злее ветра этих дней,
Нет церкви — этой холодней.
Не церковь, а какой-то ледник.
А в ней холодный проповедник.
Пусть он согреется в аду,
Пока я вновь сюда приду!
Ушел ли ты в небесный рай
Иль в ад, где воют черти, —
Впервые этот вздорный лай
Услышат в царстве смерти.
Немало льву вражда ударов нанесла,
Но сохрани нас бог от ярости осла!
Пред нами дверь в свои палаты
Закрыли вы, милорд.
Но мы — не малые ребята,
А ваш дворец — не торт!
Склонясь у гробового входа,
— О смерть! — воскликнула природа,
Когда удастся мне опять
Такого олуха создать!..
В своих портретах, как ни бился,
Добиться сходства он не мог.
Его детьми утешил бог, —
И в них он сходства не добился!
Он умер оттого, что был он скуп:
Не полечился, — денег было жалко;
Но если б знал он цену катафалка, —
Он ожил бы, чтобы нести свой труп!
«Поэзия глупа!».. В суждении таком
Есть свой резон. Но не забудь при этом,
Что не всегда дурак рождается поэтом,
Он может быть и просто дураком!
Он долго в лоб стучал перстом,
Забыв названье тома.
Но для чего стучаться в дом,
Где никого нет дома?
Хвалю я пьесу вашу, сэр, —
Особенно вторую часть.
Но почему бы, например,
Вам и начало не украсть?
Не будь к сонету, критик, слишком строг.
Пускай бездарен он и скучен очень часто,
Но в нем не более четырнадцати строк,
А ведь в иных стихах бывает полтораста!
Оплакивал он многих — по профессии,
Но только раз себе позволил он
Лежать во время траурной процессии
И не напиться после похорон.
Степенная, внушительная дама
Покоится на лоне Авраама.
Ей хорошо на лоне у него,
Но Аврааму — каково!
— Мой сын, смирению учитесь у овец!..
— Боюсь, что стричь меня вы будете, отец.
О господи, какое суеверье
Предполагать, что ты придумал птиц
Лишь для того, чтоб колыхались перья
На модных шляпах дам или девиц!
Ты говоришь, что я беспутная особа.
Я говорю, что ты порядочен вполне…
Но, видно, попусту стараемся мы оба:
Никто не верит ни тебе, ни мне!
У старого Отто три юные дочки.
Они написать не умели ни строчки.
Отец не решался купить им тетрадь,
Чтоб писем любовных не стали писать. —
Но младшая деда поздравила с внучкой
Писать научилась она самоучкой.
Как день безоблачный, ясна,
Блистательна, как небо в звездах,
Всем одинаково она
Принадлежала, точно воздух.
— Он целовал вас, кажется?
— Боюсь, что это так!
— Но как же вы позволили?
— Ах, он такой чудак!
Он думал, что уснула я
И все во сне стерплю,
Иль думал, что я думала,
Что думал он: я сплю!
Пригнул я веточку весной —
Из тысячи одну.
Она не спорила со мной,
Пока была в плену.
Когда же я ее домой
Отправил — в вышину, —
Какой был шум, какой был свист!
Разрезав воздух, точно хлыст,
Она ушла к другим ветвям,
Меня послав ко всем чертям.
И долго в тишине лесной
Шептались ветки надо мной…
Мне очень жаль, что напоследок
Зарезался ваш досточтимый предок.
Или, пожалуй, правильней сказать бы:
Зачем он не зарезался до свадьбы!..
Жму руки дуракам обеими руками:
Как многим, в сущности, обязаны мы им!
Ведь если б не были другие дураками,
То дураками быть пришлось бы нам самим.
Здесь я покоюсь: Джимми Хогг.
Авось грехи простит мне бог,
Как я бы сделал, будь я бог,
А он — покойный Джимми Хогг!
Да здравствует король —
Храни его, о боже.
И дерзкий претендент
Да процветает тоже!
Я пью за них двоих,
Не зная, кто ж на троне:
Законный ли король,
Иль претендент в короне.
Мятеж не может кончиться удачей, —
В противном случае его зовут иначе.
Под эти своды прибыл из дворца
Король, чье слово было хрупко.
За ним не числится ни глупого словца,
Ни умного поступка.
Он умер с голоду, и на могиле
Гранитный бюст друзья соорудили.
А ведь при жизни ни один сосед
Не приглашал поэта на обед.
К несчастному несправедливо небо:
Он получает камень вместо хлеба!
Не всякий лебедь должен петь,
Почуяв близость смерти,
Иному лучше помереть
До первых нот в концерте.
Твой стиль суховатый и сдержанно-краткий
Без удержу хвалят друзья…
Уздечка нужна, чтобы править лошадкой,
Но где же лошадка твоя?
«Мир, — учил он, — мое представление!»
А когда ему в стул под сидение
Сын булавку воткнул,
Он вскричал: «Караул!
Как ужасно мое представление!»
Он был чудаком и куда бы ни шел,
Проделывал путь круговой,
поскольку он шел,
Куда нос его велЮ
А нос у него был кривой.
Сегодня в полдень пущена ракета.
Она летит куда скорее света
И долетит до цели в семь утра
Вчера.
Был этот мир глубокой тьмой окутан.
Да будет свет! И вот явился Ньютон.
(Эпиграмма XVIII века)
Но сатана недолго ждал реванша.
Пришел Эйнштейн — и стало все, как раньше.
(Эпиграмма XX века)
Небритый человек, неряшливо одетый,
Актера Гаррика случайно встретил где-то
И подошел к нему с протянутой рукой.
— Здорово! — говорит.
— Но кто же вы такой?
Знакомым с вами быть я не имею чести…
— Ах, братец, память у тебя плоха.
На сцене столько раз мы выступали вместе:
Ты — в роли Гамлета, я — в роли петуха!
Мистер Своффер утверждает, что ему удалось вызвать во время спиритического сеанса дух Конан-Дойля и даже разговаривать с ним.
Покойный Конан-Дойль при жизни был спиритом
В миры надзвездные, скончавшись, он ушел.
И если б что-нибудь хорошее нашел,
То не ходил бы к Свофферу с визитом!..
Бедный малый в больничном бараке
Отдал душу смиренную богу:
Он смотрел на дорожные знаки
И совсем не смотрел на дорогу…
Увидев девушку безвестную случайно,
«Как поживаете?» — спросил ее поэт.
Ни слова девушка не молвила в ответ,
И, как живет она, навек осталось тайной…
Улыбались три смелых девицы
На спине у бенгальской тигрицы.
Теперь же все три —
У тигрицы внутри,
А улыбка на морде тигрицы.
Будь вежлив с каждым воробьем,
Не будь заносчив с муравьем,
А в обществе курином
Не заикайся о своем
Пристрастии к перинам!
Когда навстречу бык идет,
Давай свернем с дороги,
Поскольку он — рогатый скот,
А мы с тобой — безрогий.
Ханжу кобыла укусила.
Она была права:
Его же проповедь гласила,
Что наша плоть — трава!
Ценил он трезвость скучную
В прислуге —
В швейцаре, в поваре, в лакее, —
Но не в друге!
Пред нами — жертва ожиданья:
Напрасно жертвуя собой,
Он ждал на улице свиданья
Под водосточного трубой.
О человек — сосуд непрочный!
Весной, когда идут дожди,
Ты под трубою водосточной
Своей возлюбленной не жди!
Я, гренадер, лежу в земле сырой.
Я простудился, выпив кружку пива.
Не пейте пива жаркою порой,
А пейте спирт — и будете вы живы!
Под этой скромной насыпью в могиле
Спит вечным сном покойный Джексон Вилли…
Признаться, Джоном назывался он,
Но не рифмуется с могилой имя «Джон».
Новая церковь,
Свободная церковь,
Церковь без колокольцев.
Старая церковь,
Холодная церковь,
Церковь без богомольцев.
Георгий — наш святой — во время оно,
Спасая девушку, убил копьем дракона.
Дракон был выдуман. Святой Георгий тоже.
Но, может, девушка жила на свете все же?..
Для пьянства есть такие поводы:
Поминки, праздник, встреча, проводы,
Крестины, свадьба и развод,
Мороз, охота, Новый год,
Выздоровленье, новоселье,
Печаль, раскаянье, веселье,
Успех, награда, новый чин
И просто пьянство — без причин!