Тоннель в один конец

Глава первая

«…Довожу до внимания властей, что житель нашей деревни Крюково Санька Бражников хоть и не кулацкого происхождения, но сочувствующий. Он только прикидывается справным колхозником, на самом деле вредитель. Вчерась на вечерней зорьке Санька свою бомбарду, ещё с гражданской в лесу прихороненную, где-то в стороне Жабьего лога испытывал. Я так кумекаю, проверял, мол, не завелась ли где в механизме ржа. Так грохнул, что моя коза Зойка ведро с молоком урюхала и в лес сбежала. Где её волки уже наверное задрали. А ежели не задрали, то ты, участковый, на всякий случай, объяви мою голубу в розыск. Коза видная была, ни с какой не спутаешь. Левого уха нет, собака соседская отгрызла, чтоб ей пусто было. Правый рог до половины обломан…».

Участковый Краюхин невесело хмыкнул, глянул на коряво выведенную дату внизу листа. «Вчерась» выходило больше недели назад. Вздохнул и переложил бумагу в стопку прочитанных. Тоскливо смерил кипу заявлений, которые ещё предстояло прочитать.

Накопилось.

А всё она – поголовная грамотность. Развелось писателей.

Краюхин нечасто навещал этот медвежий угол. Крюково стояла на отшибе, вдалеке от дорог и важных магистралей. Тихое место. Революция, гражданская война – всё прошло где-то далеко, не заглядывая.

Да и позднее, в коллективизацию, тоже особого шума не было. Из кулаков пострадало только семейство Пряниковых, заимевших во время НЭПа собственную мельницу. Но раскулачили их не шибко сурово. Даже в колхоз «Утро коммунизма» хотели после этого принять. С испытательным сроком. Но потом всё-таки сослали по команде из областного центра, который до сих пор по инерции называли губернским.

Одно время промышляла в этих краях банда дезертиров, но в 21-м году их почти всех перебили ЧОНовцы. Главарь по кличке Сенька Руки-Ноги, говорят, ушёл и подался за кордон.

И с тех пор настала тут тишь. Разве что скотина пропадёт, или муж с женой по пьяному делу поскандалят – вот и все происшествия. Скотину находили или целиком, или то, что от неё оставили волки, муж с женой мирились, так что Краюхин уже и не помнил, когда он заводил по какому-нибудь местному случаю делопроизводство. Но всё равно, был он человеком аккуратным и исполнительным, поэтому все заявления прочитывал добросовестно.

Ему ещё отец говаривал: только попробуй делом помыкнуть. Оно раз стерпит, два, а потом, как подловит, как звезданет, света белого не увидишь.

И тому не раз было подтверждение.

Взять того же Петрова – бывшего участкового из соседнего района. Тот вот такие же заявления сжигал, не читая. А там возьми и объявись кляуза на одного бывшего, что хочет он председателя колхоза извести. Когда председателя через окно из обреза порешили, доносчик сам в район заявился. Так, мол, и так – сигнализировал, а участковый – вражина, сигналом моим печку растопил. Шуму было!

Вот и читал Краюхин заявления с первой до последней буквы, не взирая, было оно о пропаже горшка с тына или об аморальном поведении вдовы Глафиры Редькиной.

Закончив, он потянулся, встал со скрипучего стула, поправил ремень с портупеей и предметом зависти всех местных мальчишек – кобурой, из которой грозно торчала ручка револьвера. И вдруг притопнул одной ногой, другой, будто собирался отбить чечётку. Дело было сделано.

Вообще, нужно было бы переговорить с председателем местного сельсовета, но он вместе со всем активом были где-то на уборочной. Так что оставалось теперь пройтись по деревне, показывая старикам, да тем, кто по какой-то причине сегодня не вышел на работу, что вот она – власть. Здесь. Бдит и охраняет ваш мирный труд. А потом оседлать, Орлика, который был оставлен пастись на небольшом пустыре возле закрытой церкви, и – домой, в Белицу. Завтра ждала Краюхина поездка в место куда более беспокойное, чем Крюково.

По правилам каждому сельскому населённому пункту требовался свой отдельный участковый. И до 1930 года так и было. Сидели по деревням какие-то личности, получали жалование, а сами, зачастую были неграмотными и для этой работы совсем не пригодные. Наоборот, на скольких было заведены дела за самоуправство и превышение власти.

Но вот как 19 февраля 1930 года вышел 109–й указ НКВД, началась в рядах сельских милиционеров чистка. А после того, как уголовную милицию отделили от милиции общественной безопасности, и занимать должность, пусть даже и сельского участкового, стало возможным только, окончив полугодовые курсы в школе милиции, с кадрами началась такая напряжёнка, что приходилось участковым брать под ответственность не одно и не два села.

К примеру, у Краюхина их было целых три: Крюково, Белица и Грабуны. И не то было беда, что это было много. Расположены они были эдаким треугольником и, близко друг от друга. Так что, при желании, участковый мог спокойно за день все их посетить.

Беда была в том, что с недавних пор небольшой станционный посёлок Грабуны стал излюбленным местом отдыха творческой интеллигенции, которая съезжалась в него со всей области. Нынешним летом их было особенно много. А где поэты да музыканты, там обязательно склоки и доносы. Интеллигенция, мать её!

Не раз уже на совещаниях в областном УВД Краюхин доводил, что в одиночку справится с писательской братией он не в силах. Просил организовать в Грабунах постоянно действующий участок милиции. Но воз и ныне был там.

Неспешно Краюхин спустился по ступенькам сельсовета, с удовольствием вдохнул вечерний июльский воздух. Пахло пылью, сочными травами и парным молоком. Хорошо. В посёлке Белица, в котором Краюхин проживал с женой в доме тестя, воздух был уже отравлен деревообрабатывающим комбинатом. Там с утра до вечера воняло жжёной древесиной и столярным клеем. Да и железнодорожная станция тоже добавляла в коктейль ароматов посёлка. Ну и шумно было Белице. Шумно и суеты много.

Ровным и чётким шагом зашагал было Краюхин по главной деревенской улице. Был он невысокого роста, стройный, широкоплечий. Седой вихор, выглядывавший из-под фуражки, да шрам на левой щеке, оставленный белогвардейской пулей не портили его внешности. Даже наоборот – добавляли мужественности.

Не успел Краюхин так прошагать и пары десятков шагов, как настроение его резко пошло на убыль. А всему виной, было то, что заметил он, что выглянул из-за угла ближней хаты и вновь спрятался его единственный секретный сотрудник, в этой деревне: Семён Голунов.

Это был настоящий былинный молодец. Высокий, розовощёкий, и силушкой Бог не обидел. Вот только работник из него был никакой. Мало того, что лентяй, так ещё и руки у него росли из того самого места. Даже яму копать и то у него криво выходило.

Лет десять назад, ещё подростком, его завербовал предыдущий местный участковый по фамилии Цыпкин. Особых надежд участковый на пацана не возлагал. Вербовал на всякий случай, мимоходом. Просто на совещании как-то заикнулись о работе с молодёжью, мол, вовлекать нужно, чтоб участвовали и помогали…

Цыпкин про то вспомнил, когда на глаза попался этот молодой оболтус. Ну и записал его участковый в секретные сотрудники. О чём жалел всю свою недолгую оставшуюся жизнь. До тех пор, пока кто-то не шмальнули ему из кустов прямо в башку из обрезанной берданки.

Обычно в сексоты попадали те, кого сумел подцепить на крючок ушлый милиционер. Такие тяготились своим стукачеством, использовали любую возможность, чтоб саботировать свою должность, а-то и «спрыгнуть» с неё, как с поганой копны навоза.

Голунов же был из редкой породы добровольцев. Он сам явился к новому участковому, сам представился и сам предложил свои услуги.

Довольно быстро Краюхин понял, что толку от этого «сотрудника» было – ноль, а вот забот прибавлялось. Было он пустобрёх. Везде видел заговоры и шпионов, любое происшествие вырастало в его рассказах до масштабов вселенской катастрофы.

Вот и теперь, завидев участкового, Голунов не стал выходить ему навстречу. Он какое-то время шумно крался за ним, прячась в поросли молодой ракиты, выясняя, не следит ли кто за Краюхиным. И лишь убедившись, что никто в деревне к участковому не проявляет интереса, высунул свою розовощёкую физиономию из кустов и призывно поманил участкового.

Лицо Краюхина исказила недовольная гримаса. Он-то понадеялся, что хоть сегодня этот зануда к нему не прилипнет. А ведь, какой день был хороший. И ведь не проигнорируешь. Не отстанет. Так что уж лучше сразу: быстрее начнёт свой «доклад», быстрее закончит.

Он обошёл кусты и остановился рядом с пригнувшимся Голуновым. Спросил, не скрывая раздражения:

– Ну. Что там у тебя? Снова тётка Авдотья теракт замыслила?

– Бери выше, участковый, – нисколько не обиделся на подначкуГолунов. – Тут дела покруче. Я, блин дырявый, «шпиёна» раскрыл!

– И кто ж им оказался? – с усмешкой спросил Краюхин. – Неужто дед Липкин? Или бабка Неделиха?

Названные личности были известны в деревне своим старческим слабоумием.

– Сарафанов вот кто! – торжественно изрёк Голунов.

– Лесник? – такого Краюхин не ожидал.

– Точно! – подтвердил Голунов, торжественно поднимая указательный палец.

– И что же Сарафанов высматривает в вашем захолустье? Какие секреты выведывает? Передаёт за кордон координаты медвежьих берлог? Или места лёжки диких кабанов? А может на секретные карты наносит расположение муравейников? Ну что ты опять несёшь, Семён! Тебе работать надо, а не ерундой заниматься! Середина августа, самая страда, а ты дурью маешься, за лесниками шпионишь. Вот погоди, если председатель опять на тебя пожалуется, я тебе впаяю принудительные работы месяца на три, чтоб знал, как филонить!

Краюхин рассердился не на шутку. Сарафанов ему, видишь ты, чем-то не угодил. Да таких мужиков да побольше – давно бы уже коммунизм построили! Герой гражданской с наградным маузером от самого Фрунзе. Несколько лет назад в одиночку скрутил четверых браконьеров. И дело свое знает.

Другие наградами своими брякают к месту и без, местечко потеплее выискивают. Да ещё и локтями распихивают, кто на пути встал. А Сарафанов не из таких. Взялся за дело и делает, да получше некоторых. А то, что бирюком на отшибе живёт, так профессия такая.

– А что ты на это скажешь?

Голунов огляделся, достал из-за пазухи тряпицу и развернул.

– Ну и что это? – спросил Краюхин после паузы.

– Карандаш шпиёнский, – торжественно провозгласил Голунов.

Штучка и впрямь была похожа на карандаш. Упругая полупрозрачная трубка, заострённая с одного конца. Внутри ещё одна, тоненькая трубочка, заполненная тёмно-синим. Наконечник отливал металлическим блеском.

Краюхин осторожно взял «карандаш» в руку, взвесил. Нет, не стекло. Лёгонький. И наконечник, хоть и блестит, а не из металла. Он тронул пальцем острие. Нет, таким, пожалуй, не заколешь.

Там где он касался острия, осталась синяя чернильная точка. Участковый провёл острием по ладони, оставив на ней тоненькую синюю полоску. Потёр след от «карандаша». Синяя дорожка слегка размазалась, но до конца не стёрлась.

Участковый хмыкнул. И впрямь карандаш какой-то.

– Где взял? – грозно спросил он у Голунова.

Голунов расплылся в улыбке. Наступал момент, который он любил больше всего. Подобрался, выпятил грудь и начал рассказ, как обычно – издалека.

– На Сысоев день[1] пошёл я в Бровкин лог. Там председатель нонче приказал пшеницу посадить. Вот я и решил проверить, не ищет ли кто там из наших хлебную матку. Сами знаете, кто в этот день найдёт молодой пшеничный стебель с завязью на двенадцать колосков: любое желание загадай – исполнится! Вот я и решил, блин дырявый, сделать рейд в рамках борьбы с суеверием. Ну вот. А когда назад возвращался, глядь, Сарафанов топает. Ну, я за ним, всё равно по пути. Нагонять не стал, от него ведь и слова не вытянешь. Бирюк бирюком. Идём. И у Дашкова ручья он как споткнётся, как носом по земле проелозит! И сидор, что он нёс, с плеча у него – кувырк! За сук зацепился, из него и посыпалось. Да всё вещи какие-то диковинные. Я, пока он всё обратно собирал, в кустах хоронился. И скажу, не тая – таких ни разу не видел. Проводки какие-то, коробочки, трубочки. А когда он всё собрал – что характерно, молча, хучь бы матернулся! – и дальше пошёл, я на том месте пошарился. И видишь, чего нашёл, блин дырявый!

Семён перевёл дух, заглядывая в глаза милиционеру. Мол, как тебе история, участковый?

Участковый задумчиво крутил в руках «шпиёнский карандаш».

– А ведь ты мне не всё рассказал, Семён, – вдруг сказал он. – Ты ещё что-то нашёл.

Голунов даже опешил от такой прозорливости Краюхина. Потом опомнился, но было поздно. Участковый прочитал всё по его лицу, как по открытой книге. Ухмыльнулся:

– Давай, показывай.

Семён покачал головой со смесью восхищения и досады, порылся за пазухой и достал ещё одну тряпицу. Развернул, и на свет появилась небольшая коричневая, блестящая, будто лакированная, коробочка, состоящая из двух частей.

Голунов потянул одну из половинок, та откинулась в сторону и Краюхин увидел устройство, напомнившее ему бензиновую зажигалку, которую его друг Василий, с которым он служил в Первую мировую, снял с убитого австрийского офицера.

Только вместо массивного колёсика, которое нужно было провернуть, чтобы добыть искру и зажечь фитиль, здесь, видимо, была узкая чёрная кнопка. И точно, стараясь произвести впечатление на участкового, Голунов нажал на кнопку. Раздался негромкий щелчок и на кончике ребристого сопла зашипел остренький огонёк.

– Смотри, – сказал Голунов и шумно дунул.

Пламя зажигалки и не думало исчезать. Даже форму не изменило.

– Шпиёнская зажигалка, – прокомментировал Голунов. – Никаким ветром не задуешь.

Краюхин положил «карандаш» в планшет, болтавшийся на ремне сбоку, застегнул клапан, требовательно протянул руку.

Голунов отпустил кнопку – пламя тут же исчезло, шипение прекратилось – и, с явной неохотой, отдал «зажигалку» участковому.

– Всё? – жёстко спросил участковый.

– Всё! – клятвенно подтвердил Семён, прижимая для убедительности руку к сердцу.

Краюхин задумчиво повертел коробочку в руках. Опустил крышку, снова поднял. Дотронулся до кнопки, но одернул палец. Закрыл «зажигалку», сунул её в нагрудный карман.

– Будем брать? – предложил Голунов, с сожалением провожая глазами свою находку.

– Кого? – рассеянно спросил участковый, думая о чём-то своём.

– Так, известное дело – лесника. Пущай расскажет, у кого он эти шпиёнские вещички раздобыл. Ну… и другие покажет.

– Нет, никого мы «брать» не будем, – решительно сказал Краюхин.

– А – понял! – воскликнул Семён. – Установим слежку.

– Никакой слежки, – отрезал Краюхин. – Узнаю, что без меня тут самодеятельностью занимался, как Бог свят – посажу!

– И про штучки эти, – он похлопал по нагрудному карману. – До поры – молчок. Я их на экспертизу сдам. Посмотрим, что там скажут.

– Понял, – расплылся в самодовольной улыбке Голунов. Ещё бы, из-за его бдительности целую экспертизу проводить будут!

Краюхин нахмурил брови, погрозил Голунову пальцем, потом поднёс его к губам, мол, молчок, и зашагал дальше, оставив гордого собой сексота сидеть в кустах.

Вот и ещё один повод съездить завтра в Грабуны, – со вздохом подумал про себя участковый.