Торг с мертвецами, часть 1 (СИ)

2.3 Миссолен

Миссолен встретил Демоса мерзким ливнем и промозглым ветром. Впервые за многие годы весна в империи выдалась настолько отвратительная, что даже городские крысы не шуровали по улицам бедняцких кварталов. Зато окружающая действительность идеально отражала настроение канцлера.

— Никак не могу привыкнуть к этой погоде, — ворчала Виттория, кутаясь в накидку с меховой опушкой. Их с Демосом экипаж вплотную подъехал к парадной лестнице резиденции Деватонов, но супруги никак не могли собраться с духом, чтобы выйти под дождь. По крыше монотонно долбили тяжелые капли, и канцлер почти не слышал голоса жены из-за шума воды. — То стужа, то жара, то дождь недели напролет… В Гацоне было куда лучше. Проклятый город…

— Бывает и хуже. В том же Эллисдоре, к примеру, такая погода стоит даже летом.

— О, величайшее утешение, — съязвила Виттория. — Бедняжка Грегор. Хорошо хоть, Рейнхильда наконец-то выбралась из того каменного мешка, что они гордо зовут замком.

Демос пожал плечами.

— Выбралась из одного, но сразу же попала в другой.

«Едва ли ей от этого легче».

Он знал, что Виттория и Рейнхильда если и не были подругами, то сохранили теплые отношения даже после мятежа Грегора. Несколько раз Демос перехватывал их переписку, но ничего нового и полезного для себя не нашел. Обычные разговоры знатных дам о быте, священных праздниках и размере милостыни.

«Удивительно, но у леди Рейнхильды прекрасный поэтичный слог. Читать одно удовольствие, даже если она описывает ужасы голодной зимы».

— Пора отдаться во власть стихии, — вздохнула Виттория и постучала оконному стеклышку. Слуги тут же открыли дверцы с обеих сторон. Промокший до нитки Ихраз подал Демосу трость.

Канцлер спустился первым и заботливо поправил съехавший с головы супруги капюшон, когда та сошла со ступеней экипажа.

— Где леди Эльтиния? — спросил он подошедшего мажордома. Слуги несли конструкцию, похожую на небольшой шатер. Но опоздали: к этому моменту Демос промок до исподнего, а капюшон Виттории насквозь пропитался влагой.

Управляющий поклонился.

— Ваша мать в Зале Поминовения, ваша светлость. Она проводит там почти все время с тех пор, как… — Он умолк, поймав неодобрительный взгляд Виттории. — С возвращением, господа. Как прошла дорога?

«Будь проклято Лутинское море весной! В сомнениях, тяжких думах, штормах и беспокойстве — вот как она прошла».

Демос вымученно улыбнулся:

— Могло быть и лучше, благодарю. Пожалуйста, сейчас же позаботьтесь о леди Виттории, — попросил он. — Не хватало еще, чтобы она подхватила лихорадку.

— Непременно, — поклонился мажордом и сделал это настолько изящно, словно жуткий ветер не трепал полы его камзола. — Госпожа, прошу, следуйте за мной. Купальня уже готова и ужин…

Виттория отмахнулась от него, словно от назойливого овода, и взглянула на Демоса.

— А ты?

— Обязательно присоединюсь к тебе, но чуть позже. Нужно поговорить с матерью. Не волнуйся, я не простужусь.

«Даже если буду при смерти, ты всегда вытащишь меня. Жена-целительница — дар, на который я не смел и рассчитывать. Жаль лишь, что говорить об этом даре опасно даже там, где нет ушей церковников».

Виттория укоризненно покачала головой и поджала губы.

— Не задерживайся, — сказала она и последовала за мажордомом. Слуги уже вовсю разбирали многочисленный скарб, привезенный Деватонами из путешествия.

— Конечно, — проговорил он ей вслед и смахнул плюхнувшуюся на лоб каплю.

«Знакомый взгляд. Когда вернусь, получу по самую макушку. Она будет ворчать и журить за беспечность, клясться, что больше не станет меня лечить, если я не задумаюсь о здоровье… Боги, как же приятно знать, что о тебе кто-то заботится».

И все же Демос отчетливо помнил, как эта прекрасная во всех отношениях женщина без доли сомнения всадила вилку в шею покушавшегося на него человека. В Виттории Аро-Деватон текла горячая гацонская кровь, и забывать об этом было опасно. Даже ее супругу.

Шум дождя заглушал все тихие звуки, но Демос спиной почувствовал, как Ихраз сдвинулся с места.

— Пойдем, — приказал он телохранителю, и вместе они двинулись к небольшой домовой часовне, прижавшейся к огромному крылу имения. Мраморная крошка неприятно хрустела под сапогами, пока Демос торопливо шел по дорожке. — Есть новости?

— Множество, полагаю. Пока вы будете беседовать с матерью, мастер Юн предоставит мне отчет.

— Славно. Пусть и со мной поделится.

— Я ему не доверяю.

— Только Юну или всем людям Арчеллы?

Ихраз помедлил с ответом.

— Мастер Арчелла работает с нами за деньги, — наконец пояснил он. — Если кто-то предложит им больше…

Демос резко остановился и уставился на эннийцу прямо в глаза:

— Полтора года назад тебе тоже кое-что предложили, и ты меня предал, хотя ни разу не давал повода сомневаться в тебе все двадцать лет, что служил мне. Ты хорошо помнишь, чем все тогда закончилось, верно? — Ихраз опустил глаза. — Лахель была верна нам обоим, и то, что с ней случилось, произошло по твоей вине. Тогда погибло много тех, кто не заслуживал смерти. И многие из тех, кто заслужил кары, остались безнаказанными и сохранили власть. Заруби себе на носу, Ихраз: если человек захочет предать, он найдет способ это сделать. Ни деньги, ни страх, ни любовь его не удержат. — Энниец обреченно кивнул. — Я простил тебя. Дал второй шанс, ибо ты совершил ошибку и заплатил за нее сполна. Теперь я жду не просто службы. Я жду, что ты будешь видеть на несколько шагов вперед. И ошибок более не потерплю. Тебе ясно?

— Да, господин.

— Не смей обвинять тех, с кем работаешь, не имея на руках доказательств. Но если найдешь их, не утаивай.

— Я понял вас. Простите, господин.

«Надеюсь, после всего, что тогда случилось, у тебя появились особые причины сохранять мне верность и впредь».

— Поживем — увидим, — холодно ответил Демос. Они подошли ко входу в домовое Святилище, канцлер потянул мокрое кованое кольцо двери на себя. — Юна проводи в мои покои. Хочу лично выслушать все, что он скажет. А сейчас позаботься о том, чтобы нам с матерью не мешали.

«Ибо разбираться с многочисленными родственниками куда сложнее, чем играть в политику».

В этот час Святилище пустовало. Демос увидел лишь одного служку, старательно вычищавшего воск из подсвечников. Стекла в огромных витражных окнах потускнели: лишенные солнечного света, они не отбрасывали бликов на ряды скамей и каменный пол. Мраморная статуя Последнего сына Хранителя Гилленая наполовину скрылась во тьме алтарной ниши. Воздух застыл, всюду стояла тишина. Казалось, бог покинул это место.

«Если вообще когда-нибудь его посещал».

Служка встрепенулся, отвлекся от подсвечников и поклонился канцлеру, когда тот проходил мимо. Демос едва склонил голову в ответ и направился к богато украшенной резьбой и позолотой двери — входу в Зал Поминовения.

Вместе с Учением о Пути и верой в Хранителя латанийцы принесли на материк множество традиций, перекочевавших в быт местных жителей. Многие из новых обычаев касалась отношения к мертвым. Раньше на материке было принято хоронить покойников в земле. Прощание сопровождалось множеством обрядов, тризной, принесением клятв. На могилах высаживали деревья, кустарники или цветы, посвященные многочисленным богам-покровителям — считалось, что дух усопшего перейдет в растение и станет молчаливым стражем родной земли.

Латанийцы со своим Хранителем изменили все.

Светловолосые красавцы, прибывшие с острова Латандаль, принесли не только нового бога, но и новый порядок. В их распоряжении не было бескрайних просторов, они не могли позволить себе растрачивать земли на рощи для умерших собратьев, а потому своих покойников сжигали и верили, что их души после смерти отправлялись на небеса в Хрустальный чертог. А раз так, то зачем возиться с бесполезной телесной оболочкой? Развей прах по ветру в красивом месте да надейся когда-нибудь встретиться с покойником на небе, ибо важна лишь душа. Для жителей материка такой подход оказался еще и практичным, поскольку своевременное сожжение трупов останавливало распространение болезней.

«И все же наиболее полезной оказалась сама идея веры в единого бога. Больше контроля, меньше выбора. Но осознавали ли латанийцы, во что мы превратим их философию? Могли ли они предугадать, что из их простого учения вырастет Эклузум, чье влияние будет соперничать с властью императоров и королей? И прибыли бы они сюда, зная, насколько мы извратим их Путь?»

Как бы то ни было, в империи сжигали покойников уже много столетий. Однако древние обычаи смешались с новыми традициями и образовали довольно занятный сплав. Здесь было принято оставлять прах на память. По этой причине в имении Деватонов и появился Зал Поминовения.

Прах усопшего члена семьи делили на несколько частей и отправляли в города, с которыми тот был связан. У Деватонов таких было три: имение в Миссолене, родовой замок в Амеллоне, столице Бельтерианского герцогства, и замок Вилатан в одноименном графстве.

Часть пепла, оставшегося от Ренара, отправили в Амеллон, другую — в Эклузум, ибо младший брат Демоса был братом Ордена, а оставшееся леди Эльтиния приказала разместить в Миссоленской резиденции.

«Ибо Ренар родился в Амеллоне, служил в Эклузуме и погиб здесь же, в Миссолене. От моей собственной руки. Прошло полтора года, но она все еще не желает меня видеть. И вряд ли снова захочет».

После смерти младшего сына леди Эльтиния, самая яркая звезда Миссоленского двора, замкнулась в себе и отстранилась от светской жизни. Год, как и было положено, она носила строжайший траур, но даже по окончании этого срока не пожелала снять обета. Пиры и званые ужины в имении Девтонов прекратились. Умолкла музыка. Опустели сады. Демос не любил пышных торжеств, что Эльтиния устраивала с неуемной энергичностью, но сейчас, когда имение на долгие месяцы погрузилось в оцепенение, чувствовал, что ему не хватало тех ненавистных шума и суеты.

Вдовствующая герцогиня, потратившая столько лет на укрепление власти Дома Деватон, более не интересовалась ни политикой, ни богатством, ни блеском. Практически все время она проводила в Зале Поминовения или в оранжерее. Любимые розы остались едва ли не единственной ее земной радостью.

Спускаясь по широкой каменной лестнице, Демос размышлял, что скажет матери, но так и не додумался ни до чего путного. Раз за разом он пытался с ней поговорить, объясниться, рассказать, почему был вынужден это сделать. Но она не слышала его, лишь глубже погружалась в тоску и скорбь. И все же он не оставлял попыток.

«Я не надеюсь на прощение. Сам себя никогда не прощу за то, что сделал. Но хочу, чтобы она вернулась к нам — ко всем, кого оставила, став затворницей. Весь Дом в опасности, пока на троне сидит младенец, Эклузум играет в политику, а Грегор Волдхард водит опасную дружбу с рундами. Она нам нужна. Если со мной что-то случится, главой Дома станет Линдр. И он не справится или натворит таких дел, что погубит всех. Что мне же сделать, чтобы вернуть ее?»

Лестница вывела его в длинный вытянутый зал: вдоль стен располагались ниши с прахом и статуями предков-бельтерианцев. Мать стояла почти в самом конце этого коридора, неподвижно разглядывая мраморную фигуру Ренара. Демос поднял трость, чтобы та не цокала по влажным каменным плитам подземелья, и, стараясь не издавать ни звука, проследовал к Эльтинии. Света отчаянно не хватало, и канцлер пожалел, что не захватил лампу. Кое-где свечи догорели, и некоторые ниши полностью погрузились во мрак. Бородатые герцоги, графы, бароны, вооруженные мечами, плугами и даже весами взирали на него с полным безразличием. Тускло блестели серебряные диски на их каменных шеях. Пахло гарью, сыростью и тоской.

Эльтния не издала ни звука и даже не пошевелилась, когда он подошел — так и стояла, запрокинув голову и разглядывая лицо младшего сына, черты которого придали камню с удивительной точностью. Брата изобразили воином Ордена — в парадном доспехе Эклузума, с церемониальным мечом в руках. Скульптор проработал каждую деталь так искусно, что казалось, в следующее мгновение статуя оживет, вздохнет полной грудью и ловко спрыгнет с постамента.

От этого было еще горше.

— Энриге Гацонский шлет тебе любовь и множество даров, — тихо проговорил Демос, поравнявшись с матерью. — Здравствуй, матушка. Как ты себя чувствуешь?

Эльтиния не ответила. Казалось, мать и вовсе его не слышала.

Она постарела. Вся тяжесть возраста, с которым она успешно боролась и который так долго скрывала, навалилась на нее так резко, что едва не раздавила. На некогда завораживавшем хищной эннийской красотой лице прорезались глубокие борозды морщин, тело отощало и болезненно высохло, руки дрожали. Вся она словно сгорбилась, уменьшилась, сломалась. И черный цвет строгого одеяния лишь подчеркивал эти изменения.

«Она не хочет выходить из башни скорби, что сама для себя возвела. А я не могу ее заставить».

— Ответь мне что-нибудь, пожалуйста, — взмолился Демос и легко тронул мать за локоть.

Она отшатнулась от него как от огня и метнула полный ярости взгляд.

— Не смей ко мне прикасаться!

Демос отступил назад и развел руки в примирительном жесте:

— Как пожелаешь.

Эльтиния потянулась за лучиной и принялась нарочито медленно зажигать новые свечи в ногах статуи. Черная траурная вуаль съехала с ее головы, обнажив растрепанные седые волосы.

«Она совсем перестала следить за собой. Даже не тратит время на прическу».

Это было немыслимо. Даже когда умер отец Демоса, вдовствующая герцогиня носила траур с таким изяществом, что ее нарядам и уборам завидовали столичные модницы. Всем своим видом она показывала, что даже смерть главы Дома не способна ее сломить.

«И все же даже у такой эннийской змеи, как она, нашлось слабое место».

— Я довольно ясно дала понять, что больше не хочу тебя видеть, — не отрываясь от своего занятия, проговорила мать. — Зачем ты пришел?

«Еще раз попытаться».

— Поговорить. Мне…

— Ты убил собственного брата, Демос, — отрезала Эльтиния. — Ренара! Самого достойного из всех вас. Моего мальчика… — Она всхлипнула, но тут же взяла себя в руки. — Нам больше не о чем разговаривать.

— Матушка, пожалуйста, выс…

Нервным взмахом руки она заставила его умолкнуть.

— Я пробуду в Миссолене еще несколько лун до Дня Поминовения, а затем удалюсь в Амеллон или вовсе в Сифарес. Перед моим отъездом мы попрощаемся, как того требуют приличия, чтобы не породить ненужных слухов при дворе. А сейчас убирайся! Оставь меня в покое…

Демос взял лучину и зажег свечи возле начавшей темнеть от времени статуи отца — прах Ренара водрузили рядом с ним.

— Мне нужна твоя помощь, мама. Не прощение, не понимание. Наш Дом в опасности, и я не уверен, что смогу в одиночку защитить всех вас.

Она повернула к нему лицо. Ему почудилось, что в глубине ее ввалившихся глаз мелькнула искра интереса.

«Показалось, конечно же. Ей все равно. Уже давно».

— В Турфало я говорил с Грегором Волдхардом, — торопливо заговорил канцлер, боясь, что она в любой момент потеряет интерес. — Он намерен идти на нас войной и не отступится. Совет регентов не считает его серьезным противником и ошибается. Эклузум видит угрозу лишь в ереси, но не хочет видеть армии рундов за спиной Хайлигланда. Все они не осознают до конца, что случится, если Волдхард вторгнется в империю.

— Ты сам заварил эту кашу, и с чего я должна тебе помогать?

«Как избирательно у тебя работает память! Вероятно, скорбь ее отшибла. Именно ты передала мне донос, что послужил поводом отлучить Грегора от церкви. Этот камушек вызвал лавину, которая едва не снесла всех нас. А теперь ты внезапно забыла о своей роли?»

— С того, что мы все еще семья, — сухо ответил Демос и счистил воск с пальца. — Единственное, что у нас осталось — мы сами. Ренара больше нет, да и будь он жив, это мало что бы изменило: он принадлежал Ордену и дал обет безбрачия. Виттория никак не может понести, и я начинаю сомневаться, что сможет, но разводиться с ней не стану. Поэтому единственное наше наследие — Линдр и его потомство. Он тупица и болван, но с крепким семенем. Я прошу тебя присмотреть за ними.

Эльтиния равнодушно пожала плечами и задула лучину.

— За ними успешно присматривают люди, которых ты приставил к детям Линдра.

— Я не хочу его запугивать. Я хочу добиться его верности. Это сможешь сделать только ты.

— То есть теперь ты хочешь подружиться с братом? Одного убил, второго запугал, а нынче желаешь заручиться его преданностью?

«Братья имеют свойство заканчиваться. Если, конечно, твоя высохшая утроба не сотворит чудо».

— Именно так, матушка.

Эльтиния отошла от статуи и подняла глаза на канцлера. Он не смог прочитать, что значил ее взгляд.

— Я не могу понять одного, Демос, — тихо проговорила она. — Наш Дом предали оба брата — и Линдр, и Ренар. Так почему ты оставил в живых одного, но убил другого?

Демос печально улыбнулся.

— Линдр не умеет думать своей головой и легко попадает под чужое влияние. Стоило оставить его без присмотра, как над ним тут же закружились церковники. Но едва мы раскрыли его интригу и пригрозили наказанием, братец тут же сделался шелковым. Он безобиден, мама. Линдр точно теленок, которого можно вести на поводке куда захочется. С Ренаром все было иначе. — Он прикоснулся к холодному мрамору статуи. — Даже после вступления в Орден у него был выбор: предупредить нас об угрозе или присоединиться к заговору Ладария. Он выбрал последнее и использовал свое имя и связи в Эннии, чтобы подставить меня в интересах Великого наставника. Его действия стравили меня с Грегором, вынудили защищаться, и все это вылилось в негласную войну кузенов. Ренар знал, что Изара носила сына императора. Знал, но ни словом не обмолвился, не дал ни единого знака, чтобы я мог предотвратить конфликт с Хайлигландом! Если бы я знал раньше…

— Он предлагал тебе спасение.

— Спасение? — прошипел Демос. — Знаешь, как звучало это спасение? Смерть или изгнание всего нашего Дома без возможности вернуться в земли Криасморского договора до шестого колена, если я признаю вину. Не одного меня, а всех нас — тебя, Линдра с детьми, Витторию… — Он начал задыхаться от волнения и обилия свечного дыма. — И все почему? Потому что в моей крови течет колдовская кровь. Твоя, мама! Эннийская! Лишь за это он был готов лишить нас всего. Я не мог позволить это Эклузуму, — прошептал он. — Не мог допустить, чтобы вы…. Вас…

Эльтиния не выдержала. Эхо ее сдавленных рыданий прокатилось под арочными сводами низкого потолка. Демос рухнул на колени и прижался щекой к рукам матери.

— Мне нет прощения, знаю, и я не смею его просить, — шептал он, позволяя слезам течь по обожженному лицу. — Мне предстоит жить с этим и гореть вечно за то, что я сделал и еще сделаю. Я убийца, интриган и политик. Но я Деватон, мама. — Он поднял на нее глаза и, к своему облегчению, не увидел в них той необузданной ненависти, с которой она на него глядела. — Я всегда защищал и буду защищать всех вас. Даже от самих себя. Даже кровью, сталью и огнем. Я просто не могу иначе.

Тело матери содрогнулось, она вырвала руки из хватки Демоса и торопливо вытерла лицо краем вуали.

— Не унижайся, сын. Не оправдывайся. Не ищи прощения. Как бы ни было больно это признавать, ты действительно унаследовал все черты наших кровей — и бельтерианских, и эннийских. И главой Дома стал не только по праву рождения. А потому встань и более никогда, слышишь, никогда не смей показывать слабости даже предо мной.

Демос молча поднялся, опираясь на трость.

— Ренар предал нас и заслужил наказание, — продолжила Эльтиния. — Как герцогиня и старшая женщина Дома, я это понимаю. Но как мать, никогда этого тебе не прощу. — Она подняла полные слез глаза на статую. — И все же мое предназначение, как женщины Деватон и твоей матери, помогать тебе. Я тоже проявила слабость, покорилась горю, отдалась скорби без остатка и на время забыла, что враги всюду. Это было ошибкой. — Она поправила вуаль и разгладила складки на юбке. — Я помогу тебе, но не ради тебя и твоей политики, но ради внуков — ныне живущих и будущих. Они не заслужили наказания за грехи идиотов-отцов.

«Уже что-то».

У Демоса защемило сердце. То ли от облегчения, то ли от предвкушения грядущих опасностей.

— Спасибо, матушка, — он потянулся было к ней, но понял, что еще рано навязываться. Сегодня и так произошло слишком много важного.

Эльтиния ласково прикоснулась к сжимавшей меч руке каменного Ренара и повернула голову к Демосу:

— После всего, что случилось с нами за эти годы, все, что я могу сейчас — постараться, чтобы гибель Ренара не оказалась напрасной.

— Разумеется, — с готовностью согласился канцлер.

«Меньше всего я хочу узнать, что он погиб зря»

— Но если ты не убережешь Линдра, клянусь, я сама убью тебя.