Тот самый сантехник 7

Глава 17 В клещах

Матвей Алексеевич Лопырёв открыл глаза, глядя в белый потолок на слепящие лампы. Их три. Но горит две из трёх. Значит, глубокая ночь. Ночное дежурство.

Одна лампа прямо над ним, целится в глаза. А он на кровати у самой стенки. Это всё, что видно хорошо и сразу. Но в целом зрение расплывалось, никак не желая сфокусироваться на деталях. В глазах как песок насыпан.

Хуже того, он ничего не слышал. В мире словно вообще не осталось звуков. Только шум в голове. И едва он поднял правую руку, как оказалось, что и та в бинтах.

«Вот зараза!» — подумал Шац: «Походу, полевой перевязкой не обошлось».

Тогда пациент попытался приподняться весь, но в боку кольнуло. Обратно растянулся по подушке, морщась как от кислого лимона.

«Не слабо меня зацепило».

С левой рукой ещё сложнее. Привязана бинтом к кровати.

Шац проморгался. И понял. Что с левого края стояла капельница с парой висящих в держателях банок. Одна походила на бесцветный физраствор, другая была жёлтого цвета. Видимо, их меняли одну за другой, но не так часто, как могли бы. И капелька в дозаторах капала с частотой одна капля в три секунды.

Раз, два, три. Кап. Раз, два, три. Кап.

«Хреново», — подумал Шац, вдруг осознав, что бинты у него и на животе, а пару рёбер точно сломано. Иначе откуда такая резкая боль при подъёме?

Он попытался кого-то позвать на помощь, но вдруг понял, что не слышит и сам себя. Вибрация есть, а звука нет. От зова только закашлялся. Губы высохли, а в горле першило и без всяких специй.

«Нет, ну это вообще пиздец!» — додумал Лопырёв, сжимая пальцы в кулак только на левой руке.

Правая растопырена как «привет-перчатка».

Моргнул, размышляя. В реанимации доступ к пациенту должен быть с обеих сторон. Но это только при стандартной комплектации комнаты. Когда же палаты и боксы забиты, а хирургия работает круглые сутки, то и в самой реанимации не продохнуть. Ставят и с края.

Однако, что-то он всё же произнёс. Так как с левого края у кровати возникла медсестра в белом колпаке. Он нужен, чтобы копна рыжих как апельсин волос не мешала работе.

А вот ставшей привычной за последние годы маски на лице — нет. Как нет и перчаток. Последнее из-за дефицита, а не по недосмотру. Она, может, и рада бы менять после каждой манипуляции с пациентами перчатки, но в наличии нет. Только руки приходится мыть почаще. Благо, в кране снова течёт вода. И полотенца хоть и застираны, но санитарки меняют на новые.

Расплывчато глядя на медсестричку, которая смочила ему губы мокрым бинтиком, Шац понял, что находится госпитале. С больше долей вероятности — в Донецке. Волей-неволей, там любой госпиталь — военный.

Рыжая молодая апельсинка протёрла глаза новым бинтиком. И глядя в её грустные серые очи, которые удалось рассмотреть досконально, Шац мог бы сказать, что влюбился с первого взгляда. И любви стало только больше, когда следом за смоченным бинтиком она поднесла к губам пластиковую поилку с носиком. Из такой можно пить, не обливаясь, и лёжа.

«Удобно», — понял Шац.

Он хотел сказать ей много и сразу, но было безумно глупо говорить, не слыша себя. А она лишь устало палец к бледным губам прислонила. Он и прекратил попытки. Снова засмотрелся на своего рыжего ангела.

Губы без помады, нет намёка и на гигиеничку. Простые, белёсые, тонкие и с усталой улыбкой. Ничего не накачано, не обведено. Ей не нужно ничего подчёркивать и тем более — кому-то доказывать. Женственность женщине положена по умолчанию, если та женщина в бледно-зелёном больничном халате.

Шац вздохнул, остро надеясь на ответы. Но пока другие учили язык жестов, он учил как собирать снаряд под дрон, чтобы тот взрывался, едва коснувшись земли. Без задержки.

Пока другие прокачивали навыки в языках, чтобы каждый противник мог слышать предложение «сдаться», он изучал тактику ведения огневого боя, чтобы самому не лезть на рожон, но повысив шансы на выживание всей бригаде, не только достигнуть достигнутой цели, но и отправить наёмника на тот свет при случае. А там уже ему на его родном языке расскажут, что да как.

Наёмников в плен можно не брать. Это не значит, что их будут расстреливать в спины, но и жертвовать жизнями ради них никто не собирается. Вышел в поле с оружием — держись. Ты уже на прицеле. И прав у тебя никаких нет. Наёмники вне закона и любых договорённостей.

«Что же случилось под многострадальной Клещеевкой?» — прикинул Шац.

Он знал, что от деревни ничего не осталось. Все здания — руины. Укрыться можно лишь по подвалам. Но и те засыпает обломками. Солдат мониторят, забрасывают артиллерийскими снарядами, по ним скидывают гранаты и выстрелы с малой авиации. И всё может убить на раз-два. Таков удел штурмовика.

Пока приходил в себя, медсестра снова появилась в поле зрения. На этот раз с тетрадкой на 12 листиков толщиной и ручкой. Написала довольно большими буквами, чередуя строчку за строчкой.

Ты в госпитале, в реанимации. У тебя контузия и множественные осколочные ранения. К счастью, внутренние органы целы. А осколки из тебя постепенно достают. Рёбра сломаны, живот задело, правую руку посекло. Но не переживай, эти раны затянутся. Слух вернётся. Я за тобой присмотрю. Отдыхай. Меня Лера зовут. Когда будет плохо — зови. А пока я сама немного о тебе позабочусь.

Он моргнул, бесконечно благодарный этой рыжей нимфе. Он почему-то точно знал, что это её естественный цвет волос. А ещё она писала без ошибок и совсем не почерком врачей, а внятно, разборчиво.

«Волонтёр, что ли?» — ещё подумал раненный.

Всё, что он пытался сделать ближайшие два дня, это услышать её голос. Но чуда не случилось. На третий день его перевели с реанимации в отделение. Сначала лежал в коридоре, но на первом же обходе доктор присмотрелся к татуировке вагнеров на запястье. И подозрительно быстро освободилось место в палате.

Всё-таки наёмник наёмнику рознь. А Соледар взяли только-только.

Едва Шац попал в палату, как пожалел, что не остался в прохладном коридоре. В палате было жарко. Душно. И поскольку его обоняние никуда не делось, обилие запахов и жара по полной раскочегаренных батарей, толком не давали спать.

При этом форточки были заколочены как гвоздями, намертво. Стёкла усилены листами железа, картона или фанеры.

«Что было, то и шло в ход», — понял раненный и даже не думал жаловался.

Для защиты от разлетающихся осколков в случае попадания снаряда поблизости чего только не придумаешь. И лучше тёмная палата, чем перебитая стеклом артерия у тех, кто выздоравливает рядом с окнами.

«Господи, когда мы уже отодвинем линию подальше от города?» — терзался одним и тем же вопросом Матвей Лопырёв: «Донец — самый многострадальный город за всю историю артобстрелов. Девять лет под богом каждый ходит».

Прилёты терзали «город роз» днём и ночью. Уже самостоятельно поднимаясь на пятый день, Шац подходил к окну и заглядывал в щёлочки. Характерный дымок поднимался в самых разных местах. Били по площадям, били по районам. Но город жил и люди никуда не делись. Разве что роз не садили. Не время ещё.

Едва он знаками пытался узнать в чём дело и почему так сильно топят, как ему написали — что это ещё ничего. Зимой в палатах был лютый холод, когда теплотрассу перерезало и прилетало в кочегарки. те работали по большей части на угле, иногда на газе, а в принципе на всём, что горело.

Городу неподалёку от фронта было нелегко, но свет, отопление и вода присутствовали. А его раны худо-бедно перебинтовывали. И автомобили с гуманитарной помощью мелькали у входа в здание или с подъезжая с чёрного входа не так часто, как хотелось бы, но всё же помощь шла. По капле с каждого региона, что по итогу питало ручеёк жизни. А со временем это станет такой рекой, что промоет с первым половодьем всю округу от окурков псов войны и накипи прифронтового быта.

Едва прорезались первые звуки, как Шац потерял сон. На фронте, на самом передке, он мог урывками дремать в окопе под стрёкот автомата или кемарить в блиндаже часок-другой хоть под обстрелом. Но режим сбился и теперь он просто не помнил, как человек может спать по семь-восемь часов в день и ещё пару часов на сонном часе.

Вместо сна он слушал стоны в палате. Или крики по отделению, когда привозили раненых. Это по большей части были гражданские: женщины, дети, старики, оказавшиеся не в то время и не в том месте. Пулевые ранения были редкостью. Чаше прилетало осколками, срабатывали и растяжки-«сюрпризы». А иной раз горожане наступали на мину, не разглядев обильно разбрасываемые по городу «лепестки». Тот тип оружия, что по идее запрещён конвенцией ООН. Но по ту сторону баррикад и укреплений считали, что на войне все средства хороши. И побеждать надо любой ценой.

«Дело Гитлера живо», — давно понимал Шац, но то понимание было на передовой линии. А здесь, в тылу, на второй-третьей линии он не мог взять в толк, почему должны страдать дети. И что это за существа минируют детские игрушки? Как следствие всё шире «аллея ангелов» в городе и всё больше проклятий.

Когда привозили военнослужащих, это можно было понять лишь в приёмном отделении. С них сдирали полевую одежду, переодевали в пижамы или «домашнее» из того, что подобрали в гуманитарке. А в отделении уже не понять кто перед тобой, солдат или электрик, дворник или доброволец, наёмник или журналист-частник, которых тоже тянуло на передок как пчёл нектар.

«Информация, разведданные и контент. Три составляющие, которые нужны всем», — раздумывал Шац.

В первые дни, когда с ним пытались познакомиться в палате, он ничего не слышал. А когда начал слышать, желание разговаривать пропало. Зато появилось желание бегать на первый этаж к реанимации, чтобы хоть изредка перехватывать рыжую апельсинку в коридоре.

Там, на первом этаже, он узнал, что Лера отнюдь не медсестра, а полноценный доктор из тех добровольцев, которые бросают работу, берут отпуска и переселяются из своей уютной Москвы, чтобы буквально окунуться в хаос на новых территориях.

Им не нужна была зарплата и сытая жизнь, но хватало возможности помочь людям, чтобы чувствовать себя живыми.

Донбасс и Новороссия таких искренне любили, но часто пациентами больниц оказывались и сами энтузиасты, и врачи, и все те, кто искренне желал помочь людям.

Доктор Лера приезжала налётами, с гуманитарной помощью. И оставаясь то на неделю, то на месяц-другой, помогая по специальности. Она выхаживала людей и буквально вытаскивала с того света многих.

На что у неё точно не было времени, это на его «глупости». Но попытки заговорить он не прекращал.

Однажды Шац раздобыл цветы, а без шоколада и конфет старался вовсе не появляться у реанимации.

Но глядя на розы и обвёртки сладкого, она лишь качала головой и говорила неизменное:

— Смог достать цветы? Это мило. Но лучше бы перчаток раздобыл по своим каналам. Здесь нужнее.

— Но ты же — женщина! — однажды просто не выдержал Шац. — И тебя надо радовать! Что я за мужчина такой, если не могу порадовать женщину⁈

— Меня радует, что ты пришёл к реанимации на своих двоих, — ответила доктор Лера двадцати семи лет от роду против его сорока семи.

И он понял, что её душа гораздо старше его.

— Я… найду. Я достану! — тут же пообещал он.

Между ними была пропасть в возрасте, но Лопырёв и не думал сдаваться. Рёбра постепенно затягивались, а прибывшая бригада хирургов из Санкт-Петербурга достала из него ещё серию осколков, разглядев их на мутных снимках далеко не передовых рентгенаппаратов.

Диагностическому отделы обещали новые аппараты для обследования, но заказать их при обилии санкций было сложно. А свои почему-то не делали. Или только начинали делать. На всё нужно время.

Когда Шац вновь начал ходить, он раздобыл ей перчаток через своих ребят. И завалил перевязочным материалом всю реанимацию. В ответ ему ставили болючие уколы с витамином группы Б, пичкали кальцием и обещали скорое снятие швов.

Дело шло к скорой выписке. Представитель вагнера даже вернул ему документы, по которым можно было восстановить номер телефона и снова собрать все контакты с «большой землёй».

Разглядывая красную или бесцветную жидкость в капельницах, Шац не сразу прислушался к разговору в палате. Как оказалось, один из молодых доказывал деду, что в соседней палате уже который день лежит солдатик без сознания, раненый в голову. И повторяет в бреду два слова — «Шац» и «Могила». А никто понять не может, фамилия это, прозвище или позывной?

Заинтригованный Матвей, что пока ещё никому в отделении по прозвищу и позывному не представлялся, тут же поднялся с кровати и подхватив капельницу, покатил её в коридор.

— Ну куда по помытому? — пыталась остановить его в коридоре нянечка, так как дело было после обеда, на сонном часе, когда коридор намывали.

— Да я в туалет хочу после капельниц, — ответил он с лёгкой улыбкой. Уже невтерпёж, а вас тревожить совесть не позволяет. Не в раковину же или кружку.

— Иди уже.

Она не ругалась. Пропустила. Люди, которые в одночасье лишались жизней родных и близких, квартир, домов, автомобилей и всего движимого и недвижимого имущества, вообще редко находили причины, чтобы повышать голос.

Заставив себя заглянуть в туалет в конце коридора, Шац на обратном пути заглянул в соседнюю палату. А на кровати Стасян лежит. Глаза закрыты, но бормочет. Голова перемотана. Видно, что после операции.

— И долго он так? — только и спросил Матвей Алексеевич, доставая телефон, позаимствованный у вагнеровцев с чужой симкой.

— Да как прооперировали, так и бормочет, — ответили в палате. — Даже под наркозом бормотал.

— Этот может, — записал короткое видео Шац и начал воскрешать в памяти цифры.

Как многие люди, он запоминал пароли от телефонов, почты, гаджетов, знал номера карточек и пин-коды и точно мог назвать свой собственный номер, а вот длинный список контактов в смартфоне никак ему не покорялся.

Вся лишняя информация просто выветрилась, как строки таблицы Брадиса.

Поэтому не мог связаться ни с дочкой, ни Борей, ни с начальством толком. Но «музыканты» всегда мелькали где-то рядом. И поймав одного такого при случае за рукав, Шац озадачил найти контакты конкретного человека.

— Выручи, братан. Вопрос жизни и смерти.

— Говно-вопрос, сделаем, — ответил парень, который раньше просто послал бы за подобную просьбу от совершенно незнакомого человека.

Но на обоих была метка. У кого на форме, у кого татуировка.

«А ворон ворону глаз не выклюет», — прекрасно знал Шац, воюя в окопах бок о бок с футбольными фанатами, батюшками, скинувшими рясу, бывшими зэками, инженерами, ворами, учителями, бандитами, трудягами и работягами всех мастей и да бог знает с кем ещё.

Номер телефона Бориса Глобального приплыл к нему несколько дней спустя, когда Лера вызвалась снять швы в перевязочную и заодно смогла уделить ему несколько минут на разговор.

Пока из него шпицами тянули нитки, она уверяла, что лунула — это полумесяц у основания ногтя. И если ему не оторвало пальцы, а просто посекло, то скинув старую кожу, они вновь появятся вокруг вновь обрастающих под повязкой ногтей. А вот урчание в животе от голода это — колливубл. И если он не начнёт есть как следует, то она сама начнёт кормить его с ложки, как маленького.

— Да нет аппетита же! — уверял он, привыкнув есть раз в день, что скинул все лишние килограммы на теле, подсушило, и как по ощущениям, вместо мышц со временем остались только жилы.

— Просто бери ложку и ешь. Организм вспомнит, — напутствовала Пинигина.

Её фамилию он узнал ещё раньше телефонов. И пусть не до конца понимал, что между ними, всё же ценил её заботу. А в какой-то момент до того обнаглел, что попросил её подняться к Стасяну с целью уточнить — что с ним?

За несколько дней тот пришёл в себя, но проявилось это только в том, что открыл глаза. Бормотание сменилось молчанием. Он начал есть. Но после еды смотрел лишь в стену. И как заявлял при ответах на вопросы, совсем не помнил, кто он и как сюда попал? Врачи даже начали подозревать, что дело в наркозе.

Валерия не только осмотрела его, но и провела серию тестов. Стасян тыкал себя пальцем в нос, стоял как ласточка, махал ногами и шёл по прямой линии. А затем отвечал на, казалось бы, совсем не связанные вопросы, проходя умственные и физические упражнения.

Вердикт доктора Леры был неожиданным.

— Он здоров физически, насколько возможно. Просто амнезия.

— Память отшибло, ясно. А надолго? — уточнил Щац.

— Временная амнезия, я полагаю, — добавил Лера и разъяснила. — Когда волна взрыва попадает в ушную перепонку, удар по мозгу порой привносит различные аномалии. Чаще человек теряет слух, так как перепонки очень хрупкие. Иногда страдает зрение. А порой его личность как бы перезагружается заново. Связи нейронов-то есть, никуда не делись. Но требуется время, чтобы контакты наладились.

— И как ему помочь? — пытался понять Лопырёв, не привыкнув видеть богатыря в кровати с видом вновь познающего мир ребёнка.

Стасян в этом госпитале был для него ближе всех, кого знал «в прошлом мире».

— Варианта всего два, — любезно ответила Лера. — Либо дать время природе, пока всё вернёт на круги своя. Либо форсировать события. Но последнее не советую. Порой телу тоже надо время на отдых. А он тощий как глист. Ты посмотри на него? Явный недостаток веса при таком росте и стати. Откормить бы сначала!

Стасян тут же кивнул и добавил:

— Есть хочу. Не наедаюсь.

— То есть просто кормить его и ждать? — прикинул Шац.

Паёк-то он сослуживцу добудет, всё-таки оба на Артёмовск с бригадами шли. Правда, каждый в своей, но направление — одно. И оба в клещи Клещеевки угодили. Но вот лечение уже разное может быть. От стакана самогона до бани с вениками. Просто в одном случае — закуска. А в другом — диетическое, полноценное питание.

«Разве нужны человеку другие лекарства?» — пронеслось в голове.

— А как разогнать его мозг? — добавил Шац, снова записывая голодного Стасяна с бинтом на голове на камеру.

— Чудом, Матвеюшка. Чудом, — ответила Лера уже у двери, не вдаваясь в подробности. Не по причине скверного характера, а сугубо из-за нехватки свободного времени. — Мне пора!

Матвей Алексеевич невольно улыбнулся. Он любил, когда она так говорит. «Матвеюшка». Так его даже маме не называла. Не Матвейка какой-нибудь. А глубже, проникновеннее.

Проводив доктора взглядом, Шац только на койку к Стасяну присел. Приобняв за широкие плечи и объяснил почти по буквам:

— Значит, слушай меня, братан. Ты — Станислав Евгеньевич Сидоренко. Старшина. Твой позывной — «Гробовщик». Братьев-то своих помнишь?

— Братьев? — переспросил беспомощно Стасян, которого даже позывной не устраивал, не то, что наличие семьи.

— Ну да, Могила там, Пёс, — припомнил Шац с ходу уникального разведчика, который не только вражескую технику подрывал, но и своей делал при случае.

«Трофеил».

— У меня в братьях пёс? — натурально ужаснулся бывший крановщик, не ожидая такого от семейного клана.

— Ты недоволен чем-то? — хмыкнул товарищ. — Пёс — всё-таки легенда Донбасса. Не часто тут танки из расположения противника без единой царапины угоняли. А Могила вообще всю статистику в нашу пользу под конец месяца ровняет.

— Как это?

— Берёт редуты с той же скоростью, чем противник успевает строить. А иногда даже «плюс один» выходит, — вздохнул Шац и отныне сосредоточился на добытом номере телефона. — Ладно, не бзди. Сейчас Боре позвоним, быстро всё разрулит. Он же все твои «красные кнопки» знает.

— Боря? — Стасян прищурился, словно уже вспомнил что-то знакомое. И робко поинтересовался. — А он тоже мой брат?

— Да уж побольше, чем некоторые, — ответил Шац, толком не понимая, куда делись остальные братья Сидоренко. — Чёрт! Скидывает. Давай ему видео прежде пошлём. Помаши ручкой!

На что Стасян лишь покачал головой и ответил:

— Я на голодный желудок сниматься не буду.

— Ладно-ладно, не ной. Сейчас закажу тебе калорий с доставкой, — пообещал Шац и тут же позвонил на оставленный в телефоне номер. — Мужики, есть что пожрать?

Товарищество своих не бросит.