Треск штанов

Часть 2 Глава 3

1712, апрель, 24. Москва — село под Рязанью — Шверин

Кирилл сидел на берегу Москвы-реки с удочкой.

Лед сошел.

Вода плескалась.

И он наслаждался моментом в свой законный выходной день. Ну, то есть, когда он смог вырваться из бесконечного круга неотложных дел. Рядом куталась в теплую одежду его супруга. Ей вся эта история с весенней рыбалкой не нравилась, но мужа она старалась никуда одного не отпускать. Он как увлекся инженерным делом, так все больше и больше становился рассеянным в бытовом плане.

Вот и ходила с ним.

Денег у них хватало, а домом управляла экономка, нанятая при помощи Миледи. Очень крепкая и ответственная женщина. Что и открывало возможность для супруги находиться рядом с мужем, не думая о хозяйстве.

Она то и приметила двоих незнакомцев, которые вроде как бесцельно брели вдоль берега.

С виду — бедняки. Хотя и чистые, опрятные. Словно при параде. Но на подсознательном уровне она поняла — с ними что-то не так. Аж холодок по спине пошел.

— Ты не слышишь? — спросила она у мужа.

— Что?

— Трактор кто-то выкатил. Слышишь — гусеницы звякают? — выдумывала она на ходу повод поскорее «смотать удочки».

— Да брось, — отмахнулся он. — Кажется тебе.

— Пойдем посмотрим?

— А рыбалка?

— Так все одно — не клюет. Чего сидеть? А если действительно трактор выкатили? А вдруг сломают?

— Ну… действительно, пойдем, посмотрим, тем более утренняя зорька закончилась. — сказал он, начав собираться.

— Да кинь, — махнула рукой жена, — все равно никто не заберет. А там — трактор! Я, кажется, даже крики слышу. Случилось что-то…

Кирилл ее послушался.

Бросил свою нехитрую снасть в траву у берега. Ибо возиться ему было лень. Да и за ней всегда можно было кого-то послать. И вместе с женой быстрым шагом направился в сторону мастерской.

Эти двое отреагировали.

Выхватив ножи, они бросились вдогонку, видимо, поняв, что жертва ускользает.

— Бежим! Убийцы! — крикнула жена, увлекая Кирилла.

После чего перешла в режим пожарной сирены, благо, что крепкие голосовые связки и довольно внушительные легкие легко выдавали звуки подходящей тональности.

Кирилл уже стал задыхаться, не привыкший так бегать, как перед ними из-за перелеска показалась конная группа. Четыре всадника лейб-кирасира и Герасим собственной персоной.

— Что кричишь? — спросил один из них.

— Убийцы! Убийцы! — взвизгнула женщина, указывая куда-то туда за спину.

— Какие убийцы? Там нет никого.

— Муж сидел с удочкой. Я увидела двоих. Чужие. Шли вдоль берега. Мне не понравились. Я мужа стала уводить, а они за нами с ножами кинулись. Ну я и закричала.

Кирилл при этом несколько раз кивнул, подтверждая сказанное. Он, надо сказать, испугался этих незнакомцев с ножами ничуть не меньше супруги.

Герасим сделал жест, приказывающий двум остаться с Кириллом и проводить его до охраняемого периметра дворца. Одному при этом уступить коня негритянке. Дабы та могла сопровождать командира.

Так и поступили.

Минуты не прошло, как на рысях они шли в сторону реки.

Поднятый крик сделал свое дело.

Близость охраняемого периметра вынудило убийц оставить свои намерения и спасаться бегством. А потом и прятаться, так как далеко убежать они вряд ли смогли бы.

Командир лейб-кирасир поднял ладонь к глазам, всматриваясь вдаль. Но ничего не приметил. Берег был пуст. Словно здесь никого и не было.

Прильнул к биноклю.

Опытному.

Их на всю страну только дюжину изготовили — опытную партию, и они сейчас проходили полевые испытания. В том числе один вот — у Герасима.

Медленно осмотрел округу.

Пусто.

— Тут они! — крикнула негритянка.

Она выехала немного вперед — к самому берегу.

Женщина крикнула наобум. Глянув на кусты у реки, в которых, вероятно, неизвестные могли спрятаться. Экспромт. Импровизация. Но это сработало. И они выпорхнули наружу как встревоженные куропатки. Прямиком ринувшись к воде, собираясь скрыться, переправившись через Москву-реку. Если бы сил хватило ее переплыть.

Апрель же.

Холодно.

Впрочем, лейб-кирасиры не стали это проверять. Секунд через пять прозвучал первый выстрел.

Один бегун громко вскрикнул и, схватившись за мягкую точку, упал. Штуцер особой выделки сделал свое дело. Чуть погодя прозвучал второй выстрел. И уже второй беглец упал, странно кувыркнувшись…

Допрос, впрочем, ничего не дал.

Обычный разбойный элемент. Причем не местный.

Кто и зачем их нанял выяснить не удалось. Связной на встречу не явился. То ли не собирался им платить, то ли наблюдал за исполнением и благоразумно сбежал. Да и эти двое долго не прожили. Тяжелые раны получились. С такими не живут…

— Кому он понадобился то? — раздраженно прошипела Миледи.

— Мало у тебя что ли врагов? — удивился Алексей.

— А кто знает, что он мой сын? Я, ты, Герасим, Петр, Евдокия, Ньёньосс с Агнесс. Все. Даже его жена не знает, хотя догадывается.

— Проболтаться мог любой.

— Даже ты?

— Отец несколько раз его прилюдно называл «сынок». Сама понимаешь — незамеченным это не могло остаться. Да и по пьяни мог ляпнуть, а всякой шушеры ушастой вокруг него хватало. Негритянки вряд ли об этом трепались. Хотя кто знает? Но нет, вряд ли. Мама не заинтересована в том, чтобы это стало достоянием общественности. Герасим в принципе не разговорчив.

— А ты?

— А мне об этом зачем болтать? Ты знаешь, я его ценю. Он ведь увлечен до одержимости техникой. Где я еще такого найду?

— Получается Петр.

— Скорее всего. Но вряд ли со зла. Там у нас кто живой еще из взятых остался?

— Нет.

— Документы?

— Ничего ценного. Несколько маленьких шифровок, но их не разгадать. Очень маленькие фрагменты текста. Да ты их видел. Видимо устно передавали все сведения.

— Может послов взять? — задумчиво спросил царевич.

— Они почти наверняка все компрометирующие бумаги сожгли.

— Как эти двое вообще оказались в окрестностях дворца? У нас же три контура безопасности?

— Пришли на прием. Де одаренные они. Считали в уме от природы славно. С бумагами от одного Смоленского прихода. Ждали встречи с тобой. Их и поселили на постоялый двор. Дальний. И пропуск дали чин по чину.

— Остальных бы проверить. Найди несколько человек, чтобы всех, идущих на прием, подвергали экзамену.

— А если одаренного пришлют с проказой какой?

— Вероятности ниже. Ты его еще пойди найди. И чтобы шалить согласился. Хотя, конечно, можно и родственников за жабры взять, если они ему дороги. Но все равно — хоть какой-то уровень проверки. Заодно и меня разгрузим. А то каждый второй… мягко говоря далек от одаренности. И да, свяжись с тем приходом. Выясни — действительно ли этим двум выписывали письмо сопроводительное…

Миледи ушла.

А Алексей остался в своем кабинете. Вышагивать и думать.

Очень странное покушение.

Кому мог понадобиться Кирилл? Зачем?

Арина как-то сразу перевела на личное. Видимо эмоции. Но на самом деле причин масса. Все-таки Кирилл был важным человеком, двигавшим научно-технический прогресс в России.

Может из-за этого?

Ведь атака на Россию продолжалась в рамках гибридной войны. Вон, намедни, пришли новости о вторжение войск Бирмы в Аютию и мамлюков в Абиссинию.

Формально то, и там, и там — давно это назрело. Что не исключало французского или австрийского следа. Во всяком случае в ситуации с мамлюками там уши Парижа торчали настолько сильно, что их и искать не требовалось.

Но если это так… если это покушение часть большого плана, то получается под угрозой все более-менее толковые инженеры в России. И ученые. И вообще…

Почему нет?

Хороший план.

А главное — его технически невозможно парировать. К каждому охрану то не приставишь…

Федот устало и недовольно уставился на незваных гостей.

Скупщики.

По весне.

Эко диво!

Но вот — приехали. И судя по орленому фургону — государевы.

Подбежал соседский мальчишка. Позвал. Сказал староста кличет. Дескать дело какое-то будут обсуждать. А что тут обсуждать? Он то эту морду узнал. По осени же был и скупал урожай.

Ну ладно. Не морда.

У него при себе была ведомость за печатями с указанием цен. Да не простыми печатями. Целый иконостас. Староста тогда даже министерскую разглядел.

Чернильная, правда.

Но все равно — солидно.

И сказывал, будто за личной подписью царя такие ведомости утверждаются. Каждый год.

Не самые лучшие там цены. Но и не грабительские. Можно было бы и поторговаться, однако, тогда махнули рукой все. Ведь он платил звонкой монетой и забирал столько товара, сколько дадут. Даже не вполне добрый.

Подпорченное зерно даже забирал.

Куда и зачем — загадка. Но платил за него дешевле. Опять же — строго по ведомостям. И заключал со старостой подробный ряд. С кого сколько и чего взял да почем. Ну общую сводку. Да не просто так, а в трех экземплярах. Одну оставлял на руках у старосты. Вторую забирал с собой. Третью волостной представитель себе брал, чтобы к делам подшить.

И вроде все сделал хорошо, да все одно — тошно. Не любил Федот скупщиков. Не любил. Даже царевых.

— Чего он явился? — спросил Федот, подойдя к мужикам. — Весна ведь.

— Да пес его знает. — пожимали они плечами.

Народ потихоньку собирался.

Скупщик же государев со старостой тихонько в стороне беседовал. А с ним еще пара. У одного на груди звезда комиссара, то есть, представителя волостной администрации, который часто выступал свидетелем при сделках. И следил за их законностью, заверяя подписью. Да и вообще за порядком тут присматривал. Лицо новое. По осени другой был. Кем же являлся второй человек не ясно. Обычная опрятная одежда. Не дешевая. На новый манер. В стороне стояло еще несколько в одежде похуже. Одного Федот узнал — из помощников скупщика. Остальные были незнакомы.

Наконец, когда все взрослые мужчины села собрались, тот самый, второй незнакомец, выступил вперед и начал говорить.

Он оказался агитатором.

Несколько лет назад такие же ездили по селам и убеждали крестьян выбирать старост да колхозы создавать. Как только заговорил — сразу признали. Другой, новый на вид, но манера говорить была характерная.

— Снова будет нас как это…?

— Агитировать. — буркнул сосед.

— Да, агитировать. Можа по домам пойдем сразу?

— Да ты иди, иди, — усмехнулся Ермолай. — Мы без тебя все порешаем, коли тебе нет дела.

Федор вскинулся было, но промолчал.

И начал слушать.

Агитатор рассказывал о том, какие успехи достигнуты в колхозах и вновь пытался убедить — добром в них пойти. Причем говорил не абстрактно, а называл конкретное место, притом не так уж и далекое, и сказывал — когда и что им удалось вырастить и получить.

Его переспрашивали.

Часто.

Он терпеливо повторял и уточнял.

Крестьяне думали…

Стандартно типовые колхозы состояли из четырех сел с округой и станции с управлением. К каждому селу привязывалось 16 квадратных верст пашни[1]. Таким образом колхоз располагал 41 тысячей 280 гектарами под распашку, не считая иных угодий. Эта земля делилась на шестнадцать равных участков и использовалась в четырех независимых циклах норфолкского типа. Тут сажали картошку, там овес, здесь горох и так далее.

В наиболее удобном с точки зрения логистики месте ставилась станция. Там находился запас рабочих лошадей, повозок и всякого прицепного оборудования: плуги там, сохи, бороны, сеялки, веялки, жатки, косилки, молотилки и так далее. Здесь же находилось и правление с директором да агроном.

Последний и дирижировал сельскохозяйственным циклом. У него имелись все бумаги, все расчеты и он занимался планированием работ так, чтобы они не пересекались. Директор же этот план исполнял. Направлял лошадей, повозки и прицепное оборудование туда, куда надо в нужное время. Рабочие руки на местах подтягивались из ближайшего села. В отдельных случаях их могли собрать в единый кулак со всего колхоза.

Урожай делился на три части.

Треть уходила царю — в казну. Ведь именно он вкладывался в колхоз. Закупал лошадей, присылал сеялок-веялок с плугами и прочим. Ну и в случае необходимости обновлял. Да, пополам с колхозниками, но все равно — вклад и немалый.

Треть шла в общую казну колхоза, которой управлял директор.

Треть — работникам. Разделяясь сообразно вкладу и должности.

На первый взгляд немного выходило на человека, но прогрессивный метод хозяйствования и новые культуры даже с этой трети давали прибыток в семьи крестьян более солидный, чем раньше.

А еще у крестьян имелось личный участок небольшой, где те занимались садово-огородным хозяйством. Опять же, следуя советам агронома. Тот получал очень приличную оплату и, кроме своих основных обязанностей должен был вести прием населения и каждый месяц объезжать все четыре села, осматривая положение дел.

Это все в базе.

Дополнительно, в зависимости от ситуации, колхозы устраивали себе пруды для рыбоводства или фермы какие. Как правило ставили пруд. Запускали туда карпа. А при нем — гусиную ферму. Если с зерном все было ладно — индюшачью могли завести или куриную.

Когда ситуация позволяла, ставили козью ферму. Еще реже — коровью или еще какую. Но без паровой механизации обеспечить нужные объема корма было непросто без массирования ручного труда. А это делать не хотели, ибо в этом случае резко падала его эффективность. И уже треть, получаемая работниками, выходила не такой интересной. Поэтому, обычно, ограничивались связкой прудов и гусиных ферм. Как говорится — дешево и сердито. А главное, она обеспечивала крестьян приемлемым источником мяса и рыбы.

Также, по ситуации, старались в личных хозяйствах внедрить хотя бы по 2–3 козы, чтобы обеспечить детей молоком. Но опять же — по ситуации, которая везде была разной. В будущем Алексей планировал начать ставить на местах малые частные пасеки. Как этот вопрос вообще будет отработан. Он сам в этом вопросе не разбирался, а местные не сильно понимали, что царевич от них хочет…

Имелись и специальные колхозы. Но это направление, кроме конного, почти не было развито. Коневодство — да. Цвело и пахло, бурно развиваясь.

Но это — колхозы.

Большинство же крестьянских хозяйств не имели к ним никакого отношения. Вот их-то и хотели хоть как-то расшевелить.

Сначала утвердили ведомости государственной закупки. С твердыми ценами без перегибов. Ниже рынка. Но самую малость. Зато никуда ехать не нужно, и торговаться, и не факт, что ты сам продашь в рынок… Для многих крестьян это оказалось удобным и востребованным.

Теперь вот новая выдумка.

Фьючерсы.

Ясное дело, что их так не стали называть. Агитаторы оперировали термином заказной подряд. Суть его сводилась к тому, что по весне, до посевной, устанавливались цены государственной закупки на осень. На основании предыдущего года. И с крестьянами, ведущими частное хозяйство, заключали подряд, заказной. Согласно которому они обязывались продать столько-то такой-то продукции по оговоренной цене.

Само собой — не один на один, а через старосту, который выступал гарантом. В присутствии волостного комиссара. При них же указанному крестьянину выплачивалась контрактная сумма. Через что он уже по весне ее получал, получая определенные возможности.

Кроме того, агитатор поведал крестьянам о лизинге. Опять же его называли не так, но сути это не меняло. Теперь любой желающий мог заключить ряд с царем и получить какой-то инвентарь в лизинг на определенный срок. По сути — это аренда. Но по истечению срока оговоренной аренды, если обозначенный инвентарь оставался цел, то он переходил в собственность крестьянина.

Удобно?

Очень.

Потому как царь передавал им товары по достаточно скромным ценам. Накидывая к себестоимости и логистике всего пятнадцать процентов иных издержек.

В перспективе можно было бы сделать еще что-то. Но, покамест, Алексей хотел хоть как-то задействовать крестьян собственной страны в потреблении промышленной продукции. Пусть и с минимальной прибылью.

Главное — раскачать ситуацию.

Потому что чем лучше живет основная масса людей в стране, тем шире внутренний рынок. А значит и стабильнее экономика, которая пропорционально меньше зависит от внешнеторговых операций. Да и вообще, в России проживало около 12 миллионов человек. Во всяком случае столько удалось «пересчитать». Так-то наверняка больше, хотя и не понятно насколько.

Так вот — 12 миллионов. Из них больше 10 миллионов проживало в селе. Если половина женщины, а на каждого дееспособного человека приходилось по трое иждивенцев вроде детей и стариков, то выходило где-то 1 миллион 250 тысяч крестьян мужеского пола. Что примерно соответствовало количеству семей. И каждой из них требовался хотя бы один топор, коса, два-три ножа, чугунок и прочее, прочее, прочее.

Одна беда — денег у них не было.

В основном.

Поэтому эта схема с лизингом выглядела вполне себе решением.

А так-то да, очень хотелось и дальше наращивать колхозы. На всю страну к началу 1712 года их числилось чуть за двести пятьдесят[2]. Дело шло, но медленно.

По разным причинам.

Тут и недоверие крестьян, и острая нехватка агрономов, и так далее…

Тем более, что именно колхозы Алексей видел главными потребителями паровых тракторов в будущем. И прочей специализированной техники. Что должно было резко поднять эффективность труда, снизив издержки. То есть, к колхозным селам получится прирезать еще земли, не увеличивая рабочих рук. Через отселение соседей. Благо, что хороших земель пока хватало…

Федот слушал агитатора.

Хмурился.

Ему все, что тот говорил, не нравилось.

Почему? Бог весть. Просто не нравилось. Вероятно его смущал скупщик, который и должен был заключать договор заказного подряда. Не любил он их. Да и вообще — всякие новшества тоже. Жили же как-то без них отцы и деды…

Александр Данилович Меншиков лежал на постели и безучастно смотрел в потолок.

Апатия.

Страшная апатия.

Он выжил, но потерял все. Жену, детей, здоровье.

Кому он теперь был нужен? Одноногий и однорукий. И ладно это… все что он делал — рассыпалось. Ибо новых детей, в силу травм, он завести уже не мог. Во всяком случае так сказали врачи.

Он был разочаровался.

Во всем.

И клял небеса за то, что позволили ему выжить.

Ради чего ему жить дальше?

Для кого?

Для чего?

В дверь постучали.

Он никак не отреагировал.

Снова постучали.

И опять игнорирование.

На третий раз после стука в помещение вошел молодцеватый, лихого вида молодой лейб-кирасир. Что своей статью разозлил Александра Даниловича настолько, что был бы в его руке пистолет — пристрелил бы. Аж зубами заскрежетал.

— Чего тебе? — в раздражении буркнул он, не давая представиться.

— Алексей Петрович просил передать письмо и подарок.

— Подарок? Подарок⁈ — раздраженно фыркнул Меншиков.

— Да, но сначала письмо. — проигнорировал его настроение курьер.

— Читай.

— Я не в праве. Он велел вручить его вам лично. Чтобы вы прочитали его сами. Молча. Ничего никому не говоря. А после прочтения сожгли никому не показывая.

Меншиков сверкнул глазами.

Принял письмо.

Повертел его.

— Вскрыть можешь? Мне одной рукой не сподручно.

Лейб-кирасир выполнил просьбу и, протянув вскрытое письмо, отошел в сторону. Почти что к двери. Держа выдающийся кофр в руке.

Александр Данилович,

Дорогой друг!

Не буду говорить пустых слов. Мне не понять в полной мере твоей боли. Но ты для меня не чужой человек, а настоящий друг и соратник. Ударив по тебе, эти мерзавцы ударили по мне. По отцу. По всей России.

Видит Бог — я пытался склонить государя на то, чтобы отправить в ад Людовика и Иосифа. Ибо именно они стоят в конечном счете за покушением на тебя. Не могу сказать точно отдавали ли они приказ, но люди, что сделали это ужасное деяние, служили им и действовали в их интересах без всякого сомнения. Однако отец строго на строго запретил убивать упомянутых людей. Дескать, то будет попрание воли небес.

Может и так.

Идти против воли родителя я не стал.

Но у них есть люди, которые это сделали и вот их он карать не запретил. Посему я хотел бы надеется, что ты сможешь помочь мне в этом деле.

На Россию идет атака. Со всех сторон. Мы держим оборону в Охотске, Иркутске, Каролине и других местах. В Мекленбурге и Бремен-Фердене католические раскольники подняли восстание против нас. В Москве вскрыли очередные банды, что убивали рабочих. И это, судя по всему, не конец. Поэтому без тебя никак. Я просто разрываюсь. Почти не сплю. Но и спустить это дело не могу. Эти твари должны сдохнуть! Все до единого! И было бы справедливо, если бы именно ты занялся этим делом, возглавив моих людей. Я прислал тебе сотню лейб-кирасир и два десятка лейб-егерей. Пока.

Начни с Мекленбурга и Бремен-Фердена. А мы пока с попробуем найти поименно причастных в Париже и Вене. Уверен, что руководители восстания самым тесным образом связаны с теми, кто организовал это покушение. Ибо ты — душа этих мест. Убери тебя и все посыплется.

Никто не забыт, ничто не забыто.

И да — сожги письмо. Я не хочу, чтобы враги узнали наши планы. А вокруг тебя, я полагаю, хватает чужих ушей и глаз. Месть — это блюдо, которое следует подавать холодным. И быстро его не приготовить. Так что нам нужно соблюдать определенную осторожность и не кричать на каждом углу о наших намерениях.

С уважением,

Алексей

Меншиков нервно дернул подбородком.

Скосился на молодого парня у дверей.

— Ты кто?

— Андрей Безухов, — щелкнул он каблуками, — командир сотни лейб-кирасир. Прибыл в твое подчинение.

— Лейб-егеря тоже прибыли?

— Командир взвода ждет представления в приемной.

— Помоги мне…

С помощью Андрея Меншиков надел деревянный протез ноги. Накинул мундир, левая рука которого свободно болталась. Пару раз стукнул «деревяшкой» об пол, проверяя, как сел протез. И, кивнув на кофр, спросил:

— А там что?

— Подарок от Алексея Петровича. Но прежде вручения он просил уничтожить письмо.

Меншиков коротко кивнул.

На глазах лейб-кирасира сжег письмо со всем радением. Растерев на подносе пепел, дабы показать — ни осталось ни лоскутка…

Через десять минут Александр Данилович Меншиков вышел из своей комнаты к секретарю. Глянул на вскочившего лейб-егеря. И холодно усмехнулся, почесав щетину на щеке крюком на ручном протезе. Таким характерным. Словно из фильмов про пиратов. Меншиков этого не знал, но Алексей очень старался создать шикарный образ, который в Европе запомнят надолго… очень надолго…

— Брадобрея мне найди. — приказал он секретарю. — И быстро. И завтрак подавай. На три персоны.

— Так обед же… — растерялся секретарь.

— Тогда обед! А вы оба — за мной!

После чего, характерно постукивая, устремился вперед.

Апатия ушла.

Оставив после себя только злобу… холодную злобу… и предвкушение…

[1] Верста в СИ 2,54 км. 16 квадратных верст можно представить как квадрат 4×4 версты, что, примерно равно 10,16×10,16 км или 103,2 квадратных км (10320 га).

[2] Если быть точным — 253 типовых колхозов, у которых имелось 26109,6 квадратных километров пашни. Это примерно 2,6 млн. га, в то время как приблизительным сведениям во всем царстве распашка велась порядка 28–30 млн. га. То есть, порядка 8–10%. Для сравнения в 1914 году в Российской Империи было 97,5 млн. га пашни, а в 1927 году в СССР — 112,4 млн. га.