Третий шеар Итериана

Глава 37

— Знаешь, чего я хочу? — спросила Софи утром.

Они проснулись, но еще не вставали с постели. Голова девушки покоилась на его плече, и Тьену трудно было заглянуть ей в глаза, чтобы хотя бы предположить, о чем она думает.

— Не знаю.

— Чуда хочу.

— Ты мое чудо, — он поцеловал золотистую макушку.

— Так это твое, — проворчала она с наигранным недовольством. — А мое где?

— Я? — понадеялся Тьен.

— Ты не чудо, ты — чудовище!

Софи рассмеялась — всего лишь шутила, а он… Он зарычал, скинул ее на подушки и навис сверху, оскалившись, делая вид, что собирается вгрызться ей в шею. Хохот, крики, которые — он уж позаботился — не вырвутся за пределы их спальни. Детская возня. А в чем-то — совсем даже не детская… Но сейчас ему нравилось просто тормошить ее, щекотать до визга, слышать ее смех. Смотреть и видеть в ней нынешней ту, прежнюю, милую свою, светлую девочку, которая поначалу и улыбалась-то редко, и которую он никогда не позволил бы себе повалить вот так на кровать, чтобы зацеловать всю… как бы сильно этого ни хотелось…

— Сдаюсь, — выдохнула она, запыхавшись.

— И я, — свирепое чудовище покорно подставило голову, позволяя погладить себя по встрепанным волосам. — Так какое ты хочешь чудо?

— Волшебное. Это же ты у нас сказочник, вот и придумай.

Волшебное? Самое волшебное, что когда-либо случалось с ним, он баюкал сейчас на руках.

— Закрой глаза, — велел он.

Коснулся губами прикрытых подрагивающих век, провел пальцем по раскрасневшейся щечке…

— Теперь открывай.

Дар четырех — не игрушка. Но зачем он вообще нужен, зачем спасать миры, сражаться с пустотой и тьмой, если нельзя будет сотворить маленькое чудо для любимой своей девочки?

Софи распахнула глаза и замерла. Даже не дышала какое-то время, глядя прямо перед собой.

Комната осталась почти прежней. Ведущая в коридор дверь, платяной шкаф, туалетный столик, кровать, а на кровати — они. А вот внешняя стена исчезла. Прямо из спальни теперь открывался новый вид, непривычный, необычный и, как надеялся Тьен, волшебный.

— Идем? — он подал руку своей шеари.

— Идем! — поддержала она с восторгом.

Спрыгнула с кровати на пол и закружилась, рассматривая сменившее ночную сорочку длинное платье из воздушной, нежно-голубой ткани. Схватилась за предложенную руку, и сама потащила мужчину вниз по широкой лестнице, начинавшейся там, где заканчивался блестящий лаком паркетный пол.

Лестница вела в сказочный мир, в котором смешалось все самое красивое, что Тьену доводилось когда-либо видеть. Яркие цветы. Деревья с узорчатыми серебряными листьями, подпирающие кронами небо цвета лазури. В небе порхали дивные птицы, чьи голоса разливались в теплом чистом воздухе, наполняя его музыкой.

— Оно настоящее, — шептала завороженно Софи.

Трогала янтарные стволы сребролистных великанов. Гладила ковром стелившуюся шелковую траву. Нюхала цветы, и золотая пыльца оседала на кончике ее носа.

— Настоящее…

К сожалению или к счастью — нет. Но больше, чем иллюзия.

Воспоминания.

Его воспоминания.

Их, таких ярких и светлых, немного скопилось за проведенные вдали от родного мира годы, но если собрать все вместе, получишь волшебную страну.

Цветные горы у горизонта. Это не магия. Сформированные за тысячелетия из затвердевших пород самых разных фактур и цветов. Терракотовые, желтые, лимонные, багровые, малахитовые, бирюзовые — слой за слоем собирала их природа… Цветные горы — больше ничего хорошего о том мире Тьен не помнил…

Водопады. Даже издали слышится их грозный рокот, а брызги рождают в воздухе мириады радуг.

За лесом, со стороны похожим на волнующееся изумрудное море, виднеются башни прекрасного замка: белый камень, высокие стрельчатые окна, зубчатые стены и пестрые флаги над ними. В таком обретаются сказочные принцессы, ждущие своих рыцарей… Кто там жил на самом деле, он так и не узнал, времени не было…

— Смотри, — шеар привлек к себе жену и указал на небо.

Там, в клочья разрывая мощными крыльями облака, парил золотой дракон. Неописуемое зрелище, в первый раз Тьену казалось, что сердце разорвется от восторга. Тогда он позавидовал Холгеру, выбравшему для себя этот образ…

Воспоминания изменились, золотые крылья потемнели…

Тьен отвел взгляд от дракона, переключая внимание Софи на поднявшегося в небеса феникса. Короткий полет — так прекрасны они лишь за миг до смерти. А возрожденные похожи на большеротых галчат, только искрят немного…

— Пойдем дальше?

Персиковый сад. Аромат зрелых плодов, оттягивающих ветки…

Почему вспомнилось?

Он сорвал большой персик, оттер от пуха и подал своей шеари.

— Как вкусно! — она зажмурилась от удовольствия.

В этой волшебной стране невозможно ни наесться, ни напиться, но вкус… Вкус он помнил. Сочная сладость, тающая во рту…

А вода в бьющем из-под земли ключе еще вкуснее… Особенно, когда третий день изнемогаешь от жажды, вынужденный экономить каждую каплю…

Бабочки. Огромные, каждое крыло величиной с ладонь. Одна из них села на голову Софи — большой разноцветный бант. И тут же вспорхнула, устремляясь к крупному яркому цветку, источающему немного приторный, но все равно приятный аромат.

А если подняться на холм, с вершины можно увидеть лазоревое море и корабли под белоснежными крыльями парусов…

— Тьен, это…

— Чудо? — улыбнулся он, как бы спрашивая, выполнен ли заказ.

— Мечта!

— Ты мечтала о таком?

— Нет, я… — Софи погрустнела. — Я, наверное, вообще ни о чем не мечтала. Но если бы мечтала…

— Об этом?

— Возможно. Хотя бы просто увидеть что-то подобное…

— Да, — согласился он. — Увидеть стоит.

— А ты? Мечтал?

— Да. Но о другом. Хочешь, покажу?

— Глаза закрыть?

— Закрой.

Он прижал ее к груди, вдохнул с наслаждением запах золотящихся на солнце волос.

— Открывай.

Они стояли, обнявшись, на крыльце своего дома…

Чудеса в умеренных дозах оказались полезны обоим.

Софи повеселела. Порхала по дому, мурча себе под нос какую-то песенку. Улыбалась.

И ей улыбались в ответ. Люк. Клер, еще не совсем оправившаяся от давешнего происшествия. Генрих.

Софи стала… Нет, она всегда была — сердцем дома, сердцем семьи, солнцем, к которому притягиваются малые планеты — но сегодня это было как никогда очевидно.

Возилась ли она на кухне или гуляла по саду, размечая места для разбивки новых клумб, или даже, читала на террасе, никогда не оставалась одна. Каждому хотелось побыть с нею хотя бы недолго, помочь, поговорить, поделиться маленькими секретами, просто посидеть рядом.

А Тьен… Тьен не слышал в этот день дурных голосов.

Но за днем пришел вечер, и точно так же, как сумерки прокрались в дом, в сердце вползла тревога.

Можно закрыться от предчувствия, сделать вид, что не слышишь сигналов грядущей беды, но от самой беды не спасешься, не зная, в чем и от кого ее ждать.

И еще одну ночь он не сомкнул глаз, охраняя свое сокровище.

От кого?

От того, кто прятался в ночи и шептал, задыхаясь от злости: «Убийца не имеет права на счастье»…

Утром снова отпустило.

Словно каждый день начинался надеждой на новую жизнь, а заканчивался возвращением к прежней…

Дом просыпался. Просыпались жившие в нем люди.

Сначала Генрих. Тьен слышал, как он прошел по коридору, потом вернулся в свою комнату ненадолго, а затем вышел снова.

Потом Клер. Ее пробуждение ознаменовалось хлопаньем шкафов и короткими перебежками по всему дому. Должно быть, искала что-то. Нашла и помчалась довольная на кухню. Приготовит завтрак, разбудит Люка…

Дети собирались со старой дворовой компанией на речку.

Обняв Софи, любуясь безмятежной улыбкой на ее сонном лице, Тьен прислушивался к их сборам. Вставать не хотелось. Не сейчас, пока они там суетятся и расспрашивают Генриха, оказавшегося экспертом в рыбной ловле, какой лучше брать прикорм… Вспомнилось, как Ланс полюбил одно время рыбачить. На прикорм он брал, кажется, макуху подсолнечника… Да, точно, макуху. И сам тоже грыз спрессованный в камень, пахнущий сладким маслом жмых.

А еще Ланс в приметы верил и говорил, что покойники не к добру вспоминаются…

Дурное предчувствие сегодня решило не дожидаться вечера.

— Который час? — пробормотала Софи спросонья.

— Рано еще. Спи.

Казалось, как только они выберутся из постели, как только выйдут из комнаты, случится что-то ужасное…

— Знаешь, чего я хочу?

— Снова чудо? — пришлось постараться, чтобы улыбка получилась искренней и беззаботной.

— Ага, чудо. Лохматое такое с длинными ушами… Давай собаку заведем?

— С длинными ушами? Может, тогда кролика?

— Не-е-е, собаку. Давно хотела, но в квартире держать… А тут у нас двор. Давай, а?

Сколько же у нее накопилось подобных желаний? Детских, не исполнившихся в срок желаний, в которых она отказывала себе всю жизнь…

— Прямо сейчас? — спросил он, готовый по первому знаку выдернуть из любого уголка мира забавного вислоухого щенка. Может, и не породистого… Наверняка не породистого, брошенного всеми, прозябающего сейчас где-то в подворотне, но милого и ласкового. Чтобы всем было хорошо, и Софи, и тому щенку…

— Нет, — она потянулась. — Сначала позавтракаем.

Пришлось вставать, одеваться, чистить зубы. Побриться не мешало бы, но это означало задержаться в ванной лишние пятнадцать минут и на это время оставить без присмотра Софи…

— Что у нас на завтрак? — нарочито-бодро спросил он, вернувшись к жене.

— Что пожелаешь.

— Даже так?

— Ну да, — улыбнулась Софи задорно. — Ты же волшебник. Что захочешь, то и наколдуешь.

После Итериана, теней-ильясу и его откровений, она стала избегать слова «шеар». Будто перестань она называть его так, что-то изменится.

— Я буду рад, если ты сама мне что-нибудь наколдуешь. Яичницу, например.

Но колдовать никому из них не пришлось.

Генрих уже сварил кофе и приготовил тосты на всех. Поджидал их за накрытым столом.

— Присаживайтесь, я тут похозяйничал вот…

— Давайте я налью, — Софи хотела взять у него кофейник, но Генрих не позволил.

— Я сам, милая, — сказал он ласково, и поглядел на нее при этом с такой нежностью и грустью… Как будто прощался…

Тьен непроизвольно прижал руку к груди, чувствуя, как забилось быстрее и тревожнее сердце.

— Пап, что с тобой?

— Со мной? — Генрих разливал кофе по чашкам, и руки его заметно дрожали. — Со мной все в порядке… Вот, это твой. — Он пододвинул к Тьену чашку. — А это твой, Софи. Добавить сливок? Кофе немного пережжен, да и тосты у меня, честно сказать, подгорели…

— Папа, я же вижу.

— Да-да, — Лэйд присел за стол, сцепил пальцы в замок. — Я хотел поговорить. Сейчас. Я скажу, да. Сейчас…

Он дождался, пока они с Софи надгрызут тосты, отопьют немного кофе, и опять встал.

— Вот, что я хотел сказать…

Порылся в кармане и положил на стол перед Тьеном маленький камушек.

Тот самый.

Сердце, только что отбивавшее по ребрам бешеный ритм, остановилось.

— Вот, что я собственно… — повторил Генрих и вдруг перестал сутулиться, распрямился и поглядел на шеара… Нет, не с ненавистью. Ненависть — это что-то мелкое и несущественное рядом с чувствами, что видел Тьен в глазах человека, которого привык считать отцом.

— Ты ничего не забывал, — понял он. — Просто обманывал меня.

— Я? Тебя? — Лэйд побагровел от возмущения. — Это ты лгал мне каждую секунду. Ты!

— Поговорим без свидетелей?

Тьен не знал, что делать, не был готов к подобному, но хотел оградить Софи от неприятных сцен.

— Не о чем говорить, — отказался Генрих. — Уже не о чем.

— Чего же ты хочешь?

— Убить тебя, — улыбнулся человек.

Улыбка у него была до того спокойная, что Тьену стало еще больше не по себе.

— Ты… — начал он и осекся, увидев, как изменилось лицо Лэйда. Вытянулось плаксиво, всего на миг, а после снова сделалось прежним.

— Я уже тебя убил, — проговорил Генрих. — Уже. Ты сам меня научил, как убить шеара. Помнишь? Ты сказал, что надо бить в сердце…

Смысл этих слов дошел до Тьена едва ли не раньше, чем Лэйд закончил говорить. Но все-таки поздно.

Софи. Она просто смотрела на него. Все это время смотрела, но вдруг взгляд ее застыл в одной точке, и девушка, не издав ни звука, стала медленно валиться набок…

Так медленно, что Тьен успел перемахнуть через стол и подхватить ее до того, как она упала бы на пол… Но то, что он держал в руках, уже не было его девочкой. Оно было никем и ничем — пустой оболочкой, хранившей любимые черты…

— Софи! — он с силой затряс неподвижное тело, не желая верить чувствам, вопившим, что ее больше нет. Прижимал к груди, целовал еще теплые губы… — Софи, пожалуйста…

Словно она могла услышать и вернуться…

— Я… не хотел так, — донесся издалека слезливый голос Генриха. — Она мне нравилась, очень нравилась. Но мне нужно было твое сердце, а ты отдал его ей…

Тьен не понимал, о чем он говорит.

В одно мгновение все потеряло смысл. Абсолютно все.

Софи больше нет.

Нет.

Нет.

Нет.

Он не чувствовал ее. Ни тепла. Ни света.

И себя не чувствовал. Как будто связывающая его с жизнью и реальностью нить оборвалась, и он опять оказался в пустоте…

Ее больше нет.

Разум твердил об этом…

Но он не слышал теперь голоса разума и продолжал звать.

Шептал ее имя… Или кричал до хрипоты…

Гладил волосы и лицо.

Целовал, и тогда на ее щеках и губах оставались соленые капли, катившиеся из его глаз.

Умолял ее вернуться.

Обещал ей любое чудо. Миллионы чудес…

А самому ему хватило бы всего одного.

Но подобные чудеса не под силу даже шеарам.

На такое способен только…

— Огонь, — прошептал он, глядя в ее остекленевшие глаза.

Но не здесь.

Не на кухонном полу.

Не в присутствии человека, враз ставшего для него… Врагом? Нет, просто никем…

Он и прошел мимо него, словно сквозь ничто, унося подальше от покрасневших безумных глаз то, что осталось от его сокровища.

Заперся в спальне. Уложил бездыханное тело на постель, разгладил бережно складки платья, убрал с лица волосы.

Разжег на ладони пламя.

— Пожалуйста…

Когда-то Огонь сказал, что не сможет приходить к нему после того, как он вберет в себя силу всех четырех стихий. Но это неправда. В недавних видениях, вырванных из чужой памяти, Тьен видел, как Огонь говорил с Холгером. Значит, ничего не мешает первозданным стихиям общаться с шеарами…

— Пожалуйста, отзовись…

Огонь молчал.

— Отзовись! Я знаю, что ты слышишь! Ты вездесущ, ты все слышишь и все видишь! Видишь, что тут…

Трепыхающийся в руке шеара огонек оставался безучастен к мольбам.

— Прошу… Чего тебе стоит? Ты меня вернул, а она… Она просто человек. Это же несложно — вернуть человека!

В ответ — равнодушное тепло на ладони.

Ему не отогреться этим теплом…

— Верни. Мне. Ее. Верни. Я сделаю, что угодно, только верни…

Что он мог предложить всесильной стихии?

Свою жизнь?

Зачем она Огню?

Он мог взять ее давным-давно, безо всяких условий.

И Софи была бы сейчас жива…

— Если ты не сделаешь этого, я уничтожу Итериан.!

У отчаяния нет предела, у горя — разума, и там, где не помогают уговоры, в ход идут угрозы.

— Утоплю во тьме. Итериан, а с ним и все древо миров. Без Софи мне терять нечего… Верни ее, а иначе я сделаю это!

Не сделает. Никогда.

Не обрушит бессильный гнев на невиновных. Не превратит свое горе в чужую погибель.

Итериан. Другие миры. И этот — мир, в котором навсегда останется частичка света его милой девочки, в котором живут дорогие ей люди… и ему, наверное, дорогие, только сейчас он забыл об этом… Нет, он не принесет смерть во все эти миры…

Выкрикивал злые обещания, но понимал, что скорее убьет себя, но не допустит падения в подобное безумие…

И Огонь понимал это.

Невесомое пламя в руке шеара дернулось, как от порыва ветра, и потухло, унося с собой последнюю надежду…

Ничего не осталось.

Лишь неподвижное тело на кровати.

Тьен лег рядом.

Перебирал прядь за прядью мягкие волосы. Целовал застывшее лицо. Сжимал в ладонях тоненькие пальчики, еще не окоченевшие, но уже совсем холодные…

И говорил.

Сам не знал зачем, если его не услышат и уже не ответят, но говорил. Рассказывал обо всем, о чем не успел рассказать, когда в этом еще был смысл.

Иногда словно видел сам себя со стороны и понимал, насколько глупо и бесполезно все это, но остановиться не мог…

Он утратил счет минутам, а, может быть, и часам.

Время остановилось. Или он сам остановил его, даже не заметив, как.

Из всех мыслей только одна была хоть в какой-то степени разумна — мысль о том, что и это безжизненное тело, эту куклу, похожую на его Софи, скоро тоже придется отдать, и тогда он полностью лишится всего…

Нет. Не всего…

— Прости, — прошептал он, щекой прижавшись к ее холодной ладони. — Я забыл, прости. Но я вспомнил.

Люк и Клер скоро вернутся, и нужно будет… Что-то нужно будет.

А пока…

Собравшись с силами, он приказал себе подняться с кровати и выйти из спальни.

Генриха нашел в его комнате.

Тот сидел на стуле перед завешенным простыней портретом. Бросил равнодушный взгляд на остановившегося в дверях шеара:

— Пришел убить меня?

— А это поможет? — спросил Тьен хрипло. — Вернет Софи?

Лэйд не ответил. Сжал губы и уставился прямо перед собой на белеющий на стене прямоугольник.

Зачем он закрыл портрет?

Стыдился, обдумывая жестокую месть, смотреть в ясные очи своей сильфиды?

Вряд ли. Он же полагал это справедливой карой…

Чтобы узнать ответ, пришлось сорвать с картины ткань.

Нарисованный мальчик, сидевший на коленях у матери, больше не улыбался: лицо его было изрезано в клочья.

Наверное, Генрих сделал это сразу же после Итериана: сорвал зло на картине. Нужно было хоть как-то, он же сдерживался изо всех сил, и во дворце, и несколько дней после…

Злая ирония судьбы: камень-оберег, который Тьен сам же и сделал для Лэйда, уберег человека от магии огня. А Тьен даже не подумал проверить, действительно ли тот забыл все. Провел его в столичный особняк, чтобы Генрих смог вместе с вещами забрать оттуда яд…

Яд сорока змей смешанный с соком аконита.

Получается, он никогда не доверял ему до конца. Тьен был уверен, что флакон, который отдал ему когда-то Лэйд, единственный, а тот припрятал еще. На черный день, как говорят люди… Черный день…

— Ты убил мою Аллей, — не дождавшись обвинений, Генрих начал обвинять сам. — Отнял у меня все, что я имел. Даже больше… Она хотела остаться со мной. Все эти годы я думал, что она вернулась бы к Холгеру при первой возможности, а она хотела остаться со мной!

Человек вскочил со стула, размахивал руками, брызгал слюной…

Даже после всего горько было видеть его таким. И горько было осознавать, что того Генриха, которого он знал, вернее, думал, что знает, не существовало. Он умер во время пожара вместе со своей сильфидой. Не стоило Холгеру вытаскивать его из могилы…

— Убийца! Ты убил собственную мать, и лицемерно продолжал называть меня отцом. Отцом! Меня! Тогда как мой настоящий сын умер не родившись! Ты убил и его тоже!

— Ее, — тихо поправил шеар. — Мама ждала девочку.

Лэйд продолжал сыпать обвинениями и не слышал его. А если бы и услышал, вряд ли понял бы все отчаяние, что скрывалось за этими словами.

Но все же Тьен был виноват перед ним.

Девяти лет не хватило, чтобы разглядеть под маской неизменной доброжелательности день за днем убивавший душу Генриха недуг. Ни на миг не пришло в голову, что ненормально столько времени жить памятью и болью, неослабевающей жаждой возмездия. Может быть, удалось бы исцелить его, и тогда, узнав всю правду, он, пусть и не простил бы, но не стал бы мстить. Или не стал бы мстить так…

Сам Тьен о мести не думал.

У него не было к Лэйду ни ненависти, ни даже злости. Сочувствия теперь, впрочем, тоже.

Ничего.

Человек на изуродованной картине — его отец. Человек в комнате просто похож на него.

Безумец, свихнувшийся то ли от горя, то ли от жалости к самому себе.

Но безумец опасный. Он убил однажды и убедился, что это не страшно…

Конечно же, яд нужно было проверить. Клер говорила, что они купили пирожки. Добрый дедушка Генрих дал бродяге денег и свой пирожок. Планировал заранее? Просто носил яд с собой, а идея испытать его пришла спонтанно?

Кому сейчас это интересно?

Тьен дождался, когда Генрих устанет впустую сотрясать воздух, и подошел.

— Убьешь меня? — насторожился при его приближении человек.

В первый раз он задал этот вопрос с таким безразличием, что можно было подумать, будто осуществив долгожданную месть, он утратил интерес к жизни, но теперь было видно, что смерть его все же пугает.

— Смерть — это не наказание, а освобождение, — повторил Тьен его же слова. — И я не думаю, что Софи хотела бы этого…

— Она была чудесная, — жалобно прошептал Генрих. Словно не сам добавил в ее чашку яд. — Ты ее не заслуживал.

— Знаю, — кивнул шеар.

Он положил руку на плечо Лэйда и крепко сжал, удерживая человека от падения. Переход из мира в мир у людей обычно сопровождается сильной слабостью.

— Где мы? — дребезжащим от страха голосом спросил Генрих.

— Там, где нужно.

В этом мире была уже осень. Ранняя осень и ранний вечер.

Воздух пах выжженной солнцем травой и покоем.

Они стояли на покатом склоне горы, вершина которой пряталась в облаках, посреди широкой хорошо утоптанной тропы.

— Внизу деревня, — махнув рукой, сказал Тьен. — Но я на твоем месте пошел бы вверх. Там что-то вроде монастыря при храме Земли. Его обитатели принимают к себе всех желающих.

Благословенное место. Туда идут все, ищущие покоя и утешения, а под храмом проходит энергетическая жила. Третий шеар и его свита несколько дней восстанавливали там силы после очередной, никто не вспомнит, какой по счету, войны…

— Решил сплавить меня в монастырь? — расхохотался Генрих. — На покаяние?

— Да иди ты куда хочешь, — тяжело вздохнул шеар.

Гора посреди острова, остров посреди океана, отрезанный от остальной цивилизации, пока не слишком продвинувшейся в судостроении…

Тут можно неплохо устроиться: местные жители рады чужакам, которых почитают посланцами богов, так как без вмешательства высших сил попасть на остров невозможно.

Тут можно найти покой в стенах монастыря.

Тут можно тихо и незаметно умереть. Флакончик с ядом у Генриха в кармане. Пусть сам решает… Хотя нет. Вдруг надумает отыграться на ком-то из аборигенов?

Опасная емкость перекочевала в кулак к шеару. Да, пусть Генрих сам решает свою судьбу, но не чужую…

— Сомневаюсь, что когда-то ты поймешь, что натворил, — сказал ему на прощанье Тьен. — Но я могу дать тебе почувствовать, хотя бы ненадолго.

Лэйд попытался отступить в сторону, но он ему не позволил. Сжал ладонями вспотевшие виски человека.

— Я жил с этим чувством много лет. Носил его в себе так долго, что почти перестал замечать, но не забыл. Это — то, к чему ты так стремился. Удовлетворение, полученное от свершившейся мести. Ты ведь так и не испытал его? Так я поделюсь…

Кварталы Ли-Рей. Мастерская художника. Три имени, навсегда врезавшиеся в память.

Тогда он насытился местью сполна.

Генриху отдал лишь немного, но лицо археолога искривилось от горечи. Это ведь только говорят, что месть сладка…

— Вверху монастырь, внизу деревня, — напомнил Тьен, не глядя в наполнившиеся слезами глаза. — Успеешь дотемна.

Судьба этого человека его больше не интересовала.