Третий шеар Итериана

Глава 40

…Вдох…

Глаза открывает и закрывает тут же. Свет…

…неяркий, но после темноты…

…больно…

…дышать…

Воздух снова… он всегда так с ним…

…не может простить… за что?

Не помнит… ничего…

…вдох и… выдох-х-х-х…

Воздух с сипением вырывается из легких…

— Этьен! Этьен, слышишь меня?

Слышит.

Ответить пытается, но язык едва ворочается… во рту пересохло…

— Сейчас, погоди.

Губ касается влажная ткань. Несколько капель стекает в рот…

Хорошо…

…лицо обтирает, трогает лоб… Эйнар?

— Дыши.

Воздух — чистый, холодный… другой…

…другому шеару послушный…

…и голова кружится — так его много…

— Дыши.

Не Эйнар — Холгер…

Откуда здесь Холгер?

Снова пытается открыть глаза… еле-еле, две узкие щелки…

Не видит никого, только размытую тень. Хочет спросить…

— Не нужно. Тебе надо отдыхать. Все уже хорошо, но тебе надо…

…и темнота опять…

Когда в следующий раз он приходит в себя, у постели сидит уже Эйнар.

Почему — у постели?

Как он здесь оказался?

Почему так болит рука, и тянется от сгиба локтя к флакону с желтоватой жидкостью гибкая прозрачная трубка?

Столько вопросов.

Но один — главный…

— С-сколько?

И боится услышать ответ. Брат ни капельки не изменился, даже волосы не отросли… Или он стрижется всегда одинаково, или… не получилось ничего?

— Семь лет, три месяца и двенадцать дней.

Тонкая сухая кожица на губах натягивается от улыбки и лопается. Он слизывает соленые капельки и улыбается опять. Получилось.

— Ты был в коме.

— Да…

— Нет, — Эйнар вздыхает. — В настоящей коме. Шесть с половиной лет в капсуле, а потом еще почти год. Расчеты… мои расчеты неправильные. Преобразование энергии при прохождении по временной дуге — полная чушь. Сначала все было нормально, но когда ты снова слился с реальностью, твой мир… Он как будто высосал из тебя силу, которую недополучал годами. В один момент.

Значит, не получилось…

Холгер приходит позже. С Эсеей.

«Ключи» по-прежнему есть только у нее и у Эйнара, но оказалось, что они способны приводить гостей. Тьен не рассматривал такой возможности…

А Эсея изменилась.

Волосы длинные, почти до пояса, посветлели еще больше. И повзрослела как будто: уже не кажется несмышленой девчонкой. Даже жаль…

И Холгер теперь, нет, не постарел — стихийники не стареют. Но другой какой-то. Уставший еще больше. Хмурится — и складки между бровями глубже…

Но Тьену улыбается. Едва-едва, только уголки губ вздрагивают.

— Как ты?

— Нормально.

— Лучше, чем было, — констатирует правитель. — О чем вы только думали?

Сейчас он спокоен, лишь легкий упрек сквозит в голосе, но Тьен легко представляет, каким он был, когда узнал. Эйнару досталось за двоих…

— Мы все рассчитали, — Тьен вступается запоздало за младшего. — В теории.

— Теоретики, — бросает Холгер сердито.

И Эйнару делает знак, чтобы вышел. Думает, Тьен не заметит…

— У вас и в теории пробелы, между прочим. А вы с ходу за практику взялись! Ладно он, — смотрит на закрывшуюся за наследником дверь. — Доброхот-экспериментатор! А тебе что, терять нечего?

— А что? — привычка всегда и во всем спорить с правителем дает о себе знать. — Я все равно…

— Умрешь? — Холгер не миндальничает, говорит, как есть. — Умереть тоже можно по-разному. Ты не думал, что если бы не перенес мгновенного оттока силы, твоя смерть была бы напрасной?

Софи.

Если бы он погиб, Софи никогда не вернулась бы…

Тьен жмурится, но тщетно: глаза все одно слезятся. Он не станет врать, что от света. Да и тот теперь не такой уж яркий: в мир-призрак приходит вечер…

Много их будет еще таких вечеров. Бесконечно много.

— Предвечных не обыграть в игре, которую они сами придумали, — говорит Холгер. — Если четверо позволяют тебе что-то, что не укладывается в общую схему, стоит задуматься, зачем они это делают. Тебе позволили призвать ильясу в Итериане. Позволили осуществить безумную затею, едва тебя не убившую… И что?

Ничего.

Четверо управляют Великим древом. Стихийники, люди и прочие народы — лишь игрушки. Шеары — слуги. Слугу, забывшего свое место, нужно наказать, чтобы впредь неповадно было…

— Я лишь хотел…

Один день. Годы — это мечта. А один день… Неужели им даже дня жаль для него?

Да, он — ошибка. Но ведь их ошибка, их и ничья больше. Это предвечные проводят эксперименты, путают судьбы и ломают жизни…

— Отдохни, — Холгер касается его руки. — Еще поговорим. Будет время.

О, да. Времени теперь будет — хоть отбавляй!

Только не отбавит же никто…

Он спит.

Просыпается и ест… То ли суп, то ли жидкую кашу — что-то, что Эсея подает в глубокой тарелке.

— Как вы тут? — шепчет он, перехватив ее руку.

Сильфида мнется, не зная, что ответить.

Больше семи лет прошло, немало могло уже случиться. Расспросит потом. Ее, Эйнара, Лили…

Лили он еще не видел. И Фера.

Уже забыли о нем?

— Все приходят, — угадывает его мысли Эсея. — Все.

Улыбается загадочно, но сил уже нет разгадать ее улыбку.

Спать…

Проснувшись опять ест.

Но это потом.

А сначала, открывает глаза, осматривается и улыбается увиденному: Эйнар сидит в кресле у окна, а на коленях у него Эсея, шепчутся о чем-то. Вот так пошутишь, бывало…

Тьен ворочается, чтобы заметили, что он уже не спит. Откашливается — в горле, и правда, першит… А затем его уже кормят.

Хочется встать, пройтись по дому, заглянуть к детям. Написать Софи. Извиниться за долгое молчание и за то, какой он дурак…

Но покуда сил хватает лишь на то, чтобы подтянуть повыше подушки и сесть.

От помощи Эйнара он отказывается. Не из гордости — нужно учиться справляться самому.

Он справляется.

Одеяло натягивает на плечи. Шевелит пальцами ног.

— Как себя чувствуешь?

Эсея наклоняется к нему, и непривычно-длинные волосы сильфиды падают вперед. Коснуться бы рукой, но тогда она увидит, как дрожат у него пальцы.

— Неплохо.

Его собственные волосы тоже отросли. После, когда сможет встать, снова сбреет…

— А ты…

Хочется разузнать у нее обо всем. Об Эйнаре. Раньше она рассказала бы, наверное.

Но то раньше.

Семь лет прошло — приходится постоянно напоминать себе об этом.

— Что? — спрашивает Эсея, не дождавшись продолжения.

— Ничего, — качает он головой, и от этого движения комната начинает медленно кружиться перед глазами.

— Тут кое-кто хочет с тобой увидеться, — шепчет сильфида заговорщически.

И улыбается с хитринкой.

— Он пришел ко мне, когда ты был уже в капсуле. Не успел всего на несколько дней. Хотел повидаться с тобой, но я сказала, как и договаривались, что мир закрыт. А когда Эйнар понял, что с тобой что-то не так… По его расчетам ты должен был уже проснуться, но все не просыпался. Мы так испугались… Эйнар рассказал отцу, думал, тот поможет… А потом кто-то должен был находиться с тобой постоянно. Мы все приходили, сменяли друг друга, но лучше бы, чтобы кто-то, кто понимает в этом. Целитель… Ты же не рассердишься?

Целитель.

Входит неспешно в комнату. Останавливается в нескольких шагах от кровати.

Глядя на него, думается, что Эсея и не изменилась совсем. Хотя выглядит он почти так же, как и раньше. Лицо мальчишеское, длинные черные волосы собраны на затылке и повязаны синей лентой с золочеными краями — значит, прошел уже посвящение… А взгляд другой. Незнакомый. Но не чужой…

— Здравствуй, командир.

— Здравствуй, Кеони. Рад… кх… — снова першит в горле. — Просто рад.

Столько всего. Поговорить, расспросить, объяснить…

А глаза опять закрываются сами собой.

Есть время?

Есть.

Может, не так это и плохо…

Они приходят, уходят, меняются у его постели.

Подносят питье и еду.

Эйнар. Эсея. Кеони. Холгер. Арсэлис. Фер. Йонела…

Йонела глядит с укором и жалостью. Так и чудится, что прошамкает сейчас, как взаправдашняя бабуля: «До чего ж ты себя довел, милок!». Но она, конечно же, ничего подобного не говорит. Лишь подсовывает под руку сверток с пирожками…

— Только попробуй еще раз устроить нечто подобное, — шипит на него Лили. — Остолоп! Мальчишка! Мальчишки… Оба!

— Ох, она мне тогда… — жалуется Эйнар, когда альва уходит. — Отец так не разорялся.

— Представляю, — кивает Тьен.

Самому тоже хочется отчихвостить братца.

Не за идеи его экспериментаторские, за другое. Спросил у него про Эсею, а этот — и впрямь мальчишка — только плечами пожал. Неопределенно у них все, видите ли, и говорить рано…

А может, и рано. Что для них, стихийников, прошедшие годы? Но Тьен все равно обещает младшенькому уши надрать, если обидит его воздух.

— Обидишь ее, — бурчит тот.

Но уши руками закрывает на всякий случай.

На третий день получилось встать.

Доковылял до детских спален. У Люка посидел немного. Потом у Клер.

Дошел до кабинета…

— Тебе что-нибудь нужно, пока я тут? — заглянул к нему брат.

— Да. Лента… Ленту чернильную для машинки еще до капсулы хотел заменить. Где-то в шкафах должны быть, я с запасом брал…

— Последняя, — Эйнар тряхнул найденной на полках коробкой. — Держи, я еще раздобуду. Тебе много надо?

— Много.

Чтобы на двадцать семь лет хватило…

«Здравствуй, Софи.

Пишу, чтобы рассказать, что вышло из нашей с Эйнаром задумки…»

Подбирает слова, но, не придумав ничего, печатает как есть:

«…А вышло, мелкая, что муж у тебя — дурак. Причем дурак самонадеянный и безответственный.

Но я усвоил урок и подобной глупости больше не повторю. Пусть все идет своим чередом, а я подожду. Теперь это не так сложно, как поначалу. И я не один.

Нет, друзья и родственники уже не сидят при мне неотлучно. И то, что эти годы вынуждены были бросать дела и менять планы из-за меня — тоже следствие моего эгоизма и безответственности. У меня нет права ничего от них требовать, я не желаю стать обузой. А в моем мире тишины и остановившегося времени, должно быть, не слишком приятно находиться тем, чей удел — жизнь.

Главное, я знаю, что они у меня есть. Обидно только, что понял это лишь сейчас…»

Но ведь понял же.

А жалеть о чем-либо бесполезно. Все, что он может — постараться оставить у них добрую память о себе. И не оставить горьких сожалений.

С последним сложнее, ведь привязываясь сам, он привязывает и их к себе…

«…Кеони пришел. Помнишь, как я переживал из-за него? Сейчас одним поводом для волнений меньше. Ему понадобилось время, чтобы принять мою правду и мою сущность, а еще, думаю, до него дошли слухи о том, что произошло, но все же надеюсь, что решение его проистекает не из сочувствия. Он повзрослел за минувшие годы, прошел обучение в одной из лучших целительских школ Итериана и теперь посвященный целитель. Серьезный такой. И на жизнь глядит не наивными глазенками ребенка, а с толикой здорового скептицизма и, я бы даже сказал, цинизма. В разумных пределах это совсем неплохо, поверь. А Кеони весьма разумен. Но когда вспоминали недавно старые времена, он усмехнулся вдруг и заявил, что все равно считает меня спасителем Итериана. Но эту историю я не успел тебе рассказать, так что шутки ты не оценишь.

Напишу о другом. Это ты оценишь точно!

Помнишь, когда Эйнар решил познакомиться с тобой без моего ведома, а Эсея пыталась ему помешать, он назвал ее своей женой? До сих пор понятия не имею, зачем он это сказал, но сейчас есть основания полагать, что те слова были пророческими. Ну и не могу не отметить, что тоже сыграл определенную роль в развитии их отношений. Довольно пассивную, впрочем: всего лишь изображал труп, который они то по очереди, то вместе охраняли, но все-таки, можно сказать, что поспособствовал их более частому общению.

А быть может, мне просто хочется верить в свою причастность ко всему, что случается у них. К тому же, как брат сказал, ничего между ними еще не решено. Дети стихий вообще не торопятся в подобных делах. Ничего удивительного — у них достаточно времени…»

Итерианцы иначе ощущают время. Холгер тоже говорит об этом, когда приходит.

Их партия еще не окончена, и они снова сидят на террасе и ведут игру, смысл которой, обоим уже понятно, — растянуть ее подольше…

— По сути, срок, установленный Огнем не так уж велик для стихийника, — произносит правитель, задумчиво глядя на доску. — Но ты воспринимаешь течение времени как человек. Это привычка. У тебя много людских привычек. Попробуй избавиться хотя бы от этой одной. Вспомни, что ты — шеар, и посмотри на жизнь и на время, как шеар.

— Боюсь, не получится, — отвечает Тьен. — от некоторых привычек тяжело отказываться.

Он слишком долго убеждал себя в том, что от человека в нем больше, нежели от стихийника, и на свою беду преуспел в этом.

— Тогда попытайся изменить свое отношение к происходящему, — дает новый совет Холгер. — Заполни ожидание тем, что тебе нравится. Пусть каждый день приносит хоть немного радости. Постарайся поверить в то, что не хочешь, чтобы этот срок заканчивался, и годы побегут быстрее: время капризно и часто действует нам назло.

— Спорная теория.

— Проверенная, — роняет негромко правитель. Думает долго, прежде чем сделать ход. В конце концов передвигает на одну клетку офицера, уводя того из-под удара черной пешки, и заканчивает так же тихо, не глядя на Тьена: — Я лишь сейчас получил шанс по-настоящему познакомиться со своим сыном. У меня осталось на это двадцать семь лет. Всего лишь двадцать семь. Время идет слишком быстро…

«Здравствуй.

Снова не писал целый месяц. Прости.

Уезжал из города. Машинку взять с собой не додумался, а писать от руки уже отвык.

Побывал все-таки в Галоре. Впечатления двоякие. С одной стороны, небольшой промышленный городок, грязноватый — все-таки два завода и большой торговый порт. А с другой — богатейшая история, памятники старинной архитектуры, музеи. Храм на южной окраине буквально потряс, а я, поверь, видел немало шедевров зодчества…

…И море, конечно же. Даже застывшее оно прекрасно.

Я привез открытки…»

После Галора — другие города.

Машинку он возит теперь с собой. А открытки, возвращаясь домой, складывает в большой альбом. Если где-то ему особенно понравилось, пишет на обороте для Софи: «Обязательно побывай». Однажды она решит навести порядок в кабинете и найдет этот альбом. Если захочет последовать его совету, сможет себе это позволить…

«…Добрался до столичной библиотеки.

Неделю только с каталогами разбирался. Путаница у них там страшная. Но книг очень много, и самые разные. С дворцовой библиотекой в Итериане не сравнить, конечно, но туда мне теперь путь заказан, а здесь беспрепятственно сижу уже второй месяц. Окопался в секции исторической литературы, читаю, делаю выписки…»

Гости находят его везде.

Подкармливают, развлекают историями из далекого Дивного мира.

С их рассказами приходит запоздалое сожаление, что за годы в Итериане, мало где успел побывать, если того не требовал долг шеара. Завораживающие красотой пейзажи, необыкновенные, рожденные магией растения и животные, волшебные города детей стихий… Те же библиотеки — он и в дворцовой не бывал, чтобы не встретиться лишний раз с Холгером…

— Вот это лучше почитай, — правитель швыряет на стол толстую кипу листов.

Бумага итерианская, тонкая, розоватая, чуть бархатистая на ощупь. Чернила золотые…

— Что это? — интересуется Тьен.

— Подробный протокол последнего собрания совета старейших. Почитай-почитай, интересно узнать твое мнение по одному вопросу.

«…Забавно, пока жил вынужденно в Итериане, сторонился, как мог, всех этих сборищ, на которых разбирают судьбы мира, а сейчас Холгер решил вдруг посвятить меня в тонкости этой кухни. Поначалу я даже заинтересовался, от скуки, видимо, а теперь несказанно рад, что никогда не придется участвовать в этом лично…»

У него еще одно новое увлечение: выискивать хорошие стороны в своем будущем… Вернее, в его отсутствии.

Пунктов набралось уже немало.

Его не ждет новая волна. Не грозит снова видеть дышащие пустотой разрывы, разрушения и смерть.

Не предстоит терять одного за другим близких людей… сначала — людей, а там, могло статься и стихийников. Йонела напугала как-то долгим отсутствием, и Холгер признался, что матери нездоровится. Пусть дети Итериана не страдают от недугов, подобно людям, но к старости подвержены приступам тяжелой слабости. А бабуля, как ни крути, очень стара…

— Не дождешься! — заявила она, когда смогла прийти почти через полгода отсутствия.

— Не дождусь, — подтвердил он радостно.

Его в самом деле радует то, что не придется хоронить друзей и родных, и немного стыдно перед ними за предстоящие… неудобства… Но они переживут.

Переживут. Какое точное слово.

Справятся с любыми сложностями и без него. И с пустотой, нагрянь она снова, и со старейшими… чтоб им всем!

Сильнейшие и мудрейшие тянули из правителя энергию не хуже разрывов. Полного взаимопонимания между детьми различных стихий никогда не было, и лишь власть шеара позволяла им как-то уживаться на смежных территориях. А порою и этой власти было мало, чтобы унять спорщиков.

Кланы воды и земли снова вспомнили старые неудовлетворенные претензии к детям огня и воздуха, и Тьен подозревал, что это Эйнар неосознанно плеснул маслица в костер давних распрей. Еще один шеар выбрал сильфиду. Хоть братец и утверждал уже который год, что между ним и Эсеей ничего еще не решено, водяные и альвы сделали иные выводы…

— Тебе необходимо заручиться поддержкой родов земли и воды, — говорит Тьен Холгеру, просматривая протокол очередного собрания, где под витиеватыми фразами старейших и их раздражающей привычкой всех и каждого называть полным зубодробительным именем прячутся предвестники грядущей смуты. — Хотя бы одного из них для начала. Да и вообще не помешает иметь соратников среди этих… м-мудрейших…

— Не помешает, — соглашается правитель. — Но это легче сказать, чем сделать. Меня мало кто из них поддерживает. И вода, и земля при их приверженности традициям и старым законам, всегда выступали за ограничение власти шеаров в мирное время.

— А насколько влиятелен среди детей земли род Хеллан? — интересуется Тьен, будто между прочим.

Холгер задумывается на миг и ухмыляется довольно своим мыслям….

«…С Лили я нынче в ссоре. Она не появляется уже четвертый месяц, а лишь передает иногда что-то на словах с Фером или Эйнаром, но это не те слова, которыми я мог бы с тобой поделиться.

Дело в том, что Холгер восстановил ее в совете. Род Хеллан не нашел оснований оспорить это решение, а сама Эллилиатарренсаи не посмела проигнорировать прямой приказ шеара. А поскольку идея изначально принадлежала мне, и правитель не счел нужным скрывать это от Лили, угадай, кто оказался виноват?

Однако, как бы она ни злилась на меня за то, что я, по ее выражению, лишил ее права на спокойную старость, именно в совете ее место. Уверен, за несколько лет она наведет там порядок и, помня ее решительные методы, заранее сочувствую прочим старейшим…»

Когда он планировал уход с Итериана, тоже старался по возможности устроить судьбу друзей.

Но теперь они неплохо справлялись сами. И это тоже радовало — чем меньше он нужен им сейчас, тем легче будет смириться потом…

«…Помнишь, когда ты подарила мне пишущую машинку, сказала, что это для того, чтобы я писал сказки? Это ведь была не шутка?

Если шутка, то с чувством юмора у меня совсем плохо, потому как сказку я все-таки написал. Надеюсь, она тебе понравится.

Хотя, признаться, это не совсем сказка. Сюжет я не придумал: эту историю я слыхал в одном из миров, где мне приходилось бывать. А поскольку посещал я, как ты знаешь, не лучшие миры, то и история та была не сказать, чтобы очень доброй, и заканчивалась не слишком хорошо… Это ведь несправедливо, когда истории, в которых есть отважные герои, настоящая дружба и истинная любовь, заканчиваются плохо? Вот это я и решил исправить. И получилась сказка.

Вернее, хочется верить, что получилась. Оказывается, писать не так-то просто. Не всегда находятся нужные слова, не знаешь порой, как правильно изобразить то или иное событие… У меня ушел почти год на эту историю. Несколько раз рвал черновики и переписывал все заново, но все же закончил. И, знаешь, кажется, вошел во вкус. Уже обдумываю новый сюжет. Если и для его воплощения понадобится год, и для следующего, и для следующего, к твоему возвращению у меня будет уже пятнадцать разных сказок.

Я подошью их и сложу в верхнем ящике стола. Найдешь потом. Если понравится, может быть, прочтешь Люку и Клер….»

Сказочник.

Он всегда улыбается, вспоминая, как она звала его.

Улыбается, заправляет в пишущую машинку чистый лист и начинает печатать.

Их много еще у него, красивых историй с грустным концом, который совершенно его не устраивает. Он пересказывает их по-своему. Так, как было бы правильно. Как сам хотел бы…

Созданные людьми смертоносные машины превращаются в невиданных монстров… Не в драконов, как это заведено, — драконы мудры и прекрасны. А монстры коварны и сеют вокруг себя зло. Они захватывают разум людей, развращают иллюзией власти и богатства. Человек полагает, что это монстр служит ему, но сам становится рабом чудовища. Но всегда находится отважный герой, который обязательно всех спасет. Всех и прекрасную принцессу… Клер нравится, когда в сказке есть принцесса…

Но она может быть и доброй волшебницей, заточенной злобным колдуном в высокой башне.

Или дочерью богатого купца, сгинувшего в море вместе со своими кораблями.

Маленькой продавщицей цветов, которая отправилась в заснеженный лес за первыми подснежниками, а нашла умирающего рыцаря. Она исцелила его волшебным поцелуем, но рыцарь оказался лесным разбойником…

Впрочем, эту сказку он не станет писать. Финал у нее невеселый…

«…Завтра Эйнар наконец-то знакомит Эсею с родителями.

Это смешно, учитывая, что они давным-давно знакомы благодаря мне, и собираются в нашем доме регулярно. Но таковы обычаи.

Это пока даже не помолвка, просто теперь будет считаться, что они вроде как официально встречаются, и об этом можно уже говорить открыто, а не шушукаться по углам.

Да, такие там чудные традиции. И если мой дорогой братец решит соблюсти все их, свадьбы я не дождусь…»

Не исключено, что Эйнар потому и тянет. К чему торопиться, чтобы омрачить первые годы семейной жизни трауром? Траур в Итериане — тоже священная традиция. В честь Вердена много лет еще жгли поминальные костры… Но Верден был героем. И настоящим шеаром.

А ему не нужно костров.

Пусть только помнят…

«…Я нашел для тебя собаку — щенка неизвестной породы, лохматого и длинноухого, как ты и хотела. Он сидит под фонарем рядом с пожарной частью, и я уже попросил Эсею забрать его потом…

Понимаю, как это, должно быть, неприятно, но начинаю потихоньку раздавать указания на будущее. В основном они касаются тебя и детей. Не хочу, чтобы вы остались без поддержки, потому не удивляйся, если вскоре к тебе наведается Эйнар. А там, быть может, и другие. Пусть ты пока и не знаешь этого, но вы, ты и они, теперь тоже одна семья — моя семья, и, если тебе нужна будет помощь, они всегда будут рядом, я знаю…

…Наверное, я должен был бы поставить Огню еще одно условие. Попросить, чтобы ты забыла меня. Так было бы легче. Но я не хочу, чтобы ты забывала. Прости меня за это, пожалуйста…»

Холгер был прав: как только начнешь ценить оставшееся тебе время, оно помчится вперед стрелой. Дни мелькают один за другим. Чаще приходят друзья. Не молчат, как он опасался, а, напротив, рассказывают что-то без умолку, смеются… Словно пытаются обмануть судьбу, хоть и знают, что это невозможно…

Боится ли он?

Да.

Пишет Софи, что его не страшит скорый конец, и не жалеет ни о чем, но на самом деле это не так. Ему страшно, потому что никто не знает, куда после смерти уходят шеары. И жалеет он о многом, обо всем, чего не успел, не сказал и не сделал, когда еще это могло что-то изменить.

А время все летит, и он уже сомневается, успеет ли дописать свою последнюю сказку…

«Здравствуй, Софи.

Сегодня я сжег все письма, что писал тебе эти годы, и в последний раз напечатал эти слова: здравствуй, Софи…»

Когда за окнами светлеет, он вытаскивает лист из машинки, перечитывает и подносит уголком к горящей свече. Последнее письмо из тех, что она никогда не прочтет…

Долго смотрится в зеркало. Как тогда, когда возвращался к ней после тех девяти лет. Вроде похож. Одежда домашняя. Стрижка та же. Седина на висках почти не заметна.

Глаза покраснели и морщины появились на лбу — но это оттого, что он не спал уже несколько дней. Не мог себя заставить…

Все это — мелочи. Она узнает его, конечно же. Ведь для нее разлука продлилась всего несколько часов. А для него? Нисколько. Она всегда была рядом.

Он гасит свечи и выходит из кабинета. Идет не спеша. Не потому, что боится, а потому, что знает: еще рано. Рано, но сердце не хочет ждать — рвется из груди, к ней. Скорее, скорее, скорее… И Тьен намеренно замедляет шаг.

После стоит еще долго у двери в спальню.

И наконец чувствует: пора.

Открывает тихонько дверь и подходит к постели. Присаживается на край.

Гладит рассыпавшиеся по подушке волосы. Длинные…

Любуется спокойным умиротворенным лицом.

Осторожно касается губами ее приоткрытых во сне губ…

— Тьен? — Она вскакивает испуганно. — Что… случилось? Генрих, он…

— Т-ш-ш-ш… — Прижимает ее к груди, целует. Пальцы путаются в медовых прядях. — Все хорошо. Его здесь нет.

— Я…

— Ты спала.

— Долго?

— Нет. Но я успел соскучиться…

Живая. Теплая. Родная.

И верится на миг, что не было этих лет, пустого дома, ожидания…

— Так тихо, — Софи оглядывается удивленно. Прислушивается. — Почему так тихо?

— Потому что все еще спят. Но скоро уже проснутся.

Скоро. Минута, две, три…

Нужно спешить, но он растягивается на кровати, продолжая обнимать свое сокровище. Ее голова на его плече, как раньше. И дыхание щекочет шею…

— Тьен.

— Я здесь.

Пока еще здесь.

— Ты спишь?

— Засыпаю. Устал немного, но… Ничего страшного. Просто побудь со мной.

Минуту, две, три.

Пока птицы не проснутся.

До конца — значит, навсегда…