Тревожная ночь

VII

Ни о чём другом не хотел думать Павел, лишь о том, как бы ему умереть. Умереть, не дожидаясь, пока суд вынесет приговор, и поведут его на казнь. Покончить со всем, чтобы никаких допросов, никакого суда. Ибо для него сесть на скамью подсудимых - страшнее смерти. Он не вынесет на себе взглядов... Это же такой позор!..

Хоть ничего и не запомнил, а так получается, что он убил Наталью - потому что кто же другой? До котика своего не дошла, потому что тогда, став в дверях, оттолкнул её назад, а она упала... О, какой позор, какой позор! А ещё начнут говорить, что был в вытрезвителе... Нет, лучше не жить!

Плакал теперь, чистосердечно каялся, говорил себе, что при всех обстоятельствах не имел права поднять на жену руку. Разве можно из ревности лишать человека жизни? Да ещё такого, который был ему самым близким на свете! Или, может, сам он не человек - какой-то хищник, зверь? Но среди зверей такого не бывает!

С отвращением кривился - высочайшее создание! Где же тогда был его разум, где? Теперь уже, видно, возвращается, а зачем? Чтобы понял, как он низко пал, и ещё какая перед ним пропасть? Скорее бы полететь туда вниз головой - ведь зачем жизнь, когда её нет?

Растянулся на кровати, сложил руки на груди, но и так к нему не приходил покой. Ждал - вот-вот откроется дверь, и дежурный, заглянув, позовёт: «Гражданин Мушник, к следователю!» И, не услышав ответа, подступит к кровати, потрясет за плечо, думая, что он, Павел, заснул. О, если бы заснул так навеки! Чтобы дежурный бросился назад, забыв даже закрыть за собой дверь. Наверное, и Виктор бы обрадовался, что его знакомого постигла и без суда справедливая кара.

Потом представлялось Павлу, как его с Наташей хоронят в одной могиле, забрасывают раскисшей после дождя землёй... И вдруг вскочил: в самом деле, как же похороны? Будут хоронить Наталью без него? Не проведет её в последний путь? О судьба, не будь такой жестокой! Бросился сразу к двери, но понял, что только рассветает - никого из начальства теперь не дозовёшься.

Снова покорно сел на кровать.

Виктор ему должен как-то помочь, чтобы пошёл на похороны Натальи. Кто-кто, а он должен его понять. Дома, перед арестом подумал, что именно с ним, Виктором, связалась Наталья. Никогда же не забывал, всегда помнил, что могла Наталья выбрать и Виктора. Это было бы по крайней мере понятно. Если бы тогда узнал, что она сделала с ним, Павлом, ошибку и решила вернуться к Виктору, он бы примирился. Почувствовал бы, что бессилен, - но ведь дома, в своей квартире, а не в камере, в четырёх тюремных стенах! А что теперь? Получается, и Виктор остался на свете несчастным, бессильным, потому что и его оставила Наталья.

Обеими руками схватился за голову - что это ему взбрело в голову? Когда уже наконец вспомнит всё до конца, рассудит, как оно было, чтобы не строить каких-то фантазий! Почувствовал, что перед Виктором ему ещё более стыдно, потому что виноват или не виноват, а Виктор не должен был знать, до чего у них с Натальей дошло.

Вспомнил: мёртвые стыда не ведают! Откуда это? Из какого-то исторического романа? Но всё равно. Важно, что в этом единственное спасение. Ведь коли останется жив и дойдёт до суда - его лицо, глаза, даже мозг будет жечь страшный стыд. Придется же предстать не только перед Виктором, но и перед знакомыми, коллегами по работе, матерью. Это было бы для него адской мукой! Особенно - предстать перед матерью.

Павел снова сорвался на ноги. Из конца в конец мерил тесную камеру предварительного заключения. Поднял вверх голову, взглянул на зарешёченное под потолком окошко, и жадно, как живую надежду, впитал глазами утренний свет. Нет, не смерть, а воля! Вдохнуть свежего воздуха, встретиться с людьми - пусть над могилой Натальи, лишь бы таким человеком, как другие. И люди что-то посоветуют, помогут. Собственно, здесь, хоть бы и хотел, - не причинишь себе смерть. Лучше всего было бы - током: разломил патрон, оголил провод, чтобы сразу как молния ударила в грудь. Но к току никак не добраться - даже кровать не поставишь торчком, потому что она прикована к стене. Так вот сама судьба возвращает его к жизни...

И горько улыбнулся: жизнь... в тюрьме. Неужели так и нет никакого выхода? Должен быть! Со всей силы удариться лбом о стену - и то найдёшь выход. Разбить глупую голову о каменную стену! Будь бы камера на несколько метров длиннее, чтобы можно было разбежаться - иначе только шишку на темени набьёшь. Пусть даже потеряешь сознание - в госпитале быстро поставят на ноги. А тогда и святой водой с себя не смоешь, что ты не преступник. Иначе зачем бы спешил покончить жизнь самоубийством? Хотя.... мог бы оттянуть время, а время будто работает на того, кого подозревают. Может, что-то там изменится?

И как-то невольно, скорее из какого-то отчаяния, бессмысленно ударил головой о стену. Из глаз посыпались искры - и тут же продрог.

До слёз было обидно Павлу, что он такой беспомощный, ничем себе помочь не может. Один-единственный раз хотел, было, кому-то показать, что не бесхарактерный - может быть и решительным, твёрдым, но... не слишком ли оказался твёрдым? И она никогда не увидит - что он хотел ей доказать.

Ещё раз спросил себя: почему же Наталья выбрала его, а не Виктора, или даже кого-то другого? Сначала, потому что, как только подружились, Наталья не знала, какой его характер? Поняла и сделала вывод, что он ей не пара, позже - уже замужем? Или просто кто-то намного лучше, чем он, Павел, попался ей на пути? Кто, Виктор?

Павел склонил голову. Он покорится судьбе. И пусть кто угодно допрашивает его, чтобы только не Виктор. Это его единственная и последняя просьба. А другому следователю он сразу признается в преступлении. Пусть какое угодно постигнет его наказание, даже сама смерть - без Натальи, которую так любил, зачем ему жить? И нечего больше размышлять, что оно и к чему - пусть приходят за ним, забирают...

Обеими руками стукнул в дверь:

- Откройте! Ведите меня к следователю... Нет, к самому прокурору!

Ждал, был уверен, что сразу поспешат к нему, но не шёл никто! Пришлось совсем пооббивать руки, пока кто-то у двери зазвенел ключами. Отступил на шаг, смотрел на замок. Но открылось лишь окошко, в которое заглянуло сморщенное лицо.

- Что-то хочешь? – странно, даже буднично, спросил старик.

Павел отрицательно покачал головой.

- А почему же гремишь?

Никак не мог Павел догадаться, для чего рвался из камеры и куда. Потёр ладонью лоб и нащупал шишку. Почувствовал, что болит... Сбила его с памяти та неожиданность, что у часового... или, может, просто сторожа - такое сморщенное лицо. Неужели такая плохая у него служба? Но окошко вдруг закрылось, и Павел в тот же миг пришёл в себя. Бросился опять к двери и уже по окошку забил кулаками. Часовой рассердился:

- Ну что тебе нужно?

- Ведите меня на допрос.

- Успеешь, всему своё время - и допросу тоже.

- Нет, моё время пришло. Как раз...

Старик поднял брови:

- Ладно, доложу.

Окошко закрылось.

Сразу после этого стало легче у Павла на душе, будто снял с плеч страшный, непосильный груз, и можно разогнуться, вздохнуть. Но не разогнулся, а вдруг расплакался, как маленький ребёнок. Вытерев слёзы, лёг на кровать, повернулся к стене и закрыл глаза. Почувствовал, что он ещё на что-то надеется, мечтает... Что всё это пройдёт, как страшный сон. Все убедятся, что он, Павел, ни в чём не виноват. Чего же ему принимать на себя вину? Зачем спешить?

Но дверь открылась, и Павел услышал:

- Ну, пошли к следователю.

Медленно зашнуровывал свои ботинки, не говорил ничего. Вышел и остановился, ожидая, пока милиционер закроет на замок камеру, хотя она оставалась пустой.

- Прошу...

Значит, идёт на допрос к Виктору, бывшему товарищу, сопернику, который теперь, через много лет, получил таки над ним преимущество, победил его. Пусть! Горькая эта победа... Так ему и скажет, чтобы не очень потешался над чужой бедой.

Но в кабинете, куда его привёл дежурный, усмотрел незнакомого майора в аккуратной форме. Видимо, никакой он не следователь, мелькнуло в голове, потому что следователи в штатском.

Метнув пристальный взгляд, смерил его начальник с ног до головы, показал на стул, подсунул сигареты и зажигалку:

- Если хотите, курите.

Павел осторожно поправил стул.

- Спасибо, не курю.

- А я, разбойник, курю с детства, - смачно затянулся майор дымом: - Привыкли в таких случаях говорить, что друзья научили, мол, вместе коровы пасли. А я сам научился и, чего таиться, скажу - ещё и других учил. А вы, может, и коров не пасли?

- Не пас...

Странно, думал, о коровах спрашивает майор, когда он, Павел, сидит здесь, как на иголках. Или, может, - размышлял - такой метод допроса?

Но тут же себе возразил: а может, успокаивает. Выпрямился на стуле ровнее, сложил руки на коленях.

А майор неожиданно:

- Что, тогда тоже руки у вас так дрожали?

Показалось Павлу, что у майора на устах промелькнула улыбка - недобрая только, скорее злорадствующая. Дальше сказал.

- Я думаю, нет. Потому что, если бы дрожали - ничего бы не случилось. Или, может, я ошибаюсь?

Молчал Павел, будто не к нему всё это было сказано майором.

- Почему же вы молчите?

- Разве вы спрашивали?

- Спрашивал, конечно...

Павел склонил голову, согнулся и сломался:

- Что спрашивать? Виноват.

- Это не ответ. Вы расскажите всё, как было. Спокойно и откровенно.

- Не могу рассказать, потому что не помню.

- Вот это да! А берёте на себя вину... Ладно, говорите, что знаете. С чего это началось?

Оживился Павел:

- С чего это началось? С письма... анонимки. Кто-то написал мне, предупредил, что моя жена завела любовника.

- И вы этому поверили?

- Сначала нет. Но пришел домой - слышу жена звонит кому-то по телефону и всё время его называет котиком. Ну, я сказал ей о письме... И мы заспорили. Наталья, конечно, ни в чём не призналась, но я уже покоя не имел. И не пускал её к портнихе. Она вспыхнула, начала собираться. А в меня тоже будто чёрт влез. Кричу я ей: «Только через мой труп!»

- А поспешили перейти через труп жены? - закинул майор.

- Не знаю... оттолкнул её, увидел, что упала... А сам бросился на улицу - даже без шляпы, без плаща, как был, потому что уже в беспамятстве. А потом и подавно.

- Не помните? Почему?

- Потому что он напился.

- Ну, а потом, в пьяном виде, что вы наделали?

- Если бы я мог вспомнить, понять!

- Подумайте.

- Думал... Всё время только и делаю, что думаю.

- И надумали одно - взять вину на себя?

- Да...

- Интересная ситуация.

Майор снова зажёг сигарету.

Павел неожиданно медленно поднялся, поднял свои ладони и выразительно сказал:

- Вот этими вот руками...

- Что?

- Задушил её.

- Руками, за шею?

- За шею, да? Иначе как можно кого-то задушить?

- И всё это помните?

- Нет, не помню...

Павел замолчал: видел, майор скривился, будто у него разболелся зуб - потому часто и курит.

«В своём ли уме этот чудак?» - подумалось тем временем майору, - «Сам берёт на себя такое обвинение.»

И вскрикнул:

- Но вы знаете, что вас за это могут расстрелять?

- Знаю, - глухо ответил Павел.

Майор вздохнул. Ну что ж, беседа закончена. Он уже прицелился: сориентировался в поведении и характере задержанного. Можно начать допрос. Разве имеет значение, что тот чудак признался в преступлении? Коли он не задушил, как утверждает, свою жену, а застрелил её из нагана, что подтверждено экспертизой! Отпечатки пальцев на нагане - неопровержимое доказательство, подозреваемый, значит, имел оружие в руках. Вот с чего надо начинать.

Подошёл к сейфу и вынул наган. Спокойно, будто играя, взвесил на ладони и положил на стол, следя вполглаза за Павлом. Тот взглянул будто равнодушно - раз моргнул и молча отвел взгляд. Майор спросил:

- Надеюсь, вы знаете, что это такое. Знаете?

- Почему бы не знать - наган.

- Чей, ваш?

- Мой? Не имею права...

Не обращая внимания на ответ Павла, дальше допытывался майор Ковальчук:

- А вы посмотрите на него, посмотрите...

- Зачем?

- Я не понимаю вас, Мушник.

- Что тут не понимать - я же признался, виноват, убил свою жену, хоть не хотел того, не имел намерения.

- Своими руками, говорите, задушили?

- Своими, конечно, не чужими.

- Так вот ваша жена Наталья была застрелена. Из нагана!

Пристально посмотрел теперь Павел на оружие, которое было в майорских руках, думал - неужели застрелил Наталью?

Не задушил, не ударил ножом, а убил из нагана. Но почему он не помнит? Выстрел должен был бы его привести в чувство - даром, что был пьян. Да и как наган вдруг оказался в его руке, если оружие лежало у матери? Растерянность Мушника майор тут же объяснил по-своему.

- Думаю, теперь вы скажете правду.

- Нет, я не стрелял.

Майор снова подошёл к сейфу. Вынул фотографию. Поколебался немного, а потом всё-таки положил на стол, перед Мушником.

- А как против этого вы возражаете, уважаемый? Отпечатки пальцев на нагане - ваши.

- И что с того? Я же говорю...

Майор не дал ему договорить:

- Между прочим, это не всё. Кто такой Москаленко?

Павел с настороженностью:

- Какой Москаленко?

Но майор ничего не сказал ему о вытрезвителе. Лишь повернул к нему рукоятку старого нагана со светлой табличкой:

- Этот Москаленко...

Павел почувствовал на душе облегчение:

- А там же написано - боец революции.

Знал майор, конечно, и об Иване Москаленко, и о его нагане, который был зарегистрирован в органах милиции. И всё же хотел хотя бы таким образом подвести возможного преступника к оружию. И спросил издалека:

- Известен ли вам его адрес?

- Если бы он жил!

- Разве что-то случилось и с ним?

- Как со всеми людьми случается - до старости дожил и умер.

- А вы его знали?

- Да как бы я не знал своего деда?

- Деда? Вот это да!

Майор о чём-то подумал. Задумался и Павел. Вспоминал - когда всей семьёй приехали к матери - на её день рождения, наган лежал, как всегда, в шкатулке. Кто же мог похитить его и подбросить... Кому? Только не ему, потому что он не стрелял. Кому-то Наталья, видно, мешала жить на белом свете...

И вдруг ужаснулся - широко раскрыл рот, закашлялся. Глухо и долго кашлял, пока майор не налил ему воды. А рука дрожала, разбрызгивала воду. Потому что такая неожиданная, невероятная мысль пришла Павлу в голову - таки брат Геннадий!.. Родной его братик так просто отомстил Наталье! Всегда ему, Павлу, жаловалась Наталья на Геннадия. Даже в тот последний день, когда её не стало. Горячий он парень и, конечно... Но как сказать на родного брата?

Майор, увидев, что он немного успокоился, допрашивал дальше:

- Дед давно умер?

- Примерно лет пять назад.

- А наган с тех пор всё время был у вас?

- Почему это у нас, мать хранила. В сундуке прятала, боялась, чтобы мы с младшим братом случайно не перестрелялись. Хотя в нём не было патронов.

- Не было? Вы знаете, смотрели?

- Заглядывал, это правда. И тогда, на именинах.

- Случайно или с каким-то умыслом?

- Без всяких намерений. Хотел посмотреть, не заржавел ли.

- Значит, с намерением.

Павел взглянул со страхом и промолчал.

- Что-то вы путаете, Мушник.

- Ничего я не путаю, говорю, как было. Хотел посмотреть. Жаль, чтобы такая вещь заржавела. Реликвия же...

- Что правда, то правда - оружие непростое. Значит, посмотрели - ржавчины не было. И патрончик подошёл...

- Какой ещё патрончик! - Павел аж вскочил - Никакого патрона и в глаза не видел, не то, чтобы стрелял... да ещё и в свою жену. Глупости какие-то...

- Отпечатки пальцев ваши, - снова ему напомнил майор.

- Не знаю. Поверьте...

Умышленно так круто повернул разговор майор Ковальчук - хотел проверить, как поведёт себя Мушник. Говорит вроде бы искренне. И поведение изменилось. Совсем не похож стал на того, каким сюда зашёл. Как дошло до оружия, то уже не спешит признать себя виновным, не безразличен к своей судьбе. Значит, теперь начнёт искать виновного. И майор продолжил:

- Скажите, Мушник...

- Не все ещё сказал?

Не обратил внимания на замечание Павла:

- Наталья, ваша жена, это видела?

- Что вы имеете в виду?

- При ней брали наган... осматривать?

- Не помню. Честное слово.

- А об этом оружии она знала?

- Почему же не знала - и она не раз брала наган в руки.

Догадался: может, там и её отпечатки?

Подождал майор, дал ему возможность подумать. А Павел заёрзал на скрипучем стуле, потому что зародилась в нём новая подленькая мысль: а что, если Наталья - покончила жизнь самоубийством? Хотела показать, что все ей надоело, и в первую очередь - он! Всегда же была какая-то отчаянная, даже безрассудная. И вот отомстила ему - чтобы всю свою жизнь, сколько ему останется, - страдал и мучился. Только когда принесла наган домой, на квартиру? Пришёл к выводу: видно, готовилась... И весь наверняка же она хотела убить его! Его, своего мужа, чтобы не мешал ей перейти к котику. Да, хотела покончить с ним, да он поймал её с поличным и скрутил ей руки. Вот она в отчаянии и пальнула в себя... Подумать только - какой подарочек привезла ему от иностранцев - добыла у них пулю!

Нет, он теперь не хочет умирать! Это в камере, в тесных четырёх стенах, что-то на него нашло, и раскис – закапывал себя живьём. Если она, Наталья, хотела его убить, то не о смерти ему надо думать, а о своей жизни! И теперь - бороться за себя, доказать всему миру, не только майору, который его допрашивает и ничему не верит, - доказать, что он, Павел, невиновен, что его милая жена сама себя лишила жизни. И решительно сказал:

- Теперь я знаю всё!

- Думаете, Наталья покончила с собой? - неожиданно перехватил майор - Почему такое пришло вам в голову?

- Она могла.

- Но это не доказательство.

- А что же тогда доказательство? Я знал её хорошо. Она была безумной натурой, поверьте.

Майор уже в который раз щёлкнул зажигалкой и затянулся дымом.

- Я верю экспертизе, а экспертиза установила, что в данном случае самоубийства не было. Сама себе в спину не стреляла.

- Но ведь и я её не убивал, из нагана не стрелял!

- Тогда кто? Кого-то подозреваете? Конечно, можно допустить, что стрелял кто-то другой, более опытный, который следов своих не оставил. Возникает вопрос - кто же? Если вы уж хотите быть правдивым до конца, помогите же правосудию, наведите на другого возможного убийцу.

- Не могу... Не знаю...

- А если подумать?

Павел не ответил. Но на этот раз майор не дал ему поразмыслить. Взял наган, отнёс в сейф и, возвращаясь, поторопил:

- Очень долго я бы уже не думал.

- А что мне спешить - я своё сказал. Остальное разгадывайте сами.

- Разгадаем, но было бы быстрее, если бы вы помогли.

- Значит, вы верите мне, что я невиновен? Верите?

- Чтобы верить, надо и проверить...

- Хорошо, тогда хоть в одно поверьте - что я не стрелял.

- Об этом я и говорю, Мушник.

- Но вы хоть хотите поверить, что я говорю вам правду?

- Мы хотим одного - чтобы не пострадал невиновный человек, чтобы был наказан убийца.

У Павла неожиданно вырвалось:

- Я бы его не пожалел, хоть бы он был мне и родным братом!

Майор прищурил глаза:

- Не любите брата?

- Разве такое бывает, чтобы брат брата любил брата?

- Всё бывает на белом свете.

Согласился Павел:

- Мир широк, но нам с Геннадием и под одной крышей пока не тесно. Правда, теперь он живёт в общежитии, там грызёт науку и сухари, но не я его выгонял - с Наташей они не поладили...

- Кстати, здесь была ваша мать, Олимпиада Романовна.

- Мать? Когда она успела?

- Она заходила вчера, искала вас...

- Откуда она знала?

- Геннадий сообщил.

Значит, Геннадий видел Наталью убитой. Ведь в воскресенье рано утром уже вёз в город мать... И они подумали на него, Павла... Или, может, только мать, а брат подумать не мог, потому что он... Неужели Генка? Только такой сорванец мог где-то достать пулю! Павел закрыл ладонями глаза.

А майор продолжил:

- На брата своего думаете, Геннадия?

Хотел возразить Павел, закричать - нет, родного брата он не может считать убийцей. Не закричал. И не возразил. Но мысль таки бунтовала: что добиваются от него?! Надо ему взять себя в руки и давать показания осмотрительно, осторожно, думая над каждым своим словом. Чтобы ничего лишнего не произнёс. Гадать не станет. Нахмурился:

- Скажите, долго ещё ждать суда?

- Кому?

- Да уж мне...

- Хотите быть осуждённым?

- Зачем медлить, коли виновный, во всём признался?

- Да если бы во всём...

Павел неизвестно почему осмелел:

- Почему не во всём? Я сказал вам то же самое, что и Виктору.

Новое названное имя майора заинтересовало - сел снова.

- Виктор, которого вы упомянули, кто это?

- Как будто сами не знаете!

- Мы не можем знать всех ваших друзей.

- Он вовсе не мой приятель.

- Чей же тогда?

- Ваш.

- Мой? - очень удивился майор Ковальчук - Говорите, мой?

- Я говорю о вашем Погореляке.

- Почему же вы называете его по имени? Вы знакомы с ним? С каких пор?

- Из университета: три года мы во Львове учились с ним вместе.

- На одном факультете?

- Нет... Я же - инженер-экономист.

- Значит, вместе жили... в общежитии или на квартире?

- Вместе одну девушку любили! - выпалил Павел.

- Как же её звали, если не секрет.

- Любили мы ту же самую Наталью...

Что-то будто подступило майору к горлу, и не мог вздохнуть. Как... как? Кашлянул и чуть не вскрикнул:

- Вы понимаете, что говорите?!

- Почему бы не осознавать!

Майор начал ладонью потирать шею.

- Ладно, но она выбрала вас.

- Он все равно её добивался.

- А Наталья - что?

Не ответил Павел на вопрос, будто его и не слышал. Ни с того, ни с сего вдруг захихикал, хлопнул себя по лбу.

- Вот дурак!

Посмотрел на свои ладони, растопырил пальцы и вдруг качнул головой:

- Нет!

- Как вас понять? - спросил майор.

- Руки мои чистые - крови на них нет!

- Кровь и смыть можно.

- Я не смывал... На моих руках не было и нет никакой крови, потому что я никого не убивал!

- А ваше признание?

- Что - признание? - на губах Павла майор заметил улыбку. - Я признавался только в том, что вам было нужно.

Аж разволновался майор Ковальчук - вот тебе и чудак! Или только ему показалось, что Мушник так просто во всём признался?

- Но у нас есть доказательства против вас. Вы думаете, это единственная причина, по которой вас задержали?

- Те доказательства ваши - не мои. И я их не принимаю. Я даже не верю им. Может, и сама Наталья жива!

- Почему же тогда так нервничаете, суетитесь?

- Стул... шаткий...

- И то правда - не очень удобный - согласился майор и объяснил: - ещё не видел на нём такого задержанного, чтобы не крутился, а то и всячески выкручивался.

Будто укололо что-то Павла, подскочил со стула:

- Откуда я или мой брат, которого тоже, как слышу, берёте под сомнение, могли иметь к нагану пулю? А у Виктора была! Он и убил Наталью.

Майор посмотрел и ответил с улыбкой:

- Спрошу его...

- Спросите, пусть скажет!

Майор посерьёзнел:

- То, что у Виктора могли быть патроны, ваше единственное доказательство?

- Не только... Я же вам говорил, что ненавидит он меня.

- Кажется мне - больше вы ненавидите его.

Замолчал Павел, и майор продолжил:

- И, конечно, очень вам хочется увидеть преступником соперника.

Почувствовал Павел - уже измучился, совсем не то говорит, что нужно. Тяжело вздохнул:

- Что ж, больше ничего меня не спрашивайте.

Майор забарабанил пальцами по столу - странная ситуация. Хотя не верил, что Виктор причастен к убийству на Подвальной, всё-таки рассердился в душе на своего молодого сотрудника - почему же не сказал... И не отказался от следствия? Что было бы, если бы Мушник вдруг обвинил его на суде? Поднялся и заявил, что именно следователь милиции, который вёл это дело - убил его жену, уничтожил его семейную жизнь! Это же был бы гром среди ясного дня! Тогда сам Верховный суд вмешался бы в дело, республиканская прокуратура... Разве можно с таким шутить? Это счастливый случай, что Мушник неожиданно открыл всё теперь... Да и поспешил лейтенант, по всей видимости, его арестовать. По данным экспертизы надо было взять у Мушника объяснения... Во всяком случае здесь дело сложнее, как ему казалось.

Посмотрел на Мушника:

- Может, у вас есть какая-то просьба?

- Просьба есть: отпустите на похороны.

- Отпустим. Выясним когда - и отпустим.

Позвонил дежурному. Павла отвели.

Геннадию показалось, что кто-то его зовёт. Порывисто оглянулся - никого. Что такое? Может быть, какой-то приятель решил над ним подшутить? Окликнул - и спрятался, выжидает? Так пусть ждёт - он больше не оглянется. Но никто уже его не звал. И очень одиноким почувствовал себя Геннадий. С кладбища возвращался один. Оставил возле могилы Натальи и мать, и тётю, даже Веронику. Собственно, из-за Вики и поспешил поскорее отлучиться. Шёл и думал о вчерашнем вечере. И Вероника, и Фаина его оставили, побежали от него. Вот проклятая Фаина! Выследила, вероятно, дождалась, потому что как раз спустился с Викой по лестнице - а она уже стала перед ними. Словно какие-то права на него имеет! Конечно, Вероника поверила ей. Теперь считает его за гуляку. Пусть! Сама - не лучше своей «сестрицы» Натальи!

Укорял себя за ту слабую минуту, когда был готов упасть перед ней на колени. Хотя немного и оправдывал своё намерение - говорил, что это по-рыцарски. Разве когда-то рыцари поступали не так? Впрочем, каждый из них имел одну-единственную даму сердца. А у него вот - две: Фаина и Вероника. Перед Фаиной, правда, на колени не становился никогда. Вероника же совсем не такая, как другие. Она недоступна - один только раз, с тех пор как знакомы, позволила себя поцеловать. Что-то тогда подействовало на неё, стала доброй, милой. И снова - как скала. Не потому ли он тянется к Вике, хочет её хоть увидеть, поговорить с ней. А к Фаине, наоборот, он ходит потому, что она всё ему позволяет. Наверное, надеется, что они поженятся...

Этой мысли Геннадий грустно улыбнулся. Веронику взял бы, потому что она - как то манящее яблочко, которое выросло аж на верхушке дерева - и никак его нельзя ни сорвать, ни сбить. До вчерашнего дня, правда, надеялся своего добиться. А после их встречи с Фаиной... Да нет, Вероника ещё должна обратиться! Не может того быть, чтобы их взаимоотношениям положила конец. Ведь вёл себя с ней не так, как с Фаиной или с другими знакомыми девушками - тихий был, покорный, рукам воли, как привыкла говорить, никогда не давал. Или плохо её понимал? Возможно, Вике больше нравятся решительные, и несколько грубые? Почему же тогда не скажет, не подаст какой-то знак, чтобы был таким, как есть?

Шёл и оглядывался: даже сам хотел, чтобы его окликнули. Но не видел никого знакомого. Нервничал от этого. Но ругал одну Веронику. Нашла мальчика - так теперь и побежит за ней! Нет - он, Геннадий, ей назло, зайдёт к Фаине!

Заскочил в автобус, а сошёл остановкой раньше. Медленно, как домой, приблизился к тихому двухэтажному дому, где не раз бывал и днём, и даже ночью, когда Фаина дома оставалась одна: отец - врач, мать - медсестра, потому часто ночуют в больнице...

Три окна на втором этаже, видел, были затянуты занавесками. Ждал, надеялся - Фаина вот-вот выглянет, должна же почувствовать, что он, Геннадий, близко! Но ни одна занавеска не зашевелилась.

Деревянные ступеньки заскрипели привычно, а ему казалось - скрипят на весь дом, чтобы все услышали, что он идёт под вечер к Фаине. Не позвонил - легонько постучал. Не слышно никого.

Снова и снова выстукивал условный сигнал, но никто не отзывался из дома. Не понимал - нет никого дома? Фаина уже должна была вернуться с занятий. Наверное, блуждает по улицам города, размышляя, как ему отомстить. Или уже поспешила к своей подруге - жалуется на него? Хочет его выбросить прочь из своего сердца. Мысленно он предостерёг Фаину: а не рано ли? Не будет ли потом жалеть? Потому что ему, Геннадию, что: каждая сокурсница обрадуется, как выделит её среди других!

Постучал ещё раз - громко. Решил - если и на этот раз ему не откроют, уйдёт отсюда и больше не вернётся. И Фаина, будто бы почувствовав его намерение, отозвалась из-за двери:

- Что ты хочешь? Что тебе ещё нужно?

Хорошо, что отозвалась. Как-то оно будет... Выждал минуту и ответил:

- Чего же ты - открой.

- Иди прочь, - заплакала Фаина, - не хочу тебя видеть!

- После всего, что было между нами?

- Как я могла знать, что ты такой негодяй?!

- Будто я перед тобой играл и выдавал себя не за того, кто есть на самом деле! - пошел уже Геннадий на откровенность: решил ни в чём не признавать себя виновным, а она - как хочет... - Откроешь или нет?

- Даже не подумаю!

- Стал тебе не нужен?

- Иди к той... красной шапочке!

- Не выдумывай... Она же - моя родственница! - ухватился Геннадий за спасительную мысль.

- Думаешь, я глупая, слепая?

- Ослепла на то время.

- Так ты, Геннадий, ослеп. Ослепили тебя уже красавицы. Теперь я поняла...

- Что ты поняла?

- Увидела - какой.

Я возразил:

- Могла и ошибиться. Я всё объясню, только открой, впусти меня к себе.

- Иди лучше прочь, - как бы мягче сказала Фаина.

Тогда повысил голос он:

- Хочешь, чтобы я поднял весь дом на ноги?

- Я позвоню в милицию!

Аж онемел Геннадий, чувствуя, как вдруг наливается обидой и яростью. Вот это «лёгкая» подруга - говорит так, будто он никогда не имел над ней власти! Показывает зубки, потому что увидела его с Вероникой... Очень задела его самолюбие, но сдержал гнев, подумал: должен во что бы то ни стало сломить её волю, чтобы боялась и голос подавать! Хотелось ворваться в квартиру силой - двери бы сломал быстро, не очень крепкие, но не то, не то... Силой тогда целесообразно брать, когда нет ума, а он, Геннадий, может и что-то ещё придумать. Продолжал молча стоять под дверью, ожидая, что девушка не выдержит - не так уж просто ей одной, да ещё и дрожащими руками разорвать длинную цепь, которая их соединяет.

И Фаине таки было трудно выдержать несогласие - опять, учуял, заплакала. Переступил с ноги на ногу, сказал:

- Если хочешь, Фаина, я пойду.

- Иди.

- И больше не приду!

- Пусть.

Помолчав, закинул.

- Разве нам с тобой было плохо?

- Нет - стало плохо.

- Может, я в чём-то провинился, так что прошу прощения.

- Не надо!

Не понимал Геннадий - почему Фаина такая упрямая, сквозь слёзы говорит такие твёрдые слова. Отступил, и снова вернулся:

- Ну, как хочешь. Настаивать я не буду! - И сразу же добавил озлобленно: - Да и не к тебе я пришёл, зачем ты мне нужна? Вынеси за дверь мои вещи, и я пойду своей дорогой... - Вспомнил, что у Фаины держит чемодан с некоторыми ценными вещами, которые в общежитии неудобно показывать...

Затаил дыхание и ждал. Она ждала, тоже не говоря ничего, не отвечая. Подумал: не знает, что делать. Хотела бы, конечно, выбросить чемодан через окно, но не пустой, может разбиться. Неудобно и спустить - пусть лишь второй этаж, не так уж и высоко - но кто-то может с улицы заметить, тем более соседи. А она, Фаина, больше всего боится соседей!

Решил напомнить девушке о себе: нервно постучал, потрогал за ручку - и застонал, потому что запорол палец. Тогда дёрнул дверь со всей силы, толкнул её от себя и чуть не упал - распахнулась настежь.

Фаина отступила с дороги. Она тяжело дышала, потому что не проходило волнение, да ещё и испугалась.

А он был доволен, даже сам себе улыбался – всё-таки победил! Думал: приревновала его к Веронике, а разве это для него плохо? Ревность любовь усиливает. А в том, что Фаина его любит, он не сомневается. Поэтому и не выдержала вот, хоть так хотела показать свой характер! Слабая... Вероника бы не отступила до конца. То яблочко, может, и останется где-то на недосягаемой для него верхушке. Пока не наткнётся кто-то более ловкий - и не утрёт ему, Геннадию, нос. Неужели его воле даются только те, которые сами хотят, чтобы их обманули и чуть ли не нахваливаются девичьей слабостью, доверчивостью?

В комнате - только мельком глянул, увидел - красиво убрано. На телевизоре в углу - букетик астр. Показалось, Фаина только притворялась, что она не хочет его знать, сама же ждала, что придёт. Взглянул и на неё - стоит в блестящем, каком-то лёгком халате, чтобы руке, прикоснувшись к нему, захотелось сразу поискать живого тепла.

По привычке, простёрся на диване, подложил руки под голову - ждал, пока Фаина подойдёт к нему и присядет рядом, чтобы он мог её обнять, приблизить к себе. Не спешила подходить. Косо поглядывая на неё, видел Геннадий, как медленно прошла по комнате, стала к окну, откинула занавеску и засмотрелась на тихую улицу.

Не терпелось ему и самому стать к окну, легонько обнять Фаину за плечи, нежное что-то сказать. Объяснить, что его грубость только притворная... А сдержался - пусть! Посердится немного - ласковее, добрее будет потом. Когда всё забудет... Ну, а пока что ему, Геннадию, надо отдохнуть, спрятаться от действительности. Если бы можно, забрал бы Фаину и уехал куда-то далеко-далеко. Чтобы никого не видеть - ни матери с неприветливым отчимом, ни Вероники с неприступной, строгой семьёй, ни Павла, который вдруг сел за решётку. Чтобы долго ничего не знать, что здесь происходит. Потому что что-то изменить, направить события к лучшему, он не может и от того наказывается.

Размышлял: надо и Фаине рассказать. Об арестованном брате, Натальиной смерти. Это же тогда их - Геннадия и Фаину - Наталья выгнала из квартиры. Вспомнил, как Фаина - никогда не думал, что она на это способна - начала Наталью отчитывать: нечестная, некультурная!.. Молодец, Фаина.

Повернулся лицом к окну - что она там высматривает? А девушка почувствовала, наверное, что Геннадий взглянул на неё - смерила его взглядом, выставила из-за шкафа чемодан:

- Твои вещи - вот!

- Может, ещё немного пусть побудут?

- Не хочу - забирай!

- И ты не послушаешь меня?

- Наслушалась!

- Не сердись, Фаина. У меня беда, и я хочу тебе рассказать.

- Пойди и расскажи ей!

Хоть хорошо знал Геннадий, на кого Фаина намекает, а спросил:

- Кому?

- Этой шапочке...

- Это же Наташина сестра. Мы были у брата. О, если бы ты знала, какой я несчастный!

- Очень?

- Зачем смеёшься, Фаина? Ты ничего не знаешь.

- Что с тобой вдруг случилось? Не захотела она тебя, сбежала от тебя, да?

Больше лежать на диване Геннадий не мог, порывисто встал и потянулся к ней руками. Она попятилась, показывая тем, как противно для неё его прикосновение.

Тяжело вздохнул Геннадий:

- Почему ты не понимаешь меня, Фаина? А?

- А ты - меня?

- Тебя я понимаю... Может, мне и нужно было видеться с тобой.

- Так уже и прижало!

Снова сел и грустно, медленно известил:

- В тот же вечер, Фаина, Наташа была убита.

Ужаснулась:

- Где?!

- Дома, в квартире.

- Не шути, Геннадий.

- Правду говорю - убили.

- Кто?!

- Павла арестовали, а я... - вздохнул, - а я - сам не свой...

- Что тебе угрожает?

- Не знаю...

- А может, ты врёшь?

- Не до вранья мне теперь, Фаина.

- Так говори всю правду.

- Говорю, а ты не веришь. Как и Вероника, Наташина сестра - твоя «красная шапочка»: она подозревает и обвиняет меня. Поэтому я и вышел за ней аж на улицу - никак не мог её убедить, что не убивал Наталью...

Это пришло ему в голову неожиданно. Врал и сам своей выдумке верил, как будто так было - Вика обвинила его в тяжёлом преступлении. Поэтому, говорил Фаине, он такой несчастный, что не хватает только её слёз.

Видел - она провела пальцами под глазами и начала слушать с большим доверием. Добавил:

- А ты так неожиданно... Разве я мог сразу тебе объяснить?

- Не знала же...

- Теперь знаешь.

- Прости.

Снова потянулся к ней Геннадий, и она прильнула. Поверила, потому что таким никогда его ещё не видела: нервный, уставший. Обрадовалась: а всё-таки в трудную минуту обратился к ней, ни к кому другому, - считает её родным, самым близким человеком! Поэтому она готова на всё, чтобы его защитить. Но, представив убитую Наталью, еле-еле шепнула:

- За что?

- Кому-то, наверное, стала поперёк дороги.

- Может, именно той, что обвиняет тебя? - повысила голос.

Не понял будто Геннадий:

- Кому?

- Ну, её сестре...

Вспомнил, что он наговорил на Вику, и промолчал. А Фаина сразу подумала на себя:

- Хорошо, что у меня ни сестры, ни брата - одна я. Успокойся...

- И я теперь один, но не могу успокоиться, Фаина.

Напомнила:

- Ты говорил, что брат арестован.

- Брат арестован, но он не убивал.

Поняла это по-своему Фаина:

- Думаешь, она пойдёт и скажет?

- Вика? - глянул со страхом Геннадий и наклонил голову.

Не выходила у Фаины из головы Вероника. И снова упрекнула:

- Ты не мог держаться от неё подальше?

- Да я с ней ничего не имел!

- Почему же тогда к тебе придирается?

- Потому что в беде каждый виноватого ищет.

- А ты что ищешь?

- Одного покоя ищу, забвения...

Согласилась:

- Ты переутомился.

Остался доволен Геннадий – вот, оно и к лучшему получается с Фаиной. Что-то немного и выдумал, зато между ними наступил мир.

Снова разлёгся на диване. Взял её за руку. Потом обнял девушку и устами искал её глаза, зная, что это ей нравится. Но только успел прикоснуться губами к ним, как кто-то позвонил. Вдруг Фаина шарахнулась, прислушалась, пытливо повела глазами на Геннадия - мол, кто бы это был? Родители на дежурстве, да у них ведь свои ключи от дома? За звонком постучали - назойливо, властно.

Фаина встала, пошла к двери. Геннадий стал посреди комнаты. Сердце почему-то забилось возбуждённо, будто предвещало ему что-то нехорошее.

Фаина тихо спросила:

- Кто там?

Что ответили из-за двери - Геннадий не услышал. Подумал - может, телеграмма... или кому-то из соседей надо вызвать медицинскую помощь - а нет телефона. Ждал - Фаина сейчас вернётся и скажет: всё в порядке, Геннадий... Но вместо неё вошёл незнакомый, одних с братом лет, мужчина.

Геннадий растерянно заморгал глазами, глядя то на девушку, то на незваного гостя. А тот спросил:

- Вы Геннадий Мушник?

- Да, я...

- Из милиции. По делу вашего брата, - официальным тоном объяснил незнакомый.

Не знал того Геннадий, а лейтенант Погориляк не вдавался в подробности и не сказал, как его искал, а ребята из общежития дали ему Фаинин адрес. Собственно, подумал лейтенант, Геннадию на друзей жаловаться нечего. Долго ждал его в комнате. Уже потерял надежду, думал, что он так вдруг исчез с кладбища, потому что куда-то убежал. А тут заглянула к ребятам одна девушка. Обратился к ней, а она ревниво: Геннадий, наверное, у Фаины, он же там и днюет, и ночует, не вылезая... Ребятам только и оставалось сказать, где проживает Фаина.

Смотрел теперь Виктор на Геннадия и узнавал в нём Павла. Отметил, что внешне не так уж и похожи. Но напугался так же, как Павел. Нервный или нервозный? Взглянул на Фаину и слегка улыбнулся - а девушка ничего себе, античного профиля... Не дожидаясь, пока пригласят сесть, выставил на середину комнаты стул. Чемодан Геннадия, который ему мешал, отставил в сторону.

Неожиданный визит следователя из милиции, сразу навёл Мушника-младшего на нехорошую мысль. Но с притворным спокойствием сказал:

- Слушаю вас.

- Наоборот, я хочу послушать вас, - ответил не менее спокойно следователь.

- Разве я что-то знаю?

- Что-то, может, и знаете.

Геннадий оглянулся: неприятно себя чувствовал. Если бы, подумал, хоть Фаина вышла, оставила их вдвоём, ведь, как не крути, придётся кое-что сказать и такое, что Фаине не нужно знать. Но она аж рот открыла - заслушалась.

- С женой брата когда виделись напоследок?

Переспросил Геннадий:

- Напоследок?

- Да, в последний раз, когда её видели?

- Накануне, после обеда, - не так перед следователем, как перед Фаиной хотел быть правдивым Геннадий, потому что иначе сразу его заподозрила бы.

- В котором часу? - продолжал спрашивать лейтенант.

- Не помню - где-то в три... - взглянул на Фаину, ища у неё подтверждения.

- Какой она тогда была, Наталья? Грустной или весёлой?

- Какой могла быть? Как обычно, как всегда... Сердитой!

- На кого?

- Ну, я зашёл к брату с девушками. С Фаиной вот... А Наталья, как нарочно, приехала из командировки, застала нас в доме.

- И что, приревновала?

- Кого, меня? Она меня просто ненавидела!

- А вы её?

- За что бы я её любил?

Кровь сразу прилила Виктору к лицу. Повторил мысленно: «За что бы её любил?» Получается, он Виктор, мог любить очень непритязательно - выбрать себе девушку, в которой этот «патлатый интеллигент» не видит ничего, никаких достоинств!

- Такая была плохая?

- Я ей не судья, - невесело ответил Геннадий.

- Не судья, это правда, но что-то, наверное, в ней было, что вам... ну не очень нравилось?

- Многое даже...

- Вы не могли бы сказать поконкретнее?

- Я скажу. Неискренность, наигранность.

- Неужели она не была откровенной?

- Никогда!

- С вами или вообще?

- Ни со мной, ни с братом Павлом. Обманывала брата.

- А вы знали об этом?

- Догадывался.

- Тогда.... - Виктор вынул из кармана перегнутый листок: - Не вы ли ему это написали?

Перечитав анонимку, Геннадий отрицательно покачал головой:

- Зачем бы я писал? Я мог и так сказать...

- Но ведь не сказали.

- Не сказал, потому что он бы не поверил.

- Так любил Наталью?

- Конечно, любил.

Это огорчило Виктора. Однако продолжил спрашивать:

- А кто бы мог послать Павлу анонимку, скажем, из его друзей?

- Павел жил своей жизнью.

- А вы своей?

- Безусловно.

- Часто навещали брата, приходили в гости?

- Не очень.

- А всё же...

- В основном, когда не было Натальи.

- А в субботу знали, что она придёт?

- Задержались немного, загуляли... Нашли бутылку шампанского у брата, включили музыку...

- Кто ещё был с вами?

- Я уже говорил вам. Вот Фаина! А ещё - её подруга... Правда, она вскоре ушла, и Наталья её не застала.

- Другого места для гуляния себе не нашли?

- Не нашёл.

- А здесь разве нельзя было?

- Тогда, в субботу, нет.

Вернулся Виктор к Фаине:

- Подтверждаете?

Фаина вместо ответа, молча закивала головой. Лейтенант взглянул снова на Геннадия:

- И хорошо там было? Никто не мешал?

- Пока не появилась она.

- Наталья? - взглянул на девушку.

Снова утвердительно кивнула Фаина. Лейтенант продолжил спрашивать её:

- Куда же вы пошли потом?

- В кино... На «Любовь земную...»

- А после кино?

- Сначала в город, в кафе, а дальше пошли в парк. Скамейка одна там у нас есть...

- Спрятались и никого не видели?

- Конечно, зачем нам? - отозвался Геннадий.

- А вас кто-нибудь видел?

- Кто-то, возможно, видел.

- И долго пробыли на той своей скамейке?

- Может, и долго, а может, и недолго. Знаете, какое это... - Геннадий почувствовал, что выбрался из неловкости.

- Вспомните - до которого часу ещё были там, в парке?

- Это имеет какое-то значение?

- Раз спрашиваю - имеет.

Пытливо взглянула Фаина на Геннадия, сказала:

- Я помню, посмотрела на свои часы уже перед дверью. Боялась, что родители будут ругать, куда так долго хожу - и посмотрела, не позднее ли время. Было около десяти.

- Из парка возвращались с Геннадием вместе?

- Провёл меня, почему бы и нет?

Задумался Виктор, что-то поразмышлял и только потом снова обратился к Геннадию:

- Значит, с того времени как Наталья вас выпроводила, примерно с трёх до около десяти, вы были в городе?

- Безусловно.

Что ж, решил Виктор, надо будет спросить и соседей. Может, какая-то интересная молодица уже давно следит за этой парой, известно ей о каждом их шаге... А в душе хотелось, чтобы всё было так, как ему рассказали Фаина и Геннадий, эта молодая студенческая пара, жизнь у которой, конечно, только начинается. Желал им добра. И провёл взглядом по комнате: уютно в ней, красиво. Чемодан только не гармонирует с новенькой мебелью. Старый какой-то, обшарпанный - в таких разве что в стирку бельё носят. Улыбнулся, кивнул на чемодан:

- «Студенческая жизнь»?

Ему не ответили. Поднялся, предупредил:

- Вы мне ещё нужны, Геннадий.

- Зачем? Я уже всё рассказал.

- Рассказали, правда, теперь ещё и покажете. Немного прогуляемся по городу, зайдём в парк - к вашей скамейке. А впрочем, вы, Фаина, собирайтесь тоже. И вы мне покажете ту скамейку. Сразу после Геннадия. А до тех пор вас оставим у входа в парк...

- Как хотите, - бросил через плечо Геннадий, но сердито дёрнул за ручку чемодана. Хотел его положить на место, но от резкого движения чемодан открылся, и на пол с грохотом высыпались старинные образа, иконы.

Виктор засомневался: что делать? Хорошо, когда у парня такое хобби. А если где-то ограбил церковь - памятник культуры и архитектуры... или чего доброго - добрался до музейных фондов? Задержать? С его братом так поспешил, и сегодня майор Ковальчук уже выразил сомнение, что Павел - преступник, которого ищут. Расспрашивал об их знакомстве, давних взаимоотношениях - и из этого тоже сделал свои выводы не в его, Виктора, пользу. Мол, погорячился, дал волю эмоциям, чувствам. Оставили дело Мушников милиции, но майор ограничил его, Виктора, ролью помощника. Дилемма: задержать или не задержать?

Решил:

- Программа не меняется, а заберём с собой и этот чемоданчик. Мы его до поры до времени побережём в милиции.

Геннадий и Фаина стали как вкопанные.