Тревожная ночь

III

Тускло подсвечивала под потолком лампочка. С удивлением смотрел на неё Павел: опутанная проволокой, что до неё и не дотронуться. Или это ему кажется? Неужели вместо красивой, дорогой люстры - хрустальной, которую Наталья по знакомству достала прямо с базы, - видит эту странную лампочку?

Ведь разве он, Павел, не дома, не в своей квартире? Спит, наверное, и сон видит. Помнит - и раньше с ним происходило подобное, не мог никак понять, где сон, а где действительность. Заморгал веками, начал прищуривать глаза, заслонять их сверху ладонью - боялся оказаться сразу в темноте. Казалось, что больше никогда не увидит света. Сколько себя помнит, всегда, с малых лет больше всего боялся потерять зрение. Пусть бы остался без рук или ног, лишь бы глаза были зрячими. Разве же можно жить, когда сплошная ночь вокруг? И благодарил судьбу, что ничего такого с ним не случилось, с руками и ногами он, и видит. Но как будет дальше? Быстро открыл глаза - что о таком думать! Как до сих пор хорошо шла жизнь, так и дальше будет идти! Солнце будет светить ему, и радуга играть. Облака, если и заслонят небосвод, то ненадолго - рассеются, после них не останется и тени.

И размышлял дальше: кто всё-таки снял с потолка люстру и повесил такую химеру? Может, Наталья решила с ним пошутить? Или мода появилась - квартиры украшать такими старинными, задрапированными лампами? Читал, как где-то в ветряной мельнице открыли ресторан и, вместо люстр, развесили старые фонари – «летучие мыши». Полутемно, и поэтому кажется - влажно, прохладно.

Почувствовал Павел, что и его пробирает каким-то холодом. Съёжился, натянул на себя одеяло. С укором подумал о Наталье: где же всё-таки достала такую лампочку - вряд ли такое старьё поступает на базу. А разве красивее люстры? Светит тускло. Что ж, для кого тускло, для кого - интимнее...

Кто-то как будто вошёл.

Порывисто вскочил, но сразу же упал на подушку: будто током прошило Павла - перед глазами потемнело, а в висок ударила кровь. Схватился за голову - показалось, что она вдруг оказалась в тисках. Испугался: что это? Неужели какой-то удар, и он уже никогда не поднимется, не выздоровеет? Это что-то невероятное!

Долго лежал не шевелясь, как в забытьи, а когда полегчало, попытался подняться - медленно, осторожно. Поднялся, присмотрелся и только раскрыл рот от удивления: рядом была кровать, накрытая не очень чистой простынёй, а на кровати вытянулся какой-то человек с раскинутыми руками. Страшный, давно не бритый. Со рта стекала на подушку слюна, а он тяжело дышал, будто не мог надышаться.

«Кто это?» - пытался вспомнить Павел, - «Далёкий какой-то родственник? Приехал в город и, не найдя, где заночевать, пришел к ним с Наташей? И почему Наталья не постелила ему чистую постель? Протёр глаза, посмотрел пристальнее. Пожалуй, тут Наташа ни при чём: браток его, Геннадий, кого-то из дружков привёл на ночлег. После того, как хорошо напились - имеет Гена такой грех, ой имеет. И это назло Наталье учудил? Не надо им в доме таких хлопот. Уже не даёт жизни Наталье, угрожает ей. А она тоже резко берёт себя с ним - мол, Вероника такому развратнику никогда не достанется! В этом оправдывал его - какой там развратник? Такой Геннадий, как все - не лучше, да и не хуже.

Павел подумал - а какая была у него юность? Не совсем такая, как бы теперь хотелось, но и жаловаться грех. Мечту свою осуществил - получил высшее образование и стал инженером... в жёны взял себе Наталью: получилось, как в сказке - женился на первой любви! И, наверное, последней, потому что никого больше ему не нужно! Получается, он счастлив. Чего же ему на сердце так плохо... да и голова болит, и жажда мучает?

Глянул на другую сторону - там, на столике, должна быть в графине вода. Но вместо столика тоже стояла кровать, а на ней лежал лицом вверх коренастый мужчина с густыми, чёрными волосами на груди. Что он себе думает, Геннадий? Привёл каких-то разбойников! Так и он, Павел, возненавидит его, не только Наталья. Очень уж много позволяет себе тот детина - так и до беды недалеко. Написать бы матери, да и отчиму. Все вместе повлияют на Геннадия - поймёт он, к чему катится...

А голова разламывается совсем. Погоди, а может, он, Павел, не дома, а в больнице? С ним что-то случилось и попал в больницу. Но какая же болезнь скрутила его? Когда? И где? Дома, после ссоры, или потерял сознание где-то на улице, когда выбежал из дома. Знает ли Наталья?

Как ни пытался Павел всё вспомнить, ничто не приходило ему в голову - казалось, совсем потерял память. Возразил сам себе: а почему же он тогда помнит жену Наталью, хрустальную люстру... брата своего Геннадия? Болезнь, видимо, отступила - долго был без сознания или только грезил, а сейчас приходит в себя. Повёл головой в одну сторону, в другую, снова попытался немного приподнять её, но в ту минуту рядом скрипнула дверь. Перед Павловыми глазами так же неожиданно вырос какой-то милиционер. Вдали сначала, потом ближе и ближе, пока не стал в ногах - с погонами старшины, перетянутый ремнями, с пистолетом в кобуре. Посмотрел на него Павел, а старшина криво улыбнулся:

- Что, уже очнулся?

Заморгал глазами - почему так спрашивает. К нему, Павлу, имеет какое-то недоброе дело? Ни к чьей кровати почему-то не подошёл, только к его. Пренебрежительно и злорадно как-то смотрит...

- Очнулся, спрашиваю?

Не понимал - к чему такой тон? Как будто он намеренно, сам по своей воле впал в забытье. Не коварная ли болезнь одолела? Но не может этого быть! Он не заслужил, чтобы так дерзко обращались с ним! Не имеют на то права, потому что он, Павел, порядочный человек. Отвернул лицо от милиционера, ждал - сейчас уйдёт, наконец, закроет за собой дверь. Но тот беспощадно потянул с него одеяло.

Павел вскипел:

- Ну, знаете...

- Не знаю... Как фамилия? Кто вы такой?

- Кто я? - Павел хихикнул и вдруг повеселел: значит, его за кого-то принимают, сейчас он себя назовёт, и уважаемый милиционер начнёт извиняться...

Ответил Павел:

- Инженер я. Из приборостроительного.

- А как фамилия?

На устах Павла заиграла лёгкая улыбка.

- Не всё ли равно вам - Иванов я или Петров? Раз - не Сидоров.

- Не всё равно.

- Москаленко... Москаленко я... Иван.

- Москаленко?

- Да, - подтвердил Павел и снова нахмурился: - Чем-то она вам подозрительна, моя фамилия?

Милиционер не ответил Павлу, записал лишь что-то на бумаге и, не оглядываясь, двинулся к двери. Павел, глядя ему вслед, думал: а может, остановить? Не свою же фамилию назвал - а дедову, которого давно уже нет на свете. Чтобы успокоить себя, погрузился в воспоминания, как дед брал его с собой на рыбалку. На лодке выплывали на середину реки, там раскладывали удочки. Рыба то ли клевала, то ли не клевала, а старик рассказывал. О белом генерале Шкуро, за которым гонялся по донским степям. О Будённом, Щорсе... Воспоминания оборвались, и Павел начал искать оправдание - почему это он назвался Москаленко? Что ж, мог иметь и эту, материнскую, фамилию, разве нет в его жилах дедовой крови? Так что и не очень обманул милиционера, можно бы сказать - и совсем его не обманул, потому что давно собирался взять фамилию деда, чтобы память о герое революции не умерла. Она, конечно, будет жить и без того, а всё-таки... Так и объяснит он милиционеру, если тот вернется, что уже давно он называет себя Москаленко, а не Мушником. Думал, скажет милиционеру, что намеренно назвал эту, более близкую ему фамилию, потому что в больнице, куда он попал, всё, наверное, записано - его профессия, адрес. Или же проще всего сделать вид, будто грезил.

Мохнатый великан тем временем проснулся, широко зевнул и с яростью начал чесаться в груди.

«Несимпатичный человек, - подумал Павел, - какой-то алкоголик, нос распух, посинел...»

Тот чесался и чесался. И Павел не выдержал:

- Уже, наверное, достаточно, перестаньте!

Мохнатый тупо взглянул в его сторону:

- Что ты сказал?

- Хватит уже вам чесаться.

- А тебе что? Не тебя же кусает.

- А может, и меня.

- Тогда ты тоже чешись.

- Перестаньте!

- Ого! - мохнатый оскалил жёлтые зубы, - Интеллигент какой нашелся! Или, может, просто побелел, как искупали?

Павел не понял его, а может, и недослышал, потому что уже подумал: они же оба больные и не сердиться друг на друга должны, а наоборот - как-то поддерживать, успокаивать. Решил: сам виноват - ни с того, ни с сего придирался к больному, не зная, почему он скребётся - может, у него болячка такая...

Но мохнатый вдруг всем телом навалился на Павла, смял его под себя и захохотал. Павел запнулся, схватил его за шею.

Кто-то поспешил их разнимать и стянул мохнатого. Мужик бросился медведем на него, свалил на пол. Оседлал и тоже захохотал.

Сам не ожидал того Павел – у него с уст сорвалось:

- Милиция!

В тот же миг в комнату заскочил милиционер. Ждал Павел, что прозвучит выстрел, потому что как же иначе укротить зверя! Но мохнатый сразу присмирел и стал перед милиционером - почти голый, в изодранных трусах, которые едва держались у него на животе.

- Что тут у вас творится? - спросил сердито старшина.

- Ничего особенного, - развёл руками мохнатый, - немного поборолись.

- Поборолись?

Милиционер посмотрел на того, что был на полу. Тот, не колеблясь, подтвердил:

- Размялись только...

В Павле всё кричало: неправда! Вот такие больные? Их надо гнать отсюда и чем скорее! Но побоялся напомнить старшине о себе.

Обоих драчунов вывели. Те вышли, и не взглянув на него, Павла.

Павел сделал попытку подняться с кровати и, странно - встал, не упал на подушку. Присмотрелся: больница, а стены почему-то серые, с грязными подтёками? Пол цементный, холодный. Отопления никакого нет - ни кафельной печки, ни батарей.

Отбросил с ног одеяло и увидел, что и он почти голый, только в одних трусах. Пошагал к двери, но открыть её не мог. Загремел кулаками - что здесь за порядки?!

Открыл уже знакомый милиционер. Улыбнулся:

- Москаленко, говорите?

- Москаленко.

- Так как - пришли в себя?

Почувствовал Павел, что уже как бы другим тоном обращается к нему старшина. Но чего такое спрашивает, когда хорошо видит, что он, Павел, уже на ногах! Сам поднялся с постели. Правда, тело у него как побитое и голова болит, но дома это быстро пройдет, на второй же день, как только Наталья заберет его из этой... тюрьмы. Погоди... Кровь сразу прилила Павлу к лицу. Не хотел поверить, хотя уже догадался - вовсе не в больнице он, а в вытрезвителе...

- О, Боже!

И попятился, как будто перед ним была какая-то пропасть. Обеими руками схватился за волосы - разве когда-то думал, что попадет в такую неприятность? Умоляюще посмотрел на милиционера, надеясь, что тот что-то возразит, скажет, что ничего плохого не произошло, это просто случайность... Но старшина строго заявил:

- Вижу, Москаленко, что теперь вы действительно очнулись.

- Что было со мной? - испугался Павел.

- Не помните?

Павел отрицательно покачал головой, потому что не мог ничего вспомнить.

- А ещё инженер! - укоризненно сказал милиционер и пояснил: - Вы заходили сюда на четвереньках!

Теперь понял Павел, почему такая пустая у него голова. Свой характер знает: трезвым и пальцем никого не тронет. А как пьяный? Может, наоборот, - превращается в зверя? Видел таких, но он не думал, что и сам озвереет. Не натворил ли какой-то беды? И снова умоляюще взглянул на старшину. Но тот ещё больше сдвинул брови.

Кровь, на минутку отступившая, снова залила всё лицо: появится на работе, и все будут на него кивать - из вытрезвителя! И ничего им не объяснишь... Что там от людей - от всего мира хотел бы где-то спрятаться. А если бы и спрятался, то совесть всё равно не даст ему покоя! И как теперь посмотрит в глаза Натальи?! Он сгорит от стыда, он...

- Одевайтесь!

Увидел Павел: штаны грязные, смятые, а рукав на пиджаке оторван. Может, вырывался из рук дружинников, которые тащили его в вытрезвитель, а может... Нет, не хотел думать о худшем.

Молча смахнул штаны, немного их почистил - хорошо, что хоть рубашка уцелела - пиджак можно понести в руках. Домой как-то доберётся, а там спрячет этот хлам, чтобы Наталья ничего и не знала.

Старшина протянул ему мелко исписанный лист:

- Прочитайте, подпишите.

Сразу, не читая, хотел подписать Павел протокол - разве не всё равно, от позора никуда уже не денется. А старшина всё-таки попросил прочитать. Ничего особенного не было написано, только то, что Москаленко, инженер завода, был в вытрезвителе, и за это с него полагается пятнадцать рублей. За медицинский осмотр, за ванну, за постель. Зацокал зубами и подписал.

Взглянул на руку - где же часы? Пропил их, как последний пьяница? Оставил в залог, потому что уже нечем было платить за водку? Ждал - может, старшина что-то скажет, объяснит, а тот прищурил глаза:

- До свидания, Москаленко!

Павел вышел, ничего не ответив. Не хотел, потому что, видеться ещё раз... Хорошо, что уже пережил эту напасть, теперь - прочь, поскорее! Но вдруг остановила мысль: вот раззява! Фамилию продиктовал чужую, а подпись поставил на протоколе свою! Переступил с ноги на ногу, взвешивал, но не вернулся.

Оглянувшись, увидел: старшина с порога пристально смотрит вслед, словно хочет знать, куда он пойдёт. Домой, куда же ещё? Пока ещё на улице мало людей, знакомых. Домой, домой, домой! И опять стал как вкопанный - испугался: где же ключи? Поискал по карманам, а они пустые! Исчез даже носовой платок! Не верил, вывернул карманы. Выпала одна копеечная монетка. Вот влип так влип!

В отчаянии подумал: пойти и утопиться! И укорил себя: такой трус утопится! Да и вода же холодная! Вот если бы яд проглотить. Такой, что в один миг... Чтобы не успел и испугаться.

Знал, что с самоубийством немного подождёт. А возможно, всё и не так плохо, как ему кажется? Вспоминал, что вычитал, как человек попал в затруднительное положение и, не видя выхода, решил покончить жизнь самоубийством. Выпил какой-то яд, а зря... ещё много чего неизвестно и ему, Павлу. Хотя бы почему, по какой причине напился до беспамятства и, как последний пьяница, попал в городской вытрезвитель? Сам пил или был в какой-то компании, которая потом оставила его на произвол судьбы? Понемногу всё разведает, восстановит в памяти, а потом сделает вывод.

Если будет умный, то всё уладится. Да и почему обязательно жить без единого пятнышка? Порой люди имеют и не такую беду, а живут - не тонут. И он, Павел, будет жить. Всякое чудо длится три дня. Даже если и выговор на заводе влепят, то он забудется. А неприятностей долго не надо ждать - кто-то другой в них вскочит. Тогда уже о другом начнут говорить. А ещё как что-то придумает - придумал же с этим Москаленко! - что-то ещё на ум должно прийти.

Не спешил, медленно шёл по городу. От свежего воздуха стало как будто легче. Только пристально следил, кто идёт ему навстречу. Хорошо выглядит, нечего сказать! Родная жена его бы не узнала. Зато ещё больше «породнился» с братом. И стало жаль Геннадия. Большую обиду, думал, сделает он брату, если у него отберёт ключ и скажет, чтобы больше к ним не приходил. Геннадий горяч, разгневается и ключ не отдаст, в лучшем случае швырнёт его куда-то и выругается, - мол, тряпка ты, а не мужчина, Павел, дожился, что жена тобой командует! Нет, надо иначе поговорить с Геннадием, чтобы понял, но не знал - гневаться на брата или нет. Лучше всего бы украсть у него ключ, может, и теперь, пока он ещё спит - наверняка, ведь отсыпается в воскресенье. А коли встал - есть другой вариант: честно попросить у него ключ, потому что свой где-то потерял и не может зайти в квартиру. Понял - удивится Геннадий, что в такую раннюю пору он, Павел, возвращается домой, да ещё и в такой «лёгонькой» одежде. Да неужели таиться и от родного брата?!

Повернул к общежитию. Пока вышел на четвертый этаж, то сердце, казалось, билось аж в горле. Прислонился к стене, отдышался - и тут сказалась пьянка! Издалека смотрел на застеклённые двери, ожидая - сейчас Геннадий выйдет, и они встретятся один на один, как ему, Павлу, и хотелось бы. Но брат не выходил. Тогда Павел приблизился к самой двери. Сквозь стекло видел - мелькают в комнате тени, никто даже не подаёт голоса. Постучал, вошёл. Геннадия в комнате не было.

- Вы к кому? - спросил кто-то из ребят.

- Не узнаёте?

- Узнаём, но...

- Удивляетесь, что я в таком виде и почему так рано? Неприятность одна у нас, беда...

- Знаем, Геннадий вчера вечером говорил.

- А где он?

- Не ночевал здесь... Мы думали, у вас...

Молчал Павел, только глазами моргал, потому что что мог сказать? Не понимал - о какой неприятности говорил Геннадий своим товарищам перед тем, как исчезнуть? Какая неприятность? Разве он уже знал о вытрезвителе? Почему же тогда не пришёл за ним, не поспешил на помощь брату? Намеренно, чтобы потом было чем допекать? Чтобы он, Павел, не упрекал его, когда выпьет? Не с самим ли Геннадием приключилась беда? Что с ним могло произойти? Получил известие из дома, что мать умерла - писала же недавно, что немного нездоровится? Или что-то натворил отчим? Трудно догадаться, в голову, видно, лезет совсем не то... не то... И молча повернулся к двери - раз Геннадия нет, зачем здесь стоять? Слегка кивнул головой и вышел.

- Что передать Генке, когда он вернётся?

- Спасибо... Я встречусь с ним.

И не заметил, как выбежал на улицу - смущённый, безумный. Только тогда оглянулся, не преследует ли дежурный общежития, потому что легко мог принять его за какого-то вора. Где Геннадий? Где он ночевал? Не маленький... конечно, не маленький. Но ведь - брат, так как не беспокоиться?

Это Наталья может остаться к нему чужой. И не такой уж Геннадий злой, как она говорит, просто, как говорится, коса наткнулась на камень. Хотя неизвестно - кто из них коса, кто камень?

Надо во что бы то ни стало помирить их, Наталью и Геннадия. Одно, что он запретит брату, - приводить в дом дружков, тем более девиц. Коли Генка и Вика любят друг друга, зачем Наташа им препятствует? Всё равно любовь, да ещё и молодость, одолеют преграды! Это он, Павел, ничто не преодолеет, потому что уже идёт по наклонной. Со вчерашнего дня. С той минуты, когда в кабинете прочитал письмо, поступившее ему на завод. С сообщения от друга или недруга, что он... Ветвистые рога у него на голове. Потому что жена, красавица Наталья, которая сама себя называет Афродитой, оказалась... Не мог об этом и думать. Но думал... По телефону нежно так кому-то говорила: котик! Любимому, наверное, кто же другой может быть котиком? Она сделала вид, что никого, кроме него, Павла, нет на свете... А потом... А потом... Искал по всем карманам письмо, но не нашёл. Хотел, чтобы Наталья его прочитала, а оно где-то делось - возможно, и на работе, на столе осталось. Потом Наталья начала собираться, будто к портнихе. Преградил ей дорогу: нет, она в такой вечер не смеет уйти из дома! И даже испугался, потому что её лицо изменилось сразу до неузнаваемости. Куда подевались её нежность, ласковость! Яростная ненависть зажглась в её глазах. К нему, вероятно, потому что впервые стал ей на дороге. Почему так разозлилась? Испугалась, как бы он, Павел, не взял над ней власть? Мол, тогда заставит её оставить работу в Интуристе, чтобы отчитывалась ему о каждом шаге, чтобы ни одной мысли не могла от него скрыть. Если бы, конечно, хватило у него характера, воли, выдержки.

Сам себя не хвалит: всего в нём хватает лишь на какое-то время. И Наташа, поняв это, не покорилась ему, любой ценой решила сделать по-своему, чтобы в её жизни ничего не изменилось. А он тоже затянулся - превратился в тот камень, который никакой косе не рассечь. Не надеялась Наталья, что он толкнёт её в грудь - как на врага, бросилась на него, острыми и длинными ногтями своими готова была выцарапать глаза...

Помолчали оба. Размышлял Павел, что ссорой ничего не добьется. Заговорил мягче:

«Скажи мне правду...»

Она сердито сплюнула, будто её враз стошнило:

«Не надейся, не жди! Даже когда выследишь, в расстеленной постели с кем застанешь, и тогда ни в чём не признаюсь! Поймай сначала, докажи, а потом обвиняй. Какое ты имеешь право?..»

И заплакала.

Не выдержал, прослезился и он:

«Почему ты плачешь?»

«Ты искалечил мне всю мою жизнь!»

«Сама себе мужа выбрала!»

Не отвечала.

«Скажешь, что выбор был мал? Надо было выбрать ещё раз?»

«Я больше ничего не скажу!»

«Тогда я скажу: нашла котика!»

«Так бы я и призналась!»

«Признаешься - заставлю!»

Сжал перед ней кулаки, и увидел, что она пренебрежительно скривила губы:

«Ха! Разве ты на что способен? Слабонервный ты...»

Дёрнулся назад и широко открыл ей дверь:

«Можешь идти, но не возвращайся. Мне такое счастье не нужно...»

А что произошло дальше, почти не вспоминается. Ощущение было такое, будто шёл через какую-то пустыню, где палящее солнце достигало до мозга. Спасся лишь потому, что наткнулся на живой колодец. Пил и пил, но не мог утолить жажду. А вокруг него засветились глаза, десятки глаз и все смотрели на него. Почему?

Уже знал, почему: докатился, что теперь от стыда не знает, где деваться. Уходит из вытрезвителя!

Хотел думать: никакой ссоры у них не было. Это с пьяной головы привиделось, пригрезилось. О, если бы так, если бы это осталось только бредом! Если бы вернулся он домой, а Наталья с радостью встретила его, говоря: «Что с тобой, Павлик? Ведь всю ночь не знала, что и думать, где тебя искать?»

Сознание беспощадно твердило своё: того, что сделал, Наталья никогда ему не простит. До чего же опустился - руки скрутил жене, когда можно было разойтись с ней с достоинством, по-человечески! Вот чего больше всего нужно ему стыдиться. Интеллигентный человек... Хоть был бы и прав, не имел права так грубо говорить с женой. И теперь он сам себе противен. Нет, не может в таком состоянии, да и в таком виде предстать перед Наташиными глазами.

Куда деваться, как это переждать? У брата, в общежитии, конечно, не остановишься. Да и где он - неужели что-то случилось у родителей?

Поехать к матери - решил. Потому что куда же ещё?.. А заодно и узнает, живы-здоровы ли мать с отчимом. Хоть этим себе успокоит душу... Родная мать всё сделает для сына, жизнь свою за него положит, когда это нужно... Знал теперь Павел, что ему делать. К матери, к матери!.. Может, отчим будет недоволен, да не беда: отчим всегда отчим, а не родной отец! Это он заставил мать переехать в район, чтобы не мешали ему дети. Недалеко, правда, с полчаса езды на электричке, но из-за отчима бывает Павел у матери редко, а Геннадий, наверное, ещё реже. В конце лета на её именины съехались все. Наталья даже родственников своих привела - двоюродную сестру, тетю с дядей - чтобы побыли немного на природе. Помнит, переживал, потому что Наталья с дядей в лесу заблудились. И мать тоже тогда переживала.

Только к матери - радовался Павел: спрячется там, переждёт, пока всё не уладится, станет на своё место. Ещё, может, и Наталья приедет поплакать, пожаловаться, и при матери им легче будет прийти к согласию.

Поспешил к вокзалу, рассуждая: в кармане ни копейки, но разве не видно, что его ограбили? Да и много будет пассажиров, ведь выходной день, люди выезжают на лоно природы - так вот, в суматохе, повезёт как-то без билета.

В электричке придумал ещё и другое. Сел к окну, склонил на грудь голову и закрыл глаза: будет делать вид, что спит. Если побеспокоит его контролер, скажет: с ночной смены, немного задремал, уже и свою станцию проехал. Павел и не заметил, как город остался позади, и железную дорогу обступил густой буковый лес. Один за другим оставались нарядные, деревянные домики остановок.

Никто не трогал его и не обращал на него внимания. И Павел спокойно доехал до места, радуясь - сейчас будет дома, мать его согреет и накормит. Мать успокоит... Соскочил на перрон, ожидая, пока электричка не двинулась дальше - должен был перейти на другую сторону, ещё через один путь. А там тоже стояла электричка, которая отправлялась в обратном направлении, в город. Безразлично смотрел на старый вагон, который был перед ним, пока не увидел за окном... Геннадия. Вздрогнул: Генка? Или это кто-то очень похожий на Геннадия? Боком к окну стоит, к кому-то говорит? Присмотрелся - и бросился в глаза серенький платочек, который сразу узнал. Окликнул глухим голосом: - Мама?!

Ни мать, ни брат даже не оглянулись. А электричка тронулась, с ходу набрала скорость. И помчалась... Павел остался на перроне, ничего не понимая. Перешёл через одну, потом другую колею, выбрался на тропинку и углубился в лес. Там сошёл с тропинки и двинулся через чащу, пригибаясь, шатаясь, словно пьяный... Намеренно пытался заблудиться, пропасть в чаще, чтобы никто и никогда его не нашёл.