Тревожная служба

Хейнц Крушель ОБРАЗЦОВЫЙ

Когда-то здесь проходило русло Старой Эльбы. Тягач пробирался по заросшей кустарником лощине. По бортовой рации слышен был спокойный, уверенный голос помпотеха:

— Если не сбавлять темпов, прибудем вовремя. Сейчас шестнадцать часов три минуты, через восемь минут мы должны быть на месте.

Дорога вдоль русла реки становилась все более вязкой, и офицер приказал свернуть и ехать через лес.

— Перейти на третью скорость, — распорядился лейтенант Штефен.

— Тогда мы этот отрезок не пройдем за восемь минут, — заметил унтер-офицер, опытный и знающий водитель, но лейтенант возразил:

— Необходимо вытащить из воды танк. Это наша главная задача, и рисковать мы не имеем права. Не хватало еще нам самим застрять здесь. Переключайте скорость!

Водитель повиновался, и своевременно. Дорога становилась все хуже, транспортер нырял в ухабах, мокрый снег с хлюпаньем разлетался из-под гусениц во все стороны, ударяя в крылья машины. «Ну и местечко», — думал водитель и вел машину очень осторожно.

Тягач проехал деревянный мост, поднялся на пригорок, и оттуда на мгновение показались башни собора, вырисовывавшиеся на фоне желтоватого неба, на котором висело усталое солнце. Затем башни скрылись за бугром, перед которым машина неожиданно нырнула в ухаб. Мотор взревел. Солдаты схватились кто за что успел.

— Вторую скорость!

— Это не дорога, а трек для проверки крепости рессор и нервов! — ругался водитель. Он то и дело переключал скорости, объезжал препятствия, чувствуя, как лоб покрывается испариной. — Третья скорость для этих мест тоже неплохо!

Лейтенант посмотрел на часы.

— Сейчас выедем на дорогу.

— Как это, собственно, произошло? — спросил унтер-офицер. — Мне кажется, у Штейна прекрасный экипаж, особенно один из солдат.

— Вы имеете в виду Шнейдерайта?

— Вы его знаете?

— Еще бы! — сказал лейтенант. — Я же его обучал. Хороший солдат, он скоро будет командиром машины.

— Конечно. Удивляюсь, почему он до сих пор не командир. — И он повторил свой вопрос: — Как это могло случиться, товарищ лейтенант?

— Не все озера и пруды можно учесть. Местность здесь очень коварная. В половодье вода со Старой Эльбы заходит и сюда, низины заливаются, образуются небольшие озерца. Причем стоят они недолго и в начале лета, как правило, высыхают. Но, видно, некоторые остаются. Теперь представьте такой пруд при небольшом заморозке, как сегодня. Его затянет льдом, припорошит снегом, и полное впечатление, что здесь просто поляна, не правда ли? Кто знает, что там?

— Да, в эту ловушку легко угодить, — согласился водитель. Дорога стала ровнее, и он включил четвертую скорость. Его не покидала мысль о том, что в танке остался человек и его нужно как можно скорее вытащить из ледяной воды. Хорошо бы, все обошлось благополучно. Но случай, очевидно, серьезный, если сам помпотех едет с ними. Не путешествует же он только для того, чтобы пожать руку Шнейдерайту. Танк могли бы вытащить и без лейтенанта.

Лейтенант Штефен внимательно следил за бегущей навстречу дорогой. Танк унтер-офицера Штейна должен был оставить следы, очевидно, они где-то здесь близко... Но где именно?..

Учения начались 3 марта. В определенное время все батальоны в полной боевой готовности должны были прибыть в район сосредоточения и к вечеру выступить в указанном направлении. В ночь на 4 марта личный состав и материальная часть прибыли железнодорожными эшелонами. Несмотря на то что подразделения были укомплектованы новобранцами, призванными в армию всего несколько месяцев назад, разгрузка техники прошла образцово. Уже на марше танкисты получили новый приказ. Обстановка складывалась следующим образом: «противник», разрушая дороги и мосты, отходил к Хафелю. Часть его сил оставалась в лесах. Танкам надлежало с ходу атаковать их и вынудить к обороне. Дорога раздваивалась.

— Направо, — сказал лейтенант. Тягач оставлял на мокрой дороге глубокие следы. — Вы знаете механика-водителя у Штейна?

— Так точно! Енс Рутковский. Старательный парень, он недавно у нас. Наверное, Шнейдерайт вытащил его из пруда.

— Возможно.

— Конечно. Арнд Шмид, заряжающий, слишком медлителен и неповоротлив, он вечно опаздывает. Это мог быть только Шнейдерайт. Это не шуточки — нырнуть в ледяную воду, пробраться в башню и вытащить человека. Как же это все-таки могло случиться? Почему механик сам не смог выбраться? Танк же не лабиринт.

Лейтенант сам терялся в догадках.

— К несчастью, бывает множество всяких случайностей, — размышлял он. вслух. — Он мог попасть ногой между педалями сцепления. Или при толчке какой-либо предмет, ключ например, заклинил люк водителя. Все может быть.

— Конечно. Представляю, если где-нибудь на стройке сорвется кувалда и такой молоточек упадет посреди дороги. Не знаю, что можно в этом случае сделать.

— Ну вот видите.

«Он может болтать, — подумал лейтенант, — а мне не до этого». Прошло уже двенадцать минут. Рядом со следами гусениц танка, отпечатавшимися на дороге, Штефен заметил также следы резиновых покрышек.

— Скорее всего, они просто очень устали, — снова заговорил водитель.

Лейтенант заметил с раздражением:

— Вы, безусловно, различили бы под снегом этот проклятый пруд, вернее, наполненную водой яму. Вы из тех, кто способен видеть под землей, не правда ли?

Водитель обиженно замолчал.

— Езжайте по правой стороне, — приказал лейтенант. — Навстречу идет санитарная машина.

Тягач снизил скорость и прижался к правой стороне так, что навстречу ему мог пройти целый баркас. «Кто в этой машине, — думал водитель, — Рутковский, Шнейдерайт или оба вместе?»

Слева открылась большая поляна, поросшая по краям кустарником. Невдалеке стоял заправщик горючим и вторая санитарная машина. Из воды торчала передняя часть танка. Вокруг, в радиусе 12 метров, лед был взломан.

— Засел он крепко, — проговорил водитель тягача, — но не слишком глубоко. Мы его быстро выдернем.

— Приготовьте буксир, — распорядился лейтенант и выпрыгнул из кабины.

— Сам знаю, что мне делать, — проворчал водитель.

Становилось прохладно. В той стороне, где только что зашло солнце, в небе виднелись вертикальные полосы. Мог опять пойти снег.

Младший фельдфебель прибежал от заправщика и доложил:

— Товарищ лейтенант, Шмид и Рутковский отправлены на санитарной машине.

— Мы встретили ее. Как чувствует себя Рутковский?

— Он пришел в сознание. У Шмида тоже, кажется, все обошлось благополучно. Во всяком случае, пока.

— Почему у Шмида?

— Так ведь это именно он нырнул в воду и вытащил из танка Рутковского.

— Шмид, а не Шнейдерайт?

Младший фельдфебель усмехнулся.

— Мы тоже так предполагали, товарищ лейтенант, но это оказался Арнд Шмид, заряжающий.

Для лейтенанта это тоже оказалось неожиданностью, Шмид никогда не отличался особой решительностью. Правда, он честно выполнял свой долг, но при этом казалось, что он может сделать значительно больше. Этот Шмид всегда представлялся ему слишком тихим и застенчивым.

Мотор тягача надрывно взвыл. Толстый буксирный трос, который водитель быстро и ловко закрепил, натянулся. Гусеницы тягача врезались в землю. Нос затонувшего танка дрогнул, однако машина не тронулась с места. Тягач подъехал задним ходом поближе к яме, унтер-офицер включил первую скорость и стал медленно увеличивать подачу газа. Нос танка вновь дрогнул, вода вокруг него всколыхнулась, но он не сдвинулся ни на шаг. Водитель выключил мотор и вылез из кабины. Что удерживало машину? Не могло же ее за короткое время так глубоко засосать в грязь...

В этот момент из санитарной машины выскочили двое солдат и побежали к тягачу. Это были Франц Штейн и Рональд Шнейдерайт. На них были накинуты одеяла, и выглядели они несколько растерянно.

Водитель тягача не выдержал и воскликнул:

— Ну вы и даете, ребята! А ты, Рони, просто герой, нечего сказать!

Шнейдерайт досадливо махнул рукой. Лейтенант строго прикрикнул на них:

— А ну-ка, вернитесь в машину. Вы что, хотите схватить воспаление легких? Вы и так промерзли! — И, обращаясь уже к унтер-офицеру, сказал: — Гусеницы не трогаются с места, — очевидно, машина поставлена на скорость.

Шнейдерайт сбросил одеяло и остался лишь в трусах и майке. Лейтенант, догадавшись о его намерении, хотел было его удержать, но солдат уже был в воде и пробирался к люку башни. Вода доходила ему до плеч. Водитель вновь забрался в кабину тягача, включил двигатель в ожидании, пока танк будет снят со скорости.

— Пару одеял сюда! — крикнул лейтенант.

Санитары побежали к своей машине.

Шнейдерайт тем временем забрался в люк башни и, глубоко вдохнув, нырнул. Лейтенант взглянул на часы. Одна, две, три секунды, и вот наконец над водой показалось бледное лицо Шнейдерайта. Лейтенант и Франц Штейн кинулись к нему. Санитары укутали его одеялами.

Тягач осторожно тронулся с места. Видневшаяся над водой передняя часть танка медленно двинулась вперед. Тягач ревел, зарываясь гусеницами в мягкий прибрежный грунт. Танк качнулся из стороны в сторону и словно нехотя вылез из ямы.

Пошел снег. Шнейдерайт, пошатываясь, направился к санитарной машине. Ему показалось, что он не чувствует холода. Лейтенант и Франц Штейн поддерживали его.

— Точно так же поступил Арнд Шмид, — рассказывал Штейн. — Мы должны были произвести разведку. Все это произошло так быстро...

— Я знаю, — коротко сказал лейтенант.

В санитарной машине было тепло. Шнейдерайту помогли переодеться. Только теперь он почувствовал озноб. Санитар налил ему горячего чая.

— Есть у кого-нибудь сухие сигареты? — спросил Шнейдерайт.

Лейтенант предложил свои.

— Мы все выскочили на землю и только тогда заметили, что одного среди нас нет. И тут Шмид в полном снаряжении прыгнул обратно в воду. Кто мог от него этого ожидать? — В голосе Штейна чувствовалась гордость за поступок товарища.

Лейтенант кивнул.

— Хорошо сработал, — сказал он Шнейдерайту. — Танк засел глубоко, а пруд оказался не таким уж мелким.

— Да что там... — проговорил солдат и поплотнее завернулся в одеяло.

Снаружи донесся шум мотора. Дверь открылась, и водитель, просунув голову, доложил:

— Можно ехать, товарищ лейтенант. — Потом подмигнул Шнейдерайту: — Это был смелый трюк, Рони, поздравляю! Отпуск в порядке поощрения тебе обеспечен.

— Ну, все, — сказал лейтенант и встал. — Поехали, только сначала в медпункт. Врач должен проверить нашего водолаза.

— Это уж само собой, — ответил унтер-офицер.

— Едем, — повторил лейтенант и козырнул. — Всего доброго, — кивнул он оставшимся товарищам.

Рональд успел еще услышать, как водитель с удивлением спрашивал лейтенанта:

— Неужели это Шмид вытащил Рутковского из затопленного танка?

Ответа он не расслышал, так как дверь захлопнулась и санитарная машина отъехала.

Рональд чувствовал легкую слабость, и ему было немного не по себе, словно он был чем-то удручен. Его то знобило, то бросало в жар. Он закрыл глаза и откинулся на сиденье.

— Тебе плохо? Может, приляжешь на носилки? — спросил озабоченно Штейн.

— Ничего, — возразил Рональд. — Сейчас пройдет.

Машину сильно забрасывало на разбитой дороге, и солдаты крепко держались за спинки сидений.

— В субботу ребята пойдут в увольнение, — промолвил Штейн. — Ты не думаешь пойти во Дворец культуры? Там будет выступать какая-то знаменитая певица.

— Пойду, наверное.

— С Анке?

Рональд достал носовой платок и вытер вспотевший лоб. Слабость понемногу стала проходить.

— Конечно, с Анке.

— Хорошая девушка? Наверное, лучше всех, да?

Рональд устало улыбнулся.

— Мы давно дружим. Если хочешь, пойдем вместе. У Анке есть подруга.

— Маленькая Зиги?

— Да, Зигрид Лауэнштейн. Ты же ее знаешь.

Штейн замялся.

— Я бы охотно пошел, да боюсь, из этого ничего не выйдет... Как ты думаешь, Рони, что теперь будет? Наверно, начнется расследование...

— Ты знаешь, я об этом как-то не подумал. А что, мы сделали что-нибудь не так?

— Не знаю. На карте этой проклятой лужи не было. Что ж, я должен был без конца вылезать из танка и проверять путь? Но ведь учения проводились в обстановке, приближенной к боевой. — Он покачал головой. — Мы даже опомниться не успели, как маленький Арнд уже был в воде. Да...

— Да... — задумчиво повторил Рональд. — А мы растерялись. Если бы не Арнд Шмид... Когда Штейн закричал, что Енс остался в танке, Арнд уже стоял у башни, готовый нырнуть. Как я только что нырял, чтобы снять танк со скорости.

«Как это могло случиться? — в сотый раз спрашивал себя Рональд. — Почему я сразу не сообразил, что нужно делать? Даже лейтенант предполагал, что Енса вытащил из воды именно я. И лейтенант, и шофер тягача, и многие другие думали, что это моя заслуга. Но это сделал не я, а Арнд Шмид, этот застенчивый паренек».

— Ничего не случилось. Хотя, конечно, могло случиться, — размышлял Штейн. — И главное — избежать подобных неприятностей впредь. Но ты тоже молодчина!

— Не говори чепухи! У меня полный сумбур в голове. Я должен поговорить обо всем с Анке или лучше написать ей. Я лучше напишу.

Он взял лежавший в углу машины мокрый мундир, вытащил из кармана бумажник и осторожно достал из него маленькую фотографию. Фотография сильно намокла.

— Это она? — спросил Штейн.

Рональд кивнул. Штейн с любопытством разглядывал мокрую покоробившуюся карточку. Анке, студентка. Длинная коса, открытое круглое лицо с темными глазами. Блондинка, скорее, даже русая. «Да, такая девушка не для флирта, — подумал Штейн. — Серьезная и, видимо, знает себе цену. Сразу видно».

По ровной дороге машина пошла быстрее. Штейн сбросил одеяло и надел тренировочный костюм.

— Что ни говори, а мы все-таки вытащили наш танк, нашего «старика». Ты знаешь, что в ближайшие два месяца мы должны получить новую технику?

— Нет.

— Это совершенно точно. К нам поступает новая техника.

В лесу крупными хлопьями падал снег. Хотя через две недели по всем правилам должна была начаться весна.

О событии, происшедшем в танковом полку, Анке Кламм и Зигрид Лауэнштейн узнали на семинаре у доктора Хельгера. В тот раз на семинаре говорили о партийной совести и риске при принятии ответственных решений.

Доктор Хельгер любил острую постановку вопросов и в подтверждение своих тезисов или для опровержения тезисов оппонентов привлекал в качестве примеров литературные персонажи. Он использовал при этом произведения Островского, Шолохова, Брехта.

Среди студентов возникали горячие споры, высказывались самые разные, порой противоречивые мнения. Некоторые, например, считали, что Корчагин был излишне категоричен в своих поступках и это не всегда было на пользу дела.

Анке возмущалась:

— Неужели вы не в состоянии учитывать историческую обстановку? Попробуйте мысленно перенестись в те условия, в которых действовал Корчагин, постарайтесь понять требования того времени, и вам все станет ясно. В современных условиях ему, может быть, не потребовалось бы так поступать. Но такое качество, как готовность к самопожертвованию, всегда сохраняется.

Зигрид рассеянно слушала и думала про себя, что все это в общем-то понятно, но судьба Макара Нагульнова из «Поднятой целины» ее совсем не волновала, она оставалась равнодушной к его переживаниям. Другое дело Рихард Зорге. Это был настоящий герой.

— Ты оцениваешь события не умом, а чувством, — упрекала ее Анке.

Доктор Хельгер подогревал дискуссию. Он приводил примеры, когда заключенные концлагерей, подвергаясь смертельному риску, прятали в своих блоках детей, обреченных на гибель нацистскими палачами.

— А что произошло бы в том случае, если из-за спрятанных в лагере детей провалилась вся тайная организация заключенных и многие из них были бы уничтожены нацистами? Как вы считаете, не был ли в этом случае риск слишком велик? — спрашивал он.

— Ситуация очень сложная, но даже в этих условиях детей необходимо было спасти. Заключенные поступили совершенно правильно. Так бы поступили и мы. Было бы бесчеловечно подвергать опасности детей во имя собственной безопасности, — сказала Зигрид.

Анке молчала. Она не была убеждена в своей правоте, но ей казалось, что на нелегальном положении коммунисты должны руководствоваться иными принципами, основанными не только на одной гуманности. В этом плане Зигрид слишком упрощенно подходит к оценке положения.

Хельгер исподволь направлял дискуссию в нужное русло. Решение должно основываться на всесторонней оценке обстановки, а для этого нужны глубокие и всесторонние знания. Но кроме того, человек должен действовать, руководствуясь партийной совестью. И чем тверже его убеждения, тем правильнее и яснее принимаемые им решения. Но это не означает, однако, что в этом случае устраняются все трудности, связанные с принятием решения.

— Я до сих пор не могу понять: почему наши отцы и матери настолько заблуждались, что в большинстве своем принимали ошибочные решения во времена господства нацистов? — произнес долговязый бородач.

Анке вспомнился в это мгновение отец Рональда, и она возразила:

— Не все немцы при нацизме заблуждались, но большинство терпело нацистский гнет, и фашисты использовали их пассивность в своих интересах. Что, старшее поколение мало знало? Это объяснение неубедительно.

— Об этом мы еще поговорим, — сказал доктор Хельгер. — Для вас все эти понятия несколько абстрактны. Почему солдаты принимали участие в войне? Почему немецкий народ не восстал против фашизма? Это очень серьезные вопросы, и без знания того времени и истории на них трудно ответить. Сейчас же мы разбираем другую сторону вопроса и давайте не будем отклоняться. Вы сейчас охотно воспринимаете красивое, философски аргументированное решение конфликта в литературе так же, как в жизни, и вряд ли поймете, например, мать, которая выступает против своего сына.

Контраргументы, размышления, интерес к оригинальным суждениям — все это входило в методику профессора Хельгера при проведении семинаров, и это нравилось студентам. Он был прав, утверждая, что не всегда решению может предшествовать всестороннее взвешивание всех «за» и «против». А если для этого нет возможностей, как быть в таком случае? Неужели ожидать гарантий личной безопасности и лишь после того принимать застрахованное решение?

Доктор Хельгер продолжал:

— Простой пример. Я, как вам известно, являюсь капитаном запаса и только три дня назад вернулся с учений. Там произошел следующий случай. Танк двигался по залитой водой низине и провалился в подводную яму. Экипаж поступил так, как предписывалось в соответствующих наставлениях и инструкциях и неоднократно выполнялось на практике, — танкисты выскочили из затонувшего танка, но только не все, а три человека. Четвертый по каким-то причинам не смог выбраться и остался в машине. Трое спасшихся находились, видимо, в шоковом состоянии от всего случившегося, но каждая минута промедления могла окончиться смертью для того, кто остался под водой. Один из экипажа, не раздумывая, в обмундировании бросается в ледяную воду и вытаскивает своего товарища. И как раз вовремя. Эти действия не отрабатывались на учениях, солдата никто не страховал, и ему некогда было раздумывать и взвешивать все «за» и «против».

— Ну, это частный случай, — произнес кто-то из студентов.

— Для кого? — спросил Хельгер. — Что бы произошло, если бы солдат, который прыгнул в воду, промедлил десять — двадцать секунд, если бы он не принял вовремя единственно верного решения?

— Герой! — непроизвольно вырвалось у Зигрид.

— Солдат, который выполнял свой долг.

— А другие? Почему у других сознание не сработало?

— Возможно, они растерялись или испугались...

— А вы действовали бы так же, как этот солдат?

Это теоретический вопрос, Хельгер просто провоцирует их, считали студенты. Возник спор, и доктор призвал молодых людей соблюдать тишину.

— Один из вас когда-то сказал, что героизм связан со своеобразным эгоизмом...

— Это абсурд, — протестующе заявила Анке. Про себя она решила, что обязательно узнает у профессора подробности. Он же был в полку, в котором служит Рональд, а от него вот уже две недели нет никаких известий.

После семинара они с Зигрид подошли к доктору Хельгеру.

— К сожалению, подробностей я не знаю, — ответил он, — меня тогда задержали в штабе. Но, подождите, мне кажется, фамилия командира танка Штейн. Да, да, я вспоминаю — Франц Штейн. Его экипаж считается лучшим в полку.

Штейн! Это был командир Рональда.

— А вы, случайно, не знаете фамилию солдата, которого спасли? — спросила Зигрид, волнуясь за подругу.

— Нет, не помню, это был, кажется, механик-водитель.

— Рональд — наводчик, — заметила Анке.

— Ваш друг?

— Да.

— Ну так там все в порядке. Вам не о чем беспокоиться, Анке.

— Благодарю вас!

— Не за что. — Доктор закрыл свой портфель с конспектами и книгами. — Расскажете мне потом. Очень может быть, что именно ваш друг спас того солдата. Ведь могло так быть, не правда ли?

— Безусловно, это Рони, — решила Зигрид. — Он просто сумасшедший.

Хельгер улыбнулся.

— Молодому человеку можно позавидовать!

— Это мог быть и другой, — серьезно сказала Анке.

Зигрид удивленно посмотрела на нее. «Такое впечатление, что ей даже хочется, чтобы это был другой, — подумала она. — Последнее время они часто ссорятся. Не могу понять. Дружат они давно, кажется, влюблены друг в друга и тем не менее без конца спорят, как будто у них существуют неразрешимые проблемы. Зачем самим делать свою жизнь труднее, чем она есть на самом деле? Не понимаю! Может быть, им кажется, что без этого жизнь была бы слишком однообразной? Скука есть следствие привычки. Ну что ж, может, они и правы... Но солдата спас Рональд, это несомненно. Это не мог быть никто другой. Рони действительно сумасбродный парень».

Вечером того же дня, когда Зигрид уже собиралась лечь и лениво перелистывала иллюстрированный журнал, Анке сообщила ей:

— Это был не он. Я встретила в городе лейтенанта Штефена, и он мне все рассказал. Это был Арнд Шмид. — Ее голос звучал спокойно, и она говорила это как будто с облегчением.

— Не может быть! — воскликнула Зигрид с изумлением.

Анке пожала плечами.

— Да, да, не удивляйся. Это был Арнд Шмид, маленький скромный солдат, который никогда ничем особенным не отличался. Так мне сказал лейтенант.

— Но почему же Рони этого не сделал?

— Спроси его об этом сама — мы встретимся в воскресенье. А почему, собственно, именно он должен был это сделать? Потому, что он привык быть всегда первым? Почему ты считаешь, что другие не способны на такой самоотверженный поступок? — Анке почему-то умолчала о том, что Рональд тоже нырял в ледяную воду, чтобы спять танк со скорости.

— Ты напрасно сердишься. Я не вижу для этого никаких оснований.

«Я действительно сержусь на него, это правда, — думала Анке. — Я знаю его уже давно — лет пять, даже больше. Мы познакомились, когда их класс приехал к нам в село помогать в сборе овощей. Это было в ноябре, шесть лет назад. Нам было тогда по четырнадцать. И все это время, что мы знакомы, у него все идет гладко. Не то чтобы он искал легкого пути, но ему все удается. Может быть, просто везет? Очевидно, я немного завидую, что он всегда впереди. Еще в школе он был отличником, учился лучше, чем я. Но меня злит, когда все вокруг говорят о нем как о лучшем. Наверное, я просто несправедлива к нему... Но почему?»

Она подошла к зеркалу, взяла гребень. У нее были длинные русые волосы. Иногда она заплетала их в косу, и нужно заметить, что у нее была самая большая и красивая коса в городе.

— Сварить кофе? — спросила Зигрид.

— Пожалуй! У тебя есть настроение поболтать?

— Конечно. У меня тридцатого марта день рождения. Ты знаешь, кого я приглашу?

— Попробую догадаться, — улыбнулась Анке. — Ты пригласишь меня, Рональда и, может быть, даже... доктора Хельгера.

— Нет! Я приглашу еще этого Шмида!

— Но... Но ты даже не знакома с ним.

— Вот и познакомлюсь! Смелый парень, спас товарища. Он просто герой! И не думай меня отговаривать. Мы так много говорим о героях, о подвигах, совершенных где-то и когда-то, а тут я наконец могу увидеть живого героя, нашего ровесника, такого же человека, как и мы, но все-таки необыкновенного. Рони я тоже, конечно, приглашу, он должен прийти.

— Если ты так хочешь, он непременно придет.

В кофейнике забулькала вода. Зигрид заварила кофе, достала сахар и сливки.

— Ты, наверное, думаешь, что это опять мои фокусы, но меня этот парень действительно интересует. Может быть, потому, что мне самой совсем не свойственно героическое. Видимо, у меня нет для этого данных.

— А ты считаешь, что герой должен быть каким-то особенным?

— Конечно, разве не так?

Когда они наконец погасили свет, Зигрид погрузилась в мечты о своем незнакомом герое.

Анке тоже долго не спала. За дверью шуршала хозяйка. Анке видела ее расплывчатую тень через матовое стекло. Она закрыла глаза, но сон не шел. «Почему я радуюсь, что Рональд на этот раз не оказался впереди? — думала она. — Смешно, но я действительно рада, что не он на этот раз стал героем дня, что подвиг совершил другой солдат, который, по словам Штефена, считал Рональда недосягаемым образцом. Что ж, Рони это только на пользу».

Она повернулась на бок, чувствуя, что сон начинает одолевать ее. «Ты смешная, Анке, — думала она, засыпая. — Любишь парня и все время стараешься найти в нем какие-то отрицательные качества, морализируешь. Это, пожалуй, неэтично даже в мыслях».

За стеклянной дверью по-прежнему слышалось шарканье. Было около полуночи, а хозяйка все еще не спала. По радио в ее комнате какой-то бас пел русские песни, грустные и красивые. Если бы только хозяйка не вздумала подпевать ему...

Анке вздохнула: «Мне сейчас нужно думать об учебе, о завтрашних занятиях. Предстоит семинар по машиноведению, лекции по анализу производства и современной техники информации, нужно готовить чертежи поточных линий, потом еще коллоквиум по электроприводам — это, правда, послезавтра. И послезавтра же вечер, на котором мы встретимся с Рональдом. Смешно, я снова думаю о нем».

Она посмотрела на маленькие часы, лежавшие на ночном столике. Скоро двенадцать. «Мать, наверно, еще сидит, занимается. Она прилежнее, чем дочь, но в этом году все, она заканчивает. Мамин диплом мы торжественно отпразднуем».

Мать Анке Кламм была крестьянкой из-под Магдебурга. Отца Анке не помнила — он умер вскоре после ее рождения. Мать с маленьким ребенком на руках вынуждена была остаться с родителями мужа, которые имели 15 гектаров земли, и жила в семье на положении батрачки. Для чтения книг у нее не хватало времени, но в работе не было ей равных. На Анке времени не оставалось, и девочка играла не со сверстницами в куклы, а с мальчишками в футбол, разоряла вместе с ними птичьи гнезда, лазила по деревьям. Не было также необходимости заботиться о занятиях Анке, когда девочка пошла в школу. От матери она унаследовала сообразительность, и учеба ее не обременяла. Выполнение домашних заданий никто не контролировал, и поведением Анке в школе также никто не интересовался. Матери, занятой тяжелым крестьянским трудом, было не до этого. Когда ей говорили о шалостях ее дочери, она отвечала, что было бы куда хуже, если бы девочка имела образцовое поведение и двойки по основным предметам.

Потом в деревне организовался производственный кооператив. Кооператив был слабенький, в него вступали маломощные крестьяне. Мать Анке посмеивалась над порядками во вновь созданном хозяйстве. Сами они туда ни за что бы не вступили, но старики — свекор со свекровью — становились все несноснее и злее. Мать работала от зари до зари, Анке тоже прибавилось хлопот, так что занятия в июле приходилось пропускать. Старики считали, что она уже достаточно взрослая — Анке было 12 лет, — чтобы чистить хлев, ухаживать за скотом, боронить, доить корову, сбивать масло и выполнять всякую другую работу, не имеющую никакого отношения к учебе. Кончилось беззаботное детство, безобидные шалости. Птицы могли теперь спокойно высиживать свои яйца — им никто не мешал.

В школе учитель рассказывал ребятам о преимуществах кооперативного землепользования, дети ему верили, и Анке теперь частенько задумывалась: кто же прав — учитель или мать? Они оба были ей дороги.

Как-то к ним в деревню приезжали рабочие с фабрики по изготовлению моющих средств. Они рассказывали о своем производстве, которое достигло максимальной выработки, и теперь у них есть возможность выйти со своей продукцией на международный рынок. Мать Анке, слушая эти рассказы, смеялась и говорила, что лучше бы они заботились о том, чтобы стиральные порошки были дешевле. Анке старалась вникнуть в разговор взрослых и после сказала матери, что ей непонятно, почему фабрика расширяется, а в их кооперативе дела идут совсем плохо. Как же будет дальше?

Вечером, когда собрались родственники и знакомые, разговор, как всегда, пошел о том, как же дальше жить крестьянам. Было шумно, говорили все вместе, спорили, ссорились.

В эту ночь мать не спала и даже, как показалось Анке, плакала. Девочка все спрашивала, не болит ли у нее что-нибудь, не вызвать ли врача. Но у матери была совсем другая боль — она не видела для себя выхода. Последнее время ей часто казалось, будто она бесцельно плывет в безбрежном житейском море, не зная, куда пристать. Нет, в 30 лет нельзя жить так, как это было до сих пор, словно в полусне. Мать впервые так серьезно разговаривала со своей двенадцатилетней дочерью, и Анке, еще не все понимая в ее словах, как могла, старалась успокоить ее.

Однажды, когда мать вернулась с поля, старуха, сидя в скрипучем кресле возле печки, заметила как бы невзначай: «Сегодня мы записались в кооператив, но уж, конечно, не по убеждению».

Мать и сама это прекрасно знала, но что из этого? Ее даже не спросили, не сочли нужным или просто забыли. Ведь это хозяйство было не ее. Она вместе со своей маленькой дочерью была здесь чужой.

В школе начались весенние каникулы. Черные дрозды уже принялись вить гнезда. Мать решила свозить дочь в Веймар. Впервые в жизни они остановились в гостинице, увидели дома, в которых жили великие поэты, гуляли по пробуждающемуся парку; мать раздумывала о своей судьбе и как с равной говорила с девочкой.

Иногда она как-то смущенно посматривала на дочь, как бы боясь того, что ее Анке знает уже гораздо больше, чем она сама. Ей мало пришлось учиться.

Когда они увидели Бухенвальд, они после целый день ни о чем не могли говорить. Вечером мать пыталась успокоить и утешить дочь, говоря, что все, что там было, в этом лагере, давно прошло и не вернется, а Анке все спрашивала ее, как это могло произойти.

Вернувшись в деревню, крестьянка Кламм собралась и на велосипеде отправилась в город. Там расширяли известную ей фабрику стиральных порошков, и рабочие руки были очень нужны. Она встретила рабочих, с которыми была уже знакома по их наездам в деревню. Узнав о ее намерении работать в городе, они с сомнением качали головами. Поначалу фабрика пугала грохотом машин и аппаратов. Но женщина все же решила попробовать, и ее привыкшие к тяжелому крестьянскому труду руки быстро освоили несложные операции на упаковочном полуавтомате. Она сразу стала выполнять норму, которую обычно давали опытные работницы.

И все же Анке замечала, что мать ее несчастлива. Она стала молчаливой, редко смеялась, было видно, что ее тянет к прежней работе. И Анке без ведома матери пошла к председателю сельскохозяйственного кооператива. Председатель подумал и деловито направился к ним в дом, когда мать только что вернулась на своем велосипеде из города.

— Фрау Кламм! У нас собралось сейчас много обобществленного скота, но опытных работников, знающих, как с ним обращаться, не хватает. Мне говорили, что у вас по этой части золотые руки. Пойдете на ферму?

Предложение было как нельзя кстати. Мать ответила, что дело серьезное и она должна подумать. Но Анке уже знала, что все решено.

Мать уволилась с фабрики и, проработав совсем немного, вскоре стала бригадиром.

Это были тяжелые времена. Как назло, выдался неурожайный год. Анке переживала трудности вместе с матерью, а трудностей было много, в частности из-за неумелой организации. Крестьянин, который зарабатывал в кооперативе лишь 50 обязательных трудодней, а остальное время проводил в своем индивидуальном хозяйстве на оставленном ему участке, получал в конце года столько же, сколько и тот, кто трудился на общественном поле постоянно. Такое положение противоречило здравому смыслу, и мать пыталась его изменить. Много было бесхозяйственности. Некоторые члены кооператива в сенокос оставляли возы с сухим сеном под открытым небом, несмотря на то что собирался дождь. В своем хозяйстве этого никто бы не допустил. Мать указывала на подобные случаи, выступала против нерадивых на общем собрании. Из-за этого у нее испортились отношения со многими односельчанами. Она считала, что все должны работать хорошо и болеть за общее дело. Ей приходилось приказывать, распоряжаться, иногда не советуясь с членами кооператива. Начались раздоры, склоки, намеки, обиды. В деревнях на это большие мастера, имеют, можно сказать, в этом деле многовековой опыт. Мать заявила на заседании правления: «Не буду бригадиром. Ищите другого, с меня хватит! Останусь только в полеводческой бригаде!» И тогда же подала заявление в сельскохозяйственный техникум на заочное отделение. Это было в 1963 году.

В ноябре того же года на уборку свеклы из города прислали школьников. Кооператив не справлялся с работой, и клубни могли остаться под снегом. Анке работала в поле вместе с городскими ребятами, и ей было неловко оттого, что они в деревне сами не сумели убрать свеклу и вынуждены были приглашать горожан. Вот тогда появился этот парень — Рональд Шнейдерайт, сразу понравившийся ей. Он был сильный, хорошо работал, и любой холод был ему нипочем.

Анке не была застенчивой девочкой. Она пригласила Рональда к себе домой на обед. Так продолжалось целую неделю, и мать ничего не имела против. Она не возражала против дружбы с Рональдом. Четырнадцатилетний парень вскоре узнал все их семейные дела. Он тоже был не из робких и как-то прямо спросил мать Анке: «Я слышал, что на вашей кооперативной ферме с тех пор, как вы ушли из бригадиров, дела совсем плохи. Наверное, вы теперь переживаете, ведь правда?»

Мать ничего не сказала. Собственно говоря, он был прав. То, что после ее ухода с фермы дела там пошли значительно хуже, было очевидно. Но времена, когда она остро реагировала на подобные вопросы, давно минули.

«Бросить все и уйти — это не решение проблемы!» — заявил парень. Мать нахмурилась и сказала, что все не так просто и что он еще многого не понимает. Анке в глубине души была согласна с матерью, полагая, что Рональд слишком важничает, но смолчала. Она хорошо знала, что, если мать сердится, стало быть, слова этого мальчишки попали в цель. Но откуда у него берется смелость так судить о серьезных вещах? Почему он всегда рассуждает так, будто ему все известно? Анке, например, до сих пор не могла выбрать себе профессию, а он уже сейчас твердо решил, кем он будет — офицером, как отец.

Однажды Рональд рассказал ей о своем отце, В 17 лет старший Шнейдерайт уже с оружием в руках боролся на Балканах с фашистами, был награжден иностранным орденом и был убежден, что социализм победит и в Германии, но сам он не придет, его нужно завоевать. Это было в то время, когда в Германии флаги со свастикой висели почти в каждом окне, а с фронтов приходили победные вести. В тех условиях, казалось, самым простым было бы бросить оружие и спрятаться, спрятаться, чтобы выжить. Но коммунисты не могли так поступить. Пассивное ожидание — это не решение, никогда и ни в чем.

Анке, слушая Рональда, чувствовала, что думает так же, как он. Но она понимала, что в жизни бывают различные ситуации и нельзя видеть только черное и белое. «А для этого парня, — думала она, — существует, видимо, только одна возможность — быть «за» или «против». Нейтральным он не станет». Ему легко говорить, осуждать. Вот и мать тогда обиделась на него. Но ведь все-таки она снова пошла в правление кооператива, конечно не из-за этого мальчишки. Неполадки в кооперативе давно беспокоили ее, а слова Рональда только ускорили решение. «Направляйте меня на работу туда, куда сочтете нужным, где я буду полезной», — сказала она председателю, и ее вновь назначили бригадиром на ферме.

Анке с Рональдом к тому времени заканчивали десятый класс средней школы.

Рональд по-прежнему хорошо учился, получал похвальные грамоты, выступал на школьных конференциях, как секретарь организации Союза свободной немецкой молодежи. Товарищи уважали его и считали, что на Рональда Шнейдерайта всегда можно положиться — он не подведет. Этими чертами характера Рональд был обязан своему отцу.

«Ты что, живешь только для своего отца или для себя тоже? — спрашивала его Анке. — Кажется, он не только твой отец, но и вся твоя жизнь». Рональд не понимал ее.

Позже Анке познакомилась с его отцом. Это произошло после смерти матери Рональда, три года назад. (Фрау Шнейдерайт была больна какой-то тяжелой болезнью.) Отец Рональда, полковник Шнейдерайт, был человек серьезный и не любил говорить о себе. Казалось, для него не существовало никаких проблем. То, что Рональд знал об отце, он услышал от матери, которая в основном и воспитывала мальчика. Иоганн Шнейдерайт как-то признался Анке, что часто упрекает себя за то, что для сына у него никогда не хватало времени. Иногда ему казалось, что у парня весьма упрощенное представление о жизни и он слишком рационально воспринимает окружающий мир. «К счастью, сейчас он, кажется, избавляется от этого недостатка», — сказал полковник Анке, весьма польщенной тем, что такой серьезный человек беседует с нею как с равной о своем сыне.

Анке знала, что ее Рони во многом подражает отцу. Ее друг начинал свою службу так же честно, как и он. И случившееся на учениях не охладит их дружбы.