Трое под одной крышей [Повесть, рассказы]

Бессмертные

В этот день произошло много событий. Началось с того, что перед третьим уроком в класс вошла француженка Алиса Ивановна и объявила:

— Собирать вещи и прочь-прочь домой…

Когда ученицы радостно взревели, она страдальчески заткнула уши:

— Без шум, без шум…

Никто не понял, в чем дело, но расспрашивать не стали. Все торопливо запихнули в сумки книги и тетради. По пустынному и тихому в этот час урока коридору навстречу девочкам двигались люди в белых халатах с баллонами в руках, за ними шла школьная нянечка с ведром и тряпками.

Разъяснила дело изгнанная с урока ученица параллельного класса. Свободная и одинокая, она слонялась по школе и все знала.

— У вас случай скарлатины. Приехала дезинфекция. А в черном городе начался нефтяной пожар. С чердака видно.

Скарлатина могла быть у Жени Маясовой. Она уже четыре дня не ходила в школу. Эта новость никого не взволновала. Болезни были редкими и желанными. Пожары случались чаще. Город у моря баловал своих жителей великолепными фейерверками с заревом в полнеба. Горящий газовый фонтан гигантской свечой озарял Приморский бульвар. Световые эффекты сопровождались музыкальным оформлением на низких зловещих нотах.

Два десятка благоразумных и нелюбопытных девочек разошлись по домам, а пятерым понадобилось лезть на чердак, чтобы определить направление пожара.

Замок на чердачной двери легко открывался головной шпилькой. Мимо изъеденных молью чучел зверей и птиц, истертых до деревянной основы классных досок, рулонов изорванных географических карт девочки добрались до треугольного окошка с торчащими остриями разбитого стекла.

С высоты пятого этажа они увидели на горизонте облако черного дыма с багровыми всполохами. Это выглядело особенно грозно при ясном блеклом небе поздней осени, при солнце, освещавшем бесконечные плоские крыши и сероватое пространство моря.

Пожар вздымался над черным городом, и знакомое гудение уже набирало силу.

Когда девочки добрались до промысла, толпа людей, сдерживаемая цепью пожарных, плотно окружала горящий фонтан. С высокого пригорка, куда вся компания стала проталкиваться, протискиваться — и наконец пробралась, пожар был виден, как сцена в театре из первого яруса.

Буровой вышки уже не было. С земли поднималось, опадало и снова вскидывалось ревущее пламя. На секунду оно прикрывалось густым плюшевым дымом, но потом вновь возникали малиновые, алые, оранжевые отсветы.

Мусю прижали к боку пожарника, и она сквозь плотный чад нефти и горящего газа, сквозь запахи, извергаемые из глубины земли, ощущала, как пахнет его мокрая одежда куревом, потом и почему-то супом.

С силой отталкиваясь назад, пожарник отодвигал любопытных прочь, но Муся вцепилась в его кожаный пояс. Из-под вытянутой руки пожарного ей было видно, как вокруг огня стремительно носились люди, как толстыми голубыми змеями низвергалась к основанию огненного столба пенная жидкость, от которой пламя вздымалось еще выше.

Лена и Таня держались рядом, Фанни и Клару отнесло в сторону, но все они видели, как вдруг оранжево-ало засияли на закопченном небе две соседние вышки и, мелко задрожав, опустились на землю углями больших костров.

Рядом закричала женщина:

— Чего же они смотрят? Чего они думают? Мы же все погорим!

Неподалеку от буровых стояли невысокие дома с прокопченными деревянными галерейками, на которых толклись встревоженные жители.

— Мамиконова нет, — сокрушенно сказал мужчина. — Я тебя спрашиваю, почему Мамиконова нет? — сердито прокричал он прямо в ухо пожарному.

— Я над ним не хозяин, — зло огрызнулся пожарник.

Потом нехотя добавил:

— В Сабунчах газ горит…

Еще одна буровая, которая стояла в отдалении, вдруг от основания покрылась маленькими розовыми лепестками. Живые и трепетные, они бежали все выше и выше, обгоняя друг друга и оставляя после себя оранжевые прозрачные контуры буровой.

Мусю охватило неизведанное еще чувство ужаса и вместе с тем восторга. Она впервые была частицей многоликой монолитной толпы, подверженной приливам и отливам в зависимости от всполохов огненной стихии. Хотелось, чтобы все это кончилось, и хотелось, чтоб не кончалось никогда.

А вокруг отовсюду зазвучало:

— Мамиконов, Мамиконов…

Это имя главного тушителя нефтяных пожаров знали все в городе. Говорили, что он закрывает горящие газовые фонтаны стальной плитой, говорили, что встречным огнем отрывает пламя от земли… Личностью он был легендарной и появился, как сказочный герой, сопровождаемый восторженным шумом толпы. Ярко-красный легковой автомобиль медленно проехал по коридору, образованному расступившимися людьми.

Усатый, смуглый, великолепный, он был далек от идеала, но в него можно было влюбиться, и Муся это поняла, потому что в душе начали сочиняться стихи:

— Мамиконов приехал? — спросила она, хотя спрашивать уже было незачем.

— Граздан Мушегович его зовут! — гордо сказал пожарный.

Все пришло в движение, круг расширился, людей оттиснули с пригорка.

— Ну, теперь на огонь смерть пришел, — радостно сказал старик азербайджанец, — кончал пожар, совсем кончал.

Муся внезапно ощутила, что кончается волнующий праздник.

— Горит еще! — строптиво возразила она.

— Кончал, кончал, не боись, — успокаивал старик, ласково кивая ей головой.

Сразу стало неинтересно. Временами огонь еще вздымался и подвывал, но сила его иссякла. Непонятно, как этого добился хитроумный Мамиконов, но пожар был задушен, оторван от земли или загнан под землю — кто знает.

Пятерых девочек, вышедших на трамвайной остановке, томила невысказанная неудовлетворенность.

Домой не хотелось.

— Предлагаю поехать на бульвар, пусть нас ветерком обдует, — сказала Лена.

В переполненном трамвае они поехали на другой конец города. И конечно, никто из них, кроме Клары, не взял билета.

— Погубит тебя твоя порядочность, — сказала ей Ленка. — Не сберегла для общества нужную копейку.

— А у меня еще есть…

Клара виновато вытащила из кармана одну серебрушку и несколько медяков.

— Ура! — закричала Ленка. — Прибавляю свои двадцать. Кто больше?

У входа на бульвар они сосчитали деньги, которые не успели истратить, потому что школьный буфет открывался только после третьего урока.

— Семьдесят шесть копеек, почти рубль, — подытожила Ленка. — Что будем покупать?

Напротив бульвар, на набережной, в маленьких темных лавках торговали персидские купцы. Они продавали тонкий прозрачный рис, который назывался «ханским». В полотняных промасленных мешочках хранили зеленый изюм, пересыпанную кристаллами соли альбухару и сушеные абрикосы восковой ломкости. Там стояли мешки, наполненные крупными раскрытыми фисташками, соломенно-желтым арахисом и грецкими орехами с картонно-хрупкими скорлупками.

На многоярусных, выраставших одна из другой вазах возлежали невзрачные на вид серые лепешки первоклассной нуги, пласты фисташковой халвы и большие конфеты в ярких обертках.

Там было еще много неведомого — баночки с приправами и специями, склянки с благовониями, эссенции и эликсиры, которые продавались по каплям, по граммам и стоили баснословных денег.

Девочки ничего не могли здесь купить, кроме крепкого ароматного ириса, ценимого за то, что на один его квадратик приходилось почти полчаса удовольствия.

После дневного света они очутились в душистом сумраке. За маленьким низким прилавком сидел тощий старичок и читал книгу с желтыми страницами, изузоренными черной вязью арабского алфавита.

Он поднял глаза, вздохнул, оценив уровень платежеспособности покупателей, однако вежливо привстал с табурета и готовно вытянул в их сторону длинную шею.

— Полфунта ирисок, — независимо сказала Ленка.

Деньги были рассчитаны так, чтобы их хватило выпить еще по бокалу знаменитых «фруктовых и десертных вод Логидзе».

Из глубины лавки бесшумно возник человек в красной фетровой феске. Перебирая четки, он оглядел девочек и произнес короткую непонятную фразу, на которую старичок ответил быстрым покорным движением, приложив руку ко лбу.

Всех пятерых сковал оценивающий взгляд. Стараясь не замечать мужчину в феске, они все же косились в его сторону и видели лакированные остроносые туфли, шевиотовый костюм «индиго», пиджак которого, застегнутый одной пуговицей, еле сходился на сиреневой рубахе. Мужчина точно застыл, тяжелый даже рядом с тюками, мешками и ящиками. Двигались только длинные, темные пальцы, перебирающие янтарные бусы. И слегка раскачивалась черная кисточка, свешиваясь с фески.

В ту минуту, когда старичок снял с чашки весов покупку, человек в феске лениво сказал:

— Вы, барышни, называется… От барышни должно розой пахнуть, духами пахнуть. А от вас. — он глубоко вдохнул, — от вас копченой рибой пахнет…

Онемели все, кроме Муси. Воспитывающая себя на образцах Прекрасной Дамы и Незнакомки, она не могла стерпеть поношения.

— Мы на нефтяном пожаре были… В черном городе пять буровых сгорело… Три часа фонтан потушить не могли… А вы говорите… Сам Мамиконов приезжал…

Фанни изо всей силы дернула ее за рукав. Старичок с поклоном протянул Ленке сверток, и девочки кинулись к выходу с чувством преодоленной опасности.

— Хотите верьте, хотите нет, он выбирал из нас гурию для своего гарема! — выпалила Таня.

— Гурии — это в раю, а в гареме одалиски, — поправила Клара.

— А Муська туда же: пожар, пожар… Ну, чего ты вылезла? В одалиски захотела? Для этого нэпмана наш пожар — дорогой праздник!

Фанни недавно приняли в комсомол. Она была проникнута классовым самосознанием.

— Доложила ему: пять буровых сгорело! На блюдечке преподнесла!

Муся чувствовала себя виноватой и даже не огрызалась.

Днем на бульваре было пустынно. Гулял ветер. Море кудрявилось и било волнами о стену парапета, так что брызги обдавали девочек, устроившихся на плитах. Лена сорвала тонкую обертку с лакированных ирисок. Их было много. Два больших тяжелых пласта.

— Девочки, — сказала Ленка, — нам подали милостыню!

— Нас купили, — уточнила Фанни. — Толстопузый взял нас на содержание.

— Ну и отлично! Дайте мне ириску, — потребовала Муся.

— Лично я этот ирис есть не собираюсь, — холодно сказала Фанни.

— Я считаю, надо сейчас же отнести ему деньги за лишний вес, — решила Клара.

— А где мы их возьмем?

— Можно домой сбегать.

— Ну и что докажем? Толстопузый к тому времени уйдет, а хитрый старик деньги прикарманит и скажет: «Спасибо вам, дуры!»

— Во всяком случае, я есть не буду!

— А я буду, — взорвалась Муся. — Дайте мне ириску!

— Одалиска ты, а еще поэтесса.

— Подумаешь, конфеты в принцип возвели…

Все стало плохо. Фанни злилась, Танька ворчала, Клара непреклонно сжала губы.

Лена задумчиво смотрела в море на темную глыбу острова Наргина, возле которого, как всегда, не то стоял, не то шел пароход. Ее некрасивое, притягательное лицо стало задумчиво отрешенным. С первого класса она была отличницей, не зубрилой, но девочкой с разносторонними, обширными знаниями. У ее отца было революционное прошлое. Свет этого прошлого падал на Лену.

— Не бузите, девочки, — сказала она, — черт с ней, с этой подачкой…

Ленка привстала, размахнулась и швырнула ириски в воду.

— В набежавшую волну, — сказала она.

Фанни расхохоталась. У нее был особенный смех — басовитый колокольчик. Клара одобрительно кивнула. Муся чуть не плакала.

— Ну и что? Зачем? — твердила она. — Теперь все бычки будут пахнуть сливочным ирисом…

— Забудем этот ирис, наплюем на бычков, будем жить на вершинах. Читай стихи!

Напрасно некоторым Лена казалась слишком рациональной. Нет, она понимала своих друзей!

Но в душе Муси клокотало разочарование.

— Что мы этим доказали?

— Мы сохранили свое достоинство.

— Кто об этом узнает?

— Поэт! Ты сам свой высший суд! — сказала Лена.

Казалось бы, достаточно. Но Фанни потребовалось добавить:

— Вот и верно сказано: «Быть может, всех ничтожней он». Вот я теперь понимаю, почему декабристы Пушкина в свою компанию не взяли…

— Вон куда метнулась!

— Муська, не слушай ее, прочти про любовь, — кротким голосом попросила верный друг Таня.

Муся глубоко вздохнула.

— Вот тебе раз, — вскричала Лена. — Неожиданно! Это что-то новое!

— А кто — эта любовь? — заинтересовалась Фанни. — Это Шурик, который тебя по математике натаскивает?

— Муся творчески осваивает «танку» — японскую форму, — сердито объяснила Таня.

— Уже танки в ход пошли! — Фанни загрохотала.

— Нет, в этом что-то есть. Давай читай еще, — потребовала Лена.

— Все вы дуры! В этом есть и поэзия и настроение. А вам лишь бы выяснить, кто прототип. Типичное мещанство!

— Про-то-тип, — веселилась Фанни. — А он вовсе даже и не студент, этот знаменитый Шурик…

— Ну, читай, читай…

— Почему тебе их жаль?

— Жизнь проходит, — печально сказала Муся. — Они спят, а жизнь проходит.

— А ты сама не спишь, что ли?

— Никогда, — ответила она.

Муся не врала. Лежа в постели, она создавала в уме стихи и поэмы. Потом внезапно наступало утро. Ночные строчки воссоздать на бумаге никогда не удавалось, но оставалось ощущение прекрасного и совершенного. Так проходили Мусины ночи.

— И это у тебя от бессонницы щеки светятся, как помидоры? — ехидно спросила Фанни.

Клара молчала. С ней происходили чудеса еще и не такие. По вечерам, если она оставалась дома одна, к ней приходил Серый Человек. Он все понимал и все мог. Клара его ни о чем не просила. Он разговаривал с ней о жизни. Его появлению всегда предшествовал огненный кружок горящей папиросы. О его существовании знали только Таня и Муся.

Лена тряхнула головой:

— А я не жалею времени. Я его подгоняю. Мне не терпится поскорее узнать, что оно нам несет. А жизни нашей конца не будет!

— Будет, Леночка, будет. Вот послушай:

— Нет, я в это не верю!

Ленка вскочила на парапет. Ветер рвал ее клетчатую юбку, вздымал рыжие курчавые волосы.

— Девочки! Мы бессмертны! Ученые всего мира трудятся сейчас над нашим спасением. Рак и туберкулез нам привьют, как оспу. От всех болезней изобретут беленькие таблетки — вечером выпил, утром здоров. Я вам это обещаю! Я ручаюсь, верьте мне!

— Верьте мне, девочки, — сказала Муся, — я это слышала от очевидцев. В Эстонии, вот только забыла, в каком городе, живет врач, который излечивает совершенно безнадежных. К нему едут со всего Союза.

Она приготовилась разливать кофе по трем чашечкам — Кларе, Тане и себе.

— Знаю я этих очевидцев! — усмехнулась Таня.

— Нет, не говори. Открытия носятся в воздухе, — возразила Клара. — Мы же все слышали про биолога, который разработал диету — мел, тмин, отруби, травы. Тоже исцелял. Но против ополчились наши академики.

— Новое всегда подвергается гонениям. Муська, кофе мне только четверть чашки, остальное молоком долей…

— А мне молока совсем не надо, только кофе, — сказала Клара. — Что касается чудес, то я в них, к сожалению, не верю.

— Надо верить! — убежденно заявила Муся. — Без чудес нельзя.

— Смотря что считать чудесами, — Таня неторопливо помешивала в своей чашке едва окрашенные сливки.

— Для меня чудо — каждый наступающий день. Девочки, берите миндальные пирожные, они очень свежие. Я считаю, чудеса есть. Иногда вдруг вместо оплаченных двухсот граммов получаешь целое кило ирисок…

— И чаще всего бросаешь их в море, — сказала Таня.

— Верно! А когда это было, девочки? Вчера? Неделю назад? Год или вечность?.. Я сбилась со счета…

Они все сбились со счета, засмеялись.

А за дверью кто-то сказал:

— Вот веселятся, вот веселятся…

Вошла высокая тоненькая девушка, туго обтянутая джинсами и водолазкой.

— Здравствуйте, тетя Клара, здравствуйте, тетя Таня… Бабушка, за мной пришли, я ухожу…

— Надолго?

— Не знаю. Но ты не беспокойся. Если сильно задержусь, то позвоню.

Она улыбнулась и помахала на прощанье рукой.

— Прелестная девочка, — вздохнула Таня.

— На третьем курсе. — Муся тут же постаралась смягчить свою гордость. — Кошмар какой-то! Моя внучка — математик!

— А ты, конечно, хотела передать ей эстафету?

— Ну, хотя бы иметь общий язык. В ее книгах я не понимаю ни строчки. Одни формулы.

— Для чего тебе понимать ее учебники? Ты должна понимать ее сердце. Мы с тобой всегда были тупые гуманитарии. А ее книги, если понадобится, тебе разъяснит Клара…

— Ну, не уверена. Я ведь технарь, а там высшая математика… Ленка бы разобралась…

— А помните Ленкины пилюли? Вечером выпил — утром здоров…

Ленки уже много лет не было на свете. Фанни умерла год назад.

Стало очень тихо, и они услышали сквозь шепот и приглушенный смех юный голос:

— Кейфуют старушки…

Потом хлопнула входная дверь.

Презрев все врачебные рекомендации, хозяйка засыпала еще один кофейник свеженамолотым кофе, и по комнате снова поплыл аромат, в котором рождаются воспоминания…

А на улице пахло сброшенными листьями и по-осеннему — хризантемами. Бесконечной дорогой, ведущей к чудесам жизни, шли наши внуки — еще молодые, еще бессмертные…