Троица

Февраля 5-го дня

Не пускает меня отец наш архимандрит Иоасаф в поход с князем Куракиным. Даже и слушать меня не стал.

— Ты, — говорит. — Данило, отрок разумный, но малосильный. Вырастешь — будешь писарем, или подьячим, или казначеем. А теперь иди лыжи строгай.

Вот если бы сам Григорий за меня попросил!

Нынче царевна Ксения Борисовна, да королевна Ливонская Марья Владимировна, да другие знантные черницы нас покинули. Посадили их в сани и повезли Московской дорогой в иную славную обитель, в новый Девичий монастырь под Москвою. Потому что наш монастырь мужской, а они здесь только по случаю оказались и осадой были задержаны.

Простились мы с Ксенюшкой. А мне так жаль было с нею расставаться, что я долго слезы лил и очень горевал. Она ведь мне была все равно что мать родная. Поцеловала она меня, благословила и молвила:

— Прости, Данило. Надобно мне ехать в монастырь Девичий, там тетка моя царица Ирина, там и мне век коротать.

Тетка сиречь отцу сестра.

Так и уехала; едва ли даст Бог нам с ней еще увидеться. Мне же теперь и вовсе в монастыре стало скучно. И я подумал: буду снова проситься в войско, а не пустят — своей волей уйду без благословения.

Еще скажу о Християне Зомме, о шведском сотнике, который с Яковом пришел из шведской земли. Этот Християн — муж большого разумения, всяким ратным хитростям премного умудрен. Когда он наших русских воинов впервые увидел, то сказал князю Михайлу:

— Твои люди, князь, только с виду сильные да храбрые, а я, как муж разумный и опытный, сразу вижу, что они более к сохе, чем к мечу пригодны. Не умеют они ни строя держать, ни валов копать, ни надолб вбивать. Дай-ка я их поучу, сколько Бог даст времени, пока мы до главных воровских полков и до Тушина не дошли.

Вот стал он их учить, и по сю пору это продолжается. Многим это на пользу идет, хоть иные, недоучившись, чрезмерно возгордились и только себе вредят (разумею Давида Жеребцова).

Пошел и я к Християну в науку. Теперь мы на поле Клементьевском по колено в снегу ходим стройно и снежные города берем приступом.