Трудно быть богатой

Глава 30

Саша-Матвей не хотел брать с меня ни копейки, считая, что у меня не самое лучшее финансовое положение. Я убедила его, что плачу Лешкины деньги, выданные мне на покупку глушилки и пистолета. Про остальные, прихваченные из сейфа, даже не заикалась.

— Но они вам все равно могут пригодиться на другое. Детям лучше что-нибудь купите или себе. С вас, Оля, я не могу их брать. С Хабибуллина, вашего бывшего мужа — другое дело.

В конце концов мы договорились, что я сегодня дам ему тысячу долларов, а он в дальнейшем продаст те же снимки и записи (скорее всего, при моей помощи) Мурату Хабибуллину и вернет мне эту тысячу. Для него главным было поскорее расплатиться с долгом, чтобы не начали капать проценты.

Мы заехали к моим на дачу, я провела инструктаж с дедушками. Саша-Матвей, о котором свекор уже все уши прожужжал моему отцу, был встречен с распростертыми объятиями. Журналист еще добавил старикам наставлений. Оставалось надеяться, что Лешка, по крайней мере, не станет устраивать стрельбу в дачном поселке и не додумается спалить его дотла. Хотя от Багирова всего ждать можно. Дети слушали, раскрыв рты, с интересом оглядывали моего знакомого, даже пару раз дотронулись до его длинных волос, мне сказали, чтобы я свои тоже отращивала, а затем в один голос спросили, когда приедет дядя Камиль. Они по нему соскучились.

Я наступила Саше-Матвею на ногу, а детям сказала, что «дяди» Камиля, по всей вероятности, еще нет в городе, иначе он бы уже обязательно заехал. Правда, я в этом сомневалась.

На обратном пути журналист высказался по поводу любви Камиля к детям — он впервые об этом слышал. А потом поведал мне еще несколько деталей из биографии Хабибуллина-младшего, характеризовавших его, как редкостную сволочь и маменькиного сынка, подобного Лешке. Правда, мать Камиля не шла ни в какое сравнение с Надеждой Георгиевной: ни партийной работой, ни бизнесом не занималась, посвящая себя домашнему хозяйству и детям, любимым из которых был младший, оберегаемый от всех невзгод.

В городе я высадила Сашу-Матвея у метро, а сама поехала к Сергею Сергеевичу, обещавшему подойти на работу во второй половине дня, после того, как выспится.

За столом убитого Андрея Геннадьевича сидел уже другой человек, который тут же подсунул мне «Маньяка и принцессу», желая получить автограф. Это что, теперь настольная книга в органах?

Первые минут пятнадцать говорили о моем творчестве, новый сотрудник отдела поведал о встречавшихся на его жизненном (вернее, милицейском) пути случаях изнасилования (чтобы я использовала их в следующем романе), потом коллеги отчитывались перед Сергеем Сергеевичем о проделанной работе — допросе сотрудников «Алойла».

— А дело от вас не заберут? — спросила я. — Ведь иностранцев же убили.

Милиционеры очень надеялись, что заберут, но пока им пришлось собирать информацию об убитом гражданине России и исчезнувшем шофере. Вообще мне пояснили, что скорее всего именно это дело будут вести и сотрудники ФСБ, и милиция одновременно. Милиция занимается уголовщиной, если же дело связано с политикой, его передают ФСБ. Я все равно ничего не поняла: какая политика, если речь шла о продаже и покупке нефти и нефтепродуктов?

Шофер, как выяснилось, давно работал в «Алойле» и ни в чем преступном ранее замечен не был. Так что в самое ближайшее время его найдут на дне какого-нибудь из многочисленных водоемов Петербурга — или закатанным в асфальт. Возможно, ему заплатили за то, чтобы вел машину по определенному маршруту и не мешал действиям бандитов — ну а потом и самого грохнули. Хотя странно, что не вместе со всеми.

Семья шофера ничего не знала, он просто не пришел домой ночевать. Мне предъявили фотографию, я опознала нашего вчерашнего водителя. Меня допросили ведя протокол, велев повторить все, что я знала. Я сказала то же, что и вчера.

— Благородные пошли бандиты, — заметил новый коллега Сергея Сергеевича. — Женщин не убивают.

Я отреагировала на эту реплику так, словно только что села на пчелу. Взвилась к потолку, повернулась к оперу своей разукрашенной щекой, потом предложила снять брюки и продемонстрировать ногу. Чтобы загасить конфликт, майор заметил, что у них в отделе всегда рады увидеть женщину без штанов, но в данном случае он сам в состоянии поведать коллегам, как вчера выглядела моя конечность.

— Сколько времени вы были без сознания? — спросил меня новый опер.

Я задумалась.

— Понятия не имею, — честно ответила. — Но когда очнулась, все уже уехали.

— Выстрелы слышали?

— Нет, — покачала головой я. — Вообще ничего не слышала.

— Минут пятнадцать наверное, — высказал предположение Сергей Сергеевич. — Она ведь явно головой об асфальт ударилась.

Со мной еще немного побеседовали и отпустили, приглашая заходить. Правда, не забыли упомянуть, что меня могут вызвать и повесткой, и не только они. Я сникла, но возразить не могла.

Также не хотелось предупреждать, что, возможно, не смогу появиться в связи с собственной кончиной или уходом в глубокое подполье.

Но майор последний вариант предусмотрел и попросил предупредить, если решу куда-нибудь отбыть.

— Лучше бы вы, конечно, из города не уезжали, — подал голос новый опер.

— Ольга Викторовна сама заинтересована, чтобы мы знали, где она находится, — усмехнулся Сергей Сергеевич. — У нее такие знакомые, что она предпочитает перестраховываться. Поэтому обязательно сообщит, где ее искать.

По пути домой я заехала на рынок, потом остановилась у ларьков, накупила продуктов на несколько дней вперед, а то неизвестно, когда удастся снова выбраться в магазин. Да и вообще, может, я все это делаю зря и не придется мне больше наслаждаться ни копченой колбасой, ни овощами с фруктами. На кого я детей оставлю? Кто их растить будет? Дедушки уже немолоды и не очень здоровы. На глаза невольно навернулись слезы. Хотя что это я?! Надо думать о хорошем.

Саша-Матвей уже пасся у подъезда, разговаривая с бабками, как всегда облепившими скамейку. Они наперебой рассказывали журналисту районные новости. Оказалось, что все его знают (заочно) и готовы удовлетворить любопытство. Как выяснилось уже у меня в квартире, я была основной темой местных сплетен. Если бы бабки еще знали, что я — Эросмани, про которую они оказывается тоже слышали (и, конечно, осуждали), то жизни мне бы не было вообще.

Журналист извлек из кармана пакет со свежеотпечатанными снимками (копиями виденных мною сегодня утром) и вручил мне, заявив, что негативы и еще два комплекта снимков остаются у него. Затем он достал небольшой диктофончик и вставил свою кассету.

Багиров договаривался с каким-то мужчиной (голос я слышала впервые, хотя откуда мне знать голос Виталия Суворова?) об организации покушения на себя. Оно изначально планировалось в лаборатории, куда Лешка повез нас с Катькой сдавать кровь. Поскольку Лешке в лаборатории доводилось бывать неоднократно, он хорошо знал расположение помещений (по крайней мере, части) и сказал Виталию, где его ждать. Далее Лешка заявил, что разыграет передо мной какой-нибудь спектакль (например, что поверил мне на слово), я, по всей вероятности, буду настаивать, что анализ все равно надо сдать, раз уж мы приехали, чтобы в дальнейшем у Лешки не возникало подозрений.

Из памяти всплыла сцена перед лабораторий. Он ведь в самом деле собрался уезжать, что-то подсчитал на калькуляторе… А потом ему на руку сыграла Катька.

Суворов (или кто это был) предлагал действовать по обстоятельствам и вообще считал, что лучше не разыгрывать комедию: а вдруг я не буду настаивать на анализе, а наоборот сяду и уеду, послав Лешку куда подальше? В этом месте мне была дана не самая лестная характеристика. Лешка считал, что любая баба за такое наследство удавится, и я из кожи вон полезу, чтобы доказать Лешкино отцовство. А тут у меня будет на руках документ. Тем более, мне нечего бояться.

— Ты абсолютно уверен, что ребенок твой? — спросил незнакомый мне мужской голос.

— В этом случае — да, — надменно заявил Багиров. — Ты мою женушку видел? Редкостный крокодил. Я женился на ней только, чтобы от армии закосить: она беременна от меня была. Ну, трахнул ее по пьяни. В темноте не заметил, что она мне под бок прилегла. При свете даже трезвый бы не притронулся. Хорошо хоть и сын, и дочь на меня похожи. И мать моя считала, что с такой женой, как Ольга, проблем не будет. Тихая мышка, будет дома сидеть, детей растить, мне гулять не мешать. Когда мать мне все по полочкам разложила, я и подумал: а чего не жениться? Но через год все равно развелся. Мать психушку организовала, от армии я закосил, ребенок родился… А видеть каждый день Ольгу… Не-е, я решил, что с другими бабами и так разберусь, но с ней разводиться надо. А кроме меня у нее мужиков не было — ни до, ни после. Кто на такую позарится? Так что тут без дураков — мои дети. Оба.

Дальше было еще ужасней… Меня планировали подставить. Они решили (вернее, Лешка решил), что я должна появляться во всех местах, где Виталий будет убирать «клиентов». Ну органы и задумаются, а еще лучше — Лешкина мать или Мурат Хабибуллин, которых мне будет гораздо сложнее убедить в своей невиновности, чем органы. Меня планировали сделать козлом, то есть козой отпущения.

Запись закончилась. Я закрыла глаза. Чего они хотели? Вернее, чего хотел Лешка? Козой отпущения — это понятно. Но только ли убийства хотел повесить на меня экс-супруг? Он что, другой кандидатуры не мог найти?

— Не расстраивайтесь, — Саша-Матвей накрыл мою ладонь своею. — Не надо принимать близко к сердцу слова этого урода. Сам он крокодил. Он просто не мог вас оценить. Кстати, ваши интеллектуальные способности оценила Надежда Георгиевна, а это дорогого стоит — прекрасная характеристика для многих людей. Если она решила сделать вас коммерческим директором «Алойла» и, по всей вероятности, передать дела вам, а не своему сыну… Возможно, именно поэтому ваш бывший муж захотел от вас избавиться. Он увидел в вас конкурента, причем очень серьезного. И тут он убивает двух, то есть даже трех зайцев: и избавляется от лиц, мешавших ему по каким-то причинам, и представляет себя невинной жертвой (как же — на него тоже покушались!), и убирает вас с дороги. Хитро придумано, надо отдать ему должное.

«Если это, конечно, все», — подумала я. Вслух спросила, почему, по мнению журналиста, Хабибуллин заплатит за эти пленки и снимки тысячу долларов или даже больше. Только потому, что Виталий Суворов, как оказалось, работает и на Багирова?

— Убийства в особняке депутата помните? Того, что Госдумы? Когда убили депутатов нашего Законодательного собрания? Жирного и еще одного?

Еще бы мне их не помнить!

— Я считаю, — заявил Саша-Матвей, — что Багиров хотел подставить Камиля, а не только вас. И нанял для этой цели Виталия Суворова. Мурат Хабибуллин мог бы ему спустить работу на Багирова (хотя в любом случае он не обрадуется такому повороту дел), но то, что была сделана попытка подставить единственного оставшегося в живых сына Мурата, на которого он теперь возлагает большие надежды… Для Мурата семья — святое. И он будет до последней капли крови защищать своих, пусть он и не самого лучшего мнения о Камиле. Но Хабибуллин-младший быстро сообразил, в чем дело. Он ведь знает стиль Виталия. И, наверное, ему известно больше, чем нам с вами. Тут рядом были вы. Камиль решил подставить вас. Или он в самом деле решил, что вы замешаны в этом деле. Что вы работаете на… ну, по крайней мере, не на Камиля. Более того, Мурат Хабибуллин в последнее время вел свое расследование. Он ведь терпеть не может, когда появляются какие-то неточности, неопределенности. Хотя… кто их любит? А тут все сразу же становится ясно. Алексей Багиров и заварил всю кашу. Медсестру, конечно, жалко… Которую в больнице пристрелили…

— И то покушение тоже организовал Лешка?!

— У меня есть пленка, — кивнул журналист. — Оно тоже планировалось заранее и обговаривалось примерно в одно время с первым. А потом Багиров, наверное, дал какой-то сигнал. Этого я уже не знаю. И уложил в свою постель сестричку. Сволочь!

Я закрыла глаза. Какой кошмар! Какого редкостного мерзавца я выбрала себе в мужья! А Камиль? Он-то чего добивается? Действует на пару со своим отцом? Теперь я вообще не знала, что думать и кому верить. Кто кого использовал? Зачем? Взять хотя бы «выход в свет» с Камилем. Ведь Лешка же не мог знать, что я окажусь в гостях у депутата? Хотя Камиль мог случайно обмолвиться Виталию Суворову, с которым они знакомы и зачем-то тайно встречались на Кипре… Да их всех сам черт не разберет!

Но мне еще требовалось прослушать кассету, которую я так удачно вынула из папки, лежавшей в Лешкином сейфе. Что на ней? Может, это каким-то образом прояснит ситуацию?

Мы вставили ее в диктофон. Она как раз подошла по размеру.

Послышалось шуршание пленки, но никаких голосов не было.

Саша-Матвей перемотал пленку вперед — и снова до нас донеслось лишь ее шуршание.

— На кассете ничего нет, — наконец сказал журналист и вынул ее из диктофона.

— Но этого не может быть! Ведь Лешка не стал бы хранить чистую!

— Ну, когда-то на ней, наверное, была запись, — Саша-Матвей пожал плечами. — Но ведь есть много способов ее стереть.

— Это мы с вами сейчас…

— Нет, не беспокойтесь. На ней уже ничего не было, когда она попала в мой диктофон.

Оказывается существует множество причин исчезновения записи: рядом с кассетой мог, например, оказаться сильный магнит; в момент записи могла барахлить аппаратура; кассеты также нельзя проносить через металлоискатель; если пленка — старая, то специальный состав, которым ее покрывают, мог просто осыпаться; если на нее несколько раз делали запись, прогоняя через головку — магнитный слой опять же мог осыпаться. — А Лешка — не самый лучший специалист по звукозаписи, — констатировала я.

А я сама зря старалась, — добавила про себя.

Но тут в голове стала свербить новая мысль. В больнице Лешка говорил про тайник в «своей комнате» под половицей у правого окна, где хранился компромат на обожаемую мамашу. И если он, отправляясь на Кипр, не взял ничего из сейфа, следует ли из этого, что он не взял ничего из тайника? Мне страшно захотелось до него добраться, чтобы, по крайней мере, познакомиться со всеми скелетами из шкафов семьи Багировых, частью которой я вынуждена была себя считать.

Я посмотрела на Сашу-Матвея и рассказала ему про тайник.

— Хотите в него забраться? — тут же понял он меня.

— Хочу, — кивнула я. — И прошу вашей помощи.

— Вы имеете в виду незаконное проникновение на чужую собственность? И каким способом?

— Вот об этом я как раз хотела посоветоваться. У вас в таких делах должен быть большой опыт, — я улыбнулась. — Приглашаю вас в компаньоны. Ну где еще вы найдете такой материал для репортажа?

— Вы мне все отдадите? — уточнил журналист.

— Не знаю, — честно ответила я.

— Ладно, изучим материалы вместе, — вздохнул Саша-Матвей. — А там решим.

Я согласилась и мы стали обсуждать детали ночного похода в гости к Лешке.

После ухода Саши-Матвея я поспала три часа, чтобы не клевать носом ночью (ведь неизвестно, на сколько затянется наша вылазка), потом стала собираться, одевшись как можно более непривлекательно. Хотя моя разбитая и опухшая физиономия сегодня весь день только и привлекала внимание всех попадающихся на пути граждан.

С журналистом мы договорились встретиться неподалеку от интересующего нас обоих двора, а уже оттуда пробираться к месту пешком. Саша-Матвей обещал прихватить с собой все необходимые «инструменты», как он выразился. Надеюсь, он знал, что следует взять с собой. Предполагаю, эта вылазка была далеко не первой в жизни. У меня, признаться, дрожали коленки. И вообще мучил вопрос: а для меня это вторжение на чужую собственность или нет? Ведь я — Лешкина жена, хотя и бывшая, но мать его детей (наследников). Для всех Багиров мертв. Его собственность по идее переходит к моим детям (ну и его матери с отцом, конечно). А дети еще не достигли совершеннолетия и я, как их мать… Но консультироваться с юристом я, естественно, не пошла, допуская, что прямо от юриста меня отправят в другое заведение, с гораздо меньшим комфортом — потому, что любое проникновение на чужую собственность считается преступлением, а если о готовящемся преступлении кому-то стало известно, то он, выполняя гражданский долг, обязан… С другой стороны, юрист обязан сохранять конфиденциальность…

Черт побери, совсем я запуталась в этих тонкостях.

Но в Лешкину квартиру все равно решила лезть, так как бывшего следовало вывести на чистую воду. Пусть расплачивается за то горе, что он принес матери. За то, что выкрал моих детей. За то, что мою внешность исказили до неузнаваемости: ведь еще неизвестно, как все это будет выглядеть после того, как заживут ссадины и пройдет отек. Неужели придется делать пластику?

Настроенная решительно, я припарковала «запорожец» в заранее оговоренном месте. Саша-Матвей тут же выскочил из ближайшей подворотни и юркнул ко мне на переднее сиденье. На плече у него висела довольно вместительная сумка — гораздо большая по размеру, чем та, что была сегодня утром.

— Вы общественным транспортом добирались? — я удивленно посмотрела на него.

— Ничего страшного. Зачем нам две машины? Обратно поедем на вашей. Она не привлечет ничьего внимания.

Я была без сумочки (зачем она мне?), деньги и документы положила в большой нагрудный карман отцовской джинсовой куртки, которую и надела из-за вместительных карманов. Никаких приспособлений взломщика у меня с собой не было: надеялась на своего приятеля — и он мои надежды оправдал.

Мы пешком направились к квартире, выкупленной скандальным еженедельником, где, к моему удивлению, я, несмотря на поздний час, увидела продолжающуюся трудовую вахту. Поскольку мне неоднократно доводилось бывать в издательствах (пусть и не газет, но тем не менее), обстановка показалось до боли знакомой. Поймав мой вопросительный взгляд, Саша-Матвей усмехнулся и заявил, что специально решил показать мне эту квартиру — раз уж мы окажемся рядом. Более того, ему требовалось кое-что забрать из своего стола.

— У вас здесь что, редакция «Скандалов»?

Утвердительный кивок.

— А тот адрес, что печатается на последней странице? И телефоны?..

— У «Алойла» же тоже два офиса, Оля, — правда, из других соображений. В нашу официальную контору приходят люди — и с информацией, и скандалить. Там для этих целей посажены девочки-секретарши и могучие охранники. Ведь тот офис неоднократно громили верзилы в камуфляже, один раз подожгли, один раз заливали водой из брандспойтов (кроме пожара), туда приносят повестки в суд и там появляются налоговые инспекторы. А здесь мы спокойно работаем и продолжаем выпускать свои номера, которые с таким успехом продаются. Зачем нам лишняя нервотрепка? Ее и так хватает.

Я искренне расхохоталась. Знала бы свекровь, что делается у нее под носом… Или она знает? Я спросила.

— Ну я же говорил вам при первой встрече, что у нас нечто типа негласной договоренности. Надежду мы не фотографируем, чтобы особо не возникала. В общем, пока мирно сосуществуем.

«А как же фото с Толиком?» — хотелось спросить мне, но я сдержалась.

Саша-Матвей тем временем извлек из ящика письменного стола какой-то пакет, уже хотел сунуть в сумку, но я предложила свои услуги: руки-то у меня пустые, и заглянув внутрь, увидела там некоторое количество металлических предметов, названия части которых знала. Саша-Матвей только усмехнулся, попрощался с еще работающими коллегами, и мы покинули квартиру. Но пошли не вниз, как я ожидала, а наверх.

— Куда это мы? — спросила у журналиста.

— Ну вы же знаете, что квартира вашего бывшего располагается на последнем этаже. Там еще и мансарда есть, вернее, есть чердак. Надежда давно его переоборудовать собирается, но все руки не доходят. Некогда ей. А вашему бывшему тоже не до того. Так что полезем через чердак. Другого способа, признаться, не вижу. А вы как собирались?

Я, признаться, думала вначале осмотреть дом с другой стороны, но вообще-то у меня не было четкого плана и я полностью полагалась на скандального Матвея Голопопова, который в таких делах собаку съел. Журналист был рад комплименту и заметил, что я правильно делаю, раз никогда в подобном не участвовала.

У него имелся ключ от чердака дома, в котором располагалась редакция, он открыл его и пропустил меня вперед. Войдя туда, Саша-Матвей вручил мне фонарик и сам зажег еще один. Пройдя несколько метров, мы оказались у закрытой двери, явно установленной не очень давно.

— Это мы ее поставили, — сообщил журналист, извлекая из пакета, который несла я, очередной ключ. — К счастью, дома тут плотно прилегают друг к другу. В старой части Питера встречаются и такие, где общие чердаки. Но тут была просто стена.

— А Надежда не обратила внимания на появившуюся дверь?

— Мы ее быстренько установили, когда госпожа Багирова только затеяла ремонт. А она не дошла до чердаков… К нам даже никто не приходил по поводу этой двери. Но учтите: дальше будет сложнее. Следующий дом — уже Надеждин.

Дверь предательски заскрипела, но нас никто не услышал: на чердаке не было ни двуногих, ни четвероногих обитателей.

Саша-Матвей прикрыл дверь с другой стороны, но запирать не стал. Следующий чердак был покрыт слоем пыли и завален старой мебелью. Как пояснил мой спутник, жильцы расселенных квартир стащили сюда свою рухлядь, так как ни помойки, ни пустыря поблизости нет.

Здесь пробираться было значительно сложнее, один раз я больно ударилась ушибленной вчера ногой и не смогла сдержать крика.

— Что с вами?

Немного постояв, я снова тронулась в путь, теперь гораздо осторожнее и освещая каждый метр фонариком.

— Тут придется через крышу, — заметил журналист. — Сможете?

— А куда деваться? — усмехнулась я.

Видели бы меня сейчас мои дети… Хотя они, не исключено, с большим удовольствием поучаствовали бы в мероприятии.

Саша-Матвей, осветив окрестности фонариком, выбрал какой-то пыльный комод и стал двигать его поближе к просматривавшемуся в потолке люку. Я вызвалась ему помочь.

— Запачкаетесь, — заметил журналист.

— Специально одевалась во все старое, — ответила я.

Общими усилиями мы комод с места сдвинули, правда, когда мой спутник на него забрался, одна из крепких (на вид) толстых ножек подогнулась, и мебель предательски накренилась. Но журналист на кренящейся «палубе» удержался, тем более поверхность была не скользкой лакированной, а просто деревянной и стал орудовать отверткой. Я светила ему фонариком, направляя луч вверх. Вскоре люк поддался.

— Тут подтягиваться придется, — Саша-Матвей посмотрел на меня сверху вниз. — Сможете?

Меня, признаться, брали сомнения.

— Я вас подсажу.

Критически осмотрев сухощавую фигуру журналиста, я огляделась по сторонам в поисках более крепкой и высокой опоры, с которой мне в самом деле было бы несложно вылезти наверх. Мой приятель тем временем подтянулся на руках и исчез в проеме. Через пару минут он свесился вниз и сказал, что этот люк выводит на старую, давно заброшенную голубятню.

— И куда мы с голубятни? — спросила я, проверяя крепость найденного стула.

— По крыше прогуляемся до следующего люка.

Я замерла на месте, вспомнив, что она тут совсем не ровная, как во всех современных домах моего района. Здесь же крыши покатые, обитые жестью, по которой в дождь вниз стекает вода. Я сказала об этом Саше.

— Ну, во-первых, не такая уж она и покатая, — невозмутимо заметил он. — Во-вторых, сейчас сухо и не скользко. А, в-третьих, и это самое главное — там есть дорожка — или как она там называется. Сантиметров десять шириной.

— Десять сантиметров? Всего?!

— Ну да. Вот по ней и пойдем. Да не бойтесь вы, Оля. Спокойненько, одну ногу за другой будете переставлять. Я подстрахую. Главное: не смотреть вниз. И идти тут недалеко. Но, конечно, можете вернуться…

— Нет! — твердо сказала я, приставила стул к комоду, встала вначале на стул (он зашатался), затем подняла руки вверх, держа Сашину сумку (тяжелая, зараза), вручила ему, затем — пакет с инструментом, потом сама влезла на комод, чуть не съехала, но равновесие удержала.

Сверху уже свешивались Сашины руки.

— Я вас подниму, — сказал он.

Но я решила вначале попробовать сама и, встав на цыпочки, ухватилась за грязный край. Тут подключился журналист и после пары минут совместных усилий все-таки втащил меня наверх. Уже не обращая внимания на грязь, я с минуту стояла на четвереньках, приходя в себя. Дышала тяжело, но временно забыла про ноющие ногу и щеку, чувствуя гордость за совершенный подвиг. Кто бы мог подумать, что мне окажется по силам подтянуться?

— Куда дальше? — наконец выдохнула вопрос.

— Дверь видите?

Передо мной зиял проем.

— Вот в него, огибаем голубятню — и тут как раз начинается «дорожка». По ней вперед с песнями, но лучше — молча, в направлении другой голубятни. К нашему счастью, ночь уже не белая, но пока еще и не черная. Так что и нас вряд ли кто-то заметит, и нам путь виден. Пойдемте, Оля. Все будет хорошо.

Встав с четырех конечностей на две, я тронулась в направлении зияющего проема. Фактически никакой двери тут не было: проем закрывался куском фанеры, сейчас отодвинутым в сторону. Я высунула нос наружу, вдохнула ночного воздуха. На высоте он мне показался гораздо чище, чем внизу. Но вид покатой крыши не добавлял уверенности…

— Давайте, Оля, — подбодрил сзади Саша-Матвей. — Раньше сядешь — раньше выйдешь.

Мешок с инструментом он засунул себе в сумку, чтобы мои руки были полностью свободны. Я же, крепко держась за стену голубятни и следуя указаниям журналиста, стала огибать ее справа.

— «Дорожку» видите? — послышался сзади Сашин шепот.

По-моему, это было слишком громкое название… Я не знала, как ее преодолею. Пойти в канатоходцы никогда не было мечтой моей жизни, даже в детстве, когда мама с папой водили меня в цирк. Да и они там все работают со страховкой. А я?

— Саша, а веревкой можно привязаться к голубятне? — робко спросила я. — Вы взяли веревку?

— Взял, но она уже привязана к крюку.

— Что? — не поняла я.

— За вторую голубятню мы зацепим крюк. Альпинистский. И по веревке спустимся в квартиру Багирова.

Я чуть не свалилась с крыши.

— А вы как думали?

— Через дверь, — пробормотала я. — И вы же что-то про люк говорили?..

— Через какую дверь? На площадке что ли? Так пока мы ее вскрывать будем, охрана снизу принесется. Там же наверняка наставлены всякие штучки-дрючки. Да и шум они услышат — и как с чердака выходим, и как я отмычкой в замках ковыряюсь. Нет, Оля, единственный путь — через окно. Вспомните старую русскую традицию, идущую со времен основателя нашего города… Я, кстати, специально посмотрел: у Багирова одна створка оставлена приоткрытой. Вот туда и полезем.

— Но веревку-то можно и здесь привязать, — завела я все ту же песню.

— А отвязывать кто будет? Думаете, я собираюсь бегать по крыше туда-сюда? Знаете, не хочется служить воробьем для охраны.

— А они нас видят?

— Увидят, если слишком долго стоять будем. Давайте вперед. Или назад.

Я пошла вперед. Хотела бы закрыть глаза, но не решилась.

Слава Богу, у меня хватило ума надеть кроссовки. А если бы я тут в туфельках прогуливалась?

Признаться честно, хождение по крыше далось мне гораздо проще, чем можно было бы предположить. Примерно шагов через десять я уже точно знала, как надо ступать, хорошо держала равновесие, ноги совершенно не скользили, страх в некоторой степени прошел, вниз не смотрела, стремилась к заветной цели — голубятне над квартирой Багирова. Хорошо, что он оказался не над Надеждиной. Туда идти пришлось бы дольше.

До цели добрались без особых приключений.

— Вы — молодец, Оля, — похвалил меня журналист. — Признаться, не ожидал. — И поцеловал мне руку.

Видел бы нас сейчас кто-нибудь… Но с вежливыми людьми всегда приятно иметь дело.

Саша-Матвей извлек из своей вместительной спортивной сумки альпинистский крюк, зацепил им за стену голубятни (эта, кстати, оказалась значительно меньше, чем предыдущая), попробовал на прочность и стал разматывать веревку. Она, к моему удивлению, оказалась достаточно тонкой. Конечно, не такой, которой в советские времена перевязывали коробки с обувью, но тем не менее. Признаться, я ожидала нечто типа каната, по которым в школе лазают. Усмехнувшись, журналист заметил, что веревка, по которой будем спускаться мы, выдерживает альпинистов и неоднократно — его собственную персону, поэтому переживаю я зря. Он планировал идти первым, раскрывать окно пошире и в него влезать, а затем ловить меня.

Глядя на альпинистский крюк, я вспомнила покушение на Багирова в больнице. Там тоже пользовались крюком. Интересно, трудно ли в нашем городе достать подобное снаряжение — я ведь во второй раз за короткое время сталкиваюсь с вещью, которую раньше никогда не видела.

— Никаких проблем, — пожал плечами Саша-Матвей, потом внимательно посмотрел на меня. — Если хотите, я вам потом подарю крюк. Детям вашим должен понравиться. Главное: сейчас ничего не бойтесь. У вас же сильные руки. Вы это показали сегодня. Съедете по веревке, тут совсем невысоко, чуть качнетесь вправо, а там я поймаю веревку. И на подоконник.

— А обратно как? — прошептала я.

— Ну что вы все планируете на сто шагов вперед? Также. Сами не взберетесь, я вас вытяну. У вас все прекрасно получится. Ладно, я пошел.

Закинув спортивную сумку за спину, мой спутник взялся за веревку и «поехал» вниз. Я следила за ним из дверного проема, пока он не скрылся за краем крыши. Практически сразу же послышался звук раскрываемого окна. Да ведь тут в самом деле невысоко, и главное: не смотреть вниз.

Веревка дернулась — сигнал: меня готовы принимать. Перекрестившись, я взялась за веревку и тоже «поехала» вниз. Чувствовала, как жжет ладони. Да ведь я же их обдеру! — мелькнула мысль, но тут же исчезла: я зависла над двором как раз на уровне окон последнего этажа. Вернее, чуть ниже — мой нос был на уровне подоконника.

Я посмотрела вниз и чуть не выпустила веревку. Зачем меня сюда понесло?! Дура! Кретинка! Сумасшедшая! Прав был Камиль…

— Оля, качнитесь влево, тьфу, то есть вправо. Вправо качнитесь! Ну! — Саша-Матвей стоял у раскрытого окна и тянул ко мне руки.

Я качнулась — и он поймал веревку.

— Не отпускайте ее!

Журналист стал затягивать меня внутрь. Оказавшись на коленях на подоконнике, я рухнула вниз в комнату, создав много шума. Однако сейчас мне было плевать на все. И даже на то, что я опять ударилась лицом. Из глаз посыпались искры. Но что такое жалкие искры по сравнению с зависанием над двором на уровне четвертого этажа старого дома?.. Кстати, со своего третьего, из «хрущевки» я бы спокойно могла спрыгнуть вниз. Раньше, правда, у меня таких мыслей не возникало. Но теперь появилась кое-какая уверенность в своих силах. Если понадобится — прыгну, тем более, что у нас там мягкий газон, а не асфальт, как здесь.

Вначале я встала на колени, тут почувствовала, что щеку здорово саднит, дотронулась до нее и увидела на руке кровь. Значит, что-то опять разбила или расцарапала, или содрала струп. Ладно, одной царапиной больше — одной меньше. Неважно. Меня в любом случае сейчас можно только в фильмах ужасов снимать.

Слева слышался какой-то шум. Оказывается, мой приятель, не теряя зря времени, уже дергал каждую половицу.

— Багиров говорил у правого окна, — прошептала я.

— А это какое, если через дверь входить? — прошептал в ответ журналист.

Он, конечно, был прав. Лешка же не с улицы смотрел.

Мы находились в его спальне. Кровать была застелена, все сияло чистотой. Свекровь не дает спуска прислуге.

— Оля, помогите мне, чтобы не сидеть тут до утра, — послышался громкий шепот Саши-Матвея. Он заметил, что я уже пришла в себя. — Нет, у вас лицо разбито, ступайте в ванную. Там есть аптечка.

Откуда ты знаешь? — пронзила голову мысль.

Но спрашивать ничего не стала, выскользнула из спальни и завернула в ближайшую дверь, как раз оказавшуюся ванной. Она была сделана в розовых тонах (это кто ж такое придумал, интересно?) и скорее подошла бы молоденькой девушке. Правда, на полочках стояла выставка различных мужских одеколонов, кремов для бритья, гелей и прочей мужской косметики. Предназначения всех тюбиков я не знала, но, похоже, Леха тщательно следил за своей внешностью. Не хотел допустить раннего увядания?

Лучше бы я не смотрела в зеркало…

Аптечку действительно имелась, причем не простая, а, так сказать, расширенного состава. Судя по содержимому, Багиров не исключал пулевого ранения. Я поняла это по прилагаемым к препаратам указаниям по применению, написанным от руки. Вот с этого небольшого наполненного какой-то прозрачной жидкостью шприца следовало снять колпачок и вколоть содержимое как можно скорее после ранения. А вот этими препаратами рекомендовали обрабатывать раны.

Но я пошла старым испытанным путем. Промокнула ватку спиртиком и приложила к кровоточащим ссадинам, потом решила воспользоваться американским препаратом, затягивающим ранки тонюсенькой пленочкой, которую практически не видно. Сама покупала как-то раз в ближайшей к дому аптеке, весь использовала, а на второй тюбик все жалею деньги. Уж больно дорого стоит, зараза. Хотя, надо отдать должное достижениям американской фармацевтической промышленности, под этой пленочкой ранки заживают очень быстро.

— Оля, — приоткрылась дверь в ванную, — я перехожу в другую комнату. В спальне ничего нет.

— Я сейчас вам помогу.

Закрыв шкафчик, я ванную покинула, свет выключила, отпечатки пальцев решила не стирать. Ну кто подумает, что я тут обрабатывала ссадины? Да и некогда было. И свекровь явно не вспомнит, заходила я в Лешкину ванную во время экскурсии по их апартаментам или нет.

Воспользовавшись унитазом, находившимся рядом, я выяснила, что вода убегает под «Танец маленьких лебедей». Концерт в консерватории или филармонии не высидеть, а тут… Хотя Лешке, по-моему, больше подошел тяжелый рок. Ах нет, он же бальные танцы любит.

Но думать на эту тему было некогда. Итак, какую же комнату бывший называл своей? Я точно помнила, что он сказал «у меня в комнате». Или врал? Вот будет неудобно перед журналистом… Я подключилась к нему и мы на коленях облазали весь пол в гостевой спальне.

— Думаю, что осталась только гардеробная, — заметил журналист. — В танцзале навряд ли.

Я придерживалась того же мнения. Тем более Лешка говорил «у правого окна». А в танцзале их было не два и даже не пять…

В гардеробной мы сразу же сели под правым окном. Саша-Матвей дернул одну половицу, другую… Третья поддалась.

— Вот! — воскликнул он.

Я вздохнула с облегчением. Мы быстро сняли три соседних половицы, открыв полость. В ней лежало два пакета. Мой приятель вытянул оба, дал один мне, сам заглянул во второй. В моем лежали аудиокассеты (обычные и диктофонные), видеокассеты и какие-то фотографии. Рассматривать их не было времени. У журналиста оказалось то же самое, правда, еще имелись компьютерные дискеты.

Багиров знает, с какой стороны к компьютеру подходят? — хотелось спросить мне, правда, было не у кого. А компьютерные игры? Как же без звездных войн? Но рассуждать об этом нам опять же было некогда.

— Быстро все закрываем и сматываемся, — прошептал Саша-Матвей.

Отложив пакеты в сторону, мы установили все половицы на место, причем мой спутник протер каждую носовым платком. Затем все тем же носовым платком он протер весь пол вокруг тайника, до которого мы могли дотрагиваться руками. Колени в брюках отпечатков не оставляли.

— Подождите меня у окна пару минуток, — сказал Саша-Матвей, подхватывая спортивную сумку с инвентарем и вручая мне пакеты.

— А вы? — удивленно спросила я.

— Ну неужели вы думаете, что я упущу такую возможность? Сейчас поставлю везде приборчики. Потом будем слушать, сидя в редакции.

Я понимающе кивнула, подхватила пакеты и двинулась в сторону спальни, через которую мы влезали внутрь. Меня совершенно не интересовало, в каких местах журналист установит свои приборчики, микрофончики, фотоаппаратики и что еще он там может установить.

Подойдя к окну, с ужасом посмотрела на болтающуюся веревку. Как я полезу по ней наверх? Ну неужели нельзя придумать какого-то другого способа?! Кажется, все на свете сейчас отдала, чтобы найти иной путь.

В это мгновение услышала, как где-то в квартире распахнулась дверь. Окно с грохотом захлопнулось у меня перед носом.

Я застыла на месте, не понимая, что происходит.

В спальню влетел Саша-Матвей.

— Быстро! За мной!

Второго приглашения мне не потребовалось и я, держа в руках пакеты, понеслась за журналистом. Он выбрал гардеробную, где раскрыл дверцу гигантского шкафа-купе, занимающего полностью две стены. Отдельный шкаф, поменьше, находился у третьей стены. Мы предпочли большой шкаф и закрылись изнутри.

— Кто там?.. — прошептала я, приложив губы к Сашиному уху.

— Не знаю. Открылась входная дверь, — точно также ответил журналист и предложил на всякий случай разойтись по разным концам шкафа. Он также попросил отдать ему один из пакетов. Я отдала и сама тронулась в другом направлении, стараясь не создавать никакого шума. Притормозила у какого-то меха. Багиров что, шубы носит? Как Киркоров? По-моему, мужик в шубе — это извращение, но у богатых свои привычки.

Я присела на корточки. Шуба спускалась до пола. Ну ничего себе… Хотелось бы мне взглянуть на бывшего в этом наряде. Или тут свекровь свое барахло держит? Ей своей квартиры не хватает?

А в комнате уже слышались чьи-то шаги, причем довольно тяжелые. По-моему, так ходит Багиров. Но точно я не помнила: развелись-то мы давно. Хотя мужчина он крупный и грузный.

Шаги направились в сторону окна. Как бы мне хотелось сейчас выглянуть наружу! Но я предпочла сидеть, как мышка рядом с норкой (в смысле укрытием, а не мехом — этот имел гораздо более длинный ворс, чем норка. Послышался какой-то треск, потом еще. Трехэтажный мат. Багиров! Точно, голос бывшего мужа я узнала. Судя по смыслу высказываний, он был недоволен пропажей содержимого тайника и спешил сообщить об этом всему миру, к которому имел некоторые претензии.

Затем, опять же судя по звукам и личным комментариям, Алексей Владимирович стали вскрывать весь пол. Правда, быстро остановились: руки у него всегда росли из места, расположенного в задней части организма. В ярости Лешка направил какой-то тяжелый инструмент в зеркало, украшавшее шкаф-купе, в котором я находилась. Послышался звук падающих на пол осколков.

«К покойнику», — успела подумать я. С другой стороны порадовалась, что инструмент не пробил дверцу, не убил меня, не покалечил, и мое присутствие в комнате так и осталось для Лешки тайной.

Лешка продолжал материться, круша все вокруг. Э, да так он и до нас доберется! А как я смогу ему противостоять? Ведь при виде меня и тем более пакета в моих руках он ведь свернет мне шею…

Нет, пакет я успею куда-нибудь сунуть, под шубу, например. И вообще, пора мне в нее залезть.

Не боясь, что меня услышат снаружи, я проскользнула внутрь и притаилась. Как раз вовремя. Лешка отодвинул дверцу шкафа недалеко от того места, где я стояла, и, воя, как раненый слон, стал рвать с вешалок костюмы и сбрасывать их все на пол. Это я могла видеть в щелочку между полами шубы. Ну эти хоть не разобьются, подумала я, хотя, наверное, думать следовало о другом, например, о том, как я отсюда выберусь. В особенности, если Лешка найдет альпинистский крюк.

Хотя он вполне может решить, что грабители уже ушли — и крюк снимет. Как же я тогда выйду из квартиры?!

Мои размышления прервал робкий голос:

— Леша?

За ним последовал крик:

— Леша!!!

— Это ты, дура старая, все забрала?! — ответил яростным воплем Багиров. — Куда ты все дела?! Отвечай!

Сын обматерил родную мать последними словами. Ему с таким лексиконом не нефтяную компанию возглавлять, а под забором или в канаве валяться.

Свекровь уже вернулась с Кипра? Хотя я ведь не знала об ее точных планах…

— Лешенька, сынок, ты жив? — Надежда рыдала в голос. — Какое счастье! Но почему, почему ты обманул меня? Ты не представляешь, что я пережила! Я думала, что моя жизнь закончилась…

— И правильно думала, — резко оборвал сынок. — Зажилась ты на этом свете, дура старая! Давно пора на кладбище. Вот и похороним тебя вместо меня! Ты же меня в закрытом гробу хоронить собиралась? Сама в него и ляжешь.

— Леша, что ты такое говоришь?

Мне было ее искренне жаль и я с трудом сдержалась, чтобы не выскочить из шкафа и не высказать этому негодяю все, что о нем думаю. Но сдержалась. Чтобы меня тоже не положили в гроб на пару со свекровью. Или вместо нее.

— Леша, почему ты меня так ненавидишь? — тем временем спрашивала мать, продолжая рыдать. — Я же жизнь на тебя положила. Я все для тебя делала. Вся моя жизнь — для тебя. Ты помнишь, сколько раз я тебя выручала? Я же решала все твои проблемы. Я договаривалась со всеми. Да если бы не я, ты бы уже сгинул в тюрьме! Лешенька, сынок, скажи, что ты хочешь?

— Чтобы ты наконец дала мне жить моей жизнью! Чтобы ты в нее не лезла! Ты мне никогда не давала и шагу ступить без присмотра! Ты всегда указывала мне, что делать! Я в состоянии сам решить свои проблемы! А ты никогда меня и в грош не ставила! Ты всегда считала, что я ни на что не способен! А я способен! И теперь буду жить без тебя!

Судя по звукам, я поняла, что Надежда Георгиевна опустилась на пол. Затем она завыла — по-бабьи. Кто бы мог подумать?

А Лешка вбивал гвоздь за гвоздем в сердце матери. Это он скачивал деньги из «Алойла», и теперь у него на заграничных счетах накопилась уже кругленькая сумма, которой хватит на много лет. Но он не намерен на этом останавливаться. «Алойл» также будет его.

— Так он и так твой! — всхлипнула мать. — Твой он, Леша!

— Нет! Ты никогда не подпускала меня к руководству компанией, сама вела все дела. Ты не собиралась делать меня равным партнером, а только приказывала мне: здесь поставишь свою подпись, скажешь это и то тому-то, поедешь на презентацию, в баню и еще куда-то. Ты никогда не воспринимала меня, как равного. Мы никогда не были даже равными партнерами, да вообще не были партнерами! Ты считала меня ничтожеством. А я доказал, что могу отобрать у тебя «Алойл».

Далее Лешка сообщил, что в свое время нанял высококлассного хакера, который и помог ему собрать нужную информацию. Наняв еще одного специалиста, Лешка делал записи разговоров матери, так что знал, чем она занимается.

— Так это ты расстроил сделку с арабами? — воскликнула Надежда. Затем она назвала какие-то имена, которые я никогда не слышала.

Почему с арабами? У них же своей нефти навалом…

— Да, мама. Да! Но денежки за насосы — «Ах вот оно что!» — не ушли в никуда! Они упали ко мне на счет. Ты их не получила, а я получил. Вот так-то! И твоих последних гостей тоже я пристрелил! Как, достают тебя менты? Или тут, наверное, уже фээсбешники стараются? Это все я, мама, я!

— А Равиля Хабибуллина? — шепотом спросила свекровь.

— Ну, конечно! Какова была операция, а? Красотища!

— Боже, кого я родила? Кого вырастила?!

А Лешка продолжал рассказывать о своих подвигах. Их было много, и чаще всего я вообще не понимала, о чем идет речь. Но Надежда Георгиевна понимала все… Она то всхлипывала, то вскрикивала, то переходила на рыдание, то опять на вой. Несчастная баба!

Но затем в ней словно что-то щелкнуло — не зря же она столько лет управляла нефтяным концерном? Да и в советские времена получила неплохую закалку на партийной работе. Подобный опыт не проходит просто так.

— А как ты намерен возвращаться в стан живых? — Голос был спокойный, ровный. — Как ты это думаешь провернуть? Надеешься справиться без моей помощи? И ты уверен, что сможешь управлять «Алойлом»? Уверен, что его завтра не приберут к рукам Хабибуллины, москвичи или кто-то еще? Ты уверен, что Мурат Хабибуллин станет воспринимать тебя серьезно? У меня с ним была негласная договоренность, но я не уверена, что с тобой он вообще станет общаться.

— «Алойлом» официально будет управлять Ольга, — отрезал Багиров. Я чуть не вывалилась из шкафа. На мгновение в комнате повисло молчание, а потом Надежда Георгиевна зашипела:

— Ну теперь мне все понятно, сынок. Я ведь тоже ее оценила, но все-таки недооценила… Я-то думала, что Ольга — одна из немногих людей, которым я могу доверять… Значит, вот кто все это придумал… Поняла, что я ее могу в любой момент сдать… Я ведь не исключала, что нам потребуется козел отпущения, если под нас — тебя и меня — начнут копать. Я поэтому и думала ввести ее в «Алойл», а потом сдать вместо нас. А она-то, ишь ты!..

— Ты это о чем? — не понял Лешка.

— Да я никак не могла поверить, что ты провернул все эти дела, которыми только что хвастался. Конечно, за твоей спиной стояла Ольга. И ты предпочел ее матери? Ты помнишь, с каким трудом я убеждала тебя на ней женится? Оценил наконец? Ну хитра оказалась дрянь! А я-то… И деньги возила, и жалела ее, и на работу в издательство устроила… А она и романы свои успевает строчить, и «Алойлом» крутить! Ну и голова! Но так часто бывает, дурнушки обычно отличаются недюжинным умом. А я ее еще и по салонам водила, со своими мастерами знакомила… Привели ей физиономию в божеский вид. Теперь-то с такими деньгами небось сделает себе пластическую операцию. Или вы на пару собираетесь?

— Мама… — пролепетал Багиров, еще не совсем пришедший в себя. Но когда придет… Ярость его будет страшна и при нашей следующей встрече достанется и мне… За то, что мать оценила меня, а не его, гения зла…

— Собираешься делать пластическую операцию? — резким тоном спросила свекровь. К ней возвращался ее обычный командирский настрой. Первый шок прошел.

— Да, но…

— А Ольга, значит, будет вести все дела?

— Ничего она не будет! Она такая же дура, как ты! Еще большая дура! Это я, я все придумал! А Ольга будет делать все, что ей сказано, потому что я ее держу вот где!

Наверное, он сжал кулак.

Надежда Георгиевна расхохоталась.

— Ты ее держишь? Это она тебя обвела вокруг пальца. Всех нас обвела. Молодец, конечно. Вынуждена признать. Но я этого, естественно, так не оставлю. Ишь, нашлась умная.

— Я держу ее детьми! — продолжал орать Лешка. — И она это прекрасно знает.

— Кстати, детей ты тогда выкрал? Я все никак не могла понять, кто.

— Я! Я! Но тут вмешался Хабибуллин-старший. Вернее, у журналюги волосатого появилась мысль, где они могут находиться, а Хабибуллин решил проверить. Долго бы искать явно не стал. А тут ехать его ребятам было недалеко. На фиг ему Ольгины дети!

— Дети ее ему не нужны, это ты прав, — согласилась Надежда Георгиевна. — Но Мурат очень дорожит своей репутацией — это во-первых. Он — жесткий человек, но против детей не играет. А, во-вторых, Мурату очень не нравилось, как развиваются события вокруг его и моей компаний, — свекровь подчеркнула слово «моей».

— Он решил разобраться и правильно понял, что без Ольги под ногами будет легче разобраться. И отослал ее прочь. Вместе с детьми. Тебе этого не понять.

— Конечно! Зачем отсылать? Надо просто показать кузькину мать! Чтоб знала свое место и не рыпалась. Я, например, в тюрьму могу ее засадить. Есть у меня на нее кое-что. Она-то, дура, не понимала, что делает. Но я ей покажу, где она у меня! Чтобы не дергалась. Сажать я ее, конечно, не буду, но она должна знать, что я могу это сделать. Она будет руководить номинально! А потом я сделаю пластическую операцию. Да, здесь ты права! И вернусь с новыми документами. И женюсь на Ольге под новым именем. И буду уже сам руководить компанией. Она — не ты. Она очень хорошо понимает, с какой стороны ее кусок хлеба намазан маслом.

— Это-то да, — согласилась его мамаша и напомнила сыну, как много раз предупреждала его об умных и хитрых женщинах. Они управляют мужчинами и те даже не догадываются, что их ведут, и все решения, которые, как им кажется, они принимают сами, на самом деле за них давно уже были приняты. — Но Ольгу недооценила… Признаю… Раз уж меня перехитрила… Раз я не догадалась раньше… Не заметила, что у меня под носом…

— Ты — дура! — в истерике завопил Лешка. — Ольга ничего не делала, не могла сделать!

«Черная королева» (или акула?) опять расхохоталась. По всей вероятности, ее смех стал для Лешки последней каплей. В комнате прозвучал грохот выстрела.

— Лешенька… — пролепетала Надежда Георгиевна.

Затем опять послышался грохот. Только звук был другой. Наверное, она упала.

Боже, что теперь будет?!