Твои письма не лгут (СИ)

12. Милана Солнцева

— Ого, шесть очков!

Я наблюдаю, как Алиса радостно ходит зелёной фигуркой по игровому полю на шесть клеток вперёд. Ей выпадает бонус в виде возможности продвинуться ещё на три клетки дальше. Радости нет придела. Я проигрываю, но меня это ничуть не огорчает. Разве что театрально сокрушаюсь над приближающимся поражением, чтобы рассмешить свою юную соперницу. Звонкий смех, который при этом наполняет комнату, помогает отвлечься от всех тревог.

— И что ты на это сделаешь? — гордо интересуется дочка.

— Сейчас узнаем!

Я хватаю игральные кости, долго трясу их в руках, заговаривая принести мне победу. Затем демонстративно бросаю на стол. Всего два очка.

— Видимо, сегодня не мой день! — вздыхаю я, продвигаю свою несчастную фигурку на нужную клетку и…

Угождаю прямо в лапы дракона. Огнедышащее пламя обжигает воображаемого героя и велит возвращаться аж на шесть клеток назад, где мне ещё предстоит пропустить один ход. Прямо неудача за неудачей какая-то. Лишь бы в жизни больше везло.

Я с надеждой бросаю взгляд на молчавший всё утро телефон. Ни звонков, ни сообщений. Разве что от Синяка приходило поздно вечером: требовал пошевеливаться со статьями. Я пообещала отправить в срок. В остальном я вынуждена сидеть в бездействии.

— Не расстраивайся так, мам, не дано тебе быть чемпионом! — пытается подбодрить меня Алиса и спешит дальше прокладывать себе путь к победе.

— Ну, надеюсь, ты меня научишь как-нибудь. — хмыкаю я.

Она выбрасывает пять очков. Пять шагов, и зелёная фигурка стоит на финише. Радостный визг, за которым следует победный танец. Я хлопаю в ладоши, выражая своё восхищение.

— Молодец-молодец, уделала по полной! — смеюсь я.

Запыхавшаяся Алиса плюхается рядом на кровать.

— Ничего, научу, конечно! — хихикает она и добавляет. — За отдельную плату.

— Вот, значит, как? — ворчу я. — От папы нахваталась предпринимательских штучек?

— Ты что, мама? Я всего лишь ребёнок.

— Вымогатель ты, а не ребёнок, так что держись!

Я начинаю закидывать её подушками, и какое-то время мы беззаботно дурачимся, пока в комнату не заглядывает мама и не просит перестать пугать соседей. Но смех и визги ещё не скоро стихают, оставив после себя приятную звенящую тишину. Мы решаем сыграть ещё одну партию.

Пока Алиса расставляет фигурки, я крадусь на кухню, чтобы сделать пару бутербродов. Мама запрещает есть в комнате, но я всегда любила нарушать запреты. И сейчас мало что изменилось. Пока кладу на ломтики белого хлеба с тонким слоем масла колбасу и сыр, до моих ушей доносится тихий писк телефона в комнате.

Со скоростью света доделываю бутерброды, чай и несусь обратно. Если пришло сообщение из банка или МЧС, я начну всерьёз беситься. С одной стороны, будет время закончить статью, но пока это меньшее из того, что меня волнует.

Ставлю поднос на стол и хватаю гаджет. Есть! Сообщение от Антона. Открываю мессенджер и наш диалог. Алиса в это время уже с аппетитом уплетает бутерброды.

"Хай, занятная у тебя статья получится. И одним ланчем не отделаешься!

По поводу мышей, в нормальных условиях нападение на человека целенаправленно в шею исключено. Это тебе не человекоподобные вампиры! Хотя и у тех возникли бы определённые сложности из-за того, что форма черепа не вытянута, как у большинства хищников. Чисто анатомически люди-вампиры не способны укусить глубоко. Длина клыков помешает максимально широко открыть рот. И прокусывать им следует не артерии, а вены, поскольку просто-напросто захлебнутся кровью. Я бы, кстати, с удовольствием глянул на такой фильм, а не сопливую любовь-морковь между человеком и кровососом.

У летучих мышей дела обстоят так: человеческая кровь их в принципе не особо привлекает, но от безысходности вполне могут напасть. Под безысходностью я подразумеваю голод, либо болезнь. Болезни могут менять поведение животных, делать их более агрессивными, а поведение атипичным. Но даже чисто логически мыши будет проще укусить человека за руку или ногу, а не лететь в шею. Тем более, обитают в регионах с достаточно жарким климатом. У людей хватает открытых мест, за которые можно укусить. В общем, с шеей какой-то бред. Не нашёл ни одного случая.

А вот адрес родителей девочки: г. Мортимор, ул. Детрименталя, д. 66.

Удачи в расследовании, Нэнси Дрю!"

Я закатываю глаза: уже второй человек за два дня называет меня знаменитым именем. Зацепка моментально воодушевляет сорваться с места и ехать по нужному адресу. Но сперва хочу доиграть партию с дочкой. Отправляю Антону в качестве благодарности несколько милых эмодзи и на время забываю про телефон.

Свои бутерброды запихиваю в рот и проглатываю практически не жуя. Тут же запиваю чаем. Вскоре мы уже садимся за настольную игру.

Через пару часов оставляю Алису на родителей и собираюсь ехать. Не уверена, что застану родных пропавшей Миланы Солнцевой дома, но других вариантов нет. На худой конец могу поспрашивать соседей. Вдруг, расскажут что-то полезное.

Я, которая всю жизнь с гордостью заявляла, что знаю Мортимор с закрытыми глазами, впервые слышу об этой улице. Детрименталя… Такое даже произнести вслух будет сложно. Вбиваю в GPS — новигатор и выясняю, что она находится, можно сказать, за северной чертой города. Что там? Что-то типа деревеньки: старой и неопрятной. Знакома с этим местом только проездом.

Во время поездки отмечаю, что сегодня на дорогах Мортимора непривычно много машин. В центре даже пришлось постоять немного в пробке. Суббота. У многих наступили выходные. Люди разъезжаются кто куда, либо выполняют дела, которые откладывали всю неделю. Например, закупиться на рынке. Помню, как сама ездила с родителями в основном по выходным. На рынке много всякой всячины: начиная от одежды и заканчивая продуктами. Как-то раз мне купили огромную упаковку кукурузных палочек с сахарной пудрой. Такие сладкие и вкусные они тогда были. Я объелась ими до такой степени, что потом ещё долго не могла даже смотреть на кукурузные палочки. Но оно того стоило, конечно же!

Когда проезжаю гипермаркет красно-белого цвета и автозаправку, граница города остаётся позади. Начинаются одинокие старые домики, разбросанные на расстоянии. Сбавляю скорость и внимательно всматриваюсь в наполовину стёртые номера, выискивая нужный дом. Поиск занимает некоторое время.

Машину оставляю практически на территории дома под номером шестьдесят шесть. Чтобы оставалась всегда на виду. Понятия не имею, что здесь за район и какие люди живут. Не доверяю.

На первый взгляд многие дома выглядят заброшенными. Как-то грустно на это смотреть. В воздухе витают ароматы нечистот. Видимо, где-то поблизости прорвало канализацию. Либо у них вовсе отдельный сток для отходов. Ни один из этих вариантов меня не устраивает, так что спешу поскорее выполнить задуманное и убраться подальше.

Нужный дом не внушает должного доверия. Вижу обшарпанную крышу и давно не мытые окна. Фасад здания облазит, как и краска на деревянном покрытии. Возможно, когда-то здесь было намного уютнее. Трудно сказать, как изменилась жизнь этих людей после исчезновения дочери. Остаётся надеяться, что они не переехали.

Пробираюсь к двери по вязкой грязи. Сапоги вскоре становятся коричневыми и тянут за собой грязные следы. Возле дома стоит одинокая будка. Из круглого отверстия выглядывает ржавая цепь. У сарая замечаю стопку дров, накрытых грязной клеёнкой. Её треплет колючий ветер, силясь сорвать и унести прочь.

Прямо над моей головой проносится ворона, которая лишь чудом не задела голову. У меня сердце уходит в пятки от её протяжного карканья. Инстинктивно приседаю, но она проносится дальше и скрывается за деревьями, перелетев через электрические провода.

Дьявол!

В моей голове звучит ещё множество проклятий, но вороне явно наплевать. Поправляю пальто, приглаживаю волосы. Затем подхожу к облезлой двери и стучу. Дверного звонка, к сожалению, нет.

Хозяева гостей явно не ждут. Выждав время, стучу ещё раз. Пробую даже подобраться к окну и постучать туда. Вдруг не слышат. Заодно, разумеется, царапаю кожу о какой-то куст. По округе разносится звонкий стук костяшек пальцев о запылившееся стекло.

А когда осторожно пробираюсь обратно на тропинку возле двери, она распахивается, едва не стукнув меня по лицу. Видимо, неудачи преследуют сегодня не только в игре. Я аккуратно обхожу дверь и встречаюсь глазами с долговязым мужчиной, страдающим неестественной худобой. На нём тёплый свитер и свободные тренировки. На босых ногах потёртые тапки. Больше всего меня поражает осунувшееся лицо, словно он не ел уже много дней. И специфический запах наталкивает на мысль, что человек явно пренебрегает уходом за собой. Но мне не привыкать. Приходилось общаться с разным людьми, и ни разу не позволяла себе проявить бестактность.

— Что Вам нужно? — спрашивает мужчина, смотря на меня с высоты своего роста.

При одном только взгляде и интонации в голосе я понимаю, что в данный момент вижу перед собой затворника. Об этом говорит и стопка просроченных счетов на тумбочке позади него. Наверняка в доме нет света. Отопление возможно только за счёт печи, которую давно не разжигали. И вода в кранах течёт только холодная.

Мне становится не по себе. Хотела бы всего этого не видеть.

— Добрый день! — сглотнув ком в горле, выдавливаю из себя я. Принимаю решение не лгать, говорить только напрямую. Не могу врать в глаза таким несчастным людям. — Меня зовут Валерия Арсенева, я журналистка. Хотела бы поговорить о вашей дочери, если Вы не против.

Между нами возникает молчание. Выражение лица мужчины почти не меняется, но в глазах возникает давно измучившая скорбь. Постепенно начинаю думать, что он сейчас захлопнет перед моим носом дверь. Возможно, перед этим выскажет всё что думает. И будет прав.

Но вот он предлагает зайти внутрь, и я, скрепя сердце, прохожу в маленькую прихожую. Неприятный запах становится более выраженным, но из вежливости стараюсь не морщиться. В доме так холодно, что даже в мыслях нет снять пальто. Мой взгляд падает на грязный пол. Не хочется пачкать носки, но и идти вот так неправильно. Тем более в грязной обуви.

— Простите, могу я… — жестом указываю на свои сапоги.

Мужчина безразлично оглядывается на мои ноги и сухо произносит:

— Можно так.

Но всё равно долго и кропотливо вытираю подошвы о старый палас возле двери. Не успокаиваюсь до тех пор, пока не перестают оставаться грязные следы. Затем следую за хозяином дома в тёмную гостиную.

На диване замечаю его жену, закутанную в плед. Неловко здороваюсь. Она выглядит такой же усталой и измученной жизнью. Смею предположить, что оба сидят безвылазно дома. За долги по счетам электричество отключили. Хорошо, из дома не выселяют. Но всё равно такой жизни никому не пожелаешь. Моё сердце изнывает от сочувствия и жалости.

Мужчина шаркает к дивану и усаживается рядом с женой. Перед этим объясняет кто я такая и зачем пришла. Она разбито кивает. Похоже, оба хотят поделиться своим горем. И когда я скромно опускаюсь на край пыльного кресла, расположенного напротив, уже понимаю, что подписываюсь под обязательством написать об этом, если они попросят. Об этом же просил Герман. Уже слишком поздно, но я могу спровоцировать хоть какие-то подвижки в деле.

Мы сидим в тёмной комнате, где на облезлом полу слоями покоится давняя пыль. А на кофейном столике на соплях держится завал из вещей и посуды. Холодные помещения комнат давно не слышали детского смеха. Он забрал с собой всё, включая жизни этих людей. Не смогли смириться с потерей. Но не теряются в алкоголе. Во всяком случае, не каждый день. Не наблюдаю ни одной пустой бутылки. Даже воздух не проспиртован. В какой-то степени это заслуживает уважения, но от этого не легче. Неужели у обоих нет близких, которые могли бы вытащить из бесконечной депрессии? У меня над головой громко тикают часы, будто отсчитывают оставшееся время.

— Я незнакома лично с Миланой, но мой друг рассказывал о ней! — неуверенно нарушаю молчание, тщательно подбирая слова. — Мне очень жаль, что вам пришлось пережить такое. Расскажите, пожалуйста, что произошло.

Хозяева дома обмениваются взглядами, будто безмолвно договариваются о чём-то. Женщина едва заметно кивает. Светлые волосы спускаются практически до плеч. Видимо, до всех этих событий у неё была короткая стрижка. За год отросли и явно нуждаются в парикмахере. Она поплотнее закутывается в плед, как бы прячась от моего внимательного взгляда.

— Мы сами до сих пор не знаем, — заговорил мужчина, опустив взгляд куда-то в пол. — Это случилось в прошлом году, седьмого сентября. Я всегда забирал её из школы и отвозил туда. Идти всё-таки далековато. Но в тот день она осталась на кружок по рисованию вместо продлёнки. У неё был телефон для связи… Мы купили когда она пошла в первый класс. Она всегда звонила, когда нужно было за ней приехать. Но тогда не позвонила. И я поехал сам. Но в школе её не оказалось… — он закрывает лицо руками. Я вижу, как дрожат его пальцы. А жена ободряюще поглаживает плечо, но при этом взгляд её остаётся пустым. — Я везде искал! Учителя убеждали, что на кружок она не приходила. Но на занятиях была… и просто испарилась.

— А друзья не знали куда она могла пойти?

Чувствую себя так паршиво, словно собственноручно сжимаю в руке острый кинжал, которым ковыряю болезненные раны своих собеседников. Пожалуй, это самое тяжёлое интервью из всех, что мне доводилось брать. Я невольно думаю о близких других жертв, пропавших в районе Мортимора за последние пятьдесят лет. И как собиралась расспрашивать их об этом. Не думала, что это будет так тяжело.

— Нет, я спрашивал и не один раз: никто ничего не знает! — мужчина опускает руки и беспомощно глядит на меня покрасневшими глазами, в которых стоят непролитые слёзы.

— Простите… кхм… Как я могу к Вам обращаться?

— Михаил… А это Лидия.

— Михаил! — эхом повторяю я. — Расскажите, пожалуйста, о друзьях Миланы. Насколько они были близки?

Он пожимает плечами, раздумывая над вопросом.

— Она была общительной девочкой, — задумчиво отвечает он. — Со многими в школе находила общий язык. Но из самых близких друзей была одноклассница, Оля Стронциева. Они почти никогда не разлучались.

— И в тот день Оля была в школе?

— Д-да… — его голос звучит неуверенно, словно Михаил сомневается. Но потом вдруг обретает твёрдость. — Я видел её и спрашивал о Милане. Она ничего не знает.

Мне кажется странным, что лучшая подруга девочки не могла знать куда она собирается пойти в этот день. Возможно, для обеих это была какая-то тайна, о которой она позже побоялась рассказать. Либо могли надавить родители этой Оли. О таких случаях я тоже слышала. Родители готовы пойти на всё лишь бы защитить своих детей. Но сейчас мы не строим версии. Я лишь хочу узнать больше информации.

— Вы уверены, что она не могла ничего увидеть? — уточняю я. — Если они были такими неразлучными…

— Полиция уже беседовала с ней и её родителями! — вмешивается Лидия. — Думаете, мы не пытались узнать? Сколько раз я ходила к ним и умоляла рассказать правду. В итоге они попросту написали заявление, и суд наложил судебный запрет на приближение к любому из их семьи! Чего вы от нас хотите?

Глядя на разбитые лица, впервые за это время принимаю решение соврать:

— Я хочу осветить вашу историю! Насколько мне известно, расследование по какой-то причине замяли. Если я напишу статью, это может поднять резонанс среди общественности, и полиции придётся вновь заняться этим делом. Это важно хотя бы ради восстановления справедливости по отношению к преступнику. Он должен понести наказание. Думаю, из-за этого вы и согласились впустить меня. У нас общая цель.

Это не совсем ложь: изначально я не планировала писать статью, но теперь планы изменились. О таких вещах людям следует знать. Всем кто, как и я, даже не слышал о трагедии.

Хозяева дома промолчали, выражая этим своё согласие. Несмотря на то, как тяжело вновь и вновь ворошить те события, они, похоже, готовы продолжать.

— Что ещё Вы хотите знать? — спрашивает Михаил.

— Какой была Милана?

Впервые за время нашего разговора по их губам пробегает тень печальной улыбки.

— Самой лучшей! — почти шёпотом вздыхает мужчина. — Жизнерадостная и весёлая. А ещё очень добрая. Помогала бездомным животным, хотела в будущем спасать людей… Настоящая непоседа. Её не усадить за игрушки и куклы: лучше подавай активные игры. Мальчишеские как бы… Футбол, баскетбол. Очень любила кататься на велосипеде… Но вот с рисованием была особая связь. Стоило взять в руки фломастеры и альбом, как от непоседливой девочки не оставалось и следа. Она могла часами сидеть и рисовать… Не хуже всяких Пикассо.

Во мне просыпается тоска по девочке, которую я никогда не знала. Михаил похлопал по карманам и достал смятый альбомный лист.

— Вот… — он протягивает через стол детский рисунок. — Это последнее что она нарисовала.

Я разворачиваю рисунок и вижу поистине впечатляющую работу для юного художника. Портрет собаки с необычными большими глазами, которые напоминают чем-то млечный путь. Кажется, овчарка.

— Это Муха… наш пёс.

— Убежал как-то. Просто сорвался с цепи и не вернулся. — добавляет Лидия. Рукавом незаметно вытирает слёзы.

— И правда не хуже Пикассо! — тихо шепчу я. Мой голос предательски дрожит. Возвращаю рисунок. — Я бы даже сказала, намного красивее.

Михаил заботливо складывает лист в четыре раза и возвращает в карман, как самую дорогую для себя ценность.

— Хуже всего неизвестность, понимаете? — признаётся он. — Мы уже не надеемся, что она вернётся домой… Просто хотим достойно похоронить.

— И наказать подонка, который это сделал! — в глазах Лидии вспыхивает ненависть.

Я прокручиваю в голове сточки из письма Германа. Он писал, что полиция не слишком стремилась заниматься этим делом. Многое кажется странным. Даже Олег реагировал на эту тему как-то нервозно, словно правда может причинить мне вред.

— Но почему полиция не подняла на уши весь город? — делюсь я вслух своими мыслями. — Речь шла о ребёнке, а не каком-то алкаше…

— Мы не знаем! — отвечает Михаил. — Нас не посвящали в подробности дела. Всякий раз говорили, мол, ищем. Просили ждать, вдруг вернётся. Намекали, что сама сбежала.

— Наша девочка, о которой мы и слова плохого не могли сказать! Училась на отлично… А даже если бы и плохо училась, то какая разница? Лишь бы здоровая была! Но хотела стать врачом, поэтому для себя старалась. По дому всегда помогала. Я частенько даже сама отправляла её отдыхать. И в школе не обижали. Я бы почувствовала! Знаю свою дочь… Не могла она убежать!

— Я Вам верю! — спешу заверить я. Почему-то у меня и не возникает сомнений. Видно, что они очень любили Милану.

— А потом всё как-то заглохло! — сдавленно продолжает мужчина. — Я каждый день ходил в участок, но от меня снова и снова открещивались. Пробовали обращаться в СМИ, но никто не написал об этом, ни одна скотина! Пол года мы бились, а потом получили запрет и поняли, что нам не помогут.

— Будь они все прокляты! — прошипела Лидия.

И тут я не могу её осудить. Это как-то немыслимо. Напоминает странный заговор. Может, всё-таки виновен кто-то из властей? А его просто тупо покрывают. Но вслух не решаюсь высказать свои подозрения. Эти люди и так настрадались, не хочу сподвигнуть их заработать себе место на нарах.

— А как же знакомые? Друзья? — интересуюсь я. — Они пытались помочь в поисках или поднять шумиху?

Михаил медленно качает головой.

— Только Герман Мартынов! — сухо произносит он. — Удивительно, правда? Мы мало общались, но он единственный боролся вместе с нами до последнего. Остальные только вздыхали и сочувствовали. И ничего не делали. Для нас было трагедией узнать, что и его не стало. Но, если честно, я изначально знал, что для него всё может плохо кончиться. И произошедшее напомнило, что мы все беспомощны перед кем-то выше.

Я выпрямляю спину, охваченная любопытством.

— А вы знаете что-то о том, чем он занимался? — затаив дыхание, спрашиваю я.

Хозяин дома вдруг поднимает на меня взгляд, полный понимания:

— Так он и есть тот самый друг, который рассказал Вам о Милане?

Я коротко киваю. Он тут же начинает суетиться, поправлять одежду. Как будто пробудился интерес к происходящему вокруг.

— Что же Вы сразу не сказали? — бормочет мужчина. — Друзья Германа всегда желанные гости…

— Давайте приготовлю Вам кофе! — спохватывается Лидия.

— Нет, спасибо, ничего не нужно! — спешу заверить я и дожидаюсь, пока оба успокоятся. — Только хочу знать, что такого Герману удалось выяснить. Мне он не успел рассказать.

Муж и жена обмениваются расстроенными взглядами. Лидия вновь кивает, давая разрешение.

— Сложно сказать! — с сожалением отвечает Михаил. — Я знаю, что Герман пытался узнать почему власти скрывают страшные злодеяния, которые творятся в городе. Как я уже говорил, мы не были настолько близки, чтобы он доверил такую информацию. Он просто помогал с поисками Миланы. Мы сами прочесали город, часть леса. Не удалось обнаружить никаких следов. Полиция проверяла водоёмы и Силентию. Водолазы работали несколько дней. После этого как раз и свернули поиски.

— А другие люди не пропадали? Примерно в тот же период?

— Не знаем. Местные, во всяком случае, не жаловались. Туристов тоже никто не искал.

Олег предполагает, что в городе появился подражатель. Значит, должно быть больше одного исчезновения. О других власти тоже молчат. И раз из местных никто не хватился, жертвами могли стать одинокие туристы, либо люди, которых некому искать.

Я возвращаюсь к мыслям о подруге Миланы. Интуиция подсказывает, что девочка точно что-то знает или догадывается. Может, у меня получится её разговорить.

— Скажите, а Милана училась в первой школе? — задумчиво уточняю я, припоминая что Герман об этом упоминал.

— Да.

— Можете описать, как выглядит её подруга Оля? Может, у меня получится с ней поговорить. Вдруг она что-то вспомнит. Хуже уже не будет.

— Сейчас…

Михаил отыскивает среди завала телефон с потрескавшимся стеклом и что-то ищет. Спустя минуту показывает мне их общую фотографию.

— Она справа, с косичками.

Я вижу рыженькую девочку с милыми веснушками. Рядом с ней, вероятно, Милана. Поистине милое создание с прямыми тёмными волосами. Невинная улыбка, добрые глаза. Мне тяжело смотреть на это фото. Я пытаюсь запомнить черты лица Оли, но глаза невольно возвращаются к Милане.

— В какое время у них обычно заканчиваются занятия? — задаю вопрос я, с трудом заставляя себя оторвать взгляд от фотографии.

Михаил задумывается.

— В прошлом году я чаще всего приезжал к часу-двум, — припоминает он. — Сейчас Милана перешла бы в четвёртый класс.

Уже что-то. Попробую перехватить Олю после занятий. Если успею.

— Девочки раньше всегда ждали, когда за ними приедут, на спортивной площадке возле школы. Возможно, Оля и сейчас туда ходит.

— Спасибо, Вы очень помогли!

Я поднимаюсь с кресла, намекая, что интервью закончено. Мужчина тут же соскакивает следом. Я вновь вспоминаю какой он высокий по сравнению со мной. Приходится задрать шею, чтобы увидеть его глаза.

— Мы можем ещё что-то для Вас сделать? — поспешно спрашивает он, будто боится, что я сейчас убегу и забуду об этом, как другие журналисты, с которыми они говорили.

— Нет, вы и так очень помогли! — с улыбкой успокаиваю я. — Разве что понадобится фото Миланы для статьи, но я заеду за ним в другой раз. Сперва хочу поговорить с её подругой.

На их лицах читаю недоверие, но не знаю, как ещё могу убедить. Тут я бессильна. Разве что пообещать. Это я и делаю:

— Не переживайте, статья выйдет. Вы первыми об этом узнаете. Я обещаю!

Они провожают меня до дверей, рассыпаясь в благодарностях и заваливая вопросами. Я отвечаю настолько конкретно, как только могу. Пока ещё и сама не знаю как скоро статью опубликуют. Но займусь ей в ближайшее время.

В прихожей на тумбочке меня ожидает открытие, которому изначально не придала значение. Скорей всего, не увидела из-за стопки просроченных счетов. Запечатанный флакон с лекарством. Мне требуется секунда, чтобы узнать его — точно такой же припрятала мама подальше от меня: без маркировки и каких-либо пометок.

— Откуда у вас это лекарство? — тут же осведомляюсь я. Не слишком ли странное совпадение?

Лидия безразлично смотрит на флакон.

— Марина давно как-то дала. Мать Оли Стронциевой! — поясняет она, уловив немой вопрос. — Сказала, мол, это успокоительное какое-то или что-то вроде того. Поможет справиться с горем.

— Мы не стали принимать, но сохранили на всякий случай! — добавляет Михаил. — Вдруг какая-то запрещёнка. Даже проводили экспертизу, но ничего не выявили. Не знаю даже, зачем храним до сих пор.

— А экспертизу проводили в Мортиморе? — задумчиво уточняю я.

— Угу.

Немного поразмыслив, задаю вопрос:

— Могу я забрать его? Попробую выяснить, что это за успокоительное такое.

— Конечно! — без проблем соглашаются они. Похоже, мне удалось заслужить доверие. — Будем рады, если это как-то поможет!

Кивнув, прячу флакон в сумку. Возможно, и правда ничего такого, но проверить лишним не будет.

С тяжёлым сердцем покидаю неухоженный дом. В начале визита мне хотелось как можно скорее убраться отсюда, а сейчас не хочу их оставлять. Они будто оживились только во время разговора со мной. И то благодаря Герману. Он был слишком хорошим для этого мира.

На прощание Михаил даёт мне свой номер и просит сообщать новости. А так же обращаться по любым вопросам. Я соглашаюсь и обещаю позвонить, если что-то выясню. Когда он закрывает дверь, вновь прохожу через грязь к своей машине. Но застываю на полпути.

Пока меня не было, кто-то разбил все стёкла. Земля рядом усыпана мелкими осколками. Подбегаю к джипу и обнаруживаю, что проколоты шины. По грязи в сторону дороги тянутся размытые следы. На двери красной краской нацарапана неровная надпись: "Убирайся"!